Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
Ближе к ночи, когда стало уже совсем холодно, отец Серафим пришел обратно в монастырь, в свою келью. Монахи не удивились: «Господь спас!» А бойцы Советской армии исчезли так, будто их и не было вовсе: бросились, видно, догонять свою часть, не то бы записали их в дезертиры…
«Демонов немощные дерзости…»
Даже здесь, в монастыре, отец Серафим всегда жил наособицу – у Святой горки, в землянке. И на службе архимандрит Серафим стоял всегда отдельно от братьев. Весь в служении. В молитве. Крестное знамение он тоже совершал как-то особенно, незаметно, будто младенца целовал…
Служба в Псково-Печерском монастыре всегда была особенной, ибо старцы так живо и так радостно общались с Богом, что это – их таинство – передавалось всем, кто присутствовал в храме…
Отец Серафим был сильным молитвенником… – он сам назначил себя главным хранителем Псково-Печерской обители.
Каждое утро, ровно в пять, зимой и летом, в дождь и в стужу отец Серафим выбирался из своей землянки и неторопливо обходил территорию монастыря, заглядывая во все его уголки. А потом возвращался обратно в келью, брал свертки с облачениями, подсвечники, богослужебные сосуды и торжественно переносил их в храм.
Молодые послушники наперебой предлагали отцу Серафиму помощь. А он прогонял их. Разве мог отец Серафим выпустить из рук самое дорогое? Когда на Святой горке появлялся первый ледок, послушники как бы невзначай старались поддержать его под руку. «Нет уж, нет уж… – бормотал он, – не поскользнусь я, отойдите все, со мной – Бог!..»
Это правда, Бог всегда был с ним.
Послушник Саша Шевцов дежурил на монастырской площади. Сидел на скамеечке и раздумывал: может, отказаться, пока не поздно, от пострига, вернуться к родителям, в Москву?..
Мимо проходил отец Серафим – замкнутый и суровый. Саша встал, поклонился отцу Серафиму. И снова сел на лавочку. Не останавливаясь, отец Серафим мельком посмотрел в его сторону:
– Нет тебе дороги из монастыря! Ясно?!
Отец Мелхиседек был хорошим столяром: делал киоты для крестов, украшал аналои…
Люди приезжали к нему отовсюду, со всего севера. Да и из Троице-Сергиевой были, из костромских, даже астраханских храмов.
Плата назначалась символическая: отец Мелхиседек делал киоты в свое удовольствие.
Закончив большой, очень сложный киот, он вдруг рухнул на пол, словно подрубленный.
Смерть! Ушел отец Мелхиседек в одночасье, отдал Господу душу. Монастырский врач определил смерть от внезапного сердечного приступа. Послушники закрыли отцу Мелхиседеку глаза, положили его тело на лавку, уже холодеющее, и отправились за носилками.
Вернулись они через несколько минут. Впереди быстро шел, почти бежал отец Иоанн (Крестьянкин), духовник монастыря.
Монахи встали… все вставали, когда входил отец Иоанн.
Внимательно-внимательно, будто ему, отцу Иоанну, стала известна сейчас какая-то тайна, он посмотрел на отца Мелхиседека и вдруг поднял руку:
– Подождите. Отец Мелхиседек жив.
И стал молиться.
– Не подходите к нему, – твердо говорил отец Иоанн. – Это пока не настоящая смерть…
Монастырский врач взял отца Мелхиседека за руку, попробовал найти пульс, но жизнь отца Мелхиседека закончилась: он был действительно мертв.
У смерти – свое лицо, смерть всегда видно издали.
– Подождите, подождите… – шептал отец Иоанн. – Не подходите, пожалуйста… Ждите… Ждите.
И – молился, молился, молился…
Господи, что же это? Веки отца Мелхиседека вдруг дернулись, потом еще раз, и он открыл глаза.
– Я хочу… обратно, в келью…
Взор был слабый-слабый, как у умирающего…
В этот момент раздался страшный грохот – там, за монастырем, молния ударом разрезала землю, началась гроза.
Зимой?.. Гроза?
А отец Иоанн все молился и молился…
На следующий день, когда вся монастырская братия собралась у кельи отца Мелхиседека, он со слезами на глазах припал к руке отца-наместника, архимандрита Гавриила, умоляя скорее постричь его в великую схиму.
Отец Иоанн был потрясен не меньше всех. Сейчас он был убежден, что вчера, в трапезной, у тела отца Мелхиседека, был не он, вообще не он, там был какой-то другой человек, ибо в минуты прозрений отец Иоанн действительно не принадлежал самому себе…
Так есть Бог? Или Его нет?
Что за вопрос…
Отца Тихона потрясла история Зои Карнауховой – комсомолки и атеистки, работницы 4-го цеха Самарского трубного завода. В новогоднюю ночь, 31 декабря 1955 года, в деревянном домике № 7 на улице Чкалова собралась молодежь; Зоя ждала Николая, своего возлюбленного, но Николай задержался, и танцевать Зое оказалась не с кем. По легенде, она сняла со стены икону Николая-угодника и заявила, пьяная, девчонкам:
– Николая нет, буду танцевать с Николаем-угодником!
– Это грех, – испугались девчонки.
– Грех? Если Бог есть, значит, пусть Он меня накажет!
Как следует из отчета местного Управления госбезопасности, подписанного дежурным по району в ту ночь, старшим лейтенантом Колесовым, «тов. 3. Карнаухова мгновенно окаменела. Остановившись в центре комнаты, тов. 3. Караухова была парализована вместе с иконкой, которую она прижала к груди. Тов. 3. Карнаухова не упала, а так и стояла с иконой Н. Угодника в руках.
Поскольку тов. 3. Карнаухова не подавала деятельных признаков жизни, но стояла с открытыми глазами, тов. Поплавский, член ВЛКСМ, г.р. 1939, вызвал участкового, но не нашел его и позвонил в райотдел милиции (отв. – тов. Серенкова), которая отправила на улицу Чкалова, д. 7 наряд милиции и бригаду врачей из горбольницы № 2… Свидетель Тарабаринов, г.р. 1939, выбежал на улицу и стал наводить панику среди жильцов соседнего дома…
Судя по отчетам Управления, «стояние Зои» длилось 128 дней – до окончания Пасхи. В дом на улице Чкалова вошел архимандрит Серафим (Тапочкин). Перекрестившись, он бережно вытащил из рук Зои икону, и только тогда Зои ожила. Сегодня эта икона Святителя Николая находится в селе Ракитное, Белгородская область, здесь все последние годы служил отец Серафим.
Как сложилась судьба Зои неясно: сначала ее поместили в психбольницу, в спецблок, где она провела более двух лет, там Зоя стала инвалидом, потом она вроде бы вернулась к родственникам, но никого не узнавала и вскоре умерла.
Слух о «стоянии Зои» облетел не только Куйбышев, но и все соседние города, у дома на улице Чкалова собралась огромная толпа, дежурила конная милиция.
«Если «стояние Зои» – миф, – рассуждал отец Тихон, – откуда тогда толпа? Достаточно было впустить верующих в этот домик, люди убедились бы, что никакой Зои там нет, и все бы разошлись…»
Толпа (несколько сот человек) стояла, несмотря на морозы, несколько дней, пока ее не разогнали (в присутствии Первого секретаря обкома партии).
«Да… вставать, надо вставать…» – отец Тихон поднялся, с трудом, но поднялся, засунул ноги в тапочки, привезенные еще из Москвы, сладко потянулся и надел подрясник.
Разве «безбожница Зоя» это не ответ на вопрос, есть ли Бог?
– Отец Мелхиседек… а что… вы видели, когда были мертвы?
Мог ли он, самый любопытный человек на свете, не расспросить священника!
Приняв великую схиму, отец Мелхиседек отдал себя покаянию и молитве.
– Я стоял, отец Тихон, у обрыва на зеленом лугу. Рядом был ров, наполненный отвратительной грязью. И там, во рву, валялось все, что я сделал за всю свою жизнь! Все мои киоты… Вообще все. Кто-то вдруг тронул меня за плечо. Я обернулся: Богородица! «Смотри, – ласково сказала Она. – Здесь, во рву, все, чему ты отдал свою жизнь. Вот, где все оказалось! Мы ждали от тебя глубокого раскаяния, но ты променял Нас на эти деревяшки…»
И он заплакал…
Какие люди! Есть же они, такие люди, в России… – да?
Не уставал, не уставал отец Тихон любоваться старцем: как светел был он в эту минуту! Если такие люди входят – вдруг – в твое сердце, их можно забыть?..
Отец Иоанн, отец Иоанн… – он ведь принял Ельцина, поверил в него, поверил в демократию, поминал Ельцина в своих молитвах.
Были дни, точнее ночи, когда отца Иоанна одолевала бессонница. Тогда («Чего ж время тратить?..») он вообще не ложился в постель, принимал паломников круглые сутки. В первую очередь тех, кто тяжело болел или тех, кто пришел сюда, в монастырь, с грудными детьми на руках.
Молодая женщина просила благословения на аборт.
– Я отвечаю единственным доводом против всех ваших… – отец Иоанн говорил тихим-тихим голосом; он всегда был ласков, даже если сердился, – знайте, что за каждого нерожденного по воле матери младенца, те, другие, которых она родит на «радость» себе, воздадут ей скорбями, болезнями и тягой душевной…
Женщина будто бы застыла: слезы стояли у нее в глазах, но и слезы вдруг застыли, и глаза были как стеклянные…
– После детоубийства, – тихо продолжал отец Иоанн, – глупо ожидать благополучия на земле. А о жизни в вечном и помыслить страшно, ведь это касается не токмо женщин, но и их мужчин, которые либо подталкивают женщин к страшному греху, либо согласны с ними…
Одно слово – ад. Ад на земле и ад за гробом. Знаете, почему все так, а не иначе? Да потому, что, совершая страшное злодеяние, вы будете в ведении, сознательно убивая ангельскую младенческую душу…
Молодая женщина разрыдалась. Запричитала громко, по-бабьи… А отец Иоанн встал вдруг со своего места и долго-долго гладил ее по голове…
Женщина хотела было поцеловать его руку, отец Иоанн отстранился, не позволил. А проводил до самых дверей…
Много, очень много людей в русском мире, но не все они – Его люди. И тех, кто не от Него, кто от другой силы… их все больше и больше.
Неужели древняя европейская нация снова возвращается сейчас к кошмару Николаевской эпохи? Сегодня, в конце XX века, Россия завершила – вдруг – некий круг своей эволюции? На той же точке, с которой он когда-то и начинался?
В России много великих имен: ученые, поэты, писатели, полководцы, врачи, инженеры, композиторы… И почти нет великих политиков.
Петр Первый, Екатерина Вторая, Витте, Столыпин, Сталин…
Немка, немец, грузин…
Патриарх Алексий пишет письма чиновникам, «печалуется», как говорят священники, но молодые чиновники не отвечают Патриарху.
Это ниже их достоинства.
Почти все страны Центральной Европы потеряли на самом деле свою суверенность. Давняя идея американского бизнеса: создание глобального (мирового) правительства.
Речь идет о правительстве широкого наднационального бизнеса, единого (все решает доллар!) «мирового порядка».
Это крайне выгодно крупному капиталу: единая денежная система, полное (внутри каждой страны) разрушение национального единства, возможно – и национального самосознания, широкое распространение идей «религиозного освобождения»: мусульманский фундаментализм, ваххабизм, «братья-мусульмане», «сикхизм» и, конечно, католическая «теология освобождения»…
Цель – подрыв всех существующих религий. В первую очередь христианства.
Религия – всегда препятствие. Главный барьер. Кроме того: искусственное сокращение населения планеты (через локальные войны) до трех миллиардов человек, легализация наркотиков, например – метадона. Централизованные поставки афганского героина (прежде всего – по воздушному коридору, хотя у Кабула нет, как известно, своей авиации), создание всемирного террористического аппарата, организация всеобщей поддержки ООН, Международному валютному фонду, трибуналу в Гааге – и т. д.
Весь мир – в один кулак. Железный кулак. «Я буду хорошо спать, если я буду уверен, что я остался один на земле», – говорил великий Морган о своих конкурентах.
Зачем, кстати, нужен рубль, если есть доллар? Зачем нужна церковь, когда есть Бог?
А лучше, чтобы и Бога не было, ибо Бог это величайшая сила…
Однажды на монастырской площади к отцу Иоанну бросилась молодая женщина с грудным ребенком на руках:
– Батюшка, благословите на операцию! Врачи настаивают, в Москву повезу!
Отец Иоанн мельком взглянул на ребенка:
– Ни в коем случае, женщина. Твой ребеночек умрет на операционном столе. Молись, лечи, вымаливай его у Господа, но операцию не делай, да и не нужна она… молись, и ребеночек поправится!.. Его ведь… Павликом нарекли?
Мальчика звали Павел.
Как, откуда он знал его имя? И кто эта женщина? Прежде она не знала отца Иоанна, а отец Иоанн не знал эту женщину.
А если ошибся отец Иоанн? Если мальчик умрет?..
