Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы Морган Ричард

Наверное, это все смерть, Так. От нее никуда не деться. Даже с тетраметом любая оболочка на клеточном уровне…

А может, ты просто боишься нырнуть туда и снова оказаться на «Мивцемди».

Может, начнем уже?

Гаубичный снаряд выскочил из-под панциря жука достаточно медленно, чтобы можно было отследить глазами его движение, со слабым чмокающим звуком вошел в портал и скрылся меж звездами. Через несколько секунд пространство по ту сторону портала осветила белая вспышка взрыва. Линзы моей лицевой пластины автоматически потемнели. По-прежнему не вставая с сиденья, я ждал, пока световое пятно не поблекло. Если что-либо за пределами видимого спектра излучения и смогло просочиться назад, индикатор контаминационной тревоги на шлеме костюма не счел это достойным упоминания.

Приятно, когда ты прав, м-м?

Только какая сейчас разница…

Я поднял лицевую пластину и свистнул. Вылетев из-за утеса, второй жук пропахал короткую борозду в песке. Вонгсават непринужденно совершила идеальную посадку, припарковав машину в параллель с моей. Из-за ее спины с медлительностью, говорящей о боли, с сиденья слезла Таня Вардани.

– Ты говорила «два часа», Таня.

Она не обратила на меня внимания. С тех пор, как я застрелил Ламонта, она не сказала мне ни слова.

– Ну ладно, – я в очередной раз проверил трос, которым пристегнул к себе «санджет». – Не знаю точно, что тебе сейчас предстоит делать, но пора начинать.

– А что, если ты не вернешься к сроку? – запротестовала Вонгсават.

Я усмехнулся:

– Не глупи. Если я за два часа не прищучу Карреру и не вернусь обратно, значит, я уже вообще не вернусь. Ты прекрасно это понимаешь.

После чего захлопнул лицевую пластину и врубил двигатель.

Нырок в портал. Гляньте-ка – проще простого, как будто падаешь.

Наступила невесомость, и мой желудок поднялся к горлу. Вдобавок закружилась голова.

Снова, е-мое, здорово.

В этот момент Каррера сделал свой ход.

В моих глазах мелькнул розовый проблеск – где-то над головой ожил двигатель. Рефлекс посланника мгновенно уловил это движение, и руки тут же развернули жук навстречу атаке. Замигали орудийные системы. С держателей сорвалась пара дронов-перехватчиков. Сделав петлю, чтобы уйти от систем прямой защиты приближавшейся ракеты, они набросились на нее с противоположных сторон и сдетонировали. Мне показалось, один из них перед взрывом чуть отклонился от курса, сбитый помехами. Полыхнула беззвучная белая вспышка, и лицевая пластина потемнела, ухудшая видимость.

Но к тому времени наблюдать мне уже было некогда.

Я оттолкнулся от сиденья жука и, преодолев минутный приступ ужаса, упал спиной в темноту. Левая рука потянулась к рукоятке ранца. Я подавил импульс.

Еще рано.

Жук, все еще со включенным двигателем, кувыркаясь, поплыл прочь. Вытеснив из головы мысли об окружавшей меня бесконечной пустоте, я сосредоточился на смутно ощущаемой громаде корабля над головой. В бледном свете звезд костюм из полисплава и ранец на спине будут практически невидимы. Из-за отсутствия реактивной струи определить мое местонахождение смогут разве что самые чувствительные из детекторов массы, а я готов был поспорить, что у Карреры под рукой такого нет. До тех пор пока импеллеры оставались выключенными, единственной видимой целью был двигатель жука. Съежившись посреди невесомой тишины, я за трос подтянул к себе «санджет» и прижал к плечу приклад. Сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Попытался не ждать следующего хода Карреры слишком нетерпеливо.

Давай, давай уже, сукин ты сын.

Не-не. Это ожидание, Так.

Мы научим тебя не ожидать ничего. Тогда ты будешь готов ко всему.

Спасибо, Вирджиния.

Нормально экипированному вакуумному коммандос такой херней особо страдать не приходится. Целый арсенал датчиков грузит данные в системы шлема под руководством шустрого персонального боевого компьютера, который отнюдь не страдает от того парализующего благоговейного ужаса, который вечно норовит обуять в глубоком космосе человека. К машине прилагается боец, но, как в большей части современных войн, львиную часть работы делает все-таки машина.

У меня не было времени найти и установить воентех «Клина», но я был более-менее уверен, что и у Карреры его не было. А значит, все, чем он располагал, – это оборудование, которое оставила команда Ломанако на борту корабля, и, возможно, «санджетом». А для клиновского коммандос необходимость оставить оборудование без присмотра все равно что нож острый; так что осталось там немного.

Надейся.

Остальное в общем-то сводилось к поединку один на один на уровне технологического примитивизма времен Армстронга, Гагарина и прочих героев эпохи орбитальных полетов. А это, как убеждал меня тетрамет, должно было играть на руку мне. Призвав на помощь чувства посланника, я подождал, пока они заглушат беспокойство и перекроют тетраметовый амок, и перестал ожидать чего бы то ни было.

Вон там.

Розовая искра соскользнула с темного края нависающей над головой громады.

Я повернулся вокруг своей оси так плавно, как только позволял экзокостюм, принял нужное положение, готовясь к старту, и врубил импеллеры на полную мощность. Внизу полыхнула белая вспышка, на мгновение отпечатавшись на нижней половине моей сетчатки. Выпущенная Каррерой ракета настигла жук.

Я заглушил импеллеры и начал медленно плыть вверх по направлению к кораблю. Мои губы, закрытые лицевой пластиной, искривились в удовлетворенной усмешке. Взрыв жука должен был скрыть след импеллеров, и Каррера снова остался ни с чем. Возможно, чего-то подобного он ожидал, но увидеть меня не успел, а к тому времени, как увидит…

На корабле полыхнуло пламя «санджета». Рассеянный луч. Я на мгновение съежился, но затем усмешка снова вернулась на мое лицо. Каррера простреливал широкий сектор, слишком далеко от того места, где я сейчас находился. Мои пальцы, сжимавшие приклад «санджета», напряглись.

Рано. Еще не…

Луч показался снова, все так же далеко. Я смотрел, как он вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет, готовясь в свою очередь сделать выстрел. Между нами оставалось, судя по всему, уже не более километра. Еще несколько секунд, и луч, выставленный на минимальное рассеивание, прошьет облекающий Карреру слой полисплава и любую органику, оказавшуюся на пути. Удачный выстрел снесет Каррере голову, прожжет сердце или легкие. Менее удачный оставит с ранением, а, пока оно его отвлечет, я подберусь поближе.

От этой мысли верхняя губа поднялась сама собой, обнажая зубы в оскале.

Пространство вокруг меня вдруг взорвалось светом.

На какое-то мгновение, настолько краткое, что его мог заметить только посланник, я подумал, что это снова явился экипаж корабля, разгневанный ядерным взрывом так близко от их похоронной ладьи и раздражающими булавочными уколами последовавшей затем перестрелки.

Осветительная ракета. Мудила ты тупорылый, он тебя высветил.

Я врубил импеллеры и рванул вбок. Из-за укрепления на корпусе корабля за мной устремился луч «санджета». На одном из витков спирали я исхитрился открыть ответный огонь. Три секунды беспорядочной пальбы, но луч Карреры оборвался. Использовав в качестве укрытия какую-то архитектурную деталь корабля, я включил реверс и, притормозив, медленно поплыл вперед. В висках стучала кровь.

Попал я или нет?

Близость корпуса повлекла за собой изменение восприятия. Неземная архитектура судна над моей головой вдруг показалась поверхностью планетоида, над которым я висел вверх тормашками на высоте пяти метров. В ста метрах от меня горела осветительная ракета, отбрасывая причудливые тени от выступа корпуса, за которым я прятался. Окружавшие поверхности были исчерчены причудливыми завитками и каракулями, напоминающими барельефную резьбу, глифы огромного размера.

Попал я или…

– Хорошо увернулся, Ковач, – раздался в моем ухе голос Карреры, как будто он сидел в шлеме рядом со мной. – Неплохо для непловца.

Я бросил взгляд на дисплеи. Рация костюма работала в режиме приема. Я дернул головой вбок – вспыхнул символ передачи. Осторожным движением я переместил тело в параллель корпусу корабля. Между тем…

Не давай ему молчать.

– Кто тебе сказал, что я не пловец?

– А, да, все забываю. Это фиаско с Рэндаллом. Но пара таких вылазок еще не делает из тебя бывалого вак-кома, – он пытался говорить с шутливыми интонациями доброго дядюшки, но за ними отчетливо слышалась ярость. – Потому мне и будет так просто тебя убить. Ведь я именно это собираюсь сделать, Ковач. Разобью твою лицевую пластину и буду смотреть, как выкипает из-под нее твое лицо.

– Ну тогда стоит поторопиться, – я ощупывал взглядом застывшие пузыри на поверхности корпуса, подыскивая снайперскую позицию. – А то я здесь долго не задержусь.

– Что, вернулся просто полюбоваться видом, да? Или оставил в причальном доке какое-то дорогое сердцу голопорно?

– Да нет, просто забочусь, чтобы ты не путался под ногами, пока Вардани закрывает портал, только и всего.

Короткая пауза. Единственным звуком было его дыхание. Я дернул за трос, подтянув «санджет» поближе к правой руке, затем коснулся панели управления и рискнул на полсекунды включить импеллер. Ремни врезались в тело, и двигатели осторожно переместили меня вперед и вверх.

– Чего молчишь, Айзек? Дуешься?

Он издал горловой звук:

– Говна ты кусок, Ковач. Продал своих товарищей, как какой-то небоскребыш. Убил за деньги.

– Я думал, именно этим мы и занимаемся, Айзек. Убийством за деньги.

– Не надо мне этих твоих куэллизмов, Ковач. После того, как ты уложил сотню человек «Клина». После того, как испачкал руки в крови Тони Ломанако и Квок Юэнь Йи. Ты – убийца. А они солдаты.

При звуке их имен у меня слегка защипало в глазах и горле.

Подавить.

– Были бы солдатами, не подписались бы с такой легкостью на резню.

– Иди на хер, Ковач.

– Как скажешь, – я протянул руку к приближавшейся поверхности корпуса, к маленькому пузырю, торчащему из него, точно шпора. Внезапно я замер, и меня обожгла паническая мысль: а что, если корпус каким-то образом заминирован…

Ну что ж тут поделать. Всего не предусмотришь.

…и в этот момент мои руки в перчатках коснулись поверхности корпуса, и я остановился. «Санджет» мягко съехал с плеча. Я отважился бросить быстрый взгляд в проем, образованный пересечением двух пузырей. И тут же пригнулся. Фотопамять воссоздала увиденное и загрузила картинку в сознание.

Это был причальный док – все та же впадина трехсот метров в диаметре, окруженная холмами-пузырями, на которые, в свою очередь, напирали с флангов беспорядочно раскиданные выпуклости помельче. Взвод Ломанако, наверное, оставил локационный буй, иначе Каррера не смог бы так быстро отыскать нужное место на корабле почти тридцатикилометровой ширины и шестидесятикилометровой длины. Я снова взглянул на дисплей приема, но единственным каналом, который я там увидел, по-прежнему оставался тот, где слышалось чуть хриплое дыхание Карреры. Ничего удивительного: разумеется, он обрубил бы сигнал, как только достиг нужного места. Зачем ему выдавать, где его засада?

Так где же ты зашухарился, Айзек? Я слышу, как ты дышишь, осталось только увидеть тебя, чтобы ты больше не дышал.

Я снова осторожно занял наблюдательную позицию и начал осматривать располагавшуюся подо мной местность сантиметр за сантиметром. Всего одна небрежность с его стороны, это все, что мне нужно. Всего одна.

Со стороны Айзека Карреры, орденоносного командира вак-коммандос, который прошел через тысячу вакуумных схваток и победил в большинстве из них. Небрежность. Конечно, Так. Как только, так сразу.

– Кстати, любопытно, Ковач, – его голос снова был спокоен, он овладел собой – наименее выгодный для меня расклад в нынешних обстоятельствах. – Что за сделку тебе предложил Хэнд?

Смотри, ищи. Не давай ему молчать.

– Больше, чем платишь мне ты, Айзек.

– Мне кажется, ты забываешь про нашу первоклассную медицинскую страховку.

– Не, не забываю. Просто стараюсь сделать так, чтобы больше не приходилось ею пользоваться.

Смотри, ищи.

– Неужели воевать за «Клин» так уж невыносимо? Переоблачение гарантировано при любых условиях, а настоящей смерти профессионалу твоего уровня можно не опасаться.

– Трое из моих людей могли бы с тобой поспорить, Айзек. В смысле, конечно, если бы не были по-настоящему мертвы.

Секундная заминка:

– Твоих людей?

Я поморщился:

– Ультравиб-батарея сделала из Цзян Цзяньпина кашу-размазню, нанобы уничтожили Хансена и Крукш…

– Твоих лю…

– Я тебя и в первый сучий раз расслышал, Айзек.

– Да? Ну извини. Я просто удиви…

– Профессионализм ни на что не влияет, и ты об этом прекрасно знаешь. Ты эту песенку можешь идти продать для роликов Лапине. Машины и везение – вот и все, что определяет на Санкции IV, жить тебе или умереть.

Смотри, ищи, найди этого говнюка.

И сохраняй спокойствие.

– На Санкции IV и в любых других войнах, – негромко сказал Каррера. – Тебе должно быть об этом известно лучше, чем кому-либо. Такова суть игры. Если не хотел играть, не надо было садиться за стол. В «Клин» идут не по призыву.

– Айзек, да вся долбаная планета была призвана. Ни у кого больше нет выбора. «Раз в стороне не остаться, уж лучше стрелять из большого калибра». Это, если тебе интересно, как раз был куэллизм.

Он хмыкнул:

– Просто здравый смысл, как по мне. Эта сука, похоже, сроду ничего оригинального не сказала.

Вот оно. Мои обостренные тетраметом нервы напряглись. Вот тут.

Узкий край какого-то творения человеческих технологий, выхваченный из темноты осветительной ракетой, – острые углы посреди сплошных закруглений. Бок рамы импеллера. Я поднял к плечу «санджет» и прицелился. Медленно процедил ответ:

– Она же была не философом, Айзек. Она была солдатом.

– Террористкой она была.

– Это вопрос терминологии.

Я нажал на спусковой крючок. Пламя пронеслось над впадиной центральной площадки и отразилось от кромки. На корпусе что-то взорвалось, вниз посыпались осколки. Угол моего рта тронула улыбка.

Дыхание.

Только оно меня и предупредило. Бумажный шелест дыхания, еле различимый в наушнике. Затрудненное от физического усилия, сдерживаемое дыхание.

Ё…

Что-то невидимое разбилось над головой, залив меня светом. Еще что-то невидимое со звоном ударилось о лицевую пластину, оставив крошечную светящуюся зазубрину. Такими же ударами осыпало и корпус экзокостюма.

Граната!

Инстинкт тут же заставил меня повернуться вправо. Позже я понял почему. Это был кратчайший путь от позиции Карреры до моей, ведущий вдоль выступа, окольцовывавшего причальный док. Разговаривая со мной, Каррера преодолел треть этой окружности. Бросив запутавший меня импеллер, который в любом случае выдал бы его, он все это время полз ко мне. Когда он двигался, то разыгрывал гнев, чтобы замаскировать физическое напряжение, а когда останавливался, сдерживал дыхание. Решив, что подобрался достаточно близко, залег и стал ждать, когда я выдам себя выстрелом из «санджета». Многолетний опыт вакуумных боев продиктовал ему выбор оружия – единственного, которое невозможно засечь.

Практически безупречно.

Он возник в пятидесяти метрах от меня, точно летающая версия Могильера, каким я видел его на морском берегу. Из правого кулака торчало узнаваемое дуло «санджета», в левом был зажат электромагнитный гранатомет «Филипс». Хотя засечь ее я и не мог, я понимал, что вторая граната уже летит в моем направлении.

Я врубил импеллеры и сделал кувырок назад. Корпус корабля исчез из вида, затем снова вплыл в поле зрения. Отброшенная струей движка граната взорвалась, пролившись дождем шрапнели. Я почувствовал, как осколки вонзились в ногу и ступню – внезапное онемение, сменившееся болью, словно мою плоть снова резали бионити. Давление в костюме упало, в ушах заломило. Полисплав покрылся дюжинами выбоин, но устоял.

Кувыркаясь над скоплениями пузырей, в свете сигнальной ракеты я представлял из себя одну большую мишень. Перед глазами мелькали корпус и элементы конструкции. Полисплав затянул пробоину, и боль в ушах ослабла. Времени искать Карреру не было. Я поправил выхлоп импеллера, после чего снова нырнул вниз, к скоплению пузырей. Вокруг меня засверкали вспышки выстрелов «санджета».

Ударившись о корпус по касательной, я использовал импульс, чтобы изменить траекторию, и в то же мгновение луч «санджета» скользнул по поверхности слева от меня. Я мельком заметил Карреру, прильнувшего к круглой стенке одной из впадин. Я сразу понял, каким будет его следующий ход. Сейчас он оттолкнется от стенки одним хорошо рассчитанным движением и устремится по прямой на меня, стреляя на лету. Рано или поздно окажется достаточно близко, чтобы прожечь костюм так, что полисплав уже не сможет затянуть отверстия.

Я оттолкнулся от следующего пузыря. Еще несколько дурацких кувырков. Еще несколько выстрелов в непосредственной близости от меня. Я снова стабилизировал импеллеры и попытался скрыться в тени пузырей и вырубить двигатели. Мои руки зашарили по стене в поисках опоры и наконец ухватились за одну из барельефных спиралей, которые приметил раньше. Я прекратил движение и развернулся, высматривая Карреру.

Его не было видно. Я находился вне поля зрения.

Я повернулся обратно и, облегченно выдохнув, стал пробираться дальше. Под руку подвернулся новый барельеф, и я ухватился за…

Ох ты черт.

Я держался за крыло марсианина.

От шока я на мгновение остолбенел. Этого мгновения хватило, чтобы сначала предположить, что это просто резьба на поверхности корпуса, а затем каким-то внутренним чувством понять, что это не так.

Рот марсианина застыл в немом крике. Откинутые назад крылья почти целиком ушли в стену, на поверхности остались только кончики и места соединения с мышцами выгнутой спины. Голова была повернута набок, клюв раскрыт, глаза походили на хвостатые кометы из бледного агата. Из стены торчали когти одной из конечностей. Труп был заключен в материал, из которого был сделан корпус. Похоже, марсианин бился в предсмертной агонии, погружаясь в стену все глубже.

Я отвел глаза и окинул взглядом всю поверхность перед собой, все беспорядочное нагромождение выступающих частей, и наконец осознал, на что смотрю. Стены вокруг впадины причального дока – все они, все эти многочисленные пузыри – были одной большой могилой, паутиной, в которую угодили тысячи и тысячи марсиан. Все они погибли, заживо погребенные в субстанции, которая здесь кипела, пенилась и лопалась, когда…

Когда что?

Катастрофа была за пределами моего воображения. Я не мог представить ни оружия, с помощью которого можно устроить такое, ни обстоятельств конфликта между двумя цивилизациями, настолько превосходящими маленькую империйку человечества, построенную из крошек с чужого стола, насколько мы превосходим чаек, чьи трупы качались на волнах возле Заубервиля. Я не мог понять, как такое могло случиться. Я видел лишь результаты. Я видел лишь мертвых.

Ничто никогда не меняется. Сто пятьдесят световых лет от дома, а вокруг то же самое говно.

Видимо, это какая-то универсальная, мать ее за ногу, константа.

Граната отскочила от тела еще одного вросшего в стену марсианина в десяти метрах от меня, подпрыгнула вверх и взорвалась. Я откатился в сторону. По спине застучали осколки, а один пробил костюм чуть ниже плеча. Резкая боль в ушах от перепада давления. Я вскрикнул.

Да пошло оно все нахер.

Врубив импеллеры, я выскочил из укрытия, не отдавая себе отчета в том, что собираюсь делать. Каррера был меньше чем в пятидесяти метрах от меня. Я увидел огонь «санджета», перевернулся на спину и нырнул в колодец причального дока. Вслед мне донесся голос Карреры, почти что смеющийся:

– Куда это ты собрался, Ковач?

За спиной что-то взорвалось, и двигатель заглох. Спину ожгло жаром. Долбаный Каррера с его вак-комовскими навыками. Но с хорошей остаточной скоростью и, не знаю, возможно, с частичкой удачи, переправленной из мира духов мстительной тенью Хэнда – он же тебя как-никак пристрелил, Мэтт, а ты как-никак его проклял, – просто чтобы подмаслить судьбу…

Я под косым углом прошел сквозь атмосферные барьеры причального дока, ощутил тяжесть гравитации и впечатался в змеиные кольца стены. Стена отбросила меня назад, и мой собственный резко обретенный в гравитационном поле вес увлек меня вниз. Я рухнул на палубу, оставив за собой шлейф дыма и пламени от разбитой рамы импеллера.

Какое-то мгновение, длившееся вечность, я неподвижно лежал в гулкой тишине дока.

Потом до моих ушей неожиданно донесся странный булькающий звук. Лишь через несколько секунд я понял, что это мой собственный смех.

Вставай, Такеси.

Ой, да прекрати…

Он точно так же может прикончить тебя и здесь, Так. ВСТАВАЙ.

Я оперся на руку, попытался подняться. Не та рука – сломанный локоть влажно согнулся внутри экзокостюма. Натруженные мышцы и связки отозвались болью. Я перекатился на другой бок, хватая ртом воздух, и попробовал другую руку. Лучше. Экзокостюм слегка засипел, с механизмом явно было что-то не в порядке, но на ноги меня он поднять смог. Теперь избавиться от обломков, болтающихся на спине. Аварийный сброс еще работал более-менее. Я высвободился. «Санджет» запутался в раме, и, сколько я не тянул, вытащить его не смог. Какое-то время я продолжал отупело дергать за трос, наконец сообразил отстегнуть его и нагнулся, чтобы достать «санджет» с другой стороны.

– Ну лад… …вач, – внешние стены экранировали сигнал, и голос Карреры то и дело прерывался. – Пусть бу… по-тво…

Он спускался за мной.

«Санджет» не поддавался.

Брось его!

И стрелять из пистолета? В полисплав?

Оружие – только приспособление, раздраженно воскликнула в моей голове Вирджиния Видаура. На самом деле убиваешь и уничтожаешь ты сам. Оно не часть тебя. Брось!

Ну ладно, Вирджиния, слегка усмехнулся я. Как скажешь.

Шатаясь, я направился к выходу, вытягивая на ходу интерфейсник. По всему доку стояли ящики с оборудованием «Клина». Локационный буй все еще в режиме ожидания, видимо, бесцеремонно брошенный Каррерой. Рядом открытый ящик, из которого торчали детали разобранного гранатомета «Филипс». На всей сцене лежал отпечаток спешки, но спешки солдатской. Контролируемая скорость. Сноровка военного человека, знающего свое дело. Каррера был в своей стихии.

Уноси отсюда ноги на хрен, Так.

Следующий зал. Марсианские машины зашевелились, ощетинились и, мрачно бормоча себе под нос, покатились от меня прочь. Я прохромал мимо них, следуя нарисованным стрелкам. Да не иди же ты по стрелкам, мудило. При первой возможности я свернул налево и нырнул в коридор, который наша экспедиция не успела исследовать. Одна из машин какое-то время ползла за мной, потом покатилась назад.

Мне показалось, наверху за моей спиной кто-то пошевелился. Вздернув голову, я всмотрелся в тень. Смех да и только.

Возьми себя в руки, Так. Это все мет. Слишком много принял и теперь пошли глюки.

Новые и новые залы, пузыри, переливающиеся один в другой, и постоянное ощущение пустого пространства над головой. Я категорически запретил себе смотреть вверх. Боль от осколков гранаты в ноге и плече начала пробиваться сквозь химический барьер тетрамета, эхом отзываясь в развороченной левой руке и разбитом локтевом суставе. Бешеная энергия, переполнявшая меня недавно, пошла на спад, оставив после себя нервически обостренную реакцию и периодически прокатывающиеся по телу вибрации необъяснимого веселья, во время которых я едва удерживался, чтобы не начать хихикать.

В таком состоянии я попятился в какой-то тесный изолированный отсек, повернулся и оказался лицом к лицу с последним из виденных за сегодня марсиан.

На этот раз мумифицированные мембраны крыльев были обернуты вокруг скелета, а сам марсианин сидел на низком насесте. Удлиненный череп склонялся на грудь, закрывая световую железу. Глаза были закрыты.

Он поднял клюв и посмотрел на меня.

Нет. Ни хера подобного он не делал.

Я потряс головой, подполз поближе к трупу и уставился на него, испытав вдруг внезапное желание погладить длинный костный выступ на затылке.

– Я здесь просто посижу чуть-чуть, – пообещал я, подавив очередной приступ смеха. – Тихонечко. Всего пару часов, не больше.

Я сел, опершись о пол здоровой рукой, и прислонился к стене, прижимая к груди интерфейсник, словно талисман. Мое тело болталось в клетке костюма, словно теплый веревочный клубок, слабо подрагивающий комок мягких тканей, у которого больше не было воли управлять экзоскелетом. Мой взгляд устремился к потолку, и на какое-то мгновение почудилось, что я вижу, как бьются в сумраке бледные крылья, стиснутые со всех сторон тесным кольцом закругленных стен. В конце концов я понял, что трепетание крыльев на самом деле происходит у меня в голове, чувствовал, как их бумажно-тонкая мембрана щекочет внутреннюю поверхность моего черепа, несильно, но болезненно царапая зрачки и все больше затрудняя зрение – от светлого к темному, от светлого к темному, от светлого к темному, к темному, к темному…

И высокий, все более громкий стон, точно голос самой печали.

– Проснись, Ковач.

Голос был ласковым. Что-то щекотало мою руку. Веки, казалось, слиплись. Я поднял руку, и ладонь натолкнулась на гладкую поверхность лицевой пластины.

– Просыпайся, – уже не так ласково.

От этой смены тона по нервам прошла легкая щекотка адреналина. Я энергично поморгал и сфокусировал зрение. Марсианин по-прежнему был здесь – че, правда, что ли, Так? – но перед ним, на безопасном расстоянии в трех-четырех метрах от меня, стояла фигура в костюме из полисплава с «санджетом» в руках.

До моей руки снова кто-то дотронулся. Я склонил шлем и посмотрел вниз. Перчатку ощупывали тоненькие рецепторы одной из марсианских машин. Я отпихнул ее в сторону. Она запищала и слегка попятилась, затем опять, как ни в чем не бывало, покатилась ко мне.

Каррера рассмеялся. Его смех показался мне слишком громким. Как будто трепетавшие в моей голове крылья оставили ее пустой и такой же хрупкой, как мумифицированные останки, с которыми я делил комнату.

– Вот-вот. Эта херовина меня к тебе и привела, можешь себе представить? Полезная оказалась зверушка.

Тут уж рассмеялся и я. Это показалось мне на тот момент самой подходящей реакцией. Командир «Клина» присоединился к веселью. Подняв левую руку с интерфейсником, он захохотал еще громче:

– Ты меня вот этим надеялся уложить?

– Да не особенно надеялся.

Наш смех оборвался. Его лицевая пластина поднялась, и передо мной возникло его лицо. Под глазами залегли тени. Похоже, даже за то недолгое время, что он провел, выслеживая меня в лабиринте марсианского корабля, он порядком вымотался.

Я напряг ладонь, всего один раз, в слабой надежде, что пистолет Ломанако не залочен персонально на него, а способен взаимодействовать с любой ладонной пластиной «Клина». Каррера заметил мой жест и, отрицательно качнув головой, бросил интерфейсник мне на колени.

– Все равно разряжен. Держи, если хочешь, – некоторым помогает иметь при себе оружие. Чувствуют с ним себя лучше. Наверное, оно им что-то заменяет. Руку матери. Или собственный член. Не хочешь принять смерть стоя?

– Нет, – мягко ответил я.

– Может, откроешь шлем?

– Зачем?

– Просто предоставляю тебе такую возможность.

– Айзек… – я кашлянул.

В горле словно засел комок ржавой проволоки. Слова с трудом процарапывались наружу. Произнести их вдруг показалось чрезвычайно важным.

– Айзек, прости.

Прощения просить будешь потом.

Эти слова всплыли в голове, как подступившие к глазам слезы. Как волчье рыдание, вырвавшееся из груди, когда погибли Ломанако и Квок.

– Хорошо, – сказал он просто. – Но немного поздно.

– Видел, что находится за твоей спиной, Айзек?

– Видел-видел. Впечатляющий, но очень мертвый. И никаких призраков, – он сделал паузу. – Еще что-нибудь хочешь сказать?

Я покачал головой. Он поднял «санджет».

– Это тебе за моих убитых людей, – сказал он.

– Да взгляни же ты на него, вою мать! – воскликнул я, вложив в крик всю силу убеждения посланника, и на какую-то долю секунды его голова дернулась. Я вскочил, распрямляясь в экзокостюме, как пружина, метнул интерфейсник под открытую лицевую пластину, пригнулся и бросился на него.

Скудные крупицы удачи, тетраметовый передоз и остатки боевой готовности посланника. Это все, чем я располагал, и это все я вложил в свой бросок. Послышался треск «санджета», но выстрел пришелся на место, где меня уже не было. Может быть, Карреру сбил мой выкрик, может, брошенный в лицо пистолет, а может, дело было в том же общем усталом осознании, что все кончено.

От удара он попятился, и я зажал «санджет» между нашими телами. Он выставил блок по технике боевого дзюдо, с помощью которого перекинул бы небронированного противника через бедро. Но сила, которой ссудил меня костюм Ломанако, помогла устоять. Еще несколько шагов назад – и мы оба влетели в мумию марсианина. Насест опрокинулся и разбился на части. Мы шлепнулись поверх обломков, как два клоуна, пытаясь подняться и оскальзываясь. Труп рассыпался. Нас окружило облако бледно-оранжевой пыли.

Прости.

Прощения просить будешь потом сам у себя, если его кожа лопнет.

Лицевая пластина Карреры была поднята, он тяжело дышал. И наверняка набрал полные легкие этой пыли. Еще какая-то часть осела на его глазах и открытых участках лица.

Первый вопль он издал, когда почувствовал, как она начинает въедаться в кожу.

Затем последовало еще несколько криков.

Он, шатаясь, попятился от меня. «Санджет» с грохотом упал на пол. Каррера принялся тереть лицо, по всей вероятности только сильнее размазывая по тканям растворяющую их субстанцию. Из груди вырвался низкий горловой звук, а между пальцами показалась бледная красная пена. Затем пыль, похоже, разъела часть голосовых связок, крики стали похожи на бульканье воды в забитой водопроводной трубе.

Продолжая издавать эти звуки, он обрушился на пол, хватаясь за лицо, словно пытаясь удержать его на месте. Изо рта вытекали крупные сгустки крови и куски ткани из поврежденных легких. Когда я поднял «санджет» и нацелил его на Карреру, тот уже захлебывался в собственной крови. Облаченное в полисплав тело содрогалось в конвульсиях.

Прости.

Я приставил дуло к его рукам, закрывавшим плавящееся лицо, и нажал на спусковой крючок.

Когда мой рассказ подошел к концу, Роспиноджи хлопнул в ладоши, сразу став похожим на ребенка, которым не являлся.

– Просто отлично, – выдохнул он. – Готовый героический эпос.

– Прекрати, – сказал я.

– Нет, я серьезно. Ведь наша планетарная культура так молода. Меньше века истории. Нам такие истории нужны.

– Ну, – я пожал плечами и потянулся к стоявшей на столе бутылке; разбитый локоть отозвался на движение уколом боли. – Могу уступить авторские права. Продай историю «Лапине Групп». Глядишь, сделают из этой херотени конструкт-оперу.

– Вот ты смеешься, – в глазах Роспиноджи вспыхнул предпринимательский огонек. – А ведь на такой домашний продукт есть спрос. Мы практически все импортируем с Латимера, а сколько можно жить чужими мечтами?