Старик и море. Зеленые холмы Африки (сборник) Хемингуэй Эрнест
Он увидел зарево городских огней около десяти часов вечера. Вначале оно казалось только бледным сиянием в небе, какое бывает перед восходом луны. Потом огни стали явственно видны за полосой океана, по которому крепчавший ветер гнал высокую волну. Он правил на эти огни и думал, что скоро, теперь уже совсем скоро, войдет в Гольфстрим.
«Ну, вот и все, – думал он. – Конечно, они нападут на меня снова. Но что может сделать с ними человек в темноте голыми руками?»
Все его тело ломило и саднило, а ночной холод усиливал боль его ран и натруженных рук и ног. «Надеюсь, мне не нужно будет больше сражаться, – подумал он. – Только бы мне больше не сражаться!»
Но в полночь он сражался с акулами снова и на этот раз знал, что борьба бесполезна. Они напали на него целой стаей, а он видел лишь полосы на воде, которые прочерчивали их плавники, и свет, который они излучали, когда кидались рвать рыбу. Он бил дубинкой по головам и слышал, как лязгают челюсти и как сотрясается лодка, когда они хватают рыбу снизу. Он отчаянно бил дубинкой по чему-то невидимому, что мог только слышать и осязать, и вдруг почувствовал, как дубинки не стало.
Он вырвал румпель из гнезда и, держа его обеими руками, бил и колотил им, нанося удар за ударом. Но акулы уже были у самого носа лодки и набрасывались на рыбу одна за другой и все разом, отдирая от нее куски мяса, которые светились в море; акулы разворачивались снова, чтобы снова накинуться на свою добычу.
Одна из акул подплыла наконец к самой голове рыбы, и тогда старик понял, что все кончено. Он ударил румпелем по носу акулы, там, где ее зубы застряли в крепких костях рыбьей головы. Ударил раз, другой и третий. Услышав, как затрещал и раскололся румпель, он стукнул акулу расщепленной рукояткой. Старик почувствовал, как дерево вонзилось в мясо, и, зная, что обломок острый, ударил акулу снова. Она бросила рыбу и отплыла подальше. То была последняя акула из напавшей на него стаи. Им больше нечего было есть.
Старик едва дышал и чувствовал странный привкус во рту. Привкус был сладковатый и отдавал медью, и на минуту старик испугался. Но скоро все прошло. Он сплюнул в океан и сказал:
– Ешьте, galanos, давитесь! И пусть вам приснится, что вы убили человека.
Старик знал, что теперь уже он побежден окончательно и непоправимо, и, вернувшись на корму, обнаружил, что обломок румпеля входит в рулевое отверстие и что им, на худой конец, тоже можно править.
Накинув мешок на плечи, он поставил лодку на курс. Теперь она шла легко, и старик ни о чем недумал и ничего не чувствовал. Теперь ему было все равно, лишь бы поскорее и получше привести лодку к родному берегу.
Ночью акулы накинулись на обглоданный остов рыбы, словно обжоры, хватающие объедки со стола. Старик не обратил на них внимания. Он ни на что больше не обращал внимания, кроме своей лодки. Он только ощущал, как легко и свободно она идет теперь, когда ее больше не тормозит огромная тяжесть рыбы.
«Хорошая лодка, – подумал он. – Она цела и невредима, если не считать румпеля. А румпель нетрудно поставить новый».
Старик чувствовал, что вошел в теплое течение, и ему были видны огни прибрежных поселков. Он знал, где он находится, и добраться до дому теперь не составляло никакого труда.
«Ветер – он-то уже наверняка нам друг, – подумал он, а потом добавил: – Впрочем, не всегда. И огромное море – оно тоже полно и наших друзей, и наших врагов. А постель… – думал он, – постель – мой друг. Вот именно, обыкновенная постель. Лечь в постель – это великое дело. А как легко становится, когда ты побежден! – подумал он. – Я и не знал, что это так легко… Кто же тебя победил, старик? – спросил он себя. – Никто, – ответил он. – Просто я слишком далеко ушел в море».
Когда он входил в маленькую бухту, огни на Террасе были погашены, и старик понял, что все уже спят. Ветер беспрерывно крепчал и теперь дул очень сильно. Но в гавани было тихо, и старик пристал к полосе гальки под скалами. Помочь ему было некому, и он подгреб как можно ближе. Потом вылез из лодки и привязал ее к скале.
Сняв мачту, он скатал на нее парус и завязал его. Потом взвалил мачту на плечо и двинулся в гору. Вот тогда-то он понял всю меру своей усталости. На мгновение он остановился и, оглянувшись, увидел в свете уличного фонаря, как высоко вздымается за кормой лодки огромный хвост рыбы. Он увидел белую обнаженную линию ее позвоночника и темную тень головы с выдающимся вперед мечом.
Старик снова начал карабкаться вверх. Одолев подъем, он упал и полежал немного с мачтой на плече. Потом постарался встать на ноги, но это было нелегко, и он так и остался сидеть, глядя на дорогу. Пробежала кошка, направляясь по своим делам, и старик долго смотрел ей вслед; потом стал глядеть на пустую дорогу.
Наконец он сбросил мачту наземь и встал. Подняв мачту, он снова взвалил ее на плечо и пошел вверх по дороге. По пути к своей хижине ему пять раз пришлось отдыхать.
Войдя в дом, он прислонил мачту к стене. В темноте он нашел бутылку с водой и напился. Потом лег на кровать. Он натянул одеяло на плечи, прикрыл им спину и ноги и заснул, уткнувшись лицом в газеты и вытянув руки ладонями вверх.
Он спал, когда утром в хижину заглянул мальчик. Ветер дул так сильно, что лодки не вышли в море, и мальчик проспал, а потом пришел в хижину старика, как приходил каждое утро. Мальчик убедился в том, что старик дышит, но потом увидел его руки и заплакал. Он тихонько вышел из хижины, чтобы принести кофе, и всю дорогу плакал.
Вокруг лодки собралось множество рыбаков, и все они рассматривали то, что было к ней привязано; один из рыбаков, закатав штаны, стоял в воде и мерил скелет веревкой.
Мальчик не стал к ним спускаться; он уже побывал внизу, и один из рыбаков пообещал ему присмотреть за лодкой.
– Как он себя чувствует? – крикнул мальчику один из рыбаков.
– Спит, – отозвался мальчик. Ему было все равно, что они видят, как он плачет. – Не надо его тревожить.
– От носа до хвоста в ней было восемнадцать футов! – крикнул ему рыбак, который мерил рыбу.
– Не меньше, – сказал мальчик.
Он вошел на Террасу и попросил банку кофе:
– Дайте мне горячего кофе и побольше молока и сахару.
– Возьми что-нибудь еще.
– Не надо. Потом я погляжу, что ему можно будет есть.
– Ох, и рыба! – сказал хозяин. – Прямо-таки небывалая рыба. Но и ты поймал вчера две хорошие рыбы.
– Ну ее совсем, мою рыбу! – сказал мальчик и снова заплакал.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросил его хозяин.
– Не надо, – ответил мальчик. – Скажи им, чтобы они не надоедали Сантьяго. Я еще приду.
– Передай ему, что я очень сожалею.
– Спасибо, – сказал мальчик.
Мальчик отнес в хижину банку с горячим кофе и посидел около старика, покуда тот не проснулся. Один раз мальчику показалось, что он просыпается, но старик снова забылся в тяжелом сне, и мальчик пошел к соседям через дорогу, чтобы взять у них взаймы немного дров и разогреть кофе.
Наконец старик проснулся.
– Лежи, не вставай, – сказал ему мальчик. – Вот выпей! – Он налил ему кофе в стакан.
Старик взял у него стакан и выпил кофе.
– Они одолели меня, Манолин, – сказал он. – Они меня победили.
– Но сама-то она ведь не смогла тебя одолеть! Рыба ведь тебя не победила!
– Нет. Что верно, то верно. Это уж потом случилось.
– Педрико обещал присмотреть за лодкой и за снастью. Что ты собираешься делать с головой?
– Пусть Педрико разрубит ее на приманку для сетей.
– А меч?
– Возьми его себе на память, если хочешь.
