Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
Руцкой вызвал Полторанина, его ведомство, и познакомил Полторанина с тремя с бизнесменами, желающими взять недострой в свои руки.
Разумеется, за копейки. Недострой же!
Полторанин разорался. Выскочил из-за стола, накрытого по такому замечательному случаю, послал всех по матери, тут же рассказал обо всем Ельцину и созвал пресс – конференцию: вице-президент России нагло лоббирует бизнес, потому как с бизнесом в доле…
…Летом прошлого года Полторанин спас Президента России от смерти.
На Пироговском водохранилище.
Если Ельцин гулял, то по-обкомовски, с «ближним кругом»: Хасбулатов, Руцкой, Бурбулис, Полторанин, кто-то из доверенных депутатов и, разумеется, Коржаков с коллегами (тогда, летом 91-го, все они дружили, враг был только один, общий – Горбачев)
Пикники по субботам. Дикий берег, не турбаза, не территория закрытого санатория (они есть там, на Клязьме-то?), нет: обычный берег, заранее, с ночи, отгороженный часовыми.
Походные палатки, гамаки, пара деревянных туалетов, поставленных просто на траву с канавкой, вместо стола – пеньки, привезенные с собой из Москвы, доски и складные стулья. Ельцину (царь, как-никак!) ставили большое кресло с подушками.
– М-может, и Горбачева позовем? – злился Коржаков. – Пусть посмотрит, как демократия гуляет…
Ельцин и Полторанин очень любили кататься по воде на лодке; на веслах сидел обычно Борис Николаевич, офицеры его охраны держались поодаль, метрах в тридцати – на других лодках.
Однажды на Ельцина накатило. Ельцин подналег на весла и рванул в камыши. В самую чащу.
– Спрячемся от них, Михал Никифорыч… – бормотал он. – Пусть, понимашь, ис-щут…
Ему захотелось, чтобы его искали.
«Ветер под подол попал»: Ельцин и Полторанин притаились за огромной корягой. И так спрятались, что не найти. Даже головы пригнули.
– Борис Николаич… – покатились тревожные крики, – А-у! А-у-у!.. Борис Николаевич, Михал Никифорыч, вы где-е?..
Исчез Президент. Вместе с лодкой и Полтораниным.
А он, пьяный, за корягой сидит и радуется, как он всех объегорил.
Началась паника. Мимо коряги на огромной скорости проскочила лодка, потом еще одна, потом вылетел катер, через десять минут в воздухе появился вертолет.
– Бо-о-рис Николаич, Борис Николаич, – понеслись крики, – вы где-е-е?!
Ельцин сиял. У него даже глаза вылезли из орбит – от удовольствия. И ноздри раздувались – как у скакуна на фи финишной прямой.
Вот еще одна лодка пролетела мимо: на ней с пистолетом наголо стоял Коржаков.
Коряга такая огромная, а камыши такие густые… – увидеть Ельцина было невозможно.
Лодки пронеслись вниз по течению, Ельцин убедился, что рядом никого нет, только Полторанин, и медленно поднялся во весь свой богатырский рост-его вдруг призвала малая нужда.
Было бы можно, конечно, помочиться прямо в президентскую лодку, но здесь Полторанин. Ельцин перебрался поближе к бортику, схватился за камыши, но не удержал равновесие и грохнулся в воду.
Удар был такой сильный, что с Ельцина слетели его огромные плавки и, раскачиваясь, как лист бумаги, медленно всплыли на поверхность…
Президент Российской Федерации камнем шел ко дну.
«На помощь!» – заорал Полторанин и кинулся в воду. Плавал он хорошо, с детства, а вот нырять не умел. Слава богу, было не глубоко и не было камней, хотя Ельцин сильно ударился о дно.
Полторанин схватил Президента за волосы, вытащил на поверхность, и в этот момент подоспела охрана…
Руцкой понимал: с этой минуты у Ельцина с Полтораниным – особые отношения, но у Руцкого – статус, он вице-президент, значит, он сильнее…
«Я тебя, бл…на, первого повешу, когда к власти приду», – пообещал вице-президент Полторанину.
Смешно? Или не смешно?
Вылет из Исламабада был назначен на восемь тридцать утра! Отсюда Руцкой летел в Афганистан, в Кабул.
Вице-президент Российской Федерации выглядел так, будто на него всю ночь безжалостно гадили мухи.
– Плохо без девчонок, Александр Владимирович, – подобострастно шутил Федоров. Ему хотелось хоть как-то его отвлечь.
