Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца Карназес Дин
– Это не батарейки и не лампочки… Проблема во мне. У меня что-то со зрением.
В толпе кто-то заохал, и парень, который мне помогал, брызнув на меня слюной, произнес: «О господи!»
Теперь все роились вокруг меня. Музыку выключили, и я слышал перешептывание. Кто-то подошел ко мне сзади и начал массировать плечи и шею.
– Но ты все еще неплохо выглядишь, – сказал этот человек, – плохо только с глазами.
Я слышал шуршание, шаги и голос еще одного волонтера. Он несколько раз откашлялся, как будто начинал речь на общем собрании.
– Итак, вот что мы сделаем. Мы тебе выделим раскладушку, и ты сможешь поспать, там удобно. А потом, уже утром, мы отвезем тебя на лошади… Ну, как тебе такая идея?
– Ну, – сказал я, запинаясь, – идея неплохая, но меня смущает одна маленькая деталь. Я собираюсь бежать дальше.
Послышалось бормотание.
– Но как ты собираешься это делать? – спросил кто-то. – Ты же ничего не видишь.
– Хороший вопрос, – ответил я. – Но на данном этапе меня совсем не волнуют детали.
Это была шутка, но никто не засмеялся.
Кто-то принес блюдо с шоколадными кексами. Вгрызаясь в один, я почувствовал, что в них добавили кофейные зерна.
– Ух ты, – улыбнулся я, – вот что вернет меня к жизни.
Кто-то из толпы посмеялся над моей попыткой пошутить, но мне кажется, смешным было то, как я безобразно ел.
Через несколько минут кофеин и сахар начали действовать, меня тряхнуло, как на электрическом стуле. Никогда раньше я не ел цельные кофейные зерна, и эффект был потрясающий – я почти мгновенно взбодрился.
Чудесным образом зрение мое тоже прояснилось, и я даже начал различать отдельные цвета огоньков гирлянд. «Но почему новогодние гирлянды?» – думал я. Все происходящее здесь было настолько невероятным, что мне казалось, будто я попал в книгу «Алиса в Стране чудес». Может, в этих кексах был не только кофеин? Или, может, от моего безостановочного девятнадцатичасового бега в мозгу начали происходить химические изменения? Но, что бы ни творилось там, это придало мне бодрости. Чувства обострились.
Пока я заглатывал очередной кекс и готовился вот-вот бежать дальше, кто-то спросил меня:
– Ты уверен, что знаешь, что делаешь?
– Нет, – ответил я. – Я вообще представления не имею, что делаю. На самом деле я даже не уверен в том, где я сейчас.
У многих это вызвало смех, но тут как раз я не собирался шутить. Я и вправду понятия не имел, что я делаю. Для меня все сейчас было внове. По крайней мере теперь у меня появилась надежда, а это уже куда больше того, что у меня было час назад.
– Ну у тебя и воля, чувак, – сказал волонтер, когда я выходил в ночь. – Удачи.
Глава 10. Измениться навсегда
Уильям Шекспир. Юлий Цезарь[43]
- Прикажи мне мчаться –
- И я на невозможное решусь.
После волшебных шоколадных кексов я был на подъеме и легкой походкой проворно двинулся по тропе, которая опять нырнула в густую чащу с камнями и ветками, лезущими под ноги. Очевидно, что силы мои черпались из источника, который рано или поздно должен был опустеть. Разумеется, человек не может чувствовать себя таким бодрым, пробежав сто сорок километров, я тратил уже больше сил, чем у меня было.
Анализы крови после прошлой гонки Western States показали, что некоторое разрушение мышц происходит у всех участников. От каждого чуточку более мощного движения, от каждого чуть более сильного толчка мышцы травмируются все сильнее и сильнее. Обычно нужно несколько месяцев, чтобы полностью восстановиться, но я был уверен, что мне понадобится гораздо больше времени. И в самом деле, я так упирался, что у меня возникал не праздный вопрос: смогу ли я вообще ходить в этом году?
В другие дни больница религиозной общины Оберна – довольно сонное местечко, но сегодня там будет оживленно. Я подслушал, что в приемном отделении уже толпятся участники гонки. Большинству из них нужны электролиты и глюкоза внутривенно, но есть и случаи серьезных травм, даже несколько переломов. Приемное отделение больницы – совсем не то место, где я хотел бы закончить свое путешествие.
На полпути к следующему и последнему перед финишем КП на 94-й миле (150 километров) все мои чувства странным образом обострились. Вдалеке ухнула сова, и звук был настолько четким и ясным, что мне показалось, будто она пролетела в нескольких сантиметрах от уха. На груди по майке рябью прошел поток теплого воздуха, он поднимался и опускался и казался предсказуемым, практически видимым. Это было нечто большее, чем просто эйфория бегуна[44]. Я практически ушел в астрал, этот опыт – более сильный, чем тот, с которым я сталкивался ранее, – был уже за пределами ощущений телесной оболочки.
К сожалению, чувство легкости постепенно уходило. Эйфория испарялась быстрее, чем мне хотелось бы, и последние полтора километра до КП были больше похожи на проверку на стойкость, чем на бег. Кайф прошел, и началась настоящая ломка. Шаркающей походкой я вполз внутрь, поднимая еле волочащимися ногами облако густой пыли. Садиться я отказался, потому что знал: стоит мне расслабиться, мышцы немедленно сведет.
От последнего КП до финиша оставалось меньше десяти километров на восток. Такую дистанцию я обычно пробегаю с легкостью. По сравнению с тем, что я уже преодолел, оставшаяся часть пути казалась почти плоской, хотя в самом конце дистанции мне предстояло еще побороться с противным крутым подъемом на двести семьдесят пять метров. Представьте, вам бы пришлось влезть на Хартбрейк Хилл три раза подряд после того, как вы пробежали сто пятьдесят шесть километров по горам. Это была действительно беспощадная гонка на грани сумасшествия. Мое тело отчаянно работало на пределе физической выносливости и гораздо дольше, чем я мог представить, но разум бродил кривыми закоулками. Интересно, эта тропа вообще когда-нибудь закончится? Или я в конце концов добегу до края земли и провалюсь в бездну?
