Гражданин преисподней Чадович Николай
Юрок сидел как оплеванный и больше не решался вставить словцо в защиту папы Каширы. Ведь от Фуцела можно было еще и не такие откровения услышать да и пили-то, честно сказать, за его счет.
Дабы перевести разговор на другую тему, Юрок стал жаловаться на произвол, творимый стражниками.
– Хотя бы вы им мозги вправили, – сказал он в заключение. – А то совсем распоясались… Что я – шелупонь какая-нибудь? Или авторитета не имею? Я, между прочим, лично папой Каширой в «быки» произведен, и этим все сказано.
– Я стражи не касаюсь, – рассеянно ответил Фуцел. – У них свой огород, у меня – свой, а в чем-то я их полностью поддерживаю. С такими типами, как ты, нужно ухо востро держать. Воровать, конечно, дело благородное. Но не у своих же. В прошлые времена вас бы всех так опомоили, что до конца жизни не отмылись бы.
Юрок не нашелся что ответить. Настроение его окончательно испортилось, и даже пойло не шло на пользу – прикладываясь к кружке, он скрежетал о ее край зубами.
Один Венедим был тих и спокоен – спиртное не пил, поганую пищу не употреблял и в злоязычном споре участия не принимал. Святой человек!
В корчме стояла волглая духота и чад, как в курной бане. Дым очага почти не уходил наружу и висел под потолком плотным слоем. Плошки с горящим жиром были бессильны рассеять мрак, зато смрада добавляли изрядно.
– Пошли отсюда, – обмахиваясь ладонью, сказала Феодосия. – А то я сопрею скоро. Какая тогда может быть торговля! Вот обделаем все чин-чинарем, тогда и гульнем.
Фуцел, уже давно косившийся на дородную бабу, придвинулся поближе и буквально уткнулся носом ей под мышку.
– Эй, ты чего! Не балуй, дед! – Феодосия переменилась в лице: возможно, ей показалось, что вредный старикан, как и иные прочие, питает против нее людоедские замыслы. – Чердак, что ли, поехал?
В ответ Фуцел только страстно замычал и закатил глаза, словно причастился из волшебной чаши напитком богов. Взгляд его осоловел, а рот растянулся до ушей.
– О-о-ох! – томно простонал он. – О-о-ох, взяло! До каждой жилочки дошло…
– Что это с ним? – не на шутку встревожилась Феодосия. – Он случайно не припадочный?
– Припадочный, – кивнул Кузьма, кое-что знавший понаслышке о странных пристрастиях Фуцела. – Только в своем репертуаре.
Разобиженный Юрок, уже давно игравший в молчанку, буркнул:
– Он балдеет, разве не видишь? От тебя, между прочим, балдеет. Глюки ловит, как наркот.
– Ничего удивительного! – Феодосия кокетливо передернула плечами. – От меня многие балдеют. Одни только вы критику наводите.
– Мы любя, – немного оживился Юрок. – А что, если тебя ему запродать? Авось согласится.
– Не нужен мне такой старый хрыч! – всполошилась Феодосия. – Хоть бы образину умыл! Можно подумать, что его на помойке нашли.
– Дура, тебя не замуж сватают, а на Торжище продают! Между прочим, твоя инициатива. Где это видано, чтобы свиноматка или ящик гвоздей сами себе хозяев выбирали? – Для вящей убедительности Юрок постучал пальцем по своему виску.
– Да на какие шиши он меня купит? – продолжала упираться Феодосия… – Ты глянь, у него даже обувки пристойной нет.
– Все у него есть! Он, между прочим, самый богатый человек в Шеоле. Если, конечно, не считать вашего игумена да кое-кого из наших папаш.
– Это точно? – Феодосия перевела взгляд на Кузьму.
– Точно, – кивнул тот. – Я, правда, сам его богатств не считал, но люди врать не станут.
А тот, о ком шла сейчас речь, между тем вышел из сладкого забытья и поинтересовался, подозрительно глядя на сотрапезников:
– О чем базар?
– О деле. – Юрок решил ковать железо, пока оно горячо, а для большей доходчивости даже перешел на «ты». – Тебе эта баба нравится?
– Которая? – Похоже, что Фуцел так окончательно и не пришел в себя: случилась передозировочка, особенно опасная для старческого организма.
– Вот эта! – Юрок пальцем указал на Феодосию, поспешившую принять одну из своих самых соблазнительных поз (за бородавку на носу и отсутствующий зуб сейчас можно было не беспокоиться – света в корчме хватало ровно настолько, чтобы не пронести кружку мимо рта).
– Нет! – ответил Фуцел. – Мне бабы никогда не нравились.
Феодосия сразу увяла, но Юрок решил бороться до конца, таким уж воспитал его папа Кашира.
– Почему же ты на нее облизываешься, как монах на сало? – поинтересовался он.
– Мне запах ее нравится, – признался Фуцел.
– Вот и бери ее вместе с запахом.
– Как это – бери? – не понял Фуцел.
– В смысле – покупай.
– Разве она продается?
– Мы сюда за этим и пришли.
– Сколько хотите? – Фуцел сразу оживился: как-никак, а торговые сделки были для него сейчас столь же привычным делом, как раньше штурм ларьков и киосков.
– А сколько дашь?
– Надо подумать. – Фуцел еще раз обнюхал Феодосию, и она этому уже не препятствовала.
– Чего тут думать! – наседал на старика Юрок. – Товар редкий. И стоит соответствующе.
– Погоди… Дай отдышаться… – Глазки Фуцела вновь замаслились. – Время скудное… Не осталось больше в Шеоле хорошего товара… Да и мои закрома опустели… – Вдобавок ко всему он оказался еще и скопидом.
– Не прибедняйся! В могилу с собой добро не захватишь. Хоть поживешь в счастье последние годы. Мы тебе не бабу продаем, а цветок. – Юрок чмокнул кончики своих пальцев.
Тем временем Кузьма что-то шепнул Феодосии на ухо, и та, кивнув, покинула компанию. Правда, далеко она не ушла, а, остановившись у чадящего очага, принялась энергично разминать члены, словно собиралась с кем-то бороться.
Торг между тем принял более конкретные формы. Инициативу перехватил Кузьма, которого не покидали заботы о маленьких крылатых друзьях.
– Перво-наперво нам нужно ведро водяры. Только самой крепкой… Хватит ведра? – Он покосился на Юрка.
– Для начала хватит, – буркнул тот.
– Потом лично мне нужна хорошая походная баклага, – продолжал Кузьма.
– Не мой товар, – ответил Фуцел. – Этим его друзья-темнушники промышляют. Нальешь им полную баклагу, взамен получишь пустую.
– Теперь скобяные изделия… Хороший нож, а лучше пару. Топорик…
– Топориков нет. Бери кухонный секач. Почти то же самое.
– Пусть будет секач… Еще ботинки бы крепкие. – Кузьма глянул на незавидную обувку Венедима. – Вот, пожалуй, и все… Хотя нет. Нужна еще всякая мелочовка для обмена. Иголки там, пуговицы, крючки, зажигалки…
– Может, вам все отдать, что у меня есть? – прищурился Фуцел.
– Все не надо. А то, что я назвал, изволь отвалить.
– Что ты все о себе да о себе! – осерчал Юрок. – Между прочим, я этот торг начал! У меня тоже сильная нужда! Про горючее мы уже столковались. Теперь… – Он стал загибать пальцы. – Чай, шоколад, приличный прикид, не хуже, чем у папы Каширы, часы, лекарство от дурной болезни, как оно точно называется, я потом скажу…
– Это не торговля, а грабеж! – Фуцел выпятил грудь, словно собираясь от обороны перейти в наступление.
Уяснив, что настал решительный момент торга, Кузьма поспешил призвать на помощь ударные силы. Повинуясь его сигналу, Феодосия, по разгоряченному лицу которой уже струился пот, подплыла сзади к Фуцелу и обвила костлявые стариковские плечи своей могучей десницей.
От такой ласки бедняга даже поперхнулся и прыть свою сразу подрастерял – уж слишком весомыми (в буквальном смысле слова) оказались предъявленные ему аргументы.
Тут уже надо было думать не о продолжении торга, а о том, как не потерять лицо.
– Допустим, я ее куплю, – уточнил старик. – Стану, так сказать, собственником. Что дальше?
– Делай с ней что хочешь, – пояснил Юрок.
– Все, что хочу?
– Само собой. Товар-то теперь твой. Можешь дальше продать, можешь сам использовать. В разумных, конечно, пределах. Ведь если, к примеру, я твоим ножом зарежусь, ты за это не ответчик. Понимаешь?
– Как не понять… – Старик даже шевельнуться не мог, так давили на него рука и грудь Феодосии. – Тогда пошли ко мне в лабаз. Там все и обтяпаем. Я такой товар покажу, что вы больше ничего не пожелаете…
Беда за бедой
В гости к Фуцелу отправились всей компанией, даже Венедим не пожелал отделиться.
Феодосия крепко держала старика под руку, и это была гарантия того, что в ближайшее время он от своего решения не отступится. Терпкий запах здорового женского пота легко перебивал смрад, которым Фуцел насквозь пропитался за долгие годы своей бесприютной жизни.
В Шеоле любое место, где собирались вместе больше десяти человек, уже считалось многолюдным. В этом смысле Торжище можно было назвать вавилонским столпотворением, хотя крысы встречались здесь гораздо чаще, чем люди.
Завсегдатаи Торжища слонялись из одного его конца в другой, причем никто не рисковал расстаться со своим товаром хоть на минуту. Разделить присутствующую публику на продавцов и покупателей было практически невозможно. Если, к примеру, один человек отдает другому человеку мешок торфа взамен на плащ, сшитый из шкурок летучих мышей, – то кто из них кто?
Юрка узнавали и даже здоровались с ним. Темнушников здесь встречалось немало, хотя нельзя было сказать, чтобы их товар пользовался особым спросом. Медную проволоку еще брали – вещь в хозяйстве нужная. Интересовались и противогазами – воздух в недрах Шеола был почти непригоден для дыхания. А вот полевые телефоны никого не интересовали – больно дорого, да и хлопотно. Проще послать гонца – ему аккумуляторные батареи не нужны. То же самое можно было сказать про всякие вольтметры, амперметры, осциллографы. Попробуй найди им здесь применение!
Светляки, бойко торговавшие свининой (в этом деле они были монополистами), тоже заметили земляков – Венедима и Феодосию, однако вида не подавали, а только шушукались между собой. Никто из них даже предположить не мог, каким ветром занесло на Торжище отпетую блудницу и известного страстотерпца.
По настоянию Юрка завернули на невольничий рынок, чтобы прицениться к местному товару и сравнить его со своим.
Ажиотаж здесь не наблюдался. Даже наоборот, имело место полное запустение. Бригада темнушников привела на продажу своего же товарища-»волка», осужденного за убийство родича. Конкуренцию им составляли аборигены, отловившие в какой-то глухой пещере голое и косматое человекообразное существо, не владевшее речью и способное передвигаться только на четвереньках. Если этот товар на что-либо и годился, так только для котла Шишкаревых.
Были здесь и такие, кто продавал себя сам – калека с клюкой, испитая лахудра неопределенного возраста, явно не способная к деторождению, и мрачная деваха, хоть и молодая, но сплошь покрытая жуткими багровыми струпьями, которые она даже не пыталась скрыть.
Цену за Феодосию тут, конечно, назначили, но столь мизерную, что это можно было счесть за оскорбление. Нет, надо было обеими руками держаться за Фуцела, а в случае его капризов даже сбавить оговоренную мзду.
Внутрь лабаза он гостей не пустил, оставив дожидаться в жилой половине пещеры, где пахло хуже, чем в свинарнике. Пока хозяин отсутствовал, Феодосия ногой вышвырнула вон остатки смердящих шуб. Внушительную колонию многоножек, оставшихся без крыши над головой, тут же обуяла паника.
– Ничего, я здесь наведу порядочек, – пообещала Феодосия. – Дайте только время. Не таких приходилось обламывать. А если что – затрахаю до смерти.
(Эти слова косвенно подтверждали версию о причинах преждевременной кончины предыдущего игумена – Трифона Прозорливого.)
– Он вроде до баб не особо охоч, – засомневался Юрок. – Ему бы только нюхать…
– Куда он денется! – зловеще ухмыльнулась Феодосия. – Навалюсь – и дух из него вон. Ляжками задавлю.
– Вот уж это не надо, – попросил Кузьма. – Лучше живите в любви и согласии. Ты только пореже мойся. Аромат сохраняй.
– Да я, честно сказать, и не большая охотница до мытья, – призналась Феодосия. – Смысла не вижу. Перед завтраком умылась, а к ужину опять грязная. Только время зря теряешь.
– Согласен, – поддержал ее Юрок. – У нас, между прочим, в этом смысле полная воля. Хочешь – мойся, а хочешь – так ходи. Зато метростроевцы моются регулярно. Для этого особый приказ пишется. Попробуй только не выполни.
– Сам Господь Бог предписывал рабам своим совершать регулярные омовения. И не только для пользы телесной, но и для очищения от скверны. – Говоря это, Венедим явно не надеялся, что кто-нибудь обратит внимание на его слова.
Так и случилось, только Феодосия, нетерпимая, как и все отступницы, бросила через плечо:
– Если бы не Божьи заветы, вы, наверное, и задницу бы себе не подтирали.
Вернулся Фуцел, отягощенный всяким добром. Первым делом он накинул Феодосии на плечи шелковый платок, очень роскошный, хотя и сильно побитый молью. Его можно было бы назвать свадебным подарком, только женщине, добровольно запродавшейся в рабство, никакая свадьба не грозила.
Затем пришла очередь расчетов с Кузьмой.
– Все, как ты просил, – сказал Фуцел с плохо скрываемой гордостью. – Внимательно проверяй и не говори потом, что тебя обсчитали…. Ведро водяры. Это вам на двоих.
– Попробовать можно? – немедленно отреагировал Юрок.
– Успеется… Пустое ведро вернешь. Хоть прямо сюда, хоть стражникам. Вот тебе нож.
– Слабоват будет. – Кузьма с видом знатока ощупал лезвие.
– Других нет. Вот секач. Вот ботинки. Будешь мерить?
– Это ему, – Кузьма кивнул в сторону пригорюнившегося Венедима.
– Ему любые сойдут. Разносит в крайнем случае… Вот дюжина иголок, катушка ниток, зажигалка, пуговицы.
– Ах, какие красивенькие! – восхитилась Феодосия. – Я тоже такие хочу.
– Дай сначала с ним разобраться! – отмахнулся Фуцел. – Ну как, в расчете?
– В полнейшем.
– Тогда по рукам.
Впрочем, руки друг другу они жать не стали, а только с размаха хлопнули ладонью о ладонь. Звонкий звук, возникший при этом, считался обоюдным подтверждением сделки.
Юрок между тем уже начал хмуриться, поскольку у Фуцела не осталось ничего, кроме небольшого тряпичного свертка, сильно попахивающего мазутом.
Старик, видимо, понимал состояние темнушника и специально тянул время, дабы усилить ожидаемый эффект. Он то расправлял кисти на дареном платке (некоторые из них при этом, правда, отваливались), то демонстрировал Кузьме действие зажигалки, выдававшей огонь лишь с пятой-шестой попытки.
Наконец Юрок не выдержал.
– Не трави душу, – взмолился он, – показывай, что там у тебя.
– О, высший шик! – Жестом фокусника старик развернул тряпку.
Оказалось, что в ней хранился небольшой курносый пистолет со звездочками на пластмассовых щечках рукоятки и запасная обойма к нему, полная тупорылых, поблескивающих медью патронов. Это было то самое табельное оружие, которым некогда владел участковый инспектор Жабоедов, впоследствии долго лечившийся от маниакально-депрессивного психоза. Уродливые и ненадежные самопалы, которыми вооружались темнушники, не шли ни в какое сравнение с этой изящной игрушкой.
– Клевая машинка! – Юрок от восхищения даже присвистнул. – Да за нее и пять баб не жалко!
– Ловлю на слове, – лукаво осклабился Фуцел.
– Где взял?
– Долго рассказывать. Для себя берег, да не пригодился. Видишь, все патроны на месте. Знал бы ты, как ваш папа Кашира его у меня клянчил… Пользоваться умеешь?
– Да уж как-нибудь разберусь. – Юрок осторожно взял пистолет в руки. – Жаль, патронов маловато.
– А ты их попусту не трать. Береги. В крайнем случае у меня в заначке немецкие имеются. Еще с прошлой войны остались. Калибр вроде бы тот. Авось и подойдут.
– Да, уважил ты меня, старче… Век не забуду. – На какое-то время Юрок утратил интерес ко всему, кроме своего вороненого сокровища.
– А ты, Божий человек, почему молчишь? – обратился к Венедиму Фуцел. – Я тебе должен что-нибудь?
– Ничего, благодарствую, – ответил светляк, не прикоснувшийся здесь ни к чему, даже к новым ботинкам.
– Как хочешь… Тогда давайте заканчивать. У меня еще своих дел полным-полно.
Наступил момент, о котором все знали заранее (а уж Феодосия – в особенности), но старательно делали вид, что это нечто малозначительное, не заслуживающее даже упоминания.
Фуцел принес из лабаза длинный железный гвоздь и слесарный молоток, а с Торжища позвали двух незаинтересованных свидетелей. Все это нужно было для того, чтобы закрепить факт купли-продажи человека, так сказать, официально.
В Шеоле не существовало писаных законов, а тем более нотариусов и все юридические процедуры совершались согласно здравому смыслу и традициям (по понятиям, как говорили темнушники).
Гвоздь продезинфицировали в водяре и предъявили для осмотра свидетелям. Когда его качество было удостоверено, Феодосия с тяжким вздохом оттопырила пальцем свое довольно миловидное ушко и приложила его к деревянному дверному косяку.
– Очки надень, если плохо видишь, – голосом, не обещающим в будущем ничего хорошего, посоветовала она.
– Обойдусь, – беспечно ответил изрядно выпивший Фуцел.
Руки у него дрожали изрядно, это было заметно еще в корчме, однако удар получился предельно выверенным как по точности, так и по силе – сказывались, наверное, навыки, приобретенные при взламывании киосков.
Феодосия стойко перенесла этот варварский ритуал, только слегка скривилась. А что поделаешь – надо терпеть. Сама напросилась. Тем более что в таком «приколоченном» состоянии ей предстояло пребывать недолго – всего пару минут.
Мужчины молчали, старательно отводя глаза. Можно было, конечно, сказануть что-нибудь глубокомысленное о превратностях судьбы, играющей человеком, как щепкой, или о надежде, которая, как известно, умирает последней, но ни у кого на это просто язык не повернулся. Всем хотелось поскорее покинуть эту нору, гнусную даже в понимании неприхотливого Кузьмы.
– Ну и хватит, пожалуй. – Выждав положенное время, Фуцел пальцами выдернул некрепко вбитый гвоздь.
Все это означало, что отныне Феодосия является такой же неотъемлемой принадлежностью данного жилья, как и любая другая находящаяся здесь вещь. Впрочем, имелось и одно весьма немаловажное различие. Вещь хозяин мог изрубить или сжечь, а за надругательство над рабом грозили крупные неприятности (хотя еще неизвестно было, кому из этих двоих уготована по жизни участь раба).
Напоследок выпили по кружке водяры, качеством весьма превосходившей то пойло, которое они недавно глушили в корчме, после чего стали прощаться.
Языки, естественно, развязались.
– Ты про немецкие патроны не забудь, – сказал Юрок.
– А ты про пятерых баб, – ответил Фуцел.
– Понравилось мне здесь, – сказал Кузьма. – Нет в Шеоле лучше места, чем Торжище.
– Заходи почаще. Только не с пустыми руками, – ответил Фуцел.
– Живите с миром. И да благословит вас Господь, – сказал Венедим.
– Постараемся, – ответил Фуцел.
Феодосия молчала, скорбно поджав губы. Теперь она имела право говорить только с соизволения хозяина.
Далеко от лабаза им уйти не удалось. И все из-за Юрка. Ведро с водярой буквально жгло его душу.
– Может, начнем? – предложил он. – Чего, спрашивается, тянуть? Дело ведь сделано.
– Кружки нет, – возразил Кузьма, еще питавший надежду, что сегодняшний день закончится более или менее благопристойно.
– Да, про это мы как-то не подумали… А если прямо из ведра?
– Разве мы свиньи?
– Сейчас что-нибудь придумаем.
Внимание Юрка привлек кусок металлической трубы, в которую вставлялся нижний конец факела. Убедившись, что поблизости никого нет, он зашвырнул факел куда подальше и принялся выламывать железяку из стены. Закреплена она была на совесть, пришлось даже воспользоваться секачом, позаимствованным на время у Кузьмы.
Как и предполагал Юрок, одна сторона трубы была заклепана в виде клина.
– Удобная вещь. – Юрок принялся рукавом счищать с железного стакана ржавчину и копоть. – А главное, вместительная.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Венедим. – Вы уж тут как-нибудь без меня…
– Подожди, Божий человек. – Юрок придержал его за рукав. – Куда это, интересно, ты собрался? Вместе пришли, вместе и уйдем.
– В самом деле, – поддержал темнушника Кузьма, – спешить некуда. Твои братья по вере еще три дня здесь проторчат, пока последнюю требуху не сбудут. Лучше я тебя сам домой провожу. Нам ведь почти по пути.
– Боюсь, что буду стеснять вас…
– Не будешь, – авторитетно заявил Юрок.
Закончив драить стенки стакана, он принялся выковыривать застывшую внутри смолу.
– Выпей с нами немного, – предложил Венедиму Кузьма. – Писание ведь не запрещает.
– Ага, – подтвердил Юрок. – Христос-то недаром воду в вино превращал. Видимо, высосали все до последней капли, а за добавкой далеко было бежать. Вот и пришлось чудеса творить.
– Писание не запрещает употреблять вино. Оно запрещает злоупотреблять им, – ответил Венедим. – Иначе вино превратится для человека в кумира и ради него он забудет истинного Бога.
– Ой, как все сложно! – Юрок наполнил железный стакан и, проверяя, нет ли течи, приподнял его вверх. – Видно, не зря Феодосия от вас сбежала. Вот я и предлагаю выпить за ее здоровье.
– Со здоровьем у нее все в порядке, – сказал Кузьма. – Здоровье Фуцела меня беспокоит гораздо больше. Жаль, если он через нас пострадает. Ведь неплохой в сущности мужик.
– Лучше умереть на бабе, чем на горшке! – Юрок одним махом опустошил стакан.
– Кстати, а что такое Фуцел? Имя или кличка?
– Ух, забористая! – Юрок кулаком вытер слезы, выступившие на глазах. – Фуцел – это кличка. Означает – богатый человек.
– В самую точку, – констатировал Кузьма, принимая свою порцию.
После третьего или четвертого стакана (Венедим по-прежнему сохранял воздержание) решили, что пить без закуски западло. Добавили еще по одной и отправились на поиски приличной корчмы, однако тормознулись возле компании темнушников, у которых Кузьма незамедлительно приобрел объемистую баклагу.
Эти темнушники, в отличие от Юрка, принадлежали к другой семье и о папе Кашире отзывались без должного пиетета, что чуть не стало причиной ссоры. Впрочем, Кузьме удалось помирить забияк, благо что под рукой имелось универсальное средство, годное как для разжигания, так и для тушения конфликтов. Правда, после всех этих передряг ведро с водярой изрядно облегчилось.
Те же самые темнушники, взявшие назад все несправедливые слова и согласившиеся, что папа Кашира – «центровик, каких мало», указали на дорогу к ближайшему злачному месту, где с клиентов драли втридорога, зато была гарантия, что тебя не отравят какой-нибудь тухлятиной.
Хозяин, выглядевший так, словно сюда он попал непосредственно из котла с расплавленной смолой, в которой варятся особо стойкие грешники, первым делом поинтересовался, чем собираются расплачиваться его гости.
Когда Кузьма предъявил блестящую красную пуговицу с золоченым ободком, хозяин высказался с грубоватой простотой, так свойственной людям его ремесла:
– На кой ляд мне одна? Куда я ее пришью? Себе на залупу? Гоните вторую до пары и гуляйте здесь хоть до завтра.
– Не боишься, что мы тебя разорим? – поинтересовался Кузьма, присовокупивший к первой пуговице еще одну.
– Мне-то чего бояться! Пойло у вас свое, а моих деликатесов много не сожрешь. Бояться нужно вам. Попозже сюда местные шалавы подвалят. Уж они вас точно разорят.
В первом пункте своего пророчества он оказался прав. Жаренные с грибами ящерицы годились не для всякого желудка. Теперь, дабы окончательно убедиться в прозорливости хозяина, надо было дождаться шалав.
Однако, паче чаяния, в корчму ввалилась мужская компания, числом чуть ли не в полдюжины человек. Выглядели новые гости довольно странно – рожи постные, как у светляков на молебне, поведение сдержанное, даже чересчур, а одеты кто во что горазд, словно все свои носильные вещи они только что приобрели здесь же, на Торжище, причем по самым бросовым ценам.
Вели себя эти доморощенные пижоны тоже чудно – спиртного заказали самую малость, сидели смирно, как на похоронах, глотки, как это принято в питейных заведениях, не надрывали, в сторону соседей даже не глянули, зато ушки держали на макушке. А кого здесь было слушать, кроме Кузьмы да Юрка? Ведь не хозяина же, который все больше пыхтел, как закипающий чайник, и клял этот распроклятый Шеол вместе со всеми его обитателями.
Первым на это обстоятельство обратил внимание Юрок.
– Чего уши натопырили, деляги? – поинтересовался он, с многозначительным видом взвешивая в руке свой железный стакан. – Кого пасете? Если нас, то плывите мимо. Здесь халявы не будет.
Ни один из членов компании даже бровью не повел, только тот, что выглядел постарше других годами, негромко произнес:
– Никто тебя пока не трогает. И ты к людям зря не цепляйся. А то смотри – доиграешься.
– Не играла ворона, когда вверх летела, а вниз летя, играть некогда, – произнес Юрок фразу, в самой загадочности которой таилась скрытая угроза.
Соседи как по команде пересели за другой столик и все теперь оказались за спиной Юрка и Кузьмы. Хозяин из своего угла пробурчал что-то неодобрительное о сквалыжниках, которые не могут разделить один глоток на шестерых человек.
– Я бы им поднес, мне не жалко, – сказал Юрок нарочито громким голосом. – Так они же от честных людей нос воротят. Брезгуют. А мы, между прочим, ко всякому барахлу в приятели и не набиваемся… Эй, хозяин, а где шалавы? Долго их ждать?
– Еще не проспались, – ответил хозяин.
– Сбегай разбуди!
– Нельзя. Спросонья они очень злые. Хуже крыс. Мудье могут оторвать.
– Не оторвут, у нас мудье железное.
– А это мы скоро узнаем, – произнес хозяин с садистской ухмылочкой. – Вы пока ешьте, сил поднабирайтесь.
Кузьма все норовил ненадолго отлучиться, дабы произвести со стражниками окончательный расчет, однако Юрок всеми силами препятствовал этому. Главной его уловкой был очередной тост, от которого Кузьма по разным причинам не мог отказаться. Ну как не выпить за свое собственное здоровье или за грядущее процветание Шеола? Сам Юрок всегда пил до дна, не жульничал, хотя его стакан вмещал водяры в два раза больше, чем самая большая из имевшихся в корчме кружек.
В конце концов Кузьме удалось отыскать достаточно убедительный повод.
– Ты пойми меня правильно, – втолковывал он Юрку. – Если мы дождемся шалав, то и в самом деле можем остаться с пустыми карманами. Как потом со стражей рассчитаться?
– А эта штука зачем? – Юрок погладил себя по тому месту на боку, где был спрятан пистолет.
– Эта штука для серьезного дела. Один патрон стоит дороже, чем все остальное барахло, которое нам дал Фуцел. Зачем их зря тратить? Тем более что если ты сейчас поднимешь стрельбу, в следующий раз нас на Торжище точно не пустят. Народ здесь злопамятный.
– Так и быть, уговорил. Иди, – разрешил Юрок. – А я пока с Божьим человеком побеседую. Скажи, брат Венедим, кто был первым пьяницей на свете? Случайно не Адам?
– Нет, – смиренно ответил светляк. – Писание указывает на праотца Ноя, посадившего после потопа виноградную лозу и пристрастившегося к употреблению ее сока.
– А я думал, что Адам, – нахмурился Юрок. – Поневоле запьешь, если на свете имеется одна-единственная баба, пусть и голая… Но сути дела это не меняет. Ведь все люди потомки Ноя. Так?
– Так, – вынужден был согласиться Венедим.
– А раз так, то я иду по стопам своего праотца. Верной, так сказать, дорогой. И он тоже, – палец Юрка уперся в Кузьму. – А ты и эта шушера ушастая, – палец переместился в сторону безмолвствующих соседей, – пренебрегаете заветами предков. Как такое поведение расценить? Я тебе отвечу. Как преступление! Как злостный саботаж!
Не став дожидаться окончания этого спора, Кузьма торопливо покинул корчму – другая такая возможность ему в ближайшее время могла и не представиться. Юрок настырен, как голодная вошь, и навязчив, как смола. С насиженного места он не сойдет, пока не прикончит всю водяру. И сам упьется вдрабадан, и собутыльников своих упоит.
Назвать себя трезвым Кузьма тоже не мог, однако он не утратил ни рассудительности, ни осторожности.
Конечно, разумнее всего сейчас было бы просто смыться. Откупиться от стражников какой-нибудь мелочью и, не прощаясь, покинуть Торжище, благо что водярой он запасся надолго.
Вот только жалко было бросать Венедима. С Юрком он обязательно влипнет в какую-нибудь некрасивую историю. Мирская жизнь для праведника еще хуже, чем грех. Грех можно потом замолить, а мирская жизнь с ее коварными соблазнами затягивает как трясина.
Ничего не поделаешь, придется вернуться. Лишь бы стражники особо не придирались. У них корыстолюбие на рожах написано. Авось Юрок к тому времени окончательно сопьется или обретет душевное успокоение в объятиях какой-нибудь шалавы. Они своим обхождением известны. А прилипчивостью еще больше. Тут уж, как говорится, найдет коса на камень. Тогда можно будет со спокойной совестью увести Венедима, тем более что обстановка на Торжище начинает меняться не в лучшую сторону.
Последнее время Кузьму не покидало чувство смутной тревоги, еще усилившееся после того, как в корчме появилась эта странная компания. Случайные люди себя так не ведут. Случайные люди хотя бы искоса да глянут на своих соседей по столику. А эти – ноль внимания. Как будто бы боятся выдать себя чересчур откровенными взглядами.
Читать бесплатно другие книги:
