Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца Карназес Дин
Шестеро бегунов, три гида и врач забились в одну из палаток. Там нас уже ждал Даг – руководитель и предводитель нашей экспедиции на Южный полюс и большой любитель бега (помимо того что он известный альпинист и экстремальный лыжник-путешественник).
– Добро пожаловать в летний лагерь, – с улыбкой сказал Даг.
Увидев, как мы ежимся и трясемся от холода, он язвительно заметил:
– Думаете, тут холодно? Подождите, вот доберемся до полюса, и вам это место покажется Багамами.
Своим сложением, голубыми глазами, буравящим взглядом, массивным подбородком и руками-базуками этот человек напоминал викинга. Его лицо, как львиная грива, обрамляли кустами торчащие из-под шапки белые волосы. Даг смотрелся как тот, кого не напугать свирепыми снежными вихрями в самом затерянном на земле месте.
Все бегуны, включая меня, уже промерзли до костей, и нам было интересно: как в таких условиях пробежать сорок два километра? Кроме меня в мероприятии участвовали еще двое американцев – Дон и Брент, два немецких спортсмена – Рафаэль и Уте, а также Ричард из Ирландии. Изначально речь шла о том, что в забеге примут участие до тридцати спортсменов, но в итоге нас осталось шестеро. Заброска маленькой группы на Южный полюс – дорогое удовольствие, поэтому в лучшем случае марафон окупит собственные расходы. Компания Adventure Network International (ANI), которая занималась всеми транспортными вопросами этой экспедиции, – самое большое коммерческое предприятие, осуществляющее перевозку путешественников в Антарктиду. Кроме нас, участников марафона, они принимали еще альпинистов, искателей метеоритов и теггеров (тех, кто прилетел на Южный полюс, чтобы просто сделать памятную фотографию) – некоторые из них заплатили свыше тридцати пяти тысяч долларов, чтобы туда добраться. Предположительно стоимость марафона была оплачена за счет многих других групп, которым оказывала услуги компания ANI. Нередко так бывает, что в первый год организаторы мероприятий (таких, как пробег 10K или марафон) теряют деньги, а в последующие возмещают убытки. В конце концов, наш марафон на Южном полюсе был дебютным, но предполагалось, что он станет традиционным.
Нас дико трясло от холода, но Даг спокойно уверял, что скоро ветры ослабнут и самолет, который доставит нас к месту начала марафона – в сорока двух километрах от Южного полюса, – сможет взлететь.
Прошла неделя, непогода продолжала бушевать, просвета не предвиделось, и мы все еще мыкались в палатках под Пэтриот Хиллз. Все полеты были прекращены – как сюда, так и отсюда.
Очень трудно найти себе какое-то занятие на Пэтриот Хиллз, где просто вылезти из палатки – уже настоящее испытание. Мы торчали на одном месте и уже понемногу начинали психовать. Почти все время мы сидели, закутавшись как мумии в спальные мешки на гусином пуху, и мочились в специальные бутылки. Если нужно было выбраться наружу, мы, дрожа, натягивали на себя кучу одежды, тщательно закрывая каждый участок от собачьего холода. Условия для пробега были, мягко говоря, не идеальные. Скажу больше: марафон в Антарктике стал самым жестоким физическим испытанием в моей жизни.
Но, независимо от условий, я бегал. Иногда поднимался в два часа ночи, поскольку стоял полярный день, освещение в течение суток практически не менялось, и было светло как в полдень. Бегать по мягкому снегу было очень трудно, но я продержался неделю, стараясь как можно лучше подготовиться и закалиться к пробегу. Я экспериментировал, пробуя разные варианты одежды и бегая в специальной водонепроницаемой обуви, чтобы сохранить ноги сухими. Гораздо проще было перемещаться в снегоступах, но я всерьез рассчитывал пробежать всю дистанцию без них. До этого люди уже достигали Южного полюса в снегоступах, а вот просто бежать пока не пробовал никто.
Эксперименты были необходимы, поскольку еще никто не бегал марафон на Южном полюсе, и никто не мог знать достоверно, возможно ли это вообще. Я привез с собой все снаряжение для занятий спортом на улице, которое только можно себе представить. В том числе и пару первоклассных гоночных снегоступов фирмы Tubbs на тот случай, если без них будет никак не обойтись. Тренировки показали, что бежать просто так возможно, хотя и намного сложнее.
Время шло, и наконец Даг организовал групповую тренировку, в которой участвовали все. Чтобы нормально бежать по мягкому и рыхлому снегу, нужно было поддерживать постоянный темп. На сильном морозе мы одолели всего восемь километров, но даже такая дистанция далась тяжело, тренировка стала слабым намеком на то, что нас ожидает впереди. Впервые преодолев по мягкому снегу в кроссовках ощутимую дистанцию, я начал осознавать, что эта «гонка» будет, по сути, крайне серьезным испытанием на выживание.
На следующий день Брент, участник из Вайоминга, начал тренироваться в снегоступах. Ричард тоже одолжил у кого-то пару и прочувствовал все плюсы их использования. Между участниками возникли разногласия: снегоступы давали преимущество, но были они только у меня и у Брента. Собравшись всей группой, мы договорились, что во время марафона снегоступами пользоваться нельзя. Смысл запрета был в том, что для нас было очень важно стать первой командой, которая именно пробежит марафон на Южном полюсе. К тому же снегоступы были только у двоих из нас. Не было смысла приезжать сюда, чтобы повторять чьи-то подвиги. Я утвердился в принятом решении и упаковал снегоступы подальше до лучших времен.
Тянулись долгие скучные дни. Некоторые парни нашли себе развлечение: они выкопали снежную пещеру, и Ричард целый день украшал стены примитивными рисунками бегунов и диких животных. Наши гиды – Крис и Бин – затеяли катание на лыжах и сноубордах с окрестных гор, и вскоре я вместе с этими двумя товарищами ускользал из лагеря на снегоходе и весь день напролет крутился на близлежащих склонах.
Постепенно я стал лучше переносить холод. Я катался на сноуборде и продолжал бегать, поддерживая таким образом активность. Но даже в лютых условиях Пэтриот Хиллз я не мог полноценно подготовиться к тому, что меня ожидало на Южном полюсе, в девятистах шестидесяти пяти километрах отсюда.
И вот погода наконец-то установилась. Мы тут же бросились в модернизированный Douglas DC-3[54], быстро взлетели и взяли курс на полюс, пока погода опять не испортилась. Мы уже отставали от графика на неделю, поэтому возможность начать марафон привела нас в восторг. Но участников осталось только пятеро: Рафаэль решил, что не может позволить себе риск надолго застрять на Южном полюсе, и остался в лагере под Пэтриот Хиллз, ожидая ближайшего рейса домой.
Перелет через Антарктиду очень опасен. Аэродромная инфраструктура здесь просто-напросто отсутствует, и современные авиационные приборы используются очень редко, поэтому пилоты пользуются старыми добрыми ПВП – правилами визуального полета. По сути, это означает, что если вы не видите землю, то не можете приземлиться, ну а если вы не можете приземлиться, значит, нужно разворачиваться и лететь обратно… при условии, что у вас достаточно топлива на обратный путь. На этом материке можно найти немало искореженных и сгоревших обломков воздушных судов.
Когда мы готовились к взлету, я заметил, что второй пилот перекрестился. Внезапно до меня дошло, насколько опасна вся эта затея, которая может в одночасье обернуться катастрофой со смертельными последствиями. Я никогда не зацикливался на опасностях, напротив, всегда концентрировался только на предстоящей задаче. Незачем долго думать, чтобы согласиться с тем, что определенный риск серьезных физических травм присутствовал почти во всех экстремальных авантюрах, в которые я ранее ввязывался. Но отчасти именно этим они меня и привлекали. И сейчас из-за большой удаленности и плохой погоды попытка пробежать марафон на Южном полюсе обещает стать самой опасной моей затеей.
Согласно плану, Douglas DC-3 должен был высадить нас в точку, удаленную от полюса на марафонскую дистанцию. Когда же мы приземлились, нам показалось, что что-то явно идет не так, как задумано. Самолет вилял из стороны в сторону, кренился набок и подпрыгивал. Пилот дернул на себя штурвал, и мы внезапно снова оказались в воздухе. В конце концов нам все-таки удалось приземлиться на плоском пространстве, покрытом хрустящим снегом, в сорока пяти километрах восьмистах метрах от полюса. Об этом инциденте никто потом больше не упоминал, хотя у меня создалось ощущение, что произошедшее было гораздо серьезнее, чем об этом говорили члены экипажа. Но в любом случае мы были на земле, в целости и сохранности.
От мысли, что туда, где мы сейчас стоим, ранее не ступала нога человека, мне сделалось жутко. Это полярное плато существовало за пределами реальности: самое удаленное место на планете, самое пустынное и необитаемое. Мы приземлились на высоте три тысячи триста пятьдесят три метра над уровнем моря, но фактическая высота была ближе к четырем тысячам метров. Абсолютно сухой воздух делал Антарктику похожей на огромную пустыню, эдакую замороженную Сахару, где во время нашего прилета термометр показал минус тридцать семь градусов по Цельсию. Здесь никто не живет и ничего не растет, даже самые жизнеспособные бактерии выживают с трудом. Мы были абсолютно отрезаны от всего живого, как будто находились на Луне, а не на Земле.
Мы развернули бурную деятельность и воздвигли небольшой городок вокруг самолета. Нам нужны несколько дней, чтобы адаптироваться к высоте. Когда у вас четыре целых восемь десятых процента жира в организме, кажется, что привыкнуть к холоду невозможно.
Палатки поставлены, началось ожидание. Когда день и ночь выглядят одинаково и перед глазами, куда ни глянь, ровная матовая белизна, время тянется бесконечно. Кое-кто попытался тренироваться, но мы едва-едва могли одолеть полтора километра и возвращались назад, опасаясь переохлаждения и обморожения. Бегая по ледяной хрустящей снежной поверхности, я чувствовал себя так, как будто ступаю босыми ногами во фреоновое болото шариков из полистирола. Холод проникал даже через непромокаемые кроссовки и неопреновые носки. Полученный опыт пугал меня до смерти: продолжать бежать в таких условиях без более надежной защиты было бы самоубийством.
Ранее Брент написал: «Не думаю, что люди вообще понимают, что значит пробиваться сорок два километра к полюсу». Чертовски верно сказано. Нам едва удавалось пробежать три километра, что тут говорить про марафон. Это будет самое серьезное испытание нашей физической подготовки, и деваться уже некуда. Но, если существует хоть малейший шанс сделать это, нужно придумать, как защитить ноги от мороза. Я начал экспериментировать с самонагревающимися грелками, которые обычно используют горнолыжники. Я тряс их, чтобы они начинали греть, и запихивал по три штуки в каждую кроссовку – две под пальцы и одну сверху, на подъем. Как-то это помогало. В инструкции заявлено, что грелки остаются теплыми шесть часов, но в условиях Антарктики их хватало на половину этого времени. Но все равно это означало, что в течение трех часов пальцы не превратятся в ледышки.
Светлые дни и ночи смешались воедино, если долго смотреть в одну точку безликого и плоского пейзажа, начинала кружиться голова. Я продолжал тренироваться, стараясь поддерживать форму и бодрость духа, но с каждым днем ситуация становилась все более тягостной и безысходной. Мы просидели во льдах уже три недели, надеясь, что погода улучшится, но нам уже казалось, что это не произойдет никогда. С каждым днем ставки постепенно росли, дни, проведенные вдали от семьи и работы, отнимали все больше душевных сил.
Не я один чувствовал напряжение, вся группа постепенно теряла терпение. Небольшой палаточный лагерь, замерзшее ведро в качестве туалета и отсутствие возможности чем-то заняться раздражали абсолютно всех. Считая членов летного экипажа, нас было тринадцать человек, и все мы обитали в палатке размером с небольшую комнату в общежитии. Повсюду валялись экипировка и еда. На маленькой походной плитке круглые сутки топили воду для питья. От этого на потолке собирался конденсат и капал, образуя на полу маленькие замерзшие лужицы. Нам нужно было как можно скорее приступить к осуществлению планов, только бы позволила погода. Но, к сожалению, в Антарктике никогда не бывает так, чтобы погода шла навстречу людям.
На Дага, видимо, серьезно давили, требуя, чтобы наше мероприятие поскорее завершилось. Стоимость аренды самолета, зарплата сидящих без дела членов экипажа, гидов и врача достигала астрономических сумм. Вдобавок к напряженным отношениям мы прослышали, что группа теггеров – любителей фотографироваться в памятных местах – сидела на Пэтриот Хиллз и жаждала заполучить назад наш Douglas DC-3. Эти ребята заплатили кучу денег, чтобы их привезли на Южный полюс, а они были не из тех, кто привык стоять в очередях. Единственный самолет, на котором они могли туда улететь, был у нас.
Даг оставался собранным и спокойным, но мы понимали: если в ближайшее время не пробежим этот марафон, то не пробежим уже никогда. С каждым часом расходы росли, а боевой дух команды падал.
Связаться с внешним миром мы могли только по спутниковому телефону Iridium. Прием был очень непостоянным, но мне удалось дозвониться до жены. Сидя в холодной, как мясохранилище, кабине Douglas DC-3, я рассказал ей, что с нами все в порядке, правда, отстаем от графика на пару недель. Джули, как всегда, очень поддерживала меня во время разговора, и я слышал, как на заднем плане Александрия и Николас кричали: «Это папа? Это папа?»
– Как вы там все? – спросил я сквозь помехи.
– Все хорошо, – уверила меня она, – но дети соскучились по тебе, и я тоже. У тебя все хорошо?
– Думаю, да. Даг и проводники – очень грамотные ребята, но тут много того, что мы не можем контролировать. И марафон в таких условиях меня пугает, если он вообще возможен. Никому еще не удалось отойти от лагеря больше чем на полтора километра.
– Береги себя, пожалуйста, – сказала она.
Я только прикусил губу. Тут я не мог дать никаких гарантий.
Я спросил, может ли она позвонить мне в офис.
– Уверена, они будут счастливы услышать новости о тебе, – ответила она.
К счастью, у меня был очень понимающий начальник. Все накопленные мною отгулы и дни отпуска подходили к концу, и было совсем не похоже, что я скоро вернусь домой.
Я сказал Джули, что люблю ее, и она пожелала нам всего хорошего.
– Будь осторожен, – сказала она.
– Сделаю все возможное. Обними за меня детей, мы уже скоро увидимся.
Мне было одиноко вдали от семьи, и я чувствовал свою вину за то, что нахожусь здесь, эти мысли, как никогда ранее, не давали мне покоя. Ставки увеличивались с каждым днем. Я должен был выполнять обязанности отца и сотрудника компании, а я застрял в Антарктиде, пытаясь пробежать марафон. Я не мог дождаться, когда же мы закончим это дело и я вернусь домой – живым и здоровым.
Мрачная ситуация очень давила на меня, но независимо от этого переживания не могли ничего изменить, и мы никуда не двигались. И я, чтобы немного развеяться, позвонил Кристоферу Гайлорду – своему приятелю, с которым мы вместе тренируемся. Я рассказывал ему о своих жутких невзгодах, и мы до истерики хохотали над ними. Как взрывались банки с пивом на полу салона самолета и ледяные крошки со звоном осыпали стены и как это было похоже на разбрызгивание монтажной пены. Как я пытался почистить зубы замерзшей пастой, которую можно было согреть, только взяв с собой в спальный мешок. О нашей восхитительной еде, приготовленной на маленькой походной плитке, на которой едва удавалось нагреть воду до температуры, достаточной, чтобы сварить сублимированные рис, мясо и овощи[55]. Кусочки еды были мягкими и мокрыми снаружи, но жесткими внутри, и то, что не успевало свариться, приятно бродило у нас в желудках.
– Внутри нашей палатки пахнет отнюдь не розами, – сказал я.
