Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца Карназес Дин
Наверное, он старался меня подбодрить, но у меня все внутри сжалось от осознания чудовищных масштабов нашего мероприятия. Мы пробежали около десяти километров, еще тридцать было до вершины, на которую он показывал, а дальше – еще сто двадцать, тогда всего получалось сто шестьдесят.
Математика была проста, но насколько же невыносимо впервые почувствовать давление этих фактов. Меня пугал даже пробег до той первой, едва заметной на горизонте вершины. Безусловно, придется бороться, чтобы отмахать даже эти тридцать километров. И оттуда «…до финиша останутся еще сто двадцать километров». Это не укладывалось в голове.
Я поблагодарил товарища за информацию и поспешил дальше. Мой подход к гонке на сто шестьдесят километров немного отличался от подхода к пробегу в десять километров: я просто переставлял ноги, сначала одну, потом другую, и так до тех пор, пока не пересеку линию финиша. Хотелось бы надеяться.
Бежать вниз по склону было приятно, намного легче, чем лезть вверх. Теперь сложнее всего было не поскользнуться на снегу. На сильно неровном западном склоне снег таял неравномерно. Маленькие кармашки проталин с угрожающе острыми зазубренными краями превращались в ловушки для ног. Траверсировать снежник с этими проталинами-ловушками можно, двигаясь только быстро и на носочках, чтобы как можно меньше соприкасаться с испещренным этими ямками склоном. Это был лучший способ, но даже с его применением у меня не получалось бежать, не спотыкаясь и не соскальзывая вниз. Я падал несколько раз и видел, как некоторые бегуны, соскользнув, проезжали по склону не меньше пяти метров.
Вторая проблема – мокрые носки – может кому-то показаться несущественной, но это не так. Другие участники, чтобы снег не попадал внутрь, надевали гамаши поверх кроссовок, а я не подумал об этом. Снег просачивался в обувь, таял и впитывался в носки.
Когда я добежал до медицинского пункта «Львиный кряж», что в 16 милях (25 километрах) от старта, от влаги кожа на ногах сопрела, появились пузыри мозолей. Иногда они так сильно болят, что участники не могут продолжать гонку. Пока я тащился это ничтожное расстояние, у меня перед глазами мелькали буквы «нф»: не финишировал. Завтра в протоколе гонки больше трети участников получат отметку «нф». Я не хотел войти в их число из-за того, что угробил ноги. Но я ничего не мог сделать до следующего пункта первой помощи, «Равнина Робинсон», поскольку это была первая точка, куда мог добраться экипаж поддержки и мои родители с запасом чистых и сухих носков.
Туда еще было бежать еще столько же. Дорога сильно петляла, на пути попадались ответвления, которые заканчивались резкими спусками или подъемами. Большая часть пути все еще проходила выше двух тысяч метров над уровнем моря, вместо снега под ногами были вода, жидкая грязь и кучи природного мусора. На дороге постоянно попадались камни, бревна, корни деревьев и комья земли, которые потоки талой воды волочили вниз. Постоянно приходилось через что-то перепрыгивать или перелезать. Мои бедные промокшие ноги с каждым шагом становились чувствительнее, а когда я на спуске поскальзывался и пальцами ног сильно упирался в носки обуви, было больнее всего.
И вот тут я добрался до первой переправы через реку. Обжигающе холодная вода поднималась выше колен, и я немного плеснул на лицо и шею. Несмотря на то что все еще было очень рано и довольно прохладно, в общем и целом это оказалось приятно.
Время шло, и шаг за шагом я наконец-то добрался до отметки 30 миль (50 километров). Когда за поворотом я увидел медпункт «Равнина Робинсон», у меня было чувство, что я из пустыни вышел к оазису. Представьте, вы только что были на тропе посреди гор, и вдруг – раз! – за случайным поворотом перед вами удивительным образом открывается небольшой город, кишащий людьми: несколько белых палаток для отдыха, много свежей еды и холодных напитков. С точки зрения человека, который только что пробежал пятьдесят километров по дикой местности, «Равнина Робинсон» – желанное место.
Меня быстро отвели в медпункт, тут же поставили на весы и сообщили, что я потерял полкило. Правила гласили:
«Основные показатели состояния организма проверяются в медпунктах на всем протяжении маршрута. Наиболее важный показатель – потеря веса. Потеря трех процентов веса свидетельствует о сильном обезвоживании организма; потеря пяти процентов веса говорит о близком истощении, в этом случае требуется медицинское вмешательство. Если потеря веса участника составляет семь процентов, это основание для принудительного снятия с соревнований из-за высокого риска перегревания или переохлаждения организма, а также вероятного появления угрозы жизненно важным функциям».
Скинув только полкило, я был в норме, но я пока пробежал меньше трети пути. Теперь важно не довести себя до обезвоживания и питаться, чтобы не достичь критических показателей по весу и не подвергать себя риску «появления угрозы жизненно важным функциям». Что бы это ни значило, звучало оно как-то нехорошо.
После взвешивания я пошел в пункт первой помощи. По дороге люди похлопывали меня по спине и подбадривали, добавляя: «Отлично выглядишь!», «Счастливого пути!» или «Так держать!» В медпункте еще нескольким участникам осматривали ноги. Я поздоровался, мне кивнули в ответ, и я сел на стул с краю очереди. Это было хлипкое раскладное кресло, ничего особенного, но мне показалось, что я сел на мягкий кожаный диван.
– Как ваши ноги? – спросил волонтер.
– Даже не знаю, – сказал я, – очень мокрые, и я чувствую, что есть раздражение, особенно между пальцами.
Он опустился на колени.
– Давайте снимем обувь и посмотрим.
