Темные воды Брындза Роберт

29

Сашка была довольна проделанной работой.

Сколько раз она в душе жалела себя и еще совсем недавно считала обделенной, лишенной счастливого беззаботного детства. Но если бы она жила, как все дети, то сейчас не смогла бы заработать. Знахарство — это не математика: пришел в школу, позанимался, учебник полистал, и все, умеешь умножать и складывать. Да и то пришлось ходить в школу десять лет… А уж обрести способность лечить вообще нельзя по учебникам, для этого надо было с детства жить рядом с бабкой. А может, и родиться с этим. Она вдруг почувствовала гордость за свой дар.

Старая Сашкина бабка, знахарка, возилась в своем домишке все время одна, клиенты приходили и уходили быстро, никто не задерживался, а ей хотелось поговорить, и девочка стала безмолвным слушателем всех ее жалоб, сплетен о соседях, посетителях, об их болезнях и о том, как все это лечить. Еще совсем маленькой Сашка играла на земляном полу в низенькой землянке под бесконечные бабкины монологи — у той была привычка тихонько приговаривать вслух да читать молитвы над лекарствами: «Цэ травка личэ раны, надо ее збирать пока цветэ, пока цветочки свеженьки. Вот мы ее зальем кипяточком, та и зароемо в зимлю до осени, нехай настоится. Ну шо ты, дитятко, сыплешь на пол?! Шо ж ты соришь?! Слухай лучше. У цэй травки выжмемо сок и будем потом добавлять у сало, ох и хороша будэ мазь. Сразу ранки позатягивае». Малышка переспрашивала: «Кипяточком? А зачем в землю?» «Цю травку, полынку, тико у зимлю надоть». И Сашка вместо детских стихов учила наизусть молитвы, рецепты и заговоры, поначалу на этом странном языке — бабкины родители в числе других беженцев переехали после революции в этот городок во время голода откуда-то с Дона, и здесь среди разных переселенцев сложился своеобразный местный диалект: они не говорили — балакали. Став старше, Сашка старалась говорить по-русски, как все.

Старуха привыкла к своей маленькой слушательнице, и все больше использовала Сашку на подсобной работе — той еще семи не было, а она уж помогала бабке, ходила с нею в лес и на луг собирать лекарственные растения. Девочка росла сообразительной, шустрой, все легко запоминала и делала быстро.

Знахарка своим посетителям всегда запрещала сразу говорить, с чем они к ней пришли, с какой «болячкой». Сначала она ставила диагноз сама, просто только глядя на больного, потом расспрашивала о недомогании и уж после этого узнавала официальный диагноз, если он был. Так она подстраховывалась от ошибок. Если все совпадало, назначала лечение, если нет — смотрела снова, иной раз заставляла человека придти в другой раз, чтобы взглянуть на него свежим глазом. Боялась она навредить, все делала с молитвой, как говорила, с Божьей помощью. Иногда, тайком от посетителей, звала дочь:

— Лидушка, глянь, шо с ним? Хиба тэбе трудно? А то я никак ни побачу.

И Лидушка иногда соглашалась, заходила, словно невзначай, рассматривала больного и потом тихонько сообщала матери свой диагноз. Она и не практиковала вроде, а способности у нее оставались… Но чаще Лидия отказывала, особенно, если это была клиентка. Мужчин она всегда жалела больше. Сальмиха не спорила:

— Ну шо ж, детка, ни, так ни…

Обычно бабка усаживалась на стул, а клиенту велела стоять перед ней не шевелясь. Она сначала молилась, потом долго всматривалась в человека, пока не начинала видеть, чувствовать его больной орган. Сашка, подражая бабушке, садилась рядом с ней на корточки или маленькую скамеечку и так же шептала молитвы, повторяя за бабкой, и вглядывалась в посетителя. Сначала она видела только то, во что человек одет, и не понимала, откуда бабушка узнает о его заболеваниях, а потом вдруг и сама перестала замечать одежду. Ей было всего лет девять, когда она впервые увидела «болезнь», прямо сквозь одежду разглядела какое-то белесое пятно с красноватым ореолом.

— Что это, баба?

— Болезнь, детка, — не задумываясь ответила Сальмиха, словно поняла, что увидела Сашка. — Вишь, печенка распухла. Ну, цэ я можу вылечить.

Трудно передать словами эти ощущения: вроде бы и одежду не замечает, но и голого тела не видит. Так, скорее чувствует: живое, здоровое — одним цветом, а больные места — другим. Потом уж здоровые органы вообще перестала замечать, видела только больные. Постепенно Сашка научилась определять, что именно не в порядке в организме, запоминала, чем и как это лечить. Сальмиха никогда никому не давала никаких рецептов — из жадности скрывала, чтобы к ней приходили покупать лекарства, готовила сама свои отвары, настойки, мази. Для каждого больного особые, состав всегда чуть-чуть менялся.

— А откуда ты знаешь, сколько чего положить туда? — спрашивала Сашка.

— Так я чую, шо добавлять и скико. Это раньше я и пробовала, и нюхала, и на цвет смотрела, а теперича ужо сразу знаю, чую, кому шо треба.

Она давала и Сашке понюхать или попробовать отвар, но предупреждала, что надо сплевывать, ведь кое от каких настоек можно и помереть.

Бабка не понимала, как это люди таблетками лечатся? Люди разные и болезнь переносят неодинаково, почему же лекарство одно и то же? Каждую хворь, считала она, надо лечить у разных людей по-разному. Кто-то начал лечение сразу, а у кого-то давно болит, и он уж свыкся с этой болью, так ему и лекарство надо другое давать, хотя название у недуга вроде бы одно и то же. И все спорила со своей дочерью — та не хотела признавать народные методы. Но бабка как-то обмолвилась:

— Коли бы Лидушка врачевала, у нее лучше, чем у меня, получалось.

Лидия работала фельдшером при каком-то заводике и, вполне возможно, использовала тайком свои способности, по крайней мере, в городке знали, что Лидия диагноз поставит лучше, чем дипломированные врачи в поликлинике в областном городе. Только женщинам, считали все, лучше вообще ей не показываться, еще сглазит. Вроде и красавица она была, к таким обычно тянутся, но за неприветливость, сумрачный взгляд ее не любили и обращались только в крайнем случае. Так что зря Лидия всю жизнь пыталась отмежеваться от своей матери — старуху реже, чем ее, называли ведьмой или колдуньей, несмотря на согнутую колесом спину и седые, вечно всклокоченные волосы. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись…

— А почему Лидия не стала лечить? — спрашивала Сашка.

— Так раньше-то люди знахарей не любили. И хату могли поджечь, и каменюками забросать, вот Лидушка и побоялась, — отвечала бабка.

— А почему знахарей не любят?

— Потому шо они нэ таки, як усе, порчу можуть наслать…

— Ну, ты вот никому порчу не насылала, да? Только лечила, добро людям делала, чего же вы боялись?

— Да нэ можу я порчу насылать, а тильки мэнэ не верят. Лечу-лечу, тильки як кто мэне обидэ, не удержусь, со злом посмотрю (а люди примечают), а посля, случись шо-небудь, припомнят… На мэнэ усе свалют…

— Это еще до революции знахарей колдунами считали, а при советской власти в колдовство уже никто не верил.

— Та нехай они не брешут! Советская власть сама колдунов боится, знахарям лечить не разрешаемо.

— А сейчас, баба, уже и советской власти нет, теперь демократия…

— Власти, можэ, и нема, а правители уси остались… Як прознают, шо лечимо без разрешения, так и будут штраховать али еще шо-небудь… 

30

Сашка устало брела к метро по шумному Арбату, все было хорошо, у нее получилось, и ей даже заплатили. Она все сделала сама, провела сложное лечение, даже Сальмиха редко бралась за такое, а она, Сашка, смогла одна справиться с этой страшной болезнью.

И вдруг перед глазами у нее возникло темное озеро. Сашка уже знала, что последует за этим: появится замок на берегу, потом она перенесется в библиотеку и увидит трех спящих мужчин в креслах… Такая картина уже не раз возникала перед нею. И каждый раз она почему-то испытывала неясное чувство вины… И чтобы не допустить этого, остановить безжалостное подсознание, она вдруг свернула к небольшой церквушке, скрытой в глубине переулка за фасадами новых домов. Церковь была неухоженной, побелка осыпалась, краска на куполе выгорела. Сашка перекрестилась и, поднимаясь ко входу, вытащила из кармана несколько купюр, не глядя, не пересчитывая их, положила в картонный ящик из-под печенья, стоящий перед безруким калекой, сидящим на широких ступенях. К нему тотчас бросился какой-то шустрый парнишка, его помощник или стервятник, но Сашка, не оглядываясь, быстро прошла внутрь.

Как там, в Библии, сказано? «Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время разбрасывать камни, и время собирать камни».

В церкви было пусто, лишь два — три человека ставили свечи. Сашка прошла вдоль иконостаса, почувствовав тепло от одной из икон, опустилась перед нею на колени, прямо на стертые тысячами подошв плиты пола, так ее бабка всегда молилась дома — на коленях и кланяясь низко, иной раз доставая пола лбом. Сашка шепотом истово читала молитвы, одну за другой, прикрыв глаза и чуть раскачиваясь, крестясь и кланяясь, как учила ее бабка. Старушка, продававшая свечи, обратила на нее внимание, тихонько вышла и вернулась с батюшкой — молодым священником в черной рясе, с редкой светлой бородкой и такими же светлыми волосами, торчащими из-под скуфейки. Он не мешал девушке молиться, дождался, когда она замолчала, и подошел к ней.

— Спаси и помилуй тебя, Господи!

Сашка увидела его, поклонилась.

— Случилось у тебя что?

— Случилось, батюшка…

— Не хочешь ли исповедаться, дочь моя?

— Да, — кивнула Сашка.

— Как тебя звать? Ну, вставай, пройдем в Северный придел…

Там батюшка накрыл склоненную Сашкину голову епитрахилью.

— Грешна ли?

И срывающимся голосом Сашка сказала:

— Грешна… Я пожелала смерти своему отцу, его брату и еще одному старику…

— Расскажи, как это случилось.

— Они меня хотели продать, отец и дядька, тому старику.

— Не ошибаешься ли ты? — произнес с сомнением в голосе священник.

— Нет, они правда привезли меня к нему и… показывали, а он отдал им деньги за меня.

— И что дальше?

— Я им пожелала смерти, и они все умерли. Угорели.

— Как это случилось?

— В камине кто-то закрыл вьюшку.

— Расскажи все подробно…

И Сашка стала рассказывать, с трудом выдавливая из себя слова. Нелегко вслух произнести, рассказать, как тебя унижали, били.

— Ты пожелала смерти своим близким… Это грех, но он не так велик, как убийство. В том, что они угорели, нет твоей вины, то Божий промысел.

— Мне кажется, они угорели, потому что я этого хотела…

— Думаю, ты ошибаешься, — мягко сказал батюшка, похоже, он посчитал Сашку душевнобольной.

— Боюсь, я могла внушить кому-нибудь закрыть трубу…

— Как внушить? — терпеливо спросил он.

— Мысленно…

— Это гордыня, дочь моя. Господь не дает людям таких способностей.

— Мне дал, кажется. Я вижу болезни и могу лечить людей.

— Это как?

— Вот так, смотрю и вижу, чем болен человек, — Сашка чуть откинулась, замерла и продолжила: — У вас, батюшка, спина больная, я вижу, вам надо поставить позвонок на место, это я не смогу, тут сила нужна. Вы сходите на массаж, пусть вам вправят, а потом я приду и полечу, чтобы снять воспаление, восстановить ткани, чтобы держали позвонок на месте, чтобы больше не выскакивал. Только после массажа не ходите много и не стойте, а лежите на твердом, пока я не пролечу…

Священник отстранился и взглянул на Сашку.

— Когда ты приехала в Москву? Не была ли прежде в этой церкви?

Сашка покачала головой.

— Сейчас я могу просто на время снять боль, но это не лечение, завтра сходите к массажисту.

И она в самом деле сняла боль. Почувствовав внезапное облегчение, батюшка поверил ей.

— Тебе многое дано, это редкий талант, но с тебя и спрос будет боьше. Господь каждому дает по силам, строй храм его в своей душе, и он тебя поддержит. Если ты виновата в том, что пожелала смерти людям, то искупай вину молитвами да лечи людей, для того тебя такой создал Отец наш небесный.

— Я еще грешна — деньги за лечение взяла…

— То не грех, и церковь берет. Вот ремонт делать надо, без денег не сделаешь. Только ты не отказывай и неимущим, лечи бесплатно. Ходит сюда женщина, молится — мальчик у нее болен, припадочный. Сможешь помочь?

— Не знаю… Если только смогу, то конечно. Я должна увидеть его.

— Так я скажу ей, пусть придет завтра, полечишь и меня, и сына ее. Это и будет твоя епитимья.

Она поставила свечу за упокой души матери и, уходя, положила несколько купюр в ящик с пожертвованиями на ремонт церквушки. Дома пересчитала деньги — она отдала ровно половину. Что ж, может быть, Господь простит ее когда-нибудь и сотрет из памяти летние события, так тревожившие ее.

Она выполнила свое обещание и пришла в церковь на следующий день. И потом еще не раз заходила. 

31

Через два дня Сашка позвонила Эле, та так быстро ответила, словно сидела с трубкой в руках:

— Приезжай, я жду тебя, все готово, самочувствие нормальное.

Саша шла по улице и мысленно готовилась к сеансу, тихо бормотала себе под нос молитвы. Она погрузилась в отстраненное состояние, предшествующее сеансу лечения, и не замечала удивленных взглядов прохожих. Самочувствие у Эли было, конечно, неважным, Сашка поняла это сразу. Можно было подождать еще пару дней, но пациентка боялась, что юная знахарка к ней больше не придет, потому и поторопилась позвать. К ее приходу все было готово, Игорь Петрович и Юрий Иванович тоже ожидали ее. Сеанс начался. Сашке так не терпелось оценить сделанное ею в прошлый раз, что стоило только отключиться от внешнего мира, посмотреть пару минут на больную своим особым, пристальным, взглядом, и энергетический канал, связывающий их, восстановился, она настроилась гораздо быстрее, чем два дня назад. Сашка увидела, что за первый прием удалось даже больше, чем казалось сразу после сеанса: не только исчезла опухоль матки, но и остальные опухоли съежились, стали меньше, новых метастазов не появилось. Ее это удивило, выходит, за время, прошедшее после смерти бабки, ее сила увеличилась, хотя она ни разу никого не лечила и всегда была уверена, что способности у нее очень скромные, так лечить, как это делала бабка, она никогда не сможет.

Она вглядывалась в больные органы и вдруг на какое-то мгновение вместо Эли увидела перед собой бабку, ее скрюченные, ревматические пальцы, сгорбленную спину, седые волосы и всегда ясные, пронзительные глаза:

— Ну, шо, взяла? Я же тэбе казала, шо возьмишь… Ну, храни тэбэ Господи, детка.

Видение было таким явственным, что девушка вдруг отшатнулась. С начала сеанса Эля не отрываясь смотрела на Сашу и сразу заметила это движение.

— Что? Что? Плохо? — испуганно спросила она.

Но Сашка не ответила ей: облик бабки тут же растаял, а она вновь сосредоточилась на своей работе. Планомерно уничтожала опухоли, выдергивала, как нити, метастазы, сматывала их в клубки, а потом давила. Раздавленные ошметки она старалась перебросить туда, откуда они могли выйти естественным путем: в желудок, прямую кишку, матку, влагалище. Вывести все это сразу наружу у нее не получалось. Поэтому у женщины снова началось маточное кровотечение, ее рвало кровью. Эля и в этот раз во время сеанса дергалась от боли, но меньше: организм теперь сам начал отторгать чужеродное. Сашка только помогала ему. Она видела, в следующий раз нужно будет помочь восстановиться пораженным органам, прочистить все каналы, трубы, кишечник. И надо Эле дать красного вина, кровь ее явно просит этого… Эля отключалась, словно засыпала, пора было заканчивать сеанс.

Во время лечения Сашка не видела всего, что выходило из больной, но после сеанса ее саму начинало мутить при взгляде на эту дрянь, и мужчин, похоже, тоже. Она побыстрее выскочила из комнаты, предоставив им заниматься уборкой, но, оказывается, в прихожей ждала санитарка… Им хотелось получше вымыть всю квартиру, продезинфицировать и проветрить. В этот раз Сашка даже не заснула после душа, лишь полежала, потом заглянула к Эле. На этот раз вид у нее был получше, она даже порозовела. Когда Сашка подошла к ней, женщина проснулась, взяла ее руку и поцеловала.

— Спасибо тебе, Асенька! Скажи, что ты хочешь? Я тебе подарю…

— Ничего не надо, вы и так много заплатили. Мне жить не на что, а то бы я вообще не взяла.

— Деньги — ерунда, я словно на том свете побывала, уже простилась со всеми. По улицам ходила, прощалась с этим миром. Так обидно видеть небо, траву, деревья и знать, что это все уже не для тебя. Я ходила-то уже с трудом, такая была слабость. Меня поймет только тот, кто сам через это прошел. Жалела, что не было у меня ребенка, что не испытала материнства, мне так этого хотелось… И радовалась, что после меня никто не останется сиротой. А муж, родные… Они смирились уже, наверно, решили — судьба, никуда не денешься. Спасибо, что Игорь все-таки не пожалел денег, хотя и не верил тебе…

— Эля, ну что ты говоришь?! — возмутился муж.

— Да я чувствовала: ты уже отказался от меня…

Накануне утром ей сделали УЗИ, результаты показали, что опухоль матки исчезла, поэтому сегодня Игорь Петрович и его жена совершенно не сомневались в способностях Сашки, с нетерпением ее ждали. На всякий случай, Игорь уже пытался разыскать Сашку и выяснил, что у гадалки Зоси девочка больше не появлялась. Та теперь очень сожалела, что не сумела ничем привязать ее к себе. Тут сгодились бы любые средства: и деньги, и угрозы. Да, ей надо было эту уникальную девчонку поселить у себя и держать под контролем: она-то оказалась неразведанным золотым дном. К гадалке уже пошли люди в надежде получить верный диагноз — слухи быстро расходятся, как круги по воде от брошенного камня.

Сашка уехала от Эли, пообещав появиться недели через две, — пусть организм сам начинает работать, выбрасывает все лишнее, освобождается от всей этой дряни, а потом она поможет ему работать нормально. Она была уверена, что женщина теперь не только будет нормально жить сама, но и сможет родить ребенка. 

32

Москва заворожила Сашку, после сонного царства их провинциального городка она окунулась в бурлящую жизнь столицы и влюбилась в нее. Девушка менялась и внешне, и внутренне, становилась более решительной, быстрой. Постепенно все печальные события стали забываться.

Но для Лидии время словно остановилось. Сыновья были смыслом всей ее жизни. Она похоронила мальчиков, своих красавцев, и первое время лишь горевала о них. Какими бы они ни были — пусть бездельничали, пили, — все равно, она слепо их любила и жила только ими. Теперь, спустя месяц, она словно очнулась и стала искать причину их гибели…

Если бы Андреевич остался жив, то сейчас точно бы умер… Чем больше Лидия думала о гибели сыновей, тем более подозрительной она ей казалась, нелепой, неестественной. Она вспоминала и вспоминала в мельчайших подробностях поведение всех, кого встретила в том проклятом дачном поселке. Чаще всего всплывало в памяти лицо Сашки, его растерянное выражение, и она все больше убеждалась, что девчонка была очень напугана. Чем? Она явно хотела спрятаться — что она хотела скрыть? О смерти отца и дяди проклятое отродье, точно, не горевало…

К сорока дням Лидия вернулась на место гибели своих детей, она решила помянуть мальчиков там и разузнать все обстоятельства их гибели.

Для Любы ее появление в доме было как гром средь ясного неба. Бедная женщина отчего-то инстинктивно боялась этой властной, неприветливой гостьи с темно-серыми, как у той девочки Саши, глазами. Расследование Лидия провела, словно хороший детектив, она легко при желании подчиняла себе кассирш, продавщиц, дворников. Ей безропотно сообщали все необходимые сведения: даты приезда ее мальчиков, потом родственников хозяина, даты их отъезда. Она выяснила все до мельчайших подробностей: кто был водителем автобуса, имена охранников, дежуривших на пропускном пункте, и врача, приехавшего на скорой помощи, получила полный список всех жителей этого поселка и среди них отметила тех, кто находился там в то время и мог зайти в дом Андреевича, и так далее. Вскоре она убедилась, что в доме, кроме погибших, были только Люба и Сашка, тут ее не обманули.

Лидия потребовала от Любы буквально поминутно рассказать ей все в мельчайших подробностях: как приехали ее сыночки, кто, где стоял, с кем беседовал. Чем кормила их Люба, что они пили и где. Она заставила показать, как стояли кресла в библиотеке, кто в каком сидел. Как ее позвал Андреевич, как она к ним зашла, что делала. Лидия повторяла и повторяла свои вопросы, и постепенно выяснилось, что имела место отвратительная сцена в коридоре второго этажа. Люба с гордостью рассказала о своей прозорливости, она-то сразу поняла, что девчонку привезли для хозяина, а та, глупая, все про институт говорила. А потом сбежать хотела, но отец ее отшлепал. Люба не заметила, как выложила все-все, даже припомнила, что ей приснился необычный сон.

— Что за сон? Ну-ка, расскажи…

— Ну… — растерянно протянула Люба, — сон как сон, только вот носок…

— Что, носок?

К этой незначительной детали и прицепилась.

— Да хозяину носки намедни новые дала, а приснилось, что он в рваных сидит, а как утром-то зашла в библиотеку, так первым делом носок этот и увидела. И впрямь, дырка на пальце, как во сне. С утра-то, целые были, а после Андреевич не снимал туфли, и не могла я увидеть. Получается, во сне взаправдашную дырку увидела. Чудно…

«Гадина, гадина!» — билось в голове Лидии.

Она представила, как все могло произойти. То, что ее мальчики привезли Сашку на продажу, ее не покоробило. Серега — отец, он имел право делать с дочерью все, что хочет, ничего бы с той не случилось. Ну год — два пожила бы на даче со стариком, молодая, еще успеет набегаться. Но то, что Сашка осмелилась ослушаться, было непростительно! Ее попытка побега заслуживала более серьезного наказания, чем те оплеухи, которые кухарка наблюдала со второго этажа. Теперь Лидия была уверена, что именно девчонка была виновницей смерти ее сыновей: она воспротивилась воле отца и наверняка сама закрыла вьюшку. Лидия уже не сомневалась, как именно все происходило. Люба, конечно же, ошиблась и дверь в Сашкину комнату открыла не утром а вечером. Мальчики выпили, устали с дороги и заснули в библиотеке, а эта дрянь пробралась туда и закрыла заслонку. То, что на ней не было отпечатков пальцев Сашки, ерунда, ей и не надо было их оставлять, достаточно подтолкнуть вьюшку с торца — там не остается следов. Или же она смогла как-то внушить кухарке, убедить, заставить ее — и та сама закрыла вьюшку. Почему только Люба не помнит об этом? Заспала, забыла? Но дырку-то помнит!

В том, что смерть мальчиков не случайна, Лидия не сомневалась, это было убийство. И, разумеется, убийство карается только смертью! Люба, эта глупая овца, конечно, тоже умрет.

Ну что же, теперь у нее есть дело, есть, чем заняться. Сашку она достанет и на расстоянии, но на всякий случай Лидия все же раздобыла адреса Антона и Рено, это было несложно. Лидия подробно расспросила Любу о сыновьях Андреевича, и ее, кстати, очень заинтересовала такая деталь: Антон, имеющий невесту в Москве, неожиданно решил везти Сашку к себе. Это показалось Лидии странным, сама она была не способна на такой поступок и не представляла, чтобы кто-то мог просто так помочь сироте. Влюбился? Уж не влюбилась ли и Сашка в Антона? Люба упомянула также о недовольстве Клавдии Сергеевны, об удивлении Рено и бабо Софико. По своей ли воле Антон повез девчонку в Москву? Бабка могла научить ее многому, но приворожить не так просто, для этого надо иметь дар, неужели и Сашке он достался? Разве это возможно, чтобы дочь ничтожной Ольги обладала какой-то силой? Нет, она не смогла бы приворожить парня. Но проверить надо.

Перед отъездом Лидия побеседовала с Любой еще разок так, как только она одна могла: схватив кухарку за локоть, притянула к себе и, глядя близко в глаза, велела ей пойти искупаться в озере, но не сразу, а через час после отъезда самой Лидии, — приказала плыть на середину водоема и на берег не выходить…

Лидия была уверена, что эта глупая, послушная овца все сделает так, как ей сказано.

И на самом деле, соседка увидела, как Люба шла к озеру. Женщина приостановилась: что это Любе понадобилось у воды? Окликнула ее, что, мол, надумала открыть купальный сезон, так ведь поздно, осень на носу. Но Люба, не отвечая, разделась и в нижнем белье пошла в воду. Купаться сейчас? Это было странно, вода в озере всегда очень холодная, а в конце августа вообще очень редко, кто отваживался на заплыв. Соседка постояла несколько минут, посмотрела, как уверенно плывет Люба, удивилась: что же она никогда раньше-то не купалась? И ушла по своим делам. На следующий день вещи Любы обнаружили на берегу. Она из воды не вышла.

Лидия вернулась домой. Навести порчу на Сашку легко, этим-то она поинтересовалась давно, даже мать не заметила, когда она все выучила. Ей лишь нужна была какая-нибудь вещь девчонки. К сожалению, бабкину землянку уже снесли трактором, весь мусор погрузили на самосвал и вывезли. О родной, единственной внучке в доме Лидии не напоминала никакая мелочь. Она даже съездила на свалку, но за полтора месяца городскую свалку и поджигали, и сгребали, передвигали трактором и частично закапывали, так что невозможно было ничего найти. Так, без какой-либо Сашкиной вещицы, будет труднее, но, ничего, она попробует… 

33

Сашка радовалась жизни. Впервые у нее были деньги, можно было пойти и что-нибудь купить. Она созвонилась с новой знакомой, москвичкой, поступившей в институт вместе с ней — у нее появилась подруга, тоже впервые. Вместе они поехали на вещевой рынок. Лена была из небогатой семьи, и она стала ее опекать скромно одетую провинциальную Сашу, которая ей нравилась. Москвичка умела торговаться и выбирать вещи, Сашкины деньги экономила, как свои. Девочки купили пару футболок, джинсы, куртку, свитер, кроссовки и ботинки. Никогда у Саши не было сразу столько обновок.

К приходу Антона и Клавдии Сергеевны она переоделась во все новое. Хозяйка разыграла полный восторг, а Антон совершенно искренне любовался Сашкой. Обновы, хотя и не из бутиков, девушке шли.

Антон серьезно отнесся к добровольно взятым на себя обязательствам подтянуть ее до среднего московского уровня, слегка обтесать провинциалку… Готов был каждый день куда-то ее вести, читать импровизированные лекции. Сашке, конечно, все это было интересно — он хорошо обо всем рассказывал, ей оставалось только глотать разжеванную информацию, — но, наверно, она исчерпала свою тягу к знаниям. Ей все чаще хотелось, как дома, при маме, завалиться с книгой на топчан в саду, пусть не художественной, а медицинской (эта литература ей никогда не приедалась), читать, дремать, слушать щебет птиц и стрекотанье кузнечиков, и просыпаться от маминых поцелуев… Ей хотелось свободы.

Поэтому тридцатого августа Сашка с удовольствием ушла в общежитие. В комнату поселили еще двух девушек. С одной из них, Майей, Саша более-менее сблизилась, другая, Света, понравилась ей гораздо меньше — слишком бесцеремонная, напористая, самоуверенная. Майя была попроще, тоже из небольшого города. В первый день они заглянули к соседкам старшекурсницам, те курили у открытого окна, Майя была в шоке:

— Девчонки, вы курите?! Зачем? — поразилась она.

— Ты откуда взялась? — посмеялись те над ней. — Сейчас в любой деревне все курят.

— У нас нет! — твердо отвечала Майка.

— Ну так будут! И ты будешь!

— Я — нет! — убежденно заявила та.

Осмотрев свои владения, девчонки решили сделать ремонт — поклеить свежие обои и покрасить окно. Сбросились на стройматериалы, потом на посуду, чайник, на какие-то продукты, сахар, чай. Выпускники, освобождавшие соседнюю комнату, предложили купить у них старый холодильник, девчонки согласились.

Пришлось еще приобретать тетради, сумку, ручки, белый халат… В общем, деньги таяли быстро.

На первую лекцию Сашка чуть не опоздала, с трудом нашла нужную аудиторию, вошла и растерялась, ей показалось, что все места заняты. Она, как раньше в школе, почувствовала свое одиночество (опять с ней рядом никто не захочет сидеть!), застыла у входа. В аудитории было шумно, все переговаривались, словно давно знакомы. Двое парней с третьей скамьи заметили ее и позвали:

— Девушка, идите к нам.

Столы были рассчитаны на троих, а они сидели вдвоем. Сашка нерешительно подошла к ним.

— Нет-нет, вы — посередине. Садитесь, садитесь, — один из них вскочил, пропуская ее в середину. — Проходите.

— Что вы так робко? Мы же не кусаемся, — добавил другой.

Сашка не заметила, как они вдруг переглянулись при этих словах. Чуть помешкав, она прошла и опустилась на скамью между ними, а мальчишки тут же, с двух сторон, принялись легонько кусать ее за руки. Девушка взвизгнула, вскочила, ребята расхохотались, довольные такой бурной реакцией на их шутку. Ребятам даже в голову не пришло, что она на самом деле могла опасаться их. И Сашка вдруг поняла, что они ничего плохого не замышляли против нее, просто шутили, тоже рассмеялась. Это был ее первый шаг навстречу противоположному полу, ведь она привыкла ожидать от мужчин только какую-нибудь гадость. Ну, Антон был не в счет, он исключение…

Они познакомились: один из них — Стас, другой — Саня. Сашка назвала свое имя, и Саня радостно воскликнул:

— Ну надо же — тезка!

— Все, следующую пару я сижу посередине и загадываю желание, — решил Стас.

— Ничего не выйдет, Саша всегда посередине будет сидеть, — возразил его друг.

Они так рассуждали, будто уже было решено, что эта девушка будет всегда сидеть с ними. И это было очень приятно. Оба казались веселыми, симпатичными и добрыми, Сашка была в восторге от своих новых знакомых.

Все трое и в самом деле стали всегда садиться вместе, очень быстро сдружились. После занятий ребята не спешили в общагу, шли куда-нибудь, как они говорили, потусоваться и тянули за собой Сашку.

— Успеешь, выучишь…

Было так здорово брести с ними по шумной улице, останавливаться у витрин. Мальчишек, конечно, привлекала техника, и соседний магазинчик с мобильниками притягивал их, как магнитом. Благодаря им и Сашка стала разбираться в мобильниках и, не имея своего, могла рассуждать о достоинствах различных моделей и сетей.

— Я себе куплю «навороченный» смартофон. — заявил Саня.

— Это ты уже хочешь не мобилу, а компьютер. А в Японии сейчас в моде старые черно-белые мобильники, по которым просто звонят и посылают СМСки. Игрушки уже не актуальны.

Сашке тоже хотелось иметь телефончик — «раскладушку». Да много чего ей хотелось! Здесь было столько соблазнов, не то что в родном городке…

Хотя Саша бывала с Антоном в дорогих кафе, сейчас ее больше привлекали Макдональдсы. Она проходила мимо этих общепитов с их чизбургерами, бигмаками и прочими, на взгляд голодной студентки, вкусностями, побыстрее, а так хотелось потолкаться в шумной очереди, набрать полный поднос упаковок и сидеть потом, никуда не спеша, за столиком, макать картофель и кусочки курицы в соусы, запивать колой. 

34

Студенческая жизнь оказалась такой суматошной, столько событий происходило, что все ее прошлые переживания отодвигались. Из стоячей, темной воды той жизни она словно попала в быстрину. Ее, как и других робких жительниц маленьких российских городков, стремительное течение московской жизни шлифовало, будто гальку горная река. Не прошло и месяца, как однажды, вернувшись домой, Сашка застала Майю сидящей на шкафу, закинув ногу на ногу, она курила. Сашке вспомнился их визит к соседкам в первый день после заселения, и она рассмеялась. Общага всех перемалывала…

В общежитиях молодежь знакомится быстро. Майка и Светка оказались девчонками общительными, без конца к кому-нибудь из них приходили то ребята, то подруги. И Саша тоже вскоре освоила чуждый ей образ жизни, привыкла постоянно находиться в шумной компании, дверь в их комнату уже практически не закрывалась, хлопала не переставая. Ей иногда не верилось, что это она живет в общежитии, что у нее столько друзей.

А как было обидно в детстве от того, что с ней не играли другие дети, она лишь наблюдала за ними издали. Ей было года три, когда ее впервые прогнали. Бабка была занята, к ней сидела очередь, и Сашка одна слонялась по двору, потом прилипла к забору, долго стояла, смотрела сквозь жерди на улицу: там, на куче свежего песка, играли дети. Какая-то женщина, сидящая в очереди к бабке, сказала ей: «А ты что не идешь играть? Что тут скучать одной, вон там сколько детей!» И Сашка потихоньку вышла за калитку. Она сама не заметила, как оказалась возле желтой кучи. Девочка с краю показала, как делать домик, и Сашка неумелыми ладошками начала старательно прихлопывать влажный песочек. От усердия она не заметила, что своими ботинками осыпает правильный конус. В этот момент вышел хозяин песка. Мужик добродушно посмотрел на них:

— Ну, мураши, чисто мураши облепили горку! Да хоть не рассыпайте песок, козявки!

И ушел, напевая. На эти слова никто не обратил внимания, кроме его сына. Тот почувствовал себя хозяином, ответственным за песок. Мальчишка оглядел всех и заметил, что с Сашкиной стороны куча оползла сильнее.

— Эй, а ну-ка, подбирай песок! — приказал он.

Но Сашка была так увлечена, так здорово было играть со всеми, и она даже не поняла, что это говорится ей. Тогда мальчишка подошел и поднял ее за шиворот:

— Убирайся отсюда, колдунья! Не играйте с ней! Ее бабка колдунья, и она такая же!

Маленькую Сашку еще никто не знал — бабка не пускала ее на улицу, и никто ее не защитил, все промолчали. Она повернулась и пошла домой, а дети остались на песке, только посмотрели ей вслед и продолжили свои стройки.

Такие случаи повторялись, и Сашка перестала стремиться к компании сверстников, проводила все время с бабкой. С годами она все больше чувствовала свое одиночество. Все она делала не так, как все. Однажды весной учительница повела класс в поход, школьники взяли с собой еду, мячи, подстилки, и они отправились километра за три от города, поближе к лесу. Устроились на прекрасной поляне. Дети носились по зеленой молодой траве, рвали первые цветочки, валялись, кувыркались на зеленом склоне. И только Сашка старалась не мять зря траву, она сожалела, что не может нарвать при всех трав для бабки, а просто так переводить, топтать ценные травы было жаль. Она сидела в сторонке и не осознавала, как сильно это отличает ее от остальных детей.

— Что ты сидишь? Иди играй, — сказала ей учительница.

— Травку жалко, — наивно ответила Сашка.

Дети стали смеяться и передразнивать ее, даже учительнице было смешно.

— Ты как инопланетянка! — улыбнулась она.

Всегда наступал момент, когда кто-нибудь замечал эту ее непохожесть. Как правило, над нею начинали подшучивать, а она не умела отбиваться, и все кончалось слезами.

Шутки обычно были примитивными, но ей казались ужасно обидными.

— А правда, что твоя бабушка лягушек ест? — начинал кто-нибудь из мальчишек.

— Чего это вдруг?

— Ну, как же, все ведьмы их едят, так ты, наверно, тоже любишь лягушатинку?

— Признайся, — подхватывал другой, — в холодильничке всегда лежит пара лягушек или мышек?

— А что, она, как готовит приворотное зелье, так и съест кусочек крысы, или вдруг останется кусочек летучей мышки, она ее и схрумает… — тут же подключался третий.

— Так что, они недовешивают, что ли, как в магазине? А потом отвар не действует — ведьма небось удивляется! А это, оказывается, Сашка всех мышей поела…

Они, словно теннисным мячиком перебрасывались шуточками в ее адрес. Вроде ничего особенно оскорбительного или смешного в них не было, но когда это повторяется изо дня в день, начинают нервировать самые дурацкие шутки. Все десять лет Сашка проучилась в одной школе, в одном классе, а одноклассникам так и не надоело потихоньку поддевать ее, потому что они видели, как ей это неприятно.

И еще запах. В землянке все было пропитано запахами трав, и как бы Сашка ни мылась, все равно от нее всегда пахло пряными настойками, отварами. Нет — нет, да кто-нибудь и зажмет нос, дышать, мол, нечем, демонстративно изобразит, как задыхается рядом с нею. Да еще и спросит вслух:

— Неужели нельзя хоть иногда купаться?

— Так она же купалась прошлым летом… — обязательно добавит кто-то.

Сашке оставалось только молча отворачиваться.

Но все это прошло, запах трав давно выветрился. Теперь у нее есть друзья, есть подруги, а еще есть талант — ей пригодилась бабкина наука. Спасибо бабке за то, что она все время бормотала вслух свои рецепты, за то, что она постоянно твердила свои молитвы и наговоры, за то, что она вбила Сашке в голову эти знания, которые должны быть постоянно наготове, а не в справочнике и учебниках.

Кстати, Сашка мелкие уколы не забывала и все время хотела прочитать об Агафье Лыковой — так ее называла Ира. Что же это за Агафья? Спрашивать ни у кого не стала — зачем лишний раз демонстрировать свою дремучесть? В один из первых дней учебы она как-то забрела в читальный зал и, увидев пачки газет, спросила библиотекаршу:

— Скажите, пожалуйста, а можно найти что-нибудь об Агафье Лыковой?

— Таежный тупик? Тебе нужно начало? — переспросила женщина, Сашка лишь неопределенно пожала плечами.

— Какой же это год? — на минуту задумалась та, потом вынесла ей подшивку.

Сашка растерянно смотрела на нее.

— Да не пугайся, о Лыковой все статьи большие, заметные, — она листнула несколько газет: — Вот, смотри! — и показала Сашке большой заголовок: «Таежный тупик». — Поищи начало.

Сашка читала одну статью за другой… Агафья, младшая дочь в семье староверов, всю жизнь прожила в глухой тайге, ничего не видела, не знала, отстала лет на пятьдесят. Теперь Сашка поняла, Ира считает ее такой же темной и забитой, как эта Агафья, а она-то думала, что Ира все-таки относится к ней с симпатией… 

35

День за днем Лидия все вспоминала своих сынов. Расставила на столе их фотографии, какие-то вещички, сохранившиеся с детства: завалявшийся дневник Вани, сплошь усеянный тройками, сломанный фотоаппарат, десяток разнообразных зажигалок, аттестат Сереги, его бритва, коллекция ножей, которую мальчики дружно собирали. Каждый вечер зажигала на этом алтаре свечку, наливала водку в три рюмки и садилась. Перебирала свои сокровища. Их было мало. Пока сыновья были живы, она не нуждалась в таких вот вещах, она и так постоянно ощущала их, словно они всю жизнь оставались с нею связаны пуповиной.

Глядя на фотографии своих красавцев, вспоминала всю прожитую жизнь. Тешила свою гордость за них и подогревала боль. Разговаривала с ними. Вроде и раньше была одинока, но тогда она не скучала, жизнь ее была наполнена: презрением к Ольге, любовью к сыновьям, снисходительным отношением к матери. Она наслаждалась своей властью над людьми, возможностью любого мужчину сделать ненадолго своим рабом, наигравшись, бросить его. Ей доставлял удовольствие откровенный страх женщин. Но главным в ее жизни были сыновья. И вот все кончилось, нечем было занять одинокие вечера. Теперь она пестовала, растила свою ненависть к единственному, по сути, оставшемуся в живых, родному человеку — Сашке. Ее она выбрала виновной в своих несчастиях, больше винить было некого, в живых никого не осталось, из-за нее они поехали туда, и Люба закрыла вьюшку оттого что пожалела Сашку.