Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой Вейнер Эрик

Великобритания

Счастье — рабочий процесс

Пару лет назад в скучном английском городке под названием Слау прошел необычный эксперимент. Эксперимент, как и все великие эксперименты нашего времени, был сделан для телевидения. BBC выделили шесть «экспертов счастья» и отправили их погулять по городу Слау, в надежде «изменить психологический климат» места.

Когда я впервые услышал эту фразу, я был крайне заинтригован. До меня дошло, что я проглядел важный компонент в уравнении счастья: изменения. Я колесил по всему земному шару, ища счастливые места, даже посетил наименее счастливое место, но все время при условии, что эти места статичны, неподвижны. Они были либо счастливыми, либо нет. Но, конечно, места, как и люди, меняются. Может быть, не так сильно, может быть, не так часто, но, конечно, это происходит. Здесь была преднамеренная, амбициозная попытка взять несчастное место и сделать его счастливым или, по крайней мере, счастливее. Возможно ли это?

Когда я приезжаю в лондонский аэропорт «Хитроу», меня радует мысль о том, что Соединенные Штаты и Великобритания связаны «особыми отношениями», как Уинстон Черчилль назвал это. Мне всегда нравилось это выражение, оно звучит по-приятельски ласково, выделяясь на фоне стального жаргона международной дипломатии.Я действительно чувствую себя особенно, нехарактерно спокойно, подходя к контрольному пункту иммиграционной службы. Весь вид таможенника, его одежда — все внушает спокойствие. Вместо полицейской или военной формы, британские иммиграционные чиновники ходят в рубашках, как если бы вы посещали коктейльную вечеринку и они были в роли хозяев.

Я вручаю человеку в пиджаке свой паспорт, полагая, что это не займет много времени.

— Какова ваша цель посещения Великобритании?

— Я делаю исследования для книги.

— Что за книга?

— О счастье.

До сих пор он просто поглядывал на мой паспорт, но теперь он смотрит мне прямо в глаза. Это недружелюбный взгляд.

— Счастье?

— Да сэр.

— В Великобритании?

— Э-э, да.

Ясно, что моя история неправдоподобна. Возможно, она звучит надуманно для него. Он засыпает меня вопросами.

Как долго я буду находиться в Великобритании? Кто принимающая сторона? Это британец или американец? Террорист ли я? Ну ладно, последний вопрос он не задал, но это подразумевалось. И, наконец, через двадцать минут допроса, только тогда, когда я уже начинаю опасаться обыска, он неохотно ставит штамп в мой паспорт.

— Подозрение счастья в нашей крови, — сказал английский писатель-путешественник Э.В. Лукас. Или, как один британец сказал мне, «мы не делаем счастье». Нет, это правда. Жесткая верхняя губа может пригодиться, когда на тебя обрушиваются немецкие бомбы, но она мешает хорошей улыбке.

В Великобритании счастливых людей мало, и они подозрительны. Если вы в Англии и, не по своей вине, обнаруживаете себя необъяснимо радостными, не паникуйте. Сохраняйте спокойствие и прислушайтесь к советам английского юмориста Джерома К. Джерома: «Не показывайте [ваше счастье], но ворчите вместе с остальными». Для британцев счастье — трансатлантический импорт. Под «трансатлантическим» они имеют в виду американский. Под «американским» они подразумевают глупый, инфантильный вздор. Конфетти.

Я выхожу из терминала в тоскливый Лондон и беру такси, чтобы посетить моего друга Роба и его жену Нэнси. Роб, как вы помните, — американец, человек из придорожного кафе. Он вернулся в Лондон, работая в качестве «иностранного» корреспондента в своей собственной стране. Это кажется мне правильным. Нет никого более подходящего, чем Роб — одновременно инсайдер и аутсайдер, чтобы объяснить Британию американской аудитории.

Роб говорит на обоих языках.

Дом Роба красивый и уютный, источает то очарование изношенности, которое присуще Англии. У Нэнси «правильное» английское воспитание. Это означает, что она хронически вежлива, печет свой собственный хлеб и нагревает тарелки в духовке. Впрочем, ей, как и ее мужу, не совсем комфортно в английской коже, и пара убегает в Америку при каждой возможности.