– Не-а… – зевнул Руцкой. – Когда плохо без девчонок – это, Федоров, хорошо. А вот когда без девчонок хорошо, нот это точно плохо…
Откуда-то вокруг Руцкого возник хоровод пакистанских девушек в белых галабеях. Они ловко повесили на вице-президента венок живых цветов, и сейчас он болтался на нем, как спасательный круг.
«Такое ощущение, – веселился Алешка, – что Руцкой пришел на собственные похороны!»
– Господин вице-президент! Господин вице-президент, задержитесь!..
По летному полю бежал маленький толстый человек. Казалось, он не бежит, а катится колобком, не может остановиться.
– Господин вице-президент! Одну минуту! Всего минуту!.. Господин вице-президент, минуту!
Какое счастье, что моджахеды ненавидят друг друга…
Прослышав, что Хекматьяр отдает Руцкому кого-то из советских пленных, господин Раббани решил не отставать. Надо ведь тоже как-то отметиться в глазах вице-президента! По распоряжению Раббани в Пешаваре ночью нашли какого-то туркмена, и его вот-вот доставят прямо сюда, в аэропорт.
Если господин вице-президент пожелает, этот туркмен вернется вместе с ним на родину.
Руцкой обомлел. Есть же в мире высшая справедливость!
Вылет задержали на два с половиной часа. Руцкой вызвал в аэропорт всех журналистов, аккредитованных в Исламабаде: российских и зарубежных. И поднялся в самолет – вздремнуть.
Алешка схватил такси – старую, грязную машину, местный «запорожец», смотался в город и купил (непонятно зачем) рюмки из бледно-зеленого оникса.
Русский человек может пить водку из оникса?
Послушайте, – два доллара набор!
Да, Руцкой – мужик фартовый, конечно. Попал в плен. Чуть было не рассорил Советский Союз с Пакистаном, державшим нейтралитет. За ночной полет полагалась тюрьма. Хрена! Стал Героем Советского Союза. Потом депутатом.
Потом – вице-президентом. С правом быть и.о. Президента России в случае болезни господина Ельцина.
Стоп, стоп, стоп… вроде бы начинается!
Алешка бросился к самолету.
Что творилось на летном поле… – сказка! Журналисты из Европы и Америки: Би-би-си, Си-эн-эн, Deutsche Welle локтями пихали друг друга: каждый теснился поближе к вице-президенту России, который занял позицию в центре ковровой дорожки, по-богатырски скрестив на груди руки.
Ведут туркмена. Моджахедов – человек сорок, не меньше, в центре – господин Раббани.
Оркестр грянул марш.
Раббани лично тащит туркмена за руку, а туркмен вроде как упирается и лижет Раббани руки, усыпанные перстнями. Моджахеды закрывают его полукольцом, но Алешка заметил, что туркмена пару раз подтолкнули затрещиной.
У Руцкого – строгое лицо, Руцкой наполнен величием.
Только что, в Каире, вице-президент наповал сразил египтян.
После официальной встречи «на высшем уровне» Мубарак лично привез Руцкого на окраину города, в пустыню – к пирамидам.
Солнце заходит, уже не жарко, и стоят они, эти вечные красавицы. Руцкого потянуло на философию. Он подозвал начальника своей охраны, майора Тараненко.
– Знаешь, Володя, на что это похоже?.. – Руцкой кивнул на пирамиду Хеопса.
Тараненко вежливо наклонил голову:
– На что, Александр Владимирович?..
– Это, Володюшка, как ухо на жопе слона.
Тараненко не выдержал:
– Почему, Александр Владимирович?
– Как почему? – удивился Руцкой. – Красиво, но бесполезно!
Мубарак, говорят, чуть не упал.
Туркмен встал перед Руцким на колени.
Все как научили.
– Хабибула, сын Барбакуля, – торжественно отрекомендовал его Раббани. – Забирай, Ваше превосходительство!
Самолет прогревал моторы.
Переводчик Гаджиев пытался что-то сказать Руцкому, но Руцкой отмахивался от Гаджиева как от назойливой мухи.
Он влюбленно смотрел на туркмена, который, как выяснилось, не понимает по-русски.
Алешка подошел к Гаджиеву.
– Слушай, че этот малый орет? Не знаешь?
Гаджиев растерянно смотрел на Хабибулу.
– Хрень какая-то. Говорит, через неделю он обратно вернется…
Увидев телекамеру, Хабибула смачно плюнул в лицо оператору, но не попал.
«Волнуется, – подумал Алеша. – На родину летит…»
– Забирай, Ваше превосходительство, – повторил Раббани. – Твое!
Руцкой торжественно подошел к Хабибуле, взял его за плечи и развернул к микрофонам.
– Не плачь, Хабибула, не плачь! – откашлявшись, Руцкой начал речь. – Я, как и ты, сынок, сам пережил все ужасы афганского плена. Но теперь все позади, Хабибула. Ты летишь в Россию, и тебя встретят твои маманька с папанькой.
Я хорошо знаю их, Хабибула. Особенно маманьку. Какая женщина! Недавно она забегала ко мне в Кремль и горько-горько плакала у меня на плече. Ждет тебя не дождется, даже портретик твой приносила, ходит с ним, как с иконкой, волнуется за тебя, колготится… и не расстается с портретиком.
Знает, что Родина, брат, встретит своего Хабибулу как героя.
Так встретит, Хабибула, как встречали когда-то космонавтов. Весь народ будет на улицах, потому что ты, Хабибула, настоящий воин и патриот!..
На аэродроме воцарилась торжественная тишина.
Хабибула глядел на Руцкого с ненавистью.
И опять Руцкой поразил Алешку: как эффектно, с каким пафосом он сейчас говорил!
Рядом с Алешкой стояли немцы из Deutsche Welle. Ничего не понимая по-русски, они слушали Руцкого затаив дыхание, подчиняясь его энергии.
– Пройдут годы, Хабибула, – спокойно продолжал Руцкой, – и ты… напишешь об Афгане большую книгу. О всех своих… подвигах. Обо всем! И она, эта книга, быстренько облетит всю планету. И везде станет национальным бестселлером, потому что даже американцы, Хабибула, ничего не знают о том, как мы сражались с тобой в горах Гиндукуша, штурмом брали Хост, налаживали в Афгане мир и счастье…
Прошли годы, Хабибула! Ты вырвался из тюрем, ты победил смерть! Россия, сынок, тоже за это время воспряла духом, скинула с плеч тоталитарный коммунистический режим, поэтому нашей боевой родине, Хабибула, дорог сейчас каждый человек, гражданин, каждый русский, каждый уз… прости, туркмен, все ей дороги!
Последние слова Руцкой говорил прямо в объектив камеры канала «Россия».
Федоров успел найти в Москве Попцова и предупредил его, как важна для страны эта акция.
– И я, Хабибула, – горячился Руцкой, – лично приехал за тобой в Исламабад. От имени российского руководства я сердечно благодарю господина Раббани за его гуманитарную помощь и передаю всем лидерам оппозиции большой привет от Президента России Бориса Ельцина!..
Руцкой взмок, пот лил с него ручьем: звездный час, как никак, весь мир сейчас у телевизоров, телекамер на летном поле – штук двадцать, Би-би-си ведет прямой репортаж!
Руцкой театрально обнял Раббани и пригласил его «хоть завтра» посетить с визитом Российскую Федерацию.
Оркестр взорвался музыкой: гимн Российской Федерации.
…А Хабибула и впрямь какой-то странный… Все время плюется – на всех. Вошел в самолет и как загорланит вдруг песню! На весь салон! По-туркменски!
Алешка переглянулся с Федоровым.
– На радостях, видно, – пояснил Федоров. – А ва-аще странно, парни: если этот черт ни бельмеса по-русски, как он воевал-то? У него в Афгане личный переводчик был?
Белкин торжественно вручил Хабибуле две тысячи долларов. На новую жизнь! Хабибула схватил доллары и тут же спрятал их за пазухой.
Теперь он постоянно озирался по сторонам, боялся, похоже, что доллары отнимут…
Настрадался парень, это видно. Ну хорошо, что домой летит, в Туркмению…
Стюард подал Хабибуле котлету по-киевски. Услышав, как чавкает Хабибула, Алешка вежливо попросил:
– И мне такую же. Пожалуйста…
Самолет набрал высоту.
Федоров открыл бутылку коньяка:
– Ну что, коллеги? За Александра Владимировича?..
Умяв котлету, Хабибула отвернулся к окну. Алешка понял, что самолет для него – тоже в диковину.
Зина, стюардесса, принесла котлету. Через дверь неожиданно заглянул Руцкой:
– Чтой-то ты в одну харю жрешь?
– Простите, Александр Владимирович… – покраснел Алешка.
– Кушай, кушай, я шучу.
Руцкой и Федоров ушли в президентский салон.
В команде Руцкого никто, даже Федоров, поражавший своей осведомленностью, не знал, что Алешка будет работать с Бурбулисом, поэтому к Алешке все относились с полным доверием.
Алешка достал диктофон, и они с Гаджиевым уселись рядом с Хабибулой.
– Скажи, дорогой, как ты в плен попал?
Хабибула удивленно посмотрел на Алешку:
– Какой плен?
– Ну, к Раббани – в застенки? К господину Раббани. В тюрьму.
– А!.. В 89-м.
– Когда, Хабибула?
– Год прошел. Или два? Три прошло… – Хабибула зевнул и отвернулся к окну.
– Хабибула, в 89-м война закончилась… – засмеялся Алеша.
– Ага, кончилась, – согласился Хабибула.
– А какое у тебя звание? – насторожился Гаджиев.
– Хурзабет.
– Какое, Хабибула?
– Хурзабет. Не понимаешь?
Белкин заинтересовался и подошел поближе.
– Хабибула, не волнуйся… не волнуйся, пожалуйста, – попросил Алешка. – Ты в каких войсках служил?
– Как в каких? – не понял Хабибула. – В наших!
– Пехота, авиация?..
– Да погоди ты… – Белкин пристально взглянул на Хабибулу – Слушай, чмо: у тебя, дурака, советский паспорт был?
Хабибула вытаращил глаза: – Что?
– Паспорт!
– Какой паспорт?..
– Красный. Советский Союз. С серпом и молотом?
– При Наджибулле, господин, паспортов не было. Зачем паспорт? Он – шах!
Хабибула испытывал к Белкину абсолютное доверие.
– При ком, при ком, сука?..
– Наджибулла. Шах!
– Да ты кто ж, бл, будешь?! – изумился Белкин. – Говори, сука!
– Туркмен я… – вздрогнул Хабибула. – Из Кабула. Там родился…
– В Кабуле?
– В Кабуле…
«Скорей бы в шкаф!» – думал любовник.
Первым очнулся Гаджиев. Бросился вперед, в главный салон – к руководству.
А там идет пир! Руцкой, Федоров и новый товарищ Руцкого, журналист Иона Андронов из «Литературной газеты», никогда не скрывавший, впрочем, свою работу в органах государственной безопасности, отмечают (четвертая бутылка) крупную политическую победу…
Алешка похолодел: вице-президент России берет в правительственный самолет гражданина непонятно какой страны, без паспорта, без визы, возможно – афганского туркмена, причем кто он такой – никто толком не знает!
Самое замечательное, что следующая остановка Руцкого – в Кабуле, откуда Хабибула, сын Барбакуля, рванул когда-то к духам с оружием в руках!
А во Внуково-2 Хабибуле готовят торжественную встречу, ибо все мировые СМИ наверняка уже сообщили, что Руцкой лично вырвал у моджахедов советского солдата – героя, который летит на Родину!
Тихо, на цыпочках, подошел Саша Марьясов, полковник из Ясенева, развернул списки:
– Ну вот же, вот фамилия… вроде бы похожая…
Руцкой долго-долго молчал, потом плюнул себе под ноги и ушел спать.
«Уволят Сашу», – догадался Алешка.
– Да, не того… транспортируем, ребята… – подвел итоги Андрей Федоров. – Обманули, гады… Будем от него избавляться.
«Неужели убьют?..» – испугался Алешка.
Белкин отобрал у Хабибулы две тысячи долларов, хотя Хабибула – кричал и сопротивлялся.
– Будешь бузить – наденем наручники, – предупредили Хабибулу Самолет приближался к Кабулу.
Утром, с похмелья, Руцкой поинтересовался, как он там, Хабибула, коньки со страха не отбросил? Начальник охраны доложил, что Хабибулу в Кабуле сдали в Красный Крест, а как он там и жив ли – никто не знает, недосуг было узнать…
25
Да, это так: чудо Божие потому и чудо, что его нельзя, невозможно объяснить. Но как же все-таки внимателен Господь к каждому из нас, сколько у Него сил и терпения, ведь люди так не похожи друг на друга, совсем не похожи.
Пожалуй, только здесь, на Псковщине, сохранилось старчество: драгоценное сокровище Русской Православной Церкви.
Люди, старцы, как наше прикосновение к Богу. Каждого из них. Они, эти монахи, живут только прошлым, но какое оно, их прошлое! Какая в них сила! Сотаинники… – слово волшебное, редкое; старцы – не обязательно старики; у них – особое служение и свой… особенный, родниковый русский язык.
– Все толкуют, что отец Симеон был чудотворец… – удивлялся архимандрит Серафим. – А я сколько жил рядом с ним и ничего не замечал… – просто хороший монах!..
К разговорам о своей прозорливости сами старцы относились скептически.
Отец Тихон застал последних, совсем-совсем последних, но умудрил Господь: застал.
Самый мощный, конечно, это Иоанн, митрополит Псковский и Прохоровский, старец в архиерейском сане.
Не жизнь – аскеза. Во всем. Всегда. Он был строг и редко улыбался: если Бог с тобой, ты всегда будешь счастлив!
Тридцать лет кряду митрополит Иоанн не был в Москве – ни на Соборе, ни на Синоде. Если все главные вопросы Церкви вполне можно решить и без его участия, зачем же тогда тратить время на дорогу?
Дорога всегда трата времени…
Митрополит Иоанн был искренне почитаемым. Его все уважали, даже местная госбезопасность уважала и (удивительное дело!) никогда не приставала к митрополиту с просьбами о сотрудничестве. Иоанн терпеть не мог иностранцев, особенно иноверцев, никогда с ними не встречался, за границей не бывал, Боже упаси, ибо в странах, где иная вера, нет Бога, он был в этом убежден, молиться там некому, а без Бога, без каждодневного общения с Ним, он не мог жить.
Грех всегда уходит оттуда, где есть благодать: местную «гебуху» волновали исключительно иностранцы.
Отец Тихон встал, хотел было натянуть подрясник и вдруг снова упал на кровать.
Тяжело… Не так давно он прочитал (и даже выписал) слова, совершенно его поразившие:
«И враги человеку – домашние его…»
Так сказал Иисус.
Враги человека – близкие его…
Зачем же жить тогда, если это так?
Мама, известный московский врач, умоляла:
– Роди ребеночка! И вали, сын, куда хочешь, – в джунгли, в монастырь, да хоть… в Тирану к коммунистам…
Мама не шутила: когда он сказал, что уходит в монастырь, мать и сама была как с креста снятая…
После отчаяния всегда наступает покой, а от надежды люди сходят сума!..
Государству сейчас все, все нужно: нефть, газ, рыба, лес…
Все, кроме людей. На первом плане – сырье. Люди – на втором, они тоже сырье, но другого свойства, их же нельзя, как рабов в Древнем Риме, продавать на рынках! А жаль; многие «новые русские» быстро поднялись бы на этом бизнесе…
Георгий Шевкунов, будущий отец Тихон, ушел в монастырь, когда в подъезде их дома в Москве, на Тверском бульваре, появилось объявление, набранное типографским шрифтом: «Уважаемые москвичи! Нельзя гадить в лифте и плевать на кнопки!»
Есть же последняя капля…
Именно так: последняя.
Иностранцы в толк не возьмут, символы России: Царь-пушка, никогда не стрелявшая, и Царь-колокол, никогда не звонивший. Так они же сделаны как чудо, как большие детские игрушки: страна, которая начинается со сказки!
И псковские старцы – они тоже будто из сказки. Архимандрит Серафим прожил здесь, в Псково-Печерском монастыре, почти шестьдесят лет и никогда, ни разу не покидал его стены. «Я даже помыслом боялся выйти из обители!» – делился он с послушниками.
Правда, в 44-м, в войну, бойцы Советской армии, вдрабадан пьяные, вывели отца Серафима в лес, чтобы расстрелять. Родом он был из остзейских баронов, закончил в Тарту университет, стал математиком, защитил кандидатскую, потом, почти сразу, докторскую… Узнав, что отец Серафим – немец, воины-освободители тут же решили наказать его по всей строгости военного времени.
Великое дело: одним немцем на земле будет меньше!
Монастырскую брагу солдаты хлебали прямо из фляжек.
На опушке рощи, прямо у нижних ворот монастыря, сержант с грязной медалью на груди вдруг свалился под куст.
– Сидорыч, – хрипел он, глядя на своего товарища, – пристрели попа… Я-то идти-ть уж не могу…
Сидорыч резко толкнул отца Серафима в спину, нащупал автомат, но в этот момент сам потерял равновесие, неловко пальнул куда-то в воздух, упал на землю и тут же уснул.
Отец Серафим не верил своим глазам: его убийцы спят. А главное, храп-то какой! Он задумчиво присел на пенек. Решил дождаться, пока «солдаты свободы» проснутся. Отец Серафим очень боялся их подвести. Их ведь накажут, наверное, если они его не расстреляют!
Смерть для монаха – событие очень важное, значительное, но совершенно не трагическое. Только воины-освободители были так пьяны, что и не думали просыпаться.