– Ты смог бы отправиться на ней домой, как на воздушном шаре, наполненном гелием, – сказал Гайлорд.
Безусловно, сейчас это было бы куда круче забега.
Мы прождали еще несколько дней, и непогода наконец-то утихла – достаточно для того, чтобы Даг решил: самое время попробовать пробежать марафон. На всем протяжении пути от лагеря до полюса нам на снегоходе установили маленькие желтые маркеры.
Предполагалось, что на них мы станем ориентироваться, разумеется, если их будет видно. Раздался сигнал, и гонка началась. Но далеко уйти нам не удалось: не прошло и двух часов, как видимость резко упала, погода ухудшилась, и пробег тут же отменили. Это было еще одно грубое нарушение планов и отрезвляющий урок. Двое участников – Дон и Уте – пробежали к тому моменту менее пяти километров. На полный марафон при такой скорости им потребовались бы семнадцать часов. Вероятно, они отвалятся первыми.
После первой попытки забега Дон отправил из нашей палатки через спутник электронное письмо, в котором описывал ситуацию так:
«К тому моменту, как мы добежали до отметки на второй миле, мы с трудом могли разглядеть тонкие палочки маркеров впереди. Когда мы почти добрались до отметки третьей мили, где нас ждал Даг, видимость упала, и весь мир казался белым от земли до неба. Даг развернулся на снегоходе, чтобы сказать нам, что гонку отменили, но потерял равновесие и упал. Так бывает, когда весь мир сплошь одного цвета, а вы при этом находитесь в движении. Он подобрал нас и направился обратно к старту. В итоге мы еще катались кругами и искали путь к самолету DC-3».
После неудачного опыта Дон был полон дурных предчувствий: «Это будет жестокая гонка, – писал он, – бежать марафон в таких условиях намного опаснее, чем я ожидал».
Что-то должно было измениться. После первой и неудачной попытки группа пала духом, и следовало полностью переосмыслить всю идею марафона. Этого требовала ситуация и жуткие условия. Дон и Уте решили пробежать полумарафон.
Желающих бежать всю дистанцию осталось трое. Затем Брент заявил, что будет бежать в снегоступах. «Я знаю предел своих возможностей», – сказал он. Опытный бегун, Брент много ходил и на снегоступах, и я был склонен доверять его суждениям.
Потом в палатке ко мне подошел Ричард и попросил одолжить ему снегоступы. Означало ли это, что он отказался от своего решения, принятого на Пэтриот Хиллз? То есть получается, наш пробег идет к провалу и мы все сейчас пытаемся реализовать наши амбициозные планы хоть как-нибудь? Все стали думать в первую очередь про безопасность.
– Конечно, старик, – сказа я, выкапывая снегоступы со дна сумки и вручая их ему, – в бою все средства хороши.
Потом, после завершения марафона, Брент написал приятелю: «Когда мы прибыли на полярное плато, мы решили, что этот марафон будет не гонкой, но пробегом-экспедицией, где участники должны бежать вместе из соображений безопасности. Все идут на жертвы ради того, чтобы событие произошло. Это общие усилия всех участников».
Несмотря на то что Дон не собирался бежать всю дистанцию, он сохранял бодрость духа. «Уте и я полетим к полюсу и пробежим полумарафон, его можно легко проконтролировать, – писал он в другом сообщении, отправленном по спутниковой связи из палатки. – Брент и Ричард побегут в снегоступах, а Дин – в кроссовках. Эти трое должны держаться вместе, как и положено в экспедиции». Должно быть, Дон был очень расстроен тем, что не бежал всю дистанцию, но при этом проявлял героизм, выбирая более безопасные варианты. Даг и гид Крис были нашей поддержкой на снегоходах. Учитывая лютые погодные условия, нам было предписано оставаться в зоне видимости друг друга: так проще контролировать общую безопасность. По плану я должен бежать изо всех сил в надежде удержаться рядом с парнями в снегоступах. Для меня это выглядело не совсем как командное усилие, но я был готов стараться. Скорее всего, это наш последний шанс. Если мы его упустим, то вернемся домой, так ничего и не совершив.
Я знал, чтобы не тормозить всю группу, мне придется надрываться с самого начала. По моим расчетам, на то, чтобы пробежать всю дистанцию в снегоступах, может уйти пять-шесть часов. Но сколько займет пробег без них, смогу ли я вообще это сделать? Ответа на эти вопросы не было.
Группа выходила из палатки, как спецназовцы на секретное задание, однако закончилось все уже на границе лагеря – не завелись снегоходы. Не приспособленные к работе на большой высоте полярного плато карбюраторы тому причиной или замерзшие движки, или они были просто заколдованы злыми духами, или что-то еще… Но эти чертовы штуки ехать не желали. Очередная задержка, пока бортмеханик проверит работоспособность всех механических внутренностей.
В конце концов ему удалось соорудить стартер из подручных средств, и двигатели завелись. Сколько еще протянут снегоходы, заведутся ли они снова, если встанут на полпути марафонской дистанции? Об этом можно было только гадать. Наше желание уже все-таки пробежать этот марафон вело к опрометчивым поступкам. Даг – приверженец высоких стандартов безопасности – очень беспокоился по этому поводу, и мы ощущали его волнение.
Неожиданным обстоятельством при второй попытке стал ледяной туман, но все-таки большую часть пробега удалось снять на видео. Пока Брент и Ричард надевали снегоступы и аккуратно застегивали все ремешки, я, чтобы не замерзнуть на таком морозе, все время подпрыгивал и махал руками и ногами.
– Я замерзаю, – сказал я участникам, – я начну двигаться вперед.
Я знал, что в снегоступах они без труда меня догонят.
– Я тоже, – сказал Ричард, он уже застегнул снегоступы и присоединился ко мне. – Бог нам всем в помощь.
Это были последние слова, сказанные перед тем, как мы, свесив головы и уклоняясь от невероятного холода, начали продираться сквозь белоснежную бездну.
Поскольку это была вторая и, по всей вероятности, последняя попытка пробежать марафон, Даг с самого начала все продумал самым тщательным образом. Мы пробежали полтора километра, а он уже начал интересоваться у Ричарда, помогают ли снегоступы. «Да, – сказал Ричард в камеру, – так гораздо лучше, все в порядке».
Все шло хорошо, с самого начала эта попытка пробежать всю дистанцию вселяла гораздо больше надежд, чем предыдущая. Теперь мне в моих кроссовках постараться бы и не отстать от группы – задача не из легких.
Я сильно замерз, пока стоял без движения, поэтому в надежде согреться стартовал довольно энергично. Быстрый бег помогал сохранять температуру тела, но никакие усилия не помогали согреть ноги. Под стопой не было платформы снегоступов, поэтому я постоянно проваливался сквозь твердую корочку льда, температура под ней была минус сорок восемь градусов по Цельсию. Для смены всех трех самонагревающихся грелок в каждой из кроссовок приходилось регулярно останавливаться. За то время, что уходило у меня на возню с грелками, я начинал быстро замерзать, но это было неизбежное зло: без свежих грелок обморожение было неизбежным.
На протяжении первой половины дистанции мы с трудом продвигались вперед, не упуская друг друга из поля зрения. Чтобы не отставать, я рвался изо всех сил, и меня это очень изматывало. Иногда я забегал вперед, останавливался, менял грелки, остальные нагоняли меня, и я опять отставал – типичная гонка черепахи и зайца. Во время остановки я успевал замерзнуть и потом ускорялся, пытаясь согреться. Пару раз я спрашивал у Дага, достаточно ли близко все находятся друг к другу для полного контроля безопасности. Он уверял меня, что все в порядке. Меня это успокаивало, потому что бежать быстрее я уже не мог.
Во время остановок влажные испарения моментально конденсировались на очках, и с каждым разом они все больше и больше запотевали. Иногда я снимал очки, чтобы видеть маршрут, и тогда глаза тут же наполнялись слезами, которые замерзали и причиняли боль. Поэтому я больше не трогал очки и двигался как в легком тумане.
В пути мы иногда перекидывались друг с другом парой слов – по большей части это были жалобы на холод (температура упала до минус сорока). В наших масках, закрывающих нос и рот, разговаривать было трудно. Но и снимать их было нельзя: если просто так дышать очень холодным воздухом, можно повредить трахею.
К двадцать седьмому километру на лице под неопреновой маской образовались сосульки, стало сложнее есть, пить и даже просто шевелить головой. По мягкому снегу я бежал адски медленно, а чем быстрее пытался, тем глубже проваливались ноги. Ощущение было такое, что я бегу изо всех сил, каждая мышца работала на пределе, но меня засасывал снег, и я перемещался вперед очень медленно. К двадцать девятому километру я начал сильно сомневаться, что добегу марафон до конца. Сердце бешено колотилось, но я практически не продвигался.
Я закоченел, но продолжал бежать.
На тридцать втором километре я уже не мог сжать замерзшие руки в кулаки, и мне не хватало подвижности пальцев, чтобы поменять грелки в кроссовках. На том диком морозе ничто, кроме бега на грани возможностей и сил, не могло помочь мне сохранить тепло в организме, но, похоже, и этого было недостаточно. Холод меня побеждал, он просачивался в каждый шов на одежде.
Когда холод переходит грань восприятия, перестаешь ощущать, что с тобой происходит. «Я замерзаю? Да нет, все хорошо. Погодите минуту, я не чувствую пальцев на ногах! Может, мне остановиться?» При предельно низкой температуре воздуха даже минутная потеря способности к здравой оценке состояния может стоить части тела. Если в Долине Смерти еще можно было скрыться от жары и передохнуть, то здесь от холода деваться некуда, спрятаться негде.
Был еще один фактор, который мы не учли при подготовке мероприятия, – высота. Думая о беге по ровному, относительно плоскому полярному плато, мы напрочь упустили подготовку к бегу на высоте три тысячи триста пятьдесят две целых восемь десятых метра. От мороза неопреновая маска затвердела, и я сквозь нее всасывал разреженный холодный воздух. Каждый вдох был похож на попытку втянуть в себя кубик льда через соломинку. Я бежал по огромному, самому пустому на земле пространству и задыхался.
Что заставляло меня бежать? Это просто: вызов самому себе, прорыв за границы возможного, приключение, ради которого я и жил. Я не говорю даже о том, что никто раньше не бегал марафон до Южного полюса, а многие сомневающиеся утверждали, что это в принципе невозможно. Я изо всех сил стремился доказать обратное, и мне было не важно, насколько это все неразумно, трудновыполнимо и опасно. Тот факт, что сам процесс уничтожал меня, только повышал мой боевой дух. Я хотел доказать (пусть даже только самому себе): это можно сделать, нет ничего невозможного.
На тридцать пятом километре промокшая от дыхания маска замерзла совсем и превратилась в ледяной камень. Комок льда заткнул рот, и я больше не мог ни есть, ни пить. Но сейчас меня беспокоило не это, а небольшая щель, которая образовалась между краем очков и маской. Антарктический воздух беспрепятственно заползал туда, обжигая кожу на левой щеке. Маска замерзла, ее никак не сдвинуть, и поэтому невозможно закрыть эту щель. У меня было ощущение, что в щеку ввели новокаин: сначала чувствуешь укол, потом это место немного побаливает, а затем немеет.
Так люди и погибают от холода: они слишком упорствуют, но не понимают опасности, пока не становится поздно. Ситуация становилась критической: каждый шаг стоил мне невероятных усилий, «топливо» в мышцах заканчивалось, а как-то положить в рот еду я не мог. Колючий воздух бил в лицо, я как только мог наклонялся вперед, чтобы уменьшить воздействие злого встречного ветра и не допустить дальнейшего обморожения. Я тащился все дальше, стараясь переставлять ноги по мягкому снегу, игнорируя обжигающий ветер и надеясь, что доберусь до полюса прежде, чем превращусь в снежный ком.
Периодически я поднимал глаза в надежде увидеть хоть что-то впереди. Стекла очков запотели и замерзли, поэтому мне было сложно определить даже, где горизонт. Поле зрения было сильно ограничено, куда ни глянь, я видел только белизну.
Я не мог посмотреть на часы – для этого требовалось снять рукавицу, но об этом не могло быть и речи. И даже если бы мне удалось как-то добраться до часов, то я все равно не разглядел бы время сквозь обмерзшие стекла очков. Одно было ясно наверняка: мы здесь уже довольно долго. В мягком снегу ноги утопали иногда по щиколотку, и, хотя я бежал, казалось, на полной скорости, мне с трудом удавалось поддерживать темп энергичного шага на твердом покрытии – около шести километров в час. Я рвался изо всех сил, но продвигался вперед очень медленно. Останавливаясь сменить грелки в кроссовках, я думал, что наша борьба длится уже почти восемь часов. Обычно за это время я пробегал две марафонские дистанции подряд, даже на более крутом рельефе, но не здесь.
Все время я мог думать только об одном: надо пройти это испытание и остаться живым и здоровым. Меня не преследовали ни воспоминания, ни видения, ни мысли о жизни: все мое внимание сейчас было направлено на выживание в тяжелых условиях и безжалостную физическую нагрузку, которая требовалась для этого. А ситуация очень быстро становилась все опаснее.
Дага и Криса нигде не было видно. Может, у них сломался снегоход? Или они заблудились? Я никак не мог этого узнать. Сначала снегоходы постоянно были где-то рядом со мной, но вот уже долгое время ни один из них не появлялся. «Если я упаду в сугроб, меня найдут?» Бин, один из гидов, опытный первопроходец по неисследованным местам, учил нас всегда сохранять десять процентов сил на случай непредвиденной ситуации. Но я уже давно черпал силы из этого ресурса и на самом деле бежал практически с пустым баком.
Я постоянно просматривал линию горизонта в надежде зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, но впереди была только белая пелена. Затем вдалеке я начал что-то различать: только что на горизонте ничего не было, и вдруг раз – появилось что-то темное. Да, там точно что-то было. Я обрадовался и побежал быстрее. Я не мог себе представить, что это, если не полюс. Ну а что там еще могло быть? Чем быстрее я туда прибегу, тем меньше обморожу лицо и тем скорее поменяю грелки в кроссовках и что-нибудь съем. Это был необдуманный рывок из разряда все или ничего. Если бы это вдруг оказался не финиш, у меня бы возникли серьезные проблемы.
Но, слава богу, это был финиш, тот самый столб, обозначавший Южный полюс. Такие красно-белые полосатые столбики обычно стоят перед старомодными парикмахерскими. Когда я приблизился к нему, время перевалило за полночь. Я выставил грудь вперед, чтобы немного помочь уставшим ногам переступать на последнем отрезке пути. Очки полностью замерзли, и я с трудом различал окружающие предметы. Передо мной возник снегоход или что-то вроде. На самом деле это был Дон, который зачем-то бежал в противоположном направлении. Последнее, что я видел, – как он машет мне рукой, а потом мы приветственно хлопнули друг друга ладонями. По-видимому, он все еще бежал свой полумарафон. Я был не в состоянии остановиться и спросить его о чем-нибудь, поэтому мы просто миновали друг друга и продолжили бег каждый в свою сторону.
Была полночь, снег блестел под ярким солнцем. Я пересек импровизированную линию финиша и победно поднял изможденные руки. На то, чтобы добежать сюда, у меня ушли девять часов и восемнадцать минут, и я чуть не умер. Все мои мышцы дрожали и тряслись, к лицу как будто поднесли спичку, и даже трудно было определить, холодно мне или жарко. Я хотел срочно попасть в какое-нибудь укрытие и съесть или выпить что-то теплое.
Меня посадили на снегоход и отвезли в ближайшую палатку, где на плитке уже закипала вода. Через минуту в примерзшей к голове маске ввалился совершенно неадекватный и трясущийся Брент и сразу споткнулся о плитку. Вспыхнувшее топливо разлилось по полу, и тут же занялась вся палатка.
На финише. Фото предоставлено Крисом Эриксоном
Один из гидов, увидев происходящее, сначала бросился тушить пожар, а потом разбираться с Брентом. Примерзшую маску с его головы пришлось срезать ножницами.
Я тем временем разулся, завернул ступни в спальный мешок на гусином пуху и старался восстановить кровообращение, отогревал и мазал мазью обмороженные участки щек и носа.
Ричард довольно сильно обморозился, получил частичную снежную слепоту и общее переохлаждение, и вдобавок у него совершенно задеревенели передние мышцы бедер. В итоге врачи помогли ему победить все эти неприятности, равно и истощение от усталости. Чтобы привести Ричарда в норму, врач внутривенно ввел ему четыре литра физраствора.
Это была слишком большая плата, но, учитывая, что мы только что совершили, можно предположить, что могло быть и хуже. Любая стоящая цель требует рискованных действий. Марафон на самом краю Земли – это экстремальный случай, но чем больше риск, тем сильнее чувство радости от достигнутого. Мы сделали это и выжили.
На следующее утро, перед тем как покинуть полюс, у Дона появилась дикая идея: «Давай пробежим вокруг света голыми!» Он имел в виду пробежку вокруг столба, обозначающего полюс – как бы кругосветное путешествие, совершенное по самой маленькой окружности.
Несмотря на обморожение, я не мог это пропустить. Мы оба разделись, оставив на себе только обувь, и быстро-быстро сделали небольшое кольцо вокруг полюса. Теперь на моем счету два сомнительных достижения: я первый и единственный, кто пробежал марафон до Южного полюса в беговых кроссовках, и один из двух людей, пробежавших голышом вокруг света. К счастью, оба приключения я пережил целым и невредимым.
Компания ANI объявила всех участников забега равными победителями и признала, что каждый из нас справился с уникальной задачей. Первый в мире марафон на Южном полюсе, несмотря на все сложности и жертвы, можно было вписывать в страницы истории. Бог знает, будет ли в ближайшее время предпринята вторая попытка, решится ли вообще кто-то на это еще раз. Если нет, может, оно и к лучшему. На то, чтобы сделать это, у нас ушло две попытки и почти месяц, проведенный во льдах. Мы были лидерами этой игры и насилу добились успеха. Следующей группе может и не достаться нашего везения.
После пробега «вокруг света»
Пока мы ждали самолет в Чили, в аэропорт приехали представители местной прессы. Им было интересно: тот ли я человек, который добежал до Южного полюса в теннисных туфлях – именно так они выразились. Один из журналистов в интервью спросил у меня: как я вообще понял, что смогу пробежать? Я объяснил, что заранее не знал, смогу или нет, именно в этом для меня и состоит вся прелесть этой авантюры.
– Фантастика! – ответил он по-испански и засмеялся.
В самолете было полно народу, и все места были заняты. В Лиме наш самолет сломался, и пять часов мы торчали там, изнывая от жары. Мой организм испытал настоящий шок, попав в тропики сразу после низких антарктических температур.
Через тридцать девять часов, сменив четыре самолета, я наконец был дома, радостный, что успел на день рождения Александрии – ей исполнялось семь лет.
Я на цыпочках прокрался к двери. Дом был полон воздушных шариков, повсюду слышался девчачий смех, на столе стоял именинный торт – вечеринка шла полным ходом.
– Сюрприз! – сказал я.
– Папа! – завизжала Александрия и бросилась мне на шею. Я обнял ее, и она засмеялась от радости. Я же при этом всхлипывал как ребенок. Меня переполняли эмоции – я видел свою семью после того, как просидел невесть сколько на самом краю света. Маленьким гостям было интересно, что это за смешные пятна у меня на лице? Я объяснил им, что это называется обморожение.
– Как бы солнечные ожоги, только причина обратная, – сказал я.
В тот вечер перед сном я читал Александрии и Николасу «Паутину Шарлотты»[56]. Я не успел дочитать вторую страницу, а они уже заснули – все как в старые добрые времена. Я отнес детей в кроватки, накрыл одеялами и тихонько поцеловал. Мы с Джули выпили и заказали тайскую еду в нашем любимом ресторане.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она, – в тебе чувствуется жизненная сила.
– Да ты тоже неплохо выглядишь, – сказал я, подмигнув ей.
– Ты флиртуешь со мной?
– Нет, я нагло пристаю к тебе. Я месяц жил в палатке в холодильнике у черта на рогах.
– Иди сюда, полярник, – пошутила она.
Впервые с тех пор, как уехал из дома, я почувствовал, что начинаю оттаивать.
На следующее утро я проснулся до рассвета, очень постарался не разбудить Джули и перед работой отправился на пробежку до моста Золотые Ворота. Всходило солнце. Я впервые за прошедший месяц слушал птичье щебетание и смотрел, как рыбацкие лодки выходят в море. И в этот момент я осознал: только побывав на грани, по-новому начинаешь воспринимать привычные прежде вещи. Ничто больше не воспринимается как должное, начинаешь смотреть на мир совсем другими глазами. Мой способ вернуть себя к жизни – бежать за гранью возможного.
Вернусь ли я когда-нибудь в Антарктику? В своих мыслях я возвращался туда много раз. Это не тот опыт, который можно быстро забыть. Вернусь ли я туда физически? И глазом не моргну. Мы постоянно поддерживаем связь с Дагом, а у него в планах всегда есть невероятное приключение.
Я бегал по Долине Смерти в разгар лета, и теперь я пробежал по самому холодному месту на Земле. Побить этот результат очень сложно. Но я продолжал искать что-то, что было бы еще круче.
Вот так работает мозг человека, который бегает ультрамарафоны.
Глава 13. Мир сверхвыносливых
Отдых после нагрузки слишком переоценивают.
Джим Вернон
Технологии развиваются все быстрее, расширяются возможности их использования, и с той же скоростью раздвигаются границы выносливости человека. Но разница лишь в том, что достижения, которых может добиться человек за счет физических усилий, как правило, остаются незамеченными.
Несмотря на то что в пробегах на десять километров и марафонах участвует все больше народу, о гонках на сто шестьдесят километров мало кому известно. На проведение Бостонского или Чикагского марафона спонсоры выделяют большие суммы, и об этих соревнованиях пишут и говорят в СМИ много больше, чем про все ультрагонки на выносливость вместе взятые. Про эти пробеги мало кто знает, и даже не стоит и сравнивать их с популярными и зрелищными видами спорта.
Именно это мне и нравится.
Бегуны – обычные люди, они бегают не ради заработка или признания, им просто это очень нравится. У многих есть работа, которая позволяет им оплачивать счета, а бегом они занимаются для души. Ультрабегуны – это следующий уровень. Чтобы подготовиться к стомильнику, работая при этом полный день, нужно очень ответственно подойти к делу и твердо настроиться. Это особая порода людей, они могут вынести гигантские физические и эмоциональные нагрузки, необходимые для того, чтобы действовать на этом уровне. Если не соблюдать дисциплину – не вставать до рассвета, чтобы накрутить несколько миль, – у вас ничего не получится. Если вы недостаточно сильно увлечены этим делом, не стоит и пытаться.
Большинство ультрагонок на выносливость проводятся на нищенские средства, выделенные теми, кто по-настоящему любит спорт. В отличие от санкционированных марафонов, где на каждом шагу можно пополнить запасы воды, на ультрамарафонах доступ к воде и еде ограничен. Я как-то участвовал в одной жесткой гонке на 50 миль, там было только одно место, где можно было набрать воды, – шланг на середине дистанции. Как-то один новоиспеченный участник начал ныть, что ему приходится стоять в очереди к воде, на что организатор ответил: «Не хочешь стоять в очереди – приходи первым».
С годами у меня появилось много друзей среди участников ультрагонок на выносливость. Большинство из них очень замкнуты: пробеги по двадцать четыре часа не располагают к активному общению. Одни бегут, спасаясь от пьянства, другие – чтобы забыть какие-то грехи в прошлом. Большинство – просто гиперактивные адреналиновые наркоманы, которые хотят почувствовать жизнь на вкус, выпить ее до последней капли. Но как бы то ни было, в сердце у каждого из них горит огонь.
Джон Медингер, президент фонда гонки на выносливость Western States Endurance Run, каждый год устраивает вечеринку под названием «Сто первая миля» в честь тех «потрясающих лосей и лосих», которые пробежали стомильную гонку на выносливость в прошедшем сезоне. Празднование начинается с небрежной пробежки на девять миль (четырнадцать с половиной километров) по пересеченной местности. С годами на этих собраниях я отмечаю нарастающую тенденцию: большинство победителей за год пробегают не одну, а две стомильные гонки на выносливость или больше. Например, в прошлом сезоне я участвовал в шести пробегах на сто миль или более, и для таких ребят можно было бы устроить вечеринку «Семьсот восьмая миля». Это все равно что пробежать от Вашингтона до Флориды. Если следовать распространенной среди бегунов присказке, что после каждой мили пробега нужно восстанавливаться неделю, мне следовало бы теперь на четырнадцать с половиной лет оставить бег совсем, чтобы только прийти в себя после прошлого лета.
Думаю, самое время уйти в запой.
Как и большинство присутствующих на вечеринке, я был любителем выпить на отдыхе. Когда я вошел в дом Медингера и стал искать, где стоит пиво, сразу ощутил энергию этой толпы. Дом гудел от эндорфинов. Но все же этим людям была свойственна определенная скромность, им нет нужды публично демонстрировать свои доблести. Их достижения говорят сами за себя.
– Привет, Мед, – обратился я к хозяину, – видел Рокета?
– Нет, не видел, Карно.
Вот как-то так мы и общаемся, короткими репликами, потому что слишком много энергии расходуется на то, чтобы произнести имя целиком или полное предложение, а ее лучше приберечь для другого.
– Глянь у стола с едой, – закончил он, – может, там.
Я так и не нашел этого товарища, потому что, как только я вижу еду и напитки, я и шага не могу сделать в сторону, разве что для того, чтобы запихнуть в рот еще один наггетс. Я чувствую себя ужасно, когда вижу это жестокое «соревнование», в котором люди толкаются локтями за место у стола с едой. Как только приносят что-то новое, все разговоры прекращаются до тех пор, пока не будет жадно съедена последняя крошка. Мы стоим и яростно набиваем животы, притом что ни у кого из присутствующих в комнате нет столько жира, чтобы можно было записать процент двузначной цифрой. Куда все это потом исчезает?
На дистанции – и я в этом не сомневаюсь – все уходит на подвиги, совершаемые во имя выносливости.
Вечеринка «Сто первая миля» – для избранных ультравыносливых спортсменов, но с годами я завербовал в их ряды несколько новичков. К сожалению, большинство из них сейчас выпали из этого общества и никогда не простят меня за то, что я притащил их в этот спорт. Один мой бывший друг пробежал со мной за ночь девяносто шесть километров и с тех пор ни разу не надевал кроссовки. Это было четыре года назад.
Но те немногие избранные, кто проявил настойчивость, стали довольно известными спортсменами и бегают гонки на выносливость. Кристофер Гайлорд впервые пробежал со мной небольшой отрезок пути, когда я пытался без остановки преодолеть двести миль (триста двадцать два километра). Он подсел на этот спорт и вскоре записался на участие в гонке на пятьдесят километров. Когда он спросил меня, как пробежать ультрамарафон (так называют все пробеги на дистанции свыше сорока двух километров), я рассказал ему, что нужно делать: выпячиваешь грудь вперед и переставляешь ноги по очереди, и так до тех пор, пока не пересечешь линию финиша.
– И это все? – спросил он.
– Ну да, – ответил я, – ничего сложного.
После своего первого ультрамарафона он временно вышел из строя. Он так гнал, что несколько дней потом не в силах был просто подняться по лестнице. Но тем не менее он подавал надежды – все-таки добежал до конца. Большинство на его месте сошли бы с маршрута задолго до финиша. Он так медленно бежал вторую часть дистанции, что его обогнали почти все участники, и он пришел одним из последних.
Чтобы пережить воспоминания о том пробеге, он много работает над собой. На сегодняшний день он пробежал Western States Endurance Run четыре раза, так что, мне кажется, он отбросил те переживания.
И даже среди самых сильных и выносливых спортсменов все равно находятся настоящие сумасшедшие. Люди способны понять, как можно пробежать марафон, но сделать это четыре или пять раз, или бежать двое суток подряд, или бежать в самом холодном или самом жарком месте на Земле – это выходит за рамки рационального мышления, это противоречит тому, что принято считать возможным.
– Почему я не слышал об этом раньше? – это самая распространенная реакция. – Это удивительно.
Ультрагонки не освещаются широко в прессе, вероятно, потому, что это относительно новое направление, и журналисты довольствуются тем, что пишут про бейсбол, баскетбол и футбол, большего им и не нужно. Но все меняется, хоть и медленно.
Как на меня вышел журнал Sports Illustrated Women, до сих пор для меня загадка. Я был единственным бегуном из всех спортсменов, о которых они писали в рубрике «Самый сексуальный мужчина в спорте». Считалось, что они выбирают какого-нибудь известного бегуна на короткие дистанции – звезду стадионов, короля бега с препятствиями, а не неизвестного сверхвыносливого парня, о котором никто из американцев никогда не слышал и чей спорт находится за гранью понимания.
Многие мои друзья-спортсмены довольно сильно расстраивались из-за того, что я появился в журнале Sports Illustrated Women в рубрике, как они ее называли, «Колонка купальников». А однажды журнал Runner’s World решил написать о моем участии в Western States Endurance Run, и они начали материал с вопроса большими буквами: «В чем он побежит?»
Может, не так уж плохо быть никому не известным спортсменом, в конце концов.
Однако, после того как я снялся для рубрики «Самый сексуальный мужчина в спорте», я сделался объектом для насмешек только со стороны моих приятелей, с которыми мы тренировались. Насколько я могу судить, в ультраспорте нет поклонниц знаменитостей. Женщины здесь такие же жесткие, как мужчины, а иногда и жестче. Им гораздо интереснее добежать до финиша раньше меня, чем получить мой номер телефона. Пару раз со мной начинали флиртовать, но только чтобы получить энергетический батончик PowerBar или немного воды. И если я тут же не реагировал на их просьбу, они уходили. Нет смысла терять время на мужчину, который их тормозит.
Журнал Sports Illustrated Women’s. Рубрика «Самый сексуальный мужчина в спорте». Фото предоставлено Бобом Скоттом
Если разобраться, то намерение и увлеченность, которые требуются, чтобы стать ультравыносливым спортсменом, поглощают вас целиком. Кроме того что каждую неделю я пробегаю от ста тридцати до двухсот километров, я езжу на горном велосипеде, регулярно занимаюсь серфингом и виндсерфингом, два раза в день делаю по двести отжиманий, пятьдесят подтягиваний и четыреста упражнений на пресс. Безусловно, я подтянут, но я это делаю не ради красивого тела. Рельефные мышцы – это побочный продукт моих увлечений. Зачем нужна такая груда мышц, если не использовать их по назначению – толкать тело к чему-то непостижимому?
Мой режим выглядит непосильным, я не один такой, есть не менее увлеченные товарищи. Я знаю бегунов, которые при подготовке к ультрамарафону Бэдуотер каждый день в сауне делали по тысяче упражнений на пресс! Кажется, чересчур, но когда ты стоишь на старте какого-нибудь ошеломительного ультрапробега на выносливость, то психологически комфортнее знать, что ты не халтурил при подготовке. Если настраиваться на работу меньше, чем в полную силу, то успеха не видать.
Еще важно натренировать тело бежать всю ночь, а потом не спать и оставаться сильным весь день. Однажды я восемнадцать часов, всю ночь напролет, бежал сто шестьдесят километров из дома в Сан-Франциско к месту старта марафона в долине Напа. Я прибежал за пять минут до начала гонки и пробежал марафон (не слишком быстро, но довольно пристойно – три часа пятнадцать минут). Вот такие штуки делают ультраспортсмены.
У меня двое детей, что тоже не замедляет темп моей жизни, скорее наоборот, держит меня все время в тонусе. Теперь я точно кое в чем убедился: быть одновременно любящим, заботливым и ответственным отцом и конкурентоспособным спортсменом возможно. Именно такие парни и приходят на финиш первыми.
Конечно, пришлось пойти на жертвы. К сожалению, я перестал общаться со многими старыми друзьями и приятелями, и я никогда не нахожу времени написать им или позвонить. И я часто неделями напролет сплю по четыре часа, стараясь сохранять баланс и проводить достаточно времени с семьей, работать и бегать. Единственный способ успевать все это – меньше спать по ночам. Я не хочу меньше времени уделять семье, но при этом не хочу, чтобы моя физическая форма ухудшалась. Да, признаю, есть в этом доля эгоизма. Многое из того, что я делаю, я делаю ради собственного удовлетворения. Но зато я считаю, что для этого подхожу как нельзя лучше. За все время из-за бега я пропустил только один баскетбольный матч своего сына, и я хожу на все футбольные матчи, даже если иногда приходится туда бежать.
Правда в том, что я считаю бег спасителем, который объединяет нашу семью. Бег не только дает мне возможность выпустить неиссякаемую энергию, это общая цель, которая сплачивает нас. Дети любят ездить со мной на мероприятия, помогать готовиться или быть членами экипажа поддержки. Они разделяют мои победы и провалы – мы радуемся и огорчаемся вместе. Они не понаслышке знают, как надо страдать и на какие жертвы идти, чтобы добиться успеха. «Мечты сбываются, – сказал им я, – особенно если много тренироваться».
Мои родители полностью вовлечены в процесс, они очень редко пропускают крупные пробеги с моим участием. Мы стали ближе друг другу как семья, но при этом каждый из нас развился как личность. Как выяснилось, бег на длинные дистанции – мощное тонизирующее средство для души… и не только для моей. У нас появилось много новых общих воспоминаний, которые помогли нам пережить боль утраты. Ничто не сможет заменить мне сестру, но она могла бы гордиться тем, какой дружной стала наша семья, мы вновь возродили пламя нашего очага, и оно продолжает гореть. И горит все сильнее.
Мой брат Крейг до сих пор считает, что мое увлечение бегом находится за гранью здравого смысла, но по крайней мере теперь это для нас повод посмеяться. Что мы частенько и делаем.
У меня никогда не было намерения перестать бегать. После того как я одолел ультрамарафон Бэдуотер, я продолжал стремиться к новым пределам выносливости. «Что же дальше?» – задал я себе вопрос. Должно появиться что-то, к чему я с энтузиазмом приступил бы после Бэдуотера: что-то более великое, более загадочное и наводящее ужас. Но что? Что может быть сложнее самого сложного пробега в мире? Мне хотелось заниматься чем-то таким, что потребовало бы от меня еще больше усилий, чем раньше.
Зачем? Просто чтобы не остыть.
Глава 14. Эстафета для одного
Стартуй медленно, а затем совсем своди скорость на нет.
Уолт Стэк, человек-легенда бега, известный в области залива Сан-Франциско
Минуло семь часов с тех пор, как я в долине Напа покинул нашу плавбазу. Моя семья спала, обосновавшись на ночь в автодоме, а я продолжал бежать. Мне понадобились время и творческий подход, чтобы найти что-то большее, чем Бэдуотер, это по-настоящему непростая задача, но в конце концов я решил ее для себя.
Название гонки намекает на ее суть: «Эстафета» – это многоэтапная гонка. Это пробег почти на двести миль (если быть точным, на сто девяносто девять; это почти триста двадцать два километра) от Калистоги до пляжа в Санта-Крус. В поисках экстрима именно ее я и присмотрел в качестве отправной точки. Маршрут делился на тридцать шесть звеньев, примерно по восемь километров каждый. Каждый член команды из двенадцати человек отвечал за три таких звена в разных частях маршрута, а остальных участников везли на машине экипажа поддержки дальше, к следующему участку, где им передавали эстафету.
Иными словами, это была эстафетная гонка.
Правда, я решил пробежать ее немного иначе – все триста двадцать два километра в моей команде был только один человек.
Когда я впервые связался с основателем «Эстафеты» Джеффом Шапиро, он, вероятно, решил, что я свихнулся: я сказал, что не могу найти одиннадцать друзей, чтобы они тоже участвовали, поэтому я пробегу гонку один. Я начал настаивать на своем, даже когда он предложил помочь найти еще одиннадцать спортсменов. Наверняка он подумал, что я разыгрываю его. «Ну-у-у… конечно», – сказал он.
Я воспринял это как официальное разрешение, отправил анкету, и вот, пожалуйста, я бегу «Эстафету» один и в каком-то смысле даже лидирую. График стартов был скользящим и строился исходя из расчетной скорости команды, чтобы все участники финишировали примерно в одно и то же время. Поскольку я, безусловно, был самой медленной «командой», для меня время старта было назначено на день раньше, чем у остальных. Я выбежал из Калистоги в 17:00 в пятницу после работы, остальные команды не начнут гонку до субботнего утра.
Я вытащил из кармана фотографию маленькой девочки по имени Элизабет Вуд и еще раз посмотрел на нее. Края постепенно обтрепались, но изображение до сих пор меня очень трогало. Очевидно, фото было сделано в больнице, но девочку, несмотря на критическое состояние, наполняла жизнь. Она совсем не выглядела готовой уйти из этого мира, и я был настроен сделать все возможное, чтобы удержать ее здесь. Для сохранности я убрал фотографию обратно в карман рюкзака и продолжил бег.
После того как тот парень из пиццерии, интересующийся экзистенциальными проблемами (который спросил меня, зачем я делаю то, что делаю), доставил прямо на обочину дороги божественную пиццу, чизкейк и кофе, я моментально воспрял духом. У меня прибавилось сил, и дальше я побежал в приличном темпе. Сначала маршрут шел через небольшой город Петалуму, а после него начал петлять на запад к пастбищам округа Марин. Я продолжал бежать по дороге, находящейся довольно сильно в стороне от наезженного пути.
Маршрут «Эстафеты» проходил не по самой короткой магистрали в Санта-Крус, а по проселочным дорожкам с не очень интенсивным движением, что не только безопаснее, но и красивее. Было три часа утра, холмы в свете полной луны отливали серебристым глянцем. И хотя у меня были с собой диодный налобный фонарик и галогеновая мигалка, при такой яркой луне они были совершенно не нужны.
Доктор Шапиро специально планировал пробег на полнолуние, так было безопаснее. На рассвете примерно двести команд по двенадцать человек в каждой стартуют в Калистоге и побегут вслед за мной. Они будут бежать всю ночь и днем в воскресенье, преодолев трехсотдвадцатикилометровый барьер, доберутся до пляжа в Санта-Крус. Мне же нужно было бежать две ночи подряд, чтобы быть там примерно в то же время… если все пойдет по плану, что сейчас казалось мне иллюзией.
Тишину нарушило жужжание телефона.
– Карно! – закричал в трубку мой друг Скотти. На заднем плане горланили и другие. – Карно, ты где?
– Только что пробежал Петалуму. А ты где?
– Да так, выбрался в город, и ты можешь сделать то же самое в этот пятничный вечер.
Я слышал, как за ним кто-то крикнул: «Еще по одной!»
– Мы по-прежнему встречаемся утром? – спросил я.
– Ну да, – ответил Скотти. – Меня же тоже ждет физнагрузка.
– Не забудь, миля – доллар.
– Ну да, да, не выключай телефон, я тебе позвоню.
Я слышал за ним ободряющие возгласы:
– Давай, Карно! Давай!
Этот звонок зарядил меня энергией еще на восемь-десять километров, а потом бег снова стал даваться с трудом. С того момента, как я начал пробег в Калистоге, прошло уже десять часов, и двигаться становилось все труднее. Люди думают, что я сумасшедший, раз подвергаю себя таким пыткам, но я бы с этим поспорил. Мне кажется, что мы иногда путаем понятия комфорта и счастья. Сейчас я склонен считать, что как раз все наоборот. Об этом хорошо сказал Достоевский: «Страдание – да ведь это единственная причина сознания»[57]. Физическая боль обладает какой-то магией, сознание лучше всего работает в тот момент, когда больно. Спросите любого бегуна.
Время шло, а я продолжал бежать. Пролетели два часа, и мне почти не попадалось никаких признаков цивилизации. Иногда я слышал мычание коровы, а время от времени дорогу перебегали олень или енот, и я вздрагивал от неожиданности при виде их пугливых глаз. В остальном, учитывая время – три часа ночи, в мире было тихо.
Поскольку я бежал всю ночь напролет, то видел, как луна встает в голубой дымке, как она становится большой, ярко-белой на фоне ночного неба, в полночь достигает верхней точки, а потом начинает желтеть и спускаться за далекий горизонт. Я бежал все время, останавливаясь только, чтобы завязать шнурок.
На рассвете небо было удивительно чистым и безоблачным. Куртка из облегченной ткани, которую я взял с собой, пока не пригодилась. Я всю ночь бежал в майке, и этого было даже более чем достаточно, чтобы не мерзнуть. Солнце поднималось все выше, и воздух вокруг меня постепенно прогревался. Погода в эти выходные обещала быть довольно теплой, температура могла подняться выше тридцати градусов. Дело дрянь.
Жара – главный враг бегуна. Во время бега организм вырабатывает невероятно много тепла и работает с двойной силой, мышцам требуется охлаждение. Поэтому при увеличении температуры воздуха тело испытывает двойной стресс.
Для меня жара наиболее опасна. Когда живешь в Сан-Франциско, гораздо важнее беспокоиться, чтобы не было переохлаждения, тепла тут не так много. Дело еще осложняется тем, что я довольно крупный. Мышцы производят много тепла, и, поскольку я занимаюсь разными видами спорта на свежем воздухе, верхняя часть туловища у меня довольно неплохо развита. Вся эта груда мышц не лучшим образом сказывается на качестве бега, у жилистого тела теплоотдача гораздо меньше. Но некоторыми вещами в жизни приходится жертвовать, поэтому я никогда не собирался бросать остальные виды спорта только ради того, чтобы сбросить вес верхней части тела.
Я провел пальцами по волосам – у меня темные короткие волосы, и это еще одна моя жертва. Когда-то, когда у меня был выбор, я носил волосы подлиннее и брился на пару дней позже, оставляя щетину, но с тех пор мой образ жизни сильно изменился. Если уж я не мог контролировать периодически возникающее у меня желание сорваться и поскакать куда-нибудь, словно лось, то я должен был держать волосы аккуратно постриженными, а лицо – чисто выбритым. В общем и целом неплохо бы поддерживать хотя бы внешние признаки соответствия своей работе. В конце концов, у меня жена и семья, за которых я в ответе.
Первые команды уже покинули Калистогу. В течение дня каждые полчаса новая группа будет стартовать и двигаться на юг от стартовых ворот. Представить себе не могу, что скоро на этой пустынной проселочной дороге, по которой я только что бежал, появится толпа – сотни бегунов и машин с экипажами поддержки, и они растянутся на все триста двадцать два километра до Санта-Крус. Пробег «Эстафета» позиционируется как «самое длинное групповое мероприятие в Калифорнии». Если вам нравится бежать все выходные и ездить в машине с одиннадцатью другими участниками команды, то лучшего мероприятия не найти.
Я бежал по долине Никасио, это четырнадцатый этап эстафеты, когда у меня снова зазвонил телефон.
– Привет, сынок, – сказал папа, – как ты?
– Все отлично. Утро просто прекрасное. Как спалось ночью? – спросил я.
– Очень хорошо, – сказал он. – Мы нашли сказочное место для стоянки – небольшой пятачок на холме над долиной Напа.
Я привык не спать всю ночь, это стало для меня обычным делом. Когда я первый раз попробовал бегать ночью, я боролся с собой, чтобы днем не уснуть, говорить внятно и все понимать. Последующие ночные вылазки стали даваться куда проще. Сейчас я довел себя до такого состояния, когда бег всю ночь напролет стал обычным делом, которое к тому же мне нравилось.
– Как дети?
– Готовят завтрак – отрываются по полной. Ты где?
– Я бегу в сторону Сан-Джеронимо. Хотите, встретимся в Саусалито[58] и пообедаем вместе?
– Звучит заманчиво, – сказал он, – я тебе скоро перезвоню.
Когда я добежал до Сан-Джеронимо, города примерно в тридцати километрах от Петалумы, солнце уже показалось из-за горизонта. Один из приятных поводов подойти к этому месту с запада заключается в том, что практически в первом же здании есть круглосуточный продуктовый магазин. Настало время подкрепиться.
Я вышел из магазина с широкой улыбкой, держа в руках большой буррито, разогретый в микроволновке, пакет чипсов, две булочки с корицей, огромный стакан с вишневым напитком и четыре пакетика соли. Я сидел на бордюре напротив магазина – первый раз за пятнадцать часов я был не на ногах.
Здесь первым делом нужно сказать про сахар. Обычно я соблюдаю очень строгую диету, и мой рацион состоит из медленных углеводов, большого количества протеина и правильных жиров. С тех пор как я бегаю на выносливость, я придерживаюсь так называемой медленноуглеводной диеты и употребляю в пищу только сложные углеводы, которые участвуют в медленном обмене веществ и дают энергию на продолжительное время. Все простые сахара я исключаю полностью. Даже одна-единственная мармеладка моментально повышает сахар в крови и приводит мой организм к гликемическому взрыву.
Но во время таких длинных пробежек организм требует сахара. Ведь он как паровоз: чем больше топлива забросить в топку, тем выше мощность. Мне сложно потреблять достаточное количество калорий, питаясь только здоровой едой. По моим подсчетам, я сжигаю шестьсот килокалорий в час. Если мне нужно бежать сорок восемь часов, то, чтобы покрыть расходы, я должен потребить колоссальное количество: двадцать восемь тысяч восемьсот килокалорий. Здоровая еда обычно низкокалорийна, потому что в ней много клетчатки, которая создает дополнительный объем. При таком подходе совершенно нереально запихнуть в мой желудок столько пищи, сколько нужно, чтобы получить такое количество килокалорий. Или я раздуюсь, как бегемот! Поэтому я вынужден есть хорошо рафинированную высококалорийную пищу с большим содержанием сахара: выпечку, пончики, конфеты. И чем больше калорий приходится на сто граммов, тем лучше. (В приложении есть список продуктов. Думаю, нет необходимости говорить, что не надо есть все это, если вы не бегаете круглые сутки.)
Еще, когда бегаешь на длинные дистанции, организм теряет много соли, особенно в жару. Поэтому помимо сахара, который дает энергию, очень важно восполнять потери соли. Я высыпал четыре пакетика соли в вишневый напиток и размешал, получился солено-сладкий чудодейственный эликсир.
Я сидел на бордюре, наслаждаясь питьем, и еще раз посмотрел на фотографию Элизабет Вуд, или Либби, как я ее называл про себя. Идею участвовать в пробеге, чтобы помочь спасти чью-то жизнь, подсказал мне доктор Шапиро. Он много лет работал на передовой линии в области трансплантации и донорства органов, и «Эстафета» была благотворительной акцией для сбора средств. Старшая медсестра Стэнфордской детской больницы рассказала мне про маленькую девочку с печеночной недостаточностью, которой была необходима помощь. Я несколько раз пытался навестить Либби в больнице, но она все время находилась на интенсивной терапии, и к ней не пускали посетителей. Поэтому мне приходилось довольствоваться фотографией, когда я смотрел на нее, я чувствовал эмоциональную связь с другой красивой девочкой, братом которой я был и которую потерял навсегда.
Читать бесплатно другие книги:
