Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей Корбюзье Ле

В музыке происходит такой же существенный переворот, как в изобразительном искусстве. Сквозь брешь кубизма оно через века и места восстановило контакт с великими эпохами. Изобразительное искусство вновь обрело ключ к сильным выражениям. Даже распространение в музыке, где механическая запись делает самое плодотворное – самое великолепное – изучение по всему миру, везде, где тысячелетние традиции дают нам через фольклор основополагающие истины. Сегодняшнее ухо и душа переполнены этими благами. Собран материал, доказывающий великую идею в этой трогательной скудости формы – благодатной, народной, человечной. В домах поют граммофонные диски. Реформа проникает в самую суть восприимчивости. Нынешняя музыка сдает позиции; мир наполняется новой музыкой: музыкой машин и музыкой фольклора. Слух получает свежую пищу. Восприимчивость освобождена; она переполнена волнующими открытиями.

Закладывается фундамент гулких соборов, которые уже возводятся.

Мне бы хотелось закончить свои размышления о музыке. Современный мир наводнен ею. Это потрясающе! Музыка звучит повсюду: на ужинах, в кино, из домашних радиоприемников, в автомобилях, на ярмарках, на больших выставках автомобилей, авиации или бытовой техники; на океанских судах, в железнодорожных вагонах, во время аперитивов и на пляжных танцульках; в палаточных лагерях в Сахаре, в бесчисленных захолустьях, на обоих полюсах в тишине кропотливых наблюдений. Граммофон обеспечил возникновение нового явления: собрания пластинок – то есть дискотеки, дополнения к библиотеке.

Профессиональные музыканты с отчаянием говорят: «Музыка умирает». Точно как господин Камиль Моклер [110], написавший книгу под поразительным названием «Умрет ли архитектура?»

Необходимо заметить, что здесь, как и во всех остальных областях нового времени, традиционная «музыка» проваливается скольжением на крыле и расшибается. В Парижском оперном театре, точное название которого Национальная консерватория музыки [111], перед красными плюшевыми креслами исполняются оперы «Фауст», «Самсон и Далила». Из своих налогов мы оплачиваем тяжкое бремя расходов на содержание тряпичных кукол.

Кто эти терпеливые, любознательные, подчас отважные люди, которые идут по свету с механическими аппаратами, чтобы записать чистую музыку – музыку людей – фольклор? Музыка Индии, Китая, Полинезии, черной и арабской Африки, иберийское канте хондо [112], русские танцы, народные песни Тироля, Баварии, Балкан, Карпат, Эпира [113], Каталонии, Турции, гаитянских креолов Аргентины, бразильские и португальские фаду[114], румбы Мартиники. Какое собрание! Мало-помалу музеи, общественные библиотеки (с опозданием) создают архивы. Мировой слух наполняется великой поэзией. Музыкальная культура переживает невероятный прогресс. Человеческая душа задета за живое.

Я возвращаюсь из Америки; в тот же вечер моя жена ставит пластинку Fifine, парижскую джаву[115]. «Послушай, – говорит она. – Это тебя изменит». Неужели в мое отсутствие изменились привычки и возникла архитектура джавы парижских танцулек? Экзотичность севильских саэт [116] имела остроту великих открытий. Наслушавшись горячего джаза я оказался перед глубинной оригинальностью джавы; я нахожу в ней математическую Францию, точную, пунктуальную; я нахожу в ней народные массы Парижа, это общество, столь достойное внимания, столь сдержанное, четкое и гибкое в своих рассуждениях. Контролируемую чувственность, прямоугольную этику.

Во всем мире музыка живет вне музыкантов.

Где профессиональные музыканты? На своих концертах, и это не радует. Музыка, называемая современной (кроме музыки великих, разумеется) – это почти всегда упадок, немощность: какой-то шум в форме фуги с умелым контрапунктом звуков полоскания бутылок и звяканья стаканов. Как же томятся эти люди, а заодно томят и нас! Что это за китайская грамота? У них очень тяжело на душе! Корпорация художников тоже живет вне текущих событий. Школы множат специалистов по мертвым вещам.

Живопись или музыка; и архитектура тоже. Музыка! Современный мир трепещет от новых шумов. Наше ухо стало бесконечно чувствительным – гораздо более чувствительным, чем у наших предков. Неужели этот шум мира не имеет полезного воздействия на произведение искусства? Отвечу так: он стал совокупностью свойств нашего существования; значит, он – сама ткань музыки. Композиторы Эрик Сати и Игорь Стравинский уже выявили новые гармонии и ритмы. Любознательные и терпеливые исследователи, те, кто записывает музыку людей и пополняет наши собрания пластинок, у вас впереди еще есть задача. Записывайте шумы мира. Запечатлевайте на гуттаперче с помощью ваших приборов то, что оттачивает наш слух: эту симфонию уличных шумов. Возгласы толпы на матчах, митингах, парадах. То, что сопутствует многим из нас: темп, разреженный или титанический ритм работающих станков; на море, в рокоте судового двигателя, в скрежете плотины, рассекающей воды, в протяжном пении ветра в снастях, голосе сирены. Гул самолета, тиканье или бой часов в тишине. Морской прибой. Гомерический рев осла, шум громкой ссоры; львиный рык, пение соловья, стрекот цикад, песню сверчка, кваканье лягушек, тявканье квакши, лай собак в темноте. Как знать? Техника выделит для нас эту музыку мира, которую нам мешает услышать наше легкомыслие…

Я уверен, что, когда поезд проезжает тоннель, в вас звучит героическая музыка, идущая из самых глубин; механизированный ритмический остов, точно определенный стенами тоннеля, таков, что вы полностью захвачены этой музыкой. На протяжении этих нескольких минут ритмы меняются, как сама структура великих симфоний. Прекрасное расследование для человека, ищущего приложения своим всегда имеющимся созидательным способностям.

Я сказал, что чернокожий, Армстронг, расслышал все эти голоса, а его гений переложил их в музыку. Американские чернокожие на задыхающемся Манхэттене вдохнули в джаз пение, ритм или рокот машин.

10

Восковые манекены Пятой авеню

Восковые манекены в витринах магазинов высокой моды на Пятой авеню изображают женщин-повелительниц с улыбками укротительниц. Прямые плечи, резкие черты лица, парики кричащих цветов, контрастирующих с нарядами – красные волосы и зеленое платье, светлые волосы с металлическим отливом и ультрамариновое платье, черные волосы и красное платье.

Прическа играет решающую роль – греческая, дорическая или ионическая в стиле Малой Азии. Сияющее лицо с решительными чертами. Шевелюра золотая, платиновая, золотисто-каштановая, рыжая, даже белая.

У манекенов в витринах головы богинь (Дельфы). Волосы зеленые, дымчато-серые, красные. Головы Антигоны, лики то трагедии, то кариатиды, Минервы из музея Акрополя. Полихромность. Если появляется полихромность, значит, жизнь бурлит.

Совсем рядом я обнаруживаю мрачные входы в Эмпайр-Стейт-Билдинг.

И вот еще что: это черное и эти манекены: Эсхил. И еще раз вот что: ни одного дерева в городе!

Однажды вечером, после ужина у друзей, в деятельной и созидательной компании, я решил, что могу выразить свои впечатления. Я ошеломил своих слушателей. «Стоило приехать из такой дали, чтобы испытывать подобные ощущения!» Я сказал:

– Столь восхитительного и властного типа женщины в США не существует. Это идеал. Неужели по творческому предложению кутюрье женщины инстинктивно ощущают, что так они будут лучезарны, как богини? Я догадываюсь, что мужчины, находящиеся на некотором расстоянии из-за hard labour, таким образом, удовлетворят дремлющую у них в глубине души смутную потребность в поклонении.

И всё же я встретил у вас двух женщин подобного типа, одну – добрейшую, другую – как Афина Паллада.