– Хочу, – сказал мальчик. – Теперь давай поговорим о том, что нам делать дальше.
– Меня искали?
– Конечно. И береговая охрана, и самолеты.
– Океан велик, а лодка совсем маленькая, ее и не заметишь, – сказал старик. Он почувствовал, как приятно, когда есть с кем поговорить, кроме самого себя и моря. – Я скучал по тебе, – сказал он. – Ты что-нибудь поймал?
– Одну рыбу в первый день. Одну во второй и две в третий.
– Прекрасно!
– Теперь мы опять будем рыбачить вместе.
– Нет. Я – несчастливый. Мне больше не везет.
– Да наплевать на это везенье! – сказал мальчик. – Я тебе принесу счастье.
– А что скажут твои родные?
– Не важно. Я ведь поймал вчера две рыбы. Но теперь мы будем рыбачить с тобой вместе, потому что мне еще многому надо научиться.
– Придется достать хорошую острогу и всегда брать ее с собой. Лезвие можно сделать из рессоры старого «Форда». Заточим его в Гуанабакоа. Оно должно быть острое, но без закалки, чтобы не сломалось. Мой нож, он весь сломался.
– Я достану тебе новый нож и заточу рессору. Сколько дней еще будет дуть сильный brisa[7]?
– Может быть, три. А может быть, и больше.
– К тому времени все будет в порядке, – сказал мальчик. – А ты пока что подлечи свои руки.
– Я знаю, что с ними делать. Ночью я выплюнул какую-то странную жидкость, и мне показалось, будто в груди у меня что-то разорвалось.
– Подлечи и это тоже, – сказал мальчик. – Ложись, старик, я принесу тебе чистую рубаху. И чего-нибудь поесть.
– Захвати какую-нибудь газету за те дни, что меня не было, – попросил старик.
– Ты должен поскорее поправиться, потому что я еще многому должен у тебя научиться, а ты можешь научить меня всему на свете. Тебе было очень больно?
– Очень, – сказал старик.
– Я принесу еду и газеты. Отдохни, старик. Я возьму в аптеке какое-нибудь снадобье для твоих рук.
– Не забудь сказать Педрико, чтобы он взял себе голову рыбы.
– Не забуду.
Когда мальчик вышел из хижины и стал спускаться вниз по старой каменистой дороге, он снова заплакал.
В этот день на Террасу приехала группа туристов, и, глядя на то, как восточный ветер вздувает высокие валы у входа в бухту, одна из приезжих заметила среди пустых пивных жестянок и дохлых медуз длинный белый позвоночник с огромным хвостом на конце, который вздымался и раскачивался на волнах прибоя.
– Что это такое? – спросила она официанта, показывая на длинный позвоночник огромной рыбы, сейчас уже просто мусор, который скоро унесет отливом.
– Tiburon, – сказал официант. – Акулы. – Он хотел объяснить ей все, что произошло.
– Вот не знала, что у акул бывают такие красивые, изящно выгнутые хвосты!
– Да, и я не знал, – согласился ее спутник.
Наверху, в своей хижине, старик опять спал. Он снова спал лицом вниз, и его сторожил мальчик. Старику снились львы.
Зеленые холмы Африки
Предисловие автора
В отличие от большинства книг здесь нет ни одного вымышленного героя или события. Если кто-либо из читателей сочтет, что я не уделил любви подобающего места, то этот читатель или читательница вольны наделить героев мой повести теми чувствами, которые сами испытывали бы на их месте. Автор стремился создать абсолютно правдивую книгу, чтобы выяснить, может ли такое правдивое изображение событий одного месяца, а также страны, в которой они происходили, соперничать с творческим вымыслом.
Дорогой мистер Дж. Ф.[8]
Оповестите всех, что вы вымышленный характер, и не ваша вина в том, что писатель наградил вас такой речью. Мы все знаем, как изящно выражаются хорошо воспитанные люди, но всегда найдутся такие, которые – ужас как! – боятся вульгарности. Вы знаете, как следует поступить с теми, кто назовет вас Старик. И помните, я не списывал Старика с вас. Это полностью вымышленный персонаж. В любом случае эта книга посвящается вам, и нам очень вас не хватает.
Э. Х.
Часть первая. Охота и разговоры
Глава первая
Мы сидели вблизи соляного источника, в укрытии, которое охотники из племени вандеробо сварганили из сучьев и веток, и тут впервые затарахтел мотор грузовика. Пока он был вдали, никто не понимал, что это такое. На какое-то время шум стих, и у нас появилась надежда, что мы ослышались, или то просто ветер шумел. Но звук стал опять нарастать, и теперь сомнений не было, мотор почти ревел – все ближе и ближе, пока, захлебываясь перебоями в двигателе, с громкими выхлопами, грузовик не проехал прямо за нашим укрытием к дороге. Один из двух охотников – тот, что любил во все вносить драматизм, театрально поднялся.
– Все провалилось, – сказал он.
Приложив палец к губам, я жестом усадил его.
– Все провалилось, – повторил он и широко развел руками. Мне он никогда не нравился, а сейчас и подавно.
– Подождем немного, – прошептал я. М’Кола покачал головой. Я глядел на его лысый черный затылок, а когда он слегка повернулся, мне стали видны в уголках его рта редкие, как у китайца, усики.
– Плохо дело, – сказал он. – Hapana m’uzuri.[9]
– Давай подождем, – повторил я. Он снова склонил голову, чтоб не маячить поверх сухих сучьев, и мы сидели в пыльной яме до тех пор, пока не стало так темно, что я уже не мог разглядеть прицел на своем ружье. Антилопы так и не появились. Наш охотник-артист весь издергался. С последними проблесками света он шепнул М’Коле, что в такой тьме уже не постреляешь.
– Да заткнись ты! – одернул его М’Кола. – Бвана[10] стреляет, когда ты уже ни зги не видишь.
Другой охотник, чему-то учившийся, продемонстрировал свою грамотность, нацарапав острой веткой на черной ноге свое имя «Абдулла». Я не выразил восхищения, и М’Кола тоже бесстрастно отнесся к его усилиям. Спустя некоторое время охотник стер написанное.
Бросив последний взгляд на стремительно уходящий свет, я понял, что толку не будет, даже если до предела раздвинуть ветки.
М’Кола молча ждал.
– Не повезло, – сказал я.
– Да, – согласился он на языке суахили. – Идем в лагерь?
– Идем.
Мы поднялись, вылезли из укрытия и пошли к дороге по твердому песку, нащупывая путь меж деревьями и спутавшимися ветками. В миле отсюда, на дороге, нас ждала машина. Когда мы приблизились, шофер Камау включил фары.
Грузовик все испортил. Днем, оставив автомобиль на дороге, мы осторожно пробрались к солонцу. За день до этого прошел дождь, но не настолько сильный, чтобы затопить солонец, который выглядел, как клочок земли меж деревьев, весь изрытый и истоптанный по кругу и с ямками в тех местах, где звери вылизывали соль. Среди прочих следов мы различили вытянутые, сердцевидные свежие следы четырех крупных самцов куду, приходивших лизать соль прошлой ночью, и множество таких же свежих следов антилоп поменьше. Приходил также носорог, и, судя по следам и растоптанным кучкам желтоватого помета, он не пропускал ни одной ночи. Укрытие соорудили на расстоянии летящей до солонца стрелы, и, сидя там, среди золы и пыли, откинувшись на край ямы, с поднятыми коленями и втянутой в плечи головой, я увидел сквозь тонкие ветви с сухими листьями, как из кустарника вышел и остановился на краю соляного источника небольшой самец антилопы – серый красавец с могучей шеей, его витые рога спиралью сверкали на солнце. Я прицелился ему в грудь, но потом передумал стрелять, боясь спугнуть крупных куду, которые непременно придут в сумерки. Самец услышал шум грузовика раньше нас и мигом скрылся среди деревьев, и все живое, что двигалось в кустах и на равнине или спускалось с холмов, направляясь к солонцу, тоже замерло при звуках металлического лязга и выхлопов. Они придут позже, в темноте, но тогда будет слишком поздно.
