Философ Обской Дмитрий

– Вообще-то, вечеринки устраивают главным образом для того, чтобы встречаться с другими женщинами.

– Я не знаю других женщин.

– Ну так я знаю.

– По-моему, ей будет интересно посмотреть дом.

– Слушай, если ты все еще сохнешь по ней…

– Я не сохну.

– …так просто пригласи ее сюда. Какие тебе для этого предлоги нужны?

– Дело не в предлоге. Если ее пригласишь ты, у нее не возникнет никаких опасений.

Он пожал плечами:

– Ладно, могу попробовать.

– Но я пока ничего не решил. Это разговор чисто теоретический.

– Ага, как раз в том-то и беда твоя, – сказал он. – Одни разговоры.

Со дня смерти Альмы прошло восемь недель, и я начал подозревать, что Палатин «забыл» пригласить меня на похороны. А его секретарша, позвонив, дважды повторила, что похороны состоятся в узком кругу.

Кладбище «Маунт Оберн» было в тот день отсыревшим, тонуло в тумане. Я одиноко стоял по одну сторону могилы. По другую сжимала ладонь мужа доктор Карджилл; рядом с ними возвышался, опираясь на трость, бесстрастный Чарльз Палатин. Эрика видно не было.

По причине исторического значения кладбища тяжелая техника на него не допускалась, и четверым могильщикам потребовалось двадцать минут, чтобы проделать необходимую работу. Все молчали, да и весь этот эпизод показался мне на редкость не отвечавшим торжественности момента – скучным и вообще неловким. Смотреть на гроб (слишком много бронзы) или на других присутствующих (слишком неприятное зрелище) мне не хотелось, и я бродил взглядом по лужайкам со старинными надгробиями, под которыми покоились, поросшие мхом и забытые, целые семейства бостонских браминов. Компания орнитологов-любителей, дружно нацеливших бинокли на какую-то далекую ветку, поднялась по склону холма, посовещалась и исчезла – разом, точно птичья стая, – начав спускаться по тропе, устеленной оранжево-желтой листвой. Палатин переступил с ноги на ногу. Похоже, он был сильно простужен: кожа вокруг ноздрей покраснела, он то и дело сморкался. А я все думал о поминальных службах брата, и о настоящей, и о недавней. Маяк, изображающий присутствие в наших жизнях утраченных нами любимых, – тошнотворно, – тошнотворно и более чем предсказуемо. И слащаво. Ну а вот это? Оно-то чем лучше? Эта волглая пошлость скорби? Я взглянул поверх могилы на доктора Карджилл и увидел, как ее глаза быстро метнулись в сторону. Она что же, разглядывала меня? Пальцы моих ног, укрытые в новых туфлях, сами собой скрючились. В тот день я впервые вышел в них на люди. Утренний дождь заставил меня задуматься, и я почти уж переобулся в старые мокасины. Однако Альма, перед тем как умереть, обратилась ко мне с одной-единственной просьбой, и я решил почтить ее желание, обуться в черные туфли – выбор, который она, как мне представлялось, одобрила бы, поскольку они вполне отвечали случаю и более того: прекрасно подходили к моей новой спортивной куртке, купленной также в ее честь.

Последняя лопата земли упала на могильный холмик. Палатин резко развернулся и ушел.

Я обогнул могилу, чтобы выразить доктору Карджилл соболезнования. При моем приближении она напряглась, губы ее слегка поджались.

– Сожалею о вашей утрате, – сказал я.

Она кивнула:

– И я о вашей.

Короткая пауза; затем ее муж протянул мне руку:

– Рон Карджилл.

Я представился ему, сказал:

– Прекрасное место. Жаль только, что она отказалась от церемонии.

– Таково было ее желание, – обронила доктор Карджилл.

– Да… И все-таки приятно было бы сказать ей что-нибудь на прощание.

Она снова кивнула, сунула в карман носовой платок.

– Ну что же, всего хорошего.

– Спасибо. Вам тоже. Но, э-э… доктор? Не уверен, что вам об этом известно, но Альма оставила вам драгоценное украшение.

Молчание, затем:

– Да, мне говорили.

– О, – произнес я. – Я так понимаю, вы видели, э-э…

– Видела.

И я немедля почувствовал себя идиотом. Я вовсе не собирался злорадствовать, но как еще могла она истолковать мое поведение? Вот он я – сижу на груде золота, между тем как она получила за пятнадцать лет домашних визитов всего-навсего побрякушку. И все-таки я счел ее ледяной тон не заслуженным мной. Решение-то Альма принимала, не я.

– Есть там украшение, которое вам особенно нравится? – спросил я.

Молчание.

– Не могу сказать, что я к ним приглядывалась.

– Там вещи самые разные. – Я понимал, что мне лучше заткнуться, однако остановиться не мог. – Заезжайте как-нибудь, выберите одну. Или… я вот подумал… Вы не хотите взглянуть на них?

Она уставилась на меня:

– Сейчас?

– Нет-нет-нет. Конечно, нет. Совсем не обязательно сейчас. Когда вам будет удобно.

Молчание.

– Знаете что, – неожиданно сказала она, – давайте-ка покончим с этим раз и навсегда.

Дорога до дома показалась мне чудовищно длинной.

– Дом сорок девять, – сказал я ее мужу. – В конце квартала.

– Он знает, где это, – сказала доктор Карджилл.

Поднявшись на второй этаж и открыв дверь хозяйской спальни, доктор замерла. О чем она думает, я понял мгновенно: о том, что я уничтожил все следы Альмы.

– Сюда, – сказал я, с чрезмерной ретивостью подскакивая к туалетному столику.

Там были кольца, браслеты, тончайшие золотые и платиновые цепочки; серьги с сапфирами и кулоны им под стать; жемчуг, добытый в южных морях; рубиновая брошь в виде попугая – на Альме я ничего этого ни разу не видел. Пальцы доктора Карджилл перебирали украшения, и я обнаружил вдруг, что мысленно подталкиваю ее к вещицам подешевле. В конце концов, то, что она оставит, я смогу продать, а до меня начинало доходить, что двадцати тысяч долларов мне ну никак не хватит. Нужно же будет счета оплачивать – я уже выяснил, во что это обойдется. И потом, я подумывал о покупке нового компьютера, настольного. Горбиться над крошечным экраном хорошо, когда ты знаешь, что тебя могут в любую минуту попросить очистить помещение, но домовладельцу оно не к лицу. А ведь эти штуки на деревьях не растут, верно?

В то же самое время мне было не по себе из-за моего поведения на кладбище. Не исключено ведь, что придется попросить доктора выступить в суде, обрисовать мой нравственный облик.

– Вы не стесняйтесь, берите что нравится, не обязательно только одну, – сказал я.

Губы ее снова слегка дернулись.

– Спасибо.

– Не хотите выпить?

– Нет, мне и так хорошо.

– Может быть, ваш муж захочет?

Рона Карджилла мы оставили в гостиной.

– И он перебьется.

– Ладно, – сказал я, с облегчением наблюдая за тем, как она опускает на место массивный золотой браслет. – А вот я в драгоценностях ничего не смыслю.

Она посмотрела мне в глаза и сказала:

– Да и откуда бы вам?

И мне мгновенно пришла в голову пугающая мысль: доктор Карджилл заметила изменения, которые я ощутил в себе, когда вернулся в этот дом, – когда стал его хозяином, – они, точно парша, зримо расползаются по всему моему телу. Я попытался попытаться сказать что-нибудь, но у меня перехватило горло.

Доктор снова начала перебирать драгоценности, потом поднесла к ушам серьги, взглянула на себя в зеркало.

– Мне звонили из полиции.

– Правда?..

Она кивнула:

– Спрашивали о ваших отношениях с Альмой.

Молчание.

– Хм, – выдавил я.

Молчание.

– Я сказала, что вы очень заботились друг о друге.

– Так оно и было.

Она вернула серьги назад.

– По-видимому.

Я промолчал.

Она отступила от столика, скрестила на груди руки:

– Я ничего из этого брать не хочу.

– Что-то не так?

– Все так. Просто мне ничего не нужно.

– Хорошо. Но… Ладно, но, как бы то ни было, она хотела оставить вам что-нибудь.

– Это не означает, что я обязана что-нибудь принимать.

– Я понимаю, но… Вот, – я схватил брошь в виде попугая, – как вам это? Или… или… ладно, не это. Хорошо. Вовсе не обязательно брать драгоценность. – Я слышал себя словно со стороны: то, что я нес, сильно походило на бред. – По сути дела, ладно, да, это должна быть вещь отсюда, вот что она подразумевала. Однако… я что хочу сказать – если есть какая-нибудь книга или художественное произведение… вы обойдите дом, осмотритесь, я не против… Ну… то есть… ей очень хотелось, чтобы вы что-то взяли. Она была вам благодарна, вот и… Дело ваше, конечно, однако, если говорить о духе и значении посмертного дара… я думаю, будет правильно, если вы… да, вот так. Вы совсем ничего не хотите?

Молчание.

В конце концов она сказала:

– Выберите что-нибудь сами и пришлите мне.

– Я… Э-э… Да, наверное, можно и так. А есть у вас какие-нибудь предпо…

– Нет.

– Ладно. Ладно, хорошо. Если вы уверены…

– Уверена.

– Хорошо. Отлично. Хотя, я уже говорил, ха-ха, я в драгоценностях мало что понимаю, так что если мой выбор вам не понравится, то вы уж не обессудьте.

– Мне, вообще говоря, все равно, – сказала она. – Я просто не хочу больше думать об этом.

– Хорошо, – согласился я. – Ладно.

Она указала большим пальцем на дверь:

– Я лучше пойду.

Внизу ее муж разглядывал каролинских попугаев.

– Поехали?

– Поехали.

Слушая, как они отъезжают, я решил, что пошлю ей не одну вещицу, а несколько. Две, может быть, три хорошие вещи – или полдюжины тех, что подешевле… Сейчас она расстроена, это естественно. Мне и самому было больно смотреть, как Альма уходит под землю, боль эта все еще была свежа в моей памяти. Нужно также учесть и душевную травму, нанесенную ей самоубийством женщины, за которой она столько лет ухаживала. Как тут не рассердиться? Я и сам рассердился, а ведь мое знакомство с Альмой было в пятнадцать раз короче знакомства доктора. Однако я мою обиду поборол, поборет и доктор Карджилл. А то, что я пошлю, ей понравится. Естественно, понравится. Прекрасные вещи и сделаны со вкусом, с самым лучшим.

На некотором сознательном уровне я побаивался, что она увидит в моем подарке именно то, чем он и будет, – взятку. Ну а что я еще мог сделать? Я же не мог забрать назад все бестактные глупости, которые наговорил, а мне требовалось, чтобы доктор была на моей стороне. Она могла лучше, чем кто-либо другой, подтвердить, что я любил Альму. Унизительно, разумеется, ужасно унизительно, что мне приходится это доказывать – полиции, суду, да кому угодно. Однако я напомнил себе, что теперь дело идет не о любви. Дело идет о деньгах, а значит, доверять я не могу никому, больше уже никому.

Глава двадцатая

Первый снег выпал рано, почти сразу за Днем благодарения, однако не лег – таял на крышах и стекал серыми струйками вниз. Водосток на углу засорился, превратив поход по магазинам в дело грязное и слякотное. Усталый, томимый одинокими мыслями, я смотрел на экран компьютера и тер глаза. Есть ли на свете что-нибудь более страшное, чем пустая страница? Более зловещее, чем мигающий в медленном ритме похоронного марша курсор?

Дверной звонок дал мне желанную возможность отвлечься от созерцания этого зрелища. Слегка сдвинув занавеску на окне холла, я увидел Эрика, переминавшегося на веранде с ноги на ногу. Губы у него были синие, даже плащ его, казалось, трясся от холода, и я с постыдным удовольствием отметил, что мир в последнее время обращался с ним не по-доброму. Он выглядел всклокоченным, изголодавшимся, лишившимся былой самоуверенности, кадык его прямо-таки торчал из шеи, рука время от времени вздергивалась вверх, чтобы коснуться глубокого, незажившего пореза, который поблескивал над левым глазом. Если после встречи с Палатином у меня и оставались какие-то сомнения насчет того, где Эрик провел последнее время, теперь они развеялись: вполне разумно было предположить, что он сидел в тюрьме, и не менее разумно – что обходились с ним там с заслуженной им жестокостью. Изменился Эрик очень сильно, и я поневоле улыбался, наблюдая за тем, как он пытается согреться.

Тут я сообразил, что мы с ним не виделись с того самого дня, когда он пригрозил донести на меня в полицию. А если его посадили вскоре после того разговора, убить Альму он не мог. Конечно, никаких оснований для такого предположения у меня не было. Он мог гулять на свободе до самого недавнего времени. Но если он и впрямь просидел целых два месяца – а я подозревал, что это так, поскольку ничем другим объяснить его отсутствие не мог, – тогда самоубийство Альмы именно им, самоубийством, и становится. Похоже, Эрик упустил свой шанс, и, вероятно, не впервые в жизни. А помогли ему в этом решительность Альмы и моя нерадивость по части осуществления его упований. И от одной только мысли о моей нерадивости я снова почувствовал себя соучастником преступления, виновным во всем случившемся, – и разозлился. То были чувства, которые я полагал отошедшими в прошлое. Возвращения их я ничем не заслужил, тем более что у меня и без них было чем занять голову. Я наложил цепочку и чуть-чуть приоткрыл дверь.

– Привет, – сказал он. – Мне нужно с вами поговорить.

– Говорите.

– Ну бросьте, приятель. Тут же градусов двадцать, самое малое.

Мне было хорошо, уютно в унаследованном мной доме, а он стоял у двери, как нищий… И я едва удержал мою машинально потянувшуюся к цепочке руку.

– В чем дело? – спросил я.

– Мне что, и войти теперь нельзя?

Я покачал головой.

– А почему?

– Потому что я этого не хочу.

– Послушайте, приятель, не надо со мной так.

– Будьте довольны, что я вообще с вами разговариваю, – ответил я. – Вам лучше обратиться к моему адвокату.

– Господи Исусе. А полегче никак нельзя?

– Все, меня дела ждут.

– Подождите.

Я подождал.

– Впустите меня всего на пять минут, – попросил он.

– До свидания, – сказал я и закрыл дверь.

Мгновение спустя он уже колотил в боковую. А когда и это ничего ему не дало, взялся за заднюю. Потом в доме зазвонил телефон.

Я снял трубку:

– Бросьте это – или я вызову полицейских.

– Эй, эй, эй. Успокойтесь. Я просто хочу поговорить, понятно?

– Нам не о чем разговаривать.

– Как это не о чем? Так не пойдет. Я тут, можно сказать, от холода помираю. А у меня важное дело.

– Если оно такое важное, так не тратьте зря времени и займитесь им.

– Да что я вам сделать-то могу, по-вашему, застрелю, что ли?

– Откуда же мне знать?

– Перестаньте, приятель. Вы что, шутите?

Я не ответил.

– Вот дерьмо. – Он шмыгнул носом. – Ну по крайней мере чашку кофе или еще чего могу я от вас получить?

– У меня нет кофе.

– Сойдет и чай.

– Прощайте, Эрик.

– Стоп-стоп-стоп-стоп… Ладно, хорошо. Я вам кое-что покажу, лады? Идите в холл.

Телефон умолк.

Мне не составило никакого труда вообразить, как я открываю дверь и вижу наставленное на меня дуло. Поэтому я поднялся наверх, в телевизионную, из окон которой хорошо просматривалась веранда. Эрик стоял на ней, ожидая, карманы его плаща были вывернуты.

Я поднял окно, заставив его взглянуть вверх.

Он слегка потряс вывернутыми карманами:

– Видите?

– Снимите плащ, – сказал я.

– Холодно же, приятель.

– Снимите – или я позвоню в полицию.

Он что-то пробормотал, почти беззвучно.

– Что-что?

– Ничего. Ничего. Ладно. – Эрик снял плащ, вывернул все остальные его карманы. – Видите? А теперь впустите меня.

Я велел ему снять рубашку.

– Да какого же хера? Хватит уже.

– Снимайте.

Эрик скрипнул зубами, но подчинился. Он исхудал, кожа белая, как воск. Эрик повертелся туда и сюда, точно модель на подиуме, и я снова увидел его татуировки: оленя, автомат… Пытаясь согреться, он обхватил себя руками, но его все равно била крупная дрожь.

– Мать твою, чувак, я тут замерзну до смерти.

Некая часть меня хотела бросить все это и оставить его стоять на веранде. Пусть лупит в двери – я буду игнорировать его. Пусть поймет, с кем имеет дело. Я не из тех, кем можно вертеть так и этак, о нет, хо-хо, я человек со средствами, да и терпения у меня побольше, чем у него. Я умнее, сильнее и лучше, чем он, а ему пора наконец научиться самому добывать себе пропитание. Другая же часть моей натуры – теперь я могу признаться в этом, – другая наслаждалась, унижая его. После всего, что он натворил, Эрик заслуживал унижения.

– Брюки, – сказал я.

Он вывернул карманы.

– Сними их.

– Что?

– Сними брюки.

– Прямо тут? Какого черта, приятель!

– Как знаешь.

Я закрыл окно и отошел от него.

Снизу понеслись вопли. Я досчитал до десяти и вернулся к окну.

– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Твоя взяла. Идет?

Он расстегнул ширинку и позволил брюкам упасть до лодыжек, выставив напоказ старые, камуфляжной раскраски трусы. Ноги Эрика оказались безволосыми и – впрочем, с такого расстояния сказать что-нибудь наверняка было трудно – испещренными, как мне показалось, крошечными черными пятнышками.

– А теперь открой гребаную дверь, – крикнул он.

Я опустил окно, сошел вниз. Эрик, мыкавшийся взад-вперед по веранде, натягивая на себя одежду, вскрикнул от неожиданности, когда дверь, так и оставленная мной на цепочке, приоткрылась.

– Какого хера, чувак? – Он ударил ногой по косяку. – Ты же сказал, что впустишь меня.

– Ничего подобного я не говорил.

Теперь он смотрел на меня с ненавистью.

– Мудак ты ебаный, понял?

Я начал неторопливо закрывать дверь.

– Погоди.

Молчание.

– Извинись, – сказал я.

Молчание.

– Я извиняюсь, – сказал он.

– Теперь говори, что хотел, и оставь меня в покое.

Нижняя челюсть Эрика выпятилась – он старался взять себя в руки.

– Ладно… Ладно, послушай. Я все обдумал. И хочу договориться с тобой. – Он помолчал. – Идет?

– У меня пока не сложилось никакого мнения. Ты еще ничего не сказал.

– Ладно, хорошо. Я как раз к этому и подхожу. Значит, так. Я долго обо всем думал. Я уже говорил тебе, дом мне не нужен. Хочешь, бери его себе, мне все едино.

– Дом и так уже мой, Эрик. И получать его от тебя мне не нужно.

– Я знаю. Ладно, знаю. Но… я вот о чем. Я хочу сказать, меня это устраивает. Дом мне не нужен. Я даже просить его обратно не собираюсь.

– Замечательно.

– Хорошо. Так. Но если ты получаешь дом, то я тоже должен что-нибудь получить. Что честно, то честно, верно?

Я не ответил.

– Верно?

– Так чего ты хочешь, Эрик?

– Значит, ты получаешь дом, и, не забывай, большой дом, с тоннами всякого барахла. И будет только честно, если я получу деньги.

– Деньги.

Он кивнул.

– И желательно все сразу, – сказал я.

Он снова кивнул.

Тут уж я рассмеялся совершенно искренне:

– Ты спятил.

– Но это же справедливо, – сказал он.

– И как ты себе это представляешь?

– Ты получаешь дом. Он, типа, пару миллионов стоит. И все ее барахло. Книги. Я даже не знаю, сколько они стоят.

– Я не торгую книгами.

– Да, но ты сможешь их продать, если захочешь.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»