Волонтер снял с меня правую кроссовку и положил ее вверх подошвой, чтобы стекла вода. Белая вздувшаяся нога напоминала зефир, трещины и морщины шли по всей длине стопы. Полное ощущение, что нога мокла несколько часов. Между большим и указательным пальцами образовался пузырь величиной с желудь, там и болело больше всего.
В этот момент ко мне бросились родители.
– Привет, сынок, – сказал отец, – ну как ты?
Тут он увидел мою опухшую бесформенную стопу. Я поймал его обеспокоенный взгляд и ответил:
– Ничего, пока все очень даже неплохо.
Джим, так звали волонтера, продолжал внимательно осматривать стопу с разных сторон.
– Я проколю пузыри, чтобы они не мешали. Это не займет много времени, но будет немного больно.
– А как сделать, чтобы не слезла кожа? – спросил я.
– Хороший вопрос, – ответил он. – Как только я проколю пузыри, я склею оставшуюся кожу, а затем сверху наложу клейкую ленту, чтобы не натереть снова.
– Вы уверены, что это лучший вариант?
Джим кивнул:
– Поверьте мне, я делал это уже миллион раз.
Прежде чем я успел осознать, что происходит, он разорвал упаковку стерильного скальпеля и проколол мозоль на правой ноге. Тут же по стопе побежала струйка, и я почувствовал сильную боль. Я вздрогнул, сжал зубы и застонал. С верхней губы скатились несколько капель пота. Точно так же Джим проколол и второй пузырь. Закружилась голова, и меня затошнило.
И тут, к моему удивлению, он достал тюбик суперклея, стянул красный колпачок и вставил кончик тюбика мне в мозоль. Затем у него в руке оказался моток армированного скотча. Я окаменел. Он на самом деле собирался заклеить мне ногу суперклеем и скотчем, как дырку в какой-нибудь порванной надувной лодке!
Но все-таки мне было куда лучше, чем участнику, рухнувшему на соседнее кресло и сразу потерявшему сознание. Вокруг него тут же засуетились: ему держали голову и старались всячески уберечь от падения на пол. Одна из работниц медпункта, которая слушала стетоскопом этого товарища, позвала Джима:
– Доктор Уильямс, вы нужны нам здесь.
Он встал.
– Ну все, надевайте чистые носки и в путь. Было приятно познакомиться, – сказал он моим родителям, которые в состоянии транса стояли рядом, а затем обратился ко мне: – Увидимся в Оберне.
В 11:44 утра я официально покинул медпункт «Равнина Робинсон», планируемое время выхода, рассчитанное на двадцатичетырехчасовой график гонки, было 11:30. Хотя я уже начал сомневаться в том, что в указанное время доберусь до финиша, и теперь хотел хотя бы просто не развалиться по дороге. Я был двенадцатым, кто вышел с контрольного пункта.
После «Равнины Робинсон» тропа стала значительно шире, попадались даже длинные участки грунтовок. Чаще всего вдоль дороги росли высокие сосны, и земля была покрыта мягким и плотным слоем сосновых иголок – словно одеялом, предназначенным специально для мягкой посадки. Я заметил, что бегу не посередине, а либо по правой стороне дороги, либо по левой. Сначала я думал, что причина этому – хорошая амортизация при толчке по краям дороги, где слой иголок был толще. Потом до меня дошло, что становится все жарче, и я виляю с одного края дороги на другой, инстинктивно стараясь оставаться в тени высоких сосен.
Более умеренный рельеф позволил мне начать набирать скорость. Однако чем быстрее я бежал, тем больше потел, и к тому моменту, когда добрался до медпункта «Глубокий каньон» на отметке 35,8 мили (57,61 километра)[37], меня можно было выжимать. Я не стал там задерживаться надолго, наполнил водой бутылки, схватил горсть соленых крендельков – мне хотелось пробежать как можно больше, пока не началась настоящая жара.
Из «Глубокого каньона» путь был только один – вверх по склону с другой его стороны. Подъем был жестокий: жара постепенно, но беспощадно обволакивала меня, пот хлестал из каждой поры на теле, в душном стоячем воздухе было совершенно невозможно хоть чуть-чуть охладить организм.
Несколько раз по пути я замечал на земле необычные извилистые дорожки из брызг длиной от четырех до шести метров, как будто кто-то на бегу ополаскивал рот водой из бутылки и выплевывал ее. На такой жаре это было бессмысленно, лучше было сохранить воду, а не разбрызгивать ее на дорогу. На какое-то время меня это озадачило, но потом я догнал одного участника и понял, откуда берутся эти брызги. Скажем, это был такой способ экономить время: вместо того чтобы остановиться и облегчиться, как поступал я уже раз шесть, другие спортсмены просто мочились на ходу. Выглядели они при этом ужасно нелепо, но я вынужден был признать, что со своим старомодным подходом потерял на этом уже минут пять. Я решил взять этот метод на вооружение, но обнаружил, что без сноровки это не так-то просто, а такому никто не учил нас в отряде бойскаутов. Если смотреть так, чтобы контролировать процесс, то есть риск налететь на камни, которые в изобилии валялись на дороге. Поэтому смотреть нужно под ноги, а целиться – повинуясь инстинктам. Несколько раз у меня случился «фальстарт», как боязнь выхода на сцену, но потом я набил руку, если можно так выразиться.
Я двигался дальше. Под безжалостно палящим солнцем земля нагревалась, и наступать было неприятно. В медпункте «Пыльный угол» на шестьдесят четвертом километре у меня обнаружили первые тревожные признаки небольшого обезвоживания. Когда я заговорил с волонтером, который обтирал меня мокрой губкой, моя речь была довольно бессвязной. Волонтер подвел меня к ближайшему столу, где я тут же похватал всю соленую еду, которую увидел: чипсы, крендельки и арахис. Как только желудок наполнился, состояние стало более адекватным.
Я поблагодарил его, и моя речь… Ну, скажем так, ее уже можно было оценивать как небольшую победу в тяжелой войне. Несмотря на то что меня потряхивало, когда я покидал «Пыльный угол», я был полон решимости и даже начал петь:
«Сегодня на Солнце есть маленькое черное пятнышко… Но моя судьба – быть королем страданий»[38]. Почему-то в голове крутились эти строчки.
Дорога постепенно уходила вниз по склону, но теперь на ней хотя бы можно было найти немного тени и укрыться. На горизонте плотный слой мглы окутывал долину, прижимаясь к земле, насколько можно было охватить взглядом. В самом разгаре был мягкий летний день в предгорьях Сьерры. Когда я вбежал на КП «Последний шанс» – 43,3 мили (69 километров), – то и физически, и психологически чувствовал себя неплохо. Относительно графика я отставал примерно на полчаса. После «Пыльного угла» я пробился сквозь пелену в сознании и сейчас был на более высоком уровне.
В тот момент я оказался единственным участником забега на КП «Последний шанс», и это меня удивило. Впереди меня была по крайней мере сотня бегущих и где-то в два раза больше – позади. Но похоже, что все мы равномерно «размазались» по семидесятикилометровому отрезку пути. Я схватил еще горсть арахиса, пока волонтер наполнял бутылки водой. Это был молодой парень, думаю, не старше семнадцати, по имени Нейт. По крайней мере так было написано у него на татуировке.
– Ну, как дела? – спросил я.
– Нормально. Жарковато, – ответил он, навинчивая крышку на бутылку, – тебе лучше хорошенько запастись водой, до «Чертова Пальца» это сделать почти негде.
Чертов Палец – вершина в восьми километрах пути, на другой стороне каньона, который нужно пересечь.
– Слышно что-нибудь, как там?
– Отвратительно: ужасно жарко и ни ветерка. Хочешь намочить майку перед уходом?
Я снял майку и окунул ее в ведро с водой.
– Неплохо выглядишь, – сказал Нейт. – Некоторые, кто сюда прибегает, двигаются с трудом, думаю, они не дотянут до Оберна.
Я кивнул, будучи полностью уверенным, что довольно скоро мне станет еще хуже.
– Удачи, старик, – сказал он.
Я натянул через голову мокрую майку, с которой капала вода, и вернулся на свою долгую пыльную дорогу.
Спускаясь в каньон Дедвуд по ужасно крутому склону с выбоинами и крутыми поворотами, я чувствовал себя как на сковородке. Резкий спуск неизбежно сменился очередным подъемом – еще час мучительной борьбы на иссушающей жаре. Свернув за особенно крутой поворот, я столкнулся с участником, у которого, вне всяких сомнений, были проблемы. Сильно согнувшись, он едва переставлял ноги, грязный бок указывал на то, что он, вероятно, где-то уже падал. Я притормозил рядом с ним.
– Ты в порядке?
На то, чтобы поднять голову, у него сил не хватило, он смог только чуть-чуть повернуть подбородок, чтобы посмотреть на меня. Вокруг рта собралась белая пена, и, когда он попытался заговорить, я сначала не мог разобрать почти ничего.
– Бывало и лучше, – прохрипел он.
Примерно минуту или около того я тащился параллельно с ним, изнывая от жары.
– Слушай, – сказал я наконец, – давай я сейчас добегу до медпункта и пришлю кого-нибудь за тобой?
Он довольно долго не отвечал, потом пробормотал:
– За мной? Не, не присылай никого за мной. Пусть они сэкономят силы для тех, кому действительно нужна помощь.
На его лице появилась дикая улыбка. Этот парень был крепким орешком. Он уже знал, что ему не пробежать остаток пути, но не падал духом. Вероятно, он так и шел до тех пор, пока его не унесли с дистанции на носилках.
Когда я прибежал на КП «Чертов Палец», температура воздуха была тридцать восемь градусов по Цельсию. Неподвижный красноватый от глинистой почвы воздух лениво подрагивал от зноя. Повсюду без движения лежали участники гонки. Это напоминало сцену из старого военного фильма, в котором враги побеждают.
Волонтер помахал мне, чтобы я шел взвешиваться. Я потерял почти полтора килограмма, это примерно два процента веса. Другие участники сбросили больше и теперь пытались восстановить водный баланс.
Очень сложно в таких экстремальных условиях поддерживать водно-солевой баланс. Необходимо употреблять достаточно соли и воды. Если пить слишком много и не есть соленого или наоборот, то этот баланс легко нарушить. И вот тут все начинает идти вразнос.
Я съел горсть соленых крендельков и выпил Cytomax. Спортсмены, которым нужно быть выносливыми, пьют его, чтобы возместить потерю электролитов и замедлить образование молочной кислоты в мышцах. Рядом с крендельками стояла миска нарезанной картошки, блюдо с водой и тарелочка с солью. Нужно было сначала макнуть кусочек картошки в воду, а затем – в соль. На вкус это отвратительно, зато хорошо удерживает соль в организме.
Следующим КП после «Чертова Пальца» был пункт «Утес Мичиган» на отметке 55,7 мили (около 90 километров). К сожалению, между этими двумя точками был сначала крутой спуск на восемьсот метров, а сразу за ним жестокий подъем на шестьсот.
С КП «Чертов Палец» я вышел в 15:31, всего на минуту отставая от того времени, что было прописано в суточном графике гонки. Я бежал уже десять часов, но все еще не достиг середины дистанции. Впереди ждали километры, каждый из которых мог покориться мне, а мог и сломать. Какой смысл стараться соблюдать график, когда нет уверенности, что вообще добежишь до финиша?