И вот теперь автомобиль ехал по плотной песчаной дороге, выхватывая фарами из мрака глаза припавших к земле ночных птиц, они взлетали в панике от надвигавшейся громады, а в стороне жгли костры переселенцы, которые днем тянулись на запад, спасаясь от голода в их местах – тех, что лежали перед нами. Я сидел, упершись прикладом в ботинок и держа ствол под мышкой левой руки, коленями я сжимал бутыль, из которой наливал в железную кружку виски, передавая ее в темноте через плечо М’Колы, тот подливал туда воды из большой фляги, и я с наслаждением выпивал первую, самую вкусную порцию спиртного за день, глядел на густой темный кустарник, ощущал прохладный ночной ветерок и, вдыхая неповторимые ароматы Африки, чувствовал себя абсолютно счастливым.
Впереди горел большой костер и, когда мы подъехали ближе и поравнялись с ним, я обратил внимание на стоявший у дороги грузовик. Я попросил Камау остановиться и подать назад, и тут в падающем от костра свете я увидел невысокого, кривоногого мужчину в тирольской шляпе, кожаных шортах и расстегнутой рубашке, он стоял в окружении туземцев у грузовика с открытым капотом.
– Помощь не требуется? – спросил я.
– Только если вы механик, – ответил мужчина. – Не приглянулся я этому грузовику. Как и всем остальным машинам.
– Может, регулировка зажигания отказала. Когда вы проезжали мимо нас, слышалось отчетливое постукивание.
– Думаю, все еще хуже. Стучит просто жутко.
– Попробуйте добраться до нашей стоянки, у нас есть механик.
– А это далеко?
– Миль двадцать.
– Попытаюсь утром. Сейчас, слыша этот адский шум у него внутри, боюсь гнать его дальше. Этот грузовик хочет сдохнуть, потому что я ему не нравлюсь. Я тоже от него не в восторге. Впрочем, если сгину я, ему по барабану.
– Хотите выпить? – Я протянул ему фляжку. – Моя фамилия – Хемингуэй.
– Кандиски, – сказал он и поклонился. – Хемингуэй – я уже слышал эту фамилию. Но где? Где я ее слышал? Ах да. Это dichter[11]. Вы о поэте Хэмингуэе что-нибудь знаете?
– Где вы его читали?
– В «Квершнитт».
– Это я, – признался я, польщенный. «Квершнитт» – немецкий журнал, опубликовавший несколько моих довольно непристойных стихов и один большой рассказ задолго до того, как мне удалось пристроить кое-что в Америке.
– Это удивительно, – сказал мужчина в тирольской шляпе. – Скажите, а что вы думаете о Рингельнаце[12]?
– Он замечательный.
– Так. Рингельнац вам нравится. Хорошо. А как вы относитесь к Генриху Манну?
– Плохой писатель.
– Вы уверены?
– Читать его невозможно – вот все, что могу сказать.
– Он просто ни к черту не годится. Вижу, у нас с вами вкусы сходятся. Что вы здесь делаете?
– Охочусь.
– Надеюсь, ваша цель не слоновая кость?
– Нет. Я охочусь на куду.
– Почему вдруг всем понадобилось охотиться на куду? Зачем вам, интеллигентному человеку, поэту, убивать куду?
– Пока я никого не убил, – ответил я. – Хотя выслеживаем их уже десять дней. Если б не ваш грузовик, мы бы одну антилопу сегодня заполучили.
– Да, этот жалкий грузовик. Нет, надо охотиться круглый год. Тогда вы перебьете здесь все, загрустите и, может, раскаетесь. А преследовать какого-то одного зверя – вздор! Зачем вам это?
– Я люблю охоту.
– Ну, если любите, тогда конечно. А скажите, что вы думаете о Рильке?
– Я читал только одну его вещь.
– Какую?
– «Корнета[13]».
– Вам понравилось?
– Да.
– А я такого не выношу. Снобизм это все. Вот Валери – да. Валери я понимаю, хотя у него снобизма тоже хоть отбавляй. Что ж, хорошо, что вы, по крайней мере, слонов не убиваете.
– Я бы убил какого побольше.
– Побольше – это как?
– С клыками фунтов на семьдесят. Ну, пусть немного меньше.
– Вижу, мы с вами не во всем согласны. И все же, какая радость встретить человека из блестящего окружения прежнего «Квершнитта»! Расскажите о Джойсе – какой он? Мне не хватило денег на его книгу. Синклер Льюис – ерунда. Я купил его книги. Нет, не надо, ничего не говорите. Расскажете мне завтра. Ничего, если я разобью лагерь поблизости? Вы здесь с друзьями? А белый охотник у вас есть?
– Я здесь с женой. Мы будем вам рады. Да, с нами один белый охотник.
– А почему вы сейчас без него?
– Он считает, что на куду надо охотиться одному.
– Лучше на них вообще не охотиться. А он кто? Англичанин?
– Да.
– Проходимец?
– Нет. Хороший человек. Вам понравится.
– Ну, вам пора. Я не должен вас задерживать. Может, завтра увидимся. Удивительно, что мы встретились.
– Да, – сказал я. – Завтра надо хорошенько проверить грузовик. Мы можем что-нибудь еще для вас сделать?
– Да нет, спасибо. Спокойной ночи, – сказал он. – Счастливого пути.
– Спокойной ночи, – отозвался я. Мы отъехали, и я видел, как он пошел к костру, делая на ходу знаки туземцам. Я не спросил, зачем ему потребовалось двадцать туземцев, не спросил также, куда он едет. Поразмыслив, я понял, что вообще ничего о нем не узнал. Не люблю задавать вопросы: там, откуда я родом, это считается невежливым. Но здесь мы не видели ни одного белого уже недели две – с тех пор как покинули Бабати и двинулись к югу, и вдруг на Богом забытой дороге, где можно встретить – и то случайно – только индийского торговца или переселенцев из голодных районов, я сталкиваюсь с колоритным мужчиной в тирольском костюме, словно сошедшим с карикатуры Бенчли[14], и тут оказывается, что он знает твое имя и величает поэтом, читает «Квершнитт», поклонник Иоахима Рингельнаца, хочет говорить о Рильке – ну, не фантастика?! И словно в довершение этой необыкновенной истории автомобильные фары осветили три конусообразных дымящихся холмика на дороге. Я велел Камау остановиться, и тот, резко затормозив, чуть не въехал в них. Они были в два-три фута вышиной, и, коснувшись одного, я ощутил тепло.
– Тембо, – сказал М’Кола.
Только что перешли дорогу слоны, и на холодном вечернем воздухе от их помета поднимался пар. Прошло немного времени, и мы уже были в лагере.
На следующее утро я встал рано и еще затемно был у другого солонца. Пробираясь сквозь деревья, мы увидели самца куду, при нашем приближении он издал громкий звук, похожий на собачий лай, только более высокий и хриплый, и бесшумно исчез. Некоторое время спустя далеко в кустах послышался треск, но самого зверя мы больше не видели. Незаметно подойти к месту было практически невозможно. Деревья плотно окружали солонец, теперь уже звери были как бы в укрытии, и, чтоб добраться до них, приходилось идти по открытому месту. Единственное, что оставалось, – это подползти в одиночку поближе и на расстоянии двадцати метров отыскать среди переплетенных сучьев просвет, достаточный для выстрела. Правда, оказавшись под защитой деревьев, вы были надежно укрыты, а пришедший к солонцу зверь, напротив, оказывался на открытом месте, откуда до ближайшего укрытия было метров двадцать пять. Мы ждали до одиннадцати, но никто из зверей так и не появился. Тогда, аккуратно притоптав землю вблизи солонца, чтобы в следующий раз увидеть новые следы, мы пустились в обратный путь и шли до дороги две мили. Зная, что их выслеживают, звери приходили сюда только по ночам и оставались до рассвета. Один самец задержался, мы его утром спугнули, что окончательно спутало карты.
Уже десятый день мы выслеживали крупных антилоп, но я до сих пор не видел ни одного достойного экземпляра. Оставалось всего три дня: к нам на север с Родезии шли дожди, и, чтобы не пережидать здесь плохую погоду, до прихода дождей следовало оказаться в Хандени. Мы постановили, что 17 февраля – крайний срок для отъезда. Теперь каждое утро небо, прежде чем очиститься, не менее часа оставалось нависшим и хмурым, и мы ощущали скорое приближение дождей так явственно, словно читали прогноз синоптиков.
Приятно выслеживать нужного зверя, когда у тебя достаточно времени – пусть он умудряется перехитрить тебя, обмануть, и в конце каждого дня ты остаешься с носом, но охота продолжается, и, проигрывая, ты знаешь, что это только начало, и удача в конце концов улыбнется тебе и подарит шанс, которого ты так долго ждешь. Плохо, когда ты ограничен во времени, и, если не успеешь сейчас прикончить куду, ты можешь никогда его не убить, а то и не увидеть. Это уже не охота. Положение как у мальчишек, которых посылают на два года в Париж, чтобы они преуспели как писатели или художники, и, если за это время, они ничего не добьются, то пожалуйте домой – в отцовский бизнес. Настоящий охотник будет ходить с ружьем, выслеживая зверя, пока его носят ноги и пока на земле существуют звери, так же как настоящий художник будет рисовать всю жизнь, если есть краски и холст, а настоящий писатель – писать всю жизнь, были б только карандаши, бумага и чернила, или машинка, на которой можно работать, и тема, которая его волнует, – иначе, кроме как дураком, его не назовешь. Но сейчас нас поджимало время года, да и просто время, деньги тоже были на исходе, и то, что могло быть ежедневным удовольствием вне зависимости, приходил ты с трофеем или нет, превращалось в изощренную пытку: необходимость делать что-то наспех, в невозможно короткий срок. Поэтому, поднявшись за два часа до рассвета и вернувшись в полдень ни с чем, зная, что до отъезда остается всего три дня, я занервничал. И тут за столом под обеденным тентом я увидел оживленно болтающего Кандиски в тирольских штанах. Я совсем забыл о нем.
– Привет, привет, – поздоровался он. – Опять ни с чем? Неудача? А где же куду?
– Махнул хвостом и был таков, – сказал я. – Хелло, девчонка.
Жена улыбнулась. Но выглядела она озабоченной. Они оба с рассвета прислушивались, не раздастся ли выстрел. Слушали напряженно все это время – и когда подъехал наш гость, и когда писали письма, и когда читали, и когда Кандиски снова вернулся и стал болтать.
– Так вы его не убили?
– Нет, даже не видел. – По Старику было заметно, что он тоже встревожен и даже слегка нервничает. До моего прихода здесь явно был серьезный разговор.
– Выпейте пива, полковник, – сказал он мне.
– Одного мы спугнули, – стал я рассказывать. – Возможности стрелять не было. Следов там порядочно. Но больше никто не появлялся. Дул слишком сильный ветер. Спросите у проводников.
– Я уже говорил полковнику Филипу, – начал Кандиски, слегка переместив на стуле свой обтянутый кожей зад и закинув одну вспотевшую, волосатую ногу на другую, – что задерживаться вам здесь нельзя. Поймите, грядут дожди. Если польет, на двенадцать миль вокруг будет сплошное месиво. Вы не пройдете.
– Да, он это говорил, – подтвердил Старик. – Кстати, называйте меня просто мистер Филип. Военные звания мы тут используем как прозвища. Если вы сами полковник, прошу не обижаться. – И обращаясь ко мне: – Плюньте на эти солонцы. В другом месте вы скорее подстрелите куду.
– Да, солонец вносит смуту, – согласился я. – Кажется, что там шансов больше – вот-вот и кто-то подвернется.
– Попробуйте поохотиться на холмах.
– Хорошо, попробую.
– Почему вы придаете такое значение убийству одного куду? – спросил Кандиски. – Не относитесь к этому так серьезно. Пустяки. За год вы настреляете их штук двадцать.
– Лучше не говорите такое чиновникам, выдающим лицензии, – сказал Старик.
– Вы меня неправильно поняли, – возразил Кандиски. – Я только говорю, что это возможно. Разумеется, никто такого не захочет.
– Конечно, – согласился Старик. – Если живешь в стране, где водятся куду. На этих просторах живут крупные антилопы, которых и называют куду. Только, когда их ищешь, они почему-то пропадают.
– Как вы понимаете, я никого не убиваю, – сказал Кандиски. – А почему бы вам не поинтересоваться жизнью туземцев?
– Мы интересуемся, – заверила его моя жена.
– Они очень любопытный народ. Послушайте… – и Кандиски углубился в беседу с ней.
– Вот ведь в чем дело, – сказал я Старику. – Когда я брожу по холмам, то уверен, что эти твари внизу, у солонца. Самки сейчас на холмах, но что-то не верится, что самцы тоже там. И следов много вечером на солонце. Видно, что они ходят туда. И, возможно, в самое разное время.
– Может, вы и правы.
– Я не сомневаюсь, что туда ходят все новые самцы. И, возможно, не каждый день. Некоторые, конечно, стали осторожнее: ведь Карл одного убил. Жаль только, что он уложил куду не с первого выстрела, а долго преследовал того чуть ли не по всей округе. Никогда у него не получается, как надо. Ну, ладно придут другие куду. Надо только их подстеречь. Не все ведь разобрались, в чем дело. Но Карл, конечно, устроил переполох.
– Он очень эмоциональный, – сказал Старик. – Но парень славный. Помните, как красиво он сразил леопарда? Лучше никто бы не выстрелил. Подождем, скоро куду успокоятся.
– Правильно. На самом деле я на него не сержусь.
– А что, если просидеть в укрытии весь день?
– Когда поднялся чертов ветер и начал кружить, он разнес наш запах повсюду. Какой смысл тогда там сидеть? Вот если бы ветер стих. Абдулла взял сегодня с собой банку с золой.
– Я видел.
– Когда мы подошли к солонцу, было полное затишье. И свет уже пробился – можно стрелять. Абдулла всю дорогу сыпал золу, проверяя, есть ли ветер. Я взял только Абдуллу, остальных оставил на дороге. Мы шли очень тихо, ботинки у меня на каучуковой подошве, и земля там мягкая. Но этот проклятый самец все-таки учуял нас на расстоянии пятидесяти метров.
– Вы разглядели его уши?
– Разглядел ли уши? Да если б я их разглядел, его бы уж давно освежевали.
– Вот твари! – сказал Старик. – Терпеть не могу охоту у солонцов. Эти куду не так уж умны. Просто вы охотитесь на них там, где они настороже. Их всегда там бьют – с тех пор как солонцы существуют.
– Это мне по душе, – признался я. – Мог бы ходить туда хоть месяц. Мне нравится охота в засаде. Сидишь – не потеешь. Только ловишь мух и скармливаешь муравьиным львам. Неплохо. Вот только время теряешь.
– Вот именно. Время.
– Это вы обязательно должны увидеть, – говорил между тем Кандиски моей жене. – Большие барабаны нгома, пляски туземцев на праздниках. Это подлинное национальное искусство.
– Послушайте, – сказал я Старику. – Тот вчерашний солонец мне кажется самым надежным, только вот чертова дорога проходит рядом.
– Охотники говорят, что туда ходят небольшие куду. Да и место далекое. Восемьдесят миль туда и обратно.
– Знаю. Но я там видел следы четырех крупных самцов. И если бы не грохот грузовика… Может, засесть там сегодня ночью? Проведу там ночь и утро, и если все зря – больше туда ни ногой. К солонцу ходит и большой носорог. Следы огромные.
– Что ж, – отозвался Старик. – Пристрелите заодно и носорога. – Старик ненавидел ненужные убийства, эффектные убийства, убийства ради убийства; он признавал право убивать зверя, только когда страсть охотника сильнее его отвращения к смерти или когда тот хочет стать первым в своем мастерстве. А предложение убить носорога он сделал из желания доставить мне удовольствие.
– Убью, если только он того стоит, – обещал я.
– Ладно, убейте подлеца, – сделал мне подарок Старик.
– Эх, Старик, – только и сказал я.
– Убейте, – повторил Старик. – Встреча один на один доставит вам удовольствие. А рог продадите, если он вам не нужен. По лицензии вам можно убить еще одного.
– Ага, – влез в разговор Кандиски. – Продумали план кампании? Придумали, как лучше обмануть бедных животных?
Читать бесплатно другие книги:
