Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела Шеперд Ричард
– Итак, – сказал я. – Это Тереза.
Своей молодостью и здоровьем она оживляла снимки. У нее были розовые щеки, а ее длинные рыжие волосы были в меру покрашены в темный цвет. Как и сказали мне детективы несколько месяцев тому назад, у нее было милое личико. Ничего общего с типичным подозреваемым в убийстве.
Я внимательно осмотрел каждую фотографию, в то время как все остальные потягивали свой чай и болтали. Наконец я поднял голову.
– Я полагаю… – начал было я.
Но тут же запнулся. Был ли я полностью уверен? Мне не хотелось, чтобы связанная с этим делом предвзятость ослепила меня и заставила забыть ужасные последствия, которые влекли за собой ошибки.
Полицейские пристально, выжидающе на меня смотрели. Адвокаты нахмурились.
Пауза слишком затянулась.
– Ну? – поторопил меня старший адвокат, своим тоном давая понять, что моя нерешительность может подорвать убедительность того, что я собираюсь сказать.
Тогда я вспомнил те сомнения, что грызли меня после вскрытия. Уже тогда они были связаны с несоответствием фактов рассказанной истории. Теперь же я обнаружил еще более серьезные несоответствия между правдой и ее версией Терезы.
Да. Я был уверен.
Я сказал:
– Я полагаю, что все эти раны Тереза нанесла себе сама.
Его младший коллега потянулся к снимкам.
– Эти порезы на руке. Вы утверждаете, что она сделал их сама?
– Я так полагаю. Я не верю, что она убила Энтони Пирсона из самообороны, потому что тот нападал на нее со стеклом, лезвием и всем прочим.
Они переглянулись.
– Вы скажете это на суде?
– Да. Конечно, мне бы хотелось перед этим внимательнее изучить дело.
– Но как?..
Детектив-инспектор был невозмутим. Выглядел он, однако, скверно.
– Как вы можете быть уверены, что Энтони Пирсон ее не порезал?
На самом деле у всех ран на фотографиях были классические признаки того, что они были нанесены ею самой. Когда на человека нападают, он пытается убежать, вырваться, увернуться, защититься: это происходит рефлекторно. Если, конечно, его предварительно не обездвижить – а по словам самой Терезы ее никто не удерживал. Также отсутствие сопротивления может быть связано с воздействием алкоголя или наркотиков, из-за которых человек позволяет другому резать себя снова и снова в одном и том же месте под одним и тем же углом – Тереза же в тот раз была практически трезвой.
Были и другие доказательства. Раны находились исключительно в самых распространенных для самостоятельно нанесенных себе травм местах (это объясняется тем, что до них попросту легко дотянуться самому), и была применена лишь умеренная сила. Когда люди в бешенстве кого-то режут, они обычно не сдерживают свои силы. Самому же себе сильные травмы нанести гораздо сложнее.
Все это я объяснил присутствовавшим.
– Эти раны определенно не были получены в результате самообороны, – сказал я.
Адвокаты снова переглянулись, после чего посмотрели на полицейских. Я снова обратил внимание, что детективам, хотя они и выдвинули против нее обвинения в убийстве, Тереза нравилась. Один из них взял папку с ее фотографиями.
– Посмотрите на ее лицо. Должно быть, Энтони Пирсон поцарапал ее, – сказал он.
Я покачал головой.
– Нет. Это следы от ногтей.
Я поднес руку к своему лицу и изобразил, как царапаю его в том же самом месте.
– Если я правильно помню, у жертвы ногти были коротко подстрижены. Они не могли оставить такие глубокие царапины.
Я взял в руки папку с бумагами о вскрытии. Там были сделанные мной записи, и когда я их достал, воздух немного разбавил тот самый едкий запах морга, напоминающий поломанные засохшие ветки.
Я быстро пролистал содержимое папки, пока не наткнулся на фотографию, на которой было отчетливо видно пальцы Энтони.
– Да, он точно стриг свои ногти. Они были недостаточно острыми, чтобы оставить у нее на лице царапины.
Я показал им фотографию. Внимательно ее изучив, детективы передали ее старшему адвокату, который надел очки, чтобы лучше все рассмотреть, а затем положил ее перед младшим адвокатом. Тот через силу бросил на нее взгляд, а затем сразу же захлопнул папку.
ЗНАЕТЕ, СЛЕДЫ ОТ ЗУБОВ У ВСЕХ ОЧЕНЬ РАЗНЫЕ!
Я взял фотографии Терезы.
– С другой стороны… – достал я одну из них, на которой было видно ее пальцы, – ее ногти тоже подстрижены, однако она определенно могла поцарапать себе ими лицо.
Эта фотография также пошла по рукам. Затем повисла тишина.
– А что насчет следов от укуса у нее на руке? – поинтересовался первый адвокат.
– Она могла дотянуться до своего правого плеча своими собственными зубами.
Немного неловко я продемонстрировал, как это могло произойти, укусив свою собственную руку. Затем я снова открыл папку с фотографиями.
– И посмотрите внимательно – размер следов от укуса указывает на небольшой рот, слишком маленький для взрослого мужчины. Можно, конечно, подтвердить это, измерив ее рот, однако придется попросить судебного одонтолога[6] осмотреть ее. Знаете, следы от зубов у всех очень разные.
Снова повисла тишина.
– Я обратил внимание в ваших показаниях, – сказал я, поворачиваясь к инспектору, – что когда Тереза появилась у полицейского участка, то вы сначала вызвали «Скорую». А потом…
– Осмотрев ее раны, мы отменили вызов, – подтвердил он.
– Потому что не сочли их слишком серьезными, – напомнил я ему.
Адвокат спросил:
– Вы изначально собирались нам все это сказать, направляясь сюда?
– Я не видел фотографий. Но я определенно собирался сказать, что изложенная Терезой версия событий не может быть правдой. Я понял это, прочитав протокол ее допроса.
Адвокаты обвинения выглядели довольными, в то время как на лицах полицейских появилось понурое выражение, свидетельствующее, что их обвели вокруг пальца.
Я был уверен в своем заключении как минимум частично, так как уже обсудил полученную информацию со своими коллегами в больнице Гая, и мы все сошлись во мнении. По странгуляционной борозде вокруг шеи я знал, что она не скрещивала ленту у него за шеей и не стягивала ее с силой, как утверждала сама. Лента не обхватывала шею полностью. Ее концы не пересекались. Она касалась шеи лишь спереди.
Я принялся объяснять:
– Поначалу я решил, что она, должно быть, задушила его сзади, потянув за оба конца ленты, однако она точно описала выражение его лица в момент удушения.
– Она и правда сказала, что находилась спереди.
– В это, по крайней мере, я могу поверить. Но если она сделала все так, как описала, то находящийся в сознании взрослый мужчина без труда смог бы ее остановить.
Они ждали. Детектив с озадаченным видом пробормотал:
– Так как же?..
– Энтони Пирсон напился вдрызг, почти в три раза превысив разрешенную для вождения автомобиля концентрацию алкоголя в крови. Кроме того, он покурил травку, что должно было еще больше усилить эффект от выпивки. Скорее всего, он просто лежал в кровати в отключке. Думаю, она просто прижала ленту спереди к его шее и удерживала ее. Он же, должно быть, был настолько пьян, что попросту не мог сопротивляться. Есть все основания предполагать, что он лежал на животе, она просунула ленту у него под шеей и просто потянула за оба конца. Но тогда она бы не смогла так точно описать его лицо перед смертью.
Адвокат наклонился.
– Вы хотите сказать, что никакой потасовки в квартире не было? Что она все это выдумала, лишь бы оправдать тот факт, что она просто…
– Думаю, они и правда повздорили в квартире – соседи, в конце концов, слышали шум, – однако все было далеко не так серьезно, как описывала она. Нет никаких свидетельств, что она стала жертвой физического насилия. Напротив, я полагаю, что она, должно быть, задушила его, пока он был без сознания, ну или почти без сознания. А затем сама нанесла себе все эти раны.
ВО ВРЕМЯ СВОИХ ПЕРВЫХ ВЫСТУПЛЕНИЙ В СУДЕ Я ТАК СИЛЬНО НЕРВНИЧАЛ, ЧТО ТОЛЬКО И МОГ СМОТРЕТЬ НА ЗАДАЮЩЕГО МНЕ ВОПРОСЫ АДВОКАТА.
Все переглянулись между собой.
– Тогда мы ни за что не станем соглашаться на непредумышленное убийство, – сказал старший адвокат. – Это самое настоящее умышленное убийство. И трюк с самообороной у нее тоже теперь не прокатит.
Пожав руки, мы направились каждый в свою сторону. Разбирательства по делу должны были начаться через несколько недель, и в следующий раз нам предстояло встретиться уже в суде.
Во время своих первых выступлений в суде я так сильно нервничал, что только и мог смотреть на задающего мне вопросы адвоката. Иногда же, осмелев, я смотрел на судью.
Однажды Иэн пришел, чтобы посмотреть на меня за свидетельской трибуной. После суда, в пабе, он сказал:
– Итак, кто же должен тебе поверить и понять твои доказательства?
Как это было свойственно Иэну, он ответил на свой собственный вопрос прежде, чем я успел что-либо сообразить.
– Не адвокат, это уж точно. Адвокат и так знает, что ты скажешь, а также знает слова, которые он будет пытаться из тебя выдавить. Что касается судьи, то убеждать его – тоже не твое дело.
– Присяжные.
Иэн кивнул своей огромной головой.
– Присяжные, Дик, – проскрипел он с шотландским акцентом. – Присяжные, не забывай про присяжных.
Конечно, он был прав. В суде Иэн чувствовал себя в своей тарелке: 12 добропорядочных граждан, а также сидящие в зале журналисты и обычные люди были для него зрителями, и он никогда не отказывал себе в удовольствии перед ними сыграть. Из меня же актер никакой, и судебные драмы давались мне не лучше, чем роль эмоционального, любящего мужа.
Я ПРИХОЖУ В СУД, ЧТОБЫ ПРЕДОСТАВИТЬ НАУЧНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, А НЕ СУДИТЬ, ПОЭТОМУ Я СТАРАЮСЬ НЕ СМОТРЕТЬ НА ОБВИНЯЕМОГО.
Тем не менее я все-таки постарался брать пример с Иэна. Я наблюдал за ним в Центральном суде Лондона, за тем, как он слушает вопросы адвоката, ненадолго задумывается, поворачивается лицом к присяжным, делает паузу, глубокий вдох, кладет руки на края свидетельской трибуны. Из этого положения он мог делать причудливые жесты, а затем отвечать на вопросы так, словно их ему задавали присяжные. Его глаза непрерывно бегали по их лицам. Он уверенно говорил все, что ему нужно было сказать. Что касается присяжных, то они, наверное, все равно что побывали в театре.
Мне точно было не повторить выступления Иэна, однако к моменту суда над Терезой я уже вовсю поворачивался к присяжным. Поскольку я прихожу в суд, чтобы предоставить научные доказательства, а не судить, я старался тогда и стараюсь сейчас не смотреть на обвиняемого.
В те ранние годы своей карьеры, однако, мне порой не удавалось сдержать собственного любопытства. Я не мог удержаться от желания увидеть лицо человека, обвиняемого в столь гнусном преступлении, свидетелем последствий которого мне довелось стать.
Меня всегда поражало, насколько неприметными казались большинство убийц. Столь многие из них выглядели подобно тем тихоням, на которых толком и внимания не обратишь, усевшись рядом с ними в поезде, пока они услужливо не поднимут оброненный тобою билет.
Встав за свидетельскую трибуну на суде по делу «Государство против Лазенби», я поймал себя на том, что кошусь на обвиняемую.
Я увидел молодую девушку, которая, прямо как на сделанных сразу после убийства снимках, была миловидной, оживленной и с розовыми щеками. Ее рыжие волосы были затянуты в аккуратный обворожительный хвост. Когда я давал показания, ее глаза блестели от слез. Адвокат протянул ей платок. Она прижала его к щекам и склонила голову. Я заметил, что присяжные смотрят на нее с сочувствием.
Как эта миниатюрная, хрупкая девушка могла стать одной из нескольких на всю страну женщин-душителей? Как она могла хладнокровно все провернуть, а затем наделать себе по всему телу ран, после чего явиться в слезах в полицейский участок? Это казалось немыслимым. Я чуть ли не засомневался в собственных заключениях.
Тем не менее во время перекрестного допроса я держался молодцом. Позже я узнал, что нанятый защитой судмедэксперт, изучив мое мнение и составленный мной отчет, не стал его оспаривать: он согласился, что как минимум некоторые, а то и большинство ран Тереза нанесла себе сама.
Таким образом, на основании моих показаний обвинение настаивало, что Тереза попросту задушила своего парня, пока тот был либо в отключке, либо не в состоянии ей сопротивляться. Но всем было крайне тяжело поверить, что настолько милая и раскаивающаяся девушка могла сделать столь ужасную вещь не ради спасения собственной жизни. Присяжным уж точно было сложно в это поверить. Они признали ее невиновной, единогласно решив, что она действительно действовала из самообороны.
Адвокаты Терезы смогли убедить их, что сторона обвинения не смогла доказать свою версию так, чтобы она не вызывала ни малейших сомнений. Конечно, стратегия была довольно самонадеянной, однако, окажись я на скамье подсудимых, я бы тоже вне всяких сомнений попробовал и такой подход. Как бы то ни было, однако, я был удивлен, когда Тереза ушла из зала суда свободным человеком. Я знал, о чем мне рассказало тело Энтони Пирсона, однако присяжные, очевидно, и слушать меня не хотели. Мне казалось, что они закрыли глаза на все имеющиеся доказательства, и их вердикт стал попросту проявлением сочувствия к женщине, которая якобы подвергалась насилию.
В тот вечер Джен удивилась, когда я принялся бурно обсуждать с ней это дело. Я объяснил ей, что женщина, в виновности которой я не сомневался, смогла избежать наказания. Я подозревал, что ее оправданию способствовали ее молодость и красота, что казалось мне большой несправедливостью.
– Что ж, ну хоть какое-то разнообразие, а то обычно симпатичные молодые девушки сами становятся жертвами, – заметила Джен. Она была озадачена столь эмоциональной реакцией на это дело своего обычно лишенного эмоций мужа. Даже мне было не по себе оттого, что я поддался всколыхнувшей меня злости, которой обычно всячески старался избегать.
– Мне нужно взять себя в руки, – сказал я. – Я не могу переживать подобным образом каждый раз, когда в суде все выходит из-под контроля.
Конечно, я взял себя в руки. Дело Лазенби, пожалуй, стало последним случаем, когда я позволил себе эмоционально отреагировать на результаты судебного разбирательства. Моя работа заключается в установлении научных фактов. Эти факты я рассказываю присяжным. Они же имеют право делать с ними все что заблагорассудится – в конце концов, они выслушали все показания и ознакомились со всеми доказательствами по делу, что я сам редко делаю. После того как я изложил все факты, мое участие в процессе заканчивается.
Так что больше никакой эмоциональной нагрузки. Больше никаких взглядов украдкой на обвиняемого или расспросов полицейских об исходе разбирательств. Очень часто после дачи мной показаний в суде мне никто не сообщал вынесенный приговор. Если я пропускал газетный отчет, то мне приходилось расспрашивать полицейских или других коллег, которые могли быть причастны к делу.
После суда над Лазенби я решил больше никогда ни о чем не спрашивать. Впредь мне будет безразличен вердикт присяжных, и весь мой интерес будет ограничиваться моими собственными показаниями. Я не должен чувствовать никакого воинствующего энтузиазма упрятать преступника за решетку, а также не испытывать никакой эмоциональной потребности убедить присяжных в своей правоте. Пускай Иэн Уэст вкладывает всю душу и сердце в свои судебные представления, а потом страдает, если присяжные отказываются с ним согласиться. Отныне, оказавшись за свидетельской трибуной, я буду доводить до совершенства свою способность эмоционально отстраняться, которой научили меня морги.
ОЧЕНЬ ЧАСТО ПОСЛЕ ДАЧИ МНОЙ ПОКАЗАНИЙ В СУДЕ МНЕ НИКТО НЕ СООБЩАЛ ВЫНЕСЕННЫЙ ПРИГОВОР. МНЕ ПРИХОДИЛОСЬ РАССПРАШИВАТЬ ПОЛИЦЕЙСКИХ ИЛИ ДРУГИХ КОЛЛЕГ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫТЬ ПРИЧАСТНЫ К ДЕЛУ.
Когда я сказал об этом Джен, она тяжело вздохнула.
– Еще больше отстраненности, – сказала она. – Это твой ответ на все.
– Я не должен был позволить себе переживать из-за вердикта. Уверен, это правильно, – сказал я.
Джен пожала плечами.
– Было любопытно наблюдать, как ты рассказываешь об этом деле с такой страстью. Может быть, тебе стоит делать это чаще.
Меня передернуло. Я точно не хотел испытывать ничего подобного, тем более чаще. Подобные вещи могут принести массу неприятностей.
18
В конце 1980-х годов в Великобритании произошла серия катастроф, которые унесли множество жизней. Мало какие – если вообще хоть какие-то – из этих несчастий можно было бы назвать случайностью. Практически все они обнажили серьезные недочеты системы. Или же это был просто период, когда послевоенная привычка полагаться только на себя перерождалась в конфликт интересов человека и государства. Одно можно сказать наверняка: по мере роста населения общие настроения менялись, и система, на которую мы все полагались, становилась все больше и сложнее.
В марте 1987 года автомобильно-пассажирский паром «Геральд оф Фри Энтерпрайз» перевернулся после выхода из бельгийского порта Зебрюгге из-за незакрытых носовых ворот: 193 пассажира и члена экипажа погибли.
В августе 1987-го Майкл Райан устроил бойню, подстрелив 31 человека в Хангерфорде, после чего покончил с собой.
В ноябре 1987 года брошенная в эскалатор зажженная спичка на станции «Кингс-Кросс» линии Пикадилли привела к пожару, вследствие которого погиб, как заявляется, 31 человек, а еще сотня были ранены.
В июле 1988 года взорвалась нефтяная платформа Piper Alpha в Северном море, унеся жизни 167 человек.
12 декабря 1988 года из-за неполадок в сигнальной системе на железнодорожной развязке Клэпхем произошло столкновение трех поездов: 35 пассажиров погибли и более 400 получили ранения, из которых 69 – тяжелой степени.
Позже, в том же месяце, над шотландским городом Локерби взорвался из-за заложенной бомбы самолет компании Pan American – погибли все 259 человек на борту и еще 11 на земле.
Не прошло и трех недель, как 8 января 1989-го у самолета Boeing 737 компании British Midland отказал двигатель, а из-за последовавшей ошибки экипажа самолет ударился о лесополосу автострады М1, совсем немного не дотянув до летного поля аэропорта Ист-Мидлендс. Из 126 человек на борту 47 погибли и 74 получили тяжелые травмы.
В апреле 1989 года 96 футбольных болельщиков «Ливерпуля» были раздавлены насмерть, а более 700 получили ранения в результате давки на стадионе «Хиллсборо» в Шеффилде. Лишь в 2016 году в ходе повторного расследования было установлено, что причиной столь большого количества жертв стала преступная халатность: критике были подвергнуты действия «скорой», полиции, а также руководства стадиона за несоблюдение элементарных правил безопасности.
В августе 1989 года в результате столкновения прогулочного корабля и дноуглубительного судна на Темзе погиб 51 человек, большинству из которых не было 30.
Каждое из этих происшествий повергло нацию в шок. Каждое в конечном счете привело к значительным улучшениям, когда эмоциональные волнения улеглись и были выявлены и проанализированы зачастую многочисленные взаимосвязанные причины этих трагедий. Устаревшие системы были пересмотрены, начался период расцвета охраны труда и техники безопасности, работодатели стали осознавать важность обучения персонала, а также позиции компании и государства в целом по отношению к рискам и ответственности. Ко всем этим вещам внезапно стали относиться гораздо серьезнее, и безопасность людей была поставлена на первое место.
Я был вовлечен во многие из этих событий непосредственно после катастрофы или же на стадии расследования. Благодаря им судебная медицина научилась справляться с последствиями массовых катастроф – научился этому и я. Именно та переломная эпоха помогла нам успешно справиться с террористическим ужасом 2000-х.
Для меня первым таким делом стали события в Хангерфорде. Тем не менее это была эпоха главным образом транспортных катастроф, и первой из них для меня была авария на железнодорожной развязке Клэпхем. Первый битком набитый пассажирский поезд проехал на зеленый свет у развязки Клэпхем и, в 8:10 утра в понедельник зайдя в поворот, обнаружил стоящим на тех же путях задержавшийся состав из Бейзингстока.
БИТКОМ НАБИТЫЙ ПАССАЖИРСКИЙ ПОЕЗД ПРОЕХАЛ НА ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ У РАЗВЯЗКИ, И В 8:10 УТРА В ПОНЕДЕЛЬНИК ЗАШЕЛ В ПОВОРОТ. НА ТЕХ ЖЕ ПУТЯХ СТОЯЛ ЗАДЕРЖАВШИЙСЯ СОСТАВ. СТОЛКНОВЕНИЯ БЫЛО НЕ ИЗБЕЖАТЬ.
Столкновения было не избежать. Потому что зеленый сигнал должен был быть красным, но не был. Потому что плохо закрепленный провод отошел. Потому что его оставил таким электрик. Потому что за предыдущие 13 недель у него был всего один выходной. А также потому, что, хотя начальство и было довольно его работой, в ходе проведенного впоследствии расследования было установлено, что на протяжении 16 лет он плохо справлялся со своими обязанностями, ставя жизни людей под угрозу. Оказалось, что никто не контролировал его работу, никто не проверял ее результаты, потому что ему доверяли, а проводить проверки попросту не было принято. Как результат, однако, все сразу же устремились менять сигнальную проводку. А знаете почему? Потому что она стояла с 1936 года, и теперь появилась потребность обеспечить более высокий уровень безопасности на железной дороге. Это закон природы, который порой оказывается виновником немалой части моей работы: закон непредвиденных последствий.
При столкновении движущийся на скорости поезд повело в правую сторону, и он врезался в третий поезд, мчащийся навстречу по противоположным путям. К счастью, этот поезд ехал пустым, так как направлялся обратно в депо Хэслемера: машинист увидел, что произошло впереди, однако попросту не успел затормозить. Следом за первым поездом ехал еще один, однако электричество после столкновений было автоматически отключено, так что он стал замедлять свой ход на повороте. Машинист умудрился вовремя задействовать аварийный тормоз, благодаря чему состав остановился, чудом избежав столкновения.
Все 35 погибших находились в первых двух вагонах первого ехавшего на скорости поезда. Эти вагоны были разорваны с одной стороны. От той части вагона, что была ближе всего к месту столкновения, почти ничего не осталось. Первый прибывший на место крушения старший пожарный – а столкновение произошло в глубине лесосеки – осмотрелся и сразу же вызвал еще восемь пожарных расчетов, восемь машин «скорой помощи» и хирургическую бригаду, а также режущее и подъемное оборудование для извлечения застрявших пассажиров.
План действий на случай чрезвычайной ситуации полностью сосредоточен на жертвах, однако с первого взгляда многое в нем может показаться не особенно значимым. Дорожное движение и возможность заезда могут показаться незначительными проблемами, однако если вовремя обо всем не позаботиться, то спасательный транспорт не сможет быстро приехать на место катастрофы или покинуть его. Необходимо обеспечить доступ для транспорта к месту аварии (в данном случае пришлось убирать деревья и рельсы), предупредить больницы и тщательно контролировать процесс извлечения тяжелораненых людей. Должны приехать врачи. Необходимо организовать работу травмпунктов для раненых, способных передвигаться самостоятельно, а также временный морг для погибших. Необходимо собрать информацию о каждом пассажире и как-то предоставить ее взволнованным родственникам (в 1988-м не было мобильных телефонов). Кто-то должен переносить раненых и доставлять медикаменты врачам, и вся спасательная операция должна находиться под централизованным контролем с организованной радиосвязью между спасателями.
Это сложнейшая задача, которая должна быть выполнена в кратчайшее время. Добиться же необходимой скорости решения проблем можно только путем тщательного планирования и практики. Так случилось, что 12 декабря 1988 года стал первым рабочим днем в новеньком отделении экстренной помощи ближайшей больницы Сент-Джордж в Тутинге. Персонал, получивший сигнал тревоги, пришлось убеждать, что это не розыгрыш коллег из соседней больницы и железнодорожная катастрофа произошла на самом деле.
ЭКСТРЕННЫЕ СЛУЖБЫ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ДОЛЖНЫ ЗАБОТИТЬСЯ О ВЫЖИВШИХ – ТОЛЬКО ПОСЛЕ ЭТОГО ЗАНИМАЮТСЯ ПОГИБШИМИ.
В спасательной операции в Клэпхеме приняло участие огромное число людей: со всего Лондона приехали пожарные машины и кареты «скорой помощи», прибыли полицейские, транспортная полиция, члены Британской ассоциации неотложной помощи (особенно квалифицированные врачи, главным образом терапевты, которые ушли с работы и устремились к месту катастрофы), работники Британской железной дороги, администрация округа Уондсуэрта (который по счастливому стечению обстоятельств оказался одним из немногих муниципалитетов в стране, где был разработан собственный план действий в случае чрезвычайной ситуации, тут же приведенный в исполнение, благодаря чему на место прибыли 134 незаменимых специалиста) и, конечно, Армия спасения, организовавшая полевую кухню и предоставившая не только материальную помощь в виде еды и напитков, но и психологическую поддержку жертв, спасателей, персонала и родственников.
Экстренные службы, разумеется, в первую очередь должны позаботиться о выживших, как можно быстрее извлечь застрявших людей и доставить пострадавших в безопасное место. Только после этого можно заняться погибшими.
Лондонские пожарные, первыми прибывшие на место крушения, убедились, что рельсы обесточены, и разрешили способным ходить раненым покинуть поезд. Их сопроводили в травмпункты, организованные в ближайших школе и пабе, а точкой сбора объявили парк Спенсер.
Для перевоза раненых в больницу было задействовано 67 машин «скорой помощи». Тела 35 погибших были извлечены вместе со всеми оторванными конечностями. Сначала их разместили во временном морге, где они пробыли, как и следовало, недолго. Организованные коронером работники похоронных бюро устремились туда на своих катафалках, чтобы забрать тела. Их увезли для опознания и проведения полного вскрытия. В любой массовой катастрофе наряду с лечением раненых не менее важно понять, куда девать погибших.
К 13:04 последнего живого пострадавшего унесли на носилках из поезда. К 15:40 из искореженных вагонов было извлечено последнее тело. К сожалению, на место крушения не было направлено ни одного судмедэксперта, так что никто не сфотографировал тела на месте, что могло бы сильно упростить их опознание. И это уж точно значительно помогло бы нам при анализе полученных травм.
Трупы повезли в недавно отремонтированный современный морг Вестминстера.
Мы направились туда из больницы Гая вчетвером, включая Иэна, который, разумеется, был главным, а также Пэм, которая держала нас (а также лондонскую полицию) под контролем. Изначально мы понятия не имели, сколько именно будет погибших, так что набросали схему прохождения тел через морг. При поступлении тел или частей тел в морг им присваивался номер, после чего их фотографировали. Затем каждое тело направлялось в отдельный холодильник, на котором стоял этот самый номер.
В ЛЮБОЙ МАССОВОЙ КАТАСТРОФЕ НАРЯДУ С ЛЕЧЕНИЕМ РАНЕНЫХ НЕ МЕНЕЕ ВАЖНО ПОНЯТЬ, КУДА ПОМЕЩАТЬ ПОГИБШИХ.
При поддержке работников морга мы вчетвером работали одновременно, и как только один из нас освобождался, очередное тело под присмотром полицейского извлекалось из холодильника и снова фотографировалось. Это важнейшая часть цепочки доказательств. У нас должны были быть подтверждения того, что тело, при поступлении в морг которому был присвоен, скажем, номер 23, совпадало с телом под номером 23, вскрытие которого мы проводили, а также что именно это тело было передано под номером 23 похоронному бюро после проведения опознания.
Сначала мы не проводили полное вскрытие – нас интересовала в первую очередь информация, которая могла бы помочь полиции установить личности погибших. Мы описывали общий внешний вид, имеющиеся ювелирные украшения, одежду, татуировки, а также любые серьезные травмы, такие как отсутствующие конечности. Полиция заполняла карточку на каждое тело. Снимались отпечатки, тела мылись и чистились. Им еще предстояло покинуть свой холодильник повторно для проведения еще одного полного вскрытия и взятия образцов крови.
Установление личности погибших – первостепенная задача для судмедэксперта при любой массовой катастрофе: множество обеспокоенных родственников ждут хоть какой-то информации. СМИ сообщили телефонный номер контактного центра для друзей и родственников пострадавших, однако звонки не ставились в очередь, и как результат линия попросту была постоянно занята. Можно только представить, сколько злости и недовольства это спровоцировало. Но урок был усвоен, и впредь работе контактных центров стали уделять гораздо больше внимания. Было 35 погибших, однако на следующий день в контактный центр поступило 8000 звонков, а еще больше людей позвонили в больницы и даже в морги.
УСТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ ПОГИБШИХ – ПЕРВОСТЕПЕННАЯ ЗАДАЧА ДЛЯ СУДМЕДЭКСПЕРТА ПРИ ЛЮБОЙ МАССОВОЙ КАТАСТРОФЕ: МНОЖЕСТВО ОБЕСПОКОЕННЫХ РОДСТВЕННИКОВ ЖДУТ ХОТЬ КАКОЙ-ТО ИНФОРМАЦИИ.
В случае легких травм полиция предоставляла информацию по телефону. Плохие новости же полицейские сообщали лично. Можно было запросто напутать и сообщить, например, кому-то о смерти мужа, который на самом деле выжил, и наоборот. Требовался тщательный контроль. Так, например, среди пассажиров было четыре человека, чьи имена и фамилии совпадали. Удивительно, но двое из них ехали в одном вагоне – выжить, однако, удалось только одному.
Отпечатки пальцев и слепки зубов в те годы были единственным надежным способом опознания: было бессмысленно полагаться на личные вещи, такие как сумочки или кошельки, которые поступали вместе с телами, так как они практически неизбежно оказывались принадлежащими кому-то другому. Кроме того, полицейские и пожарные так тщательно старались собрать всю человеческую ткань, что в мешке для трупов с тремя частями тела зачастую оказывались три части тела трех различных людей, а не одного, как могли предположить спасатели. У нас было порядка 60 отдельных частей тела – головы, ноги, челюсти, внутренние органы, – которые нужно было сопоставить друг с другом. Помощники коронера и полицейские вводили в базу данных подробную информацию, из которой в виртуальном пространстве постепенно вырисовалась фигура человека… мужчина, возраст где-то 44, рост 182 см, небольшой избыточный вес, с залысинами, родимое пятно на правом плече, находился в первом вагоне поезда – так постепенно это тело превращалось в человека с именем. Мы стремились поскорее установить личность каждого погибшего, однако каждое успешное опознание знаменовало конец надеждам его друзей и родственников.
У НАС БЫЛО ПОРЯДКА 60 ОТДЕЛЬНЫХ ЧАСТЕЙ ТЕЛА – ГОЛОВЫ, НОГИ, ЧЕЛЮСТИ, ВНУТРЕННИЕ ОРГАНЫ, – КОТОРЫЕ НУЖНО БЫЛО СОПОСТАВИТЬ ДРУГ С ДРУГОМ.
Мы трудились до раннего утра, прежде чем с предварительным осмотром было покончено. Затем мы пошли домой, чтобы выспаться и избежать вызванных усталостью ошибок при вскрытиях, для проведения которых мы вернулись позже в тот день. В морг стали поступать тела тех немногих, что скончались в больнице. Это прибавило нам работы, однако процесс был гораздо проще, так как в больнице их всех уже опознали родные.
Большинство погибших в первых вагонах стали жертвами не совместимых с жизнью травм, которые они получили не только в сам момент удара, но и сразу после него, когда по инерции полетели со своих сидений. Многие умерли от травматической асфиксии, поскольку столики, за которыми они сидели, впились им в живот, либо из-за упавших на них предметов.
Общий отчет, составленный Иэном Уэстом, был очень полезен: сиденья стали лучше прикручивать к полу, начали изменять внешний вид внутренних поверхностей вагонов, чтобы они оказывали меньшее сопротивление при ударе. Кто-то даже призывал оснастить вагоны ремнями безопасности, однако это было непрактично, и в поездах они никогда не применялись. Как результат, Британская железная дорога, которая в те годы отвечала за сигнальное оборудование, узнала о необходимости значительного усовершенствования систем безопасности, а также аварийных систем. Эти улучшения стали фениксом, возродившимся из пепла аварии в Клэпхеме.
Возродился и мой собственный феникс.
После катастрофы в морге царила суета, и я взялся за работу. Осматривая тело каждой жертвы, я напоминал себе, что эти люди однажды утром отправились на работу, однако так до нее и не добрались. Они были раздавлены и изуродованы, а их семьи понесли тяжелую утрату. Еще многие годы, если не поколения, последствия этого происшествия будут находить отголоски в их жизни. Я думал обо всем этом, однако не мог позволить себе это почувствовать. Вообще что-либо почувствовать. Я знал, что эти эмоции были бы настолько сильными, что не дали бы мне делать свою работу, так что я был вынужден сдерживать их изо всех сил.
В какой-то момент я приподнял голову и обратил внимание на побелевшее лицо полицейского, последние несколько часов находившегося рядом со мной.
Я сказал:
– Может, вам стоит отдохнуть? Выглядите не очень.
Он ответил:
– Док, думаю, со мной все будет в порядке. Потому что есть нечто, что помогает мне держаться.
Я ожидал услышать от него, что его наградой станет кружка пива в пабе или объятия его девушки.
Он сказал:
– Мои летные занятия.
Должно быть, я ослышался. Мне показалось, будто он что-то сказал про полеты…
– Да, док, после дежурства у меня летные занятия.
Я недоуменно уставился на него.
– Ты пилотируешь самолет? – не веря своим ушам спросил я. – Мне всегда хотелось это попробовать! – я не стал добавлять, что никогда не мог себе этого позволить.
Кто не мечтал управлять самолетом? Но одна только мысль, что нужно найти на это деньги, а потом еще и выделить время между домашними хлопотами, лекциями, совещаниями, вскрытиями и выступлениями в суде… казалось, нет смысла даже пытаться.
Полицейский продолжал:
– Могу вам сказать, свежий воздух в небе напрочь выбивает запах морга.
Я осмотрел разложенные вокруг меня раздавленные конечности, изучением которых мы занялись. Разве мне нужно было напоминать, что в облаках куда лучше, чем здесь?
Полицейский стал объяснять:
– У лондонской полиции есть аэроклуб, вот как мне это удается. Если вас заинтересует, думаю, вы тоже можете вступить, раз уж работаете с нами бок о бок.
Несколько недель спустя я оказался в аэропорту Биггин-Хилл. В начале взлетно-посадочной полосы 2–1. В двухместном «Сессна-152» вместе с полицейским, который по совместительству был квалифицированным летным инструктором.
Мы сидели, попивая кофе, в то время как он проводил инструктаж перед моим первым занятием, а затем с колотящимся сердцем, трясущимися от волнения руками и чувством трепета в животе от наполняющего меня животного страха я открыл дроссель, и полоса 2–1 передо мной пришла в движение.
– Когда достигнем 50 узлов, плавно тяни на себя, – сказал мой инструктор. – Плавно!
Так и сделал, и нос самолета приподнялся. У меня замерло сердце, когда грохот шасси по летному полю прекратился, и помимо рева двигателя и свиста воздуха больше ничего не было слышно. Да! Мы взлетели.
Мы набирали высоту. Выше, еще выше. Голубая линия горизонта удалялась. Я посмотрел на скорость: 75 узлов. Мимо проплыло облако. Мы просто пролетели мимо него, как по утрам проезжает мимо меня автобус, на который я опаздываю. Я летел высоко в небе. В крошечной металлической коробке. И при этом не падал.
До меня дошло, что я задержал дыхание. Я выдохнул. И вдохнул. Я осмелился посмотреть вниз. Дома Большого Лондона остались позади, и я видел все до южного побережья, прямо до Брайтона.
Мой взор был прикован к совершенно невероятной красоте раскинувшегося передо мной ландшафта. Это был настоящий шедевр искусства, словно облака устроили пикник. Я ощутил блаженство. Я летел. Оставил позади всю серость и печаль. Морги, забитые неподвижными телами людей, утратившими свою человечность, все свои небольшие просчеты, грызущие меня беспокойства, разочарования, ссоры с женой, внезапный наплыв вынужденных надоедливых компромиссов «причина смерти: не установлена», проявления глупого тщеславия и раздражающей вражды. Все остальные безрадостные пустяки, способные лишить жизнь красок, попросту растворились, и им на смену пришел всплеск безудержного счастья.
Я сосредоточился на управлении небольшим самолетом, зависшим в воздухе где-то над Кентом, и понимал, что если полет вызывает у меня подобные ощущения, то я не должен себе в нем отказывать. Никогда в жизни.
19
После пяти занятий мне пришлось отказаться от полетов. После пожара в нашем доме возникло столько трудностей и проблем, что времени на необузданные всплески безграничной радости в моей жизни попросту не осталось. Проводить свое ограниченное свободное время наедине с инструктором в воздухе, а не в кругу семьи, было с моей стороны крайне, как мне казалось, эгоистично. Так что я вернулся к своим дневным вскрытиям и вечерним хлопотам: готовке, составлению отчетов, звонкам строителям. Спустился с небес на землю.
Не то чтобы эта жизнь была скучной. Мне нравилось в моей работе ее разнообразие – за одну неделю я мог столкнуться с самоубийством, отравлением угарным газом, утопленником, жертвой поножовщины, передозировкой наркотиками, различными случаями внезапной естественной смерти. У каждой был свой собственный почерк, каждая была интересна, если в достаточной степени отстраниться от той эмоциональной нагрузки, что несет смерть для окружающих ее живых людей.
Передозировки наркотиками были все еще редким явлением, особенно если человек умирал с иглой в руке: этим уж точно можно было впечатлить заинтересованных коллег (сейчас, разумеется, подобное случается регулярно). Если умерший от передозировки вводил себе наркотики внутривенно, велика была вероятность наличия у него ВИЧ, так что подобные смерти требовали значительных мер предосторожности. СПИД был все еще относительно новым и загадочным явлением, он внушал ужас, и в дни общей неосведомленности о способах его передачи по больничным коридорам разгуливал страх.
ПОСЛЕ ПЯТИ ЗАНЯТИЙ МНЕ ПРИШЛОСЬ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ПОЛЕТОВ. ПОСЛЕ ПОЖАРА В НАШЕМ ДОМЕ ВРЕМЕНИ НА НЕОБУЗДАННЫЕ ВСПЛЕСКИ БЕЗГРАНИЧНОЙ РАДОСТИ В МОЕЙ ЖИЗНИ НЕ ОСТАЛОСЬ.
Иэн Уэст стал величайшим экспертом Великобритании, а возможно, и всего мира, в смертях от пули или бомб: его карьера взлетела параллельно с активностью ИРА (Ирландская республиканская армия), и о его работе то и дело писали в газетах. Мне нравилось, с каким разнообразием дел мне приходилось сталкиваться, однако коллеги намекали, что и мне тоже следует выбрать для себя область, в которой я бы мог стать узкоспециализированным экспертом. Только какую?
Смерти от передозировки наркотиками случались все чаще, равно как и смерти из-за вдыхания паров клея, однако подобные случаи требовали в большей степени вмешательства токсикологов, чем судебно-медицинских экспертов.
Младенцы? Ну уж нет, спасибо. Мне казалось, мало кто из судмедэкспертов может получать удовольствие от работы со столь сложными с моральной точки зрения и эмоционально изматывающими делами, хотя в ближайшие годы эту специальность и ждал бурный рост – ей предстояло стать куда более важной и сложной.
Моя интеллектуальная любознательность тянула меня к ножам – орудию убийства, которое было старо как само человечество и которому всегда будет, как мне казалось, место на земле, покуда на ней живут люди. Одной из любопытных особенностей убийств с использованием ножей является то, что зачастую холодное оружие выбирают женщины. Каждый кухонный нож в стране – это потенциальное орудие убийства. К тому же они просты в использовании. Не нужно какой-либо подготовки или специализированных знаний. Даже особых сил прикладывать не нужно. Все, что требуется, – это вплотную подобраться к жертве.
Вместе с тем меня интересовал не столько бытовой или уличный аспект поножовщины, сколько тот факт, что с каждым разом у меня крепла уверенность, будто по одним только порезам я могу попытаться восстановить обстоятельства убийства. Хотя я уже и смирился с фактом, что в постсимпсоновскую эпоху полиция, казалось, не рассматривала подобные реконструкции событий в качестве настоящего доказательства, а у адвокатов все реже и реже находилось время или желание их выслушать, я просто не мог полностью отказаться от того, из-за чего я и стал судебно-медицинским экспертом: чтобы помогать распутывать загадки, связанные со смертью.
МНЕ НРАВИЛОСЬ В МОЕЙ РАБОТЕ ЕЕ РАЗНООБРАЗИЕ – ЗА ОДНУ НЕДЕЛЮ Я МОГ СТОЛКНУТЬСЯ С САМОУБИЙСТВОМ, ОТРАВЛЕНИЕМ, УТОПЛЕННИКОМ, ЖЕРТВОЙ ПОНОЖОВЩИНЫ, РАЗЛИЧНЫМИ СЛУЧАЯМИ ВНЕЗАПНОЙ ЕСТЕСТВЕННОЙ СМЕРТИ.
Не думаю, что я принял осознанное решение стать специалистом по ножам. Казалось, эта специализация сама меня нашла. Мой интерес закрепился окончательно после того, как меня вызвали одним солнечным воскресным осенним утром, когда я встал спозаранку, чтобы полюбоваться чистым небом и с грустью помечтать, как я лечу по нему на маленьком самолете. Наш сгоревший дом был отремонтирован и продан, суматоха переезда осталась позади, в нашем новом доме все было более-менее в порядке… И тем не менее я понимал: не могло быть и речи о том, чтобы вместо семьи и работы тратить время на мои летные занятия.
Было холодное утро, листья на деревьях уже меняли цвет, и я направлялся к деревушке, в которой на полу своей кухни был обнаружен старик с перерезанным горлом. Приближаясь к указанному адресу, я увидел череду полицейских машин, припаркованных у обочины. Утомленный молодой констебль пытался убедить кучку судачащих между собой соседей отойти в сторону.
Старик жил в большом старом доме из красного и черного кирпича. Когда я приблизился, соседи притихли. Они прислушивались, когда я представлялся констеблю, а когда тот приподнял ограждающую ленту, чтобы я прошел, снова разом заверещали. Уголком глаза я заприметил кого-то в полицейской машине. Это была женщина, обхватившая свою голову руками.
– Я помощник коронера, спасибо, что так скоро приехали, – сказал высокий краснолицый мужчина у двери, который, как мне показалось, подобно многим помощникам коронера того времени, был бывшим полицейским. Криминалисты возились со сбором улик, и я заприметил пару старших детективов. Прибыл полицейский фотограф.
ОДНОЙ ИЗ ЛЮБОПЫТНЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ УБИЙСТВ С ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ НОЖЕЙ ЯВЛЯЕТСЯ ТО, ЧТО ЗАЧАСТУЮ ХОЛОДНОЕ ОРУЖИЕ ВЫБИРАЮТ ЖЕНЩИНЫ.
– Его обнаружила дочь, – пробормотал помощник коронера, показывая на полицейскую машину, в которой сидела женщина. – Позвонила ему, а когда никто не ответил, сразу же ринулась сюда…
На кухне рядом с задней дверью ногами ко входу в гостиную лежало тело старика.
– Мистер Джозеф Гарланд. Восемьдесят два года, – пробубнил помощник коронера мне в ухо.
Мистер Гарланд лежал на правом боку. Его одежда была испачкана кровью. Пол под ним также был залит кровью. Кровь была на шкафах и стенах.
На нем была пижама, твидовый пиджак. Его руки были окровавлены. Он был босиком. У открытой задней двери стояли окровавленные резиновые сапоги.
Я слышал разговор двух детективов у себя за спиной.
– Итак, они постучали в дверь, а может, он просто увидел их снаружи в саду. Он накидывает пиджак, надевает сапоги, выходит, и… они ударяют его ножом, но ему удается вернуться в дом, наверное, он тянулся к телефону…
Я оглянулся на мистера Гарланда. Расположение пятен крови было необычным. Его пижама и пиджак были обильно пропитаны кровью спереди. Кровавое пятно странным образом продолжалось вниз до верхней части голени. Ниже крови не было – только на подошве. Резиновые сапоги, однако, были снаружи в крови, внутри же имелся лишь тоненький ободок из крови вверху.
Было очевидно, что сапоги были на нем в момент нанесения травм или сразу же после этого. Зайдя в дом, он их снял. Они аккуратно стояли на своем явно привычном месте у двери. Должно быть, у их владельца была давно укоренившаяся привычка снимать их, как только он переступал порог.
– Готов поспорить, когда-то у него была жена, которая всю плешь ему проела, чтобы он не заносил грязь в дом, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Я смотрел на зеленый сад, который теперь прочесывали полицейские. К теплице вел кровавый след. Снаружи теплицы стояли горшки, а внутри через запачканные окна виднелись посаженные летом помидоры. Их листья были коричневыми – они погибали с наступлением осени.
За теплицей находился гараж и площадка для стоянки, которая была залита кровью: очевидно, ранение было нанесено именно здесь. Поблизости под странным углом стояла красная машина. Водительская дверь была закрыта не до конца, словно кто-то в спешке из нее выпрыгнул.
– Это машина дочки, – объяснил помощник коронера.
Фотограф закончил с предварительными снимками, и я вернулся к телу. Я перевернул его: сбоку на шее, прямо над лацканами, зияла огромная резаная рана. Нож разрезал мышцы и правую яремную вену, а также частично повредил сонную артерию. Имелись также несколько горизонтальных порезов поперек горла, однако ни один из них не был таким же глубоким, как основное ранение, которое почти наверняка его убило.
Я потрогал его руки и ноги. Мышечное окоченение уже началось, однако в ногах оно было не полным. Я измерил температуру тела.
Полицейский внимательно прислушивался к своей рации.
– Подозрительный фургон… двое мужчин, 20 с небольшим, подходили утром к этому пенсионеру. Интересовались, не нужны ли ему садовые рабочие. Фургон – белый «Форд», регистрационные номера, скорее всего, содержали буквы T и K…
– Пускай кто-нибудь займется их поиском, – услышал я голос человека в возрасте, который позже представился детективом-суперинтендантом.