Стану ли я посмешищем, если позволю себе предположить, что этот народ создает себе женские фетиши? По сложившейся практике и для повседневного утешения – хорошеньких блондиночек, как в кино. Кстати, женщина-vamp – американское изобретение. Караваджо, комплекс неполноценности. Селитра. Разобщение, независимая жизнь, отсутствие контакта. Все виды странных явлений. Склонность к патетике. Проза повседневной жизни, неизбежно, за исключением особых случаев. Следствие: идолы, поставленные на пьедесталы, воодушевление; прекрасные восковые манекены.

По части современных технологий, в сверхчеловеческой борьбе за производства, биржи, предприятия американец – чемпион мира. В обычных, основополагающих вопросах жизни, в философии, американец еще в пути, он далек от цели. Это яркий контраст. Он трогательно стремится к мудрости, результату гармоничных культур; например, к нашей мудрости. Осторожно, как бы она незаметно не привела нас к спокойной жизни, с наглазниками и наушниками, к летаргии, и не отняла у нас интерес к драме, к серьезным вещам, к великим поступкам, к авантюре… Если только события, рожденные самой жизнью, вскоре не нарушат нашего спокойствия и не выбросят нас из нашего удовлетворенного эгоизма на новый и опасный путь. Единственная возможность для нас удержаться в жизни, которая веет повсюду над миром неудержимым ураганом.

Возможно, эти времена уже наступили.

V

Необходимость общих планов и начинаний

1

Размышления по поводу Форда

…Когда соборы были белыми, сотрудничество было повсеместным.

Я выхожу с заводов Форда в Детройте. Будучи архитектором, я погружен в нечто вроде ступора. Если я принесу на стройку пачку из десяти банкнот по тысяче франков, из этого не сделают даже простой комнаты! Здесь за десять банкнот Форд выдает отменную машину, которую все знают. Современный форд усвоил все наиболее полезные завоевания автомобилестроения. Десять банкнот по тысяче – и всё это механическое волшебство ваше! У меня на стройке работают топором, киркой, молотком; пилят, строгают, шлифуют, худо-бедно подгоняют. C одной стороны – варварство, дикость, с другой – здесь, у Форда – новые времена. Я присутствовал при сборке автомобилей на конвейере: шесть тысяч машин в день! Если не ошибаюсь, по машине каждые сорок пять секунд. В конце ленты сменяют друг друга механики; один поспешно встает, садится за руль, жмет на педаль сцепления. Вы, затаив дыхание, думаете: «Не получится! Она не поедет!» Получается всегда. Так уж заведено. Сверкающий, безупречный, без единого масляного или жирного пятна, автомобиль проехал – и исчез. Он родился словно в мифологической эпопее – сразу взрослым! И отправился в жизнь!

В тот вечер я сказал в Академии Крэнбрука:

– Вот в чем драматический конфликт, тормозящий архитектуру, из-за которого такое «строительство» оказалось в стороне от путей прогресса. У Форда всё основано на сотрудничестве, единстве взглядов, единстве цели, полном совпадении мысли и действия. У нас, в строительстве, сплошные противоречия, враждебность, разногласия, расхождение взглядов, постановка противоположных целей, топтание на месте. За это мы дорого платим: строительство – это индустрия роскоши, а общество живет в берлогах. Или, если всеобщая экономика пожертвует последним ради строительства, это всё же приводящая в уныние ненадежность. И архитектурный продукт остается вне нового времени.

Я взял голубой мелок, начертил стрелку А и подписал: личная свобода.

Я взял красный мелок, начертил направленную в противоположную сторону стрелку В и подписал: коллективные возможности.

Архитектурное явление, к которому приложимы две эти противоположные силы, обездвижено. Паралич вызван взаимоисключающими целями.

Я продолжаю. Что это за фиолетовая стрелка С, указывающая в сторону? Символизируем ее классическим архитектурным ордером. Я рисую фронтон. Что здесь делает этот фронтон? Понятия не имею. Это воспоминание, воспоминание о деятельности, умершей уже две тысячи, тысячу или пятьсот лет назад. Но вот в чем жестокая правда: он есть во всем мире, этот знак лени, торможения, страхов – преграждающий архитектуре путь, ложно истолковывающий поступки, уничтожающий замыслы. Я ставлю три вопросительных знака, потому что ничего в этом не понимаю, потому что я прошу объяснения с тех самых пор, как занялся архитектурой. И я ни разу не получил ответа.

Моим трем стрелкам, расположенным вот так, конфликтно, недостаточно обездвижить архитектуру; они заставляют ее отступить.

Вспоминая о заводах Форда, я размышляю:

Архитектура? Строить жилища. Для кого? Для людей. Вот программа. Как отразить эту программу в доступной реальности? С помощью технологий. Строить планы. Планы, годные к реализации сегодня с имеющимися материалами и оборудованием и отвечающие основным нуждам человека (психофизиологической единицы). Где конкретно применить потенциальные возможности планов? На заводах, в бесчисленных мастерских, подлежащих суровому производственному контролю. Как вдохнуть смысл в эту революционную инициативу? Через архитектуру, выражающую дух времени. Новые времена настали.

Итак, на текущий день вырабатывается плодотворная доктрина:

А) программа;

В) технология;

С) заводы и мастерские;

D) архитектура и градостроительство.

Я снова берусь за мелки.

Рисую голубым большую стрелу с извилистой траекторией, символизирующую исследования, пробы, всегда тревожные первые шаги к изобретению – лицом к будущему, спиной к прошлому: личные разыскания и их самые неожиданные результаты.

Красным – такую же стрелу, траектория которой постоянно сходится с предыдущей: инициативы групп – больших или маленьких; взаимопомощь или взаимодействие – небольшое или гигантское; сотрудничество, кооперация, энтузиазм, священное исступление…

Затем синим – биологию (достоверность).

Коричневым мелком – технологии (достоверность).

Зеленым – экономику (достоверность).

Желтым – политику (инструмент точного и быстрого осуществления).

На сей раз архитектура вовлечена в синтетическое предназначение. Необходимое и достаточное сотрудничество построилось в ряды и движется вперед.

Пусть потоки, доселе противоречивые, соединятся в едином марше: личная свобода и коллективные возможности, в разумном сотрудничестве, и найдут уравнение равновесия.

Пусть призраки уйдут с дороги! Похороните их, могильщики, я вас прошу, похороните!

Опыт Форда, повторенный в тысячах производственных отраслях современного мира, это преподанный нам урок. Воспользуемся им. Пожалуйста, давайте работать на благо человечества.

2

Великое расточительство (доклад в Чикаго)

…«Мера наших поступков задана продолжительностью солнечного дня в двадцать четыре часа».

Основной аргумент, способный подтвердить перед американской аудиторией мои предложения по архитектурной реформе и реорганизации городов, заключается именно в том, что наш солнечный день был неверно использован. Что вследствие беспечности и ненасытной жажды денег, в деле градостроительства были приняты губительные инициативы. Работа – гигантское развитие городов – ведется лишь ради наживы, а не во благо людям. Только резкое изменение этой ложной ситуации способно принести основные радости. Именно внутри солнечного дня протяженностью двадцать четыре часа должно царить равновесие, должно быть установлено новое равновесие. Иначе никакой надежды на спасение!

Кругом (рис. 1) я обозначил сегодняшний солнечный день в США, как, впрочем, и в Европе.

Первый, восьмичасовой, сектор (А) представляет сон. Завтра, и послезавтра, и всегда день будет новым и свежим. Сектор В – это полтора часа, потерянные в транспорте – метро, поездах, автобусах, трамваях. Следующий сектор, С, символизирует восемь часов работы – то есть участие каждого в необходимом производстве. D – это снова транспорт, иными словами, упущенное время. И под конец (Е) – пять часов отдыха, семейный ужин, частная жизнь.

Какая частная жизнь? Не скажете ли вы мне, когда, в течение этого расписанного до минуты дня, этого повторяющегося из года в год и всю жизнь дня, человек, – это хорошо физически сконструированное животное, покрытое мускулатурой, которую питает кровообращение и система дыхательных путей, опутывает нервная сеть, – когда это существо, живущее благодаря своему сложному и хитроумному механизму, может сделать со своей собственной машиной то, что положено делать со всеми машинами: уборку, наведение порядка, ремонт? Никогда. Времени на это не предусмотрено! Места для этого не предусмотрено! Скажите мне также, когда и где это существо, в течение тысячелетий живущее по закону солнца, может подставить свой бледный остов под живительные лучи? Подобно подвальному растению, человек живет в темноте. Что он вдыхает? Вам это известно! Что слышит? Вам знаком изнуряющий шум современных городов. Что с его нервами? Увы! Они изнашиваются и никогда не восстанавливаются.

Я изображаю (рис. 2) неопределенный контур, включающий в себя мегаполис. В середине (М) – деловой центр. Производство, мастерские или завод? По глупости беспорядка или непредусмотрительности они располагаются внутри или вокруг. Этот мегаполис представляет собой огромный резервуар; в нем находятся два, три, пять, семь, десять миллионов человек! Его диаметр насчитывает двадцать, тридцать, пятьдесят, сто километров! Вы, американцы, побиваете все рекорды: мегаполисы Нью-Йорка или Чикаго имеют по сто километров в диаметре! Какое рассеяние! Зачем? Какая буйная фантазия разметала миллионы людей так далеко друг от друга? Для чего? Дело в том, что эти люди стремятся к химерической мечте – мечте о личной свободе. Потому что жестокость больших городов такова, что инстинкт самосохранения толкает каждого бежать, спасаться, стремиться к несбыточной мечте об одиночестве. Всеобщее требование: свобода. Их миллионы, тех, кто хочет снова ходить босиком по зеленой траве природы; кто хочет видеть небо, облака и синь; кто хочет жить среди деревьев – своих вечных товарищей в истории. Миллионы! Они идут туда, они устремляются, они приходят. Теперь все эти миллионы полагают, что их мечта погублена! Природа уходит у них из-под ног; ее место занимают дома с дорогами, вокзалами и бакалейными лавками.

Таких домов миллионы. Это города-сады (R), изобретение девятнадцатого века, одобренное, поддержанное, приветствуемое капитализмом. Города-сады, шлюзы на пути бурного потока растущей озлобленности. Эту гигантскую толпу, эти горы требований и протестов превратили в пыль, в инертный прах, рассеянный по ветру под небом: в человеческую пыль. Это привело к продлению существующего эгоистичного и неразумного социального положения.

На окраинах этих плохо построенных городов-садов – несбывшаяся мечта.

Когда люди приезжают туда в восемь часов вечера, у них уже отказывают и руки, и голова. Они молчат и уходят в себя.

Полностью разрушена коллективная сила – эта превосходная возможность действовать, этот рычаг энтузиазма – создатель гражданственности. Общество продолжает жить: расплющенное, ослабевшее, вялое. Сторонники городов-садов и виновники дезорганизации городов громко заявили: «Человеколюбие прежде всего: каждому свой садик, свой домик, своя надежная свобода». Ложь и злоупотребление доверием! В сутках всего двадцать четыре часа. Их не хватает. Они начнутся завтра, и так всю жизнь. Вся жизнь испорчена из-за извращения городского феномена.

Я снова рисую контур городского района (рис. 3). Снова помещаю там деловой центр. За эти двадцать четыре солнечных часа всё должно быть сделано: неистовое движение этих миллионов людей в их круге ада. Были созданы – я уже говорил – системы общественного транспорта региона Р или региона Х. Сначала железные дороги (S); жизнь в поездах: вокзал – вагон – вокзал. Потом метро (U); потом дороги (Y) – для трамваев, автобусов, автомобилей, велосипедов и пешеходов. Задумайтесь об этом: дорога проходит перед дверью каждого дома громадного, фантастического, безумного городского района! Не желаете ли, поразмыслив, осознать баснословные масштабы дорожной сети городского района.

А теперь зайдем в один из домов этого огромного района.

У вас в Америке, например, с комфортом дело обстоит гораздо лучше, чем у нас: электрический свет, газоснабжение в кухне, водоснабжение кухни и ванной, телефон. Сюда подведены все коммуникации. Подземные сети, которые и вообразить сложно, опутали весь обширный регион. Одна сеть на гигантскую территорию диаметром сто километров.

Отлично!

Кто за это платит?

Итак, вопрос поставлен. Кто за это платит?

Сначала вы мне ответите: «Но это как раз и есть работа нового времени, сама программа нашей промышленности и наших предприятий. Это изобилие».

Я преспокойно отвечу: Всё это пустая работа и больше ничего. Это никому ничего не дает, потому что эта свобода, о которой так страстно мечтали, эта природа, на штурм которой вы все двинулись, есть не что иное, как сотрясение воздуха и иллюзии – катастрофа незавершенного двадцатичетырехчасового дня.

Кто за это платит? Государство! Где оно берет деньги? В ваших карманах. Это чрезмерные и скрытые налоги, это непрямые надбавки на всё, что вы потребляете: бакалея, обувь, транспорт, театр и кино. Почему мы, во Франции, платим в Париже за литр бензина два франка десять сантимов, в то время как он обходится в двадцать пять сантимов, выгруженный на набережную в Гавре – всё оплачено: добыча в скважине, очистка, персонал и дивиденды акционерам.

Два франка десять сантимов! Я понял!

Я понял, что гигантское американское или европейское расточительство – дезорганизация городского феномена – составляет самое тяжелое бремя, давящее на современное общество. А не программа его промышленности и предприятий! Неверный план, основанный на ложных предпосылках. Говорите, свобода? Кроме шуток! Двадцатичетырехчасовое разрушительное рабство. Вот так-то!

Заключение. Я беру черный мелок и закрашиваю им половину сектора, обозначающего восемь часов участия в необходимом производстве, – черным закрашиваю четыре, – смерть. И пишу: «впустую». Поезда, пульмановские вагоны, метро, автомобили, дороги и все коммуникации, и администрация для этих служб, и обслуживающий персонал, и ремонтные службы, и полицейский, поднимающий свою белую палочку, – всё это нелепое расточительство нового времени. Ежедневно мы платим, вы платите за это четырьмя часами бесполезной работы. Ваши статистики говорят нам: «Правительство США взимает пятьдесят четыре процента с валового продукта». Таковы факты.

Доллар лишился своего ореола. Нет больше золотых потоков США. Испытав трагические последствия эйфории поставки вооружения, американцы на ощупь учатся быть реалистами; в чем же изъян системы, где новый путь? Они ожесточились, сражаясь за то, чтобы вырвать у расточительства жалкие гроши; жалкие гроши, чтобы выжить!

Полезная для общества продукция – это обувь, одежда, надежное и свободное от обременений снабжение, жилье (кров), книги, кино, театр, произведения искусства. Всё остальное – сотрясение воздуха: ураган над миром – великое расточительство.

Вердикт вынесен. Сделаем конструктивное предложение, наметим программу нового времени: переустройство городских районов, новая жизнь сельской местности.

В том же масштабе я рисую город нового времени (рис. 4). Он лишен пригородов. Современные технологии позволяют уменьшить потери площади за свет высоты. Город стал компактным, сжатым. Вопрос транспорта решился сам собой. Люди вспомнили о своих ногах. При наличии зданий высотой пятьдесят метров мы можем расселить на французском гектаре тысячу жителей, суперплотность. Здания покрывают всего двенадцать процентов поверхности земли; так что восемьдесят восемь процентов остаются для парков. Спортивные сооружения устраиваются прямо возле жилых домов. К самой границе города примыкают поля ржи, луга или фруктовые сады. Вокруг сельская местность; она входит в город, превращая его в «зеленый» (К). Город классифицирован по своим разнообразным функциям. Вокруг – сельская местность (L). Автомобили – ежедневные полтора миллиона автомобилей Нью-Йорка – это настоящий недуг, раковая опухоль. Автомобиль будет иметь ценность в выходные дни или даже каждый день, чтобы погрузиться в нежную зелень природы в двух шагах от дома.

Я заканчиваю; я очерчиваю новый круг двадцати четырех солнечных часов. Восемь часов сна (А); полчаса на транспорт (В); четыре часа продуктивного труда, необходимое и достаточное участие в производстве; механизмы вершат свои чудеса (С); полчаса на транспорт (D). И вот вам ежедневные одиннадцать часов свободного времени.

Великое американское расточительство позволило мне дойти до сути нынешнего времени, яснее разобраться в Европе, страдающей от подобного недуга. Я разобрался. Я понял.

Мои два показательных круга солнечных суток отчетливо и просто выражают прошлое и будущее. Этим одиннадцати часам свободного времени я хотел бы дать другой эпитет: истинный рабочий день в эпоху машинной цивилизации. Бескорыстный труд, без выгоды, самоотдача; поддержание хорошей физической формы – великолепное тело; устойчивая нравственность; этика. Свобода выбора рода занятий. Свободное участие личности в коллективных мероприятиях и действиях. Общество, задействованное всеми своими движущими силами: личное и коллективное в той правильной и пропорциональной мере, которая представляет собой механизм самой природы – напряжение между двумя полюсами. Масса находится между двумя полюсами; жизнь течет посредине, прямо посредине. Равновесие – это не сон, не косность, не летаргия и не смерть. Равновесие – это место сопряжения всех сил. Единодушие.

Вот что может прочесть урбанист в судьбе нынешних обществ.

Опираясь на такие индивидуальные основания, я сумел предложить своим слушателям в США серьезную реформу их городов: реорганизацию хозяйства их страны на благо людей.

Одновременно это и программа больших работ и, следовательно, спасение промышленности, которую необходимо вести к плодотворным целям.

Таким вырисовывается будущее.

Следовательно, надо забросить мир в будущее!

Вбросить людей в будущее!.. Сильные духом, возможно, пожелают исполнить свое предназначение. А что же остальные? Они содрогнутся всем телом.

Так что сильным духом пора заняться изобретением катапульты, чтобы запустить всё в будущее. Всё будет новым. Бросить людей в воду! Им придется плыть; они поплывут; и выплывут и таким образом достигнут нового берега.

Когда я возвращался из Америки на судне «Лафайет», мой сосед по столу сказал:

– Если бы, восстав из глубины веков, в современном Париже вдруг появились строители соборов, они наверняка бы воскликнули: «Как вы, с вашими разнообразными стальными сплавами – мягкими, твердыми, хромированными и прочими, вашим искусственным портландцементом или глиноземистым цементом, с вашими механическими подъемниками, перфораторами, экскаваторами, передвижными платформами и конвейерами, с вашими расчетами, вашим уровнем физической и химической науки, знанием статистики, динамики, как же вы, черт бы вас побрал, не создали ничего достойного и человеческого! Вы не делаете ничего, что озарило бы вашу жизнь! А мы из терпеливо обтесанных и пригнанных без цемента один к другому булыжников построили соборы!»

3

Плохо осведомленное правительство

Я ужинал и провел четыре часа наедине с мистером Берли у нашего общего друга, надежды американской архитектуры. Мы договорились посвятить эту встречу текущим проблемам градостроительства. Мистер Берли – один из пяти участников программы New Deal [117]. Когда рухнула американская экономика, эти представители профессорской элиты, ученые, эти пять пальцев руки Рузвельта, творцы управленческой революции, «технократы», безразличные ко всем политическим обстоятельствам, первыми предложили решительные меры! Затем пришли другие люди, другие архитекторы. Однако мистер Берли остался при Рузвельте и осуществлял связь между Вашингтоном и финансовым управлением Нью-Йорка.

Я уточнил свою позицию: я никогда прежде не занимался политикой; я ремесленник. Я черчу планы. Точка зрения изобретателя отличается от образа действий политика. Изобретатель погружается в поиски причины вещей и изучение отношений человека с его средой. Его предназначение: открывать, познавать и создавать. Искать и, следовательно, сомневаться. Совершенствовать и, следовательно, видоизменять. Политик осведомляется, делает свой выбор и претворяет в жизнь. Он использует другие силы. Он имеет отношение к гораздо более краткому уравнению, нежели изобретатель. Так, например, я объездил большую часть мира. Встречался с людьми в СССР, в Германии, в Италии, в США и во многих других местах с более спокойным ходом событий. Я имел возможность заметить, что самое гигантское начинание мира, США, не имеет разумного технического плана и этической убежденности. Подобное утверждение я сделал на основе состояния архитектуры и градостроительства. Нам предстоит тщательно вникнуть, доказать и – после серьезного рассмотрения – предложить руководителям планы.

В течение многих лет мне неоднократно случается встречаться с руководителями. Знаете что приводит меня в изумление? Это наблюдать – я всегда сужу через призму того, что связано с моей профессией, – безосновательность их сведений, шаткость их убеждений, их трагическую неспособность принять решение. Где у них обсуждаемый предмет? Какое он находит отражение в их разговорах? Едва намеченный, его вид обретает различные внешние грани, как зеркала, отражающие точки зрения. Они решают не ход и последствия самих объективных фактов; а стараются «избежать историй», либо «сыграть хорошую шутку» с Х из лагеря противников, либо доставить удовольствие своим родственникам или ближнему кругу. А как же меры? То есть реальные решения по существу дела и событий? Даже не пытаются! Тогда отпадет необходимость в вас! Будь они мэром города, депутатом парламента, министром или же народным комиссаром – они ищут дверь на выход – непременно почетный. Но не стараются прорубить, выкорчевать, привести в порядок проспект или магистраль, дорогу, ведущую в новые времена. Доля усердия строго пропорциональна необходимости «не быть вышвырнутыми за дверь». В СССР изобрели потрясающую формулировку: «генеральная линия». «Это соответствует генеральной линии»… «Это не соответствует генеральной линии»… Люди оказались ниже идеала, в некоторых обстоятельствах они низко пали. В архитектуре и градостроительстве, например, они позволили себе увязнуть, задохнуться в самых опасных и омерзительных зыбучих песках. Полный провал, предательство, пощечина всемирной сочувствующей элите. Чтобы утешиться, мы говорим себе: «Небольшая болезнь роста. Это пройдет!» А пока она протекает тяжело, эта небольшая болезнь!

Мистер Берли потребовал: «Поясните, поясните же!» Я излагаю положения «Лучезарного города». С карандашом в руке уточняю детали с помощью рисунков. Положения ясны, безупречны, отточены в течение пятнадцати лет. Мой собеседник пребывает в постоянном восхищении, затем вдруг раздражается; он следит за твердой линией доказательств; вместе со мной подмечает диапазон возможностей, раскрывающихся на перекрестке идей, на стечении обстоятельств. Этот человек столь чистосердечен, столь серьезен, столь исполнен чувства ответственности, что реагирует всеми нервами. Я безмятежно расположился в своей прозрачной и верной системе. А у него голова лопается от уже отданных приказов, приказов, которые предстоит отдать завтра, от необходимости принятия трудных решений через месяц, через полгода; каждое его действие меняет привычное, перемещает гигантские капиталы, обогащая одних, разоряя других. Положение опасное и безвыходное! Знаю я их, этих руководителей! Они все запутались донельзя! Мистер Берли прерывает меня: «Вот уж простите, но если бы я делал так, как вы говорите, то завтра…» и так далее.

– Мой дорогой мистер Берли, согласитесь, вы сейчас занимаетесь политикой. А я говорю вам о плане, об основной идее, о ее траектории, ее направлении. Вы артиллерист, который в нужную минуту подносит фитиль к пушке, но сама цель выстрела – это и есть план. Прежде всего, следует знать, куда вы стреляете. А уж потом подносить фитиль.

