Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела Шеперд Ричард

23

Начало осени, 1992 год. Джен стала врачом. Она получила диплом годом ранее, и мы отправились на устроенную для выпускников ночную дискотеку в баре при ее медицинской школе, где я почувствовал себя немного стариком. Затем мы решили потанцевать. Я чрезвычайно гордился Джен, но не демонстрировал этого. Наверное, и она была мне благодарна за всю поддержку – за заботу о детях, домашние хлопоты, оплачиваемые мною счета, – однако тоже не подавала виду. Как же сложно было преодолеть разверзнувшуюся между нами пропасть. Гораздо проще было не обращать на пропасть внимания, особенно теперь, когда она стала младшим врачом и днями напролет работала, в то время как я был погружен в свою работу в больнице Гая.

Сегодня, в кои-то веки, я работал дома. Дети в школе, у няни выходной, Джен у себя в больнице. На улицах днем тишина – гораздо спокойнее, чем у нас в офисе. В комнате тепло и уютно, на каждой ноге на полу развалилось по собаке. Мой стол завален фотографиями, связанными с убийством, которое меня полностью поглотило.

Поверх фотографий со вскрытия и альбома со снимками одежды жертвы лежали фотографии с места преступления. Я никогда не забуду тот довольно серый июльский день. Большой утопающий в зелени парк на юге Лондона. Тропинка в тени деревьев, освещенная березовыми стволами. Лента с надписью: «ПОЛИЦИЯ, ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН», намотанная между деревьями.

Я заметил что-то белое в траве среди деревьев, что издалека можно было принять за выброшенный носовой платок. По мере того, как я приближался к этому платку в сопровождении двух детективов, он увеличивался в размере и все больше шел вразрез со своим окружением, а когда я подошел к нему вплотную, меня поразил контраст между этим зеленым местом и бледным, частично обнаженным человеческим телом, лежавшим под переливающимися светом березовыми листьями. Девушка. Свернулась в обороняющейся позе. Множество ножевых. Нижняя часть тела оголена. Была подвержена сексуальному насилию.

УЖЕ РАССВЕЛО, КОГДА ВСЕ 49 НОЖЕВЫХ РАНЕНИЙ БЫЛИ ИЗМЕРЕНЫ И ОПИСАНЫ С УКАЗАНИЕМ ВНУТРЕННИХ ОРГАНОВ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЕ ОНИ ПРОШЛИ.

Дождавшись, когда полицейские фотографы закончат свою работу, я измерил температуру тела и взял несколько предварительных мазков для выявления следов спермы. Я ощупал тело на предмет мышечного окоченения – оно было выражено только в челюстных мышцах. Затем осмотрел место преступления, изучил участки с изрытой землей, пятна крови на траве, на которые указали детективы, помятые листья и сломанные ветки, другие следы борьбы. На все это ушел не один час. Наконец тело забрали в морг, где под наблюдением все тех же мрачных детективов я провел вскрытие. Теперь, находясь в своем уютном кабинете, я вспоминал ту долгую-долгую ночь. Уже рассвело, когда все 49 ножевых ранений были измеряны и описаны с указанием внутренних органов, через которые они прошли.

Я поднял голову. В тишине дома было слышно, как тикают часы. Я взял в руки свой отчет о вскрытии и перечитал заключение. Наступлению смерти жертвы не способствовали какие бы то ни было естественные причины. Она умерла от многочисленных глубоких ножевых ранений, нанесенных ножом или ножами длиной примерно 9 см и толщиной лезвия порядка 1,5 см у рукоятки. Она пыталась оказать сопротивление, о чем указывало сквозное ножевое ранение руки. Когда она умерла, нападавший не перестал наносить удары ножом. После чего надругался над ее телом.

ИЗВЕСТНО, ЧТО УСТАНОВЛЕНИЕ КОНТРОЛЯ ЯВЛЯЕТСЯ ОСОБЕННО ВАЖНОЙ ЧАСТЬЮ БОЛЬШИНСТВА УБИЙСТВ НА СЕКСУАЛЬНОЙ ПОЧВЕ.

Жестокое убийство Рэйчел Никелл вызвало общественный ужас. Она была красивой 23-летней матерью, которая взяла своего маленького ребенка на прогулку в парк «Уимблдон Коммон». Нация была в шоке, и от полиции ждали скорейшей поимки преступника. Давление было настолько большим, что лондонская полиция решила отступить от своих принципов. Полицейские стали просить у судебных психологов составить психологический профиль убийцы. А меня же они попросили воссоздать события преступления.

Я уже было окончательно оставил надежды сыграть свою роль в полицейском расследовании. Я отчетливо помнил, как детектив и слушать не захотел мою версию событий по моему самому первому делу – убийству в спальне. Теперь же полиция сама обратилась ко мне и попросила воссоздать обстоятельства преступления. В частности, им было нужно, чтобы я, основываясь на найденных на месте убийства уликах и результатах проведенного вскрытия, представил им вероятную последовательность событий, произошедших в тот день.

Незадолго до этого я получил мощный заряд вдохновения на американской конференции судебно-медицинских экспертов. Уже какое-то время меня не оставляло чувство, что судебная медицина как профессия особо не развивается: мы все носились со своими делами, а потом обсуждали их в пабе, однако ничего общего с развитием – как индивидуальным, так и профессии в целом – это не имело. Я стал посещать американские конференции в надежде узнать что-то новое, и совсем недавно узнал, что американских судмедэкспертов стали всячески привлекать к расследованиям преступлений, прямо как это было при Симпсоне.

Итак, я прочитал свой первоначальный очень толстый отчет о вскрытии Рэйчел Никелл. Полученные ею ножевые ранения были расписаны на четырех страницах. Три раны, которым я присвоил номера 17, 41 и 42, выделялись на фоне остальных. Это были единственные поверхностные порезы на теле жертвы, которую многократно ударили ножом. Могли ли они быть нанесены первыми?

В самом начале цепочки событий, которая заканчивается убийством вроде этого, имеется момент, когда преступник должен подобраться к своей жертве достаточно близко, чтобы получить над ней контроль. Известно, что установление контроля является особенно важной частью большинства убийств на сексуальной почве. У жертв таких преступлений мы зачастую находим ранения, недостаточно глубокие, чтобы причинить травму, однако достаточно пугающие, чтобы жертва подчинилась требованиям нападающего: мы называем их принуждающими ранениями.

Были ли ранения 17, 41 и 42 принуждающими? Лишь одна рана была на спине жертвы – под номером 17 – в то время как все остальные располагались спереди в верхней части груди. Я снова на них посмотрел. Возможно, сначала он порезал ей спину, после чего она повернулась к нападающему лицом?

На фотографиях с места преступления было несложно различить самые обильные пятна крови. Они находились не под деревьями, а в месте, где трава была оставлена нескошенной – что-то вроде лужайки. Тело было обнаружено где-то в пяти метрах от этого места потрясенной матерью, вышедшей на прогулку с маленьким ребенком в коляске и собакой.

Был и второй, меньший по размеру, залитый кровью участок, находившийся гораздо ближе к трупу: он находился у ветвистой березы, под которой было обнаружено тело. Можно было смело предположить, что первоначальное нападение было совершено в самом окровавленном месте, что жертва была затем перемещена под деревья, а потом еще на один метр в свое окончательное положение.

Было сложно решить, какое из многочисленных ранений было нанесено первым, однако зияющие раны на шее, должно быть, были одними из первых, так как большая часть крови вытекла из них. Это также объяснило бы, почему жертва, судя по всему, не кричала. Удар ножом по шее был сделан со всей силы, и боль, должно быть, была невыносимой. Если это и не заставило ее замолчать, то последующее повреждение мышц вокруг гортани уже не оставило ей выбора.

Фотографии одежды Рэйчел Никелл поведали мне другую часть истории. Ее футболка сочилась кровью. Ее джинсы же в области колена и под ним были в грязи спереди и в брызгах крови сзади. Я был абсолютно уверен: это указывало на то, что вскоре после начала нападения она оказалась на коленях, и в этом положении ей и были нанесены первые раны на шее.

Разумеется, после таких травм она не могла продолжать стоять на коленях. Должно быть, она упала. Вероятнее всего, она упала вперед, после чего нападавший принялся бить ей ножом по спине – в общей сложности было нанесено 18 ударов.

В какую бы сторону она ни упала – и тем более если она упала вперед, – из шеи на землю должна была хлынуть кровь. Может, именно поэтому убийца передвинул тело под деревья? Или же он сделал это, потому что к этому времени она уже была мертва? Или же он опасался, что на открытой траве его будет легче увидеть?

Судя по фотографиям, под деревьями крови было меньше, однако распределена она была на более широком участке. Это с большой вероятностью указывало на то, что она лежала здесь ничком. Я глянул на фотографии тела, сделанные при вскрытии. Ну да, на спине следы лиственного перегноя. Должно быть, здесь он и стал бить ее ножом спереди. Если она и не была мертва, когда он ее переместил, то наверняка умерла вскоре после этого. Тем не менее он продолжил наносить удары ножом. Уже после смерти он пронзил ножом ее сердце и печень. Об этом говорило отсутствие крови – мертвые не кровоточат.

Затем я заметил, что следы перегнивших листьев были не только на спине, но и на ягодицах. Итак, должно быть, здесь, под деревьями, он стянул с нее джинсы, после чего – или одновременно с этим – убийца передвинул тело в его окончательное положение и сексуально над ним надругался.

Продолжил ли он бить ее ножом после этого? Или же сразу убежал?

«По моему мнению, минимальное время, потребовавшееся на причинение всех полученных жертвой травм, составляет три минуты», – гласило мое заключение о вскрытии.

Я знал это, потому что, как обычно, повторил все движения убийцы дома. Если убийство заняло всего три минуты, оно определенно должно было быть быстрым и яростным. К тому же все указывало на то, что преступник действовал с особым буйством и жестокостью. Даже сам коронер использовал эти слова, а газеты уж и подавно не могли не поддаться соблазну их вставить.

УЖЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ОН ПРОНЗИЛ НОЖОМ ЕЕ СЕРДЦЕ И ПЕЧЕНЬ. ОБ ЭТОМ ГОВОРИЛО ОТСУТСТВИЕ КРОВИ – МЕРТВЫЕ НЕ КРОВОТОЧАТ.

Я провел долгие часы, анализируя ножевые ранения: некоторые из них сопровождались следами квадратной ручки оружия на коже, потому что лезвие было введено на всю длину. Впервые в жизни я сделал томографию части тела. Магнитно-резонансная томография в точности показала след раны, оставленной в печени. На основании всей этой информации я отверг все показанные мне полицией ножи, с уверенностью сказав, что ни один из них не мог быть орудием убийства.

Закончив перечислять цепочку последних событий в жизни Рэйчел Никкел, девушки, чье имя стало широко известным по самым печальным причинам, я почувствовал смертельную усталость. Приятную усталость. Я взглянул на часы. Скоро будет пора забирать детей и выгуливать собак.

Я выключил компьютер, который издал привычный слабый стон. Собакам этот звук был хорошо знаком, и они одновременно проснулись, начав зевать и потягиваться. Они смотрели, как я запираю в шкафчике для документов фотографии по делу, чтобы никто – тем более дети – на них не наткнулся.

Предложив вероятную версию произошедших событий, которая действительно могла помочь полиции поймать убийцу той девушки, я почувствовал огромное удовлетворение. Не за горами было мое 40-летие, и проделанная мной работа была тем самым вкладом, который, как я всегда верил, судебно-медицинские эксперты способны вносить в расследование убийств.

Собаки виляли хвостами, ожидая прогулки. Я не шевелился. Мне не хотелось возвращаться в реальный мир от своей целиком поглощающей работы. Потому что мне нужно было сделать еще кое-что, прежде чем выгулять собак и забрать детей.

С большой неохотой я взял телефон и набрал сначала один, а потом другой номер из списка, найденного в объявлениях.

– Здравствуйте, это гробовщик?

– Да, сэр, чем я могу вам помочь?

Мой отец умирал в хосписе в Девоне. У него был рак в терминальной стадии, и теперь он получал паллиативный уход. Пару дней назад я уже с ним попрощался, так как из-за назначенных выступлений в суде и других дел был вынужден вернуться в Лондон. Повидаться с ним приехала моя сестра Хелен, а затем и наш брат Роберт. Я решил сделать этот звонок уже сейчас, понимая, что никто из нас, скорее всего, не будет в силах это сделать, когда придет время.

Человек на другом конце провода пришел в замешательство.

– Простите… Должно быть, я не так услышал. Вы сказали, что ваш отец на самом деле еще не умер?

– Боюсь, скоро его с нами не станет, и я решил организовать все прямо сейчас.

– Понимаю. – Что это было – шок или неодобрение? Мне было стыдно.

– Просто я судмедэксперт, так что я… я постоянно работаю с трупами и в курсе всех… практических аспектов.

– Ах.

Мое ходатайство о смягчении приговора было принято.

Все формальности были улажены, и когда мне позвонили, чтобы сообщить о смерти отца, я уже не был ими обременен и мог позволить себе в полной мере ощутить скорбь. Не заплакать, но в полной мере ощутить, что мой добродушный и горячо любимый отец ушел в мир иной. Его долгая жизнь на пенсии в Девоне вместе с Джойс подошла к концу. Моя жизнь не вращалась вокруг него, но он постоянно в ней присутствовал. Я звонил каждое воскресенье, он писал каждые две недели. Всегда рядом. Теперь же его больше не было. Казалось, я столкнулся с чем-то необъятным и неизведанным. Смерть со всей своей безграничностью, которой я всегда умудрялся избегать в своей работе, внезапно начала поглощать меня с головой.

Где-то через день я отправился в Девон и взял необходимые бумаги, чтобы отдать их в бюро регистрации рождений и смертей, как мне было сказано это сделать. Надпись на конверте гласила: «Конфиденциально. Не вскрывать».

Конечно, я проигнорировал эту надпись. Каждый день я имею дело с конфиденциальными подробностями чьей-то смерти, и в данном случае речь шла о моем отце. Пока я ждал в бюро регистрации, я вскрыл конверт и, не поведя бровью, изучил его содержимое.

Чья-то холодная рука вырвала у меня конверт.

– Что это вы делаете?

– Ну, я тут читал…

– Раз вы умеете читать, то вам должно быть известно, что эта информация является конфиденциальной. Вы не имеете ни малейшего права открывать конверт.

Меня отчитали, и мы перешли в небольшую ободранную комнатку, чтобы уладить формальности. Только я успел увидеть в бумагах, что в качестве причины смерти врач указал карциному простаты. Из-за неразборчивого почерка можно было подумать, будто там написано карценома простаты.

Я смотрел, как женщина все с тем же каменным лицом тщательно составляет сертификат о смерти.

Я сказал:

– Прошу прощения… карцинома пишется через «и», а не через «е»…

Она бросила на меня злобный взгляд.

– Я… я судмедэксперт. Вот почему мне было инересно прочитать записи о смерти своего отца… что ж, я пишу слово «карцинома» постоянно, и могу вас заверить, что оно пишется через «и».

Женщина пристально на меня уставилась.

– Врач написал через «е». Моя обязанность – записать причину смерти в том виде, в котором она указана врачом. Таким образом, я обязана написать «карценома», потому что так решил написать врач.

Итак, в свидетельстве о смерти моего отца, которое я был вынужден многократно отправлять, каждый раз содрогаясь от глубокого раздражения, значилась новая и совершенно неизвестная науке причина смерти под названием «карценома». Хотя он, несомненно, и обрадовался бы своему уникальному месту в государственной статистике.

В СВИДЕТЕЛЬСТВЕ О СМЕРТИ МОЕГО ОТЦА ЗНАЧИЛАСЬ НОВАЯ И СОВЕРШЕННО НЕИЗВЕСТНАЯ НАУКЕ ПРИЧИНА СМЕРТИ ПОД НАЗВАНИЕМ «КАРЦЕНОМА».

За два дня до моего 40-летия все семейство Шепердов собралось в Девоне на похороны моего отца. Приехала Хелен, жившая тогда на севере Англии со своей семьей. Был и Роберт, живший во Франции с женой. Несмотря на географическую удаленность, мы все равно оставались близки.

В ночь перед похоронами мы устроили семейный ужин, на котором были все дети, но не было Джойс. Надеюсь, это было не слишком некрасиво с нашей стороны. Я поддерживал с ней контакт до конца ее дней и следил за тем, чтобы у нее всегда была крыша над головой, чтобы о ней было кому заботиться. В ту ночь, однако, нам не хотелось избегать историй о нашем отце, которые случились до нее, нам хотелось свободно обмениваться историями об этом удивительном человеке со своим специфическим характером. Не все из них представляли его с лучшей стороны, однако все их он бы непременно подтвердил и был рад услышать. Мы много смеялись и пили за его здоровье, и этот вечер стал настоящей данью уважения его жизни.

Умереть, будучи всецело почитаемым своими детьми, – это немалое достижение. Он был старшим ребенком в большой семье, и если там не хватало денег на образование, а возможно, и не хватало на всех любви, он решил самостоятельно обеспечить этим себя и собственную семью.

Охваченные ощущением утраты, но также и чувством гармонии и взаимоподдержки внутри семьи Шепердов, мы отправились на машине обратно в Лондон – дети на заднем сиденье, я за рулем, Джен рядом со мной, воспользовавшись возможностью немного поспать, потому что младшим врачам вечно не хватает сна. Другая семья, другое поколение.

По правде говоря, я с некоторой неохотой покидал Девон, возвращаясь к своей работе. Больница Гая была дружелюбным, активным и всячески мотивирующим местом, и я любил свою работу. Но, к сожалению, теперь для меня настали неспокойные времена. Во-первых, мои коллеги открыто ополчились на меня за то, что я выполнил просьбу полиции воссоздать обстоятельства убийства Рэйчел Никелл.

– Ты вышел далеко за область своей компетенции, – говорили они.

Я знал, что на самом деле полностью полагался на свою компетенцию в реконструкции событий преступления.

– В Америке судебная медицина движется именно в этом направлении, – добавил я.

Они не были впечатлены тем, как развивается судебная медицина в Америке. Они качали головами. Они сказали:

– Когда они арестуют кого-то и сторона обвинения воспользуется твоей версией событий, адвокат защиты уничтожит тебя за трибуной.

К этому времени я уже испытал достаточно публичного унижения, выступая в качестве эксперта, чтобы понимать, что они, скорее всего, правы.

Моим вторым беспокойством была «Маркиза».

Эта трагедия случилась тремя годами ранее, однако она снова и снова давала о себе знать. Разумеется, горю тех, кто потерял кого-то в результате крушения, не было предела – и прямо сейчас их горе стало превращаться в злость.

Мы, профессионалы, может, и думали, что для нас уже все позади: кое-что в спасательной операции и последовавших после нее действиях, может, и не прошло гладко, однако наше внимание с тех пор было сосредоточено на выяснении причин этой трагедии. В ту ночь на Темзе должны были быть задействованы различные системы безопасности, однако задействованы они не были, и, по общему мнению, катастрофа случилась из-за того, что суда вовремя друг друга не заметили – потому что ни на одном не было организовано должного наблюдения за водой. Тем не менее какова бы ни была причина, гигантский «Боубелл» явно протаранил крошечную «Маркизу», и против капитана «Боубелла» было заведено уголовное дело.

Родственники жертв были в ярости оттого, что капитан крепко выпивал в день, предшествовавший катастрофе, ожидая прилива, чтобы его дноуглубительное судно могло направиться вниз по реке. Специалисты, однако, заявили, что капитан хорошенько проспался перед отплытием ночью, и весь алкоголь у него выветрился. Таким образом, его обвинили в отсутствии на корабле должного наблюдения за водой.

Директор государственного обвинения вынудил коронера отложить расследование смертей до завершения этого уголовного дела – которое, однако, так и не привело к какому-либо результату. Двое присяжных так и не согласились признавать капитана «Боубелла» виновным, и последовавшая попытка добиться уголовного преследования владельца дноуглубительного судна в частном порядке также была безрезультатной.

После вынесенного по делу «Боубелла» вердикта – точнее, после отсутствия вердикта – коронер принял решение, что заново открывать расследование не в интересах общественности, так как к этому моменту был проведен тщательный анализ причин столкновения и уровень безопасности на Темзе был значительно увеличен. Это решение, однако, усилило недовольство родственников: кто-то счел его предвзятым, особенно когда коронер дал прессе ряд опрометчивых комментариев, которые были затем опубликованы. Родственники требовали не только полноценного расследования – они хотели проведения открытых разбирательств. Не было проведено ни того ни другого, и к их чести нужно сказать, что их решимость не дрогнула. Они решили искать справедливости в Апелляционном суде.

Их злость, однако, была подпитана недавним открытием – и многие, к сожалению, сделали это открытие с помощью воскресных газет, – что в целях опознания у некоторых тел отрезали руки. Еще более их удручал тот факт, что, как они теперь узнали, руки были отправлены обратно в морг, однако некоторые так и не были пришиты обратно к своим телам – это было непростительно. И родственники стали подозревать, что единственная причина, по которой им было отказано увидеть своих близких перед похоронами, заключалась не в том, что они были слишком изуродованы, а потому что у них отсутствовали руки.

Теперь все направили свою злость на главного судмедэксперта по тому делу. Этим судмедэкспертом был я. Оказавшись на их месте, я тоже был бы зол. Тем не менее было крайне паршиво оказаться в эпицентре такой ярости. Не было никакого смысла объяснять убитым горем людям, что отрезание рук является в данных обстоятельствах стандартной процедурой. Было без толку говорить, что для снятия отпечатков пальцев с разложившихся утопленников неизбежно требуются специальные лабораторные технологии, недоступные в морге. И было уже слишком поздно задаваться вопросом, была ли данная стандартная на то время процедура удаления рук приемлемой.

На самом деле ни решение отрезать кисти рук некоторым жертвам, ни сам процесс их отрезания, равно как и то, что они не были пришиты обратно, ко мне не имело никакого отношения. Но все мои отрицания были проигнорированы, а мои возражения были восприняты как попытка уйти от ответственности. Моя фотография (несколько зернистая, с вечно летящим позади меня галстуком, создающим мрачное впечатление) то и дело появлялась в газетных статьях, написанных обвинительным или высокомерным тоном. Мне круглосуточно звонили журналисты. За мной то и дело ходили по пятам, пытаясь взять интервью. Один появился, словно по волшебству, у нас в офисе. Я застал его сидящим за моим письменным столом с важным видом и предвещающим недоброе открытым блокнотом.

УМЕРЕТЬ, БУДУЧИ ВСЕЦЕЛО ПОЧИТАЕМЫМ СВОИМИ ДЕТЬМИ, – ЭТО НЕМАЛОЕ ДОСТИЖЕНИЕ.

Что касается моих коллег, то их покачивание головами по поводу моего вклада в дело Рэйчел Никелл продолжилось относительно моего участия в деле «Маркизы». Они спрашивали меня, не мог ли я попросту запретить отрезать жертвам руки? Особенно с учетом того, что, как и во многих других случаях, быстро стали доступны и другие способы идентификации их личности. В конце концов, разве полиция не сообщала, что их завалили стоматологическими картами со всего мира? Так что я определенно должен был вмешаться в этот маразм с отрезанием рук.

Мои коллеги, однако, согласились, что у них не было никакого опыта с массовыми катастрофами, и уж точно с утоплением столь большого числа людей. И они согласились, что задним числом судить гораздо проще, признав, что сами, скорее всего, не стали бы вмешиваться в стандартную для того времени полицейскую процедуру – особенно после того, как ее одобрил коронер.

Иэн, глава нашего отделения, сохранял полное молчание по поводу происходящего, как он это делал с каждым важным делом, о неучастии в котором жалел. Казалось, меня бросили одного на растерзание прессы и родных жертв. Находиться в таком положении было крайне тяжело, с каким бы пониманием я ни относился к этой общественной ярости.

Пэм, которая могла меня поддержать, больше не была нашим главным организатором. Будучи уже в годах, она влюбилась в одного вдовца и вступила в роль жены и приемной матери. Она даже не стала пытаться совмещать судебную медицину с семейной жизнью. Она понимала, что семейный очаг не оставляет места для всех перипетий убийств и судебной медицины. Мы устроили ей грустное прощание, всех остальных ассистентов потом перетасовали, появился новый младший помощник, которого нам предстояло познакомить с мрачным миром лондонских убийств, и во главу поставили способную Лоррэн.

Ах да, еще у нас появился новый судмедэксперт.

В один прекрасный день высокая длинноногая блондинка зашла к нам в офис. На ней была короткая юбка, она дружелюбно улыбалась, а ее скулы выглядели так, словно их вырезали острыми ножницами из плотной белой бумаги. Остальные толком не успели поднять глаза из-за своих столов, как вдруг Иэн, будучи самым главным альфа-самцом в офисе альфа-самцов, подскочил со своего стула и застолбил ее – да, прямо как неандерталец, потому что в прошлом веке мужской пол был менее развитым.

Весна Джуркович, судмедэксперт, была наполовину сербкой, наполовину хорваткой родом из тогда еще Югославии. Она совершенно немыслимым для того времени образом сочетала в себе сногсшибательную красоту и невероятный профессионализм. Она прошла практику в Белграде и теперь подыскивала себе работу в Лондоне. В больнице Гая она нашла не только работу, но и мужа, чего сама явно не ожидала. Иэн был уже женат, и дальнейшие маневры были сложными и запутанными, однако Весна и Иэн вскоре стали звездной парой нашего отделения, осветив, насколько это было возможно, наши мрачные, наполненные убийствами будни.

У нас с Джен быть такой парой никогда не получалось. Когда Весна и Иэн стали встречаться, коллеги начали чаще устраивать мероприятия, на которые нужно было приходить со своими партнерами, однако чаще всего мы были слишком заняты, чтобы их посещать. Джен только закончила свой второй год стажировки в больнице. Она работала 36-часовыми сменами – то есть проводила в больнице долгие дни и каждую вторую ночь. Тем временем, однако, подобный режим стал смягчаться, поскольку она проходила стажировку на терапевта, одновременно с этим найдя область, которая ее особенно интересовала: дерматология.

Я понимал, что на этой стадии своей карьеры она нуждается в огромной поддержке. Мне она в свое время тоже была нужна, и она мне ее предоставила. Теперь же я пытался сделать то же самое и для нее. Она начала учиться, когда ей было уже за 30, так что стать врачом для нее было огромным достижением. Возможно, я недостаточно часто говорил о том, как сильно ею горжусь. Надеюсь, что хотя бы иногда я выражал свои чувства.

Теперь наши пути почти не пересекались, а когда и пересекались, мы зачастую спорили. Казалось, ничто не поможет нам вернуться к счастливой и спокойной жизни. Я лишь наблюдал, как все больше отчаивалась моя прекрасная жена из-за своего вечно занятого, погруженного в свои мысли мужа.

– Почему ты не хочешь позволить мне любить тебя? – сквозь слезы говорила Джен. – Почему ты все время такой молчаливый?

Мы ходили к семейному психологу. Я на это согласился, однако в то же время я не мог отделаться от ощущения, что меня туда затащили силком.

– Его мать умерла, когда ему было девять, – с многозначительным видом сказала она. Психолог кивнула – тоже, как мне показалось, многозначительно. Были ли эти две женщины подругами или же весь женский род был в некоем сговоре?

– Что бы вы хотели, чтобы Дик сделал для вас, Джен? – спросила психолог.

– Просто чтобы он меня обнял и сказал, что любит меня! Я ведь не так много прошу, не так ли?

– А вы, Дик? Что бы вы хотели, чтобы Джен сделала для вас?

Я задумался. Но ненадолго.

– Приготовила мне ужин, – ответил я.

Психолог откинулась на спинку стула, нахмурив брови. Я частенько подшучивал над отсутствием у Джен кулинарных способностей.

– Чтобы она приготовила что-то и накормила меня. Это было бы проявлением любви. Но мне приходится за всеми присматривать, и поэтому я все время занят, чтобы принимать любовь, а Джен слишком занята со своей практикой, чтобы ее давать.

– Получается, Дик, вы чувствуете, что вам приходится за всеми присматривать?

– Я не жалуюсь. Мой отец тоже так делал, он меня вырастил. Мне нравится заботиться о детях, готовить, проводить с ними время. Мне это кажется нормальным. Просто…

Я ЛИШЬ НАБЛЮДАЛ, КАК ВСЕ БОЛЬШЕ ОТЧАИВАЛАСЬ МОЯ ПРЕКРАСНАЯ ЖЕНА ИЗ-ЗА СВОЕГО ВЕЧНО ЗАНЯТОГО, ПОГРУЖЕННОГО В СВОИ МЫСЛИ МУЖА.

Мой отец все это делал. Но была еще и злость. Злость, которая то и дело вырывалась из него наружу, сметая все на своем пути. Теперь я начал задумываться, не спускал ли он таким образом пар из-за того, что был глубоко несчастен. Мой отец был несчастен. Может быть, и я тоже был несчастен. Впервые в жизни мне пришло в голову, что моему браку, возможно, пойдет на пользу, если я, подобно отцу, хотя бы иногда буду терять контроль и давать волю своим чувствам. Вместе с тем если у меня и были такие чувства, то я надежно закопал их в далеком, недоступном месте. И если я не мог даже плакать, как я мог взорваться?

– Да? – сказала психолог. Я и забыл, что сижу в этой комнате в Клэпхеме с воющими за окном сиренами «скорой», а моя жена с психологом смотрят на меня, ожидая, когда я закончу свою мысль.

Она решила помочь:

– Вы готовите и много присматриваете за детьми, но… что?

– Мне бы хотелось, чтобы Джен демонстрировала свою любовь, тоже что-нибудь делая.

ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ МНЕ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО МОЕМУ БРАКУ, ВОЗМОЖНО, ПОЙДЕТ НА ПОЛЬЗУ, ЕСЛИ Я, ПОДОБНО ОТЦУ, ХОТЯ БЫ ИНОГДА БУДУ ТЕРЯТЬ КОНТРОЛЬ И ДАВАТЬ ВОЛЮ СВОИМ ЧУВСТВАМ.

Эти сеансы долго не продлились. Либо вся затея выдохлась, либо мы были слишком заняты. Наши дети все еще ходили в начальную школу, они были счастливы и здоровы, и мы всячески старались создать дома любящую атмосферу. У нас частенько было шумно, иногда звучала музыка, иногда смех. Мы с Джен оба целиком отдавались любимой работе. Мы ни в чем не нуждались. Я вступил в родительский хор в школе наших детей, и к этому времени стал громким и беззастенчивым певцом. Джен, Крис, Анна и я пели всю дорогу, отправляясь в наш полный песка, естественных бассейнов, гор и торфяных болот отпуск на острове Мэн, где нас встречали щедрые и заботливые хозяева. Наша жизнь определенно была неплохой.

24

Мой 40-й день рождения почти совпал с похоронами отца, и я неизбежно стал раздумывать о собственной кончине. Смерти как таковой я не боялся, однако мне был не по душе предшествующий ей процесс дряхления, запрограммированного старения. К этому времени я уже повидал столько трупов, что был слишком хорошо знаком с процессом увядания организма и мог себе представить, как, скорее всего, выглядят некоторые из моих собственных жизненно важных органов.

Я знал, что к 40 годам на гладкой поверхности моих легких крошечные черные точки начали выстраиваться в линии, образуя древовидную структуру. Эти узоры можно было бы назвать красивыми, однако это была грязь: лондонская сажа, которая и без 20 с лишним выкуриваемых мной ежедневно сигарет наверняка наградила меня в той или иной степени эмфиземой. Курил, разумеется, не только я. Мои коллеги тоже курили, и мы постоянно работали в голубоватой дымке. Дома курила Джен. На острове Мэн курили ее родители. Везде, куда бы мы ни пошли, курили наши друзья. В 1992-м мы все курили в пабах и ресторанах, в поездах, за столами на работе и в автобусе. Мы знали, что это вредно, мы знали, что в сигаретах содержится более 4000 веществ, многие из которых токсичны, начиная с синильной кислоты и заканчивая бензопиреном, однако мы готовы были мириться со всем этим ради одного-единственного ингредиента: никотина. До сих пор мы были достаточно молоды и продолжали думать, будто нам все нипочем. Теперь же я понимал, что должен бросить курить, и за это могу получить в награду десяток дополнительных лет жизни. Хотя внутренняя структура моих легких и была безвозвратно повреждена, и эти повреждения со временем будут только накапливаться.

СМЕРТИ КАК ТАКОВОЙ Я НЕ БОЯЛСЯ, ОДНАКО МНЕ БЫЛ НЕ ПО ДУШЕ ПРЕДШЕСТВУЮЩИЙ ЕЙ ПРОЦЕСС ДРЯХЛЕНИЯ, ЗАПРОГРАММИРОВАННОГО СТАРЕНИЯ.

Перекачивать кровь через поврежденные легкие – тяжелая работа для сердца, и я надеялся, что его правая часть еще не увеличилась из-за этой дополнительной нагрузки. Что касается его левой стороны, то я понимал, что если не научусь контролировать свою реакцию на стресс, то мое кровяное давление будет то и дело подскакивать, и стенки моего левого желудочка будут утолщаться, пытаясь с этим справиться.

Сердце – это орган, способный уместиться в ладони. Такой маленький, но такой надежный небольшой кулачок, сжимающийся и разжимающийся 70 раз в минуту, днем и ночью, год за годом, за всю жизнь человека совершая 30 млрд ударов. Верный друг. Пока не перестанет биться. Я должен был отплатить ему за его верность, следить за своим питанием, заниматься спортом, бороться с курением и стрессом. Точно так же я понимал, что должен время от времени давать своей печени отдохнуть от алкоголя, чтобы она могла выполнять свою волшебную работу по самовосстановлению.

Отличные решения, все до единого. Которые быстро забываются. Виски с содовой время от времени казался отличным способом расслабиться, и было гораздо проще зажечь очередную сигарету, чем тратить время на мысли о том, как мне хочется покурить, но нельзя. Два главных способа снятия стресса. Оглядываясь назад, я понимаю, что отказаться от них ни в тот год, ни в следующий для меня было невозможно, потому что 1993-й ознаменовал начало периода очень громких дел.

Первого апреля я провел рядовое вскрытие молодого чернокожего юноши из южной части Лондона, которого зарезали. В те времена уличная поножовщина была обычным делом, и эта смерть на первый взгляд мало чем отличалась от многих других. Как правило, оказывалось, что во всем замешаны наркотики или уличные банды. В те времена никто и не думал, что нападение может быть совершено на почве расовой ненависти. Мне только и сказали, что этот юноша участвовал в драке. Ничто не могло указать судмедэксперту на необычность этого дела, равно как и на то, что вскоре имя его пациента станет широко известным, а мне придется многократно выступать со свидетельскими показаниями в суде.

Стивен Лоуренс был смышленым и амбициозным 18-летним парнем, никоим образом не вписывавшимся в сложившийся у широкой общественности в 1993 году образ чернокожей молодежи. Правильно это или нет, но то, что он был усердным студентом, которого ждало профессиональное будущее, стало ключевым фактором, который повлек за собой изменение общественных взглядов и предрассудков. Он просто ждал с другом автобус, и его порезала группа белых молодых людей, выкрикивавших, как позже стало известно, расистские лозунги. У него был поверхностный порез на подбородке, глубокое ножевое ранение, которое прошло через легкое, и еще одно глубокое ранение в плече. Несмотря на обильное кровотечение, он умудрился встать и пробежать со своим другом более сотни метров, после чего рухнул замертво.

В последующие месяцы полиция показала мне в общей сложности 16 ножей, из которых семь были возможным орудием убийства. Один из них выглядел особенно подходящим. Первого июля меня попросили сделать новое заявление, и я сказал, что, как мне кажется, Стивен стоял, когда получил удар в шею, однако, скорее всего, начал падать, когда его ударили ножом в левое плечо. Несмотря на тщательные размышления, я не мог с полной уверенностью сказать, был ли нападавший на него человек левшой или правшой. Сделав выбор, я, может, и произвел бы на кого-то впечатление, однако доказательств было слишком мало и можно было ошибочно оправдать убийцу.

На этом мое участие в полицейском расследовании смерти Стивена тогда закончилось. Я был не в курсе безразличия и расизма, которые встали у него на пути. Семья Стивена, однако, прекрасно обо всем знала. Они понимали, что в деле были свидетели, улики и даже подозреваемые. Никаких обвинений, однако, выдвинуто не было.

Четыре месяца спустя меня вызвали в качестве наблюдателя на коронерское вскрытие на севере Лондона, чтобы выступать на стороне полиции. Вскрытие проводил другой судмедэксперт: моя задача заключалась в том, чтобы смотреть, брать все необходимые образцы и, возможно, принимать участие, если меня об этом попросят, однако по настоянию другого судмедэксперта я лишь смотрел. У меня не вызывало сомнений, что женщина, тело которой мы осматривали, умерла от тяжелых повреждений головного мозга вследствие удушения, однако могли быть и другие причины смерти, для обнаружения которых были приглашены эксперты с целью высказать свое мнение относительно некоторых внутренних органов – в частности, мозга и сердца.

Покойная, очевидно, перед смертью ожесточенно боролась, после чего на нее надели смирительный пояс – тот самый надеваемый на живот ремень с прикрепленными к нему наручниками. Она была покрыта порезами и кровоподтеками, и она была связана не только вокруг талии, но и вокруг бедер и лодыжек. Может, она также перенесла и травму головы? Специализирующийся на мозге судмедэксперт должен был ответить на этот вопрос.

Это дело также стало громким. Джой Гарденер была 41-летней ямайкой, жившей со своим пятилетним сыном. То, что она просрочила свою визу и находилась в Великобритании нелегально, не подлежало сомнению. Ее мама и многие другие родственники были рядом, поддерживая ее, пока она училась, и ей не хотелось возвращаться обратно на Ямайку.

Ранним утром без какого-либо предупреждения к ней домой явились работники иммиграционной службы, чтобы ее депортировать. Им помогали полицейские – видимо, они ожидали сопротивления. И Джой Гарденер это сопротивление оказала. Должно быть, ей казалось, что она борется с ними за свой образ жизни. Вряд ли она могла предположить, что сражается за свою жизнь.

НЕКОТОРЫЕ ОШИБОЧНО ДУМАЮТ, ЧТО ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКУ ЗАКРЫТЬ ТОЛЬКО РОТ, А НОС ОСТАВИТЬ ОТКРЫТЫМ, ТО ОН НЕ УМРЕТ.

Неопытные, необученные полицейские были решительно настроены выполнить приказ, так что они надели на нее смирительный пояс, пока она отбивалась от них и кусала их, и все это на глазах ее маленького сына. Чтобы она перестала кусаться, они намотали почти четыре метра клейкой хирургической ленты шириной два с половиной сантиметра вокруг ее рта и лица. Они ошибочно полагали, что с открытым носом она сможет продолжать дышать. Это миф. Человека можно убить, закрыв ему рот. Дело тут не в том, чтобы просто иметь доступ воздуха – воздуха должно быть достаточно. Особенно когда из-за стресса и борьбы потребности организма в кислороде резко возрастают. В данных обстоятельствах человек оказывается попросту не в состоянии получить необходимое количество кислорода, которого ему может потребоваться в несколько раз больше, чем обычно.

Завязывание рта может привести к рвоте, которой, очевидно, некуда будет деваться, так что она попадает в воздушные пути. Кляп, в свою очередь, может надавить на язык и протолкнуть его назад, что также может помешать нормальному дыханию. В ротовой полости и глотке скапливается слюна, что также мешает попаданию воздуха в легкие. Завязать рот взволнованной женщине, которая отчаянно вырывалась многие минуты, было достаточно, чтобы вызвать остановку сердца.

Джой Гарденер не была задушена. У нее не было травмы головы. Она не вдохнула свою собственную рвоту. Она задохнулась из-за кляпа. Фельдшерам «скорой», однако, удалось ее реанимировать. То есть им удалось снова запустить ее сердце, и ее в спешке отправили в больницу, где подключили к аппаратам искусственного жизнеобеспечения. К сожалению, ее мозг претерпел настолько сильные повреждения из-за продолжительной нехватки кислорода, что четыре дня спустя она скончалась.

В этом деле были замешаны разные стороны – больница, полицейские, родственники, – и было проведено столько вскрытий и взято столько образцов тканей, что порой собрания по делу Джой Гарденер напоминали конференцию судмедэкспертов. Судмедэксперт, выполнивший вскрытие, на котором я присутствовал, утверждал, что она умерла от травмы головы. В итоге, однако, все пришли к соглашению, что она умерла от асфиксии, вызванной кляпом.

Я написал подробный отчет, рассмотрев все возможные причины смерти, у которого, как обычно, было несколько черновых вариантов и переработок. Тем временем огромную шумиху подняли организации, занимающиеся защитой прав человека, и не только они. Многим, особенно темнокожим, казалось, что полицейские, считавшие депортацию своей работой, которую нужно выполнить любой ценой, убили Джой Гарденер, бездумно переусердствовав с ее усмирением.

Я БЫЛ ОБЕСПОКОЕН МЕТОДАМИ, КОТОРЫЕ ПОРОЙ ПРИМЕНЯЮТ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ЗАКОНА: БЫЛО ОЧЕВИДНО, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ПОПРОСТУ НЕ ЗНАЮТ, КАК БЕЗОПАСНО УСМИРЯТЬ ЛЮДЕЙ.

Вы, должно быть, помните, что после первого случая смерти под стражей, с которым мне довелось столкнуться, я был несколько недоволен постановлением коронера. У пациента была пневмония и серповидно-клеточная анемия, так что он посчитал, будто тот умер по естественным причинам, усугубленным ненадлежащим обращением.

С того самого дня я был обеспокоен методами, которые порой применяют представители закона: было очевидно, что некоторые попросту не знают, как безопасно усмирять людей.

Причем случаи смерти в результате усмирения явно стали учащаться. Джой Гарденер усмирили, чтобы ее можно было депортировать. Другие смерти были вызваны полицейскими, пытавшимися арестовать подозреваемых, у многих из которых, как потом оказывалось, была серповидно-клеточная анемия. Теперь же большинство смертей в результате усмирения были связаны с другим фактором: растущей популярностью одного наркотика. Наркотик этот – кокаин.

Кокаин блокирует поступление в мозг нейромедиаторов, результатом чего становится продолжительная приятная стимуляция: кокаин придает уверенность, энергию, вызывая при этом эйфорию. Люди, употребившие кокаин, могут говорить часами, у них обостренная реакция на физические раздражители, так что секс под кокаином более приятный, снижается потребность в еде и напитках. Кокаин в то же время может привести к чрезмерно учащенному сердцебиению, перевозбуждению и психозу. Таким образом, людям, употребившим кокаин, усмирение обычно требуется, потому что кажется, будто они страдают от неконтролируемого психоза.

Впервые с подобной связанной с кокаином смертью я столкнулся примерно в то самое время, и это был первый признак растущего в Англии потребления кокаина. Сразу же после приобретения большой партии кокаина был арестован очень крупный мускулистый наркоторговец (который сам также сидел на наркотике), который принялся лупить пытавшихся взять его под стражу полицейских. Полицейский обхватил его рукой вокруг шеи, однако на этом маневре драка закончилась: наркоторговец был мертв. Но как именно он умер?

Один достопочтенный невропатолог подтвердил, что наркоторговец не получил в ходе драки травму головы, так что причина смерти была не в этом. Он мог задохнуться из-за руки вокруг своей шеи, однако у него наблюдался лишь один из трех классических признаков удушения: этого было недостаточно, чтобы назвать удушение причиной смерти. Он употребил изрядное количество кокаина, однако анализ крови показал, что его уровень был далеко не смертельно опасным, так что он вряд ли умер от передозировки.

Наконец, я констатировал несколько причин смерти: повышенная нагрузка на сердце, вызванная дракой с полицией, вкупе с общей нагрузкой на организм, связанной с употреблением кокаина. Несмотря на молодость, у него наблюдалось воспаление сердечной мышцы. Теперь этот симптом является общеизвестной особенностью кокаиновых наркоманов – его даже иногда называют кокаиновым миокардитом.

Обвинения с двух полицейских были позже сняты. Тем не менее после этого дела у меня тоже остался неприятный осадок, на который я не мог закрывать глаза. Слишком часто случались смерти, когда полицейские пытались кого-то усмирить. Они явно полагали, что попросту выполняют свои обязанности, и уж точно не намеревались кого-либо убивать. Люди же продолжали умирать. Я понимал, что должен что-то с этим сделать, однако все еще не знал, что именно могу изменить.

Пока мы ждали арестов по делу Джой Гарденер, заголовки повсюду объявили об аресте убийцы Рэйчел Никелл. Меня это не удивило. Я был в курсе подозрений полиции в отношении мужчины по имени Колин Стагг. Я знал, что в отсутствие судебно-медицинских данных они подготовили наживку, основываясь на психологическом портрете злоумышленника. Они записали интимный разговор на сексуальные темы между Стаггом и женщиной-полицейским под прикрытием в надежде, что Стагг выдаст себя как убийцу Никелл. Он этого не сделал, однако Королевская уголовная прокуратура сочла сказанное им достаточным для выдвижения обвинений. Я ответил на ряд вопросов об убийстве от команды обвинения, и моя реконструкция событий того дня в парке «Уимблдон Коммон» была использована обвинением в качестве доказательства. Я ожидал выступления в суде в качестве эксперта на следующий год.

Так как самый известный в Великобритании убийца, как предполагалось, теперь был за решеткой в ожидании суда, я был удивлен, когда осенью меня вызвали осмотреть труп другой молодой девушки. Она стала жертвой еще более одержимого нападения, чем Рэйчел Никелл.

Джэк Потрошитель, убивший пять женщин в Восточном Лондоне в 1888-м, по-прежнему является персонажем фильмов, баек и бесконечных ежедневных экскурсий вокруг квартала Уайтчепл. Полагаю, общественность настолько восхищается его ужасными преступлениями, потому что они были совершены столь давно. Имя Саманты Биссет, а также ее убийцы мало кому известно – она стала жертвой настолько шокирующего убийства в духе Джека Потрошителя, что, как мне кажется, пресса на этот раз попросту не осмелилась знакомить читателей с ужасающими подробностями, случившимися с их современницей. По тем же самым причинам я решил не вдаваться в подробности этого убийства и в своей книге.

Убита и изнасилована была не только сама Саманта Биссет, но и ее четырехлетняя дочь. Чье тело было уложено в кровать вместе с ее игрушками, в связи с чем прибывшие на место преступления полицейские поначалу питали надежду, которая вскоре испарилась, что девочка спокойно спала, пока ее маму убивали.

ИМЯ САМАНТЫ БИССЕТ, А ТАКЖЕ ЕЕ УБИЙЦЫ МАЛО КОМУ ИЗВЕСТНО – ОНА СТАЛА ЖЕРТВОЙ ШОКИРУЮЩЕГО УБИЙСТВА В ДУХЕ ДЖЕКА ПОТРОШИТЕЛЯ.

Меня вызвал коронер – мой интерес к ножам к этому времени стал общеизвестным фактом, – чтобы провести повторное вскрытие тел Саманты Биссет и ее дочери. Это повторное вскрытие проводилось не для стороны защиты, так как никому еще пока не были предъявлены обвинения, а для коронера, чтобы тела можно было отдать родным.

На квартиру Саманты Биссет, в которой произошли эти убийства, ездил один мой коллега, так что я был знаком с местом преступления только по фотографиям. Я мог только представлять себе ужасную тишину, царившую в доме, в котором произошли столь жестокие убийства и издевательства: обычно оживленно общающиеся между собой, обменивающиеся шутками, расспрашивающие друг друга о семье и проведенных выходных – мы делаем так всегда, чтобы не забывать о нормальной жизни, сталкиваясь с убийствами, – следователи, судя по всему, были не в состоянии себе такое позволить.

Когда я провел вскрытие, мне стало очевидно, что убийца, подобно Джеку Потрошителю, собирал своего рода трофеи.

Я сказал присутствующим полицейским:

– Если бы я не знал, что вы уже задержали Колина Стагга, то непременно подумал бы, что это тот же человек, который убил Никелл.

Старший полицейский пожал плечами.

– Быть такого не может; мы уже взяли Стагга, и он почти сознался.

– Не так уж они и похожи, – заметил его коллега. – Тело Рэйчел Никелл не было изуродовано.

– Может быть, у него попросту не хватило на это времени. Может быть, ему и хотелось над ней поиздеваться, однако он был в общественном месте, так что рисковал быть пойманным. Медленное убийство женщины у нее дома, возможно, стало для него следующим шагом.

– Что ж, он за решеткой и останется там до конца своих дней, – сказал полицейский. И вскоре то же самое можно было сказать и про убийцу Саманты Биссет. Роберт Наппер был 28-летним работником склада, который уже проявлял признаки насилия и психических расстройств. Он частенько попадал во внимание полиции, однако каким-то образом – возможно, из-за того, что до широкого распространения компьютеров в те дни данные хранились как попало, – он все время ускользал из поля зрения. Теперь же его отпечатки в квартире Саманты Биссет связали его с этим преступлением.