Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей

53

– И шта?.. Так и будем молчать, понимать?

Рядом с кабинетом Ельцина в Кремле находился большой зал для заседаний, но совещания проходили здесь крайне редко.

Ельцин не любил совещания. Он не любил сидеть во главе стола [ «я – дрянь тамада», – говорил Ельцин). Он плохо запоминал, кто о чем говорит, кто с кем и о чем спорит, а записывать – ленился.

– Шта вы… м-молчите?.. А?

Лужков встал:

– Борис Николаевич! Как мэр Москвы, я полностью удовлетворен сейчас решением Президента…

– Во-от!.. Наконец-то!

Ельцин вышел из-за стола. Было видно, что он устал и раздражен: два часа дня, пора пообедать, он плохо спал сегодня ночью, точнее – вообще не спал, а здесь еще – противная склока между своими…

– Таким образом, – продолжал Лужков, – еще раз хочу сказать: как руководителя Москвы, решение Президента по Чубайсу меня полностью устраивает…

– Наконец-то! – протянул Ельцин. – И на том спасибо, Юрий Михайлович! А вы, вице-премьер… – он повернулся к Чубайсу, – не л-лезьте больше в Москву! И Гайдару передайте: в Москве есть у нас Юрий Михайлович, понимашь… А вам с Гайдаром и России хватит.

Лужков был раздражен, а когда он раздражен, Лужков плохо владеет собой.

– Но как гражданина Российской Федерации, – отчеканил Лужков, – работа Госкомимущества и лично Анатолия Борисовича, те… катастрофические… – не справляясь с волнением, Лужков с трудом подбирал слова, – и совершенно недопустимые явления, которые проявляются сейчас все чаще и чаще… меня абсолютно не устраивает. Более того…

– Шта-а? Шта вы сей-час ска-а-зали?

Ельцин медленно подошел к Лужкову.

– О какой катастрофе… – он смотрел ему прямо в глаза, – вы, понимать, говорите? Я… жду объяснения.

В зале было душно. Кондиционеры вроде бы работали, но не спасали.

…Мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков за неделю узнал о встрече в Кремле и хорошо к ней подготовился. Встретился с учеными – Львовым, Петраковым, Абалкиным, съездил к статистикам, подключил спецслужбы, хотя Баранников (и Лужков об этом знал) приватизацию почти не отслеживал: не хотел ссориться с Гайдаром.

Оказалось, на совещании у Президента не будет Бурбулиса. Значит, верны слухи об его отставке?

– Подчеркиваю, Борис Николаевич: как руководитель города, я благодарен Президенту Российской Федерации за принятое сегодня решение по Москве, – начал Лужков. – Я надеюсь, что у Анатолия Борисовича… нашего молодого… «большевизана», как определил его недавно господин Бжезинский, не возникнут… вдруг… какие-то паллиативы… в таком ключевом вопросе, как приватизация…

Чубайс делал вид, что он уткнулся в документы, но вообще-то Чубайс нервничал, смотрел в бумаги и – ничего не видел. Сейчас Ельцин отнял у Чубайса Москву. Что дальше? А если он всю приватизацию отдаст губернаторам? Местному самоуправлению?

Если бы Ельцин мог, он бы, конечно, отмахнулся и от этого совещания, но вопрос ведь важнейший: предварительные итоги ваучерной приватизации.

– Начну с того, – продолжал Лужков, – что весь шестой этаж здания Госимущества занимают сегодня американские советники. Срочно прибыли в огромном количестве. 32 консультанта. И при каждом – еще по штабу консультантов. – Здесь есть от чего опешить, товарищи! Советники Анатолия Борисовича – сплошь профессиональные разведчики. Но именно они составляют и корректируют сейчас списки тех российских заводов, которые по ускоренным схемам вот-вот уйдут в частные руки. И предлагают… различные приватизационные инициативы…

Поднялся Шумейко. В отсутствии Гайдара, четвертый день не выходившего из ЦКБ, именно Шумейко отвечал за правительство.

– Прошу прощения, Борис Николаевич! У нас есть контрразведка, господин Баранников. Правительство не имеет оперативного аппарата.

Удивительно, конечно, но Баранникова на совещание не пригласили. Почему-то считалось, что приватизация – не его вопрос.

– Иностранные консультанты, – наступал Лужков, – раньше всех получают сегодня информацию, где и на каких условиях у нас проходят аукционы по продаже госимущества. Это становится тревожным явлением… ибо в любой стране мира доступ иностранных специалистов к такой информации жестко ограничен, а возможности консультантов сужены! – И не могу понять, – горячился Лужков, – почему, товарищи, мы ведем себя сейчас как самые большие идиоты ты в мире? Называю… – он поднял к глазам приготовленный листочек, – имена: господин Бойл, координатор проекта, чин Бойла в ЦРУ равен званию генерал-лейтенанта. Господа Христофер, Шаробель, Аккерман, Фишер… – Живут, Борис Николаевич, в наших лучших гостиницах, постоянно встречаются с Чубайсом, Нечаевым, но чаще всего с господином Авеном. Я… – Лужков перехватил тревожный взгляд Авена, – …правильно говорю, Петр Олегович?

– Абсолютно, – кивнул Авен. – И мы, Юрий Михайлове, этим негодяям еще и доллары платим.

– Зачем? – опешил Ельцин.

– За консультации, Борис Николаевич.

– Разведчикам?

– Им! Но они, Борис Николаевич, еще при Горбачеве все у нас разведали…

В этом правительстве Авен, похоже, был самый образованный. Он любил немецких романтиков, Тика и Вакенродера, хорошо разбирался в живописи и был ужасно доволен собой, потому как жил сейчас на бывшей даче Алексея Толстого, в том доме, где рождался «Петр Первый»: он забрал ее за бесценок.

– Продав, товарищи, в 1992-м 46 815 предприятий, – продолжал Лужков, – Госкомимущество принесло в казну государства менее одного миллиарда долларов. Вот ключевая цифра в наших рассуждениях. Выходит, что любой американский миллиардер… всего за миллиард… мог бы купить почти 50 тысяч наших заводов?

Лужкову никто не ответил. И – не собирался отвечать: Чубайс уткнулся в бумаги, а Шумейко любовался своими ногтями.

…Прежний хозяин города, его мэр Гавриил Попов совершенно не был хозяином: его дело – сочинять книги, – а руководить Москвой – это искусство.

Попов сделал одно дело: он сохранил в Моссовете Лужкова и Ресина, руководителя стройкомплекса, хотя Сергей Станкевич, яркий молодой демократ, правая рука Попова сразу предложил Гавриилу Харитоновичу разделаться с «контрой».

Станкевич был уверен, что свободная жизнь начинается только там, где есть такие люди, как он.

– Ты в стройке что-нибудь варишь? – допытывался Попов.

– А, бросьте – отмахивался Станкевич. – Я быстро учусь!

Он не сомневался, что может возглавить все, что угодно.

Станкевич ревновал к Попову. Весной 91-го Моссовет проголосовал, чтобы мэром стал Станкевич, а Попов был вторым. Но Борис Николаевич дрогнул, испугался, и Станкевич подвинулся: мэром стал Попов, а Станкевич стал при нем идеологом.[17]

В совершенстве владея «шефологией», Попов ждал, что Ельцин вот-вот назначит его министром иностранных дел. Он каждый день писал Бурбулису записки по международным вопросам, приводил к нему в кабинет разных влиятельных американцев, но министром стал Козырев.

Промучившись на посту мэра еще полгода, Попов ушел, прихватив себе («на старость») комплекс зданий на Ленинградском проспекте и дачу Брежнева в Заречье.

Он бы и раньше ушел, но на дачу Леонида Ильича претендовал Гайдар, поэтому вопрос решился не сразу.

В июне 91-го, еще при Попове, на очистных сооружениях в Курьяново произошла чудовищная авария: две тысячи кубометров фекалий только чудом не промчались – гордым потоком – по городским улицам и площадям.

«Москве нужны рыцари», – кричал на митингах Станкевич.

«Москве нужны хозяйственники», – отрезал Ельцин и поставил на город Лужкова.

Были и другие кандидаты: из Лондона примчался диссидент Буковский и предложил на пост мэра себя. Потом возникла Старовойтова, но она уже порядком надоела, и Ельцин выбрал Лужкова: грязный, запущенный город, скверно освещенные улицы (в самом центре Москвы, на Сретенке на головы прохожих падали не только сосульки, но и кирпичи), на Тверской – проститутки, бомжи и даже прокаженные… – Москва, вся Москва оказалась – вдруг – как один большой «Черкизон».

ЖКХ и сфера быта, магазины и магазинчики, палатки, стадионы, ставшие вещевыми рынками, кладбища, – криминал жестко разделил столицу на сферы своего влияния. Когда Вячеслав Иваньков (он же – знаменитый Япончик) вышел из тюрьмы, он Москву не узнал. Откуда здесь столько воров? Старых авторитетов (дед Хасан, например) мало кто слушает, у каждой банды – свои законы, значит, войны, кровь неизбежны…[18]

В апреле 92-го столовая в Моссовете закрылась из-за отсутствия в Москве продуктов.

Сподвижники Гайдара, господа Филиппов и Киселев из питерского клуба «Перестройка», протащили (добившись поддержки у Президента) закон о свободной торговле.

Его суть: магазины, как это всегда было, получают товары – по фиксированной цене. А торговать этими товарами магазинам разрешено – закон! – по свободным ценам: кто как хочет, так и продает.

Стране нужны богатые люди. Подняться можно только на спекуляции. Если товар не продается, значит цена упадет сама по себе – это рынок, Борис Николаевич!

Ничего не понимая в экономике, Ельцин верил всему, что говорили те, кого он считал экономистами…

Цены взметнулись. Особенно на сигареты и алкоголь.

В мае в Москве произошел «табачный бунт». Станкевич сбился с ног, успокаивая людей, собравшихся на площадях, а Попов доложил Ельцину: еще неделя (курить нечего!), и народ снесет Кремль….

– Американцы, – напирал Лужков, – имеют сегодня полный и абсолютный контроль над Западно-Сибирским металлургическим комбинатом, где оборонный заказ составляет почти 70 %, Волжским трубным заводом, Орско-Халиловским металлургическим и Нижнетагильским комбинатом имени Ленина с его новыми танками, хотя таких бронемашин нет больше ни у кого в мире. Более того: в режиме эквилибристики Соединенные Штаты захватили… а это, товарищи, был именно захват… завод «Авиадвигатель» с его уникальным КБ. Потом, через месяц, американцы зашли на знаменитые «Пермские моторы», таким образом мы, Россия, уже потеряли лидеров нашего двигателестроения.

Лужков достал платок и вытер со лба пот. Он ведь – молодой мэр, он никогда не волновался так, как сейчас.

– Предполагаю, что «Авиадвигатель» и «Пермские моторы» будут уничтожены в самое ближайшее время, товарищи! Как конкуренты «боингам» и «аэрбассам».

Ельцин насторожился:

– У вас… точные сведения?

– Абсолютно. Живет же, Борис Николаевич, легенда, что во время Второй мировой знаменитый «Стейнвей» заплатил огромные деньги американским летчикам, чтобы они своими бомбами стерли с лица земли заводы «Бехштейна» – конкурента «Стейнвея» в производстве роялей на мировом рынке!

Ельцин ничего не ответил, но покачал головой: – Вот как…

– Через подставных лиц, – продолжал Лужков, – американцы вот-вот получат блокирующие пакеты акций ОАО «АНТК Туполева», саратовского ОАО «Сигнал»… – Это ли не чудеса?

И опять Ельцин не ответил – ни слова.

Каждый свой доклад Лужков выстраивал всегда так, как будто он шел сейчас в бой. Его друг, тренер Гомельский говорил, что в любом турнире он готовит свою команду не к игре, а к сражению. – В бою какое самое уязвимое место? Лужков знал: давление на фланги. Так в тройке лошадей: пристяжные давят на коренника, центральную лошадь, но коренник – уже не может сместиться, так заложена тройка, так подобраны лошади, поэтому коренник идет вперед, только вперед, какой бы – извилистой и лесистой – ни была его дорога.

Так и доклад. Центральная линия: ничего лишнего. Ну а фланги – это всего лишь фланги; при ударах по флангам коренник все равно идет вперед и обязательно доходит до цели…

– Я хотел бы, – горячился Лужков, – усилить необходимость безотлагательного решения всех этих вопросов. Компания Nik and Si Corporation уже скупила акции 19 ведущих российских предприятий оборонно-промышленного комплекса. В том числе – и нашего «Знамени»! – У нас все в порядке с головой, товарищи? А? Допуск американцев к нашим нефтяным и газовым трубопроводам, к ядерным хранилищам, к центру Харитона в Нижегородской области и другим важнейшим объектам страны сегодня мощно и профессионально организован. У моего заместителя в мэрии Москвы по экономике нет допуска даже к секретам второй категории, не говоря уже о секретах высшей государственной важности. А у руководителя американских консультантов Шаробеля – есть! Они вот-вот доберутся до стратегического полигона в Климовске, до «Маяка» на Урале… – такая… такая, Борис Николаевич… совершенно ненормальная ситуация создана сейчас повсюду. Но я считаю, что эта… картина… преподносится Президенту в облегченном виде…

– А где Грачев? – вдруг оборвал его Ельцин. – Почему здесь нет министра обороны?

– Грачев в Армении, – напомнил кто-то.

– Где-е?.. – удивился Ельцин. – Ключевой разговор, понимать, а он… где?

– В Армении…

– И шта-а… он там делает?

Шумейко пошутил:

– Военная тайна, Борис Николаевич…

Шумейко любил шутить.

– Началась приватизация алюминиевых заводов, – продолжал, прерывая молчание, Лужков. – Хочу напомнить коллегам повесть Распутина «Прощание с Матерой». В 70-х гигантские площади Сибири были затоплены с единственной целью – получить электричество для выработки стратегического алюминия. Так вот, товарищи: сегодня собственником КРАЗа, крупнейшего в Азии, стал некто Анатолий Шалунин. Бывший учитель физкультуры из городка Назарово.

– Кто? – не понял Шумейко.

– Учитель физкультуры.

– Говорят, что Владимир Филиппович – талантливый парень, – Лужков медленно повернулся к Шумейко. – Я не знаю, талантливый он или очень талантливый и в чем его талант. У меня вопрос: а допуск к гостайне у учителя физкультуры есть? И самое главное, квалификация… необходимая для руководства гигантом с большим количеством очень опасных производств? Там, товарищи, если вдруг происходят какие-то радикальные изменения в технологии, все эти установки и сами могут мгновенно стать объектом взрыва; я руководил «Химавтоматикой» в Северодонецке и знаю…

Чубайс поднял голову:

– Рынок повсюду, Юрий Михайлович, находит сегодня талантливых людей, – насмешливо возразил он. – Среди учителей физкультуры в том числе…

– Спасибо за пояснения, – разозлился Лужков. – Только где гарантия, товарищи, что КРАЗ с его горячими цехами не взлетит у этих физкультурников на воздух?

Пот, выступивший на лбу, Лужков вытирал грубо, по-мужицки, не думая о приличиях, – ладонью.

«Сколько людей за столом – и все молчат», – подумал он.

Даже Чубайс молчит, снова углубился в свои бумажки… это такой вид бойкота, что ли, а была б его воля, Чубайс просто вышел бы из зала, вот и весь его ответ, сказать, похоже, нечего, иначе что ж он молчит?..

Лужков собрался с мыслями и снова заговорил в полный голос, не сомневаясь, что Ельцин за этот доклад уже сегодня отправит его в отставку.

54

– Запрос по Красноярску, Денис, лично от генерала идет… – сегодня Иван Данилович с самого утра был не в духе, видно, спал плохо, все его раздражало, Денис тоже раздражал, но вопрос серьезный, поэтому Иван Данилович держался как мог.

Мат рождался у полковника Шухова на лету. Из атмосферы. Сам он мат свой не запоминал, и никто не запоминал, как Иван Данилович ругался; в такие минуты всем было не до того.

Жаль: когда у Петра Великого, самодержца Всероссийского, случался «загиб», придворные, кто-то из офицеров, тут же записывали для себя грандиозные изречения самодержца: «…махоня шелудивая, курвенный долдон, шентя затертая, ябно осклизлое…» – и т. д., и т д.

А за Иваном Даниловичем никто не записывал. (Да и кто посмел бы?) Вот и терялась русская речь – рождалась и умирала, как искорка от костра…

– В Красноярске, лапуля, генерал всех на характер брал, – продолжал Иван Данилович. – Думал – фарт ему выйдет, а получил, лапуля, полный отсосиновик.

Мениханов молчал.

В кабинете Ивана Даниловича все его подчиненные больше слушали, чем говорили. На рабочем столе Ивана Даниловича красовалась табличка: «Слушай внимательно, говори коротко, уходи быстро».

Так и было…

– Изменилась, изменилась Сибирь-матушка! – Иван Данилович встал и прошелся по кабинету. – Самым, лапуля, сучьим образом изменилась! И быстро как: человек, майор, падает быстро, на раз. А поднимается медленно, кривые спины быстро не распрямляются, – моя мысль ясна?

Из ящика стола Иван Данилович достал какие-то листочки и аккуратно разложил их перед собой.

– Это раньше братки мутные были. Сейчас, лапуля,_ты им «дурашку» уже не воткнешь, они, сука, адвокатурой обложились и газеты читают…

Иван Данилович закашлялся. Да так, что его защечья ходили волнами. Он взял графин с водой, но вода в нем была серо-зеленого цвета.

– Кувшинки вот-вот прорастут, – пробормотал он.

…Служебный разговор полковника Ивана Шухова и майора Дениса Мениханова был, на самом деле, совершенно служебным: Иван Данилович не имел семьи, родственники поумирали, поговорить ему было не с кем.

– По всем мастям, лапуля, эти парни в Красноярске родного для себя губера поставят. Как Наздратенко в Приморье. Выскочит какой-нибудь черт… мутной воды, и попрет на нас, лапуля, огромное, героическое мафиозное целое…

Иван Данилович пришел в московскую милицию в 51-м. В разгар голода.

Голод был повсюду, даже в Москве. Фронтовик с тремя ранениями получал инвалидность первой группы. Таких людей на работу не брали, даже в сторожа. Логика простая и безжалостная: какой это, к черту, работник, если у него – первая группа, на одних больничных вместе со всей страной разоришься!

Путь на тот свет был заказан. Или на тот свет, или – в банду, то есть тоже на тот свет, но, если повезет, не сразу.

Фронтовики уходили в так называемые «сучьи банды». Тоже к бывшим фронтовикам, а до войны – судимым уголовникам, переброшенным из концлагерей в штрафбаты, на фронт.

В окопах «штрафников» не щадили, и они себя не щадили: советские бандиты, «соколы» уголовного мира, не имели привычки жалеть себя. Мало кто из них собирался жить в СССР долго и счастливо – настоящий бандит всегда готов к смерти.

А после победы, на «гражданке», многие, очень многие «штрафники» принялись за прежнее ремесло: в «сучьи банды» ушли десятки тысяч фронтовиков, многие из них стали легендами воровского мира – Павленко, Натко (погоняло – Октан), Соколов, Дунаев, Торопов…

– Эти, лапуля, «медведем карябанные», – продолжал Иван Данилович, – тех ментов, кто в Красноярске без подкопа жил, мигом к Богу на постоянку – отправили.

37 бойцов… – прикинь, опер!

– Да в курсе я, в курсе… – поморщился Денис.

– А те, кто выжил, те на измене стоят, с такими в разведку идти – как п…ой мух ловить, – моя мысль ясна?

Отвратительный был у Ивана Даниловича кашель, на разрыв. Все знали, даже первогодки: в 83-м бандит Ванька Сыч прострелил Ивану Даниловичу легкое. Уже тогда, в 83-м, Шухов был трижды заслуженный и дважды почетный, но орден у Ивана Даниловича имелся только один, хотя и боевой: орден Красной Звезды.

Так вот, Ванька Сыч: закатали его за покушение на Шухова в Соликамск, в знаменитый «Белый лебедь», где сидят только те, у кого пожизненное.

Единственное «развлечение» в «Белом лебеде» – это чья-то смерть [ночью, в бараке зэки спали в наручниках; в «Белом лебеде» все делалось для того, чтобы осужденные умирали как можно быстрее).

– Ну и вы…е, шершавые, как мухи на стекле. Когда Гайдар, лапуля, ласты сложит, вся эта чморота охапками будет цветовеники на его могилку таскать – вот увидишь! Точь-в-точь как Соньке Золотой Ручке: ей же, падле волосатой, шершавые в холмик до сих пор записочки тычут!

Руки у глыбоебл…ых стальные, наручники их хорошо закалили. Знаешь, что такое брак? Объясню, лапуля, научно: сначала между парнем и девушкой начинается что-то вроде химии, и химия быстро переходит в анатомию. Затем – в физиологию и репродуктивную биологию. Дальше домоводство, тапочки, тахта… потом – элементы физической культуры, приводящие обычно к физическому бескультурью. Ну а потом – гражданское право… если есть что делить…

Денис засмеялся. Он любил, когда Шухов шутит.

– Я генерала, опер, уважить хочу, – признался, наконец, Иван Данилович. – Да и Рушайло просит… я-то, лапу-ля, свое отжил, а тебе шакалье это, я о Рушайло, ой как еще пригодится!..

– Да уж, Владимир Борисович…

– … подхвостье дьяволиное, – махнул рукой Иван Данилович. – Ему 40, а уже генерал, с высунутым языком живет, сука… по-другому сейчас нельзя…

Настроение Шухова заметно улучшилось.

– Дворники там… вроде поимели кого?

– Так точно. Капитан Окаемов.

– Докладывай! Ты его видел? Бомжа этого?

– Говно, а не бомж, товарищ полковник.

– Уха из петуха?

– Но подработаем, если что…

– А зачем нам говно? – вдруг спросил Шухов.

– Так других пока нет… – развел руками Денис. – Я имею в виду красноярских…

Шухов задумался, походил по кабинету

– Алжирский раб нужен, короче говоря, – подвел черту Иван Данилович. – И чтоб, сука, приговор с улыбкой взял…

– Да где это видано, чтоб приговор – и с улыбкой?.. – удивился Денис.

– А ты постарайся, опер. Хоть что-нибудь сделай с душой!

Любая задача, поставленная полковником Шуховым, воспринималась в управлении как директива товарища Сталина.

– Алжирский раб, – повторил Иван Данилович. – И достоверный, бл! С хмурой харей – как у Леонова в «Джентльменах удачи», иначе генерал нас не поймет. Чтобы сам, шмакодявка, рвался бы туда, где живую п… еще лет сто не увидишь…

– Слушаюсь! – вскочил Денис.

– Сиди. Чего вскочил?..

– Работа ждет, Иван Данилович!

– Работа не жид, лапуля, в Израиль не убежит. Сиди, говорю, я еще не все сказал…

…Вообще-то держался Денис молодцом: этой ночью он почти не спал, играл до утра в казино и ушел домой с прикупом – удалось поднять две тысячи долларов.

– Зато у нашего х…еляги, товарищ полковник, фамилия подходящая, – вспомнил Денис. – Иванов. Егор Иванов.

Шухов остановился.

– Да?

– Так точно.

– С такой фамилией, лапуля, в России Президент должен быть, – кивнул Иван Данилович. – Ну и что бомж? Дергается?

– Утром семечек попросил.

– Семечек?

– Ага… – широко улыбнулся Денис.

– Раз семечек, лапуля, значит убийца.

– Почему, товарищ полковник?

– А убийцы… они все со странностями…

Там, за окном, минус двадцать пять, наверное… Как же хочется на свежий воздух, Господи! В снежки б поиграть, окунуться бы в сугроб с головой, побегать бы по снегу, как в детстве, чтобы ноги сразу стали мокрые!

Денис любил лето, а зиму совсем не любил. А еще хорошо бы сейчас пива разливного, еще лучше – «Моет Шандрн», чтоб пузырики виноградные… сами бы летели в голову…

Денис встал.

– Бомжа подработаем, товарищ полковник! Будет у меня, бл, как… черепашка-чебурашка…

– Вот он, лапуля, там угорает… раз семечек просит! – засмеялся Иван Данилович. – Хочешь, анекдот расскажу?

Челябинские мужики нашли черепаху, которая прожила триста лет. Сколько бы еще прожила эта елупень, если бы ее не нашли челябинские мужики?..

Смеяться Иван Данилович не умел, вместо смеха у него были какие-то странные звуки: к-хы, к-хы, к-хы…

Как пилой по железу.

Когда Шухов шутил, в кабинете становилось поспокойнее. – Грех, грех обижаться Денису на Ивана Даниловича: по жизни он был его главным учителем.

Встретились они десять лет назад. Шухов только что вернулся тогда из Карловых Вар, «новобранцев» еще не видел, разгребал текучку. И вдруг в коридоре, у окна, он сталкивается с высоким, надменным лейтенантом… уголки его тонких, презрительных губ небрежно спускались к подбородку, а черные, с густой поволокой глаза насмешничали над каждым, кто проходил мимо…

Паралич милосердия в этих глазах. Хороший будет мент!

Как-то раз «следаки» из отдела Дениса накрыли притон у Белорусского вокзала. Воры держали здесь девочек, пили, дулись в карты, баловались анашой (при советской власти «травка» была фантастической редкостью, и Высоцкий, кстати, пробовал «травку» в… Париже, сын Марины Влади был наркоманом). – Здесьже, в притоне, бандиты назначали «стрелки», хотя «стрелки» проводятсяобычнона «нейтральнойполосе»…

Всех девушек, пойманных в притоне, полагалось тут же доставить в отделение, но Денис не удержался: он охобочил всех троих, причем одну из шлюх – в «зловещей и издевательской форме» (как заявила она потом милицейскому начальству).

Проститутки тогда тоже были редкостью.

«Так это ж не он, воропень вертож…ый… отбалдырил требух, это они его отбалдырили… – объяснил Иван Данилович генералу, спасая Дениса от уголовной статьи. – Налетели, сука, и отбалдырили, вон Денис… красавец какой…»

Ему-то Иван Данилович сразу в морду съездил, но Денис так упоительно рассказывал о девичьих трусиках со специальной дырочкой между ног (из Парижа привезли!), что Шухов тоже не удержался: кого-то из гражданок привели к нему прямо в кабинет…

В другой раз Денис сам съездил в ухо одному австралийцу. И опять его спас Иван Данилович, хотя ситуация была чудовищная.

…Тихий, приятный, ухоженный австралиец, овцевод. Как-то утром он зашел в «Арагви» – позавтракать.

К овцеводу тут же подсел местный карманник.

– Вишь, брат, какой у меня бумажник? – и он вытащил из кармана толстый кошелек. – А у тебя какой?

Овцевод улыбнулся и тоже достал свое портмоне, набитое долларами.

– Хороший… – обрадовался карманник. Он поднялся, забрал оба бумажника и спокойно вышел на улицу.

Овцевод долго ждал, когда же наконец вернется его новый знакомый, потом все-таки сообразил, что его ограбили, и вызвал милицию.

Денис только что заступил на сутки. Он составил протокол, лениво посоветовал «большому другу нашей страны» вести себя в Москве поосторожнее и уехал в отделение. Вечером, в двенадцатом часу, Дениса срочно вызывают в медпункт гостиницы «Националь». – Тот же австралиец! С горя он привел в номер проститутку, девушка сразу опоила его клофелином и унесла все его вещи, вот только фотоаппарат не влез в ее сумку.

Денис опять составил протокол, опять порекомендовал «большому другу нашей страны» быть в Москве поаккуратнее и уехал в отдел.

В семь утра – новый вызов. Опять «Националы). Денис как чувствовал: овцевод!

Рано утром, когда он спустился в холл сделать «чек-аут» и покинуть наконец гостеприимную Москву, к нему подошел какой-то мужчина:

– Помогите бедному человеку, господин! Я три дня не ел. Давайте я сфотографирую вас вашей камерой, а вы дадите мне за это один доллар.

Овцевод – как загипнотизированный – протянул голодному москвичу свой фотоаппарат и отошел к кадке с пальмой, чтобы снимок получился эффектным. А обернувшись, увидел, что холл гостиницы совершенно пуст: голодный москвич исчез… вместе с камерой…

Не стал Денис составлять протокол. Он взял «большого друга нашей страны» за руку, вывел «друга» на лестницу и так засадил ему в физиономию, что австралиец долго-долго катился по лестнице и очнулся в гардеробе, внизу, у женского туалета…

[На самолет, кстати, он тоже опоздал. Целые сутки овцевод тихо голодал на лавочке в Шереметьево, ждал следующего рейса, но кто-то из пассажиров сжалился над ним и угостил овцевода фирменным советским пирожком – с повидлом!]

– О Красноярске, Иван Данилович, я наслышан, – вздохнул Денис. – Там у меня товарищ… по Омской школе… знаю, какие пляски… начались…

– Круче половецких, слушай, – согласился Шухов, закурив папиросу. Он достал из кармана мятый листочек бумаги, зачеркнул цифру «7» и написал на бумаге: «8». Иван Данилович каждый день подсчитывал выкуренные папиросы – неизвестно зачем.

Шухов опять прошелся по кабинету.