Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца Карназес Дин

Глава 15. Раздвигая границы

Если вы идете сквозь ад – идите не останавливаясь.

Уинстон Черчилль

Мост Золотые Ворота находился ровно посередине маршрута, эти сто шестьдесят километров от Калистоги я пробежал за девятнадцать часов сорок четыре минуты. Впереди было еще столько же, но всему свое время.

На дальнем конце моста ждали несколько друзей и коллег, они приветствовали меня цветами и самодельными табличками, на которых было написано что-то вроде «Беги, Форрест, беги!»[61].

Меня до глубины души тронуло, что они выкроили время, чтобы поддержать маньяка на пути к саморазрушению. Друзья и коллеги обнимали меня и целовали в щеки, хотя после ночной пробежки при отсутствии душа пахло от меня, вероятно, не лучше, чем от коня.

Двое из толпы коллег – Валери и Нейл – вызвались пробежать со мной следующий этап эстафеты.

– Ну что, ребята, готовы? – спросил я, трусцой пробегая мимо них.

– Ага, приступим, – ответил Нейл. И под аплодисменты, крики и свист небольшой толпы мы втроем двинулись дальше.

– Удивительно, – сказала Валери на бегу, пристроившись сбоку, – ты выглядишь очень бодрым.

– Ну да, я только на полпути. С этого момента все будет только хуже.

– Ты говорил с родителями Либби? – спросил Нейл.

– Я зайду к ним, когда буду сегодня вечером пробегать мимо больницы в Стэнфорде.

Местный телеканал снимал репортаж о моем пробеге ради того, чтобы помочь Либби, на этой неделе ко мне в офис приходил журналист, и Нейл смотрел этот сюжет. Стэнфордская детская больница была на трассе «Эстафеты», и я планировал навестить Либби, когда буду пробегать мимо, если, конечно, к ней начнут пускать посетителей.

Мы уверенно бежали дальше. Моя тактика по сбору денег была проста: кроме того что я просто настойчиво просил людей внести пожертвования, я позвал всех желающих присоединиться ко мне на любом отрезке пробега, всего доллар за милю. Кабельное телевидение берет разовую плату за просмотр передач[62], а Карно берет разовую плату за собственные мучения. Валери и Нейл пробежали со мной восемь миль (это тринадцать километров), но внесли гораздо больше восьми долларов, взяв с меня обещание, что им не придется бежать еще, если они пожертвуют больше.

Скотти, тот самый приятель, который звонил мне из бара прошлой ночью, тоже поучаствовал парой долларов. Он примкнул к нашей троице, когда мы добрались до пляжа Оушен-Бич в Сан-Франциско.

– Я сомневался, что ты придешь, – сказал я ему.

– Шутишь? Я бы ни за что на свете этого не пропустил, – ответил он.

– Ну и как тебе бежится с похмелья?

– С похмелья? Оно еще пару часов мне не грозит, я буквально только что допил последний коктейль.

Я представил всех друг другу, и мы вчетвером побежали по набережной в южном направлении, смеясь и рассказывая байки на ходу. Это очень облегчало бег, в такие моменты мне кажется, что я могу бежать вечно. Я только что преодолел сто пять миль (сто шестьдесят девять километров) и не знал, как много смогу еще бежать, здесь начинался эксперимент. Мне было интересно: что я могу? Так гонщики до предела разгоняют машины, а летчики испытывают самолеты на самых экстремальных режимах. Сейчас я понял: точно так же, как другие люди стремятся к физическому комфорту, достатку и счастливой жизни, я стремлюсь за грань своих возможностей. Зачем бежать десять миль, когда можешь замахнуться на сто? Умеренность наводит на меня скуку.

Очевидный вопрос, который мне постоянно задают: «Тебе не больно?»

– Конечно, больно, – отвечаю я, – но это приятная боль.

Иногда терпеть ее мучительно, но в итоге это тонизирует. Очень похоже на электрошоковую терапию.

Большинство людей все еще не могут себе представить, какую боль испытывает тот, кто преодолевает длинные дистанции. Многие из нас в какой-то момент начинали бегать, поэтому все мы знаем, насколько это болезненное занятие. Я здесь для того, чтобы сказать вам: чем дальше вы бежите, тем большую боль вы испытываете.

Если ее уровень при беге на десять миль принять за x, то очень хочется, чтобы пятидесятимильник причинял боли меньше, чем 5x. А как иначе с ней можно смириться? Но истина в том, что пятьдесят миль причиняют 10x боли или даже больше. На сороковой миле (шестьдесят четыре километра) мучения намного сильнее, чем на тридцатой (сорок восемь километров), где, в свою очередь, куда тяжелее, чем на двадцатой (тридцать два километра). Каждый шаг больнее предыдущего.

Как же человеческий организм может это вынести? Мне нравится рассказывать людям, что «моя биомеханика генетически предрасположена» к бегу на длинные дистанции. Они с умным видом чешут в затылке и кивают, даже когда не понимают, о чем это я. Честно говоря, я и сам толком не знаю. Я понятия не имею, правда ли это. Но людям нужно какое-то объяснение, потому что им кажется непостижимым, как можно бежать сорок восемь часов подряд.

Однако в том, что я делаю, нет никакой загадки. Мне больно ничуть не меньше, чем любому другому человеку. Я усвоил очень важный урок: ногами мы можем пройти очень далеко. Длинные дистанции по большей части нужно бежать головой…И, как меня учил Беннер двадцать пять лет назад, сердцем. Человеческое тело в физическом плане способно на невероятные подвиги, поэтому, если у вас получится освободиться от ограничений сознания и максимально использовать внутренние возможности, для вас откроются безграничные горизонты.

Трое моих спутников держались со мной наравне до пункта передачи эстафеты номер девятнадцать на дальнем конце пляжа Оушен-Бич. Скотти пригласил Валери и Нейла в бар отпраздновать событие «Кровавой Мэри». Я бы с радостью к ним присоединился, но меня ждало незаконченное дело. Мы распрощались, и я снова оказался один на шоссе. Недалеко позади меня тащилась плавбаза.

Дорога повернула от океана, и температура воздуха начала расти. Хуже того, на этом участке шоссе движение было довольно оживленным, и над трассой висел толстый слой едких выхлопных газов, дышать которыми было невыносимо. Пот сочился из каждой поры, даже в кроссовках хлюпала влага. Солнце в середине дня палило безжалостно.

И тут, как будто почувствовав мое отчаяние, небеса разверзлись, и рука ангела протянула мне чудодейственный напиток.

– Вот, возьми! – крикнула жена из окошка плавбазы.

Это была бутылка Pedialyte, которую я выпил до дна за секунду, и жена тут же протянула мне следующую.

Pedialyte – это ноу-хау среди напитков для возмещения электролитов в клетках. Он придуман для детей, страдающих от диареи и рвоты, но, кроме того, это самый эффективный спортивный изотоник, когда-либо созданный человеком, следующий по уровню после изотоников Gatorade.

– Слушай, Джули, – заорал я, – когда закончится эта дорога?

– Километра через три, – крикнула она, – мы будем ждать тебя там.

– С бутылочкой Pedialyte, я надеюсь.

Через три километра маршрут пробега отклонился от главного шоссе и свернул на менее оживленные пригородные улицы, петляющие меж холмов с видом на аэропорт Сан-Франциско. Дети наблюдали из больших окон автодома, как взлетают и садятся самолеты, и визжали от радости.

Самый потрясающий экипаж поддержки – это моя семья в плавбазе. Мама открыла дверь и вручила мне еще один сэндвич с арахисовым маслом и медом. Папа кричал из окна, что я выгляжу круто.

– Давай, ускорься за нас! – наставлял он меня. – Ты идешь на рекордной скорости!

На рекордной скорости? О чем он говорит? Я изо всех сил пытался просто пережить это тяжкое испытание и остаться жив.

Они съехали на обочину, и дети выпрыгнули из фургона.

– Папа, – позвала меня Александрия, – поиграй с нами.

– Да, – поддержал ее Николас, – давай поиграем в бейсбол.

– Ладно, – задыхаясь, произнес я, – давайте играть в мяч.

И мы побежали по дороге, кидая друг другу мяч. Небольшой отдых мне бы сейчас не повредил, но игра с детьми взбадривала меня гораздо лучше. Я всегда наставлял их точно так же, как моя мама, когда мы были детьми: «Приключения начинаются в тот момент, как вы делаете шаг за порог дома. Выйдите из дома и – вперед!»

И вот, пожалуйста, – мы на практике применяем эти знания. Нам, чтобы найти приключения, не приходится ехать ни в Непал, ни в Африку, достаточно просто зашнуровать кроссовки, и тут же, прямо за дверью дома посреди Сан-Франциско, начинается невероятное и таинственное путешествие. Мы постоянно так делаем, и детям это нравится. И (я надеюсь) то, что делает сейчас их папа, кажется им разумным: он просто раздвигает границы чуть-чуть за пределы парка у Золотых Ворот.

Будь погода помягче, дети продержались бы дольше, а так, утомленные жарой, они уже через десять минут залезли обратно в плавбазу, чтобы прийти в себя. К счастью, мои дети в хорошей форме, хотя я, не желая вызвать у них отрицательную реакцию, никогда не заставлял их ни фанатично соблюдать диету, ни заниматься спортом. Я просто стараюсь подавать хороший пример, и это работает: они оба правильно питаются и физически очень активны. Когда я вижу, как дети, тяжело дыша после игры в мяч или пробежки со мной, запрыгивают в плавбазу, мое сердце преисполняется гордости.

Следующие километров шестнадцать я бежал в приподнятом настроении, но к двухсот девятому километру запал иссяк и на меня накатило отчаяние. Внезапно мне показалось, что все идет не так, хотя всего два часа назад мир был полон надежд. Солнце постепенно скрывалось за далеким горизонтом, и я направлялся прямо в сгущающуюся темноту. Я был один, мое семейство где-то (и я не знал где) остановилось поужинать. Теперь болели не только ноги, боль растеклась по всему телу. Я медленно продирался сквозь тоску, едва способный приподнять голову. Двадцать восемь часов бега могут дать и такой эффект.

Боль усиливалась, а настроение становилось все мрачнее, и я снова стал задаваться вопросом: зачем я этим занимаюсь? Ответ был однозначный: выполнить обязательства перед Либби и ее семьей, помочь маленькой девочке, которой этой нужно. Пробежать триста двадцать два километра – это самое малое, что я мог сделать для них. Мои страдания на пробеге нельзя и сравнивать с тем, что пришлось пережить этим людям.

Но, безусловно, тут было нечто большее, чем простой альтруизм. Мое извращенное любопытство не давало мне покоя: на что способен человеческий организм? Куда я смогу добежать, прежде чем совсем упаду? Пробег в триста двадцать два километра оказался отличным испытательными полигоном.

Или это было поле битвы? Эмерсон[63] писал: «Естественной ситуацией для мужчины вполне может быть война». Может, я и бежал только потому, что мне нужно было с кем-то воевать? Может быть, с собой? Самые серьезные состязания – это соревнования с самим собой, и я оказался самым жестоким оппонентом. Я беспощадно требовал от себя как можно больше, неутомимо продолжал воевать с дорогой, телом и разумом.

Боль была тем оружием, которое позволяло мне сделать выбор.

При этом в разгар всех тех невозможных ужасов, которые происходили с моим телом, сейчас я по-настоящему ловил кайф от первозданной ясности момента. Сквозь безнадегу и отчаяние, несмотря на боль, а может быть, благодаря ей я чувствовал себя как никогда живым.

Сзади подъехала плавбаза, и свет ее фар моментально выдернул меня из этих бредовых размышлений. На улице уже было почти абсолютно темно.

Поравнявшись со мной, Джули мягко заговорила:

– Ну как ты?

– Бывают взлеты и падения, – пропыхтел я, – вот сейчас как раз не взлет.

Она выпрыгнула из плавбазы и побежала рядом со мной. Учитывая мою скорость, ей достаточно было просто бодро шагать, чтобы поспевать за мной. Я видел, как дети в пижамах смотрят в заднее окно.

– Как думаешь, в чем причина? – спросила Джули.

– На самом деле во всем, – ответил я. – Я выработал весь ресурс. Я не уверен, что смогу пробежать еще сто пять километров.

Она сделала короткую паузу, а затем сказала:

– Не думай об этом в таком ключе. Эта цифра наводит ужас. Помнишь фильм «А как же Боб?»?

Это была комедия, которая нам обоим нравилась. Ричард Дрейфус там играл психотерапевта, а его пациента, который довольно долго не мог вылечиться, Билл Мюррей.

– Шаг ребенка, – сказала Джули точно так же, как Дрейфус наставлял Мюррея. – Иди шагами ребенка. Поставь цель пробежать двадцать метров вон до того дорожного знака, а не сто пять километров до финиша. Просто добеги до того знака.

Временами я совсем не мог понять Джули, например, когда она стала выращивать в гостиной кокосовую пальму, привезенную с Гавайев. А иногда, вот как сейчас, все, что она говорила, было мне совершенно ясно. Если под угрозой был вопрос выживания, мне казалось, мы лучше всего понимали друг друга. Когда я бежал на грани срыва, то мне не нужны были утешения, такие нежные вещи, как чувства, уважение и наши отношения, больше подчинялись инстинктам. Чем сильнее я подталкивал себя к самоуничтожению, тем меньше значили для меня потребности, стоящие в пирамиде выше основных. В такие моменты, когда нами управляли примитивные эмоции, мы любили друг друга гораздо сильнее. Наша общая цель заключалась в том, чтобы я добежал до финиша, причем живым. Все просто. Предельно понятно. Но это требовало гораздо больше сил, чем можно было себе представить.

Зазвонил мой мобильный – это была Лиэнн Вуд, мама Либби, она звонила из Стэнфордской детской больницы.

– У меня хорошие новости, – сказала она, – Либби стало лучше. Сейчас она спит, и врачи говорят, если она хорошо отдохнет ночью, мы сможем встретиться с вами на финише в Санта-Крус.

– Я буду бесконечно счастлив, – сказал я.

Пообещав встретиться на финише с Либби и ее семьей, я внезапно для себя ускорился. Я ощутил покалывание в мышцах, как будто к ним снова прилила кровь и последовал выброс эндорфинов. Я снова был на взлете. Иногда нужно пройти через ад, чтобы вознестись к небесам.

«Шаг ребенка, – постоянно напоминал я себе на бегу, – шаг ребенка».

Когда я пробегал мимо Стэнфордской детской больницы, было два часа ночи, и я к этому моменту бежал уже вторую ночь. «Вероятно, в такой час лучше не заходить, а то они могут вызвать полицию. В любом случае я увижу Либби с семьей завтра утром, так ведь?»

Плавбаза где-то далеко позади причалила на ночлег, и я в одиночестве в полной темноте трусцой бежал по шоссе. На следующем перекрестке я странным образом чуть не врезался в нарядно одетого, но взлохмаченного молодого человека, который прогуливался по улице. Почему он решил прогуляться в два часа ночи? По его взгляду я догадался, что мое присутствие и спортивная одежда озадачили его ничуть не меньше. Затем я заметил следы помады у него на лице, на шее… Ага, молодого Ромео только что отшили в ближайшем клубе.

– Поздновато для пробежки, – сказал он, нарушив тишину. – Во сколько ты начал?

Не ожидая здесь увидеть кого-либо еще, я посмотрел на часы.

– Э-э-э… Ну смотри: сегодня воскресенье, вчера была суббота… Пару дней назад.

Он заморгал.

– И куда ты направляешься?

– Ну-у-у… – протянул я, – пытаюсь добраться до Санта-Крус.

– Санта-Крус! До него отсюда восемьдесят километров!

– Я знаю, это далеко, – сказал я. – Посмотрим, как пойдет.

– Зачем ты это делаешь?

– Я собираюсь встретиться с маленькой девочкой и ее семьей.

Свет сменился на зеленый.

– Не унывай.

– Ага. – Он помахал мне, хотя все еще с любопытством смотрел на меня. – Ты тоже.

Я бежал дальше и постепенно стал слышать только глухой звук своих шагов. Следующий час усталость нарастала. Я старался не терять бдительности, но две бессонные ночи и двести пятьдесят километров брали свое. Зрачки настолько расширились, что мне было трудно сфокусировать взгляд: предметы расплывались, как будто я открыл глаза под водой. Я продолжал двигаться вперед, но веки с каждым шагом тяжелели. А затем наступила зловещая тишина…

Когда громкий звук будит вас среди ночи – это всегда неожиданно, особенно если вы в этот момент бежите. Но сейчас меня выдернул из дремы пронзительный автомобильный сигнал. Долю секунды я не мог понять, что случилось, но мигающий свет фар быстро помог справиться с этой задачей. Я уснул на бегу и, как лунатик, беззаботно бежал посередине шоссе, и меня чуть было не сбили.

Свет фар приближался, и я инстинктивно отпрыгнул в придорожные кусты. Это нельзя было назвать мягкой посадкой, но альтернатива могла быть гораздо хуже.

Вот черт, я заснул на бегу посреди шоссе! Кажется, пора сделать перерыв. Я, пошатываясь, выполз из кустов, стряхнул с себя мусор и сел на бордюр.

К сожалению, от сидения на месте усталость не проходила. Похоже, мой организм приспособился все время бежать, и остановка была чуждым состоянием. Каждый сантиметр тела пылал от боли. Мне нужно было встать и продолжать идти, сидеть было невыносимо больно.

Однако у меня была одна маленькая проблема: я не мог встать – истощенное тело слишком ослабло. Я сделал несколько попыток придать себе нужный импульс и подняться на ноги, но каждый раз падал. Это безнадежно. Я выжат как лимон. Силы на нуле. Полностью выдохся.

Идея пробежать еще семьдесят с лишним километров казалась мне сейчас безнадежным предприятием, если я не могу даже просто встать с бордюра. Осознание этого факта ударило меня как обухом. Конечно, я уже пробежал двести пятьдесят, это немалое достижение. Но я сдался, не достигнув цели. Покорность неудаче меня полностью опустошит. Разумные объяснения никогда не работали.

Что теперь делать? Экипаж плавбазы спит глубоким сном, и мы не встретимся до завтрашнего утра. К тому времени я совсем развалюсь на куски. Я думал, не набрать ли мне 911? Я уверен, что за многие годы полиция наверняка сталкивалась с подобными случаями. А возможно, и нет.

К черту все! Может, я и провалил все дело, но по крайней мере я поднимусь на ноги и сохраню чувство собственного достоинства. Пусть меня найдут в коме, но стоящим. «Если мне удастся встать, я буду уже вполне доволен этим. Шаг ребенка, – думал я. – Шаг ребенка. Просто встань на ноги».

Это стоило нескольких попыток, сопровождаемых мычанием и подвыванием, но в конце концов я встал. Я был на ногах.

– Ура! – закричал я, забыв на мгновение, что только что сделал то, с чем большинство маленьких детей справляются в возрасте двенадцати месяцев. Я стоял, освещенный тусклым светом уличных фонарей, наслаждаясь победой, и ко мне вернулся боевой настрой.

Итак, я поставил себе цель добежать до дорожного знака-отражателя в двадцати метрах от меня: «Если я добегу до этого отражателя, я буду счастлив». Движения давались мне мучительно, и я бежал очень медленно, но в итоге поравнялся с отражателем и издал еще один победный крик. Следующей моей целью был куст у обочины еще в пятнадцати метрах дальше. «Шаг ребенка, – постоянно повторял я себе, – шаг ребенка». Я попытался разогнаться и постепенно побежал, примерно как пациент с полностью загипсованными ногами. Они не гнулись в коленях, и, чтобы уравновесить нижнюю часть тела, я выставил обе руки вперед. Выглядело это так себе, но по крайней мере сейчас у меня было больше шансов, чем пять минут назад. Затем неожиданно громкий голос испугал меня до смерти.

– Карно! – закричал кто-то сзади меня.

Я подпрыгнул от неожиданности.

– Карно, что ты делаешь? Ты похож на зомби.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это мой старинный приятель Кристофер Гайлорд. Этот болван чуть не довел меня до инфаркта.

– Слушай, – закричал я. – Мне плевать, пусть я выгляжу как лохнесское чудовище, зато стою на ногах.

Меня осветил свет фары его велосипеда, и на дорогу упала длинная тень.

– В чем проблема, сынок? Намотал на ножки немножко лишних километров?

– Ага, ужасно смешно, чувак. Я вот-вот сдохну, и все, что у тебя для меня есть, – это плохая шутка? Сделай-ка что-нибудь полезное. У тебя есть еда?

Он подъехал ближе и вручил мне батончик PowerBar.

– Уже лучше, – сказал я, – теперь жидкости.

– Полегче, друг, не искушай судьбу.

Я протянул руку к велосипеду и вытащил из флягодержателя бутылку с водой.

– Я как никогда близок к разбою.

– Держи себя в руках, Карно. Что на тебя нашло?

– Две бессонные ночи, двести пятьдесят километров, плюс вот уже по крайней мере три часа я нормально не ел. Такие пробежки любого измотают.

– Если бы ты был мудрым человеком, – сказал он, – ты был бы добр со мной. У меня есть с собой мешочек криптонита[64].

– Эй, чувак, давай его сюда!

– Не дам, если будешь так себя вести.

Он сунул руку в карман и вытащил пакетик кофейных зерен в шоколаде, затем поехал чуть быстрее, чем я мог бежать, держа лакомство передо мной, как морковку перед осликом. Я вытянулся вперед, чтобы схватить пакетик, и ускорился, тогда он тоже увеличил скорость.

– Ну-ка, Гайлорд, дай его сюда!

– Будь умницей, Карно.

Я остановился и встал посреди дороги, согнувшись пополам, стараясь восстановить дыхание.

– Ладно, ты победил, – тяжело дыша, произнес я, – я буду добрым и учтивым, но вернись сюда, пока я не придушил тебя.

Он подъехал ко мне и отдал кофейные зерна, и я жадно засыпал себе в рот целую горсть.

– Думаю, ты мог бы это ценить, – ехидно сказал он.

– Я ценю. Спасибо. Просто дело в том, что я в нокдауне и уже пошел счет «восемь!»[65]. А эти штуки помогают лучше, чем порция нашатырного спирта.

Гайлорд поехал рядом со мной, и мы болтали так, как будто месяцами не видели друг друга, хотя на самом деле общались почти каждый день. Перед тем как сесть на велосипед и выехать из Сан-Франциско, он заранее созвонился с моей семьей, чтобы примерно узнать, где я. Александрия сказала ему, что папа выглядит не очень хорошо, поэтому он и решил взять с собой кофейные зерна.

В компании страдать легче и кажется, что время течет быстрее. Мне по-прежнему оставалось бежать еще очень далеко, но сейчас в отличие от того, что было час назад, появлялись какие-то перспективы. Мы начали подниматься в гору, и это был самый высокий подъем на маршруте. Я снова был в игре.

Глава 16. Команда Дина

Похоже, что успех – это в основном необходимость взять себя в руки и действовать, когда все остальные уже сдались.

Уильям Фитер

Горизонт на востоке вспыхнул рассветными лучами солнца – наступило воскресенье, второе утро пробега. Солнце показалось вдали из-за верхушек гор, и перистые облака стали огненно-красными. Мы были на полпути к вершине гор Санта-Крус – очень удачно выбранное место: все красоты лежали перед нами как на ладони. Кремниевая долина раскинулась далеко внизу, скрытая пеленой тумана. Если вы не знаете этот район, вы никогда в жизни не догадаетесь, что этот центр технологий вообще существует: под нами было несколько километров облаков.

Подъем на вершину горной цепи Санта-Крус идет вертикально вверх на восемьсот десять метров, и склон настолько крутой, что даже удивительно, как в некоторых местах на нем вообще держится асфальт. Шаркая одеревеневшими ногами, я вяло поднимался по этому жестокому склону, едва продвигаясь вперед крошечными шагами. Был давно забыт тот всплеск сил, что я испытал, когда ко мне присоединился Кристофер, и теперь мы лишь изредка перебрасывались парой фраз.

Александрия и Николас с дедушкой в плавбазе

Сзади послышались шаги – это был первый из командных участников. Он перемещался ненамного быстрее нас, учитывая уклон. Здесь, независимо от того, насколько ты бодр, почти невозможно бежать ощутимо быстрее. Догнав нас, он бесцеремонно пробурчал:

– Так держать!

– Ага, ты тоже держись, – ответил Гайлорд.

Я просто кивнул, потому что у меня не было сил что-либо сказать. Когда он обогнал нас, мне стало понятно, почему его шаги так хорошо были слышны: своим телосложением он напоминал шкаф.

Еще через несколько минут этой каторги Гайлорд сказал:

– Слушай, Карно, я поеду наверх и сделаю там привал – я засыпаю, мне нужно немного вздремнуть и подзарядить батарейки.

– Давай, – ответил я, – увидимся наверху.

Уже довольно давно меня стали обгонять другие участники пробега, это был их третий и последний этап, после которого они были свободны. Команды назывались «Грязная дюжина», «Бывалые парни» и «Мам, я просто полил цветы». Видя, как я плетусь, они говорили мне что-нибудь ободряющее.

– Давай, уже почти, – сказал один парень.

– Держись, это твой последний этап, – весело крикнула мне длинноногая участница, пробегая мимо, – какие-то полтора километра, и ты свободен.

Конечно, для меня это был не последний этап, у меня оставались еще шесть. Мне предстоял еще длинный – около пятидесяти шести километров – путь перед тем, как я освобожусь. Но откуда все эти участники могли об этом знать? Для них я был всего лишь выбившийся из сил новичок, изо всех сил старающийся пробежать свой заключительный этап эстафеты. Что было не так уж далеко от правды, потому что именно так я себя и чувствовал сейчас.

Когда Гайлорд проезжал мимо крупного парня на пути к вершине, тот спросил его:

– Твоему приятелю тяжко, да?

– Да, ему нелегко, это правда, – ответил Кристофер.

– Из какой он команды? Мы не знали даже, что перед нами кто-то есть.

– На самом деле он не из команды. Он бежит в одиночку.

– Ты издеваешься. Он что, псих? Кто он такой?

– Его зовут Дин.

Когда Гайлорд поднялся наверх, экипажи поддержки подъезжали к пункту передачи эстафеты. Машины были ярко раскрашены, на некоторых красовались символы команд, а на крышах выставлены игрушки. Тот крупный парень был из команды «Ветераны клуба регби» из Беркли. Они разъезжали на большом школьном автобусе, у которого внутри было спрятано уж точно не меньше двух бочонков пива. На бампере красовалась наклейка: «Сдай кровь и играй в регби».

Добравшись до вершины, где трасса уходила за поворот, я увидел одиннадцать громил, самых жутких из всех, которых я встречал в жизни. Тот крупный парень, человек-шкаф, который обогнал меня на подъеме, был их предводителем. На нем был шлем, как у викингов, длинное, в пол, меховое пальто, а под ним только спортивные шорты. В руке он держал кувшин с элем, а времени было – семь утра.

Пока я проходил мимо, с трудом переставляя ноги, эти регбисты скандировали:

– Тим-Дин! Тим-Дин![66]

Момент был очень неловкий, но меня это вдохновило. Вот так моя команда и заслужила свое название. Я говорю «заслужила», потому что орава шкафообразных регбистов не будет просто так выстраиваться вдоль дороги, выкрикивая что-то хоть немного вдохновляющее. Это прозвище Тим-Дин – «команда Дина» – с их стороны было знаком уважения к моей мужской крутости.

От прилива тестостерона спуск с вершины по противоположному склону прошел с молниеносной скоростью. Здесь трясло не так сильно и напрягаться приходилось гораздо меньше, чем на подъеме. Наверное, мое состояние лишь с натяжкой можно назвать эйфорией бегуна, но, поскольку пульсирующая боль временно отступила, на лучшее я сейчас не мог и надеяться.

Я ломился вниз в компании Гайлорда, и темп у меня был даже выше, чем миля за семь минут (километр за четыре минуты), что было абсурдно после двухсот семидесяти трех километров за плечами. Но я чувствовал себя прекрасно, поэтому просто бежал и не задавался вопросами.

Если считать в относительных величинах, то я пробежал пять шестых дистанции, и теперь до Санта-Крус оставалось около сорока девяти километров. Но в абсолютных цифрах город точно так же мог находиться на другой стороне Вселенной, и мой успех отнюдь не был гарантирован. Даже в более «живом» состоянии это немаленькое расстояние, а сейчас…

Мимо меня пронеслась наша плавбаза, оттуда слышалась самая лучшая музыка для моих ушей – дикие крики и возгласы восторга. Я, улыбаясь, помахал и поднял вверх руки с выставленными большими пальцами, после чего авто ускорилось и покатило к следующему перевалочному пункту эстафеты.

Гайлорд тоже поднажал.

– Подготовить что-нибудь к твоему приходу? – спросил он.

– Было бы здорово выпить немного Pedialyte.

– Может, и детского питания?

– И грудного молока, – ответил я. – Оно творит чудеса.

На перевалочном пункте меня ждали море восторгов и бутылочка Pedialyte.

– Давай, Тим-Дин! – пошутил Гайлорд.

– Давай, Тим-Дин! – вторило ему мое семейство.

Я схватил Pedialyte и побежал дальше. Дорога разветвлялась на три, и я выбрал среднюю. Я все бежал и бежал… и вдруг осознал, что вот уже метров восемьсот никого не видел. Я остановился и оглянулся: ни одного участника, ни одного экипажа поддержки рядом не было. Может, я попал в сумеречную зону?

Затем до меня дошло: от радости я, должно быть, на развилке выбрал неправильную дорогу. Я побежал прямо и оказался на Хайвей 236, а маршрут шел налево по Хайвей 9.

Я развернулся и сказал себе: «Что такое лишних полтора километра?» Но из-за этой ошибки мое настроение качнулось в противоположную сторону, и от мысли, что нужно бежать назад к развилке, оно совсем испортилось. «Как можно было так глупо ошибиться?»

К следующему перевалочному пункту я прибежал в ужасном унынии. Язык заплетался, и меня трясло от гипогликемии.

– Что случилось? – спросил папа. – Куда ты побежал?

Я мог только потрясти головой от отчаяния. Мне поставили кресло, и я грохнулся в него, раскинув в стороны ноги. Дети бомбардировали меня вопросами, но я был слишком подавлен, чтобы отвечать. Вокруг меня собралась небольшая группа участников.

– Ты и есть команда Дина? – спросил кто-то из них.

Это был неловкий момент, и я замешкался с ответом, а затем тихо, спокойно произнес:

– Да, Тим-Дин – это я.

Так я в первый раз произнес эту фразу. И, несмотря на свое жалкое состояние, я почувствовал себя хорошо – я вдруг вспомнил, зачем именно здесь нахожусь и бегу уже два дня подряд. Я делаю это потому, что могу. Я здесь на своем месте.

У меня не было никаких врожденных талантов, я не был от природы одаренным. Мне всего приходилось добиваться трудом. Я знал единственный способ, которым я могу добиться успеха, – работать больше, чем другие. Я прокладывал себе дорогу в жизни упрямым упорством. Но бег на длинные дистанции – это было единственное, что я умел делать хорошо, тут я представлял собой что-то довольно приличное. Другие бегали быстрее, а я дольше. Мое лучшее качество – я никогда не сдаюсь. Чтобы пробежать как можно дальше, нужно быть упрямым как осел, здесь это качество помогает. И это хорошо подходило мне по характеру.

– Да, – сказал я чуть веселее, – Тим-Дин здесь!

– Мы считаем, что вы делаете что-то невероятное! – сказал один из участников.

– Вы считаете, что люди в белых халатах еще не идут за мной?

Моя попытка пошутить немного разрядила обстановку, и люди стали меньше стесняться.

– Эй, Тим-Дин, – крикнул другой участник, – что у тебя на завтрак? Коробка гвоздей?