Время перевалило за полночь, я снова наполнил бутылки водой и начал мучительно продвигаться мимо небольшой толпы к финальному участку пути. Люди похлопывали меня по спине, подбадривали, свистели и гудели клаксонами. От того, что они демонстрировали в этой глуши такое воодушевление, у меня бежали мурашки по коже. Глаза наполнились слезами.
Я побежал и через десять минут уже жалел, что меня не сняли с дистанции. Слезы эйфории сменились слезами невыносимой боли. Эти перепады случались настолько часто, что, казалось, даже тридцать метров доведут меня до изнеможения, не говоря уже о девяти с половиной оставшихся километрах. С каждым шагом – даже самым легким – четырехглавые мышцы сводило все сильнее. Я боялся продолжать бежать, опасаясь судорог, и боялся останавливаться, опасаясь судорог. Поэтому я выбрал промежуточный вариант и перешел на шаг.
Из чащи тропа вышла на широкий травянистый луг, по просторам гулял легкий ветерок, и в теплом воздухе чуть покачивались длинные гибкие стебли тростника. Почва под ногами была светлая, и на том кратком расстоянии, что пробивал луч фонарика, виляющая тропа врезалась в травянистое пространство. В бледном свете луны луг казался бескрайним.
На самом деле это была неплохая прогулка, пока первый комар не укусил меня в шею. Второй зудел над ухом. Затем еще один впился мне в ногу. Вокруг меня собирались маленькие кровопийцы, и вот уже два десятка их кружились над головой.
Я побежал вперед по тропе, пронзительно крича на ходу. Я смог ускориться на небольшое расстояние, прежде чем у меня снова адски заболели ноги, и темп пришлось сбавить. Тогда меня опять нагнали эти крошечные вампиры, и, чтобы оторваться от них, мне снова пришлось рвануть. Так мы играли в кошки-мышки на лугу, который постепенно начинал подниматься вверх. Воздух стал суше, ветер подул чуть сильнее, и моя проблема улетучилась.
Сердце стучало как бешеное, по лицу тек пот. Я уже осушил одну бутылку, а вторую нужно было сберечь, потому что впереди тропа уходила на подъем. Впереди до финиша уже не было ни одного КП. Правда, я перегрелся, и, если не пить, у меня могло наступить обезвоживание, поэтому я все-таки сделал глоток из второй бутылки, уменьшив запасы.
Когда я шел по небольшой насыпи, я заметил какое-то движение впереди, сбоку тропы. Я посветил туда фонариком, мне посветили в ответ, и я понял: это либо другой участник, либо очень умный медведь.
На самом деле это был пейсер, а участник лежал на спине на земле.
– Я дал ему немного вздремнуть, – объяснил пейсер, – его тошнило последние километров шестнадцать, и он начал отключаться, так что мне показалось, самое время ему чуть-чуть отдохнуть.
В свете налобника я посмотрел вниз на спортсмена. Он спал как убитый на земле, а лицо было нездорового желтого цвета.
– Ты с ним все время до финиша?
– Если мы до него дотянем, – ответил он. – Ты же знаешь, что означают буквы «нф»?
– Ну да, знаю, – ответил я, – но стараюсь не думать об этом последние сто пятьдесят километров.
– На этом участке гонки, – продолжал он, – «нф» значит «ничего фатального», ничего смертельно опасного.
Мы оба знали, о чем он говорит. Гонка не заканчивается до тех пор, пока ты не пересечешь линию финиша. Часто люди были вынуждены выйти из гонки всего за несколько километров до финиша, и не всегда это было их добровольное решение.
– Видишь свет вон там? – спросил он, показывая в сторону.
– Да, вижу.
– Это КП «Роби Пойнт», туда нам и нужно.
Тусклый свет «Роби Пойнт» мигал довольно далеко. От этого КП тропа Western States плавно переходит в мощеную улицу Оберна, и до финиша на стадионе городской школы остаются примерно полтора километра.
– Где ваш пейсер? – спросил мой собеседник.
– Это моя большая ошибка, но у меня его нет.
– Ничего себе, – сказал он. – Вам не стоит быть здесь одному, это может стать действительно неприятным.
– Я знаю. Это моя первая гонка, и я не слишком понимал, во что ввязываюсь.
– Вот это да, если ты тут первый раз, ты всех делаешь! Невероятно, что ты добежал до этого места за такое время в первый раз!
Теперь, когда я выжил и рассказываю вам эту историю, это кажется мне еще круче.
Я поблагодарил его и поспешил дальше. Тропа начала вилять зигзагом. Я бежал один, и, хотя повороты были довольно резкими, тропа шла на удивление ровно и гладко. Внезапно между уклоном, на котором был я, и подъемом на соседний холм обнаружилась пустота. Перелететь с одной вершины на другую невозможно, значит, прямо сейчас должно начаться резкое изменение рельефа.
И действительно, довольно скоро земля буквально провалилась у меня под ногами. Я качнулся вперед и, не ощутив под ногами твердой почвы, начал свободно падать. В момент долгожданного касания земли скорость падения была слишком высокой, и я не смог удержаться на ногах. Я оступился, упал и катился вниз по склону, как бочка, пока не врезался в упругий куст.
Я неподвижно, боясь пошевелиться, лежал на спине и таращился в небо, мир вращался перед глазами.
Когда наконец голова перестала кружиться, я медленно ощупал все вокруг: лежал я на небольшом уступе, а прямо подо мной был крутой обрыв. Слава богу, куст не дал мне катиться дальше, иначе кто знает, где бы я оказался?
Косогор, с которого я навернулся, был из сыпучего песчаника, поэтому забраться обратно оказалось задачей не из легких. Я собрался с духом, медленно встал, сделал глубокий вдох и начал просчитывать варианты возможного подъема. Меня постоянно засасывало в песок под ногами, но я отчаянно пытался вскарабкаться наверх.
В кроссовки набилась куча мусора. «Забудь, незачем его вытряхивать. Все равно ногам уже крышка. Лучше всего просто двигаться вперед».
Меня довольно сильно испугало падение, и я внимательно осматривал тропу, чтобы не налететь на другие непромаркированные спуски. Некоторое время тропа петляла между больших кустов, а затем резко уперлась в вертикальную скальную стену.