Мы сидим втроем за бутылкой вина, и, как неизбежно случается, когда британцы и американцы собираются вместе, разговор переходит к различиям, которые связывают и делят нас из-за общего языка, но не сразу бросаются в глаза.

— В Америке, — говорит Нэнси, — каждый разговор проходит так, как будто он может быть вашим последним на Земле. Ничто не сдерживает. Я всегда хочу сказать: «Мне очень жаль, но я только что встретила вас. Я вас не знаю. Я действительно не готова слышать о вашей гистерэктомии».

Нэнси, впрочем, на самом деле никогда не так говорит. Это было бы оскорбительно, а англичане пойдут на многое, чтобы не задеть кого-либо, в любое время и в любом случае. Нэнси считает, что эта английская выдержка встречается с дезорганизующим американским красноречием.

— Здесь люди отрезали себя от счастливого маленького центра, — говорит она. — Я однажды стояла в очереди в галерее Тейт, и я начала общаться с людьми, ну вы знаете, обычная болтовня. «Ужасная очередь, не правда ли?» — сказала я. Но никто ничего не ответил. Они просто смотрели на меня, как на сумасшедшую. В Великобритании мы не хотим беспокоить никого. Когда кто-то умирает, мы не звоним родственникам со своим сочувствием, потому что мы боимся побеспокоить их. Мы не хотим быть слишком громкими, слишком похожими на американцев.

Быть слишком американцем, или американцем вообще, едва ли не самое худшее, что может случиться с британцем. «Американский» является синонимом несдержанности, нетактичности и собачьей искренности. Американцы покупают книги по самопомощи, как будто их жизнь зависит от этого. Британцы, как правило, этого не делают.

Такой шаг рассматривается как признак слабости. Один британец язвительно заметил, что, если его соотечественники и создали какую-то книгу о самопомощи, это было бы что-то вроде «Я не очень в порядке, как мне стать еще больше не в порядке?».

Для англичан — жизнь не о счастье, а о том, как выкарабкаться с наименьшими потерями. В этом смысле они похожи на древних ацтеков. Когда у ацтеков рождался ребенок, священник говорил: «Ты рожден в мир страданий; страдай и терпи». Существует что-то благородное в этом отношении, тихом страдании. Правда, цивилизация ацтеков погибла много веков назад, оставив лишь несколько развалин, которые ныне топчет толпа загорелых американских туристов. Но не берите в голову. По крайней мере, у них была благопристойность не скулить о своей гибели. Вы должны уважать это в умирающей цивилизации.

В этот момент Роб перебивает разговор, питаемый стремлением, как я подозреваю, защитить свою родину. Англичане, заявляет он, обладают «латентным счастьем». Оно где-то там, скрытое глубоко в их недрах. Вы просто не можете его увидеть. Или почувствовать. Или услышать. Или обнаружить его любым способом, известным человеку. Но оно там, уверяет меня Роб.

В том же году, когда Томас Джефферсон написал о «стремлении к счастью» в Декларации независимости, в Лондоне Джереми Бентам, молодой, несчастный адвокат (бывают ли другие?) написал свой трактат о «наибольшем количестве счастья для максимального числа людей» и начал работать над своим «измерением счастья».

Философия Бентама утилитарна, ей не хватает фанатичного оптимизма, который так смакуют американцы. Как и сами британцы, утилитаризм является практичным и лишен какой-либо приторности. Но цель одна и та же: счастливая нация, латентно или иным образом.

Я решил посетить Джереми Бентама. Он проживает в университетском городке Университетского колледжа Лондона. Здания все старые и царственные. Они похожи на собор с классными комнатами. Бентам находится в одном из этих зданий, но в каком из них?

Я нахожу информационный стол с молодой блондинкой за стойкой.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да, я хотел бы видеть Джереми Бентама.

— У вас есть приглашение?

— О, нет, он давно умер.

Ее глаза расширяются.

— Я сожалею, что не могу помочь вам, сэр, — говорит она, очевидно, вычисляя, был ли я безобидным или опасным психом.

— Нет, вы не понимаете. Он умер около двухсот лет назад, но он все еще в университетском городке.

Опасный псих. Она собирается вызвать охрану, когда аспирант вмешивается в мою защиту.

— Вы ищете иконку, — говорит он.

— Что?

— Значок.

То есть, получается, так теперь называют мертвого Джереми Бентама. Аспирант указывает мне на другое здание, и там я нахожу его, спокойно сидящего в углу.

Он хорошо выглядит для своего возраста.

Он сидит на деревянном стуле той же кафедры, где он писал свои документы о счастье, и в той же одежде, которую он носил, когда он умер в 1832 году: черный жилет и куртку, плетеную шляпу. Под одеждой его настоящий скелет. Это последняя воля Бентама.

Бентам любил хороший философский стеб, и он не понимал, почему это может быть неуместно в смерти. Его воля включала следующие инструкции: «Если это должно произойти, то мои друзья и другие ученики должны иметь возможность встретиться… с основателем самой большой системы счастья… транспортироваться в помещении, в котором они встречаются». В этот день, по слухам, Бентам находится на всех заседаниях института, где он включен в список «присутствует, но не участвует в голосовании».

Для Бентама счастье было математическим выражением, и он провел нескольк лет тонкой настройки своего «измерителя счастья» — чудесно обезоруживающий термин. Я, например, никогда не связывал цифры и блаженство.

Это простая арифметика, впрочем. Сложите приятные аспекты вашей жизни, а затем вычтите из них неприятные. В результате получится ваш общий уровень счастья. Те же расчеты, Бентам верил, могут применяться к целой нации. Каждое действие, которое правительство приняло, каждый принятый закон следует рассматривать через призму «всеобщего счастья». Бентам, например, рассуждал, что дать десять долларов бедному — это больше, чем дать десять долларов богачу, так как бедный человек получит больше удовольствия от подарка.

Теория Бентама интригует, но не внушает благоговения. Например, он качественно не отличал одно удовольствие от другого. Удовольствие от того, чтобы перевести старушку через улицу, было для него на одном уровне с удовольствием садиста от избиения той же самой старушки. Для Бентама удовольствие было удовольствием, и только.

Другая ловушка: утилитаризм заинтересован только в создании счастья для большинства людей. Это связано со счастьем толпы, а не страданием тех немногих, что хорошо, если вы достаточно удачливы, чтобы быть среди счастливого большинства, но не так хорошо, если вы окажетесь среди небольшой группы неудачников.

В Великобритании до сих пор сохраняются Бентамские тенденции, готовность принять вмешательство государства в жизнь людей для общего блага. Англичане с удовольствием платят за лицензию на BBC для каждого телевизора, которым они владеют. Мэр Лондона Кен Ливингстон недавно ввел плату за въезд в центр Лондона в часы пик на автомобиле. Это классический утилитаризм.

Сравнительно небольшая категория водителей, стремящиеся попасть в центр Лондона, оказалась намного менее счастлива, в то время как подавляющее большинство лондонцев стали немного более счастливыми. Теперь Нью-Йорк взял на вооружение идею запрета на въезд в центр города, хотя это оказалось более спорно, чем в Лондоне. Это неудивительно. Американцы менее утилитарны, чем англичане.

В эти дни разговоры о счастье выскакивают повсюду в Британии. «Мы должны думать не только о том, как помочь людям набить карман, но и о том, как положить радость в их сердца». Эти слова были произнесены не каким-то американским представителем или крайне левым политиком, а лидером британской консервативной партии Дэвидом Кэмероном, человеком, который стремился в офис премьер-министра.

Говоря об этом, давайте не будем забывать о бывшем премьер-министре Тони Блэре, самом оптимистичном, склонном к счастью английском лидере, которого когда-либо знали. Блэр обладал ожесточенным оптимизмом, который граничил с американским. Для начала Блэр улыбался, чего его предшественники гордо избегали. Блэр был заинтересован в формирующейся науке о счастье и носился с идеей применения этой теории в политике. В 2002 году его подразделение провело семинар «удовлетворенность жизнью». Некоторые из них (не Блэр) назвали эту группу Департаментом счастья.

Группа опубликовала аналитический документ, где они просто предложили способы, которыми правительство может форсировать национальное счастье. Среди предложений: индекс счастья, сродни Валовому национальному счастью Бутана; преподавание «навыков счастья» в школах; обнадеживающий «баланс работы и личной жизни»; и введение более высоких налогов на богатство.

Последнее предложение, как вы можете себе представить, привлекло наибольшее внимание. Понятие высоких налогов как пути к счастью было впервые предложено британским экономистом Ричардом Лейардом. Богачи, как утверждает Лейард, подстрекают зависть в других странах, порождая своего рода «социальное загрязнение окружающей среды». Таким образом, Лейард предлагал так же, как мы взимаем плату с промышленных загрязнителей, взимать дополнительную плату с генераторов зависти. Не удивительно, что эта идея встретила определенное сопротивление. «Осторожно, бригады счастья!» — кричали типичные заголовки. Другие задавались вопросом, почему богатые должны быть наказаны только потому, что некоторые люди не могут усмирить свою зависть.

Либертарианцы пошли дальше: бюрократы не могут починить дороги, как они собираются сделать нас счастливыми? Кроме того, основные факторы, которые определяют наше счастье, — дружба, секс, доверие — в значительной степени вне контроля правительства в любом случае. Я с пониманием отношусь к этим проблемам, и я не защищаю идею Департамента счастья в любом правительстве, но давайте не будем забывать, что бизнес любого правительства — это счастье граждан. Каждый раз, когда оно предлагает налоговые льготы для супружеских пар, или вводит мандат на ношение ремней безопасности, или стремится к увеличению валового внутреннего продукта, оно сует нос в наше счастье. Кроме того, какова роль правительства, если не сделать гражданское население счастливее?

ВBC выбрали Слау не случайно. Пригород Лондона, стоящий на траектории полета в аэропорт Хитроу, является, одним словом, квинтэссенцией Великобритании. Само название — проблема. Слау означает «топь», буквально, грязное поле. Джон Баньян писал о «топи уныния» в книге «Прогресс пилигрима». В 1930-е гг. Джон Бетжеман написал стихотворение о Слау:

Очень неприятно. До сих пор жители Слау морщатся, когда кто-то упоминает это стихотворение. Репутация города как яркий пример тихого отчаяния укрепилась, когда ВВС решили снять свое шоу в Слау.

Негласным предположением являлось то, что если эти шесть экспертов могут сделать Слау счастливым, то они могут сделать любое место счастливым. Сериал вышел в эфир раньше, чем я прибыл в Великобританию, поэтому я купил DVD-диски, сел в гостиной Роба и начал смотреть «Сделай Слау счастливым». На заставке показан город с высоты птичьего полета: «столь оклеветанный город Слау», грустно говорит рассказчик.

Зрителям представляют экспертов счастья, среди них и мужчины, и женщины. Рассказчик, закадровый голос, объясняет эксперимент. Эксперты счастья отобрали пятьдесят добровольцев в Слау. Они будут проходить двенадцать недель интенсивного обучения «счастья». Затем они будут распространять вирус счастья по всему городу, тем самым изменяя «психологический климат Слау». Неплохая идея, по крайней мере.

Это должно быть интересно. Я наливаю себе бокал вина и откидываюсь в кресле. Первая задача состоит в том, чтобы найти добровольцев — жителей города, которые примерно так же счастливы, как большинство британцев, так сказать, справедливый середнячок «температуры счастья». Уровень оказывается значительно ниже счастливейших швейцарцев и датчан, но ощутимо выше, чем у молдаван.

Упражнения, направленные на то, чтобы повысить уровень счастья, выглядят надуманными или неловкими. Или американскими. Вот жители Слау держатся за руки. Они обнимаются друг с другом. Они обнимаются с деревьями. Они выполняют то, что называется природным танцем. Они занимаются тай-чи. Они занимаются йогой. Они смеются бесконтрольно. Они погружаются в камеры сенсорной депривации.

Они танцуют в коридорах супермаркетов.