Спуск с Чертова Пальца был настолько крутым, что в некоторых местах приходилось двигаться боком или зигзагом. Мало того что ноги ужасно болели, так еще и кроссовки быстро наполнились землей и мелкими камешками. Где-то на этом крутом участке я преодолел середину дистанции, но даже не заметил столбик с табличкой. Я слышал, что про стомильник Western States Endurance Run говорят так: первые пятьдесят миль бежишь ногами, последние – головой. Еще никогда в жизни меня не проверяли столь жестко на психологическую устойчивость.
На отметке 52,9 мили (85 километров) нужно было пересечь ручей Эльдорадо, который тек по самому дну глубокого и узкого ущелья. Подъем от ручья Эльдорадо на утес Мичиган стал самым суровым испытанием. Временами приходилось карабкаться по камням на четвереньках, я насквозь промок от пота, постоянно спотыкался о камни и коряги. Ноги отяжелели и казались докучающим грузом, и я едва мог расчищать себе путь от всякого природного мусора. Но склон уходил все дальше и дальше вверх, все выше и выше. Весь подъем занял у меня полтора часа.
Наконец послышались голоса работников КП «Утес Мичиган», и после очередного поворота тропы, за кустами, замаячил и сам КП. Все оставшиеся у меня силы ушли на несколько последних шагов. Вокруг меня засуетились люди, они задавали какие-то вопросы, поздравляли, но все это звучало как какой-то бред. У меня кружилась голова, и я почти не понимал слов, которые мне говорили. Приходилось прикладывать невероятные усилия, чтобы просто не свалиться с ног. В глазах все кружилось и смазывалось, а по ощущениям мне казалось, что я набил полный рот лимонными корками и жую их.
Ледяная вода, которую волонтер вылил мне на голову, вызвала шок: меня затрясло, я перестал контролировать мышцы, которые сводило судорогами.
В конце концов я пришел в чувство, и меня поставили на весы. Я потерял свыше двух килограммов, а возможно, и больше, поскольку мокрая одежда добавляла вес. Это было уже нехорошо.
На «Утесе Мичиган» я некоторое время восстанавливал силы, в первую очередь принесенной мне едой и холодной водой. Но садиться не стал – боялся, что не смогу потом встать. Конечно, еда помогла набраться сил, но сильным тонизирующим средством оказалась поддержка волонтеров в истинном духе товарищества.
То, как вся эта толпа кричала мне вслед, аплодировала и свистела, очень поднимало боевой настрой, когда я уходил с медпункта «Утес Мичиган».
С этого КП я вышел в 17:20 и уже через несколько минут снова был один на дороге. Путь до следующего КП «Форестхилл» был не таким долгим, но весьма трудоемким – шесть миль (девять с половиной километров). «Это как одна дистанция 10K, – думал я, – когда я доберусь до “Форестхилла”, у меня позади останутся сто километров. А после этого КП мне останется пробежать один марафон и две 10К подряд». Когда накатывает усталость, разум начинает объяснять необъяснимые вещи.
Коварно виляющая тропа начала свой крутой спуск в каньон Вулканов. Ее состояние требовало предельного внимания: чтобы не сорваться, нужно было обдумывать и просчитывать заранее каждый шаг. За три километра спуска я потерял триста метров высоты и оказался на дне каньона Вулканов. Там было настолько душно, что горячий воздух казался густым, как кисель. Нагревшаяся в бутылках вода на вкус отдавала пластмассой, и чем сильнее мне хотелось пить, тем труднее было сделать больше глотка или двух этой отвратительной жидкости. В почти пересохшем русле ручья я запнулся о камень и чуть не обжег выставленную при падении руку. Бутылка ударилась о землю, из нее просочилась капля воды, которая испарилась, шипя, как в бане.
От пересохшего русла реки мне оставались около шести километров мучительного подъема до следующего КП – «Форестхилл». Где-то посреди подъема, может быть, в тот момент, когда глаза начал заливать пот, смешанный с грязью, меня снова охватило уныние: «Я могу и не закончить эту гонку». Буквы «нф» постоянно мелькали у меня перед глазами: «не финишировал». В данный момент моим важнейшим ресурсом становился позитивный взгляд на ситуацию. Если я позволю себе упасть духом, я пропал. Несмотря на то что сейчас я был в лучшей форме за всю свою жизнь, никакое количество тренированных мышц не могли пронести меня шестьдесят пять километров. Настоящая битва шла у меня в голове.
До «Форестхилл» оставалось совсем чуть-чуть, когда я обнаружил, что мое сознание сузилось до мыслей о сведенных мышцах бедер и обезвоживании, о том, что же еще может произойти на маршруте. Я вошел в состояние выживания. Стихия пытается подчинить меня себе. Как в таком состоянии продержаться еще шестьдесят один километр?
«Страх», – подумал я про себя. Это просто такое слово из пяти букв. Но сейчас это был мой самый грозный враг, гораздо опаснее, чем любая гора, которую мне предстояло преодолеть. С этого момента битва стала неотъемлемой частью меня.
Глава 9. Погружаясь в темноту
Главное в битве – то, что ты делаешь, когда становится больно.
Джон Шорт
Прибежать в «Форестхилл» – все равно что сразу после крушения поезда попасть на безумную вечеринку или с тонущего корабля на бал. Вдоль дорожки стояли люди, многие в костюмах и с кружками пива в руках. Они радостно приветствовали меня, танцевали вокруг, пока я, прихрамывая, шел к медпункту.
КП «Форестхилл» – самый крупный на всей дистанции. Сюда легко добраться на машине, и жители ближайших населенных пунктов приезжают, чтобы устроить себе праздник. Из динамиков гремело кантри, энергетики текли рекой, щедро раздавались рекламные образцы батончиков PowerBars. На КП собралась очень разношерстная публика: и настоящие серьезные спортсмены, и просто буйно веселящиеся местные. И те и другие, казалось, были несколько навеселе, но только вот по совершенно разным поводам.
Девушка-волонтер повела меня взвешиваться.
– Как дела? – спросила она.
– Бывало и лучше, – сказал я, – но в целом, кажется, более-менее.
Она усмехнулась.
– Выглядишь отлично. Давай посмотрим, что с весом, и побежишь дальше.
Я встал на весы.
– Почти два с половиной килограмма ушло, – заключила она без малейшей тревоги в голосе. – Тебе необходимо больше пить, чтобы организм не так сильно обезвоживался. Постарайся выпить побольше холодной воды, прежде чем убежишь отсюда. На следующем участке пути будет жуткая жара.
«Как будто я до этого бежал через Исландию», – подумал я, возвращаясь на дорогу. Люди что-то кричали мне, подбадривали, пытались хлопнуть пятерней по ладони. …Но я не мог поднять руку даже на уровень плеча.
От «Форестхилла» до финиша оставались шестьдесят один километр двести метров, и здесь ко многим участникам присоединялись пейсеры[39]. Они задавали темп на этом участке, тем самым здорово поддерживали участников психологически, но оказывать какую-либо физическую помощь пейсерам запрещено. У меня на примете не было никого, кто мог бы (не говоря уже о том, что хотел бы) пробежать со мной такое расстояние.
Официальный представитель организаторов спросил, присоединится ли ко мне пейсер.
– Нет, братец, я побегу один, – ответил я, – разве что ты захочешь пробежать со мной.
– Что? Уйти с этого праздника? – усмехнулся он.
На КП «Форестхилл» меня ждали родители. Я плюхнулся на приготовленный ими маленький раскладной стул, свесив руки, и застонал. За последние тринадцать часов это был второй раз, когда мне довелось присесть.
– Ну как ты, сынок?
– Ну, – сказал я, – как-то… Как-то так.
Они распахнули сумку-холодильник, и мне открылись сокровища: бутерброды, фрукты, крекеры и мармеладные драже… Я зачерпывал все это ладонью и горстями отправлял в рот.
Время было 18:30, но солнце все еще ярко светило. Я сидел, поглощая еду, и мысленно оценивал свое состояние. Как я слышал, у многих участников из-за жары были проблемы с пищеварением, мой кишечник, к счастью, работал относительно нормально. В отличие от ног: тем пришел конец, и что-то сделать, как-то улучшить их состояние до финиша было уже невозможно. Оставалось только терпеть до конца, других вариантов не было. Шейные и плечевые мышцы забились и затвердели, но не до такой степени, чтобы это вызывало серьезное беспокойство. А вот с бедрами – другая история: с обеих сторон очень сильно чувствовались места соединения четырехглавой мышцы с тазом. Даже просто садиться было мучительно больно. Я потер эти места в надежде снять напряжение, но даже от небольшого давления боль усиливалась. Когда пришло время продолжить гонку, со стула я вставал при помощи родителей. Мама засунула бутерброд и остатки драже мне в сумку, а отец наполнил бутылки водой.
– Ладно, ребята, там дальше еще увидимся. – Начинать движение после отдыха было болезненно, но я старался оставаться бодрым.
– Я люблю тебя, сынок, – сказала мама, когда я, пошатываясь, начал удаляться. – Удачи тебе.
Сначала я перемещался короткими отрывистыми шагами, но затем мне стало легче, и я не спеша побежал. Ступни поначалу покалывало, бежать было неудобно, но в конце концов все, что болело, онемело, и примерно через километр я уже приспособился к болезненным ощущениям.
От «Форестхилла» тропа шла вниз к броду в долине, спускаясь на семьсот метров. Я сильно сбросил скорость, потому что беспокоился, что давление на ноги при спуске может повредить четырехглавые мышцы. Может, я и был в состоянии идти быстрее, но в этом случае меня больше беспокоила возможная перспектива полного провала. После того как пробежишь сто четыре километра, начинаешь терять контакт с собственным телом. Системы, которые обычно определяют и передают в мозг данные о критическом состоянии организма, начинают давать сбои и работать некорректно. Тело строит козни разуму. Важные физиологические данные передаются внезапными вспышками боли, и в нормальных обстоятельствах вы заранее почувствовали бы нарастающее напряжение. Но после такого пробега сигналы раннего предупреждения становятся бесполезными. Только что вы бежали и все было в порядке, и вдруг в следующую секунду мышечные судороги полностью меняют картину мира.
Следующие два часа я бежал один и не встретил за все это время ни одной живой души. Закатное солнце уже почти скрылось за верхушками деревьев, и мне стало одиноко в этой глуши, я почувствовал себя беззащитным. Здесь водились пумы, и уже в этом году одна из них утащила вниз и убила спортсмена, который тренировался на трассе Western States.
У меня болели шея, плечи, спина, бедра, колени, ступни, даже кончик носа. Каждый следующий шаг был мучительнее предыдущего – не то состояние, чтобы защищаться от хищника. В похожие моменты задаешь себе вопрос, на который трудно ответить: насколько твое решение твердо, как далеко ты готов зайти?
В следующем по трассе медпункте на отмели Форда работали всего два человека. Они приходили сюда издалека и тащили все необходимое на себе. К моему удивлению, они доставили сюда даже небольшой складной столик, на котором разложили нарезанные фрукты и энергетические батончики.
Я сел на обочину трассы.
– Боже, как я рад вас видеть, ребята! – Голос мой дрожал.
Один из парней, с точеными чертами лица и длинными прямыми волосами, выглядел как индейцы на старых картинках. Он и говорил так же четко, обдумывая каждое слово.
– Это трудная часть пути, – произнес он, подняв глаза к небу в конце фразы. В это время вдалеке раздался крик ястреба и прокатился эхом по долине. Было похоже на сцену из старого вестерна с Джоном Уэйном[40], только тут еще был лежащий на земле бегун.
– Ты сам пробовал пробежать? – спросил я.
Он посмотрел на меня сверху вниз.
– Да, мой друг, – медленно кивнул он и снова устремил взгляд к небу.
– Ты знаешь, в какой точке мы сейчас?
– Здесь отметка семьдесят три мили, – сказал второй парень, – до реки пять миль вниз по долине.
Следующий КП был у брода через реку у порогов Раки-Чаки.
– Как ты себя чувствуешь?
– До «Форестхилла» все было нормально, но сейчас все болит и боль усиливается, – ответил я.
Некоторое время все молчали, а потом заговорил «вождь краснокожих».
– Это вполне ожидаемо, – обронил он, продолжая смотреть в небо. – Боль – это способ тела побороть слабость.
Я был в полубессознательном, полубредовом состоянии, поэтому мне понадобились несколько секунд, чтобы уложить все это в голове. Даже когда смысл частично дошел до меня, я все еще не знал, что с этим делать. «Погодите минутку, – подумал я, – не это ли мне в свое время говорил тренер Мактэвиш: “Если ты чувствуешь себя хорошо, значит, ты делаешь что-то не то. Должно быть адски больно”. Вероятно, тут я был на своем месте. Может быть, как раз мое тело изживает слабость? Вместо того чтобы подавлять боль, может, мне следует получать от нее удовольствие, наслаждаться ею? Вероятно, мне нравится испытывать боль…»
Они буквально отодрали меня от обочины, и я, нехотя настроившись на продолжение, поковылял прочь из этого милого места. И тогда индеец выдал мне последнюю жемчужину мудрости: «Ты сможешь».
Я оглянулся и посмотрел на него.
– Спасибо, – сказал я, – По крайней мере я попытаюсь.
Такое ощущение, что солнце сегодня садиться не собиралось: почти полдевятого вечера, а оно все еще лежало в долине, оправленное в склоны, как в раму. Я бежал прямо на солнце, прищуриваясь, чтобы не болели глаза.
Пэри нравились закаты, и она как зачарованная глазела на них в выходящее на Тихий океан кухонное окно. Иногда она прибегала и звала меня: «Давай быстрей, а то пропустим!» Мы хватали бинокль и старались найти лучшую точку, откуда было виден зеленый луч: тот волшебный, почти неуловимый момент, когда солнце исчезает за горизонтом, и в эту секунду появляется зеленый отблеск. «В этот раз было очень красиво, – говорила Пэри. – Пока это лучший из всех».
На дне долины, где трасса шла параллельно Американ-ривер, я примерно в полутора километрах перед собой увидел двух участников, бегущих по направлению к переправе. По собственным ощущениям, я бежал медленно и тяжко, поэтому сильно удивился, когда довольно быстро их нагнал.
Вот совпадение, это были мои товарищи из «особых» войск.
Я все время знал, что они находятся где-то далеко впереди меня, но совершенно не думал, что догоню их, тем более обоих одновременно. Весьма необычно, когда два участника могут держать одинаковую скорость на протяжении ста двадцати километров.
Я бежал медленно, но они двигались еще более вяло. Тот, что пониже ростом, так сильно наклонился вперед, что его подбородок касался груди. Мускулистые руки хаотично качались взад и вперед, как у гориллы.
Моя первая мысль была пронестись мимо них, не сказав ни слова, но в данный момент мне это не показалось правильным. Я притормозил рядом с ними и поздоровался. К моему удивлению, в этот раз они тоже меня поприветствовали, и даже показалось, что они рады меня видеть. Коренастому парню было совсем плохо: очевидно, что по крайней мере один раз его тошнило – на подбородке виднелась засохшая рвота. Я старался не смотреть на него слишком долго, но заметил, что на его распухших ногах вздулись вены, а из уха идет кровь.
Второй парень, чуть повыше, похоже, мог бежать намного быстрее и выглядел совершенно нормально и даже, я бы сказал, бодро – ясный взгляд, упругий шаг.
– Я думал о том, что мы встретимся с тобой на трассе, – сказал он.
«Забавно, – подумал я, – я даже и не подозревал, что вы знаете о моем существовании».
Некоторое время мы бежали рядом. Коренастый парень старался изо всех сил, чтобы успевать за нами, но, на мой взгляд, ему требовались огромные усилия, чтобы просто хоть как-то бежать и не останавливаться. В какой-то момент он запнулся о большой камень на дороге и истошно застонал.
– Слушай, – сказал его напарник, – почему бы тебе не ускориться, а мы нагоним тебя позже?
– Хорошо, – ответил я. – Увидимся, парни, на переправе или еще где-нибудь.
Хотя мне было ясно, что если так пойдет и дальше, то на этой дистанции мы точно не встретимся.
Коренастый прохрипел:
– Давай, брат, держись, у тебя получится.
Сто двадцать километров мучений будто бы соскоблили их защиту, и они оказались вполне нормальными парнями.
Минут через сорок пять, когда солнце уже скрылось за горизонтом, я притормозил, поравнявшись с другим участником.
– Эй, что такое? – спросил он, не оборачиваясь.
– Ничего особенного. Просто бегу к реке.
– Ага, я тоже, – сказал он, тяжело дыша. – У меня тянет низ живота, и несколько километров назад я начал мочиться кровью. Черт возьми, не понимаю, что не так? Хотя, конечно, мне не стоит жаловаться. Видел там сзади несчастного болвана?
– Ты про тех двух парней? Немного необычно, что они бегут вместе.
– Да, – сказал он, – эти рейнджеры все упустили, правда?
Теперь я совсем запутался.
– Не уверен, что я понимаю, о чем ты, – сказал я. – Они лесники?[41]
– Нет, они не лесные рейнджеры, – сказал он, – они разведчики.
Теперь картинка прояснилась.
– Их учат не бросать напарников, – продолжал бегун, – поэтому они все делают вместе. Тот, что пободрее, ни за что не бросит второго, даже если ему придется самому выйти из гонки. Либо они вместе закончат дистанцию, либо вместе же не финишируют. Поэтому, если один из них выйдет из строя, выбывают оба. Я раньше тренировался с бывшим рейнджером. Эти парни конченые психи, если хочешь знать.
И он загоготал.
Мне начинало казаться, что психом был как раз этот парень, но он меня зацепил и немного отвлек, что сыграло мне на руку. Следующие несколько километров мы бежали вместе и постоянно болтали.
Мы расстались на КП «Раки-Чаки», когда он бросился в медпункт по поводу своей острой почечной недостаточности. Сдается мне, что кровь в моче – нехороший знак.
Волонтер проводил меня из КП и показал дорогу к переправе. Из своего кувшина он наполнил водой мои бутылки и настоятельно рекомендовал не прекращать пить даже после захода солнца. Перед самой переправой я спросил, даст ли он мне напоследок какой-нибудь совет.
– Да, – убедительно сказал он, – не останавливайся, невзирая ни на что. А я думаю, трудностей у тебя впереди будет предостаточно.
Аккуратно, шаг за шагом, по пояс в темной ледяной воде я неуклюже шел вброд поперек потока. Главное было сохранять равновесие, не поскользнуться на камнях, не упасть на стремнине, не дать смыть себя течением.
Мокрый до нитки от груди до пяток, я добрался до противоположного берега и вскарабкался на грязный откос, воспользовавшись веревкой, привязанной к дереву выше по склону.
Здесь стоял медпункт, и в нем было полно студентов и преподавателей Школы ортопедов Калифорнийского университета. На этом этапе пути многие участники крайне нуждались в услугах специалистов именно такого профиля. Я сел в шатающееся раскладное кресло, и один из студентов-ортопедов тут же опустился передо мной на колени.
Переправа через реку Раки-Чаки
– Мне кажется, у меня в левой кроссовке ракушка или что-то в этом роде, – сказал я.
Он снял с ноги кроссовку и носок и вытряс оттуда песок и много мелких камушков, но никаких ракушек не было. Затем он залез рукой в носок и вытащил оттуда что-то и посветил фонариком из авторучки.
– Это ракушка? – спросил я.
– О, нет, – он улыбнулся и поднял что-то маленькое, чтобы показать мне, – это ноготь с вашего большого пальца.
Мне было совсем не смешно, я был подавлен. Как я мог потерять ноготь и не заметить этого?
– Все в порядке, – спокойно сказал я студенту, – я не был к нему особенно привязан.
Он засмеялся и спросил, можно ли ему его забрать. «Так вот, – подумал я, – какие трофеи держат у себя в комнатах студенты-ортопеды».
Мы решили не возиться долго с моей ногой, правда, тут не особо что-то можно было сделать. С этого момента главным для меня становился контроль состояния и предотвращение возможных травм.
Стемнело, я надел налобный фонарик и включил сигнальную мигалку ручного. До финиша оставались тридцать пять километров, я преодолел одно серьезное препятствие. Интересно, какие еще ужасы меня ожидают?
Говорят, что настоящая гонка начинается как раз после переправы через реку. На часах было 21:51, это означало, что каким-то чудом я на час опережал график, составленный так, чтобы уложиться в двадцать четыре часа. Человек, который записывал время выхода участников, воодушевленно сообщил мне, что с КП я ушел двадцатым.
– Господи! – воскликнул я, не скрывая удивления. – Да я счастлив, что пока жив!
Когда бежишь в темноте, особенно по узкой тропе, сложно оценивать расстояние. Границы сужаются, мир простирается ровно до того места, до которого достает луч фонарика, а дальше – только тьма. Иногда совершенно невозможно определить очертания местности, и ты бежишь, полагаясь исключительно на инстинкты.
Подъем от реки растянулся на три километра, а затем трасса пошла по узкому тоннелю сквозь заросли высоких густых кустов, от которых пахло сыростью и землей. Сквозь раскидистые кусты мне часто приходилось пробиваться, помогая себе руками. Постоянно стрекотали сверчки и квакали лягушки, а иногда я слышал громкие звуки, как будто кто-то ломится через заросли. Я очень надеялся, что это олень, а не пума или медведь.
Я бежал лишь при свете налобного фонарика и мигалки и вновь чувствовал себя отрезанным от всего мира. Как правило, мне нравилось бегать на большие расстояния в одиночку, но сейчас я настолько ослаб, что было бы неплохо, будь со мной рядом товарищ или просто другой участник гонки. В поле зрения не было ни одного человека, не было видно ни КП, ни самолетов в небе. Интересно, не сбился ли я с пути? И не только потому, что мой организм был на грани краха, я всерьез начинал тревожиться и спрашивать себя: какого черта я тут делаю? Безусловно, было в этом что-то глубинное и примитивное, но сейчас я совсем не хотел никаких серьезных испытаний. Уже достаточно страданий… Да что там! Сейчас мне хотелось только одного: сидеть дома в мягком кресле, в одной руке – кружка пива, в другой – пульт от телевизора, и переключаться с канала на канал, где идут повторы сериалов «Сайнфелд»[42] и «Спасатели Малибу».
И тут в довершение ко всем неприятностям и фонарик, и мигалка ни с того ни с сего потускнели. Я остановился и поменял батарейки на запасные, но по каким-то причинам фонари все равно светили очень тускло. Неужели новые батарейки оказались севшими? Или проблема с лампочками?
Мне не оставалось ничего, кроме как бежать дальше. Тропа впереди была совершенно черной, из ниоткуда передо мной возникали ветки и сучья. Вытянув руку вперед, я едва мог различить кончики пальцев. И вдруг каким-то странным образом я начал видеть зеленые очертания всего, что было вокруг, как будто я смотрел сквозь прибор ночного видения. Тропа и растения начали просвечивать, как на негативной пленке. Что такое вообще происходит?
Я посмотрел на небо и не увидел ни одной звезды, ни Млечного Пути, ни Большой Медведицы. В такую безоблачную ночь в горах должно быть видно тысячи мигающих звезд. Но сейчас все покрывала темнота.
И вот тогда я понял, что слепну.
Это называется никталопия, или ночная слепота – временное снижение способности организма к выработке родопсина, зрительного пурпура, химического вещества, необходимого для восприятия предметов в сумерках. Причиной может быть низкое давление или длительное воздействие яркого света днем.
Меня мучили мозоли и мышечные судороги, но сейчас, когда я мог видеть на расстоянии всего полуметра, слепота становилась серьезным препятствием на пути к финишу. КП на озерах Оберна, отметка 85 миль (136,6 километра), был довольно близко, до меня даже долетало эхо голосов и музыки. Направив мигалку вперед, я двинулся очень медленно, едва переставляя ноги, и все равно каждое движение отдавалось сильной болью. Я заметил, что делаю короткую передышку после каждого шага, и мне приходится быть предельно внимательным, чтобы двигаться по тропе более-менее прямо, не виляя туда-сюда. В итоге я решил сесть и собраться с мыслями. Меня угнетала перспектива двигаться со скоростью улитки.
Весь в ушибах и кровавых подтеках и вообще совершенно не в той форме, чтобы пробежать оставшиеся до финиша двадцать пять километров, я сел на обочину с мерзким чувством, что вот тут-то моя прогулка и закончилась. Кроме всего прочего, я ничего не видел. Возможно, мне следовало быть благодарным, что я столько протянул. Я пробежал почти сто тридцать семь километров по одной из самых экстремальных трасс в мире, я проявил силу и решительность, я преодолевал трудности одну за другой, это весомое достижение. Но мне было мало этого.
Бывает, мечты умирают постепенно. Сначала нас охватывает страсть, и мы придумываем себе мечты, мы воображаем бесконечные возможности. Но возможности иссякают, а мечты не воплощаются с тем же рвением, с которым их задумывали. Медленно и почти незаметно они вянут и становятся эфемерными. Люди, чьи мечты умерли, становятся пессимистами или циниками. Они считают потраченным впустую то время, что у них ушло на достижение мечты. Душевные раны не заживают никогда. «Это невозможно, – говорят они, когда ты описываешь им свою мечту, – этому не случиться никогда».
Вот и моя мечта умирала. Я не хотел сдаваться, но сил сделать хоть что-то не оставалось совсем. Я решил сидеть тут и ждать первого же пробегающего мимо участника, чтобы попросить его вызвать помощь из медпункта на КП у озер Оберна, до которого отсюда было меньше полутора километров. Я лег на землю и тут же задремал.
Проснувшись в полном замешательстве, я в первую секунду не мог понять, где нахожусь. Сон длился всего минут пять, но я, должно быть, так глубоко в него провалился, что очнулся как в трансе. В итоге я собрался с мыслями и обнаружил прекрасное звездное яркое небо – ко мне частично вернулось зрение.
Внезапно вспыхнула надежда: если я могу видеть, значит, я могу двигаться вперед, могу идти к своей мечте. Да, медленно, но в любом случае это лучше, чем когда тебя несут на носилках.
Я сел, включил налобник и мигалку – свет оказался слабым и рассеянным, но он был! Нужно идти, хватит тормозить.
Первые несколько шагов ноги казались каменными, боль молнией простреливала от ступни до тазовой кости. Я продолжал хромать и теперь уже отчетливо слышал, как совсем рядом играет рок-музыка – до КП оставалось меньше километра.
Чудесное исцеление продлилось недолго, зрение снова начало падать, и я двинулся вперед вслепую.
КП был так близко, что слова песен и смех, эхом разносившиеся по горам, слышались уже совсем отчетливо. Мне показалось очень странным, что горевшие огни светились всеми цветами радуги. Я решил, что это еще один эффект ночной слепоты, и потряс головой, чтобы четче видеть, но ничего не изменилось.
Подойдя ближе, я обнаружил, что… они на самом деле были разноцветные. Кто-то развесил в лесу множество новогодних гирлянд, наверное, чтобы запутать меня, я был в этом уверен.
В медпункте играла песня The Rolling Stones. When the whip comes downnn… yeah, when the whip comes down! Когда опускается кнут. Подходящая песня для такого дня. Меня посадили на стул и начали задавать вопросы, они один за другим сыпались из мрака.
– Мне кажется, я в порядке, – удалось мне вставить. – Но пару километров назад я слетел с катушек. Я с трудом вижу.
– Ой, это нормально, – услышал я бодрый ответ, – мы это исправим. Эй, Боб, принеси сюда коробку для рыболовных снастей, ту, в которой батарейки. У парня умирает фонарик.
– Нет, – сказал я, – это не батарейки.
– И это не беда, – весело ответил он, – у нас и запасные лампочки есть.
Читать бесплатно другие книги:
