Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда Уорф Дженнифер

В тот момент она вязала, уютно устроившись у окна. Растянув губы в неестественной улыбке, она заворковала:

– Он очарователен, душа моя, само очарование…

Но тут улыбка исчезла, а в её голосе зазвучали металлические нотки.

– … И прикладывает для этого массу усилий.

Заключение сэра Лоримера было очень длинным и мудрёным. Ради читателей, не знакомых с медицинской терминологией, я постаралась сократить и упростить его. Там говорилось:

Сестра Моника Джоан относится к астеническому типу с невротической циклотимической акцентуацией, склонна к эпизодическому кататоническому возбуждению. Следует также принимать во внимание предрасположенность к шизофазии и синдрому разъединения. В то время как толкование первого способно прояснить последнее, понимание последнего редко приводит к осознанию первого, из чего мы можем сделать вывод, что индивидуальная психологическая симптоматика проистекает из анамнеза пациента. Важно также учитывать гипотетическое наличие синдрома Корсакова, проявляющегося в конфабуляциях, псевдореминисценциях и нарушениях мнемических функций. Гибкость, яркость и скорость ассоциативных реакций подтверждают ретроградную амнезию.

Несмотря на то что деперсонализация не отмечена, дереализация зафиксирована наряду с кататоническими симптомами, хотя и не являющимися доказательством кататонии как таковой, но служащими важным диагностическим фактором экспертной оценки. Клептомания соответствует циклотимическому типу, но идет вразрез с лептосоматическим профилем.

Хотя адвокат и сёстры ничего не поняли из этого заключения, они остались страшно довольны.

Суд над сестрой Моникой Джоан привлёк внимание общественности. Все места для публики были заняты. В зале присутствовали торговцы и ювелиры из Хаттон-Гарден. Пришли также несколько старух, которые помнили обвиняемую молодой акушеркой и были обязаны ей жизнью. Закуток для журналистов также оказался забит. Монахиня-воровка считалась лакомым кусочком для видавших жизнь репортёров.

Сестра Моника Джоан сидела на скамье подсудимых, тихо вязала и явно не интересовалась происходящим вокруг. Рядом с ней расположилась озабоченная сестра Джулианна.

В зал вошёл пристав.

– Тишина в зале! – громогласно объявил он. – Встать, суд идёт!

Все поднялись – за исключением сестры Моники Джоан, которая осталась на своём месте.

– Встать, суд идёт! – повторил пристав.

Сестра Моника Джоан не пошевелилась. Пристав подошёл к ней, ударил жезлом об пол и провозгласил свой призыв ещё громче.

Сестра Моника Джоан изумлённо ахнула:

– Молодой человек, вы ко мне обращаетесь?

– К вам.

– Да будет вам известно, что я никому не позволяю обращаться ко мне в таком тоне.

– Встать, суд идёт! – гаркнул пристав.

– Ваша матушка что, не научила говорить вас «пожалуйста»?

Пристав сглотнул и ещё раз ударил по полу жезлом. Сестра Моника Джоан не отреагировала – она сидела, полуприкрыв глаза и неодобрительно скривив губы.

– Пожалуйста, мадам, встаньте, – прошептал пристав.

– Так лучше. Так куда лучше. Вежливость – это добродетель, которая ничего не стоит. Уверена, ваша матушка гордилась бы вами.

Сестра Моника Джоан одобрительно похлопала его по плечу и встала.

Публика зааплодировала.

– Тишина в зале! – возопил пристав, пытаясь восстановить утраченный авторитет.

Судья вошёл, пробормотал: «Прошу садиться», и все сели, включая сестру Монику Джоан.

Представитель обвинения обратился к присяжным. Он перечислил имеющиеся факты и сказал, что вызывает в качестве свидетелей трёх ювелиров, лишившихся драгоценностей, и восемь торговцев, с прилавков которых были украдены вещи, а также психиатра, обследовавшую обвиняемую и сделавшую заключение о её вменяемости.

Ювелиры были надёжными свидетелями. Первый, мистер Самюэльсон, сообщил, что унаследовал дело от отца. Старинные жемчужное ожерелье и бриллиантовое кольцо были частью его состояния. Четыре года назад они пропали. Мистер Самюэльсон сообщил в полицию, но драгоценности так и не нашлись. Недавно, однако, его попросили опознать пропавшие украшения.

Обратившись к архивам, мистер Самюэльсон определил, что это его ожерелье и его кольцо.

Второй ювелир сообщил, что сестра Моника Джоан пришла к нему в магазин три года назад и попросила показать разные безделушки – брелоки, подвески и прочее. В этот момент его позвал другой покупатель, и ювелир оставил сестру без присмотра, будучи уверенным в том, что монахине можно доверять. Однако помощник сообщил ему, что увидел, как старушка взяла с прилавка какую-то мелочь и спрятала её в карман. Они отвели сестру Монику Джоан в подсобку, где она отдала им крошечную подвеску стоимостью около двух шиллингов. Ювелир сообщил, что забрал подвеску и сказал сестре, что в этот раз не будет вызывать полицию, но больше её в магазин не пустит.

Затем показания давал помощник ювелира. Он подтвердил всё вышесказанное и опознал сестру Монику Джоан. Он сказал, что с того дня в магазине её не видели, но она бродила по другим лавочкам в округе. Молодой человек заключил, что она, по-видимому, помнила о запрете, а значит, не страдала от старческого слабоумия или потери памяти.

Сестра Моника Джоан продолжала вязать, не выказывая ни малейшего интереса к происходящему вокруг. Сестра Джулианна, напротив, выглядела так, будто сейчас расплачется.

Вслед за этим вызвали торговцев – разношёрстную группу из семи мужчин и женщины. Один из них уверенно взошёл на свидетельскую кафедру и сообщил, что его зовут Килька Краб.

– Назовите ваше имя, пожалуйста.

– Ну, все меня кличут Килькой. Фамилия-то у меня Краб, так что оно само напрашивается, верно?

– Какое имя вам дали при рождении?

– Катберт.

Торговцы зашлись от смеха, но судья утихомирил их.

– Опишите ваш род занятий.

Килька уцепился большими пальцами за проймы своего яркого жилета и побарабанил указательными по груди.

– Я деловой человек, знаете. Управляю своей компанией. С четырнадцати лет, прерывался только на войну. Там я служил в торговом флоте. Жуткое дело – война. И воду я никогда не любил.

В нас попал снаряд, и сотни людей потонули. Так и слышу, как они зовут на помощь, бедняги. А ещё мы как-то…

– Мистер Краб, суд был бы счастлив услышать ваши воспоминания, но давайте всё же вернёмся к делу сестры Моники Джоан. Вы предприниматель, так?

– Да, сэр, торгую на рынке. У меня есть свой воробей, ну так я и работаю.

– Вы хотите сказать, что торгуете воробьями? – перебил его судья.

– Нет, милорд, это мы так зовём наши стойки на рынке.

– Понятно, – судья что-то записал. – Продолжайте.

– Я торгую всякими дамскими штучками, и эта монашка пришла ко мне, и не успел я моргнуть глазом, как она прихватила пару катков, упрятала их в карман и давай вожжать, да так споро, как дерьмо с палки валится. Я сам не мокрый деверь, но так всё и было. А потом я рассказал всё своей малой пичуге, так она объявила меня лжецом и пригрозила оттаскать за курощуп, ежели я ещё назову сестру Монику Джоан спиртовкой. Очень она её любит. Так я никому ничего и не сказал.

Задолго до окончания этой речи судья отложил ручку и перестал записывать.

– Кажется, нам нужен переводчик, – сказал он.

– Я помогу, милорд, – вмешался пристав. – Моя мать была из кокни, и я с детства говорю на этом рифмованном наречье. Мистер Краб засвидетельствовал, что видел, как сестра Моника Джоан взяла пару платков – «катки» и «платки» рифмуются – и бросилась бежать, или «вожжать», как он выразился, и притом очень быстро, как… ну, да впрочем, тут мне нет нужды продолжать, милорд, это уже непристойно, да вы и сами всё поняли.

– Начинаю понимать. Крайне образно. Но при чём здесь его деверь и какие-то птицы?

– «Я сам не мокрый деверь», милорд, это крайне распространённое выражение. Оно значит «Я сам не мог поверить». Мистер Краб не мог поверить увиденному.

– Я весьма обязан вашей образованности, пристав. Но на этом показания мистера Краба не закончились, а их надо зафиксировать.

Пристав выпрямился, преисполненный чувством собственной важности. Все взгляды были обращены к нему.

– Мистер Краб сказал, что сообщил супруге о случившемся. Для супруги у кокни есть несколько условных обозначений: «мокрая пичуга», «подпруга» или «умер с перепуга», например. А жена объявила его лжецом и пригрозилась оттаскать за чуб, или же «курощуп», если он ещё раз назовёт сестру Монику Джоан воровкой – или, как выразился мистер Краб, «спиртовкой».

– Теперь всё ясно. Благодарю, пристав.

Судья повернулся к Кильке.

– Этот перевод верен, мистер Краб?

– О да, да. Ад и скверна.

– Я так понимаю, что это значит… «всё верно»?

Явно довольный собой судья улыбнулся Кильке и сделал знак представителю обвинения продолжать.

– Когда это произошло?

– Ну где-то с год назад.

– И вы никому не говорили?

– Нет уж, я не тупой. Тут бы такая свара началась, чертям бы тошно стало. Да и оно мне надо, без куафюры остаться?

Судья вздохнул и посмотрел на пристава.

– Мистер Краб никому ничего не сообщил, милорд, так как опасался ссоры с женой и боялся, что она выдерет ему волосы.

– Всё верно, мистер Краб?

– Между прочим, у неё хватка как у восьминога, ежели уж возьмется, то ходить тебе лысым, как билярный бар!

– Мистер Краб, мы говорим о точности перевода пристава, а не о способностях вашей жены.

– А, да, всё он верно говорит.

– Благодарю, мистер Краб. Пристав, будьте любезны слушать, что говорит свидетель, и при необходимости переводить.

– Конечно. Милорд.

– Почему вы молчали год, а сейчас заговорили? – спросил представитель обвинения.

– Да услышал тут, как мои дружки видели то ж самое, как эта старая сорока ходит по рынку, тащит какую-то мелочь и убегает. Ну мы и пошли к укропам, а нас и привели в обсосут-и-завернут.

– Я всё понимал, пока не появился укроп, – вмешался судья. – Пристав, будьте добры, поясните смысл последнего предложения.

– Укроп, милорд, рифмуется со словом «коп», которым на жаргоне называют полицейских. А «обсосут-и-завернут», милорд, они называют суд, куда в итоге и попали.

– Благодарю, – судья повернулся к мистеру Крабу. – Так если вы так зовёте полицейских и суд, кто же у вас судья?

– Сэр Бадья, милорд.

– Хм. Ну что ж, могло быть хуже. Какая-нибудь куча гнилья, например, или что-то в этом духе. Ну что, по-моему, мы неплохо справились. У вас ещё есть вопросы?

– Нет, милорд.

Килька Краб покинул свидетельскую кафедру, и на его место взошла торговка, которая сообщила, что видела, как сестра Моника Джоан стащила у неё с прилавка три вышитых шёлковых платка и спрятала их под наплечником.

– Я тогда, в общем, ничего и не сделала. Сестёр-то в округе все знают и уважают, да и они мне когда-то жизнь спасли, а платки эти стоят по шиллингу, ну я и подумала: не из-за чего шум подымать, верно? Я рассудила: бедная старушка, совсем уж крышей поехала, да и забыла, но когда остальные заговорили, что она тут у всех ворует, я решила, что пойду в полицию вместе со всеми. Мы ж тут работаем, в конце концов, а кража есть кража, и всё равно, кто на это пошёл. Мы себе никаких сентиментальностей позволить не можем, нет уж.

Остальные торговцы рассказали примерно то же самое: они видели, как сестра Моника Джоан ворует у них те или иные мелочи. Наконец вызвали торговца, который выступил инициатором разбирательства. Он сообщил, что заметил, как сестра Моника Джоан взяла и спрятала детский браслет, а когда он к ней обратился, то швырнула браслет на прилавок и ушла. Затем ещё пятеро людей сообщили под присягой, что были свидетелями этой сцены.

Перспективы сестры Моники Джоан выглядели довольно мрачно, но она, казалось, совершенно не беспокоилась – как будто происходящее не имело к ней никакого отношения. Она тихо вязала, периодически пересчитывала петли и делала записи на карточке. Временами она благодушно улыбалась сестре Джулианне, которая, напротив, пребывала в смятении.

На этом заседание закончилось, и судья отпустил нас до десяти часов следующего утра.

На второй день представитель обвинения вызвал психиатра. Та заявила, что обследовала сестру Монику Джоан и не обнаружила никаких признаков старческого слабоумия или умственных нарушений. Память у неё была ясная, и она прекрасно отличала хорошее от плохого. В завершение своих показаний психиатр заявила, что с точки зрения медицины сестра Моника Джоан осознавала, что делает, и должна нести ответственность за свои поступки.

Врач-терапевт был настроен менее уверенно. Он согласился с вышесказанным, но всё же считал, что картина неполна. Он сомневался, что сестра Моника Джоан может отвечать по закону, хотя и не мог точно объяснить почему. В итоге он сказал, что суду следует опираться на мнение специалистов, и сел рядом с психиатром.

На кафедру свидетелей вызвали сэра Лоримера Эллиотт-Бартрама. Сестра Моника Джоан подняла глаза от вязания, поймала его взгляд и чарующе улыбнулась, после чего скромно потупилась.

Представитель защиты задал первый вопрос:

– Можете ли вы утверждать, что, согласно результатам обследования, сестра Моника Джоан полностью вменяема?

Для пущего эффекта сэр Лоример долго молчал, прежде чем ответить. Присяжные заинтересованно подались вперёд.

– Это крайне занятный вопрос. Я сам много ломал над ним голову в последнее время. По здравом размышлении, опираясь на наработки Шмеллингворси и Шмитцельбурга по данному вопросу, а также на публикации Кракенбейкера, Коренского и Кокенбуля в «Ланцете», я пришёл к выводу, что вменяемость – лишь плод нашего воображения.

– К чему это он клонит? – прошептал терапевт.

– Придумывает на ходу, – пробормотала психиатр.

– Тишина в зале суда! – провозгласил судья. – Сэр Лоример, прошу пояснить присяжным вашу позицию. Плод воображения?

– И никак иначе. Господа присяжные, кто из вас с уверенностью возьмётся засвидетельствовать вменяемость своего друга? Кто из нас может взглянуть на свою дражайшую жену и определить, что она в здравом уме.

Присяжные записывали, покачивая головами.

– Возможно, вы тогда могли бы сказать, что обвиняемая страдает от деменции? – предположил адвокат защиты.

– Разумеется, нет, – возмущённо ответил сэр Лоример. Он сам был немолод и избегал любого упоминания старческого слабоумия. – Я слышал показания психиатра и хотел бы заметить, что адекватная сенсорная перцепция не может служить отражением объективной реальности, поскольку обусловлена и сформирована множеством индивидуальных факторов – как чувственных, так и внечувственных. На мой взгляд, психиатры сами создают проблемы, которые затем предлагается решать.

– Не могли бы вы пояснить свою мысль, сэр Лоример?

– Конечно. Психиатрам, как и всем нам, приходится зарабатывать на жизнь. Один и тот же симптом можно рассматривать в терминах как социологии, так и терапии. Если не вмешиваться, большинство людей способны сами справиться со своими трудностями. Если же они верят, что их проблемы решит кто-то другой, горести начинают экспоненциально умножаться.

– Мерзкий старый лицемер, – прошипела психиатр.

– Я читал ваше крайне впечатляющее заключение, сэр Лоример, – продолжал адвокат защиты. – Особенно меня потрясли отсылки к синдрому Корсакова. Не могли бы вы просветить присяжных на этот счёт?

– С лёгкостью. Особенностью психоза Корсакова является то, что фиксации воспоминания может предшествовать своего рода ослабление, препятствующее адекватной интерпретации происходящего. Удержание воспоминаний в краткосрочной и долгосрочной перспективе может отличаться, тогда как их воспроизведение может быть как осознанным, так и стихийным.

– Он несёт подобную чушь ещё с 1910 года, – не удержалась психиатр. – Давно пора лишить его лицензии. Интересно, Генеральный медицинский совет Великобритании в курсе?

– Тишина! – призвал судья. – Прошу, сэр Лоример, продолжайте.

– Зачастую опыт может быть полезен в качестве ключа к разгадке психологических симптомов. В связи с этим фактор субъективного опыта, определяющего генезис психологических симптомов, обладает этиологической значимостью в их происхождении.

– А это типичный пример трёх П, – заметила психиатр.

– Трёх – чего? – переспросил её коллега.

– Трёх П: Плохо Переваренной Пурги.

Представитель обвинения встал:

– Могу я узнать, какое отношение это всё имеет к краже ценных украшений?

– Вот именно! – зашумели ювелиры.

– Тишина в зале суда! Сэр Лоример, при всём уважении к вашим заслугам в области душевного здоровья, я не могу не задать себе тот же вопрос.

– Сестра Моника Джоан – леди выдающегося ума, обладающая плодовитым воображением, – продолжал сэр Лоример. – Она выросла в роскоши. Мысленные связи с детством у неё очень сильны. Раз вышло так, что у неё обнаружили ценные вещи, я не сомневаюсь, что, в соответствии с синдромом Корсакова, леди сочла, что эти украшения принадлежали её матери.

– Её матери!

– Я именно это и сказал.

– Не верю ни единому слову, – прошептала психиатр. – Это она его научила. Говорю же, она отлично соображает.

– Если он прав, это действительно признак деменции, – пробормотал её коллега.

– Чушь. Старуха знает, что делает.

– Впечатляющая теория, сэр Лоример, – заметил представитель обвинения. – Я бы даже сказал, затейливая. Однако она не приближает нас к пониманию того, как именно драгоценности оказались у сестры Моники Джоан. Есть ли у вас какие-либо версии, сколь угодно затейливые, на этот счёт?

– Нет.

– Больше вопросов не имею, милорд.

Сестра Моника Джоан продолжала вязать, время от времени бормоча что-то себе под нос и делая пометки в карточке. Сэр Лоример сошёл со свидетельской кафедры, и она улыбнулась ему. В половине пятого судья отпустил нас до десяти часов следующего утра.

На третий день показания должна была давать сама сестра Моника Джоан, и в зале собралась толпа. Обвиняемая спокойно ожидала, пока её вызовут, всё так же погружённая в вязание, и время от времени говорила что-то сидящей рядом сестре Джулианне.

В зале появился пристав и для начала подошёл к монахине и прошептал:

– Мадам, пожалуйста, вы не могли бы встать, когда я объявлю: «Встать, суд идёт»?

Сестра Моника Джоан любезно улыбнулась.

– Разумеется, – ответила она и поднялась вместе со всеми.

Заседание открыл представитель обвинения.

– Прошу вызвать для дачи показаний сестру Монику Джоан ордена Святого Раймонда Нонната.

Зал оживился, и присяжные заинтересованно подались вперёд.

Сестра Моника Джоан встала. Она свернула вязание, воткнула спицы в клубок и протянула сумку с рукоделием сестре Джулианне.

– Дорогая, запомните, пожалуйста, как сделать пятьдесят шестой ряд: одну петлю снимаем, две провязываем вместе как лицевую, потом четыре изнаночных, одну снимаем, три изнаночных, следующие две вместе провязываем лицевой и протягиваем провязанную петлю через снятую – а потом всё заново.

– Конечно, дорогая, – ответила сестра Джулианна и сделала пометку в карточке.

– Я сказала «четыре изнаночных, одну снимаем, три изнаночных, следующие две вместе провязываем лицевой и протягиваем провязанную петлю через снятую»?

– Именно так.

– Я ошиблась: три изнаночных после протянутой, а не до.

– Конечно, так гораздо логичнее.

– Прошу прощения, вы решили вопрос с вязанием? – поинтересовался судья.

– Да, милорд.

– Тогда, возможно, следует начать слушания.

Сестра Моника Джоан проследовала на кафедру свидетелей. Она держалась совершенно спокойно и великолепно выглядела в чёрном одеянии и белом чепце. На её губах играла лёгкая улыбка, глаза шкодливо поблёскивали. Она обожала находиться в центре внимания.

Допрос начал представитель обвинения.

– В полицейском отчёте говорится, что украшения были найдены в вашей сумке для рукоделия. Это заявление соответствует истине?

Сестра Моника Джоан посмотрела на присяжных, затем – на галерею для зрителей. Потом она повернулась к судье и загадочно приподняла бровь. Все следили за её движениями, словно заворожённые.

Голос её звучал звонко.

– Истина. Вечная загадка. «Что есть истина?» – вопрошал Пилат. Человечество ищет ответ на этот вопрос уже многие тысячи лет. Как бы вы определили истину, молодой человек?

– Здесь я задаю вопросы, сестра, а не вы.

– Но это совершенно естественный вопрос. Прежде чем выяснять истину, надо дать ей определение.

Представитель обвинения решил пойти ей на встречу.

– На мой взгляд, истина – это верное изложение фактов. Такое определение вам подойдёт?

– Вы изучали Аристотеля? – спросила сестра Моника Джоан.

– Немного, – скромно ответил её собеседник.

– Истина… Истина – это движение неизбывной мощи, внутри которой и скрывается божественная истина. В глубинах космоса материя беспрерывно перерождается в небесные тела, трансформируется в скорость света и исчезает из поля нашего зрения. Можно ли считать верным изложением фактов то, что ускользнуло из поля нашего зрения?

– Я не учёный, сестра, я юрист, и мой вопрос касается найденных у вас драгоценностей.

– Ах да, драгоценности. Звёзды есть небесные драгоценности. Но являются ли они фактом? Истинны ли они, или химеричны? Видим ли мы звёзды? Нам кажется, что видим, но это не так: мы видим, каким был их свет много лет назад. Назвали ли бы вы звёзды верным изложением фактов, молодой человек?

– Видите, она мыслит бессвязно, – прошептал терапевт.

– Она умна и сознательно пытается запутать дело, – тихо ответила психиатр.

– Тишина в зале суда! – вмешался судья. – Сестра, мы собрались здесь, чтобы разобраться с украденными украшениями, а не для обсуждения метафизики. Пожалуйста, отвечайте по сути дела.

Сестра Моника Джоан повернулась к судье.

– Суть? Но что есть суть? Эйнштейн утверждает, что суть всего – это энергия. Существенны ли эти украшения по своей сути? Заключена ли в них энергия, летящая со скоростью света за пределы нашего сознания? Являются ли они живой материей, живой энергией, обходящей Землю в ночь апрельского полнолуния, или это всего лишь сухие и безжизненные комья глины, как говорится в полицейском отчёте?

Хотя сестра Моника Джоан обращалась к судье, голос её звенел на весь зал. Она выразительно повела рукой в сторону присяжных, которые слушали как околдованные, хотя и не понимали ни слова.

– Но как к вам попали эти украшения? – спросил представитель обвинения. Она сердито обернулась.

– Я не знаю, молодой человек! Я не ясновидящая, я всего лишь скромный искатель вечных истин. Эти драгоценности, которыми все так заинтересовались, обладают собственной судьбой, собственным сознанием и своей энергией. Когда атом возбуждается, он создает магнитные поля. Вас не учили этому в школе, молодой человек?

Представителю обвинения уже было под пятьдесят, и он явно перестал понимать, что происходит.

– Нет, мадам, этому в школе меня не учили.

– Вас не учили, что всякая материя подчиняется законам гравитации?

– Сестра, я разбираю дело об украденных украшениях. Вы хотите сказать, что украшения переместились из ювелирных лавок в вашу сумочку благодаря гравитации или магниту?

– Не знаю. Я не ясновидящая. Лишь Господу известны все истины. Вопросы, извечные дурацкие вопросы. Вы утомили меня своими вопросами, молодой человек. Неужели в моём возрасте не положен отдых?

Сестра Моника Джоан подняла руку к лицу и чуть пошатнулась. В зале ахнули.

– Можно присесть? – пробормотала она, и к ней подбежал пристав со стулом. Она слабо улыбнулась. – Вы так добры, так бесконечно добры… бедное моё сердце. Благодарю вас, милорд.

У вас есть ещё вопросы?

– Вопросов больше нет, – сказал представитель обвинения.

Сестра Моника Джоан произвела на всех хорошее впечатление. Хотя большинство присяжных не поняли из её речей ни слова, её искренность и убедительность действовали завораживающе. Возраст и хрупкость вызвали у них сочувствие. Казалось вероятным, что вердикт будет «невиновна».

Судья распустил собрание до двух часов дня.

Дневное заседание открыл представитель защиты.

– Сестра, вы удобно сидите?

– Вполне, благодарю.

– Постараюсь не утомлять вас своими вопросами.

– Вы очень добры.

– Согласно вашему утверждению, вы не знаете, как эти драгоценности оказались у вас.

– Не знаю.

– Но они вам принадлежат?

– Мне ничего не принадлежит.

– Ничего?

– Ничего. Я отказалась от всего имущества, приняв сан. Мы даём обет нестяжательства.

– То есть вы не можете ничем владеть?

– Нет.

– И эти драгоценности никогда вам не принадлежали?

– Никогда.

– Так как они оказались у вас в сумке? – влез представитель обвинения.

Представитель защиты пришёл в ярость:

– Милорд, я протестую! Цель этого вмешательства – запугать подозреваемую. Я сам намеревался затронуть эту тему, но не так агрессивно, как наш просвещённый коллега!

Судья согласился с этим возражением, но всё же участливо поинтересовался:

– Сестра, если вы монахиня и ничем не владеете, можете ли вы пояснить, как в вашей сумке оказались эти украшения?