Перекрестив ребенка, отец Иоанн вошел в храм, где начиналась служба. Ошеломленная женщина еще долго-долго стояла на монастырской площади…
Через месяц выяснилось: Павлик выздоровел, врачи, сами врачи, отменили операцию, объяснив матери, что ребенок не выдержит наркоз…
Священник готов принять на себя ответственность за… человеческую жизнь – отец Иоанн, кстати, не любил, когда его называли старцем.
Сколько же в них детского, в этих людях! И великого! Что они совсем не умели, так это судить людей. Почти библейская картина: отец Иоанн обходит больных монахов и помазывает их освященным маслом. Его пальцы в масле, салфеток нет, он вытирает их о густую бороду отца Корнелия, своего добровольного помощника, – не о рясу же вытирать пальцы.
Все в порядке, никто не обижается. И отец Корнелий доволен: он помогает больным исцелиться.
– Старцы в России, – говорил отец Иоанн, – это Божье благословение людям. Только нет у нас старцев больше! А время сейчас такое: «Двуногих тварей миллионы, мы все глядим в Наполеоны!». Но нам бы усвоить, что все мы есть существенная ненужность. То есть никому, кроме Бога, мы не нужны. Человек всем мешает, всему миру, потому что хочет сделать все по-своему, не считаясь с природой! А Господь пришел и страдал – за нас, за меня, за тебя. Мы же ищем виноватых: евреи виноваты, правительство виновато, наместник виноват. «Примите, ядите – сие есть Тело Мое», из-за меня Он был распят. «Пейте – сия есть Кровь Моя», из-за меня Он ее пролил. И я во всем участник. Зовет, зовет нас Господь к покаянию, восчувствовать меру своей вины в настроениях жизни…
Тюрьмы и лагеря, которые прошел отец Иоанн, невероятно укрепили его духовные искания. Каясь, отец Иоанн обязательно благодарил своего духовника за исповедь. И на его глазах выступали слезы.
В лагерях отец Иоанн никогда не плакал; палачи и мучители не дождались его слез. А в алтаре, перед Господом, отец Иоанн плакал часто. «От темницы дух крепчает, но от света преображается…» – говорил он.
«Бог идеже хощет, побеждается естества чин…»
Когда Бог хочет, Он резко отодвигает законы природы!..
…Это случилось вчера днем. Выйдя из алтаря, отец Иоанн осторожно взял отца Тихона за руку:
– Истинно тебе говорю: будешь ты создавать Псково-Печерское подворье в Москве. Будет тебе послушание!
Пророчества отца Иоанна сбываются самым удивительным образом, это почти закон, но… Псково-Печерское подворье в Москве. Этого не может быть хотя бы потому, что этого не может быть никогда.
– Святейший Патриарх, – осторожно напомнил отец Тихон, – благословляет, отец Иоанн, только подворья ставропигиальных монастырей. Святейший не сомневается, что если все монастыри… которые сейчас открываются… отдавать под подворья, в Москве не останется приходских храмов!
Отец Тихон никогда не спорил с отцом Иоанном, но как же было сейчас не поспорить?
Отец Иоанн прослезился:
– Скоро у тебя будет встреча со Святейшим. Прямо говори о подворье. Святейший ждет нашу общую просьбу…
Как простой монах может получить аудиенцию у Патриарха всея Руси?
– Еще месяц, мой сын, всего месяц, и Патриарх сам тебя благословит…
Через месяц отец Тихон действительно неожиданно встретился с Алексием Вторым, и Святейший принял просьбу монастырской братии: граница с Эстонией проходила всего в трех километрах от Псково-Печерской обители, эта территория с недавних пор имела статус приграничной зоны, был введен специальный режим, заметно ограничивший доступ в монастырь паломников. Поэтому Алексий Второй согласился, что у Псково-Печерской обители обязательно должно быть подворье в Москве.
Через месяц Патриархия выделит под подворье возвращенный недавно верующим Сретенский монастырь. Тот самый монастырь, что находится в двух шагах от Лубянки, где во дворике ЧеКа была тюрьма – та самая лубянская тюрьма, где зверски замучены сотни русских священнослужителей, известных и совсем неизвестных людей…
26
Утром, на свежую голову, Ельцин еще раз повторил, что он едет в Завидово. – И там, в лесу, проведет совещание с «силовым блоком».
Помимо «своих», Грачева, Баранникова и Коржакова, Президент России приказал вызвать маршала Шапошникова – министра обороны Советского Союза.
Ерина решили не звать; Коржаков ему не доверял.
Зачем понадобился Грачев, если вызывают Шапошникова, понять невозможно. Приказы Ельцина кто обсуждает?
Грачев нервничал: рано утром он уговорил Ельцина лететь в Завидово вертолетом, борт должен был взлететь в 13.40, но поднялся ветер, переходящий в бурю.
Кто его тянул за язык? На хрена, спрашивается, он болтал о вертолете?!
Летом, когда приезжал генерал Пауэлл, председатель объединенного комитета начальников штабов Вооруженных сил США, Грачев пригласил его в Тулу. К генералу Александру Лебедю, в лучшую воздушно-десантную дивизию Советского Союза.
В июне девяносто первого Язов и Ачалов, его заместитель, посетили Вашингтон, где Пауэлл (не без ехидства, конечно) продемонстрировал им боевую мощь Нового Света.
«Вы…лись они мастерски», – хмуро заметил Ачалов.
Сейчас – высокий ответный визит.
Пауэлл только-только въезжал на полигон, когда поднялся смертельный ураган, гнувший деревья, как травинки.
Грачев смутился: «Господин генерал, не будем рисковать людьми!» Но после накрытого стола и двух стаканов водки за боевую дружбу между СССР и США он разгорячился: «Офицеры, слушать приказ! Самолеты – в воздух!»
Лебедь и Пауэлл наперегонки бросились его отговаривать, причем американский гость испугался не на шутку: «Мистер главнокомандующий, зачем? Стихнет ветер… и вот тогда…»
Нет, надо знать Грачева.
Перепуганные ребятишки-десантники разбежались по самолетам. Приказ Грачева – это приказ Родины. В итоге: шестнадцать перебитых ног, одна сломанная спина и один труп.
Увидев, как бьются люди, Пауэлл протрезвел: «Господа, что выделаете?! Зачем?..»
В горах Гиндукуша, где Грачев воевал целых пять лет, он, герой Афганистана, был дважды контужен, получил семь ранений (два серьезных и одно очень серьезное), прыгал с горящего вертолета и дважды подрывался на минах – ловушках.
В войсках Павел Грачев был авторитетом. Десантники его обожали, московские генералы – боялись: глуповат, может взбеситься.
В декабре 86-го разведотряд Грачева попал в засаду. «Духи» подстерегли десантников в скальном разломе возле селения Баях. Погибли пять человек: Алексей Кастырной, Иван Поташов, Сергей Осадчий, Владимир Токарев и Борис Местечкин. Грачев поднял по тревоге дивизию, «духов» поймали, и Грачев лично, перед строем, расстрелял их из своего автомата…
Адъютант принес телефон, раскручивая на ходу моток мягкого телефонного кабеля.
– Соедините с Коржаковым, – приказал Грачев.
Он кругами ходил вокруг старого дачного дома. Каждые пятнадцать минут дежурный адъютант приносил метеосводку. Все то же самое: шквал.
Когда не везет, то не везет с самого утра.
Пискнул телефон. Адъютант нажал кнопку, вытянулся и молча протянул трубку Грачеву.
– Саша… это я… – тихо сказал Грачев. – Знаешь, тут докладывают… над лесом буря. Лететь нельзя…
– А?..
– Проблема, говорю.
– Над каким, бл, лесом?
– В Твери, Саша. Там!
– А, в Твери… – протянул Коржаков. – В Твери, говоришь? Над полями да над чистыми?
– Над ними, Санек… а, Санек? Доложи Борису Николаевичу, что…
– А ты, командир, сам позвони! – перебил его Коржаков. – Не стесняйся, командир! Так, мол, и так, товарищ Президент Российской Федерации: я, боевой генерал Грачев, хотел вые…ся перед вами, но неувязочка, в сводку не заглянул…Грачев не любил Коржакова: злой. А злые люди – они как змеи.
– Ты, командир, раньше че думал? Ты где раныне-то был, командир?
– Где?! В гнезде! Буря только что началась, понял?!
– Вот и докладывай!
– Саша!
– Да пошел ты…
Телефон задохнулся тиком.
«Сволочь! Почему вокруг Ельцина столько сволочей?»
– Товарищ Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам! – адъютант тянулся перед Грачевым так, будто хотел резко стать выше ростом, – Министр обороны, товарищ Шапошников, просит взять трубку!
– Раз просит, значит, давай, – буркнул Грачев.
Черный «кейс» с телефоном стоял рядом, на лавочке.
– Генерал-полковник Грачев! Слушаю!
– Приветствую, Пал Сергеич, – пророкотал Шапошников. По натуре Шапошников был оптимист, а оптимисты всегда действуют на нервы своей бодростью. – Скажи… мы летим или не летим?
– Видимость – тысяча. Облачность – сто. Ветер – тридцать.
– Понял тебя, – Шапошников задумался. – Значит, по асфальту?
– Это не я решаю, Евгений Иванович. Я не Коржаков!
С некоторых пор Грачев откровенно хамил министру обороны, но маршал не замечал.
– Я думаю так, Пал Сергеич: может… в моем «членовозе» помчимся? Я б за тобой заехал, тем более разговорчик есть…
Шапошников – министр, Грачев (по статусу) его первый заместитель. Кому за кем заезжать?
«Новое мышление», – поразился Грачев.
– А что, Евгений Иванович, есть вопросы?
– Есть, Паша. Возникли.
– Так, может, я подскочу?
– А в кабинете, Паша, не поговоришь…
Для Грачева не было секретом, что Шапошников боится собственной тени.
– Буду рад, товарищ министр обороны! И супруга будет очень рада.
– Паша, сейчас не до супруги, сам понимаешь.
Грачев оживился:
– Не-е, я к тому, что перекусим…
– Ну, жди!
На самом деле Грачев спокойно, даже дружелюбно относился к новому министру обороны. Шапошников – мужик компанейский, в генеральском застолье всегда откровенен, хотя сам почти не пьет.
Год назад, в 90-м, Язов убедил Горбачева: если страна не хочет, чтобы ее солдаты и офицеры погибали от голода, армия сама должна зарабатывать деньги. Выгодно, например, сдавать под коммерческие рейсы боевые самолеты и корабли. Президент СССР почему-то не сообразил, что на коммерческих рейсах будут зарабатывать не солдаты, а генералы. Грачев знал, что Дейнекин, главком ВВС, лично контролирует (с подачи Шапошникова?) всю коммерцию аэропорта Чкаловский. Честно говоря, Грачев тоже пытался попробовать себя в бизнесе. Но он не знал, как это делается, да и был – пока – полководцем без армии, ибо армия подчинялась Горбачеву и Шапошникову.
Подошел адъютант: опять Коржаков.
«Замучил, гад», – поморщился Грачев.
– Слушаю.
– Слушаешь, что скажу?
– Так точно.
– А что ты хочешь, чтобы я сказал?.. – Коржаков был пьян.
Грачев окрысился:
– Хоть что-нибудь хорошее, товарищ генерал.
– А ничего, Паша… хорошего… я не скажу. Звони шефу. Он ждет.
– Ветер тихнет, слышишь? С-час будет хорошая сводка.
– Позвони, бл… – И Коржаков кинул трубку.
Ну, что делать?
Как что: звонить!
– Алло, у телефона генерал-полковник Грачев. Соедините с Президентом… пожалуйста.
Ельцин сорвал трубку.
– Ну! Товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам генерал-полковник Грачев!
– Ишь ты… – хмыкнул Ельцин.
– Теперь, товарищ Президент, разрешите доложить по вылету на объект…
– А што-о тут докладывать?.. – Ельцин не произносил, а как бы отрыгивал из себя слова. – Замутили, понимать, всех, напредлагали Президенту, а теперь от меня прячетесь…
– Я не прячусь, – доложил Грачев. – Я на даче, Борис Николаевич!
– Шта? Я – Борис Николаевич… – и шта-а?! Значит, так. Сделаем… понимашь… рокировочку Вы – на вертолет, мы – в машины. Мы… на машинах поедем, а вы – по небу. Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ Президент! Буду с гордостью встречать вас на объекте!
– Тогда вот давайте, летите, – смягчился Ельцин. – Ну и… поаккуратней там… понимать…
Сердце не камень. Отходчивый человек.
– Есть быть аккуратнее! – отрапортовал Грачев. С недавних пор он ловко изображал оптимизм.
– Ладно. Если получится – свидимся… еще.
Ельцин кинул трубку.
Любые ситуации Грачев оценивал по принципу «дважды два – четыре»; он не имел привычки терпеть непонятное. Судя по всему, это очень нравилось Ельцину. В чем-то главном Президент был на редкость примитивен, а примитивный человек не любит непонятных людей, от них он быстро устает.
Читать бесплатно другие книги:
