Дерево растёт в Бруклине Смит Бетти

Такой же стон безнадежного отчаяния вырвался у него, когда Сисси настаивала, что родила ребенка.

– Я так верил ей, когда женился, да? А она что? – задал он риторический вопрос. – Послушать ее – кругом права, а ведь из-за нее мы живем в грехе.

– Не надо так говорить! – возмутилась Сисси. – Мы живем не в грехе. Это называется двоебрачие.

– Но теперь мы положим этому конец, да? По первому мужу ты вдова, со вторым разведешься, и потом мы снова поженимся, как люди, да?

– Да, Джон, – смиренно согласилась она.

– И не зови меня Джон! – прорычал он. – Я Стив! Стив! Стив!

Каждый раз, повторяя свое имя, он все сильнее ударял кулаком по столу, так что синяя стеклянная сахарница с ложечкой подпрыгивала, позвякивая, соскользнула со стола и разбилась. Он ткнул пальцем в лицо Фрэнси:

– Тебя тоже касается! Теперь я дядя Стив, да?

Фрэнси, потрясенная, смотрела на преобразившегося до неузнаваемости человека.

– Ну? Как нужно говорить?

– При… привет, дядя Стив.

– Так-то лучше.

Он смягчился, снял с гвоздя у двери свою шляпу и нахлобучил ее на макушку.

– Куда ты собрался, Джон… то есть, Стив? – встревожилась Кэти.

– Слушай! Когда я был мальчишкой, мой отец всегда покупал мороженое, если в дом приходили гости. Это мой дом, да? И у меня гости, да? Так вот, я сейчас пойду и принесу кварту клубничного мороженого, да?

И он вышел.

– Правда, он великолепен? – выдохнула Сисси. – Разве можно не влюбиться в такого мужчину!

– Кажется, наконец-то девушкам Ромли попался настоящий мужчина, – холодно прокомментировала Кэти.

Фрэнси зашла в темную гостиную. В свете уличных фонарей она разглядела бабушку, та сидела у окна и перебирала янтарные четки, девочка спала у нее на коленях.

– Можешь больше не молиться, бабушка, – сказала Фрэнси. – Все обошлось. Он пошел за мороженым, да?

– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, – поблагодарила Мэри Ромли.

От имени Сисси Стив написал письмо ее второму мужу и отправил по последнему адресу, где тот жил, а на конверте указал: «Просьба переслать». В письме Сисси просила о разводе, чтобы снова выйти замуж. Через неделю пришло толстое письмо из Висконсина. Второй муж Сисси писал, что он жив-здоров, семь лет назад получил в штате Висконсин развод, сразу же еще раз женился, осел в Висконсине, где у него хорошая работа, и растит троих детей. Он сообщал, что он очень счастлив и весьма воинственно предупреждал, что намерен оставаться счастливым и впредь. В доказательство своих слов он вложил в конверт вырезку из старой газеты, в которой согласно закону опубликовал объявление о разводе, копию свидетельства о разводе, сделанную на фотостате, и снимки трех жизнерадостных детей.

Сисси очень обрадовалась, что вопрос о разводе решился сам собой, и на радостях захотела послать бывшему мужу посеребренное блюдо для закусок в качестве несколько запоздалого свадебного подарка. Она подумала, что к подарку хорошо бы приложить поздравительное письмо. Стив отказался его писать, поэтому Сисси обратилась к Фрэнси.

– Напиши, что я желаю ему счастья, – диктовала Сисси.

– Но тетя Сисси, он женат семь лет, поздно желать ему счастья, этот вопрос уже решился.

– Когда ты впервые узнаешь, что люди поженились, нужно пожелать им счастья, так велит вежливость. Так что пиши.

– Хорошо, – Фрэнси написала. – Что еще?

– Напиши что-нибудь про его детей… какие они милые… и еще вот что…

Слова застряли у Сисси в горле. Она понимала, что он вложил детские фотографии, чтобы доказать ей: она рожала мертвых детей не по его вине. Это задело Сисси.

– Напиши, что у меня растет чудесная здоровая дочь и слово «здоровая» подчеркни.

– Но Стив написал, что вы еще только собираетесь пожениться. Будет непонятно, откуда у вас взялся ребенок.

– Пиши, как я сказала! – прикрикнула Сисси. – И еще напиши, что на следующей неделе у меня родится второй ребенок.

– Сисси! Это же неправда!

– Ну и что ж, что неправда. А ты все равно напиши.

Фрэнси написала.

– Что еще?

– Поблагодари, что выслал документы о разводе. Потом напиши, что я сама развелась с ним еще за год до него. Только совсем позабыла об этом, – неубедительно добавила она.

– Это же неправда.

– Нет, я развелась с ним еще раньше, чем он со мной. Я хотела это сделать.

– Хорошо, хорошо, – уступила Фрэнси.

– Напиши, что я очень счастлива и собираюсь быть счастливой еще долго-долго. И подчеркни, как он.

– Господи, Сисси. Ты считаешь, последнее слово всегда должно остаться за тобой?

– Разумеется, считаю. Как твоя мама, Эви и ты.

На это Фрэнси ничего не возразила.

Стив, получив свидетельство о разводе, второй раз женился на Сисси. На этот раз церемония проходила в методистской церкви. Сисси впервые в жизни венчалась в церкви и наконец-то поверила, что брак у нее настоящий и только смерть их разлучит. Стив был счастлив. Он любил Сисси и всегда боялся потерять ее. Она уходила от своих мужей легко и без сожалений. Он опасался, что так же она поступит с ним, да еще и заберет с собой ребенка, к которому он привязался всей душой. Он знал, что Сисси почитала Церковь – не важно какую, католическую или протестантскую – и что она никогда не нарушит церковный брак. Впервые за все время их совместной жизни он почувствовал себя счастливым, уверенным, да еще и хозяином положения. А Сисси открыла, что она по уши влюблена в него.

Однажды вечером Сисси пришла к Ноланам, когда Кэти уже легла спать. Сисси сказала, чтобы Кэти не вставала, она пройдет к ней в спальню, ей нужно поговорить. Фрэнси сидела за столом на кухне и разбирала старые тетрадки. Она бритвой вырезала стихи и рассказы, которые ей нравились, и вклеивала в альбомы. Таких альбомов получилось несколько. Один назывался «Книга классической поэзии для Ноланов». Другой – «Книга современной поэзии для Ноланов». Третий – «Книга для Энни Лори», здесь Фрэнси собрала детские стишки и сказки, чтобы почитать их Лори, когда та подрастет и начнет понимать.

Судя по голосам, которые доносились из темной спальни, разговор шел неспешный. Фрэнси клеила и прислушивалась. Сисси говорила:

– Стив, он такой честный и порядочный. И когда я осознала это, я просто возненавидела себя. Зачем я с ними со всеми путалась – про мужей я не говорю, конечно.

– Ты же не рассказала ему про всех? – всполошилась Кэти.

– Что я, дура набитая? Просто жаль, что он не был моим первым и единственным.

– Если женщина заводит такой разговор, значит, она стоит на пороге женского заката.

– С чего ты взяла?

– Если у женщины никогда не было любовников, то перед закатом она клянет себя за это, жалеет обо всех радостях, которые упустила и теперь уже не наверстает. Если у женщины было много любовников, то она клянет себя за то, что грешила, и сожалеет об этом. Однако она продолжает в том же духе, потому что скоро потеряет свою… свою женственность и знает это. И если она вдруг понимает, что ее отношения с мужчинами были вовсе не хороши, то, переступив порог, она, может, даже обретет умиротворение.

– Да не стою я ни на каком пороге, – раздраженно ответила Сисси. – Во-первых, я еще молода. А во-вторых, я этого просто не переживу.

– Это случается со всеми женщинами рано или поздно, – вздохнула Кэти.

– Потерять способность забеременеть… стать полуженщиной… растолстеть, – в голосе Сисси звучал ужас.

– И еще волосы начнут расти на подбородке. Да я лучше убью себя! – с горячностью воскликнула она.

– Хотя в каком-то смысле я стою на пороге, – примирительно добавила она. – Я снова в положении.

Послышался скрип кровати, и Фрэнси представила, как мама приподымается и опирается на локоть.

– Нет, Сисси! Нет! Не надо снова мучить себя. Это повторялось десять раз – и десять смертей. А на этот раз будет тяжелей, как-никак тебе уже тридцать седьмой год.

– В моем возрасте еще не поздно родить.

– Нет, но в твоем возрасте труднее пережить потерю.

– Не волнуйся, Кэти. Этот ребенок выживет.

– Ты это говорила каждый раз.

– В этот раз я уверена, потому что чувствую – Бог на моей стороне, – сказала Сисси со спокойной убежденностью и, помолчав, добавила: – Я расскзала Стиву, откуда взялась маленькая Сисси.

– И что он?

– Он всегда понимал, что я не рожала ее, но мои уверения сбили его с толку. Он сказал, что раз я не изменяла ему с другим мужчиной, все остальное не важно. И что он относится к малышке как к родному ребенку, потому что мы растим ее с рождения. Просто поразительно, как малышка на него похожа. Карие глазки, как у него, и подбородок круглый, и маленькие ушки, прижатые к голове.

– Карие глаза достались ей от Лючии, круглый подбородок и маленькие уши встречаются у миллионов людей. Но если Стив счастлив, думая, что ребенок похож на него, то и слава богу.

Последовало долгое молчание, потом Кэти спросила:

– Сисси, а тебе так и не удалось узнать у этих итальянцев, кто отец ребенка?

– Нет.

Сисси тоже помолчала прежде, чем продолжить:

– А знаешь, от кого я узнала, что есть девушка, которая попала в беду, и где она живет?

– От кого?

– От Стива.

– Бог ты мой!

Обе некоторое время молчали. Потом Кэти проговорила:

– Случайность, конечно.

– Конечно, – согласилась Сисси. – Кто-то из парней на работе рассказал Стиву, а Стив мне. Сказал, что тот парень, который рассказал, сосед Лючии.

– Конечно, случайность, – повторила Кэти. – Знаешь, у нас в Бруклине порой случаются такие странные вещи, что нарочно не придумаешь. Вот, например, иду я по улице и вспоминаю о человеке, с которым не виделась лет пять, заворачиваю за угол – и нате, он шагает мне навстречу.

– Понимаю, – кивнула Сисси. – Иногда я делаю что-нибудь в первый раз, и вдруг появляется такое чувство, будто это уже случалось со мной раньше – возможно, в другой жизни…

Она опять помолчала и чуть погодя сказала:

– Стив всегда говорил, что он ни за что не примет ребенка другого мужчины.

– Все мужчины так говорят. Жизнь чудная штука, – ответила Кэти. – Иногда два-три события случайно совпадают, а мы готовы из-за этого насочинять с три короба. Ты совершенно случайно узнала про Лючию. Тот парень наверняка рассказал историю дюжине человек в типографии. Стив совершенно случайно рассказал тебе. Ты совершенно случайно выбрала эту семью, и по чистой случайности у малышки круглый подбородок, а не квадратный. Это даже и не случайность вовсе, это…

Кэти запнулась, подыскивая нужное слово.

Фрэнси, сидевшая на кухне, увлеклась этим разговором и совершенно забыла, что она подслушивает. Когда мама не смогла подобрать нужное слово, она неосмотрительно подсказала:

– Ты хочешь сказать – совпадение, мама?

Ответом ей стало изумленное молчание. Затем разговор возобновился – но уже шепотом.

На столе у Фрэнси лежала газета. Спецвыпук, ее принесли сразу из типографии. На заголовках даже краска не высохла. Газета уже пять минут лежала перед Фрэнси, а она так и не взяла в руку карандаш, чтобы разметить ее. Она не отрывала взгляд от даты.

Шестое апреля 1917 года.

Заголовок в одно слово, буквы шестидюймовой высоты. Они размазались по краям, и кажется, что слово «ВОЙНА» шатается.

Фрэнси представилась картина. Спустя пятьдесят лет она рассказывает внукам, как пришла на работу, села за читальный стол и по служебной обязанности прочитала, что объявлена война. По бабушкиным рассказам она знала, что старость состоит из подобных воспоминаний о молодости.

Но Фрэнси не хотела вспоминать. Она хотела жизнь проживать – или, на худой конец, переживать, но уж никак не вспоминать.

Она решила сосредоточиться на мгновении жизни, которое происходит сейчас. Возможно, благодаря такой внимательности она научится воспринимать жизнь как настоящее, а не как материал для будущих воспоминаний.

Она наклонилась вплотную к столу и стала рассматривать зернистую поверхность дерева. Провела руками вдоль желобка, где лежали карандаши, вобрала в себя ощущение от этого желобка. Взяла бритву, сделала зарубку на карандаше и разгладила бумажку. Потом свернула ее трубочкой, прижимая указательным пальцем, наблюдая, как она закручивается. Бросила трубочку в мусорную корзину, считая секунды до ее падения. Она сосредоточенно прислушивалась, чтобы не пропустить момент, когда свернутая бумажка почти бесшумно коснется дна корзины. Потом прижала пальцы к непросохшему заголовку, изучила испачканные подушечки пальцев и оставила отпечатки на листе белой бумаги.

Не заботясь о том, что заказчиков могут интересовать первые две страницы, она оторвала от газеты титульный лист, аккуратно свернула прямоугольником, стараясь, чтобы линии сгибов были идеально ровными, вложила в плотный желтовато-коричневый конверт, в которых бюро рассылало вырезки заказчикам.

Выдвигая ящик письменного стола, чтобы достать сумочку, Фрэнси как будто впервые услышала этот звук. Она рассмотрела замок на сумочке, открыла его, прислушиваясь к щелчку. Погладила кожу, втянула ее запах и полюбовалась завитушками на черной муаровой подкладке. Изучила даты на монетах, лежавших в отделении для мелочи. Пенни, на котором было выбито «1917», она тоже положила в конверт. Открыла тюбик губной помады и обвела красной линией отпечатки своих пальцев. Яркий цвет, гладкость и запах помады доставили ей удовольствие. Тогда она исследовала пудру в пудренице, зазубрины на пилке для ногтей, складки носового платка и попыталась согнуть расческу, но безуспешно. В сумочке оказалась потертая вырезка – стихотворение из оклахомской газеты, которое ей понравилось. Его автор когда-то жил в Бруклине, ходил в бруклинскую муниципальную школу и в молодости редактировал «Бруклин Игл». Она перечитала стихотворение в сотый раз, вдумываясь в каждое слово.

Измочаленная вырезка тоже отправилась в конверт. Глядя в зеркальце пудреницы, Фрэнси изучила свои волосы, как они заплетены в косы и уложены вокруг головы. Она заметила, что ресницы, прямые и черные, у нее разной длины. Затем наступила очередь туфель. Проведя рукой по чулкам, она впервые обратила внимание, что шелк на ощупь шершавый, а не гладкий. Ткань платья покрывали мелкие рубчики. Она отогнула подол и увидела, что рисунок на узком кружеве, которым обшита ее комбинация, имеет форму ромбов.

«Если я сохраню каждую мелочь этого мгновения, то всегда смогу его воскресить», – подумала Фрэнси.

Она отрезала бритвой прядь волос, завернула ее в лист бумаги с обведенными помадой отпечатками пальцев, положила сверток в конверт и запечатала его. Сверху она написала: «Фрэнсис Нолан, 15 лет и 4 месяца. 6 апреля 1917 года».

Она думала: «Если открою этот конверт через пятьдесят лет, я снова вернусь в это мгновение, и старости как будто и не бывало. Но пятьдесят лет – это большой, очень большой срок, миллионы часов. Однако один час уже прошел, пока я сижу здесь… жить осталось на один час меньше… один час из моей жизни нужно вычесть».

«Господи, – молилась Фрэнси. – Дай мне прожить каждую минуту и каждый час моей жизни. Пусть я буду веселиться, пусть буду печалиться. Пусть мне будет холодно, пусть мне будет жарко. Пусть буду голодать, пусть буду изнемогать от обжорства. Пусть буду ходить в лохмотьях, пусть буду блистать нарядами. Пусть я буду искренней и буду притворяться. Пусть буду говорить правду, пусть буду лгать. Пусть буду совершать подвиги и буду грешить. Только наполни каждый божий день, каждую божью минуту чем-то, чтобы я была кем-то. А когда я сплю, пусть мне постоянно снятся сны, чтобы ни один кусочек жизни не пропал зря».

Вошел мальчик-рассыльный и шлепнул ей на стол очередную газету. На этот раз заголовок состоял из двух слов:

ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА!

Пол закачался, буквы перед глазами расплылись, Фрэнси положила голову на влажную от свежей типографской краски страницу и тихонько заплакала. Одна из чтиц, постарше, возвращаясь из туалета, притормозила возле Фрэнси. Она прочитала заголовок, взглянула на плачущую Фрэнси. И подумала, что все поняла.

– А, значит, война! – Она вздохнула.

– Я предполагаю, у тебя наличествует дружок или брат? – спросила она, употребляя неестественный книжный оборот, как все чтицы.

– Да, брат, – ответила Фрэнси, не покривив душой.

– Весьма сочувствую, мисс Нолан, – чтица прошла на свое место.

«Я снова опьянела, – думала Фрэнси. – На этот раз из-за газетного заголовка. Да еще устроила истерику, это никуда не годится».

Война коснулась Бюро газетных вырезок железным пальцем, а потом и вовсе уничтожила его. Началось с того, что главный заказчик, на котором держалось бюро, человек, плативший тысячи долларов в год за материалы о Панамском канале и тому подобных делах, явился через день после объявления войны и сообщил, что в течение некоторого времени у него не будет постоянного адреса, поэтому он лично будет приходить за своими вырезками.

Еще через несколько дней пришли два плотных господина с тяжелой поступью, они хотели повидать хозяина. Один из них сунул какой-то документ хозяину под нос, и тот побледнел. Он достал со стеллажа толстую пачку вырезок, предназначавшихся для главного заказчика. Плотные господа просмотрели вырезки и вернули хозяину, а тот вложил их в конверт и спрятал в свой стол. Оба посетителя засели в хозяйском туалете, оставив дверь приоткрытой. Они просидели там весь день. В обед послали рассыльного в кафе, тот принес сэндвичи и кофе в картонных стаканчиках, и они поели, не выходя из уборной. Главный заказчик пришел в четыре тридцать. Замедленным жестом хозяин протянул ему конверт с вырезками. В тот момент, когда заказчик прятал его во внутренний карман пальто, двое выскочили из уборной. Один схватил заказчика за руку. Тот вздохнул, достал из кармана конверт и протянул ему. Второй господин сжал заказчику другую руку. Тот щелкнул каблуками, поклонился и вышел, зажатый между двумя плотными господами. Хозяин ушел домой – у него начался сильнейший понос.

Вечером Фрэнси рассказала маме и Нили, как прямо у них в бюро был задержан немецкий шпион.

На следующий день пришел энергичный господин с портфелем. Он задавал хозяину множество вопросов и записывал ответы на бланке. Затем произошло самое неприятное. Хозяину пришлось выписать чек почти на четыреста долларов – причитающийся остаток в связи с досрочным прекращением заказа. После того как энергичный господин ушел, хозяин кинулся занимать деньги, чтобы возместить эту сумму.

После этого бюро стало разваливаться на глазах. Хозяин боялся брать новых клиентов, какими бы невинными они ни казались. Театральный сезон завершился, и заказы от актеров прекратились. По весне издательства наводняли рынок новыми книгами, и это обычно обеспечивало несколько сотен пятидолларовых клиентов в лице авторов и дюжину стодолларовых в лице издателей, но этой весной книжных новинок почти не печатали. Издательства дожидались лучших времен. Многие научные работники отменили свои заказы, ожидая призыва в армию. И даже если бы количество заказов осталось прежним, Бюро не смогло бы их выполнить, потому что сотрудницы стали увольняться.

Правительство, предвидя нехватку кадров в связи с призывом мужчин в армию, срочно приступило к аттестации женщин на должности госслужащих, которая проходила в большом почтовом отделении на Тридцать четвертой авеню. Многие девушки-чтицы подали заявки, сдали экзамены и немедленно были направлены на работу. Работники физического труда, так называемый Клуб, практически одновременно ушли на военные заводы. Зарплата у них выросла втрое, а вдобавок к ней самооценка – благодаря столь бескорыстному и патриотическому поступку. Жена хозяина вернулась на работу, и он уволил всех чтиц, кроме Фрэнси.

В огромном пустом зале гуляло эхо, пока они трудились втроем. Фрэнси и жена хозяина читали, сортировали, выполняли канцелярскую работу. Хозяин кое-как вырезал статьи, неряшливо печатал этикетки и криво их наклеивал.

В середине июня хозяин сдался. Дал объявление о продаже оборудования, разорвал договор аренды помещения и одним махом решил вопрос о компенсациях клиентам, сказав: «А пусть в суд на меня подают».

Фрэнси позвонила в другое известное ей бюро газетных вырезок в Нью-Йорке и спросила, не нужна ли им чтица. В ответ услышала, что они никогда не набирают новых чтиц. «Мы дорожим своими чтицами, – назидательно сказали ей. – Поэтому они дорожат нами и никогда не увольняются. Поэтому нам не требуются новенькие». Фрэнси подумала, что это очень похвально, то же самое сказала вслух и повесила трубку.

Последнее утро в Бюро газетных вырезок она провела, размечая объявления о найме на работу. Работу в конторе она исключала, понимая, что начинать опять придется с делопроизводителя. И шансов продвинуться не будет, если ты не машинистка или не стенографистка. Пожалуй, она предпочла бы пойти на фабрику. Фабричный люд ей нравился больше, и к тому же пока руки работают, голова свободна. Но, конечно, мама не пустит ее снова на фабрику.

Фрэнси нашла объявление, в котором речь шла, как ей показалось, об удачном сочетании конторской и фабричной работы – оператор в офисе. Коммуникационная компания набирала девушек для обучения работе на телетайпе и предлагала на время учебы зарплату двадцать пять долларов в неделю. Время работы – с пяти вечера до часу ночи. По крайней мере, будет чем заняться вечерами – если получит работу.

Когда Фрэнси зашла проститься с хозяином, он сказал, что задержит ей зарплату за последнюю неделю. Но у него же, сказал он, есть ее адрес, так что он вышлет деньги попозже. Фрэнси попрощалась с хозяином, его женой и своей зарплатой.

Коммуникационная компания занимала выходивший на Ист-Ривер небоскреб в центре Нью-Йорка. Фрэнси показала восторженную рекомендацию от бывшего начальника и вместе с дюжиной других девушек заполнила заявление. Затем ее послали на психологическое тестирование, и ей пришлось отвечать на идиотские, по ее мнению, вопросы – например, что тяжелей, пуд железа или пуд пуха. Судя по всему, тест она сдала успешно, потому что ей вручили номер, ключ от шкафчика, за который потребовали залог в двадцать пять центов, и велели прийти на следующий день к пяти часам.

Еще не было и четырех, когда Фрэнси вернулась домой. Кэти убиралась в их доме, и лицо у нее опечалилось, когда она увидела, что Фрэнси поднимается по лестнице.

– Не пугайся, мама. Я не заболела.

– О! – сказала Кэти с облегчением. – А то уж я подумала, что ты потеряла работу.

– Потеряла.

– Бог ты мой!

– И зарплату за эту неделю тоже потеряла. Но я нашла другую работу… завтра начинаю… двадцать пять долларов в неделю. Потом, надеюсь, будет больше.

Кэти начала задавать вопросы.

– Мама, я устала. Я не хочу разговаривать, мама. Поговорим обо всем завтра. И ужинать тоже не хочу. Сразу лягу спать.

Фрэнси поднялась по лестнице.

Кэти села на ступеньку и пригорюнилась. После того как началась война, цены на продукты и вообще на все взлетели. В прошлом месяце Кэти даже не смогла ничего отложить на банковский счет Фрэнси. Десяти долларов в неделю теперь не хватает на жизнь. Для Лори требуется кварта молока каждый день, а молочные смеси дороги. Еще нужен апельсиновый сок. Сейчас вот будет двадцать пять долларов в неделю… за вычетом личных расходов Фрэнси останется меньше. Скоро каникулы. Нили сможет работать летом. Но что будет осенью? Нили вернется в школу. Договаривались, что Фрэнси тоже пойдет в школу. Но как? Как? Кэти не находила ответа.

Фрэнси мельком взглянула на спящую Лори, разделась и легла в постель. Она закинула руки за голову и уставилась на серое пятно – окно вентиляционной шахты.

«Вот так, – думала она. – Мне пятнадцать лет, а я, как бродяга, скитаюсь с места на место. Работаю меньше года, а уже три места поменяла. Прежде думала – как интересно перепробовать много разных работ. Но сейчас мне страшно. Из двух мест меня уволили, из одного я сама уволилась. Везде я старалась работать как можно лучше. Я делала все, что в моих силах. И вот снова приходится начинать сначала на новом месте. Только теперь я боюсь. И теперь, если начальник скажет «прыгни», я подпрыгну два раза, потому что не хочу потерять работу. Мне страшно, потому что вся семья зависит от меня, от моих денег. Как мы вообще выживали, пока я не пошла работать? Ну да, тогда не было Лори. Мы с Нили были помладше – расходов меньше, да и папа иногда помогал. Что ж… прощай, колледж. Прощайте, мои планы». Она повернулась лицом к стенке и закрыла глаза.

Фрэнси сидела за пишущей машинкой в большом зале. Клавиатура была закрыта металлическим козырьком, и Фрэнси ее не видела. На стене зала висела огромная схема расположения клавиш. Фрэнси смотрела на нее и нащупывала нужную букву под козырьком. Так прошел первый день. На второй день ей выдали пачку старых телеграмм, чтобы она их перепечатала. Она переводила взгляд с текста на схему, а пальцами искала букву под козырьком. К концу второго дня она запомнила расположение букв на клавиатуре и могла обойтись без схемы. Через неделю с машинки сняли козырек. Фрэнси больше не испытывала потребности смотреть на клавиатуру. Она овладела слепым методом машинописи.

Инструктор объяснил, как работает телетайпный аппарат. В течение дня Фрэнси тренировалась – принимала и отправляла дурацкие сообщения. Потом ее поставили на линию Нью-Йорк – Кливленд.

Фрэнси думала: какое немыслимое чудо – она сидит здесь за аппаратом и печатает, а ее слова появляются за сотни миль отсюда, на ленте аппарата в Кливленде, штат Огайо! Не меньшее чудо и то, что другая девушка печатает что-то в Кливленде, а молоточки аппарата Фрэнси отстукивают эти слова.

Работать оказалось легко. Фрэнси поочередно в течение часа отправляла сообщения и в течение часа принимала. За смену ей полагались два пятнадцатиминутных перерыва на отдых, а в девять вечера – получасовой перерыв на «обед». Ей подняли зарплату на пятнадцать долларов, когда поставили на линию. В общем и целом работа оказалась совсем неплохая.

Домашняя жизнь перестроилась под новый распорядок Фрэнси. Она уходила из дома в начале пятого, а возращалась около двух ночи. У входа три раза звонила в звонок, чтобы мама подстраховала ее, пока она будет подниматься в темноте по лестнице – вдруг кто-нибудь нападет.

Спала Фрэнси до одиннадцати часов утра. Маме больше не требовалось начинать работу спозаранку, потому что Фрэнси была дома и могла присмотреть за Лори. Мама начинала уборку с их дома, пока Фрэнси спала. А когда Фрэнси вставала, переходила к двум соседним домам. Фрэнси работала по воскресеньям, зато в среду у нее был выходной.

Фрэнси нравился новый распорядок жизни. Благодаря ему она избавилась от одиноких вечеров, помогала маме и даже могла каждый день несколько часов гулять в парке с Лори. Обе они наслаждались теплом и солнцем.

В голове у Кэти созрел план, которым она решила поделиться с Фрэнси.

– Разрешат ли тебе и дальше работать в ночную смену? – спросила Кэти.

– Разрешат ли! Да они счастливы до смерти. Никто из девушек не хочет работать по ночам. Поэтому новеньких сразу ставят в ночную.

– Я вот что подумала. Может быть, с осени ты сможешь днем учиться в школе, а по вечерам работать. Это тяжело, я понимаю, но надо попробовать.

– Мама, что бы ты ни говорила, а в школу я не вернусь.

– Но ты же так хотела прошлой осенью!

– То было прошлой осенью. Тогда было самое время. А теперь слишком поздно.

– Совсем не поздно, не упрямься.

– Но, ради бога, что мне теперь может дать школа? Дело не в том, что я о себе много воображаю, вовсе нет. Но, как ни крути, я читала по восемь часов в день почти год, и я многое узнала. У меня есть свои представления об истории, о политике, о географии, о литературе и поэзии. Я очень много узнала о людях – о том, как они поступают, как живут. Я читала про подвиги и преступления. Мама, я читала обо всем на свете. Разве могу я теперь сидеть за партой вместе с детишками и слушать, как бубнит разные глупости старуха-учительница. Я же буду то и дело вскакивать, чтобы поправить ее. А если буду сидеть смирно, проглотив язык, я же возненавижу себя за то… за то, что питаюсь жвачкой вместо хлеба. Так что в школу я не пойду. А вот в колледж когда-нибудь поступлю.

– Но ведь в колледж нельзя поступить без школы.

– Четыре года в школе… даже пять, потому что наверняка что-нибудь мне помешает. Потом еще четыре года в колледже. Закончу в двадцать пять лет – да я к тому времени высохну, как старая дева!

– Хочешь ты или нет, а двадцать пять лет тебе в любом случае исполнится – с образованием или без. Так уж лучше с образованием.

– Говорю раз и навсегда, мама: в школу я не пойду.

– Еще посмотрим, – сказала Кэти и сжала челюсти так, что подбородок стал квадратным.

Фрэнси ничего не ответила. Но подбородок у нее тоже стал квадратным, как у матери.

Однако этот разговор натолкнул Фрэнси на одну мысль. Если мама считает, что можно днем учиться, а вечером работать, то почему бы тогда не учиться в колледже вместо школы? Она изучила объявления в газетах. Старейший и наиболее уважаемый Бруклинский колледж сообщал о наборе на летние курсы. Приглашаются студенты, которые хотят сдать экзамены досрочно или наверстать пропущенные занятия, а также школьники старших классов, которые хотят заранее получить зачет и баллы по предмету. Фрэнси подумала, что она подходит под последнюю категорию. Она, конечно, не школьница старших классов, но могла бы ею быть вполне законно. Она попросила прислать программу курсов.

Из программы она выбрала три предмета, которые преподавались днем. Она сможет спать по-прежнему до одиннадцати, ходить на занятия в колледж, а сразу после них – на работу. Она выбрала французский для начинающих, основы химии и еще какой-то предмет под названием «Драма эпохи Реставрации». Она посчитала, сколько будут стоить эти предметы. Вышло чуть больше шестидесяти долларов, включая лабораторные. У нее на счету лежало сто пять долларов. Она пошла к Кэти.

– Мама, можно мне получить шестьдесят пять долларов из тех денег, которые ты отложила мне на колледж?

– Для чего тебе?

– На колледж, конечно, – Фрэнси специально произнесла эти слова как можно небрежней.

Наградой ей стало то, что мамин голос взметнулся вверх, когда она переспросила:

– На колледж?!

– Летние курсы в колледже.

– Но… но… но… – пробормотала Кэти.

– Знаю. У меня нет средней школы. Но, может, меня возьмут, если я скажу, что диплом мне не нужен – я просто хочу учиться.

Кэти взяла с комода свою зеленую шляпку.

– Ты куда, мама?

– В банк, за деньгами.

Фрэнси рассмеялась над маминой поспешностью.

– Уже поздно. Банк закрыт. К тому же это не срочно. Прием через неделю.

Колледж находился в Бруклин-хайтс, еще один район большого Бруклина, с которым Фрэнси предстояло познакомиться. Когда она заполняла заявление о приеме на курсы и дошла до вопроса об имеющемся образовании, ее рука дрогнула. Предлагалось на выбор три варианта ответа: начальная школа, средняя школа, колледж. Немного поразмыслив, Фрэнси зачеркнула все три и сверху написала: самостоятельное обучение.

«А если будут задавать вопросы, так это чистая правда», – успокоила она себя.

К великому ее удивлению и не меньшей радости, никто вопросов не задавал. Кассир принял деньги и выдал квитанцию об оплате. Ей выдали также регистрационный номер, пропуск в библиотеку, расписание занятий и список необходимой литературы.

Вслед за всеми она прошла в книжный магазин при колледже, который находился в том же квартале. Она заглянула в список и попросила «Французский для начинающих» и «Основы химии».

– Книги новые или подержанные? – спросил продавец.

– Даже не знаю. Какие полагаются?

– Новые.

Кто-то дотронулся до ее плеча. Она оглянулась и увидела красивого, хорошо одетого юношу. Он сказал:

– Берите подержанные. По содержанию – то же самое, а по цене в два раза дешевле.

– Спасибо.

Фрэнси повернулась к продавцу и решительно сказала:

– Дайте подержанные.

Она попросила еще две книги по курсу драмы. Опять прикосновение к плечу:

– Нет-нет, – молодой человек отрицательно покачал головой. – Вы сможете это прочесть в библиотеке до занятий или после, когда получите задание.

– Еще раз спасибо, – поблагодарила Фрэнси.

– К вашим услугам, – ответил молодой человек и отошел в сторону.

Фрэнси проводила его взглядом.

«Какой же он высокий, привлекательный, – думала она. – Колледж – это замечательное место».

Она ехала в электричке на работу, зажав под мышкой два учебника. Казалось, вагон выстукивает по шпалам: кол-ледж, кол-ледж. Фрэнси почувствовала тошноту. Ее мутило так сильно, что она вышла на ближайшей остановке, хоть и понимала – из-за этого опоздает на работу. Она прислонилась к весам, на которых можно было взвеситься за пенни, не понимая, что с ней происходит. Съела что-то не то – эта причина исключалась, потому что она вообще забыла поесть. И вдруг ее осенило:

«Мои дедушка с бабушкой не умели ни читать, ни писать. Их предки тоже не умели ни читать, ни писать. Сестра моей мамы не умеет ни читать, ни писать. Я не закончила среднюю школу. Но я, Фрэнсис К. Нолан, теперь учусь в колледже. Слышишь, Фрэнси? Ты в колледже!

Боже, как меня тошнит!»

После первой лекции по химии Фрэнси вышла в озарении. За один час она узнала, что все вокруг нее состоит из атомов, которые непрерывно движутся. Еще она поняла, что ничто в природе не исчезает и не уничтожается. Даже если какую-то вещь сжечь или сгноить, она не исчезнет без следа с поверхности земли, а превратится во что-то другое – в газ, жидкость, прах. Буквально во всем, решила Фрэнси после первой лекции, вибрирует жизнь, химия вообще не признает смерти. Она недоумевала, почему ученые люди не объявят химию религией.

Драма эпохи Реставрации, если не считать того, что требовалось тратить много времени на чтение, тоже давалась ей легко после многолетних штудий Шекспира. Ни этот курс, ни основы химии не вызывали у нее никаких затруднений. Другое дело – французский для начинающих, перед ним Фрэнси спасовала. На самом деле он предназначался не для начинающих. Преподаватель исходил из того, что его студенты учили язык раньше, но провалили экзамен, поэтому пропустил азы и приступил сразу к переводу. Фрэнси, которая боялась даже английской грамматики, орфографии и фонетики, не могла одолеть французский язык. Она никогда не сдаст его. Все, что ей оставалось, – это зубрить каждый день новые слова и терпеть.

Она занималась в электричке. Занималась во время перерывов и даже обедала, поставив книгу перед собой на стол. Печатала домашние задания на свободной машинке в учебной комнате Коммуникационной компании. Она ни разу не пропустила занятия и даже не опоздала и мечтала об одном – сдать два экзамена из трех.

Молодой человек, который заговорил с ней в книжном магазине, стал ее ангелом-хранителем. Его звали Бен Блейк, и был он личностью выдающейся. Учился в одиннадцатом классе школы Маспет, был лучшим учеником, редактировал школьный журнал, играл полузащитником в футбольной команде. В течение трех лет он занимался на летних курсах. К окончанию школы он пройдет программу трех лет колледжа, и ему останется только один год.

Помимо учебы он подрабатывал в юридической фирме. Писал письма, рассылал повестки, проверял дела и протоколы, подыскивал прецеденты. Он знал законы штата и был способен вести дело в суде. Работа, которая приносила двадцать пять долларов в неделю, не мешала ему блестяще учиться в школе. На фирме хотели, чтобы он остался у них после окончания школы, освоил право и со временем сдал экзамен на адвоката. Но Бен выбрал крупнейший колледж на Среднем Западе. Он планировал получить степень бакалавра и затем поступить в юридическую школу.

В девятнадцать лет он отчетливо представлял свою дальнейшую жизнь как прямой путь, неуклонно ведущий к цели. После сдачи адвокатского экзамена намеревался получить практику в провинции. Полагал, что у молодого адвоката в провинции больше возможностей сделать карьеру. Он даже место уже приискал. Ему предстояло стать преемником дальнего родственника, пожилого адвоката с постоянной клиентурой. Он вел переписку со своим будущим патроном и получал от него каждую неделю длинные письма с рекомендациями.

Бен планировал, унаследовав практику родственника, в свой черед занять место окружного прокурора (по договору в этом маленьком округе адвокаты по очереди выполняли обязанности прокурора). Это станет началом его политической карьеры. Он будет много работать, приобретет имя, завоюет доверие, и в результате его изберут в палату представителей штата. Он проявит себя с лучшей стороны, и его переизберут. В конечном итоге он станет губернатором штата. Таков был его план.