Вряд ли организаторы предполагали, что мы полезем без страховки по вертикальной скале, ведь так? Я подумал, что в этом месте тропа может быть плохо заметна, и начал искать какие-либо варианты обхода препятствия. Но все возможные пути были наглухо перекрыты густыми зарослями кустарника.
И вдруг меня осенило: это совсем не похоже на тропу Western States, я сбился с пути, и самое время повернуть назад.
От необходимости возвращаться опускались руки. Я выбрал норму ошибок за несколько лет, но этот прокол стоил мне слишком дорого и заставлял сильно нервничать. Я упал вниз с холма, и теперь, чтобы вернуться, мне нужно было предпринять очень дорогостоящий обход. Интересно, сколько именно я заплачу за него?
К сожалению, ответ был – много.
Последние метры подъема до «Роби Пойнт» были отвратительны. Всю воду я допил, карабкаясь по склону, и сейчас практически высох. Постоянно спотыкаясь, я медленно и печально двигался вперед. Ладони саднили, исцарапанные руки и ноги покрылись синяками.
После того как я изрядно поборолся с тем гнусным подъемом и, напрягшись изо всех сил, все-таки забрался наверх, я снова увидел вдалеке огни «Роби Пойнт». Последние метры я тащился, пуская слюни на майку, целиком и полностью испачканную в грязи. Полузакрытыми глазами я видел впереди не больше метра пути.
Когда человек, что с журналом учета стоял перед входом на КП, увидел меня, он бросил планшет на землю и побежал на помощь: поймал мое обмякшее тело и медленно опустил на землю. Он пытался говорить со мной, орал во весь голос, но я слышал его наплывами – то громче, то тише – и не мог разобрать ни слова.
Затем рядом со мной появилось еще одно лицо, показавшееся мне очень знакомым.
– Папа?
– Боже мой, сынок, – мрачно произнес он, – что с тобой случилось?
Он опустился рядом со мной на колени и положил руки мне под голову. По его лицу катились слезы. Потом он обнял меня, как будто старался сохранить все еще теплившиеся в моем теле последние капли жизни.
– Где мама? – прошептал я. – Не хочу, чтобы она меня видела в таком состоянии.
Отец сдерживал слезы.
– Не волнуйся, сынок, она ждет тебя на финише.
– Папа, – слабым голосом сказал я, – я не знаю, что мне делать сейчас. Я едва могу двигаться.
– Сынок, – решительно сказал он, – если ты не можешь бежать, иди. Не можешь идти, ползи. Делай что должен. Просто двигайся вперед и никогда ни за что не сдавайся.
Он закрыл глаза и посильнее прижал меня к себе. Я вытянул ноги и положил голову к нему на плечо.
– Хорошо, – пробормотал я, – я не сдамся.
Отец выпустил меня из рук, я перевернулся на живот, поставил руки и ноги в нужные позиции и стал просто следовать его инструкции: пополз по дороге. Я слышал, как отец старается сдерживать рыдания, видя, как я волочу свое тело все дальше и дальше.
Теперь дорога шла по мощеным городским улицам, но по-прежнему было темно хоть глаз выколи. На городской окраине не было фонарей, равно как и тротуаров, поэтому я полз в темноте посреди проезжей части. Иногда я поднимался и какое-то время ковылял на ногах, но в основном все-таки полз. Скорость все падала, а потом, когда ноги практически отказали совсем, я начал двигаться только с помощью рук, сантиметр за сантиметром.
До финиша оставалось меньше полутора километров, но продолжать в том же духе – это для совсем упертых, я никогда не закончил бы путь, двигаясь с такой скоростью, у меня просто не хватило бы сил. Но меня по-прежнему никто не смог бы остановить, даже машина, что приближалась ко мне по дороге на полной скорости.
Я перестал ползти и посветил на нее фонариком. В конце концов водитель нажал на тормоз, остановился рядом, и из машины тут же выпрыгнули мужчина и женщина:
– Вы в порядке?!
Я лежал, распластавшись на животе, посреди дороги. Я наклонил голову чуть набок и пробормотал:
– Никогда не чувствовал себя лучше.
– Слава богу, – воскликнула женщина, – мы думали, вас сбила машина.
– Да нет, – простонал я, – просто я так выгляжу.
Я собрался с силами и сел, после чего объяснил им, что происходит. Они предложили мне помощь, но что они могли сделать? Линия финиша была очень близко, но с тем же успехом она могла быть на другом континенте. Совершенно разбитый, я без сил повалился на теплый асфальт.
Но, как только я коснулся спиной земли, со мной случилась странная вещь: у меня в голове начали одно за другим всплывать события этого дня. Через боль и отчаяние, которые я преодолевал все сто пятьдесят девять километров, мне в голову начали приходить воспоминания о людях, помогавших мне в пути. Джим, который починил мне ногу, Нейт на КП «Последний шанс», девушка, которая пекла волшебные кексы, моя сестра – воспоминания о ней вдохновляли меня всегда. Последняя сцена, воспроизведенная разумом, – это «вождь краснокожих» в медпункте «Отмель Форда». Я вспомнил последние слова, которые он мне сказал: «Ты сможешь».
От этой мысли я проснулся, как от удара, и только тогда понял, что вовсе даже не спал. Я повернулся к паре, которая все еще стояла около машины, и торжественно произнес: «Я смогу».
Они уставились на меня. Но я был несгибаем и с еще большей уверенностью изрек: «Я смогу!»
Супруги моргали и смотрели на меня, но тут муж решил подыграть:
– Да, – промычал он, – да, ты сможешь!
Я вскочил на ноги и начал бешено трясти руками и ногами, рыча как животное. А затем с криками «Я смогу! Я смогу!» бросился вперед по дороге. Первые несколько шагов дались мне невероятно мучительно, но я не скажу, что эта боль была для меня большой неожиданностью. Я прекрасно знал, что меня ждет на этом этапе. И несмотря на то что боль была сильнее, чем обычно, я решил: теперь меня не испугаешь. Теперь я бежал за ней, гнался за ней, искал ее. Каждая клетка моего тела пульсировала болью, но я старался бежать еще быстрее – таков был ответ этой боли. Все в корне изменилось. «К черту боль, добивайся успеха!»
Не знаю точно, когда именно я совершил последний прорыв в этой гонке, но что-то было в этой встрече с мужчиной и женщиной на последних сотнях метров. Все предыдущие совершенные мною на этой гонке прорывы больше затрагивали физические аспекты: это были прорывы через изнеможение и усталость тела. После середины дистанции началась битва с разумом. Но этот последний переломный момент был больше похож на просветление или пробуждение, он затронул гораздо более глубокие вещи, чем все предыдущие прорывы.
Внезапно, всего за несколько шагов, мое прошлое, каким я его знал, перестало для меня существовать, мой мир перестал быть прежним. Эта гонка радикально изменила меня, хотя я еще не понял, как именно. Тот человек, который едва ковылял на дрожащих ногах, а потом упорно полз последний километр, не был тем, кто вчера утром стоял на старте, он был уже кем-то другим. Оказывается, я способен на гораздо большее, чем мог себе представить. Осознав это, я будто бы шагнул в другое измерение.
Пробежать стомильник – это намного больше, чем просто урок выживания. Это школа жизни. Бег – одиночный вид спорта, но уже довольно давно это было не про меня, для меня это практически утратило значение. Я боролся не для того, чтобы финишировать в сложной и почти непостижимой гонке, но ради того, чтобы показать возможности человека в столкновении с непреодолимыми препятствиями. Люди, которые поддерживали и воодушевляли меня, вселяли в меня силы, пока я бежал, они на самом деле не думали обо мне. Да что там, они даже не знали, кто я такой. Эти люди думали только о том, что какой-то человек нашел время на тренировки, принес себя в жертву, всем сердцем посвятив себя мечте. Я очень гордился этим мощным исходящим от меня посылом. Они поддерживали меня, когда я пересек линию финиша, и это, черт возьми, означало, что мы сделали это, мы все.
Теперь я бежал свободно, не обращая внимания ни на землю у меня под ногами, ни на боль. Забавно: почти потерянная мною мечта вернулась к жизни с новой силой. Ее второе рождение наполнило меня новой энергией, которая одновременно развеселила меня и вселила решимость. Внезапно передо мною исчезли все препятствия. Главное было – воплотить мечту.
Последние восемьсот метров по школьному стадиону я бежал так, как будто это было единственным делом моей жизни. Кроссовки разваливались, пальцы ног кровоточили, майка висела клочьями, но все это не имело никакого значения. Важно было только одно: я бежал к финишу.
Когда я вбежал на стадион, чтобы сделать финальный круг почета по дорожке, у меня по щекам катились крупные слезы. Пробежав несколько последних шагов, я начал одновременно плакать и смеяться. В два часа ночи на стадионе почти никого не было, кроме разве что нескольких упрямцев, которые подпитывались такого рода дикой энергией. Они стояли на сиденьях, хлопали в ладоши и приветствовали меня, пока я с восторженным криком пересекал финишную отметку. Если эти люди хотели увидеть настоящую радость и чистые эмоции, они пришли в правильное место.
Медосмотр на финише гонки Western States
Прилег на финише Western States
Эмоции взяли верх и надо мной. Тот человек, который давал старт гонке, был прав: после участия в Western States я изменился навсегда. Отныне все приобрело новый смысл. Я стал держаться более расслабленно, как будто выяснил все самое важное для себя. Мой взгляд в будущее теперь был более широким, а недостатки – менее очевидными. Я стал более скромным, терпимым, начал сильнее сочувствовать другим людям.
Мне нравилось, как я изменился после гонки, и мне хотелось большего. Прошло всего около месяца, когда я понял, что невыносимо хочу новых испытаний. Официально я пробежал гонку за двадцать один час, одну минуту и четырнадцать секунд и был на финише пятнадцатым. Для новичка такой результат в одной из топовых в мире ультрамарафонских гонок на выносливость достоин уважения. Не то чтобы меня волновало, на каком я месте, но страсть подстегивала меня, я хотел большего.
Было слишком оптимистично думать, что я могу пробежать больше ста шестидесяти с небольшим километров, особенно при таких жестоких обстоятельствах, но я стремился расширить пределы своих возможностей и дойти до границы человеческой выносливости. Я прислушивался к сердцу, и оно указывало на мое место в мире. Если что-то казалось мне по силам, я хотел это сделать. Мне нужно было все, на что еще я способен.
Часть вторая
Глава 11. Бег по Долине Смерти
Беги с дьяволом…
Van Halen[45]
Я не знаю, сколько точно здесь градусов, но это та температура, при которой на хлебе появляется поджаристая корочка. Весь мой опыт говорит: бегать в таком пекле не стоит.
После того как я успешно пробежал стомильную гонку на выносливость Western States, моя жизнь стала ярче, у меня появилось больше легкости, сил и энергии, я начал бодрее двигаться. Да, многие из тех, с кем я общался, представления не имели, что я сделал, но это знал я, и для меня это много значило. Теперь я точно знаю, что самая большая награда за достижение – то внутреннее ощущение, которое оно приносит.
До участия в Western States я даже не подозревал, что существует какая-нибудь задача, которая потребует еще больше физических сил. Но потом я прочитал небольшую статью в газете Los Angeles Times про малоизвестную гонку по Долине Смерти, которая проводится в середине лета.
Самая низкая точка Западного полушария – Бэдуотер, небольшая впадина посреди Долины Смерти на юго-востоке Калифорнии, ее глубина восемьдесят шесть метров ниже уровня моря. Летом температура там может превышать отметку пятьдесят три градуса выше нуля, а асфальт нагревается до девяноста трех. Не самое приятное место для занятий бегом.
Но уже следующим летом, едва восстановившись после Western States, я, промокший от пота, стоял на старте ультрамарафона Бэдуотер и с нетерпением ждал, когда начнется гонка.
Нас было двадцать четыре человека, готовых приступить к тому, что называют «самым тяжелым легкоатлетическим пробегом в мире». Это дистанция общей протяженностью сто тридцать пять миль (двести семнадцать километров) через Долину Смерти от впадины Бэдуотер до горы Уитни – самой высокой точки континентальной части США[46]. Если стомильник Western States был ужасно изнурительным, то марафон Бэдуотер считается самой серьезной проверкой человеческой выносливости и решимости. Или просто безумия. Либо так, либо так.
Самые сильные спортсмены приезжают со всего мира, чтобы принять участие в этом ультрамарафоне и продемонстрировать невероятные возможности своего организма в надежде достичь финиша, уложившись при этом в шестьдесят часов. В отличие от Western States дистанция пробега Бэдуотер полностью проходит по асфальтированным дорогам и шоссе, но тем не менее еще до того, как извилистая дорога начинает подниматься на гору Уитни, на пути нужно преодолеть много подъемов.
Окинув взглядом стоящих на старте, я увидел самых выносливых в мире бегунов – элиту сложнейших на свете гонок на выносливость. Облаченные в специальную белую одежду для бега по пустыне, облегающую их мускулы, они были готовы выйти на предельно сложную дистанцию. Я стоял среди них, и на изнуряющей жаре и в духоте сердце мое колотилось так, что готово было вот-вот выскочить из груди.
Весь год я готовился к марафону. Учитывая суровые условия жаркой пустыни, в которых мне предстояло бежать, я пытался их смоделировать, тренируясь в шерстяном свитере и лыжной куртке. Но после общения с другими участниками на старте я понял, что моя тренировка была еще слаба: многие тренировались в сауне.
Гонка началась, как обычно, с воодушевляющих криков и гиканья участников и организаторов (в толпе не было ни одного зрителя). Никогда раньше я не сталкивался с подобной температурой, жара стояла совершенно нечеловеческая. Она поднималась от асфальта густой пеленой и волнами текла по ровному, без единого изгиба шоссе. Участник, который бежал передо мной, довольно скоро превратился в мираж и исчез за горизонтом.
Маршрут целиком проходил по обочинам автомобильных дорог, поэтому я решил устроить базу в арендованном доме на колесах. Это была ошибка: как только мы пересекли пустыню и подъехали к линии старта пробега, электрогенератор сгорел, и вся моя семья, включая маленькую Александрию, осталась в неподвижном фургоне на пятидесятиградусной жаре. Рискованное решение – взять с собой шестимесячную Александрию. Большинство путеводителей предостерегают от того, чтобы брать детей летом в Долину Смерти, но мне не хотелось оставлять ее дома. К счастью, меня поддерживали Джули, родители и дядя Джордж.
Мы очень беспокоились за Александрию, да и за себя тоже, поэтому быстро нашли какое-то укрытие и сбежали туда, оставив в фургоне большую часть моей экипировки, еды и других запасов.
Спасибо смотрителю парка, который нашел нас вскоре после того, как мы ушли из фургона. Вместе с дохлым автодомом он отвез Джули, мою мать и Александрию назад в гостиницу в небольшом городке под названием Лоун-Пайн. Дядя Джордж поехал с ними и взял свой седан Mazda, который оставил там, когда мы встретились. Теперь моей группой поддержки была не вся семья в доме на колесах, а сокращенный экипаж, состоящий из отца и дяди, в легковом автомобиле. Из фургона нам удалось захватить с собой только одну небольшую сумку-холодильник, а льда у нас было совсем мало. Далеко от идеала, но в Долину Смерти нужно брать все, что можно. Это испытание, которое настигло нас еще до старта, выбило меня из колеи, но я старался сохранять спокойствие. Чтобы не получить солнечные ожоги, каждый сантиметр кожи был скрыт под белым костюмом, защищающим от ультрафиолета и делающим меня похожим на мумию. Мне нужно было следить за тем, чтобы не перегреться. В пределах видимости не было ни одного дерева, ни одного камня, за которым можно было бы найти тень и спрятаться.
Бегу по белой полосе по шоссе в ад
Асфальт очень скоро разогрелся до такой степени, что первая пара кроссовок всего за час буквально расплавилась. Я не предвидел этого, но подошвы просто развалились, поэтому я переобулся во вторую пару. Подсмотрев, что другие участники бежали по идущей вдоль обочины дороги белой линии, я стал делать так же. Белый цвет отражал тепло и не давал новым кроссовкам расплавиться, по крайней мере какое-то время.
Но даже по белой полоске бежать было адски горячо, я чувствовал себя как на раскаленной сковородке. Уже через двадцать километров на ногах появились пузыри мозолей. К двадцать пятому километру новые пузыри начали образовываться поверх уже имеющихся. Мы остановились и отхватили от каждого кроссовка по большому куску, они стали похожи на самодельные сандалии, и это немного спасало.
Как нам и советовали, мы взяли цветочный опрыскиватель, чтобы иногда я мог освежиться. Но, поскольку льда у нас не было, это оказалось совершенно бесполезно. Сколько бы мы ни брызгали, влага испарялась, едва показавшись из носика, гораздо раньше, чем попадала на тело.
Незадолго до марафона турист из Европы умер от жары, наступив на грязевую корку у дороги. По-видимому, он шагнул туда, чтобы сделать фото. В отчете следствия сказано, что ступни трупа были сильно изуродованы. Бедняга наступил на тонкий слой засохшей грязи, провалился туда по щиколотку и буквально изжарился до смерти. У него тоже была с собой брызгалка для цветов, но, как мы видим, толку от нее мало…
Первый населенный пункт на маршруте – Фернес-Крик – был расположен в двадцати семи километрах от старта. Там есть небольшая станция обслуживания, которая оказалась закрыта, гостиница и очень много раскаленного красного песка, рассыпанного на дороге. Запасы воды у нас были ограничены, поэтому, чтобы их сберечь, я жадно напился из шланга на заправке и только потом заметил небольшую табличку рядом с краном: «Непитьевая вода».
Да, все так и есть – Бэдуотер[47].
Рвать меня начало на сорок восьмом километре, после чего начались сильное обезвоживание и мышечные судороги. Я пробежал меньше четверти дистанции, но уже начал сдавать.
Мой друг Том Серваис поит меня из шланга на пробеге Бэдуотер
– Может, попробуешь съесть чего-нибудь? – спросил отец из окна машины.
– Да, давай.
Он опустил стекло и протянул мне бутерброд с арахисовым маслом и вареньем. Метров сто я бежал с бутербродом в руках, пытаясь подавить приступ рвоты, чтобы откусить кусочек. Когда наконец-то я взял в рот еду, обнаружил, что хлеб был слегка поджарен. «Интересно, – подумал я, – зачем мы взяли с собой тостер в Долину Смерти?» И тут до меня дошло: я бежал внутри тостера.
В час ночи мы достигли Стоувпайп-Вэллс, небольшого поселения в шестидесяти восьми километрах от начала этой богом забытой гонки. Я бежал по темной дороге, тишину нарушал только свист ветра, гуляющего по пустыне. Когда я добежал до поселения, тьма была кромешная, но температура, несмотря на середину ночи, стояла около сорока четырех градусов, а чуть раньше, днем, c неба падали птицы.
В Стоувпайп-Вэллс есть одна-единственная гостиница, а в ней – небольшой бассейн. Я побежал прямо к нему и прыгнул. Вода, к сожалению, оказалась теплой, как в джакузи. Когда я вылез оттуда, другой участник пробега медленно приближался к бассейну. Его постоянно тошнило всухую, и в свете бледно-желтой лампочки я видел, что его постоянно скручивает в приступах, а он ничего не может с этим поделать. В бассейн он прыгнул, не снимая одежды и кроссовок. Когда же – мокрый насквозь – он выбрался назад и в трансе прошел мимо ребят, которые были с ним, его продолжало тошнить.
– Помогло? – спросил один из его помощников.
Он отрицательно помотал головой и поковылял мимо них в гостиницу. Больше мы его не видели. Его битва была окончена.
После Стоувпайп-Вэллс я бежал довольно проворно, но у меня начались яркие видения. И чем дальше я бежал, тем больше галлюцинировал. В какой-то момент на дороге появился старатель с лотком для промывки золота и прохрипел: «Воды». Я пожалел его и наполнил лоток из бутылки. И только когда вода пролилась на дорогу и испарилась, я понял, что это было видение. Или привидение.
Затем на дороге появились другие галлюцинации – гремучие змеи. Но тут отец и дядя закричали мне: «Берегись!» – начали сигналить и светить фонариками. Змеи оказались настоящими.
Помимо гремучих змей, на ночной дороге следовало опасаться скорпионов и больших тарантулов. Мой взгляд был не слишком сфокусирован, а мозг слегка затуманен, я небрежно переставлял ноги, не в состоянии оставаться собранным и внимательным. Мои осторожность и бдительность куда-то исчезли как раз в тот момент, когда они были нужнее всего.
В четыре часа утра вдобавок к рвоте у меня началась диарея. Меня так трясло, что я едва успевал отбежать на обочину дороги и стянуть шорты. Следующее небольшое поселение, Панаминт Спрингс, находилось на сто шестнадцатом километре, и нужно было добраться туда побыстрее, хотя бы для того, чтобы раздобыть рулон туалетной бумаги: наша давно закончилась.
Папа и дядя были со мной всю ночь напролет, готовые помочь в любой момент. Они останавливали машину в трех километрах от меня впереди по дороге в поисках опасной живности, а затем ждали, пока я добреду до них. Несмотря на то что уже довольно давно я не останавливался поесть и попить, поскольку подозревал, что это будет только перевод продуктов, они всю дорогу с питанием наготове были рядом.
Похоже, что этот самый тяжелый пробег в мире окажется сильнее меня. Официальный финиш, до которого был еще сто один километр, расположен в конце дороги, упирающейся в склон горы Уитни, но я не собирался там останавливаться. Все мое упорство и решимость толкали меня на то, чтобы после пересечения финишной линии пробежать еще почти восемнадцать километров семьсот метров вверх по тропе к вершине, превратив и без того запредельную гонку на выносливость в еще более экстремальную.
Назовите меня мазохистом. Очень многие так и сделали.
Именно так и я себя назвал, когда приплелся в Панаминт Спрингс, согнувшись, как горилла. У меня кружилась голова, я видел звезды, хотя давно уже рассвело и на дворе стоял день. Кто-то решил, что мне нужны фрукты, и засунул мне в рот теплый и мягкий кусок дыни. Я немедленно выплюнул его.
– Он в порядке? – спросил кто-то мою группу поддержки. Это был Бен Джонс, местный врач, хирург, акушер, педиатр, психиатр (бог знает, зачем он тут нужен) и самый главный начальник Бэдуотер.
– У нас нет уверенности, – ответил отец.
– Может, он хочет принять ледяную ванну?
К машине доктора Джонса был прицеплен гроб на колесиках, наполненный ледяной водой.
Я замотал головой. Ни за что на свете и ни при каких обстоятельствах мне не хотелось ложиться в гроб, даже ради ледяной ванны. Перспектива закончить пробег раз и навсегда становилась все реальнее.
Сквозь туман я видел, как доктор консультирует моих родственников, их голоса звучали как из испорченного радиоприемника – сквозь помехи и сломанную регулировку громкости. Я посмотрел вверх: светило солнце, и вниз от него исходил раскаленный красный шлейф, который окутывал песчаные дюны вдалеке, а потом, причудливо закручиваясь, снова уходил к небу. Я сделал шаг вперед, повернулся боком, сделал еще полшага, пошатнулся и упал замертво на выжженную землю…
Когда я очнулся, то обнаружил, что лежу голышом в гостинице на кровати в луже пота и без простыни.
– Где я? – пробормотал я. – Папа? Дядя Джордж?
– Тебе нужно полотенце? – тихо спросила жена.
Я, прищурившись, посмотрел ей в глаза.
– Что ты тут делаешь? Где мы?
– Пробег закончен, милый. Ты в гостинице в Лоун-Пайн.
– Но я же не финишировал, так? Как я сюда попал?
– Тебя сюда привезли. Ты упал в обморок.
– Нет! – прохрипел я из последних сил. – Зачем меня увезли оттуда?
– Ну смотри. У тебя было сильное обезвоживание, тебя рвало, ты не мог связно говорить и был на грани теплового удара.
– И что?
– Поэтому, когда ты упал в обморок, отец и дядя решили, что этого вполне достаточно.
– Но я пробежал только половину, дистанция еще не закончилась.
– Но, похоже, закончился ты.
– Поверить не могу, что они просто взяли и увезли меня оттуда.
– Хочешь, я отвезу тебя обратно? – предложила она.
Идея отправиться назад, в этот ад, вызвала у меня приступ тошноты. Я сел и вздрогнул, увидев круглые пятна на простыне: из мозолей на пятках сочилась желтоватая жидкость.
– Я продул. Я неудачник.
– Ничего ты не продул, и ты никакой не неудачник, – твердо сказала Джули. – Ты пробежал сто пятнадцать километров восемьсот метров, не имея возможности как-то восполнить силы. Как далеко ты готов был зайти?
Джули такое невезение посреди пустыни воспринимала как должное, как всего лишь небольшое препятствие на пути, а не конец дороги. Не последняя же гонка, в самом деле.
Джули была рассудительным человеком. Я – нет. То, что я сошел с дистанции пробега Бэдуотер, стало для меня полным, бесповоротным провалом. Никогда еще моя внутренняя сила, та самая, что заставляла бежать на длинные дистанции и терпеть невероятную боль, не проявлялась таким извращенным и гипертрофированным образом. Многие быстро отходят и забывают: подумаешь, что-то где-то выиграли, где-то проиграли. Но для меня неудача стала последней каплей. В моем представлении, гораздо благороднее было бы попытаться пробежать и умереть, чем бросить попытки. Слава богу, я упал в обморок, иначе кто знает, что еще могло со мной произойти.
Я прекрасно знал, что своей твердолобостью обязан преждевременной смерти моей сестры. После того как Пэри погибла, жизнь стала более осязаемой. Вам сколько угодно могут говорить что-нибудь вроде «никогда не знаешь, когда выпадет твой жребий», но это почти ничего не значит до тех пор, пока внезапно не уходит кто-то, кого вы любите. С того дня у меня не осталось иллюзий о бессмертии, каждая минута была на счету. Жизнь не дает второго шанса, потому что вы действительно не знаете, когда выпадет ваш жребий. Я не терпел ошибок. У меня не было столько времени, чтобы тратить его на поражения.
– Давай собираться, – печально сказал я, – нас ждет долгий путь домой.
Я чувствовал себя ужасно. Список тех, чьи надежды я не оправдал, кто поддерживал меня на всем пути, был длинным. К тому же я подверг опасности свою семью. При этом у меня нет ничего, чем можно оправдать этот провал, разве что шиной на голени и разбитым сердцем. И что хуже всего, я не оправдал надежд своей сестры, моего величайшего вдохновителя.
Было ли это предательством по отношению к себе? Это оказалось гораздо больнее, чем просто предательство. Обо мне и говорить не стоило, я ничего не значил и был отвратительным созданием, не заслуживающим даже крохи сочувствия. Всепоглощающая жалость к себе располагалась на три уровня выше, чем та черная дыра, в которую упал я. От моей гордости не осталось и следа.
На обратном пути, пока мы всей семьей ехали домой, мне хватило времени, чтобы подумать, чему научил меня этот ультрамарафон, и я немного расслабился. Да, я провалил его, но это прекрасное победоносное поражение позволило мне буквально раздробить на кусочки и тело, и душу и старательно вывалять каждый в грязи. Вот что сказал по этому поводу Теодор Рузвельт[48]:
«Уважение мы отдаем тому, кто на арене, на чьем лице пыль, пот и кровь, кто мужественно стремится вперед, кто совершает ошибки и оступается вновь и вновь, но без ошибок и неудач нет усилий. Кто действительно стремится совершать поступки, кому знаком великий дух энтузиазма и самоотдачи, тот расходует себя на достойное дело. С тем, кто в лучшем случае познает триумф величайшего достижения, а в худшем – потерпит неудачу, с тем нет рядом места холодным душам и пугливым сердцам, не познавшим ни радости победы, ни горечи поражения».
Господи, я знаю, что такое настоящее поражение! Не бывает более сокрушительного поражения, чем, измотав себя до предела, не добежать до финишной черты. Я лицом к лицу столкнулся с тяжелейшим пробегом в мире и проиграл. Несмотря на все мои невероятные усилия, Бэдуотер вынудил меня капитулировать.
Это было чистой воды поражением, но на пути домой я осознал, что влюблен в каждую его секунду.
Дома после гонки по Долине Смерти, я, живой, с Джули и Александрией
Глава 12. Замерзший и уничтоженный
Только те, кто рискует зайти слишком далеко, способны выяснить, как далеко они могут зайти.
Томас Элиот[49]
Я хотел отыграться за свой провал на Бэдуотере в 1995-м, и спустя год подготовки к предельно суровым условиям, тренировок без всякой жалости к себе я вернулся. Сама гонка и нагрузка на организм были не менее жестокими, но на этот раз и тело, и воля смогли выдержать испытания, и я дошел до финиша. Однако этот успех не только не утолил моей жажды приключений, но еще сильнее раззадорил меня.
Я отчалил в путешествие под девизом «Найди себе приключение по вкусу»: испытывал себя на прочность всеми экстремальными способами, которые только можно придумать. Если дело требовало физических сил, выносливости и отсутствия здравого смысла, я был тут как тут: залезал на Хаф-Доум[50] в национальном парке Йосемити, переплывал залив Сан-Франциско, занимался триатлоном, принимал участие в гонках на выживание и суточных заездах на горном велосипеде. Я поднимался в горы, скатывался с них на сноуборде и серфил на доске по огромным водяным горам Северной Калифорнии, Мауи, Фиджи и Таити.
И продолжал бегать как сумасшедший. Бег для меня оставался самой безупречной формой атлетизма. Это самый простой и наименее затратный вид спорта, оптимальный способ оценить реальный запас собственных сил.
Еще один любимый вид спорта – виндсерфинг. Фото предоставлено Томом Серваисом
За десять лет у меня скопились еще девять серебряных пряжек гонки Western States, по всему дому валялись десятки медалей, наградных табличек и прочих призов, у меня появилась массивная стальная скульптура – желанный трофей с престижного чемпионата мира по мультиспорту – недельной череды соревнований по бегу по пересеченной местности, езде на горном велосипеде, виндсерфингу, скалолазанию и триатлону. О да, это круто, когда у тебя есть все эти регалии, но я никогда не развешивал их в гостиной, никогда не таскал их с собой на семейные посиделки или коктейльные вечеринки. Какая-то их часть хранилась в шкафах, а что-то лежало в бельевых ящиках под грудой носков для бега, большую же часть я складировал в коробках в гараже. Мне не нужно было всеобщее признание, я по-настоящему жаждал только приключений, они приносили мне нечто большее, чем просто испытание тела. Я познал и настоящую боль, и бессонные ночи, и максимально острое чувство достижения цели.
И месяца не проходило, чтобы я не вписался в очередную гонку на сто миль, сто километров или на худой конец пятьдесят миль. Если никто не организовывал экстремальный ультрамарафон на выносливость, я в качестве тренировки бегал обычные марафоны. Тело достигло такого уровня физической подготовки, что, казалось, уже переходит границы реальных возможностей. По выходным я легко мог всю ночь бегать, а потом весь день играть с Александрией и недавно появившимся на свет сыном Николасом. И поступал так регулярно. На неделе я тренировался рано утром или поздно вечером, потому что работал полный рабочий день. Мой пульс в спокойном состоянии был около тридцати ударов в минуту, примерно такой же, как у Лэнса Армстронга[51].
Все меньше и меньше мероприятий были настолько сложны, чтобы представлять для меня интерес, их уровень меня уже не устраивал. И я начал импровизировать: бежал от дома к месту старта, рассчитывая время так, чтобы быть на месте ровно в момент начала гонки. Однажды я пробежал около двадцати одного километра от нашего дома в Сан-Франциско, через мост Золотые Ворота, к старту стокилометровой гонки Мивок, что проводилась на гористом полуострове в округе Марин. При этом в самой гонке я умудрился занять почетное четвертое место, обойдя всех топовых спортсменов своей возрастной группы. После этого, чтобы отпраздновать победу, я пошел кататься на доске.
Я не видел задачи, достойной моих усилий. До тех пор пока Даг Стауп – широко известный руководитель горных экспедиций – не предложил пробежать марафон на Южном полюсе.
Если уж на то пошло, Антарктика с ее холодным и суровым климатом, ледяной движущейся поверхностью – самый край, куда вообще можно добраться, эталон, на который ориентируются все остальные экстремальные мероприятия. Первая попытка Эрнеста Шеклтона[52] пересечь антарктический материк в 1914–1916 годах – одна из самых лучших историй о выживании в экстремальных условиях. А судно экспедиции называлось «Выносливость» (Endurance) – не правда ли, очень подходящее название? Но мысль о том, что затертый в антарктических льдах легендарный корабль потонул, не успев зайти хоть сколько-нибудь далеко, быстро сбрасывает с небес на землю. Антарктика – это место, где только самые сильные и отважные могут проверить себя на прочность и выносливость в противостоянии экстремальным погодным условиям, самым суровым на планете. И у них будет одна цель: остаться в живых.
Вероятно, самая грандиозная гонка всех времен – это соревнование за право быть первым на Южном полюсе. Она проходила в предельно экстремальных условиях, в глубине континента, на полярном плато – настоящих задворках мира. В 1911 году норвежец Руал Амундсен и англичанин Роберт Скотт отправились в свои экспедиции добывать славу первого покорителя Южного полюса. Амундсен пришел первым, причем успел это сделать до того, как погода стала по-настоящему ужасной. Скотт пришел всего лишь на какой-то месяц позже… И никто из той злосчастной группы не вернулся живым. Позже другие участники экспедиции отыскали их заледеневшие до каменного состояния тела. Самая низкая температура на земле, цифра, потрясающая воображение, минус восемьдесят девять целых и две десятые градуса по Цельсию, зафиксирована недалеко от того места, где заканчивался наш пробег[53].
Да, Южный полюс – отличное место для марафона. Была только одна проблема: никто не знал, возможно ли это в принципе.
Базовый лагерь, Антарктика. Фото предоставлено Крисом Эриксоном
Я и еще пятеро спортсменов приняли вызов – решили стать первыми, кто предпримет попытку пробежать марафон к Южному полюсу. До самой нижней точки Земли люди добирались на лыжах и снегоступах, но еще никто не пробовал просто добежать туда. Мы были подопытными крысами, манекенами для краш-теста. Но нам, привыкшим к испытаниям на выносливость, эта идея показалась весьма заманчивой.
Возникало множество спорных вопросов, да и вообще, согласно общепринятым представлениям, пробежать марафон на Южном полюсе невозможно. Но Даг Стауп никогда не руководствовался общепринятыми представлениями. Он нашел трех опытных горных гидов и врача, которые согласились нам помочь.
Перелет в южную часть Чили, где я встретился с остальными участниками, гидами и врачом, занял у меня двадцать один час. Конечный этап нашего путешествия к месту проходил в Ил-76. Внутри самолета было мрачно и пусто, оглушительно грохотали двигатели, иллюминаторы отсутствовали, а по стенам, словно змеи, вились открытые провода. Члены небольшого экипажа из России непринужденно перемещались по самолету, как будто они давно привыкли ко всему этому. Через пять часов полета, сопровождаемого непрерывным стуком наших зубов, мы наконец-то добрались до антарктического базового лагеря на Пэтриот Хиллз.
Гряда Пэтриот Хиллз тянется более чем на полторы тысячи километров в самое сердце холодной Антарктики, и оттуда до Южного полюса остается еще примерно девятьсот семьдесят километров. В маленьком безлюдном базовом лагере стояли нескольких трясущихся под ветром палаток и пустых пластиковых бочек. С юга лагерь закрывали зубчатые снежные пики горного хребта Элсуорт, а к северу от него простиралась широкая снежная равнина. Когда мы прилетели и, пошатываясь, выходили из самолета, температура была ниже нуля, и ледяной ветер порывами налетал на нашу группу.
На Пэтриот Хиллз практически постоянно дует порывистый холодный ветер. Лагерь кажется беззащитным и уязвимым, поскольку ютится прямо на пути дикого воздушного потока (официально известного как катабатический, или нисходящий). Поток стекает с ледника и с безжалостным грохотом обрушивается с полярного плато. Эти ветры возникают из-за постоянного высокого давления вокруг Южного полюса. Из-за резкого падения высоты и давления между полярным плато и территориями, расположенными ниже кромки Антарктического барьера, и возникает постоянно дующий ветер. Он спускается с полярного купола и, когда достигает наших безумно трясущихся палаток, становится отчаянно жестоким, практически штормовым.
Читать бесплатно другие книги:
