Теряя сына. Испорченное детство Камата Сюзанна

– Ему приходилось убивать на войне. Он рисовал свое раскаяние.

Я обернулась и увидела мужчину с бородкой. Он был всего на пару дюймов выше меня. Я подумала, что его кожаный пиджак был бы мне как раз впору. Он стоял так близко, что я почувствовала запах его мыла, сигарет и мятной жевательной резинки.

– Вы говорите по-английски? – спросила я.

– Да. Я жил в Сан-Франциско, когда был студентом.

– Интересуетесь живописью?

– Как и вы. – Он протянул руку с ухоженными ногтями. – Юсукэ Ямасиро.

– Джил Паркер. Приятно познакомиться.

Он внимательно посмотрел на меня, будто хотел запомнить мое лицо. Я не привыкла, чтобы меня так разглядывали, и мне стало неловко, но я выдержала его взгляд. В том доме, где я снимала квартиру, было довольно много неженатых мужчин, но они всегда прятали глаза, когда встречались со мной на лестнице, и не отвечали на мои приветствия. А этот мужчина меня не боялся. Ну, он ведь жил в Соединенных Штатах. Наверно, даже встречался с американками.

Оставшуюся часть выставки мы обошли вместе. Я смотрела, Юсукэ комментировал. Изредка он касался ладонью моих лопаток, направляя меня в нужную сторону. Мне нравилось чувствовать его пальцы на моей спине. Я ненароком дотронулась до его руки. Потом он предложил пойти куда-нибудь выпить кофе. Я согласилась.

Когда Юсукэ спросил, как я оказалась в Японии, я ответила, что из-за Блондель Мэлоун. Мы обе выросли, рисуя сады Южной Каролины, хотя она родилась в девятнадцатом веке. Мэлоун уехала из Колумбии в поисках новых впечатлений, которые можно было бы перенести на холст, а я жила в том же районе, где когда-то жила она, и любила бродить рядом с ее бывшим домом. Я представляла ее на медленном, как улитка, пароходе, плывущем в Иокогаму, и думала, что когда-нибудь тоже буду сидеть в широкополой шляпе перед мольбертом в тени огромной Фудзиямы и рисовать все, что вижу. Как и ей, дети будут приносить мне нарциссы и цветущие ветки вишни. А мужчины будут умолять выйти за них замуж, но я всем буду отказывать во имя искусства.

– Вы и сейчас думаете так же? – спросил Юсукэ. Он сидел напротив меня, свободно закинув руку на спинку дивана. Зубы у него были ослепительно-белые.

– Да нет, пожалуй, – сказала я. – Наверно, было бы неплохо когда-нибудь выйти замуж.

Он задержал свой взгляд на мне еще на секунду, затем положил в кофе кусочек сахара и стал его размешивать.

– Хотелось бы взглянуть на ваши картины. У меня есть небольшая галерея. Возможно, я смог бы устроить вам выставку.

У меня не было столько работ, чтобы хватило на целую выставку, но пару хороших рисунков можно было выбрать. В любом случае, я не собиралась упускать такую возможность.

– Почему бы и нет? Когда?

– Завтра вечером вас устроит?

Я обещала маме Морите подменить одну из ее девушек. Будет нехорошо, если я вдруг откажусь.

– Э… завтра не получится.

– У вас свидание? – Он слегка улыбнулся. – Кем вы работаете? Преподаете английский язык?

Я бы предпочла не рассказывать ему о хостес-клубе. Я знала, как многие мужчины смотрят на женщин, работающих в ночных заведениях. Не хватало только, чтобы он подумал, что я легкого поведения. Но в то же время врать мне тоже не хотелось. Оставалось только надеяться, что пребывание в Америке прибавило его взглядам либеральности. Я рассказала ему о «Ча-ча-клубе».

Он слегка нахмурился, но, посмотрев на меня, улыбнулся.

– Тогда послезавтра?

– Отлично.

Обычно по четвергам в «Ча-ча-клубе» довольно спокойно, но в тот день у нас все столики были заняты.

Мама Морита направила Веронику – красивую филиппинку с глазами газели и мальчишескими бедрами – и меня к столику бизнесменов из международной фармацевтической компании. Галстуки они уже распустили. Было видно, мы не первая гавань, куда они заплыли в этот вечер.

Один из них все время распоряжался – наверное, это был начальник. Он потребовал бутылку «Джека Дэниэлса», которую оставил в баре, и мама Морита принесла ее на лакированном деревянном подносе. Вероника разливала напитки и зажигала сигареты. Затем он приказал принести список песен, и мама Морита подала ему книжку, хотя она лежала на столе прямо у него под носом.

Вся эта суета длилась довольно долго, и я не сразу обратила внимание на хмурого мужчину, сидевшего рядом со мной. Он не курил и почти не пил. Оставив стакан на столе, он молча смотрел, как тают в нем кубики льда.

– Арахис? – Я протянула ему блюдце, чувствуя себя виноватой. Я ведь должна была заботиться о том, чтобы ему не было скучно.

– Нет, спасибо, – ответил он по-английски. – Нет аппетита.

Его дружки к нему особо не лезли. Может, он всегда так себя ведет, и они привыкли. К тому же они были заняты – выбирали песни для караоке. Скоро начнут исполнять.

– Вам здесь не очень нравится? – спросила я.

Он не понял, что я сказала, и я, как могла, повторила свой вопрос по-японски.

– Сегодня у моей дочки день рождения, – сказал он, не отрывая взгляда от стакана.

Я удивилась, почему это так его печалит, и спросила:

– Вы хотели провести этот день с ней?

– Конечно, – сказал он. – Но это невозможно.

Было только девять часов.

– Ну, вы могли бы пойти домой прямо сейчас, – сказала я. – Ваши друзья уже так пьяны, что, скорее всего, даже не заметят вашего ухода.

Он посмотрел на своих товарищей. Щеки у них раскраснелись, глаза превратились в узкие щелочки. Один лез к Веронике, но она его успешно отталкивала. Она худая-прехудая, но сильная.

– Вы не понимаете, – сказал он. – Моя дочь живет с моей бывшей женой. Она считает, что я умер.

– Почему?

– Моя жена так ей сказала. Она захотела начать все с начала – будто меня вообще не было в ее жизни.

Я попыталась сообразить, как такое возможно, но без особого успеха – я уже тоже опрокинула пару порций виски.

– Разве у вас нет права на посещение? Вы же можете видеться с ней – в выходные или во время каникул?

Он хмыкнул.

– Да-да, я видел голливудские фильмы. Это вам не Америка, где люди разводятся и остаются лучшими друзьями. В Японии нет такого понятия, как совместная опека. У нас разводятся, а потом матери настраивают детей против отцов, которые изо всех сил старались поставить их на ноги.

– Простите, – тихо сказала я. – Может, вам стоит выпить?

Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию – слегка замусоленную, с загнутыми уголками. Но лицо девочки было хорошо видно. Большие глаза, торчащие хвостики на голове, щербатая улыбка из-за выпавшего переднего зуба.

– Красивая, – сказала я, хотя на самом деле ничего особенного в ней не было. Обычный ребенок.

Он угрюмо кивнул, положил фотографию обратно в карман, затем встал и ушел из клуба. Послушался моего совета.

Один из его дружков заливался про свидание в отеле у реки. Остальные отхлопывали ритм. На ушедшего они не обратили никакого внимания.

Видимо, я не очень хорошая хостес, раз не могу сделать так, чтобы посетителю было хорошо в клубе. Но с другой стороны, у него свои проблемы. Я посидела немного, размышляя о своих профессиональных качествах, затем тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и стала хлопать вместе со всеми. Налила виски, зажгла сигарету, смахнула руку с колена.

Уголком глаза я заметила, как открылась дверь. В клуб вошел какой-то мужчина. Он сделал несколько нерешительных шагов – это явно был не завсегдатай. Я обернулась и покраснела.

Возле барной стойки стоял Юсукэ и разговаривал с мамой Моритой. Он выглядел великолепно в шелковом клетчатом пиджаке и брюках цвета хаки. Приятное разнообразие по сравнению с темно-синим полиэстером, который окружал меня каждый вечер. В его присутствии «Ча-ча-клуб» выглядел еще более жалким, чем обычно.

Мама Морита кивнула и указала в мою сторону.

Она наверняка рада, что я привела нового посетителя. Я смутилась, но все же была немного горда собой.

Сидеть было негде. Мама Морита принесла пару стульев и поставила их так, чтобы нам достался угол чужого столика.

– Ну, – сказала я, – ты все-таки меня нашел.

– Неплохое место, – сказал он, оглядывая клуб.

Я не поняла, серьезно он говорит или иронизирует.

– Это я нарисовала, – сказала я, указав на серфингистов на стене. Надо было его опередить, пока он не начал разносить картину в пух и прах.

Он внимательно изучил рисунок: три фигуры на фоне прибоя, безлицые, словно японские призраки.

– Неплохо, – сказал Юсукэ. – Как случилось, что твоя работа висит в этом клубе?

Я рассказала, как получила этот заказ. Мама Морита заплатила мне пятьдесят тысяч иен. Ровно столько я отдавала в месяц за квартиру. И еще она намекнула, что, может быть, закажет еще одну картину. Подарок на день рождения дочери. Что-нибудь, что можно повесить в гостиной.

– Ты могла бы получить больше, – сказал он. – По крайней мере вдвое.

Может, и так. Это ведь был период, когда люди могли выложить целое состояние (пусть и небольшое) за картину Ван Гога или Моне. Искусство тогда было на подъеме, а у людей были свободные деньги. Я каждый вечер видела, как они летели на ветер, вернее, лились от заката до рассвета вместе с импортной выпивкой.

– Послушай, тебе ведь не обязательно тут работать, – сказал он. – Если ты можешь так писать, тебе надо уходить отсюда.

Мне тогда не пришло в голову, что у него могут быть свои причины, чтобы так говорить. Я не подумала, что ему, может быть, было бы неприятно встречаться с хостес. Мне так понравилось то, что он сказал обо мне, что я не обдумала его слова хорошенько. У меня появилось ощущение, что как художница я стою гораздо больше, чем считала до этого. Я чуть придвинулась к нему, и наши колени соприкоснулись.

Он секунду смотрел на меня, затем отодвинулся.

– Увидимся завтра, – сказал он и встал. Подошел к бару, достал бумажник и расплатился. Я расстроилась. Он не притронулся к напиткам, не притронулся ко мне. Видимо, как хостес я никуда не гожусь.

1997

Сейчас вечер. Прошло всего несколько часов с тех пор, как я сидела в парке и ждала своего сына. Я ем фрикасе и думаю о Кее. На мне черный шелковый костюм, в котором я пойду на работу. Я надевала его позавчера и до сих пор не постирала. Он пахнет сигаретами, хотя и висел на балконе. На ярлычке написано «только сухая химическая чистка», но мне жалко денег. Завтра постираю в раковине. Ничего с ним не будет. Я вспоминаю, как блестели на солнце волосы Кея. И тут раздается звонок в дверь.

Я никогда не открываю, если никого не жду. Обычно даже не смотрю в глазок. У нас тут много коммивояжеров ходит. Продают все – от лифчиков до земляники. А еще мне, падшей иностранке, досаждают дети. Глазеют, кричат что-нибудь обидное. Пихают в щель для писем бумажки, тряпки, жвачку. Один раз даже засунули дохлую птичку.

Звонок не умолкал. Я считаю до десяти и зажимаю уши пальцами. Эрик бы позвал по имени. И я точно знаю, что это не он, – у него в это время йога. Он не стоит перед моей дверью, а выполняет асаны вместе с японскими домохозяйками.

Ага, теперь начали стучать. Дверь трясется. Я слышу шарканье, мерзкий мокрый кашель. Я понимаю, что это мужчина и он ищет меня.

Надо бы выключить свет, но, если он его уже заметил, это может меня выдать. Жду, затаив дыхание. Удары прекратились, шаги удаляются. Открываются и закрываются двери лифта. Кабина загудела, спускаясь. Мой незваный гость едет на первый этаж. Автомобильная дверь – открылась, захлопнулась. Шум заведенного двигателя.

Аппетита как не бывало. Выбрасываю остатки фрикасе в мусорное ведро. Чищу зубы. Крашу губы в вызывающий алый цвет.

Сегодня я поговорю с Вероникой. Она лучше, чем кто-либо другой, понимает ту боль, которая разрывает меня изнутри.

Вероника сама не видела сына уже три года. Он остался в Маниле, а она уехала в Японию, чтобы зарабатывать денег на его воспитание. Отцом мальчика был американский морской пехотинец, простой парень из Кентукки. Он женился на Веронике, но вскоре вернулся в Америку, оставив дочь и ребенка на Филиппинах. Больше Вероника о нем ничего не слышала.

Мальчик живет с бабушкой. Она посылает дочери фотографии, и Вероника показывает их, когда у нас в клубе посвободнее. Красивый черноглазый мальчишка. Переднего зуба нет. Иногда они разговаривают по телефону, и на следующий вечер Вероника приходит на работу с сильно напудренным носом и красными глазами.

Размышляя о Веронике, я иду на работу. Мне удается не думать об угрожающем стуке в дверь. Пока я дошла до клуба, совсем успокоилась. По крайней мере, могу нормально дышать.

Год назад, увидев меня на пороге, мама Морита взяла меня обратно. «Ты мне как дочь», – сказала она и обняла меня. Объятия – чрезвычайно редкое явление в Японии. Я тогда висела на маме Морите не меньше пяти минут.

Я все ей рассказала: что я давала частные уроки английского языка и сначала учеников было много, но потом все разбежались; что мне нечем платить за квартиру и меня могут выгнать; что мой холодильник давно пуст. Нет, буфет у меня был под завязку забит жестянками со «Спагетти-Оу», любимой едой Кея, – но я берегла их как зеницу ока и чуть ли им не поклонялась. «Ты можешь выйт и уже сегодня вечером», – сказала мама Морита и похлопала меня по руке. Ее тяжелые кольца стукнули по моим пальцам.

И вот, год спустя, я все еще здесь, по-прежнему работаю хостес.

Остальные девушки уже собрались. Расселись кто где – на высоких мягких стульях перед стойкой, на диванах. По виду – гарем, да и только. Вероника, в ципао с пионами, сидит рядом с Бетти и красит ей ногти. Как было бы здорово запереть двери, налить чего-нибудь не очень крепкого и проболтать всю ночь, не чувствуя на бедрах пальцев пьяных бизнесменов, не ощущая их вонючего дыхания.

Только я об этом подумала, как дверь открылась и в клуб зашел первый посетитель.

Все сразу замолкают. Слышится судорожный вдох. Мама Морита с лучшей из своих дежурных улыбок спешит к двери.

На мужчине яркая гавайская рубашка. Руки полностью покрыты татуировками. Волосы выбелены перекисью, в углу рта блестит золотая зубочистка. Глаз не видно – он в темных очках. Впору рассмеяться, потому что он выглядит как карикатура на японского гангстера. Но я не смеюсь, потому что почти сразу же понимаю, что он пришел по мою душу.

– Джил, пожалуйста, составь компанию этому джентльмену. – Мама Морита берет его под руку и ведет к моему столику. Кивает одной из хостес, и та собирает поднос с выпивкой и арахисом.

Я знаю, что здесь я в относительной безопасности. Мама Морита следит за нами, да и вокруг полно девушек. Я сажусь и жду, когда он заговорит.

Он не собирается разговаривать о погоде.

– Я слышал, ты докучала сыну Ямасиро.

Он использует слово «тёнан» – старший сын, наследник.

– Он и мой сын тоже, – говорю я. Мне следовало бы испугаться, но я будто попала в малобюджетный детектив. Ситуация настолько нелепая, что кажется, будто все это сон.

Мама Морита ставит перед нами стаканы с напитками, я беру свой и делаю глоток до того, как он потянулся к своему, – чтобы показать этому ублюдку, как мало я его уважаю. Смесь крепкая и сразу ударяет в голову.

– А у вас есть дети? – спрашиваю я.

Он не обращает никакого внимания на мой вопрос.

– Ты нелегально работаешь по туристической визе, – говорит он. Обводит взглядом бар, слегка задерживается на красавице Веронике, на Бетти с ее багряными ногтями. – И они тоже.

Угроза понятна. Он может сделать так, что меня депортируют, а клуб мамы Мориты прикроют. Но мне нельзя бояться.

Потому что мой сын находится у плохих людей. Я не хочу, чтобы он рос в этом доме.

Что ж, пока я буду соглашаться. Чтобы он хотя бы на время оставил меня в покое. Я склоняю голову, на глазах – фальшивые слезы.

–  Вакаримасита («понимаю»), – говорю я.

Он улыбается. Я могу полюбоваться целым набором серебряных зубов. Затем он залпом допивает свой стакан, шмыгает носом и уходит, не заплатив.

Никто не пытается его остановить.

1989

Мои серфингисты-супергерои все еще висят в клубе мамы Мориты. А дома у нее есть еще одна моя картина. На ней – маленькая девочка в костюме для Ава Одори, танцевального фестиваля, который проводится в Токусиме каждый год в середине августа. Мне кажется, она напоминает маме Морите о дочери.

Я сделала первый набросок по памяти, за несколько часов до того, как Юсукэ впервые пришел ко мне домой. Он должен был посмотреть мои рисунки – а я планировала его соблазнить.

Но и тогда я встретила его в джинсах и легком свитере. Единственной провоцирующей деталью были карминовые ногти на ногах. «Не надо путать меня с девушкой из бара, – думала я. – Там я не настоящая. Там я на работе».

В прихожей он поклонился и снял туфли. Он принес коробку импортных шоколадных конфет. Я не знала, что и подумать. Цветы или духи – это было бы не так двусмысленно. Возможно, он просто решил не рисковать – многим иностранцам не нравятся японские сладости из фасоли.

Юсукэ был в темном костюме из шершавой ткани и галстуке, полыхающем всеми оттенками красного. Вроде бы одет как для свидания, но, может, он и на работу так ходит. От него чуть-чуть пахло одеколоном. Приятный, слегка мускусный аромат.

– Добро пожаловать, – сказала я и указала ему на подушки, разложенные на татами. «Вот мы лежим на этих подушках и кормим друг друга трюфелями, – представила я. – Как в турецком серале». Но Юсукэ устроился по-японски, на коленях. Я села так же, напротив него.

Мое портфолио лежало рядом, только руку протянуть.

– У меня здесь мало законченных работ, – сказала я, – но много набросков. А в следующие выходные я поеду в Ариму. И набросков будет еще больше.

Блондель Мэлоун тоже ездила в Ариму. Я хотела как можно точнее повторить маршрут ее путешествия по Японии. Еще я планировала, пока не закончился срок стажировки, провести несколько дней где-нибудь рядом с Фудзиямой. И написать гавань в Иокогаме.

Арима известен своими горячими источниками. Блондель Мэлоун, воспитанная в строгих традициях, испытала шок, когда увидела купающихся голых мужчин. Не рассказать ли эту историю Юсукэ? Возможно, она его позабавит. Или покоробит. Я решила не рассказывать.

Извинившись, я встала, чтобы сделать чай. Я купила маленькую упаковку сливового чая – специально для сегодняшнего мероприятия. Тем временем Юсукэ перебирал мои рисунки. Когда мне показалось, что на одном он задержался, я украдкой заглянула в комнату, пытаясь понять, какой рисунок привлек его внимание.

Когда я вернулась, с подносом в руках, он уже отложил портфолио и рассматривал картину на стене.

– Твоя? – спросил он.

– Да. – На картине – прибрежная низина, которую затопляет при высоком приливе. У нас есть такие. Очень своеобразный пейзаж. – Когда я тоскую по дому, смотрю на нее и чувствую, что я в Южной Каролине.

– Красивое место, – сказал он.

Я стала рассказывать про дельфинов, про луизианский мох и про красивый кустарник лагерстремию. Но что-то в его глазах заставило меня замолчать.

– Тут у нас тоже очень красиво, – тихо сказал он. – Подожди, пока вишня не зацветет.

«Он хочет, чтобы мне понравилась Япония, – подумала я. – Может быть, он хочет, чтобы я здесь осталась?»

А затем он сказал то, что я мечтала услышать всю свою жизнь:

– На ноябрь у меня в галерее ничего не запланировано. Могу дать тебе ее под выставку.

Если бы он рассчитывал этой фразой затащить меня в постель, он бы добился своего. Но он не потянулся ко мне для поцелуя, даже не дотронулся. Мы пожали руки, сказали несколько вежливых фраз, выпили еще чаю, затем он попрощался и ушел.

На меня свалилось море работы. У меня больше не было времени разливать виски.

Пару недель спустя Юсукэ позвонил и пригласил меня в свою галерею. Это было уютное место, идеальное для небольшой вечеринки людей искусства или для поэтического вечера.

В тот день там была выставлена мебель, которую сделала американская художница из веток, выброшенных на берег и подобранных в лесу. Она собирала ветки вдоль реки Йосино и на пляжах на юге Токусимы и мастерила из них стулья, вешалки, столики и что-то вроде скульптур.

– Скоро ее все будут знать, – сказал Юсукэ. – А открыл ее я.

«Как и меня», – подумала я. Через несколько месяцев на этих стенах будут висеть мои серфингисты, танцовщицы, куклы-бунраку и дома с соломенными крышами. В углу я повешу только что законченную картину: пара белых цапель на рисовом поле. А на стене против входа – береговые скалы на закате: резкие углы, яркие цвета, пронзающий облака свет.

Я бродила по галерее, глазела на экспонаты и таблички с ценой, прикрепленные к стене рядом с каждым предметом. Все выставленные предметы были уже проданы.

– Городские жители, как правило, очень заняты и редко имеют возможность выбраться за город, – сказал Юсукэ. – Но для них все равно важна связь с природой. Сидя в таком кресле, они могут представить, что они в лесу. И при этом им не будут докучать комары.

– Красивые штуки, – сказала я и провела пальцами по идеально отшлифованной поверхности. – Напоминают икебану.

Каждое кресло было сделано по-своему, ни один элемент не повторялся.

Юсукэ кивнул. Ему, кажется, понравилось мое сравнение.

– Как твоя работа? Продвигается? – спросил он.

– Да, все отлично, – ответила я. – Думаю, я успею. – По правде говоря, я сильно нервничала. Боялась сесть в лужу. Но к тому времени я уже поняла, что японцы воспринимают мою работу с поправкой на то, что я иностранка.

Во времена Блондель Мэлоун американцы и европейцы сходили с ума по Востоку. В театрах ставили спектакли про гейш, писатели выбирали восточные страны в качестве места действия для своих романов. Даже музыка – «Мадам Баттерфлай», к примеру, – была заражена Японией.

А сейчас в Японии – век кока-колы, Мадонны и НБА. Я открыла для себя, что, хотя мишура Голливуда добралась до самых дальних уголков архипелага, японцы зачастую поклоняются звездам совсем не первой величины. В видеопрокате я видела целую полку, посвященную Фебе Кейтс, – а она снималась только в фильмах категории «Б».

Вкус японцев оставался для меня загадкой. Я надеялась, что им понравятся мои картины. Надо только, чтобы они их увидели.

– Один мой приятель работает в местной газете, – сказал Юсукэ, будто прочитав мои мысли. – За неделю-другую до выставки он возьмет у тебя интервью.

Я спокойно кивнула. Никто и никогда еще не брал у меня интервью.

Мы походили по галерее, а потом Юсукэ угостил меня ланчем. Потом он сказал, что ему нужно ехать к отцу – у него строительная фирма, и Юсукэ ему помогает. Он высадил меня на вокзале и уехал.

Я не видела Эрика с тех пор, как перестала работать в «Ча-ча-клубе», и поэтому слегка удивилась, когда он позвонил через несколько дней после моего похода в галерею.

– У меня послезавтра небольшая вечеринка, – сказал он. – Приходи.

Эрик устраивал праздник в честь Дня Колумба. Ну да, ему только дай повод.

Я подумала, не взять ли с собой Юсукэ, но вспомнила, что на выходные он едет в Токио, по делам отцовской строительной фирмы. Кроме того, у Эрика будут девушки из «Ча-ча-клуба». Такая компания могла ему не понравиться. В общем, я отправилась одна.

В День Колумба, часов в шесть, я надушилась и запрыгнула на велосипед – чудище с одной скоростью и скрипучими тормозами. По дороге купила бутылку божоле – Эрик сказал, что будет делать мясо на гриле.

Регги было слышно за два квартала. Как и женский смех. Подъехав ближе, я почувствовала запах горящих углей и жареного мяса.

Вечеринка происходила на автомобильной стоянке перед домом, где жил Эрик. У него была квартира на первом этаже. Магнитола и гриль стояли прямо на асфальте. Молодые японки, очень загорелые и одетые как хиппи танцевали под музыку. Я решила, что это подружки Эрика по серфингу. Другие, бледные, с мышиного цвета волосами, – наверно, его знакомые по школе «Хэппи инглиш». Ни одной хостес из «Ча-ча-клуба» видно не было.

Я прислонила велосипед к стене и, захватив бутылку, подошла к компании. Некоторое время меня никто не замечал, но потом из дома вылетел Эрик – в солнцезащитных очках «Рэй-бэн», с волосами, выгоревшими на солнце.

– Джил! – Он бросился ко мне, раскинув руки.

Пришлось выдержать его объятие. Раньше мы не особо обнимались, но было видно, что он уже выпил немало пива.

Я отдала ему вино.

К нам подошла японка в саронге и лифчике от бикини. Обняв Эрика за талию, она посмотрела на меня из-за его плеча.

– Это Айко, – сказал он, и обращаясь к ней: – Эй, детка! Это моя хорошая знакомая. Пойди, принеси ей чего-нибудь выпить. – Когда она уходила, он похлопал ее по попе.

Я вскинула брови:

– А что случилось с Акэми?

– Записываешь, что ли?

Я пожала плечами.

– Нет, просто запомнила.

Он поправил очки и потянулся, глядя на заходящее солнце.

– Акэми – хорошая девушка. Но жизнь – это пир. Хочется перепробовать все угощения. Иди, потанцуй.

Я вклинилась в компанию серфингистов и немножко оттянулась под Боба Марли. Съела кусочек мяса, початок кукурузы на палочке, выпила пару бутылок пива.

Эрик всем говорил, что я художница.

Один из его дружков-серфингистов попросил у меня номер телефона, но я сказала ему, что у меня уже есть бойфренд. Не совсем правда, но я над этим работала.

Мои мысли переключились на Юсукэ. Он оставил мне номер отеля, в котором собирался остановиться. Я выбросила мятую пивную банку в мусорное ведро и зашла в квартиру, чтобы позвонить. Телефон я нашла в кухне. У холодильника тусовалось несколько американцев. Они трепались о своей школе английского языка и не обратили на меня внимания.

Парень в очках в металлической оправе стал сворачивать косяк на кухонном столе.

– Ни хрена себе! – Другой парень, в шортах и цветастой рубахе, вмешался в процесс. – Где ты это достал? Чувак, тебя же депортируют. Помнишь случай с Полом Маккартни? Его до сих пор в Японию не пускают. А он же, типа, звезда.

– Не парься! Думаешь, кто-нибудь из этих селян может узнать запах травки?

Я отвернулась и набрала номер. Юсукэ взял трубку после третьего звонка.

– Где ты? – спросил он. – У тебя довольно шумно.

– Я у друга. Он устроил вечеринку.

– У Эрика?

– Ну да. А как ты узнал?

– У меня свои источники.

Я рассмеялась. Мне польстил его интерес. Значит, он кого-то обо мне расспрашивал.

– Каждый раз, когда я вижу Эрика, у него новая подружка, – сказала я. Я не хотела, чтобы Юсукэ подумал, будто между нами что-то есть. – Тебе стоит получше следить за своими сестрами.

– У меня нет сестер, – сказал он. – Я единственный ребенок в семье.

Он не спросил, зачем я ему звоню посреди деловой поездки. Он просто болтал со мной, и у меня было ощущение, что ему это нравится. Не был ли он раньше так сдержан из-за Эрика? Возможно, он считал, что мы пара.

– Когда вернешься в Токусиму, приходи ко мне на ужин, – сказала я.

На следующий день, прямо с утра, я стала готовиться к свиданию с Юсукэ. Я вывесила футон проветриться и постирала постельное белье – так, на всякий случай.

В буфете у меня все блюдца и чашки были разные, поэтому я пошла в маленький магазин подарков – прямо напротив почты – и купила пару фарфоровых тарелок «Норитакэ» с красивой каймой и два винных бокала богемского стекла. Даже не пожалела денег на два подсвечника и длинные тонкие свечи. Еще купила скатерть и жаккардовые салфетки.

Затем зашла в булочную за хрустящим французским хлебом, в рыбный магазин за свежим кальмаром и гребешками, в супермаркет за свежими овощами. Рецепт я взяла в «Elle» – не «как накормить семью за 20 минут», а сложный, со всеми секретами рецепт известного шеф-повара. Я порезала палец, когда чистила кальмара, но в остальном все прошло хорошо. Закончила почти к самому приходу Юсукэ. Едва успела принять душ и напудриться, как в дверь позвонили. На мне было черное вязаное платье.

Когда я открыла дверь, Юсуке долго смотрел на меня, потом сказал:

– Хорошо пахнешь. – Он отдал мне бутылку вина, упаковку мороженого и пакет из коричневой оберточной бумаги. Зайдя в комнату, он добавил: – Или, может, это ужин так пахнет.

Мы вышли на балкон и выпили по бокалу вина. Я заранее поставила два стула рядом с посудомоечной машиной. Это было, в общем, довольно нагло – нас хорошо было видно с автомобильной стоянки, – но и романтично: розоватое небо, на горизонте сливающееся с океаном, птицы, скользящие в вечернем бризе и спускающиеся к воде. Мы негромко разговаривали, чтобы нас не было слышно, потом вернулись внутрь и сели ужинать.

Юсукэ очень приятно ел. Положив в рот первый кусок, он прикрыл глаза и сосредоточенно распробовал блюдо. С некоторой гордостью я наблюдала, как он ломтиком хлеба собирает с тарелки томатный соус с чесноком. Мне было хорошо от мысли, что ему понравилась приготовленная мной еда. Он положил себе еще порцию и съел все дочиста.

– Десерт? – сказала я, когда он, казалось, насытился.

Я достала мороженое из холодильника, поставила его на стол в кухне, чтобы оно немного оттаяло, и стала убирать со стола. Юсукэ налил еще вина и принес на кухню кастрюлю. Места нам не хватало, и мы танцевали друг вокруг друга с грязными тарелками в руках. Вилки и ножи гремели, как тамбурины. В какой-то момент я неловко повернулась и чуть не упала. Юсукэ подхватил меня, и мы застыли, как пара в самом характерном элементе танго.

Он медленно вернул меня в вертикальное положение, и я оказалась в его объятиях. Он отнес меня в комнату и опустил на душистые циновки. Футон нам так и не понадобился. Мороженое совсем растаяло.

Я приползаю домой в два часа ночи. В темноте мигает огонек автоответчика. Я не собираюсь слушать никаких сообщений. Это, скорее всего, тот гангстер, который приходил в клуб. Никак не уймется. Я падаю поперек футона.

Сплю все воскресенье, у меня выходной. В понедельник утром вылезаю из гнезда и беру телефон.

– «Глобал трэвл». Чем могу помочь?

Голос в телефонной трубке звучит нагловато, но я не даю воли раздражению.

– Я хочу забронировать билет на самолет из Осаки в Бангкок, – говорю я. – На следующий месяц.

У меня нет денег, чтобы заплатить адвокату, но я накопила достаточно, чтобы ненадолго выехать из страны и обновить мою туристическую визу. Можно поблагодарить зловещего посетителя – я вспомнила, что у меня кончается виза.

Проще всего, конечно, съездить в Корею – дешевле всего на пароме, они ежедневно курсируют до материка и обратно, – но мне нужно отдохнуть. Хочу куда-нибудь, где ничто не будет напоминать мне о Японии. Никогда раньше не была в Таиланде, но думаю, улицы там грязнее, зелень ярче, а люди проще.

Разобравшись с билетом, я наливаю себе кофе и одеваюсь. Скоро придет Эрик. Он навещает меня по понедельникам. Каждую неделю. Это что-то вроде благотворительности.

Чтобы попасть ко мне домой, Эрику придется прорваться через свору бродячих собак. Их семь или восемь. Все акита-ину – других собак я тут вообще никогда не видела. Рыжие с белым, острые уши. Не знаю почему, но они ошиваются вокруг дома. Носятся среди велосипедов, играют на автостоянке, встречают меня каждый раз, когда я спускаюсь по лестнице. Кто-то их, наверное, подкармливает.

Открываю дверь. В руках у Эрика сетка со свежими овощами с его собственного огорода. На белых штанах – грязные отпечатки собачьих лап.