– Вы правы. Наша жизнь ужасна; мы задыхаемся, точно загнанный зверь.

– Страница перевернута; человечество покидает одну цивилизацию, чтобы вступить в машинную эру. Это революция, а не эволюция. Это незамедлительное переселение и полное размещение уже завтра. «Постепенные перемены» здесь не подходят. Своей непоследовательностью они тормозят наши начинания. Поймите: ваши американские города смертельно больны. Состояние вашего общества потревожено влиянием возрастающей и ставшей уже катастрофической денатурализации городского феномена. В эйфории prosperity (искусственной) ваши предприятия совершили самые чудовищные глупости. Расточительство в США непосильно: бессмысленное, бесплодное брожение. Ураганом проносятся доллары, они уже не попадают в карманы – а значит, в желудок, сознание или душу человека. Потребовалось всё остановить, пусть всё остановится! Мистер Рузвельт с достойной уважения энергией силится дать отпор предвестникам смерти; по всей стране он начинает огромные работы; чтобы победить трущобы, необходимо строить состоящие из пятиэтажных зданий кварталы новых городов. Программа строительства жилья в США отстает на пять миллионов квартир. Так вот, если города США будут перестраиваться на базе пятиэтажек, они обречены. Здесь кроется главная, принципиальная ошибка. Это я вам говорю как архитектор и градостроитель. Мы уже поняли, что протяженные города-сады были безумием; мы осознали, что небоскребы Нью-Йорка и Чикаго убили движение. Мы решаем – и с какой поспешностью! – что с пятиэтажками всё снова пойдет на лад. Я утверждаю, что с пятиэтажками автомобили не смогут ездить, а необходимый досуг машинной цивилизации не найдет ничего, абсолютно ничего, для своего развития: ни основания, ни местоположения. И что строить пятиэтажки – это приводящее в отчаяние отступление. И что подобная догма, спущенная сверху, влечет за собой трагическую ошибку. В тот самый миг, когда современное общество переживает великую метаморфозу, плохо осведомленное правительство принимает решения, противоречащие самой природе явления. Это вызывает тревогу.

Мистер Берли хотел отправить меня в Вашингон побеседовать с Рузвельтом. Как раз в США начинался предвыборный период. Предстоял целый год жестоких схваток, и в партии ощущалась неуверенность. Было неуместно в столь беспокойное время отвлекать мистера Рузвельта. План модернизации машинного общества требует тщательного исследования, размышлений, выводов – как бы революционны они ни были.

Мой небольшой опыт общения с представителями правительства подсказывает мне, что они не осведомлены. У них нет времени собирать информацию и размышлять. Если бы хоть один из них имел к этому склонность или талант – будь он даже в некотором роде Кольбером нашего времени, – уверяю, этого бы хватило. Человек образованный, обладающий твердыми убеждениями, увлеченный преодолевает препятствия. Он просвещает своих коллег, увлекает их своим красноречием. Всё дело в любви. Вот именно! Необходимо всем своим существом любить великую конструктивную идею, обладать свободой духа и умением отрешиться от доступных точек опоры, уметь созидать, смотреть вперед, возводить завтрашний день. И пусть те, кто оглядывается назад, превратятся в соляные столбы, как уже однажды случилось в Содоме!

А вот еще один из наших застольных разговоров на борту «Лафайета»: трудно вообразить себе столь несовместимых людей, ставших столь искренними друзьями. Искусный хирург, четкий и дерзкий (похоже, невероятно дерзкий), преисполненный сильной и суровой морали – канадец. Второй – француз, верующий католик, крупный промышленник, проявляющий себя типичным буржуа во всех своих реакциях, однако я заметил, что ему доступны любые фантазии, имеющие основой здравый смысл, а целью – альтруизм. Третий – архитектор и градостроитель, которого порой решительно уничтожают или внезапно восторгаются, восклицая: да вы поэт!

Мы разговариваем об СССР. Ничто в моих собеседниках не свидетельствует об их интересе к советским экспериментам. Оставаясь каждый при своем мнении, мы соглашаемся в том, что ничто не будет «новым», несмотря на чудесные плоды современных технологий. Что всё есть только неминуемые последствия. Но – и здесь наше соображение обретает смысл: первый шокирован СССР, второй совершенно не чувствует его привлекательности, третий, побывав там много раз, рассказывает о своих ощущениях.

Заключение рождается стихийное и единодушное, и является всеобъемлющим, полезным и единственно верным: теперь это общество СССР определяется знаком «плюс», а не знаком «минус».

Нашим подавленным и загнивающим под воздействием денег обществам необходимо вписать в самую глубину каждого сердца знак «плюс». Этого достаточно, это все. Это надежда. Надежды достаточно, чтобы дни стали лучезарными. Вот завоевание, которое нам предстоит совершить.

Обед на Сентерстрит в головном офисе полиции Нью-Йорка с супрефектом мистером Гарольдом Фаулером.

– Выходит, господин супрефект, именно на ваших плечах лежит в Нью-Йорке самый тяжкий груз: поддержание порядка в городе, неразрешимый конфликт уличного движения, гигиена.

– Господин префект руководит приемами в Ратуше, а в наших кабинетах проходит парад разношерстных городских несчастий.

– Полтора миллиона автомобилей ежедневно выходят на городские улицы, проложенные для верховой езды. Будьте любезны, передайте мне меню. Я бы хотел на спинке обложки нарисовать вам единственное возможное решение организации автомобильного движения в современных городах:

Если вы будете продолжать строить доходные дома с единственной центральной лестницей, обслуживающей две (или даже четыре) квартиры, то сможете расселить в них лишь очень незначительное количество жильцов.

В домах слишком много дверей; а поскольку автомобиль предназначен для того, чтобы подвозить к дверям дома, трасса будет проложена от двери к двери, в непосредственной близости, прямо возле домов. Дома окажутся на трассе, ограниченной с обеих сторон тротуарами. И пешеход будет привязан к автомобилисту: и тому и другому придется двигаться в одном русле: будь то четыре километра в час или сто, вперемежку. Буйное помешательство нашего времени.

Следует разделить участь пешехода и автомобилиста. Вот в чем проблема.

Поэтому нам надо строить дома на две с половиной – три тысячи жителей. С функционирующими днем и ночью лифтами и «внутренними улицами». Подобный конгломерат представляет «жилую единицу». Для нее отныне можно организовывать «общественные службы», являющиеся ключом нового домашнего хозяйства.

Если через одну дверь входят три тысячи жителей, вторая будет очень далеко. И так далее. Вот и решение! Перед дверью дома располагается паркинг для подъезда, отъезда и стоянки автомобилей. От ближайшей автострады к паркингу ведет подъездная дорога. Паркинги и автострады расположены на высоте пяти метров над уровнем земли. Само здание тоже приподнято на свайных основаниях на пять метров над землей. Отныне ничего больше не занимает поверхность земли; так что вся она на сто процентов отдана в распоряжение пешеходов, автомобили подняты в воздух; произведено разделение пешехода и автомобиля. Пешеход совершенно спокойно делает свои четыре километра в час, автомобиль свободно развивает скорость сто или сто пятьдесят километров в час…

Остается использовать один принцип: необходимость достигнуть достаточной плотности городских поселений.

На естественный феномен скученности, по определению предполагаемой городом, мы отвечаем крайне низкой плотностью поселений или городков: сто пятьдесят, триста, пятьсот жителей на гектар – и это безумие и «великое расточительство».

Я допустил суперплотность – тысячу человек на гектар. Двенадцать процентов поверхности земли застроено, восемьдесят восемь остаются свободными для парков, где расположатся спортивные сооружения – вот и решение проблемы необходимого досуга…

И возникает город, преобразованный в своем нормальном и гармоничном ячеистом состоянии, город для людей. Ужасный город пропал…

– Но выходит, надо разрушать города?..

– Милый мой, сейчас я изображу вам две метаморфозы, уже произошедшие с Нью-Йорком, и третью, которую еще предстоит совершить для спасения города.

До 1900 года город, каким он был всегда и везде, до механических скоростей. До 1935 года возникновение современных обстоятельств: покорение высоты. Небоскребы слишком маленькие, а домики остались у подножия небоскребов. Влияние современности на сердечный ритм домашинной эры. Такова сегодняшняя агония.

Третья метаморфоза требует как раз программы разумных работ по точным планам, в масштабе современности.

Милейший мистер Гарольд Фаулер, супрефект города Нью-Йорка, с восхищением и некоторым лукавством взглянул на меня. Он искренний человек; мы обменялись дружеским рукопожатием. Он вернулся к себе в Headquater противостоять гангстерам, туберкулезу, автомобильным авариям, пробкам и дикому количеству корыстных интересов. Назавтра я взошел на «Лафайет», чтобы вернуться в Париж, город под радостным небом, страдающий той же болезнью, что и Нью-Йорк. Тот город, в котором царит, возможно, еще большая неуверенность, потому что основная часть наших эдилов понятия не имеют о Манхэттене, феерической катастрофе, но одновременно лаборатории нового времени.

4

В чем состоит американская проблема

Нью-Йорк, декабрь 1935 года

«Дорогой мистер Стоуэл, вот статья, заказанная для мартовского номера вашего журнала ”Американский архитектор” за 1936 год. Написанная непосредственно в Нью-Йорке, она живо отражает сильные впечатления и надежды, которые я получил и ощутил во время своего первого визита в США».

Вот что я сказал по радио через три дня после приезда: из Карантина я увидел в утренней дымке город – обетованный, далекий, лазурный и перламутровый, с взметнувшимися в небо стрелами его небоскребов. Вот она, Земля Нового Времени, вот он, фантастический и мистический город: храм Нового Мира! Потом корабль вошел в район Уолл-стрит и двинулся вдоль доков. Я воскликнул: «Какая дикость и какая жестокость!» Но подобная сила, вырывающаяся здесь в жесткой геометрии беспорядочных призм не вызвала моего неприятия. Прибыв туда из Франции под конец ничем не примечательного 1935 года, я был исполнен доверия.

Я увидел небоскребы – зрелище, которое американцы перестали замечать, и к которому я, как все, тоже покорно привык через шесть недель. Три сотни метров в высоту – это событие в архитектуре; нечто из разряда психофизиологических явлений, нечто значительное. Это отдается в шее и ощущается сердцем. Вещь сама по себе прекрасная.

Однако рассудок тревожится. Я сказал: «Небоскребы Нью-Йорка очень маленькие». А New York Herald раздул из этого целое дело. Я объяснился. Небоскребы Нью-Йорка романтические: они проявление гордыни, а это серьезно. Вот еще одно доказательство: можно возводить здания высотой триста метров, где до самого верха будут превосходно перемещаться толпы людей. Но небоскребы погубили улицу и сделали город сумасшедшим. Они неразумны снизу доверху, к тому же совершена ошибка в правилах движения, представляющего теперь странную бессмыслицу. Мы обеспокоены тем, что власть могла согласиться и узаконить подобные постулаты. Однако последний небоскреб почти избежал ошибки и предвещает небоскреб будущего – разумный. Тогда нам уже не придется в смущении созерцать это новое явление архитектуры, и мы используем его, чтобы навести в Нью-Йорке порядок, привнести в него здравый смысл и великолепие.

Жестокость таится в самом городе. Прежде всего, признаем, и затвердим как урок, что принцип прокладки улиц ясен, удобен, прост, верен, человечен и совершенен. Мы прекрасно ориентируемся в Нью-Йорке, а Манхэттен великолепно раскроен. Но это относится ко временам верховой езды! Теперь же наступило время автомобиля; оно здесь, но его трагическое последствие таково, что движение транспорта по Нью-Йорку прекратилось!

Я и представить себе не мог бы столь бурного, решительного, простого и разнородного распределения земли в городе. Восемь или девять продольных авеню распределяют значимость земли по восходящей гамме от ужасной до роскошной. Манхэттен – эта рыба, распластавшаяся на скале, – ценится только по своему хребту; ее бока – это slums. Поперек остров можно за двадцать минут пересечь пешком, чтобы увидеть это зрелище контрастов. Но как можно рассчитывать, что здесь обнаружится смысл? Берега – ривьера, Ист-Ривер, Гудзон – недоступны. Море недоступно, невидимо. Разглядывая карту Нью-Йорка или его вид с высоты птичьего полета, вы думаете: «Это, действительно, наилучшим образом распланированный город мира». Так вот, всё это море, широкие реки и проливы невидимы, а потому благодать их красоты, их движения, их восхитительного сверкания в лучах солнца – всё это ни для кого! Нью-Йорк, этот огромный морской порт, для своих обитателей такой же «земной» город, как Москва! И эти великолепные участки земли, предназначенные, казалось бы, под застройку огромными жилыми домами с окнами, распахнутыми в пространство, эти территории производят удручающее впечатление: это slums!

При хорошо организованной работе городских властей можно было бы легко повысить престижность и доходность этих территорий, а полученная прибыль позволила бы заняться самим городом, который пребывает в жестокости и анархии. Чужака поражает, когда он слышит, что ощетинившийся небоскребами Манхэттен по всей своей площади имеет в среднем пятиэтажную застройку. Вы понимаете: пять этажей! Но это безусловные и проверенные статистические данные, позволяющие надеяться на план преобразования, который приведет город в порядок.

Небоскреб здесь – явление исключительно отрицательное: он убивает улицу и город, нарушает движение. Но главное, он людоед: он пожирает целые жилые кварталы вокруг себя; опустошает и разрушает их. Вот еще спасительные решения для планировки города. Небоскреб слишком мал, и он всё разрушает. Сделайте его больше, правильней и полезней. Он вернет городу огромную площадь, окупит разрушенную недвижимость, даст зелень и безукоризненное уличное движение. Тогда вся поверхность земли поступит в распоряжение пешеходов в парках, а автомобили окажутся в воздухе, на подвесных автострадах, исключительных автострадах с односторонним движением, позволяющих развивать скорость до ста пятидесяти километров в час и ведущих… попросту от одного небоскреба к другому.

Для этого необходимы многосоставные меры; без них никакого спасения! Однажды придется задуматься над этим, создать земельные кооперативы или объединения, или добиться желаемого административными, по-отечески властными мерами (со всей энергией отца семейства, который знает, что следует делать его детям).

Среди нынешних небоскребов теснятся большие или маленькие здания и дома. Чаще маленькие. Что делают эти домишки в грандиозном Манхэттене? Не могу понять. Это недоступно рассудку. Это всего лишь факт, вроде развалин после землетрясения или бомбардировки.

Другой урок – это Центральный парк. Взгляните, как привычно, естественно крупные отели и большие apartment-houses распахнули свои окна навстречу его благодатному пространству. Но Центральный парк слишком велик, и представляет собой провал среди домов. Это урок. Мы пересекаем Центральный парк, как no man’s land. Зелень, а главное, простор Центрального парка следовало бы преумножить и распределить по всему Манхэттену.

Нью-Йорк застроен в среднем пятиэтажными зданиями. Будь они всего лишь семнадцатиэтажными, он бы отвоевал три четверти своей земли: Центральный парк поступил бы во всеобщее распоряжение, возле домов можно было бы разбить парки, а в нижних этажах устроить спортивные комплексы. И люди жили бы в городе, а не в Коннектикуте! Но это уже другая история.

Это история ньюйоркца в его безумной погоне за воображаемым раем.

Это великая история США, и на ней стоит остановиться. Отныне мы говорим о Нью-Йорке, Чикаго и всех этих больших или малых городах, которые возникают по всей территории по той же схеме и в том же беспорядке и однажды – как знать? – станут другими Нью-Йорками и другими Чикаго.

Справедливости ради, прежде всего, признаем, что Чикаго имеет берег и чудесные подъездные дороги, drives, с роскошными apartment-houses, окнами, выходящими на озеро и парки. Признаем также, что в Нью-Йорке есть прекрасные многоквартирные дома и очаровательные виллы в отдаленных и труднодоступных пригородах.

И еще, что эти квартиры и эти виллы населены теми, «кому есть что сказать», и что эти люди – в основном – оставшись при своих (сохранив свои сбережения), полагают, что всё не так плохо. Я же думаю о толпах людей, которые по вечерам возвращаются в свои жилища, где нет рая. Миллионы людей, обреченных на жизнь без надежды, без отдохновения – без неба, без солнца, без зелени.

От имени всех этих людей я могу сказать, что всё паршиво! Но сейчас этим толпам нечего сказать. Как долго они будут молчать?

В Чикаго за drives находятся slums, прямо за ними, в двух шагах. И какие! Бескрайние территории, целый мир!

Попробуем вглядеться в иллюзию пригородов американских городов.

Манхэттен – это настолько враждебный основным человеческим потребностям город, что в каждом сердце живет мечта о побеге. Вырваться! Не растрачивать свою жизнь, жизнь своих близких в этой неумолимой жестокости. Увидеть кусочек неба, жить возле дерева, на краю лужайки. И навсегда бежать от городского шума и столпотворения.

Эта мечта миллионов материализовалась. Бесчисленные городские жители разъехались по воображаемой сельской местности. Отправившись туда, поселившись там, они ее погубили. Этот гигантский регион, так широко раскинувшийся вокруг города, превратился в пригород. И остался всего лишь мечтой, несбыточной мечтой о свободе, неосуществимым желанием стать хозяином хотя бы своей судьбы.

Такое положение вещей означает ежедневные многочасовые поездки в метро, автобусе или пульмановском вагоне. И утрату всякой коллективной жизни – этой жизненной силы нации. И существование с жалким подобием свободы: дверь в дверь с соседом, окно в окно, дорога перед дверью, небо, перечеркнутое соседскими крышами, и кучка чудом сохранившихся деревьев. (Я по-прежнему говорю здесь о тех, кто не сумел выпутаться, я говорю о большинстве, об огромном большинстве, составляющем гигантское население Нью-Йорка или Чикаго.)

На своих лекциях в Чикаго я пытался объяснить, что в этом и заключается губительное американское расточительство, основанное на новом неосознанном рабстве. Часы, потраченные на то, чтобы добраться до бесчисленных мест рассеяния, мелочь по сравнению с тем, что ежедневно теряет каждый человек в дополнение к продуктивному труду, чтобы окупить это злоключение! Ведь гигантские пригороды, дом за домом, эксплуатируют невероятную, запутанную сеть железных дорог, автострад, водопровода, газопровода, электро- и телефонных сетей. Кто за это платит, спрашиваю я вас? Мы, вы, каждый и ежедневно, отдавая три или четыре часа бесплодного труда, чтобы окупить эту бессмыслицу, положенные каждому из вас, чтобы «заниматься ерундой».

«Заниматься ерундой!» Чтобы отыскать редкое деревце, увидеть краешек неба на обочине дороги, опасно обстрелянной автомобилями. Тогда как вы могли бы иметь много деревьев, много неба, огромные просторы и мало автомобилей, если бы согласились вернуться в город, на Манхэттен, при одном условии: превратить Манхэттен – гигантскую и вполне достаточную территорию – в «Лучезарный город», то есть, город, предназначенный для необходимых и достаточных человеческих радостей.

Потому что Манхэттен достаточно велик, чтобы вместить миллионы жителей, деловых людей и служащих и предоставить им наилучшие условия, если привести его в порядок.

Порядок в Манхэттене может быть наведен путем общего повышения стоимости земли. Иными словами, из Нью-Йорка можно сделать самый гармоничный город в мире, дав заработать тем, кто примет участие в этом разумном действии, и дать радость жизни тем, кто проводит ее в рабстве бесплодного труда и скорбной иллюзии городов-садов.

Своим трудом американцы доказали, что они способны взяться за всё, когда работает счетная или денежная машина. Я же прошу, чтобы заработала мыслительная машина, то есть чтобы мы задумались об остром и гибельном состоянии Нью-Йорка и Чикаго (и прочих городов). Это даст возможность признать в них настоящую болезнь и найти действенное средство против нее. Американцы построили тоннель Холланда и эстакаду, которая проходит над путаницей индустриального района – заводами, железнодорожными путями, водой, автострадами и так далее. Они создали такое гармоничное и прекрасное сокровище, как мост Джорджа Вашингтона через Гудзон. Они проложили park ways, шоссе сквозь зеленые зоны (зачатки будущего города); наконец, они построили автостраду, возвышающуюся над доками на берегу Гудзона.

Более того, они запустили в ход лифты – то, чего мы в Европе еще не научились делать. Они построили целые кварталы apartment-houses, так прекрасно оборудованных, что они вмещают в разумно выбранных местах зажиточное население.

Итак, посмотрим:

Что же такое Манхэттен? Полуостров, окруженный водой и пространством, с полезным для здоровья климатом; территория длиной шестнадцать километров и шириной четыре километра (приблизительно). Площадью шестьдесят четыре квадратных километра или шесть тысяч четыреста гектаров. На основании тщательных, разнообразных, многократных и точных исследований я знаю, что в исключительных условиях благоденствия и радости на одном гектаре возможно размещение тысячи жителей. По положениям «Лучезарного города» это выглядит так: двенадцать процентов застроенной поверхности, восемьдесят восемь процентов под парки и спортивные сооружения, решительное разделение пешеходов и автомобилей, сто процентов свободной поверхности для пешеходов, спортивные комплексы в нижних этажах домов (что означает каждодневные спортивные занятия для всех), безграничные пространства перед каждым окном в шестьсот, тысячу двести футов, в каждом окне хоть ненадолго появляется солнце и так далее. Я знаю, что на Манхэттене можно расселить шесть миллионов жителей!.. Я уверен.

Когда Манхэттен заселят шесть миллионов жителей, вы сможете забыть о зависимости от своих автомобилей, убыточных railways [118], вы будете работать каждый день на три-четыре часа меньше, потому что вам не придется больше оплачивать расточительство городов-садов Лонг-Айленда, Вустера и Коннектикута.

Ваши автомобили на скорости сто – сто пятьдесят километров в час пересекут этот благоустроенный город – и через две или пять минут вы будете наслаждаться настоящей свободной сельской местностью, созерцать деревья, поля и раскинувшееся над вами со всех сторон небо. А дороги освободятся от навязчивых зеленых и красных огней светофоров, которые сегодня начисто убивают сам принцип автомобиля: скорость. Дорога будет свободна!

Чтобы преобразовать американские города, а главным образом – Манхэттен, следует, прежде всего, осознать, что основание для такого преобразования есть. Это сам Манхэттен, достаточно просторный для того, чтобы вместить шесть миллионов жителей.

Следует понять, подходят ли существующие условия для реализации мечты о личной свободе и природных благах, необходимых человеческой душе: небе, солнце, пространстве, деревьях.

Манхэттен обладает самыми чудесными очертаниями для воплощения в жизнь этих мечтаний – обширными и пустыми (да, пустыми, или почти) берегами. Просторным и свободным или бесплодным, а, следовательно, доступным для денег, центром между небоскребами Уолл-стрит и 34-й улицей: огромным пространством в самом сердце Сити, прекрасно подходящим для жилого квартала; жилой квартал должен занимать центр города. Здесь расположены мосты, станции метро. Придется сгруппировать слишком тесную сеть нынешних улиц в более крупные единицы. Такая сеть препятствует – повторяю: препятствует – любому решению проблемы автомобильного движения. Это легко сделать, когда знаешь, что сделать это необходимо.

Где взять средства для подобных изменений? Да они находятся в самом городе, они – сама жизнь города. Манхэттен покрыт зданиями, средняя высота которых – пять этажей. Понимаете ли вы, что в этом ключ к решению проблемы? Если вы в Манхэттене поместите по тысяче жителей на гектар, то в два, три или даже четыре раза повысите стоимость его земли. Прибыль пойдет на оплату расходов на весь комплекс подготовительных строительных работ и путей сообщения: сооружение пешеходных дорожек и автострад. Средства находятся в самой жизни города: Эмпайр-Стейт-Билдинг поглотил жизненную силу окрестных кварталов; разорил множество людей. Рокфеллер-центр сделал то же самое и, в свою очередь, разорил Эмпайр-Стейт-Билдинг. Деньги, о которых вы говорите, которые вы ищете, находятся в энергии самого города, в испытываемой городом необходимости жить с каждым днем всё лучше и лучше. Если в этой операции по спасению Нью-Йоркского региона будет царить беспорядок, разорение стихийно распространится на многих, а прибыль – по дьявольскому умыслу – на некоторых. Если эта мера будет воспринята как общественная польза, даже больше – общественное спасение – власть может управлять преобразованием и создавать всеобщее благо и богатство на основе разумного плана. Но необходим разумный план ячеистого пре-образования американских городов, всеобъемлющий согласованный план, который отвечал бы коллективным нуждам и обеспечивал личное счастье. В этом всесильная и благотворная роль власти: власти, берущей на себя принятие решений, как это делает ответственный отец семейства.

Остается признать, что жилье – это предмет основного, наиглавнейшего, почти безграничного потребления во всем мире и в США.

В большей части своего огромного тела Нью-Йорк – всего лишь временный город. Он будет заменен другим. Но надо, чтобы всё свершалось по законам и меркам преобразования, сообразного нуждам эпохи. Метаморфоза. В США это слово угнездилось в моем сознании. Развитие было относительно равномерным, хотя и очень поспешным, даже стремительным. Люди довольствовались колониальными blocs [119] времен гужевого транспорта и мелких поселений. Нью-Йорк и Чикаго в их нынешних габаритах несоразмерно огромны, не соответствуют сегодняшним реалиям, которые диктует нам космический закон солнца: двадцати четырем часам суток. Следует привести американские города (а также Париж, и Лондон, и Берлин, и Москву) к такой форме устройства, которая учитывала бы отрезок времени, предоставленный всем нашим начинаниям, всем нашим трудам, всем нашим деяниям: то есть время, которое проходит между восходом и заходом солнца (или, если вам так больше нравится, между двумя периодами сна). Но если жилье – это основной предмет потребления в США, необходимо срочно обратить внимание на реалии и возможности машинного производства. В США коэффициент себестоимости автомобиля относительно довоенной равен минус пятидесяти. Потому что производство было организовано с использованием чуда механизации. Коэффициент себестоимости строительства относительно довоенной плюс двести десять. Потому что мы не включили в эту огромную деятельность, важнейшую в стране, преимущества методов, которые могли бы победить чудовищную тяжесть труда рабочего. Я утверждаю, что современные технологии доказывают нам, что крупная промышленность может заниматься строительством. Что жилье может и должно быть произведено на заводе – на ныне простаивающих предприятиях, потому что в качестве программы у них сейчас только производство предметов бесполезного потребления – ненужных.

Жилье необходимо всем.

Оно должно строиться на заводе.

Города должны быть приведены к ячеистой структуре, чтобы дать новым предприятиям возможность массового и серийного производства, необходимого для функционирования механизмов.

Чтобы промышленность обнаружила: здесь ее настоящий рынок: в жилищном строительстве, Housing.

Необходимо положить конец чудовищному расточительству очень сильно и пагубно протяженных поселений.

Власти должны осознать, что их великая задача – городской статус США, создателя рынка промышленности и поставщика основных радостей для человеческой души и тела.

Пора также обратить внимание на последствия: на три-четыре часа рабочего времени меньше для каждого и ежедневно. Безработица? Вовсе нет! Освобождение от совершенно бесплодного участия в поддержании расточительства – гигантского расточительства американских поселений. Эти три или четыре часа никому ничего не приносили, они были данью безумию – бессмыслице.

Теперь о новых видах досуга. При наличии механизмов четырех часов продуктивного труда достаточно. Необходимы новые места – помещения и площадки – для этих новых видов досуга, чтобы они не возникали стихийно как новая судорога машинного общества. Следует благоустроить города и провести подготовку к этим новым свободным часам, полезным для культуры тела и духа.

Я предвижу американские механизмы и необычайное оснащение американской промышленности. Я предвижу правильный план, определяющий программу основного производства. Я предвижу прекращение рабства в США – в метро, автобусах, пульмановских вагонах и на автострадах – этих ежедневных часов, потраченных на ничегонеделанье. Я предвижу исчезновение этих ежедневных часов, которые требуются, чтобы дополнительно оплатить продукты законного потребления: обувь, одежду, хлеб, игры и развлечения – эти бешеные расходы чрезмерно растянутых городов. Я предвижу, как тяга к образованию завладеет умами, сформируется общественное мнение, возникнут желания, проявится воля.

Предложение

программы

для Всемирной

выставки

в Нью-Йорке

в 1939 году

И я предвижу, как власть, наконец, верно, коренным образом, глубоко и точно осведомленная о возможностях нынешнего времени (его технологиях и потребностях), осознает необходимость приступить к масштабной работе по преобразованию городов. Устанавливая законы, противопоставляя чрезмерным личным интересам безотлагательную необходимость общественной пользы, координируя движущие силы жизни, черпая из самой жизненной энергии городов пригодные мощности и направляя их туда, куда им следует идти и где они должны применяться: на службу человеку.

Человеку машинной эры, стоящему над своими механизмами, использующему их, заставляющему производить и осознающему эту властную потребность новой эры механизации: человеческое жилье, лучезарное, наполненное всеми достижениями прогресса, организации и плана, всего-навсего подчиненного самым глубинным потребностям человеческой природы, солнца, неба, пространства и деревьев – естественным радостям.

5

Ответы на вопросы анкеты

Lafayette, декабрь 1935 года.

Дорогой мистер Персиваль Гудмен [120], Ваша анкета касается самых твердых и требующих особого внимания основ неизбежного великого преобразования архитектуры и градостроительства.

Охотно отвечу на ее вопросы.

Анкета:

Полагаете ли вы, что будущее архитектуры в унификации плана и производства?

В случае положительного ответа на первый вопрос, означает ли это технологическую безработицу для архитекторов или открытое «наукой о жилище» обширное поле деятельности обеспечит всех работой?

Если имеется некая «наука о жилище», как, опираясь на эту науку, архитектор сможет подготовиться к своей работе? Полагаете ли вы, что существующая система образования хоть сколько-нибудь годится для решения новых проблем? Возможно ли между архитектором и другими специалистами более тесное сотрудничество, чем сейчас?

В случае отрицательного ответа: как, по вашему мнению, сложится будущее архитекторов и архитектуры?

Считаете ли вы, что при всем почтении к архитектуре, основной вопрос, который следовало бы задать: «Какая экономическая система одержит верх?» А если так, то при какой экономической системе возможно наибольшее развитие архитектуры?

Вопрос первый

Полагаете ли вы, что будущее архитектуры в унификации плана и производства?

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Герои бывают разные: кто-то мир спасает, а кому-то достаточно, чтобы в его лесном хозяйстве были тиш...
Как мало мы порой знаем о близких нам людям… Вот и герой этого рассказа не знал о своей горячо любим...
Перед читателем необычный документ нашего времени: послание от Бога – своеобразная программа духовно...
Эта книга – самый быстрый способ войти в мир криптовалют и начать ими пользоваться.Вы хоть раз спраш...
Серия книг «Основы Науки думать» посвящена исследованию того, как мы думаем, как работает разум.Как ...
В серии "Сказки для тётек" есть и обычные люди, и (можете посмеяться!) инопланетяне. И умные, и не о...