Гражданин преисподней Чадович Николай

Начальник отдела техники безопасности

Лишившись всех своих приобретений – ножа, секача и баклаги, Кузьма сразу расслабился и позволил тем, кто повязал его, делать свое черное дело дальше. Ведь начнешь сопротивляться – потроха отобьют. Лучше дождаться удобного момента. Не может быть, чтобы он не наступил когда-нибудь.

Сначала его тащили круто вниз, скорее всего в дренажный лабиринт. Ох, рискованное это было дело! А что, если наверху вдруг польется дождик? Тогда тут и крысы не спасутся, не то что люди.

Туго затянутый мешок не мешал Кузьме ни дышать, ни ориентироваться в пространстве. Гораздо больше неудобств доставлял кляп. Это ведь рот, а не бабья манилка, извините за выражение. В нем даже языку и зубам не всегда места хватает.

Вскоре они покинули запутанные норы, прилегающие к Торжищу, и оказались в туннеле – просторном и гулком, хоть скачки здесь устраивай.

Теперь можно было с изрядной долей уверенности сказать, что скорее всего его похитили метростроевцы. Причем постарались обставить все так, чтобы и комар носа не подточил. Юрок и Венедим, надо полагать, разделили участь Кузьмы. Кому охота оставлять свидетелей? Вероятно, не поздоровится и хозяину корчмы. Если только он не состоит у метростроевцев штатным осведомителем.

Пешее путешествие, в ходе которого его носильщики изрядно притомились, судя по всему, закончилось. Кузьму свалили во что-то похожее на большую корзину с жестким, ребристым дном. Хоть бы мха подослали, гады!

Застучал мотор, заскрипели колеса, запахло выхлопными газами, и самоходный экипаж резво покатил куда-то. Ну конечно, метростроевцы! Кто же еще? Они одни пользуются под землей транспортом. И ведь горючего не пожалели, хотя темнушники дерут с них три шкуры за каждую каплю. Видно, кто-то из метростроевских паханов сильно соскучился по Кузьме Индикоплаву.

Как он только ни напрягал слух, но за все время пути не расслышал ни единой реплики, способной хоть немного прояснить суть дела. Наверное, похитители объяснялись между собой жестами. Что ни говори, а дисциплина у метростроевцев была безукоризненная.

В этой связи сразу напрашивался вопрос – почему из детей вояк, которые послушание и чинопочитание должны были впитать с молоком матери, выросли такие уркаганы, как Юрок, а потомство вольнонаемных бетонщиков, проходчиков и горных мастеров превратилось в некое подобие муравьиной семьи, где все сплошь безлико равны, а балом правят несколько субъектов, считающихся существами какого-то иного, высшего порядка?

Неужели дело только в питании, как утверждают некоторые? Дескать, темнушники всегда кормились мясными консервами, которых у них было запасено видимо-невидимо, а метростроевцы были вынуждены почти сразу перейти на растительную диету, в том числе и на мох-костолом. Типичный пример противопоставления хищников и травоядных. Зверь-одиночка и послушное стадо.

От кляпа, мешка и веревки Кузьму освободили лишь после того, как подземный самоход проделал путь, раз в пять превышающий расстояние от обители Света до Торжища.

Наверное, сейчас это была самая дальняя окраина Шеола. Молодцы метростроевцы, ничего не скажешь! Без дела не сидят, а все роют и роют как черви. Эх, к их бы усердию да еще светлую голову! Вот тогда был бы толк.

Никто не обмолвился с Кузьмой даже полусловом, да и он не лез с расспросами – знал местные порядки. Здесь действовал неписаный закон – уши должны быть у каждого, а язык только у тех, кому дано право распоряжаться. Кто знает, возможно, поколений через пять так оно и будет.

На этот раз приютом для Кузьмы стала тесная железная будка, освещенная тусклой угольной лампочкой местного производства. Впрочем, по понятиям метростроевцев, это были чуть ли не хоромы. Простой люд жил в общей казарме, где одна семья отделялась от другой только хлипкой занавеской, что должно было способствовать формированию чувства коллективизма и, наоборот, препятствовать формированию чувства индивидуализма.

В потолке будки имелся люк, проржавевший до такой степени, что невольно напрашивалась мысль – а не использует ли его некто находящийся наверху вместо писсуара? К люку вели скобы, тоже, естественно, железные.

И вообще, если бы жители разных общин Шеола задумали вдруг обзавестись гербами, выражающими основную суть их бытия, гербом метростроевцев стали бы две скрещенные рельсы. Все здесь было сработано из железа – и столы, и горшки, и детские люльки, и расчески, и даже, говорят, характеры… Очень уж много этого непрезентабельного металла было в свое время спущено под землю.

Скучать в одиночестве Кузьме не позволили. Люк открылся, и в будку спустился человек с наружностью, типичной для метростроевцев и даже считавшейся среди них чем-то вроде эталона, – лоб высотой в три пальца, подбородок – в четыре, нос – не слишком прямой, но и не очень курносый, впалые щеки, по-хорошему контрастирующие с атлетической шеей, аккуратная стрижка, непроницаемое выражение лица..

Единственное, что говорило о его человеческих слабостях, было чернильное пятно на указательном пальце правой руки – как видно, много работал, устал, не успел помыть руки.

– Здравствуйте, – сказал он, пожав Кузьме руку, которую тот не успел спрятать за спину. – Мы с вами уже знакомы, не так ли?

– Встречались вроде, – неопределенно ответил Кузьма, еще не решивший, в каком ключе себя вести (наиболее выигрышными представлялись три варианта – горячее возмущение, глубокое удовлетворение или полная прострация).

– И неоднократно! – многозначительно добавил метростроевец. – Хотя сойтись поближе нам не довелось. Все спешка, спешка… Самое время исправить ошибку. Меня зовут Герасим Иванович. Можете обращаться и по фамилии, Змей.

Интонация его речи была столь ровной, что Кузьма отнес «Змея» на свой счет.

– Попрошу без оскорблений! – возмутился он. – Иначе я этот разговор немедленно прекращаю!

– Вы не поняли. Змей – это моя фамилия, – без тени смущения пояснил метростроевец. – Наши предки – выходцы из Белоруссии. Отец рассказывал, что там такие фамилии встречаются сплошь и рядом. Среди наших соседей были Мошки, Козлы, Щуки, Лишаи, Жуки, Зайцы.

– Вот оно как! Тогда понятно… – слегка сконфузился Кузьма. – А поменять фамилию не пробовали?

– Зачем? Мой дед был прокурором области, а впоследствии заместителем наркома юстиции. Орденоносец, почетный гражданин города Воропаевска и персональный пенсионер союзного значения, – с гордостью доложил Герасим Иванович Змей.

– И вы, значит, решили пойти по стопам деда, – уточнил Кузьма.

– Скорее отца. Он был начальником отдела техники безопасности треста «Метрострой».

– Ага, видел я их плакатики. «Не стой под стрелой» и «Работай только в диэлектрических галошах». До сих пор сохранились.

– Сейчас мы понимаем технику безопасности значительно шире, – холодно произнес Змей, видимо, обидевшись за своего отца. – Круг полномочий вырос.

– Можно представить… Всякие там химеры тоже входят в круг ваших полномочий?

– Нет, как правило, мы работаем только с людьми. Химеры находятся в ведении оргмассового отдела.

– Оргмассового? – удивился Кузьма.

– Так уж сложилось. Раньше этот отдел курировал подсобное хозяйство, в том числе и охотколлектив… Но давайте лучше перейдем к делу. Признаться, давно хотел вновь увидеться с вами.

– Ради этого мешок на голову мне не стоило надевать. Послали бы весточку, я бы и явился.

– Время, знаете ли, поджимало. – Змей даже не соизволил извиниться. – Вас бы все равно прибрали к рукам. Не мы, так другие. Сами знаете, какой на вас нынче спрос.

– Знаю… Только с чего бы это? Раньше, бывало, куда ни придешь, везде от ворот поворот.

– Вот так говорить не надо! Мы всегда относились к вам с должным сочувствием. И подкармливали, и даже лечили однажды.

– Это когда мне химера чуть скальп не сняла? – оживился Кузьма. – Было дело. Зато сколько я вам всяких занятных фактов про Шеол выложил! Лично вы под мою диктовку целую портянку исписали. Забыли разве?

– Помню, – едва заметно усмехнулся Змей. – Я все помню. А вот вы кое-что забыли. То, что вы называете фактами, на деле оказалось набором небылиц. Туфтой, как любят выражаться наши соседи-темнушники.

– Здесь моей вины нет, – развел руками Кузьма. – За что купил, за то и продал.

– Если бы только небылицы… – вздохнул Змей. – Не брезговали вы и откровенной дезинформацией.

– Де-зи… Чем? – Чтобы лучше слышать, Кузьма даже ладонь к уху приложил. – Чем я не брезговал?

– Дезинформацией. Распространением заведомо ложных слухов.

– И про что, интересно, я эти ложные слухи распространял?

– Например, про Грань, – произнес Змей с очень-очень мягким упреком.

– Про Грань я вообще ничего не знаю, – почти искренне возразил Кузьма. – И вас тогда сразу предупредил, что говорить буду с чужих слов.

– Хорошо, а что вы рассказывали на эту тему представителям святокатакомбной церкви?

– Когда?

– Недавно. Вам точный день назвать?

– Ничего особенного я им не рассказывал. Что вам, то и им.

– Ой ли! У меня имеются иные сведения.

– Если имеются, то пользуйтесь на здоровье.

– Пользуемся… Но хотелось бы знать и вашу версию.

– Послушайте, на каком основании вы меня допрашиваете? – Похоже, пора было переходить к тактике горячего возмущения (придерживая полную прострацию в резерве). – Разве я преступник?

– Не допрашиваем, а расспрашиваем, – поправил его Змей вкрадчивым голосом. – Улавливаете разницу?

– Не улавливаю! Сначала выпустите меня отсюда, верните личные вещи, а потом расспрашивайте.

– Выпустить не могу, не имею такого права. Сейчас вы находитесь в карантине. Таков обычный порядок, и вы должны были заранее знать об этом.

– Раньше ваш карантин таким строгим не был!

– Раньше и зараза была не такой прилипчивой.

– Друзья мои тоже в карантине?

– Какие друзья? – Вопрос Кузьмы если и не огорошил, то по крайней мере озадачил Змея.

– Бросьте дурака валять! Со мной на Торжище еще двое было. Светляк и темнушник. Их ваши люди еще раньше меня прихватили. Пока не увижусь с ними, вы из меня и слова не вытянете. Даже клещами. Зарубите это у себя на носу!

– Успокойтесь, – сказал Змей, машинально трогая нос. – Торжище находится в ведении отдела снабжения. Им и поручен был непосредственный контакт с вами. Я не в курсе. Но обязательно постараюсь навести справки.

– Вот и наводите. Только попрошу представить эти справки в натуральном виде. Живьем, так сказать… После и поговорим.

– Без небылиц?

– Без небылиц, – пообещал Кузьма. – И даже без заведомо ложных слухов.

– Тогда до скорой встречи. – Добравшись до люка, Змей особым образом постучал, и его сразу выпустили наружу.

На приличную кормежку Кузьма даже не рассчитывал. С этим у метростроевцев всегда было туго (не в ту сторону они, наверное, туннели рыли).

К сожалению, его предчувствия сбылись. После жаркого из ящериц, которым его угощали на Торжище, тюря из мха, и к тому же недоваренная, просто не лезла в горло. Такой обед заслуживал разве что помойного ведра.

Неплохо было бы вволю отоспаться, но Кузьма понимал, что покоя ему не дадут. Если метростроевец говорил «Сделаю!» – это означало, что его лопата (отбойный молоток, топор, нож, половой член, взгляд – без разницы) через мгновение вонзится туда, куда надо. Если Герасим Иванович Змей обещал навести справки, результат нужно ожидать в самое ближайшее время. Так уж были воспитаны здешние люди. Сказано – сделано! Пусть даже ради этого придется пробить головой глухую стену.

Так оно и случилось. Лязгнул люк, обрушив вниз очередную порцию ржавой трухи, и чей-то незнакомый голос произнес:

– К вам посетитель. Время свидания – до ужина.

Нога в драном башмаке еще только нашаривала верхнюю скобу лестницы, а Кузьма уже догадался, кто именно к нему пожаловал. Эх, зря Венедим не воспользовался его подарком! Будет скоро босой ходить. У метростроевцев обувка положена только передовикам производства, а вновь выбраться на Торжище уже вряд ли доведется.

– Бог в помощь! – Спустившись вниз, светляк перекрестил Кузьму.

– Спасибо, конечно, только помощь нужна в деле, – ответил тот. – А здесь, кроме суходрочки, и заняться-то нечем.

– Я имел в виду помощь духовную, – пояснил Венедим. – Ту помощь, которая позволяет стойко переносить все ниспосланные судьбой лишения, в том числе и неволю.

– А мне что воля, что неволя – все едино. Весь Шеол большая тюрьма.

Тут Кузьма, конечно, слегка покривил душой. Одно дело, когда стены тюрьмы, как сейчас, буквально давят на тебя, и совсем другое, когда ты этих стен даже и не видел никогда.

– Нельзя так говорить. Если свободна душа человека, свободен и он.

– Ты найдешь, чем утешить… Ладно, не будем про это. Лучше скажи, где Юрок?

– Представь себе, он благополучно избегнул нашей участи. – Венедим уселся напротив Кузьмы. – Едва ты отлучился, как те подозрительные люди, с которыми Юрок уже затевал ссору, услали куда-то корчмаря и без всякого предупреждения накинулись на нас, аки дикие звери. Я даже заступничества у святого Егория не успел попросить. Связали меня и бросили на пол… Зато с Юрком пришлось повозиться. Пока ему одну руку крутили, он другой пистолет вытащил. Пуля, правда, в потолок угодила, но шума сделалось немало. Супостаты с испугу отпрянули, а Юрок сразу из корчмы вон. Четверо вслед за ним кинулись, но тут снаружи поднялась какая-то кутерьма, и Юрок в толпе сгинул. Это они так потом говорили: сгинул, дескать, ловкач проклятый, наживем мы из-за него неприятностей.

– Успел, значит, выстрелить, – с одобрением произнес Кузьма. – Что молодец, то молодец… А почему я пороховой гари не учуял, когда в корчму вернулся?

– Наверное, из-за очага. Уж больно он смердел.

– Возможно. Но все равно это мое упущение… Как тебе на новом месте живется? Не обижают метростроевцы?

– Для меня любая обида только во благо. Я ведь дал обет смирять гордыню. На кого мне роптать? На себя? На людей? На Бога?

– А все-таки? Вид у тебя неважный. Как у заблудшей овцы, которой сатана задницу подтирал.

– Притомился с непривычки. Я как сюда попал, мне сразу кайло в руки вручили и велели какую-то стенку долбить.

– Продолбил?

– Где уж там! Как ни старался, а ямка получилась такая, что даже кулак не засунешь… За что и был наказан лишением пропитания.

– Вот драконы поганые! Ну я им это припомню!

– Зачем же? Правы как раз они, а не я… Кто не работает, тот не ест. Так Спаситель сказал.

– Доешь за меня, а? – Кузьма пододвинул ему нетронутую миску тюри. – Я до местных блюд не большой охотник.

– А мне сойдет. – Всегда щепетильный Венедим на этот раз не стал отказываться. – Братия наша подобную пищу не приемлет, но меня Бог простит. Святым отшельникам приходилось даже акридами питаться, а это ведь та же самая саранча, которую Создатель насылал на землю египетскую.

– Ешь, не рассуждай, – перебил его Кузьма. – А то еще подавишься.

Пока светляк деликатно доедал давно остывшую тюрю, Кузьма размышлял над зигзагами своей судьбы, то и дело сводившей его с самыми разными людьми.

Ну кто, спрашивается, для него этот Венедим? Святоша, брюзга, начетчик, человек не от мира сего, едва ли не силой навязанный Кузьме в духовные пастыри. Слабак, неумеха, мошка зудящая. А вот случилась с ним беда – и душа не на месте.

Или взять того же Юрка. Тот еще деятель! Пустозвон, хам, блудодей, пьянь. Не он ли еще совсем недавно грозил Кузьме и Венедиму жестокими карами? А сжились, свыклись – и вроде бы ничего.

Теперь на Юрка только и надежда. Уж если он не выручит, то и рассчитывать больше не на кого. Пиши пропало! Придется Венедиму махать кайлом до скончания века, а уж какая судьба ожидает Кузьму, можно только догадываться. Ясно, что подобру-поздорову его отсюда не отпустят. Зачем тогда, спрашивается, было похищать… Метростроевцы от своих планов просто так не отступятся. Или заставят служить себе верой и правдой, или посадят на цепь, как раньше сажали собак.

Венедим между тем закончил трапезу и аккуратно облизал железную ложку.

– Сыт? – коротко осведомился Кузьма.

– Благодарствую. На том свете зачтется.

– Тогда пора бы о делах наших нынешних потолковать. Влипли мы, конечно, капитально. От темнушников ушли, от людоедов ушли, а на метростроевцах сгорели. Ты про такую несправедливость когда-нибудь слышал?

– Я про справедливость мало что слышал. А про несправедливость – предостаточно. Справедлива ли была участь Иоанна Предтечи? Справедлив ли был суд над Спасителем? Справедливо ли поступали языческие правители, преследуя первых христиан? Справедливы ли деяния тех, кто из корысти, гордыни и по собственному недомыслию исказил истинную веру? – Венедим от избытка чувств даже задохнулся. – Справедливость – как здоровье. Его не ощущаешь. А несправедливость – как боль, которая заставляет людей стонать и корчиться. И тем не менее боль дана живым существам во благо. Чтобы жаждать света, надо изведать мрак. Вкус сухой корки может оценить только тот, кто изведал голод. Лишь страх смерти пробуждает в душе стремление к вечности… Несправедливость – такая же неизбывная сторона нашей жизни, как боль, мрак, голод и смерть. Все это существует по воле Бога, а раз так, мы должны все это безропотно принимать.

– Опять ты за свое, – поморщился Кузьма. – Какой прок от этих проповедей? Сейчас мне нет никакого дела до всяких высоких материй, вроде вечности или воли Божьей. Сейчас меня интересует самая малость. Например, как выбраться из этой железной бадьи? Как обмануть охрану? Как миновать заставы? Где лежит дорога на волю? Я не стану служить метростроевцам и за целый котел каши! Я добирался до самых недр Шеола, где воздух ядовит, как дым резины, и благополучно возвращался назад! А здесь я задыхаюсь, пойми! Ты можешь мне хоть чем-то помочь?

– Чем я могу помочь?.. – Венедим отвел взгляд в сторону. – Люк твоей кельи придавлен сверху таким огромным камнем, что мне с ним никогда не справиться…

– А ты пробовал?

– Нет.

– Тогда и не болтай! Как говорится, глаза боятся, а руки делают.

– Ты сам слышал, что наше свидание продлится недолго, – продолжал Венедим. – Потом меня уведут. Как я сумею вернуться назад?

– Тебя охраняют?

– Нет. Но любой метростроевец, заметивший, что я шляюсь в неположенном месте, поднимет тревогу. Сам знаешь, что здесь не остается без внимания ни один самовольный поступок. Здешний люд – единое живое существо. Никогда не дремлющий молох с тысячью глаз.

– Что же мне тогда делать? Пойти к этому молоху в услужение? Или заживо похоронить себя?

– Уповай на Бога. Молись. Молитва смирит твою душу. И я буду молиться за тебя.

– За себя лучше помолись! – огрызнулся Кузьма. – Ведь через день-другой ноги протянешь! И даже без отпевания.

– Значит, так было предопределено свыше. Земное бытие мимолетно. Зачем цепляться за этот бренный греховный мир? Чем раньше моя душа предстанет перед престолом Господним, тем лучше.

– Ну знаешь ли! Не думал я, что ты до такого договоришься! Смерти ему, видите ли, захотелось! Этот мир его не устраивает! Зачем же мы тогда рождаемся и живем? Витали бы с самого начала в сферах чистого духа, как изволит выражаться ваша братия… Ведь все мы для чего-то да предназначены! Ведь жребий человеческого рода в чем-то да состоит!

– В чем же? – слабо улыбнулся Венедим. – Объясни. Возможно, тебе известно то, над чем многие века ломали головы самые просвещенные из людей.

– Ну не знаю… – замялся Кузьма. – То есть знаю, только не умею выразить словами… Люди постоянно натыкаются на препоны. Я имею в виду все ту же несправедливость, проистекающую из нашего собственного бессердечия, все тот же мрак, голод, болезни, бедствия, смерть. Так, наверное, было всегда и везде. Возможно, жребий человеческий в том и состоит, чтобы преодолевать всяческие препоны.

– Любыми средствами?

– Почему бы и нет? Хотя сам я за то, что какие-то определенные заповеди, пусть человеческие, пусть Божеские, надо соблюдать. Тут я с тобой, Веня, целиком и полностью согласен… Но покорно ожидать смерти? Мечтать о ней? Не понимаю! Нет в этом никакой святости. Недаром ведь говорят, что Бог помогает тем, кто помогает самому себе. В этом мире я ощущаю себя хозяином, а не гостем. И если допустить, что все сущее, в том числе и наша бренная плоть, есть творения Божьи, зачем же стремиться к самоуничтожению, к распаду? Даже Спаситель испытал на кресте страх смерти. Ты хоть и преуспел во всем, что касается веры, но иногда прямо-таки кощунствуешь!

– Спасителя можно понять. Он был сыном человеческим, и ничто из наших страстей ему было не чуждо. А на кресте он убоялся страданий, а вовсе не смерти. И его смерть ради всеобщего искупления, и его грядущее воскрешение были предопределены. Сам Бог Отец незримо присутствовал рядом, а Бог Святой Дух осенял Спасителя своей благодатью… А теперь постарайся понять меня. На что мне надеяться в этой жизни? Я остался один как перст. Я обречен на жалкое прозябание среди невежд и безбожников. Мне не позволено даже молиться вслух. У меня отняли святые образа и крест! – Венедим рванул на груди рясу, и на этот раз под ней ничего не звякнуло. – Моя смерть будет не распадом, а, наоборот, возвращением к первозданному существованию. Смерть для меня – расставание с юдолью скорби, завершение земных мук, обретение душевного покоя.

– И все равно ты должен избегать мыслей о смерти, – покачал головой Кузьма. – Отвлекись. Займи свою душу каким-нибудь делом. Например, начни проповедовать метростроевцам слово Божье. Авось кто-то и клюнет. А у тебя появится смысл в жизни.

– Слово Божье можно проповедовать только тому, в кого изначально вложена бессмертная душа. Никто еще не пробовал проповедовать нетопырям и змеям.

– С чего ты взял, что метростроевцы лишены души? Разве все мы не созданы по одному образцу? Опять ты, Веня, кликушествуешь.

– Я понимаю, что говорить так грешно… Но иногда и страстотерпцы ничего не могут поделать с собой… Даже в сознании самых закоренелых язычников заложен страх перед неосознанными тайнами бытия, перед мрачным величием природы. И через этот страх они могут впоследствии прийти к пониманию Бога. Метростроевцы напрочь лишены всяких страхов. Если кто-то и рожден для того, чтобы преодолевать препоны, так это именно они. Труд для них из необходимости превратился в кумира, столь же страшного, как левиафан. Они будут рыть, рыть и рыть до тех пор, пока весь этот мир не провалится в тартарары!

Сверху по люку постучали чем-то железным, и голос, не терпящий никаких возражений, известил:

– Выходи. Свидание закончено.

Уйти, чтобы вернуться

Исходя из логики развития событий в самое ближайшее время следовало ожидать визита Герасима Ивановича Змея. Ведь что ни говори, а свои обещания он выполнил и имеет полное право требовать ответной любезности от Кузьмы. Опять начнется замаскированный под ничего не значащие разговорчики допрос, где что ни слово – то намек, что ни фраза – то ловушка, а общий тон можно охарактеризовать как достаточно прозрачную угрозу.

Однако время шло, а начальник отдела техники безопасности, чьи функции нынче распространялись не только на инструменты, механизмы и защитные средства, но и на человеческие души (включая их изнанку), так и не давал о себе знать.

Возможно, Кузьму решили взять измором, но это было примерно то же самое, что спаивать темнушника или вести теологические споры со светляком. Выползок сам кого хочешь возьмет измором. Это для него первейшее качество.

Дабы не катать впустую огромный камень, охранники кормили Кузьму через вентиляционное отверстие, в которое миска пролезала только боком. Качество тюри оставалось прежним, но голод не тетка – пришлось лопать и ее.

Люк загрохотал вновь только трое суток спустя (чтобы вести точный отсчет времени, Кузьме не требовались ни часы, ни календарь). Змей выглядел так, словно отлучался всего на минутку, – ничего в нем не изменилось, даже чернильное пятно оставалось на прежнем месте.

– Виделись вы со своим знакомым? – с ходу поинтересовался метростроевец.

– Да, – ответил Кузьма.

– Довольны?

– Совсем наоборот. Мой, как вы выразились, знакомый влачит самое жалкое существование. Мало того, что его заставляют выполнять непосильную работу, так еще и лишают пищи.

– Разве? – Можно было подумать, что Змей незнаком с местными порядками. – Я наведу справки в производственном отделе. Хотя ничего странного тут нет. У нас работают все. Даже дети. Даже больные.

Кузьма хотел было с издевкой добавить: «Даже старики», – поскольку никто из метростроевцев, за редким исключением, до преклонных лет не доживал, но в последний момент передумал и произнес следующее:

– Работа бывает разная. Не равняйте его работу и свою.

Змей принялся горячо доказывать, что это совсем не так и никакой принципиальной разницы в работе начальника отдела техники безопасности и рядового землекопа нет, что все трудятся ради общей цели на износ и что в конце концов, согласно народной мудрости, не место красит человека, а человек место.

Кузьма возражал в том смысле, что все это демагогия чистейшей воды и при всем своем желании землекоп не может украсить место, по сути представляющее собой всего лишь грязную яму.

Короче, диалог их, хотя и достаточно острый, вращался вокруг всяких второстепенных вещей, и Кузьма не предпринимал никаких попыток возобновить прерванный трое суток назад разговор. Все это выглядело весьма и весьма странно. Зная повадки метростроевцев, Кузьма догадывался, что причина здесь не в перемене отношения к нему, а в перемене тактики допроса. Следовало ожидать какого-то нового, хитроумного хода.

Примерно так оно и случилось. Хорошенько заболтав Кузьму, Змей вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

– Не могли бы вы в случае необходимости сделать заявление о том, что прибыли к нам исключительно по своей доброй воле?

– Кому сделать? – Кузьма сначала даже растерялся: смысл вопроса как-то не доходил до него.

– Неважно, – уклонился от прямого ответа Змей. – Кому надо, тому и сделаете.

– Нет уж, давайте начистоту! – возразил Кузьма. – Я не шлюха, чтобы делать «кому надо». Я заранее должен знать, с кем придется иметь дело. Без подвохов.

– Какие подвохи! – Сейчас Змей чувствовал себя куда менее уверенно, чем при их предыдущей встрече. – Да и вопрос я вам задал сугубо предварительный. Не «могли бы», а «не могли бы в случае необходимости». Чувствуете разницу? Вполне вероятно, что такая необходимость и не появится.

– Не появится – и слава богу. А если вдруг появится, тогда поговорим отдельно.

– Какой же вы упрямый… – Щека Змея слегка дрогнула, словно дал о себе знать больной зуб.

– Что есть, то есть, – не без гордости признался Кузьма. – Таким уж уродился. Вы лучше прямо скажите, для кого предназначается мое заявление? Для начальника планового отдела? Для охранника, который ошивается наверху? Для всего коллектива метростроевцев? Или для кого-то еще?

– Для кого-то еще – пусть будет так. – Змей уже не дергал щекой, а откровенно кривился. – Вас это устраивает?