Я нажимаю кнопку паузы. Я не могу больше. Не могу наблюдать за тем, как британцы разливают свою инертность, это как смотреть на слона в посудной лавке. Вы знаете, что происходит, это должно происходить, но это шумно, неудобно, это ад, и вы не можете не задаться вопросом: «Правда ли, что я действительно должен это смотреть?»

Глубокий вдох. Я беру пульт дистанционного управления. Нажимаю. Каждому из пятидесяти вручается манифест счастья. Он содержит десять довольно простых советов, таких, как «не забывайте звонить близким», или «молитесь почаще», или, мой любимый, «сократите просмотр телевизора вдвое». Иронию о том, что сам манифест является частью телевизионной программы, похоже, понимали все участники.

В одной из серий несколько человек из пятидесяти на лимузине приезжают к победительнице лотереи. Они говорят ей, что — сюрприз! — ее жизнь не стала счастливее, только более удобной. Ее брат недавно умер, и она говорит, что она бы с удовольствием отдала каждый доллар ее выигрыша в лотерею, чтобы вернуть его обратно.

Щелчок. Другая серия. Один из экспертов счастья, зубастый психолог по имени Ричард Стивенс, пылесосит пол с маниакальным взглядом под веселую музыку. «Вы можете пылесосить с заботой и любовью», — говорит один пятидесяти подопытным, которые смотрят на него недоверчиво. Это как восьмидесятитрехлетний старый Рекс Барроу, который говорит, что ему «многое предстоит сделать» в жизни. Я не думаю, что он имеет ввиду пылесосить, хотя я могу ошибаться.

Одним из наиболее интересных опытов была «кладбищенская терапия». (Опять смерть вторгается в книгу о счастье.) Стивенс организовал поездку на местное кладбище, чтобы участники могли осознать, что «мы все в конечном итоге умрем, но на данный момент мы живы». Некоторым из участников упражнение и вправду поднимает настроение. Другие считают его жутким. Одна женщина расплакалась.

И, наконец, самый ответственный момент. Двенадцать недель закончились. Пришло время проанализировать, повысился ли уровень счастья пятидесяти добровольцев, изменился ли психологический климат этого столь оклеветанного города. Во-первых, необходимое драматическое напряжение: кто-то обнимается, кто-то плачет, кто-то напевает. Стивенс, повесив очки на переносицу, рассматривает данные, в то время как остальная часть экспертов счастья смотрит в ожидании. Конверт, пожалуйста. А также… это огромный успех, Стивенс заявляет. Пятьдесят добровольцев повысили уровень счастья на 33 %. Стивенс никогда не видел ничего подобного. Группа начала с уровня счастья Китая. Теперь они превзошли даже Швейцарию и Данию. Если бы Слау был страной, то это была бы самая счастливая страна в мире. Разливают шампанское, звучит тост: «За то, чтобы увеличилась счастье во всем мире». Слушайте, слушайте. Давайте чокнемся.

Это телесериал «Сделай Слау счастливым». И, как мы знаем, любые совпадения между сериалами и реальностью случайны. Я не могу не задаться вопросом: разве эти эксперты действительно изменили психологический климат Слау или же они просто порадовали пятьдесят его жителей на некоторое время?

Я звоню Ричарду Стивенсу. Он разговаривает на удивление резко, почти грубо, и совсем не кажется мне радостным любителем обнимать деревья, как по телевизору. Может быть, у него плохой день.

Даже эксперты счастья иногда ощущают блюз. Впрочем, он согласен со мной встретиться. Он одет в белую рубашку и джинсы. Он подозрительно загорелый. Загар — это неестественно в Великобритании. Этого просто не бывает. Для этого требуются либо солярий, либо самолет. Стивенс объясняет, что дело в последнем: он только что вернулся с пляжного отдыха в Индии. Я молча удивляюсь, почему он был настолько раздраженным по телефону. Его квартира безупречная, светлая и просторная.

В углу фортепьяно, а над ним — картина женщины, стоящей рядом с молодым Биллом Клинтоном.

Стивенс объясняет, как он наспех собрал свой «набор инструментов счастья» из различных источников: буддизм, эволюционная психология, новая школа позитивной психологии, латиноамериканские танцы. Он и другие эксперты счастья встретили много препятствий, которые необходимо было преодолеть. Во-первых, городской совет Слау не приветствовал их инициативы, и, честно говоря, я не могу винить их. Их пинали под зад много раз в прошлом, и они не собирались подставляться снова, даже для BBC.

Стивенс объясняет, что какие-то упражнения подошли лучше, другие — хуже. Принять естественный танец оказалось сложнее. Он слишком чувственный для среднего британца. Лучше были приняты йога и смехотерапия. Люди собирались вместе и смеялись, без подсказок, шуток или юмора любого рода. Идея заключалась в том, чтобы вызвать физиологическую реакцию и распространение заразительного смеха. Полностью иррациональные смехоклубы появились в Индии. Я попробовал это однажды в Бомбее. Мы собрались в парке рано утром и встали в круг. Под руководством кардиолога по имени Мадан Катария мы начали смеяться, просто так, не имея абсолютно никаких оснований. Это сработало. Я не мог удержаться от смеха. Я смеюсь сейчас, когда я повторно воспроизвести событие в моем сознании. Совсем не по-британски.

Они предпочитают, чтобы их основной курс смеха служил аперитивом юмора.

Я спрашиваю Стивенса, возможно ли, учитывая достаточное количество времени и ресурсов, реально изменить психологический климат места. Он, почти не думая, отвечает, что уровень счастья, без сомнения, упорно стабилен.

— Я полагаю, что это возможно, — говорит Стивенс. — Есть многие вещи, которые я хотел бы сделать — работу со школами, например, создать чувство общности.

Достойные цели. Ни одна из них не подойдет для хорошего телешоу.

Стивенс убеждает меня поехать в Слау и оценить результаты самому. Меня немного пугает эта идея. После моей последней поездки в несчастливое место, Молдову, я был подавлен еще в течение нескольких недель после этого. Я боюсь, что Слау может отправить меня еще глубже в пропасть.

Для того чтобы укрепить свой дух, я встречаюсь с Тимом Лебоном, «консультантом философии». Он использует учение древних, чтобы помочь людям двадцать первого века решить их проблемы. Проблемы в отношениях? Непонимание с боссом? Тим окунается в глубокий колодец философии Аристотеля или Платона, или, если он чувствует себя достаточно амбициозным, Ницше.

Тим слышал о моих поисках счастливых мест и о разговоре с иммиграционной службой Хитроу, которая задалась вопросом, что, черт возьми, я делаю в Великобритании. Мы встречаемся в одном из самых счастливых британских учреждений: местном пабе. Он называется Queen Boadicea. Здесь дымно, многолюдно и уютно. Нам удается занять диван и заказать пару пинт пива.

У Тима есть несколько клиентов. Все иностранцы. Англичане не прибегают к терапии, философской или любой другой по той же причине, по которой они не покупают книги по самосовершенствованию. Это рассматривается как слабость. Тим рассказывает мне историю. Он пошел в местную библиотеку в поисках американской психологической книги под названием «Меняющиеся навсегда». Ближайшее по смыслу, что он смог найти, это книга об английском этикете.

Британский горе-терапевт. Даже друзья Тима не понимают, чем он зарабатывает на жизнь. Незнакомцы прямо-таки тревожились. Они в ужасе отшатывались, как будто он признавался в педофилии. Или в том, что он американец.

С одной стороны, я понимаю их скептицизм. У меня было много опыта с психологами, и я не могу сказать, что это сделало меня более счастливым. В то же время в Британии мне все же непросто. Никто ни разу не пожелал мне здесь «хорошего дня». Я получаю отчетливое впечатление, что они не хотят, чтобы у меня был хороший день, или, по крайней мере, их это не волнует. Может быть, здесь есть затаенное тепло, подземный канал человеческой любви, но если он и есть, то он зарыт очень, очень глубоко.

Я чувствую жалость к британцам, лишенным благотворных преимуществ промышленного комплекса самопомощи. Разве это не есть то, что мы можем сделать для этих печальных душ? Возможно, это план Маршалла нового времени. Я представляю себе самолеты, полные книг и компакт-дисков Дипак Чопра и Уэйн Дайер и разбрасывающие их над английской сельской местностью. Небольшие парашюты замедляют их спуск на землю, конечно, ибо нет ничего более болезненно ироничного, чем получить по голове книгой Дипак Чопра и потерять сознание. Акустические системы могут транслировать Марианну Уильямсон в метро. Да, это был бы другой блицкриг, хотя на этот раз бомбы были бы дружественными, полезными нагрузками славного самообновления.

Тим также преподает курс позитивной психологии, но он не является его истинным последователем. Иногда он говорит мне, люди выбирают не быть счастливыми, и это нормально. Фрейд умер от рака недалеко от этого паба, но он отказался от морфина. Он хотел продолжать работать и не хотел, чтобы его разум был затуманен. Если вы считаете, что удовольствие, или, по крайней мере, отсутствие боли, является высшим идеалом человека, то в решении Фрейда не было никакого смысла. Но счастье, как Тим видит его, это больше, чем просто непрерывный ряд приятных моментов, и это точка, в которой чувствует промахи движения положительной психологии.

Тим также находит сомнительным акцент позитивной психологии на оптимизме. Оптимизм замечательная вещь, но не всегда. Тим приводит мне пример. Допустим, вы находитесь в полете, и возникает проблема: двигатель загорелся. Хотите ли вы оптимистичного пилота за штурвалом? Может быть, но то, чего вы действительно хотите, это мудрый пилот. Мудрость рождается из многолетнего опыта.

— Часть позитивной психологии говорит нам о положительности, но иногда смех и клоуны не подходят. Некоторые люди не хотят быть счастливыми, и это нормально. Они хотят жить осмысленной жизнью, а это не всегда то же, что и счастливая жизнь.

Я не могу с этим поспорить. Тим, я понимаю, аккуратно сочетает в себе американский оптимизм и британскую осмотрительность в одном пакете. Я держу пари, что он хороший терапевт.

Слау находится в нескольких милях к западу от аэропорта «Хитроу», в непосредственной близости от автомагистрали М25, лондонского эквивалента кольцевой дороги в Вашингтоне. Это ставит Слау в положение пограничной территории — ничьей земли. Не лучшее пространство. Я прогуливаюсь по Хай-стрит. Достаточно приятно. Это пешеходная зона, которая сразу же подкупает меня. Трафик никогда не был связан со счастьем, и это справедливо и для водителей, и для пешеходов. Здесь есть и магазинчики Fish&chips, и ларьки с курицей карри, а также непомерное количество ломбардов и букмекерских центров. Цвета приглушенные и варьируются от насыщенно-серого до бледно-серого. Люди, кажется, тоже серые и слегка растрепанные. На ум приходит слово «непривлекательный». Да, Слау является непривлекательным местом.

Слау имеет большую долю «хулиганов» — «yob», британский термин для молодых людей, которые ищут себе неприятностей («yob» — это «мальчик» на английском, написанный наоборот). Я был предупрежден об этом. Я не могу серьезно воспринимать эту угрозу, впрочем. Для меня «yob» звучит как мягкая игрушка, а не социальная угроза.

Я беру местную газету, «Обозреватель Слау», и просматриваю заголовки. Вот история о растущей устойчивости к «ползучести супермаркетов» и обилию мегамоллов, а вот — о странном парне, который наблюдает за женщинами в отделе замороженных продуктов. Вот история о вражде, которая разразилась между конкурирующими перевозчиками такси. Судя по всему, они борются за то, кто имеет право забрать пассажиров на железнодорожной станции. Вот история о языковых курсах для новых иммигрантов и о том, кто должен платить за них.

Слау, как и большая часть Великобритании, мультикультурен. С одной стороны, это хорошая новость. Иммигранты приправляют мягкую британскую кухню и мягкую британскую личность. С другой стороны, влияние иммигрантов приносит проблемы. В частности, исламские террористы. Это то место, где политкорректность и счастье расходятся. Разнообразие, обязательный атрибут толерантности, необязательно делает место счастливым. Самые счастливые страны — Исландия, например, имеют тенденцию быть этнически однородными.

Моя первая цель: забраться под кожу Слау. Отогнуть толстый слой мрака и посмотреть, что лежит под ним. Для достижения этой цели я должен буду погрузиться в сумку моих журналистских трюков. Мы, журналисты, — обманщики, перестаем врать только после секса (обычно). Мой нынешний трюк — звуковые фрагменты и цитаты. Как и все великие соблазнители, мы адаптируем наши увертюры к завоеванию из того, что есть под руками. Поскольку я радиожурналист, моя задача была осложнена необходимостью микрофона. Вы будете удивлены, как много людей во всем мире страдают от боязни микрофонов. У японцев, например, особенно тяжелый случай. Я помню, как однажды достал мой микрофон в универмаге Токио. Судя по явному ужасу в глазах людей, можно было подумать, что я просто достал полуавтоматический пистолет или снял штаны.

В арабских странах крайне важно любезно принять много, много чашек чая, прежде чем просить что-нибудь, что могло бы быть истолковано как вопрос по существу. В Индии, я обнаружил, что это, наоборот, был способ заставить людей говорить. В Америке боязнь микрофонов встречается крайне редко, так что никакой прелюдии не требуется. Задача состоит скорее в том, чтобы заставить людей перестать говорить.

Я не был уверен, как обращаться с англичанами. Я подумал было попробовать прямой путь: «Привет, меня зовут Эрик. Я из Америки. Вы счастливы?» — но быстро отклонил эту идею, которая, несомненно, вызовет ответы, в которых непременно будет слово «дурак».

Вместо этого, как заправский журналист, я решил зайти в местную парикмахерскую. Это традиционный прием среди журналистов, почти как интервью с местным водителем такси, но я не хотел бы участвовать в междоусобице таксистов в Слау.

Парикмахерская «Sabino» выглядит как местный институт. Другими словами, она выглядит старой. И немного затхлой. Мой план должен начать воплощаться, как только другой клиент выйдет. Это блестящий план, за исключением одной незначительной детали: у меня нет волос. Нет проблем. Я обнажу другое оружие из моего арсенала журналиста: юмор.

— Скажите, вы предлагаете скидки на пересадку волос?

— Нет, но мы не взимаем пошлину за поиск.

Хороший ответ, парень. Английский юмор в лучшем виде. Остроумный парень Тони. Густые, черные волосы. Туловище размером с небольшой холодильник. Тони живет в Слау всю свою жизнь. Тоскливое место, говорит он. Вы всегда можете найти работу здесь, если хотите. Или нет. Тони немного напрягается, когда я упоминаю стихотворение «Дружественные бомбы». Это было давным-давно, говорит он, к тому же, одна из дочерей поэта извинилась от его имени. Дело закрыто.

— Итак, что же хорошего в Слау? — спрашиваю я, и Тони сканирует мою голову, не находя ничего похожего на волосы.

— Ну, мы в центре города. Вы можете добраться отсюда куда угодно — это займет всего двадцать минут до Лондона. Виндзорский замок совсем близко.

Звоночек звенит в моей лысой голове. Это никогда не хороший знак, когда лучшая рекомендация о месте состоит в том, что она рядом с другими местами. Просто спросите жителей Нью-Джерси. Я говорю с Тони, говорим еще немного, а потом я встаю, чтобы уйти.

Я иду к двери, когда Тони рекомендует мне посетить музей Слау.

— Убедитесь, что потратите на дорогу не более двадцати минут. А то можете пройти мимо.

Я не могу сказать наверняка, присутствует в словах Тони сарказм или нет, но я решил оставить для него такую возможность.

Я нахожу музей Слау на краю Хай-стрит. Он выглядит неприглядным и покинутым. Я иду внутрь, плачу небольшую сумму, и прогуливаюсь вокруг экспонатов. Я изучаю ценные факты о Слау. Например, еще в семнадцатом веке Слау был популярной остановкой для путешественников между Лондоном и Батом. Другими словами, даже тогда это было место рядом с другими местами. Я узнаю, что фермеры Слау имели «такие обильные источники конского навоза, что им не приходилось бросать свои поля». Хорошо.

Что мы имеем в итоге? Исторически сложилось, что Слау был пит-стопом, полным навоза.