Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний Лофтус Элизабет

Все это противоречит форме, силе и действию норм законодательства, принятых и предусмотренных для таких случаев, а также направлено против спокойствия и достоинства штата Невада.

В переводе на обычный язык это означало, что Говарда Хаупта обвинили в похищении первой степени и убийстве в штате Невада. И что если его признают виновным, ему грозит смертная казнь.

Стив Стайн был человеком одержимым. Я положила трубку так, чтобы иметь возможность что-то записывать, пока он говорит, но мне все равно пришлось сдерживать себя, чтобы не закрыть уши руками, потому что его баритон заполнял все пространство моего крошечного кабинета. Картотеки, эти надежные хранилища моей истории в Вашингтонском университете, казалось, давят на меня со всех сторон. С каждым годом, по мере добавления папок, пространство для хождения, разговоров и просто дыхания постепенно сжималось. Такое впечатление, что скоро меня раздавит, как в том эпизоде «Звездных войн», когда стены эффективного, но беспощадного уплотнителя отходов начинают двигаться друг к дружке. Иногда, сидя в своем вращающемся кресле, я упиралась ногами в эти металлические шкафы и некоторое время несильно, но непрерывно давила на них. Это позволяло мне почувствовать, что я все-таки что-то контролирую.

— Этот человек невиновен! — гремел Стайн. — Я на сто тысяч процентов уверен в этом, у меня в этом нет абсолютно никаких сомнений. Нет никаких доказательств причастности, никаких привязок Говарда Хаупта к этому преступлению. Это дело создано свидетелями, это ясно как день, и показания свидетелей столько раз менялись, что голова кругом идет. Хаупт — просто козел отпущения для полиции Лас-Вегаса, которую так ругали за вялотекущее расследование этого дела, что они арестовали первого попавшегося человека, который более или менее подходил под общее описание.

Доктор Лофтус, — продолжил Стайн, — я не беру дела о насилии над детьми и о похищении детей, потому что это отвратительные преступления, самые отвратительные из всех, которые может совершить человек. Но когда это дело возникло и я прочитал все сообщения о нем, я сказал себе: «Это дело не похоже на доказуемое». Мои партнеры говорили мне, что я сошел с ума. «Не нужно нам браться за такое дело», — говорили они. Но когда Хаупта экстрадировали из Калифорнии, я поехал в тюрьму, чтобы повидаться с ним. И я поверил ему, поверил, что он невиновен. Я защищаю уголовников двадцать лет, и за все это время у меня было, ну, может быть, пять невиновных клиентов. И поверьте мне, если вы занимаетесь этим делом двадцать лет, вы уже чувствуете, говорит человек правду или врет. Язык тела, зрительный контакт, предыстория, то, как полиция исполняет свои функции…

У меня в голове возник образ Стива Стайна: молодой безрассудный тип в ковбойской шляпе и кожаных штанах пришпоривает и так скачущую сумасшедшим галопом взмыленную лошадь, чтобы спасти невинного человека от кровожадной толпы. Я подавила возникшее было желание воскликнуть «Вау!» и вместо этого просто прервала его монолог.

— Мистер Стайн. — сказала я.

— Да?

Казалось, он был даже рад этому: можно будет перевести дух.

— Расскажите мне об опознании подозреваемого свидетелями. Главный свидетель — сам мальчик — мертв. А кто остальные?

Стайн коротко описал мне пятерых свидетелей.

— Говард Хаупт был единственным постояльцем отеля, который хотя бы отдаленно соответствовал описанию, — продолжил он. — Причем само описание постоянно меняется со временем, и не сказать чтобы почти незаметно. Через несколько дней после исчезновения Билли Чемберса двое свидетелей утверждали, что у мужчины-похитителя были каштановые волосы и весил он от 75 до 80 кг. Между тем Хаупт блондин и весит 67 кг. Девочка, находившаяся в зале аркадных автоматов и видевшая, как мужчина схватил мальчика за руку, описала его как человека «коренастого» и «мускулистого» с двумя темными пятнами на лбу, или язвами, или шрамами. Хаупт — мужчина стройный, и ни шрамов, ни родимых пятен у него на лице нет. Один из взрослых свидетелей утверждал, что у похитителя была полноценная шевелюра, а у Хаупта — очевидная лысина. У Хаупта есть алиби, подтвержденное свидетелями (он был на слете любителей буерного спорта), но никто не обращает на это никакого внимания. У него нет судимостей, но полицейские при обыске его квартиры нашли экземпляр «Плейбоя», и теперь хранят его в качестве доказательства того, что он растлитель малолетних. Ну вы поняли. Они нашли подозреваемого, который казался похожим, и мало-помалу искажали те минимальные свидетельства, которые у них были, так, чтобы сделать образ преступника более похожим на Хаупта.

Стайн продолжал:

— Я проверил Хаупта на трех самых строгих полиграфах, какие смог найти, причем сеансы проводили прекрасные специалисты с большим опытом, про которых было известно, что они с подозрением относятся к обвиняемым. Ни один из полиграфов не показал, что он лжет. Именно тогда я впервые подумал: э, да этот парень и вправду невиновен. Тогда я начал копать и находить маленькие «подсказки», с помощью которых полиция наводила свидетелей на своего единственного подозреваемого. Каждый свидетель сначала выбирал кого-то другого, а потом, в ходе дальнейших допросов, полицейские «за ручку» подводили их к образу Хаупта.

Между тем Хаупт сидит словно бессловесный чурбан. Он должен возмущаться, кричать, рычать, взрываться гневом и негодованием, а он просто сидит, с виду спокойный как удав и говорит: «Я не делал этого, я не знаю, о чем вы говорите». Я не мог понять, что с ним происходит. Он сдерживал все свои эмоции; вокруг него как будто была сплошная стена. Но однажды ночью у себя в офисе мне удалось расколоть его. Нам предстоял прямой допрос, и я показал ему фотографии трупа маленького мальчика. Он просмотрел фотографии одну за другой, и вдруг плечи у него затряслись, и он заплакал. «Я не делал этого, — сказал он, — я не мог сделать такое с ребенком. Уберите фотографии». Тогда я понял и теперь говорю вам, что виновный, увидев эти фотографии, не отреагирует таким образом. Говард Хаупт не убивал этого мальчика.

Я ощутила хорошо знакомый трепет возбуждения.

— Мистер Стайн, — сказала я, — если вы пришлете мне все, что у вас есть по этому делу: полицейские отчеты, стенограммы допросов свидетелей, стенограммы предварительных слушаний, — я немедленно просмотрю все это и сообщу вам мое решение относительно дачи показаний.

— Считайте, что все это уже у вас, — сказал Стайн, и менее чем через сутки улыбающийся сотрудник Federal Express, напевавший колыбельную Twinkle, Twinkle Little Star[11], действительно доставил мне все это, в чем я и расписалась.

Сначала я бегло просмотрела все документы и разделила их на стопки: здесь полезные, здесь серединка на половинку, а здесь не очень полезные. Эта работа отнюдь не напрасна: при этом я просеиваю факты, ищу едва заметные «подсказки», искусные наводящие формулировки, косвенные намеки, предположения, подразумеваемые утверждения. На моем столе были сложены добровольные заявления очевидцев, рукописные заметки из департамента полиции Лас-Вегаса, газетные статьи, черно-белые репродукции фотографий, предъявлявшихся для опознания, ксерокопии школьной фотографии Билли Чемберса размером во всю страницу и так далее, до бесконечности. По моим прикидкам, Стайн прислал мне больше пятисот страниц разной информации.

В последней пачке документов был, в частности, распечатанный отчет о патологоанатомическом исследовании. Я определила его в стопку «не очень полезных», но мрачное чувство долга побудило меня снова взять его в руки. На первой странице была кратко представлена история исчезновения Билли, обнаружения тела, опознания его родственниками и подтверждения отпечатков пальцев. На следующих четырех страницах, напечатанных через один интервал, приводились подробные описания внешнего и внутреннего состояния трупа мальчика. Я прочитала весь отчет, а потом аккуратно положила его обратно в папку.

Отчет о вскрытии оказал на меня мощное воздействие: он напомнил мне, что теперь этот человек мертв, этот здоровый маленький мальчик, у которого была семья, были друзья, одноклассники, и весь этот мир был уничтожен незнакомцем со смертоносной хваткой. Иногда в зале суда, когда главным пунктом для сторон обвинения и защиты становится вопрос о виновности или невиновности подсудимого, мы забываем о жертве, и чаще всего это имеет место тогда, когда речь идет об убийстве и жертва уже не может напомнить нам о своей боли и агонии. Я задвинула подробности смерти Билли в дальний угол своего мозга, но поклялась сама себе, что не забуду его.

Надвинув очки на нос повыше, я начала читать добровольные показания свидетелей. Через три часа у меня было уже двадцать страниц рукописных заметок, которые я перечитывала, делая пометки на полях. Я повернулась к компьютеру и, постоянно обращаясь к своим заметкам и добровольным заявлениям свидетелей, набрала короткий хронологический список для каждого свидетеля.

Сьюзен Пича (горничная отеля)

29 ноября. По фото в качестве подозреваемого опознан другой человек.

4 декабря. По фото в качестве наиболее вероятного подозреваемого опознан другой человек (не тот, который был опознан ранее, но и не Хаупт).

15 января. При просмотре подборки фотографий, в которой под номером 3 была фотография Хаупта, в качестве наиболее вероятного подозреваемого был опознан не Хаупт, а другой, неизвестный субъект.

11 февраля. Визит в Центр обработки данных и просмотр подборки фотографий: опознан Говард Хаупт.

Джон Пича (безработный)

29 ноября. По фото в качестве возможного подозреваемого опознан другой человек.

4 декабря. По фото опознан другой человек «с уверенностью 90 %».

15 января. По фото — как больше всего похожий на подозреваемого — опознан Говард Хаупт. Признание следователям: «Я видел так много [фотографий], они начинают у меня путаться».

11 февраля. Визит в Центр обработки данных (место работы Хаупта) и просмотр подборки фотографий: идентифицирован Хаупт с уверенностью «9 баллов» по 10-балльной шкале. Сказал следователям: «Это он был на снимке, который я видел».

Чарлз Кроутер (постоялец отеля)

27 ноября. Указал, что рост преступника 170-175 см.

24 декабря. Описал подозреваемого как человека со светло-каштановыми волосами, зачесанными вперед, граница волос без залысин.

8 января. Описал подозреваемого как человека с полноценной шевелюрой, без пролысин, ростом примерно 173 см.

22 января. Визит на место работы Хаупта: опознал его как «человека, соответствующего описанию». Опознание по очкам и желтовато-коричневой куртке, которая была на Хаупте, уверенность «7-8 баллов» по 10-балльной шкале.

Гвен Марголис (продавщица)

3 декабря. Опознала мужчину с мальчиком как Тома Спендлава, приятеля, который работает на кухне отеля. По ее оценке, она видела мужчину с мальчиком в течение 3-4 минут.

18 января. Описала подозреваемого как человека со светло-каштановыми волосами, ростом 170-173 см, стройного. При просмотре подборки фотографий опознала Хаупта (№ 3): «Номер 3 похож больше всего, но я не уверена». Уверенность в опознании оценила в «8 баллов» по 10-балльной шкале.

5 февраля. Визит на место работы Хаупта: опознала Хаупта. «Я опознаю его по его фотографии и по моим исходным воспоминаниям». Оценка уверенности «9 баллов».

Элисон Мартинек (11 лет, находилась в зале аркадных автоматов)

3 декабря. Описывает мужчину в зале аркадных автоматов как высокого, «вроде мускулистого», возраст — к сорока годам, в солнцезащитных очках, с темными волосами. «Я почти уверена, что у него были темные волосы. Темнокаштановые».

9 января. Вспоминает про два темно-красных, почти черных пятна на лбу у мужчины, как «язвы или родимые пятна».

13 января. Показали подборку фотографий. Хаупта (№ 3) не опознала.

10 февраля. Опознает Хаупта лично в предъявленной линейке. Оценка уверенности «9 баллов» по 10-балльной шкале.

Я снова и снова перечитывала эти записи, и с каждым новым прочтением крепла моя уверенность в том, что… Я не могла с полной уверенностью утверждать, что Говард Хаупт невиновен (в конце концов, это вообще не моя работа), но в этом деле было множество проблем с опознанием подозреваемого свидетелями. Я завела на своем компьютере файл «Стайн/Хаупт/Лас-Вегас/1989» и набрала слова постсобытийная информация.

Преступление было совершено 27 ноября 1987 года. Все положительные опознания Говарда Хаупта имели место между серединой января и серединой февраля, то есть через семь-двенадцать недель после того, как свидетели видели мужчину с мальчиком. Это достаточно длительное время, в течение которого память на лица может терять четкость, но еще важнее то, что все свидетели в это время подвергались воздействию многих источников постсобытийной информации, которая могла повлиять на их первоначальные воспоминания о мужчине и мальчике. Они изучали эскизы, сделанные художниками, им показывали и многочисленные фотографии отдельных лиц, и подборки фото для опознания, они видели множество телепередач и газетных публикаций, освещавших похищение и убийство Билли Чемберса. Первоначальное воспоминание, и так тускнеющее со временем, становилось все более уязвимым для воздействия источников постсобытийной информации.

Люди в большинстве своем не подозревают, что новая информация может влиять на их первоначальное воспоминание о событии. Люди не знают, что, когда мы получаем новую информацию, она постепенно встраивается в наши первоначальные воспоминания. Полагая, что это измененное воспоминание и есть и всегда было именно таким, что именно оно и есть настоящее, истинное, цельное и неизменное воспоминание о событии, происшедшем несколько месяцев или даже несколько лет назад, мы яростно держимся за него.

Вот для примера стенограмма разговора от 27 ноября между Чарлзом Кроутером и следователем департамента полиции Лас-Вегаса:

С л е д о в а т е л ь. Вы не помните, волосы [у него] сверху были редкими?

К р о у т е р. Нет, сэр.

С л е д о в а т е л ь. Не припомните, лысины, проплешины не было?

К р о у т е р. Я не помню никаких проплешин у этого джентльмена.

С л е д о в а т е л ь. То есть, по вашим воспоминаниям, [у него] была полноценная шевелюра?

К р о у т е р. Полноценная шевелюра.

Этот допрос проходил в тот день, когда исчез Билли, всего через несколько часов после того, как Чарлз Кроутер видел в коридоре отеля мужчину и мальчика. Однако 22 января, спустя почти два месяца, Кроутер описал Говарда Хаупта как человека, который имел вполне заметную лысину. Что такое случилось за эти два месяца, что побудило Кроутера изменить свое мнение? Он видел фотографии Хаупта, читал описания подозреваемого и знал, что ищут человека с хорошо выраженной лысиной. Его первоначальное воспоминание о полноценной шевелюре было подавлено, стерто этой новой информацией, на месте шевелюры в его памяти комфортно расположилась лысина, и именно это воспоминание в его мозгу стало числиться реальным и первоначальным.

Элисон Мартинек, девочка, находившаяся тогда в зале аркадных автоматов, 27 ноября рассказала полиции, что мужчина, которого она видела с мальчиком, был коренастым, мускулистым, темноволосым и что на нем была обувь Reebok. На предварительных слушаниях, состоявшихся шесть месяцев спустя, Стив Стайн задал Элисон следующие вопросы:

С т а й н. Помнишь, ты рассказывала сотрудникам полиции, что он был в кроссовках Reebok?

Э л и с о н. Нет.

С т а й н. Помнишь, ты говорила им, что у него темно-каштановые волосы?

Э л и с о н. Нет.

С т а й н. Помнишь, ты говорила полиции, что этот человек был мускулистым и коренастым?

Э л и с о н. Нет.

Что, спросил Стайн, помнит Элисон теперь? (Слово «теперь» в этом вопросе подразумевало, что в течение шести месяцев она подвергалась воздействиям в ходе допросов, при просмотре различных фотографий, фотороботов, при опознаниях и др.)

Э л и с о н. Он был высокого роста, светлые волосы, худой, и у него был костистый подбородок.

Понятно, что это точно, даже с некоторыми деталями, соответствовало внешности ответчика, Говарда Хаупта.

Я трижды нажала клавишу ввода на своем компьютере и набрала слова ошибочное опознание под влиянием фотографий. Перед личным опознанием каждому из очевидцев показывали фотографию Говарда Хаупта. Весьма вероятно, и даже вполне правдоподобно, что Хаупт был опознан именно потому, что свидетели уже видели его лицо при просмотре подборки фотографий, а затем лично опознали его как человека, чье лицо им знакомо, а не потому, что он был тем человеком, которого они видели с мальчиком. Почему Сьюзен Пича 15 января не обратила внимания на фотографию Хаупта, а позже, 11 февраля, опознала его? Почему 13 января Элисон Мартинек не отметила фото Хаупта, а 10 февраля опознала его? Когда Джон Пича уверенно опознал Хаупта на его рабочем месте 11 февраля, почему он сказал полиции: «Он был на фотографиях, которые я видел»? Поэтому никак нельзя было исключить вероятность того, что свидетели опознали Говарда Хаупта как человека, которого они видели только на показанных им фотографиях.

Третьим пунктом в моем списке был бессознательный перенос. В день исчезновения Билли Чемберса Говард Хаупт был постояльцем отеля. Все пятеро очевидцев в это время являлись либо зарегистрированными постояльцами, либо служащими отеля, и у них было множество возможностей видеть Хаупта внутри и вне здания отеля. Это обстоятельство могло способствовать тому, что у свидетелей возникло ощущение знакомого образа, когда они по прошествии нескольких месяцев идентифицировали Хаупта.

Далее в моем списке шли оценки длительности. Присяжные понимают, что чем дольше мы что-то наблюдаем, тем лучше память сохраняет увиденное, но они часто не знают, что впоследствии, когда свидетель пытается оценить длительность происходившего события, он/она чаще всего существенно переоценивает его продолжительность. В моих собственных экспериментах люди, наблюдавшие тридцатисекундную имитацию ограбления банка, позже указывали гораздо большие значения длительности этого события; несколько человек оценили его длительность даже в интервале от восьми до десяти минут.

Продавщица Гвен Марголис, 21 года, сообщила полиции, что она наблюдала за мужчиной с мальчиком «три или четыре минуты». Если бы она засвидетельствовала это в суде, любой присяжный понял бы ее показания в буквальном смысле, не подозревая об определенной склонности людей переоценивать продолжительность подобных событий. Присяжные так и поняли бы, что она действительно видела шедших вместе мужчину и мальчика в течение нескольких минут, то есть достаточно продолжительное время, чтобы рассмотреть их и потом точно идентифицировать мужчину, и определенно будут склонны доверять ее показаниям относительно Говарда Хаупта.

Уверенность. Как и большинство других людей, присяжные склонны полагать, что существует прочная связь между уверенностью свидетеля в своих показаниях и их достоверностью. Свидетель, который говорит: «Да, это безусловно, несомненно тот человек, которого я видел», наверняка будет для них более убедителен, чем тот, кто говорит: «Ну да, я думаю, что это тот парень». Сьюзен Пичу допросили еще раз в середине февраля после того, как она опознала Говарда Хаупта у него на работе. Когда ее попросили оценить степень ее уверенности в интервале от 1 до 10, где 1 означает «точно не тот, кого она видела», а 10 — «точно он», она ответила «10».

Гвен Марголис опознала Говарда Хаупта 18 января, оценив степень своей уверенности в 8 баллов. А 5 февраля, увидев Хаупта лично, она оценила степень своей уверенности уже в 9 баллов.

4 декабря Джон Пича опознал другого человека, сказав при этом, что он «уверен на 90 %». А 15 января он идентифицировал Хаупта как «наиболее подходящего», добавив: «Я видел так много лиц, что уже теряю уверенность». 11 февраля он снова опознал Хаупта и оценил свою степень уверенности в 9 баллов.

Чарлз Кроутер опознал Хаупта 22 января, оценив степень своей уверенности в «7-8 баллов», указав в качестве примет очки и желто-коричневый пиджак, которые были на Хаупте.

Итак, первоначально в нашем случае каждый свидетель идентифицировал не Говарда Хаупта, а кого-то другого. Шло время, свидетелям демонстрировали все больше фотографий Говарда Хаупта, так что в конце концов они и опознали его как человека, которого они тогда видели с мальчиком. С каждым последующим опознанием они становились все более уверенными, постепенно дойдя до степени уверенности от 7,5 до 10. В ходе судебного разбирательства прокурор специально акцентировал бы внимание присяжных на этих цифрах, тем самым заставляя присяжных полагать, что свидетели были столь же уверены в правильности опознания с самого начала, и таким образом придавая больший вес результатам последних опознаний.

Мне оставалось сформулировать заключительную часть. Я набрала в компьютере слова «наводящие вопросы »и несколько секунд смотрела на мигающий курсор, за которым желтело на экране пустое пространство. Наводящие вопросы формулируются таким образом, что они предполагают конкретный ответ или подводят свидетеля к определенному выводу. Иначе говоря, наводящие вопросы могут оказывать влияние на ответы. Но из всех разнообразных способов искажения воспоминаний этот способ наиболее субъективный и поэтому хуже всех других поддается проверке. Если вы располагаете видео- или аудиозаписью допроса, то по ним обнаружить наводящие вопросы довольно просто, но при краткой записи допроса в письменной форме сотрудник полиции часто не фиксирует вопросы, а просто передает существо ответов.

В этом случае мне повезло, так как добровольные показания свидетелей записывались на магнитофон и затем расшифровывались. Я обнаружила один просто поразительный пример наводящего вопроса. 15 января 1988 года полиция показала Джону и Сьюзен Пича подборку фотографий шести разных людей, среди которых Говард Хаупт числился под номером 3. Между тем Сьюзен пришла к заключению, что наиболее подходящим является номер 6.

— Но вы не выделяете никого из них определенно? — спросил следователь.

— Да, именно так, — ответила она.

Тогда проводивший опрос офицер обратился к Джону Пиче и попросил просмотреть фотографии, начиная с номера 1. Насчет номеров 1 и 2 Пича ответил «определенно нет», а про номер 3, поколебавшись, сказал: «Мне показалось вроде… да нет, он слишком старый, тот не выглядел таким старым».

— Ну а кто-нибудь кроме этого? — спросил следователь. — Я имею в виду, есть кто похожий?

— Ну да.

Пича посмотрел на номера 4 и 5. Оба были «определенно нет». Про номер 6 он сказал: «Похожи, мне кажется, лицо и очки, но волосы не такие».

— Таким образом, из всех только эти двое — номер 6 и номер 3 — останавливают ваше внимание? — спросил следователь.

— Ну, на самом деле, если к этой прическе, — сказал Пича про номер 3, — приставить такое лицо, — указал он на номер 6, — я думаю, тогда у вас бы и получилось то, что нужно.

— Вы выбираете волосы номера 3?

— Да, мне кажется, что это…

— А что насчет очков на номере 3?

— Это были очки скорее такого типа, — и Пича указал на номер 6.

— И что, желательно очки номера 6 надеть на номер 3?

— Ну да.

— Хорошо. И еще вам кажется, что номер 3 староват. Как вам кажется, сколько лет номеру 3?

— За сорок лет.

— А каким вам представляется возраст номера 6?

— Старше тридцати.

— Хорошо. Итак, номер 3 не подходит, потому что он выглядит старовато?

— И еще баки. Я их не помню, потому что этот парень был гладко выбрит.

— Но форма прически у него такая же?

— Прическа да, и цвет волос тоже.

— Цвет волос — это другой вопрос. Что вы скажете о цвете волос номера 3? — спросил полицейский.

— Что я скажу. по этой фотографии я ничего не могу сказать.

— Я понимаю, это трудно.

— Такие нечеткие фотографии.

— Но вы не видите среди них ни одного, который бы точно совпадал?

— Нет. Номер 1, я уверен, нет. Номер 2, я знаю, тоже. Номер 5, номер 6. Я так много их насмотрелся, я уже перестал различать. Прямо теперь как в тумане, так много я всего видел и так много людей.

— Хорошо.

— Но я бы сказал, что ближе всех номер 3.

— Хорошо, благодарю вас.

Большинство людей не увидели бы в этом разговоре ничего особенного. Пича неторопливо просматривал различные фотографии, а дознаватель задавал вспомогательные вопросы и постоянно наблюдал за свидетелем, подсказывая некоторые подробности, которые тот мог бы и упустить. И в конечном счете Пича остановил свой выбор на номере 3.

Но когда я дочитала до конца этот разговор, повсюду уже, как вешки, были расставлены красные галочки. У полицейских был один явный подозреваемый — номер 3. Свидетель колебался насчет номера 3, но затем отклонил его как слишком старого. Насчет номера 6 он утверждал, что находит сходство в лице и очках, но волосы не похожи.

Если бы подозреваемым был номер 6, то о номере 3 они бы забыли и дальше говорили бы о номере 6. Но вместо этого дознаватель опять обратился к фотографиям, непроизвольно дав понять свидетелю, что номер 6 ему не особенно интересен. Он сказал: «Итак, ваше внимание привлекли номер 3 и номер 6». А также: «Вы выбираете волосы номера 3». Потом: «Вам кажется, что для сходства на номере 3 должны быть такие очки, как у номера 6», а потом: «Вам кажется, что номер 3 староват. А сколько ему лет, как вам кажется?»

Все эти вопросы подводили внимание свидетеля к номеру 3. Обратите внимание, сколько раз дознавателю пришлось повторить слова «номер 3», пока свидетель не уловил, что «ага, копам вроде интересен парень под номером 3, похоже, от меня ждут, что я выберу номер 3. Может, если я выберу номер 3, они порадуются, и мы покончим с этим допросом?».

Мне не было доподлинно известно, что происходило в голове Джона Пичи в ходе этого допроса, но я точно знала, что не так уж сложно заронить в сознание человека некую мысль, а затем получить от него эту мысль как его собственную, размыть первоначальное воспоминание и медленно, но верно сделать эту мысль доминирующей. Мне вдруг захотелось научиться внедряться в человеческую память так, как если бы она была неким плотным веществом с хорошо различимыми нормальным и трансформированным состояниями. После чего, возможно, мне удалось бы зафиксировать, где, когда и как именно возникают в памяти эти искажения.

Я опять обратила взгляд на экран компьютера и еще раз пересмотрела свой список: постсобытийная информация; ошибочное опознание под влиянием фотографий; бессознательный перенос; оценки длительности; уверенность; наводящие вопросы.

Я собрала все факты по этому делу и распределила их по своим тематическим группам, так чтобы я смогла составить общую картину, которая позволила бы мне увидеть наиболее слабые места в свидетельских показаниях — главной составляющей материалов обвинения против Говарда Хаупта. Конечно, это была лично моя картина. Прокурор из тех же фактов составил бы совсем другую картину. Адвокат тоже будет тщательно подбирать свои факты, привлекая максимум внимания к отсутствию судимости у подзащитного, к отсутствию каких-либо вещественных доказательств, к доказанному алиби. Всегда бывает чрезвычайно любопытно наблюдать, как разворачиваются в зале суда эти столь разные картины, и слушать, чью же версию присяжные сочтут истинной.

Я напечатала свой пятистраничный обзор по делу Говарда Хаупта, вложила его в конверт вместе со своими личными данными и послужным списком и отправила все это экспресс-почтой Стиву Стайну.

Судебные слушания по делу Говарда Хаупта были запланированы на октябрь 1988 года, но судья отказался от моих показаний, заявив, что это было «вторжением в сферу компетенции присяжных». По сути, судья утверждал, что оценивать, были ли свидетели в состоянии видеть и слышать то, что, согласно их утверждениям, они видели и слышали, должны присяжные. А эксперт будет только запутывать дело — так, похоже, казалось этому судье.

Стайн попросил отложить рассмотрение на три месяца, чтобы попытаться убедить судью изменить принятое им решение. В начале октября я получила копию юридического документа, который Стайн подал в окружной суд. В этом документе под названием «Ходатайство о разрешении на дачу показаний экспертом» (Order Permitting Expert Testimony) на четырнадцати страницах в общих чертах были представлены мои полномочия, основные аспекты моих показаний, а также соответствующие юридические аргументы, устанавливающие правомерность и необходимость таких показаний. Заканчивалось ходатайство Стайна едва скрытой угрозой:

В заключение ответчик заявляет, что отказ от рассмотрения показаний доктора Лофтус явится основанием для отмены решения суда и злоупотреблением правом на действия по усмотрению со стороны уважаемого суда. Как ранее было отмечено Апелляционным судом в деле «Штат против Муна»:

«Исключение свидетельских показаний, аналогичных тем, которые приведены здесь, представляет собой злоупотребление правом действия по усмотрению для весьма ограниченного перечня случаев: 1) когда опознание подсудимого является основным вопросом в ходе судебного разбирательства; 2) когда ответчик представляет алиби и 3) когда существует мало или вообще нет других доказательств, связывающих обвиняемого с данным преступлением».

Суды в этой стране с осторожностью и скептицизмом воспринимают свидетельства экспертов относительно достоверности показаний свидетелей. Многие судьи старались избегать выдачи разрешений на такие показания, потому что опасались, что таким образом будут открыты шлюзы для битвы экспертов. Некоторые судьи отказывались давать разрешения на заслушивание показаний экспертов-психологов на основании того, что данные о воспоминаниях и восприятии относятся к «общеизвестной информации», известной, таким образом, и присяжным — так стоит ли тратить время и средства на выслушивание показаний экспертов по тем вопросам, которые и так уже понятны присяжным? Другие судьи считают, что показания экспертов-психологов незаконно ограничивают основную функцию присяжных. Как высказался об этом один из судей: «Я сильно сомневаюсь в том, что следует позволять научным работникам выполнять функции присяжных в части расследования».

Дело Муна, которое Стайн упомянул в своем кратком документе, было прецедентообразующим делом, рассматривавшимся в Апелляционном суде Вашингтона. Марк Мун и еще один человек были обвинены в похищении женщины, выходившей из гастронома в Сиэтле. После своего освобождения женщина представила полиции подробное описание обоих похитителей. Спустя несколько недель она ориентировочно идентифицировала предполагаемого сообщника Муна в линейке опознания и в ходе судебного разбирательства уверенно опознала его в суде. Но ее первоначальное описание сорокалетнего мужчины, шатена, ростом около 175 см, с широким ртом и щербатыми зубами, заметно отличалось от внешности двадцатидевятилетнего черноволосого, усатого и тонкогубого обвиняемого, рост которого составлял 190 см.

Выслушать эксперта не сочли нужным, и обвиняемый был осужден. В 1986 году Апелляционный суд отменил обвинительный приговор Джонса, постановив провести новое судебное разбирательство, в ходе которого эксперту должны быть разрешить дать показания.

Угроза Стайна сотворила чудо. Судья сдался и постановил, что мне будет позволено выступить с показаниями.

19 января 1989 года я прилетела в Лас-Вегас, и в аэропорту меня встретила Патти Эриксон, жизнерадостная молоденькая помощница Стайна. Мы поехали в отель, в котором мне предстояло остановиться, и уже вскоре погрузились в мягкие бархатные кресла в освещенной многочисленными люстрами гостиной. Разбирательство дела должно было начаться недели через две. Все свидетели уже дали показания (в том числе и мать Билли Чемберса), а Говарда Хаупта должны были допросить через два дня. Все вроде шло нормально, сказала Патти, но некоторые присяжные все же ее беспокоили.

— Их трудно понять, — сказала она, — большинство из них, я думаю, симпатизируют нам, но один или два могут создать нам проблемы. В ходе отбора присяжных прокурор отсеивал всех молодых — ему требовались основательные граждане авторитарного склада, почтительно относящиеся к полиции, уважающие статус-кво и трудовую этику протестантов, те, которые считают, что послушание и уважение к закону — это главные моральные принципы, которые следует прививать детям.

Мы, наоборот, старались отсеять таких людей из-за их враждебного отношения к обвиняемым, — продолжала Патти, — и мы использовали наше право отвода без указания причины по отношению к тем, кто имел ярко выраженные религиозные убеждения, милитаристские воззрения и т. п. У нас оставалась проблема еще с одной кандидатурой, и мы не могли решить, кого оставить, а кого отсеять. Выбор был между пожилым мужчиной, профессиональным военным, вышедшим в отставку в пятьдесят лет и затем пятнадцать лет работавшим в почтовой службе, и женщиной за пятьдесят, также состоявшей на военной службе. Мы оставили решение за подзащитным, и он выбрал женщину. Думаю, он счел, что если выбирать между мужчиной и женщиной со сходными обстоятельствами жизни, то женщина скорее оказалась бы справедливой и сочувствующей.

Патти отпила глоток белого вина.

— Я продолжаю думать об этом решении, — сказала она, — и задаюсь вопросом: а что, если он выбрал не того человека? Конечно, она женщина и, возможно, настроена более сочувственно. Но она также мать, и будет сопереживать семье мальчика. При этом она армейский сержант, прямая и твердая как гвоздь, — Патти прямо съежилась, — и странное дело — выбирать, кто будет решать твою судьбу: мужчина или женщина.

— Расскажите мне о Говарде Хаупте, — попросила я, — какой он?

Патти глубоко вздохнула и медленно выдохнула.

— Когда я увидела Говарда впервые, я, признаться, не знала, что и думать. Он был такой холодный и безэмоциональный, такой замкнутый. Он все держал внутри себя и не давал никому из нас возможности понять его чувства.

Однажды вечером, когда мы старались подготовить его к перекрестному допросу, он просто перестал сдерживаться. Растворилась внешняя оболочка, и он как будто распался на части. Словно открылась плотина, и все чувства потоком вышли наружу.

Она улыбнулась мне, как бы извиняясь:

— Простите за пафосные слова, но я так расстраиваюсь при мысли о том, что происходит с Говардом. Кто из нас сможет описать, что творится в душе этого несчастного человека? Лучшее, что я могу, — это рассказать, что я сама чувствую. Я верю в его невиновность. Не могу объяснить, почему так. Как-то по совокупности. До того как я встретилась с ним, мне было известно из стенограмм и предварительных свидетельских показаний, что доказательства неубедительны и неоднозначны и что показания свидетелей выглядят слабо. Я чувствовала, что это расчетливое преследование, потому что полиция работала так бездарно, что тридцать три дня не могла найти тело ребенка, а оно же было прямо рядом, на территории отеля. Я подумала, что Хаупт, возможно, невиновен. Потом мы встретились. И тогда мне сразу стало понятно, что он этого не делал. Вот такой холодный, замкнутый, неэмоциональный и весь в себе — я прямо почувствовала, что этот человек не убивал маленького мальчика.

Патти была юна и простодушна, недавно окончила юридический факультет и не обладала той многолетней убежденностью опытных адвокатов, отлично знающих, что большинство их подзащитных виновны. Но из-за отсутствия опыта ее уверенность в невиновности Говарда Хаупта не становилась менее убедительной. Слушая слова Патти, я поймала себя на мысли: а что, если он и вправду невиновен? И меня потряс страх возможности роковой ошибки в этом деле, того, что осужден и отправлен в тюрьму, возможно, невиновный человек.

Патти взглянула на часы и допила вино. Была почти полночь.

— Но присяжные убеждены? — произнесла она, продолжая свою мысль. — Кто же знает? В ходе отбора присяжных судья задал вопрос: считает ли кто-то из них, что не сможет быть объективным по отношению к обвиняемому? Все они решительно замотали головами. Но какова вероятность того, что предубежденный присяжный правильно оценит свою необъективность? Все присяжные заявляют, что они будут принимать решение исходя, в первую очередь, из презумпции невиновности. А что они думают на самом деле? «Если государство проявляет такое беспокойство, то он, наверное, виновен». Я уверена, это будет трудная борьба. Убит маленький мальчик. Пять человек дали показания в суде и указали на Говарда Хаупта. Присяжные, совершенно очевидно, будут думать, что не могут же все эти пятеро свидетелей ошибаться. Это было бы противно здравому смыслу. И вот вы приходите сюда и втолковываете им, что то, что им представляется доказанным, не обязательно является правдой. Правдой, — повторила Патти. — Перед этим процессом я бы поспорила о том, что такое правда и что такое справедливость. Теперь, когда я вижу, как Говард Хаупт в зале суда борется за свою жизнь, которую он может потерять, и испытывает страх смерти, я чувствую, что не уверена ни в чем.

В январе 1989 года, в пятницу утром, в 9:15 я заняла место на свидетельской трибуне. Более двух часов Стив Стайн задавал мне вопросы о тех факторах, которые могут оказывать влияние на приобретение, сохранение и извлечение воспоминаний. Я представила основные результаты научных исследований, ссылаясь на десятки работ и комментируя их с привлечением примеров, аналогичных ситуации, сложившейся в деле Говарда Хаупта в отношении показаний очевидцев.

После того как Стайн закончил свой первоначальный опрос, судья объявил перерыв на ланч, и Стайн предложил мне присоединиться к компании стороны защиты и перекусить в маленьком сэндвич-баре через дорогу. «Это единственное место, где Говард чувствует себя комфортно, — пояснила мне Патти, пока мы спускались из зала суда, протискиваясь между телевизионными и газетными репортерами, — единственное место, где люди не таращатся на него, как в зоопарке на диковинное животное».

Официант принял наш заказ. Хаупт заказал сэндвич с копченой говядиной и сложил на столе руки. У него были длинные изящные пальцы, прожилки под почти белой кожей казались бледными и тонкими. Глаза его тоже были светлыми, бледно-голубыми, с белками, пронизанными сеточкой лопнувших капилляров.

— Как вы держитесь? — спросила я у него, когда мы закончили обед. На другом краю стола, голова к голове, беседовали Патти и Стайн.

Он приподнял брови, открыл рот и снова закрыл его. Я поняла, что задала недопустимый вопрос.

— Это какой-то кошмар, — сказал он наконец. — Моя жизнь превратилась в кошмар. Каждое утро я просыпаюсь с надеждой, что все закончилось, но оно продолжается. Этот кошмар все время со мной. Он никогда не кончится.

Я смотрела, как он вставал из-за стола (его движения были напряженными и как бы заторможенными), и представила себе тот момент, ровно год назад, когда он, открыв почтовый ящик, нашел письмо с просьбой позвонить в офис шерифа в связи с похищением и убийством семилетнего мальчика в Лас-Вегасе, штат Невада. Все начиналось совсем безобидно — через почту, письмом с уведомлением о вручении — именно так начался для Говарда Хаупта весь этот ужас. И теперь уже ничто и никогда не будет как прежде.

В 13 часов мы вернулись в зал суда, и я в течение трех часов давала свидетельские показания в ходе перекрестного допроса, проводимого стороной обвинения. При первоначальном допросе свидетеля выставившей стороной, когда вопросы мне задает сторона защиты, я обычно точно знаю, чего ждать, и ощущаю контроль над ситуацией. Но при перекрестном допросе, лицом к лицу с прокурором, старающимся опровергнуть каждое мое слово и задающим изощренные вопросы в попытках запутать меня и утопить в противоречиях, в порядке мелкой подлости возвращающего мне исковерканные статистические данные и результаты исследований, — вот тут могут происходить непредсказуемые вещи.

Этот прокурор начал с обычных в таких случаях вопросов, принижающих значение моих исследований и выставляющих меня в роли наемника.

— Сколько раз вы давали показания в суде относительно воспоминаний свидетелей?

— Я давала такие показания сотни раз, — ответила я.

— И вам оплачивали ваши показания?

— Мне оплачивали мое время — предварительную подготовку, время в дороге, сами показания и так далее.

— Каков размер вашего гонорара в данном случае?

— За все мои приготовления, поездки и показания я ожидаю получить порядка трех с половиной тысяч долларов, — ответила я.

Он помедлил минутку, обернувшись к присяжным и подняв брови. Это огромная сумма, как бы говорили поднятые брови. Вы зарабатываете таким способом, то есть предлагая высказать свое мнение?

После основательной паузы он продолжил:

— Вы в состоянии дать определение памяти?

— Память — это поток информации в человеческий разум, хранение информации там и извлечение этой информации для использования ее в высших психических процессах вспоминания, мышления, вынесения суждений и принятия решений.

— Правда ли, что в сфере вашей деятельности психологи не сходятся во мнениях насчет того, что такое память?

— Да, по поводу памяти среди ученых существует много разногласий.

— И в этой сфере существуют разногласия насчет того, как она работает?

— Да, существуют некоторые разногласия.

— Нет ли среди психологов каких-либо заметных фигур, полагающих экспертные показания в этой сфере неуместными?

— Да, есть и такие.

Похоже, что он имел в виду Майкла Макклоски и Говарда Эгета — двух весьма уважаемых психологов-экспериментаторов, упорно выступающих против присутствия в зале суда психологов-исследователей, в том числе и моего присутствия. Они считают, что не существует никаких оснований утверждать, что присяжные чрезмерно доверяют показаниям свидетелей, что факторы, которые потенциально могут повлиять на достоверность свидетельских показаний, — стресс, концентрация внимания на оружии, межрасовая идентификация, постсобытийная информация, наводящие вопросы — или недостаточно хорошо описаны в работах исследователей, или же достаточно очевидны присяжным и что свидетельства экспертов тоже могут быть заведомо ложными и имеющими преюдициальное значение.

Наша полемика, временами горячая и враждебная, отражает существенную разницу мировоззрений. Макклоски и Говард Эгет, по-видимому, полагают, что те данные, которые получают психологи, должны быть практически окончательными и абсолютно точными, и тогда мы сможем спокойно выносить эти результаты на публичное обсуждение. Я же полагаю, что ожидание получения абсолютных данных равносильно бесконечному ожиданию, ибо достичь этого невозможно. Я не считаю также, что психологи должны замалчивать результаты научной работы просто ввиду их несовершенства. Говард Хаупт, сидевший за столом стороны защиты в зале суда Лас-Вегаса 20 января 1989 года, не может годами ожидать «совершенных» результатов исследований.

Прокурор продолжал спорить со мной и наносить удары — вы что же, используете студентов колледжа в качестве предмета своих исследований? И эти студенты получают за это деньги, не правда ли? И вы в самом деле полагаете, что у студента колледжа в исследовательской лаборатории такие же переживания, как и у очевидца насильственного преступления?

Я спокойно ответила, что да, это вполне обычное дело — использовать студентов в экспериментах, но что мы используем далеко не только студентов. Я привела в пример недавнее исследование памяти у детей и людей пожилого возраста с использованием в качестве субъектов посетителей Эксплораториума — интерактивного научного музея Сан-Франциско. Некоторые экспериментаторы в качестве субъектов использовали обслуживающий персонал магазинов. У других в качестве субъектов исследования фигурировали матери и их новорожденные дети.

Да, ответила я, мы либо засчитываем студентам, участвующим в исследованиях, какие-то учебные часы, либо платим им за участие в экспериментах, но это не влияет на те ответы, которые они дают, так как оплату они получают вне зависимости от своих ответов. Нет, ответила я также, субъекты экспериментальных психологических исследований, конечно, не испытывают таких ощущений, как очевидцы реальных преступлений, хотя стресс от реального события, по всей вероятности, оказывает негативное воздействие на память.

Прокурор сделал еще несколько выпадов, но потом снизил градус нападок, так ничего и не добившись. В 16:45 объявили перерыв на день, и Стив Стайн отвез меня в аэропорт к моему обратному вечернему рейсу в Сиэтл.

— Я внимательно наблюдал за присяжными по ходу ваших показаний, — сказал он, когда мы подъехали к аэропорту, — и уверен, что вы добились положительного сдвига. Единственная причина, по которой Говард Хаупт находится в суде и борется за жизнь, — это показания свидетелей, и вот вы ставите под сомнение достоверность этих показаний. Вы знаете, — продолжал он, и голос его звучал проникновенно, — такой случай адвокату по уголовным делам выпадает раз в жизни. Это все, на что я когда-либо мог рассчитывать, такой сказочный случай за все время после окончания юридической школы — иметь клиента, в невиновности которого ты твердо уверен, до мозга костей. И вот сейчас я имею дело с такой ситуацией. У меня есть робкое подозрение, что вплоть до завершения своей карьеры я буду испытывать некоторое разочарование, то есть, возможно, предстоящие лет тридцать я буду жить в затаенном ожидании какого-то дела, подобного этому.

Стайн припарковался около нужного терминала и извинился, что не сможет проводить меня внутрь.

— Мне еще работать всю ночь, — сказал он. — Я позвоню вам, как только присяжные вынесут вердикт.

— Что вам подсказывает интуиция, — спросила я, — выиграете вы это дело?

— Мы не можем проиграть, — сказал Стайн, но я понимала, что он постарался произнести эти слова уверенно именно потому, что не совсем уверен в победе.

В самолете я расположилась у окна и некоторое время смотрела на первую страницу бестселлера, купленного в сувенирном магазине аэропорта. Но мне не удавалось отвлечь мысли от зала суда, который я только что покинула, от человека, вопрос о жизни которого там решался, и от двенадцати присяжных, решавших его судьбу. Я прикрыла глаза, и мне то четко, то как в тумане представлялось лицо Говарда Хаупта. Я сфокусировала внимание, и постепенно это видение стало достаточно отчетливым — образ человека с тонкими светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, в прозрачных очках с металлической оправой. Мне представлялось, что он сидит за столом стороны защиты, слегка ссутулившись, опираясь подбородком на пальцы, напряженно слушая и наблюдая происходящее.

Был ли он невиновен? Я верила, что да, но мое мнение в этом деле ничего не значило. Я сказала то, что и пришла сказать, теперь же все зависело от тщательно отобранных присяжных, которым надлежало спросить свои души и сердца, а затем своим коллективным разумом определить судьбу человека.

Я отпустила от себя образ Говарда Хаупта и опять обратилась к своей книжке в надежде отвлечься.

16 февраля 1989 года, после примерно двадцати часов совещаний присяжных в течение трех дней, Говард Хаупт был оправдан. Радостный Стив Стайн позвонил мне, чтобы в подробностях рассказать о волнующей сцене, имевшей место в зале суда.

— В зале были только стоячие места, — сказал он, медлительно растягивая слова, — и сам я, по правде сказать, очень волновался. Как позже выяснилось, в первом голосовании девять присяжных проголосовали за невиновность, двое за виновность и один воздержался. Потом расклад изменился: десять за невиновность, двое за виновность, при этом присяжные заседали еще почти шесть часов. В результате, после двадцати часов дебатов в течение трех дней, они вышли строем и вручили судье свой вердикт. По обвинению в похищении — невиновен. Мы все затаили дыхание. По обвинению в убийстве — невиновен. О, что тут началось, публика вопила и визжала, люди валились друг на друга! Говард Хаупт обнял меня и заплакал. Патти Эриксон изводила по пять салфеточек в минуту. Мать и отец Хаупта утирали лившиеся по щекам слезы. Плакали все.

Стайн на минутку замялся в нерешительности и вздохнул.

— Родители Билли сидели в первом ряду. Когда огласили вердикт, они опустили головы на руки и заплакали навзрыд. Несчастная семья.

Я спросила, возобновит ли полиция расследование.

— Надеюсь, что да, — тяжело вздохнул Стайн. — Убийца все еще на свободе, и, если полицейские сведения о нем верны, он нападает на маленьких мальчиков. Я думаю, тут копы правы. Убийца захватил Билли и повел наверх с намерением воспользоваться им как сексуальным объектом, но, встретившись в коридоре с постояльцем отеля Чарлзом Кроутером, запаниковал. Не думаю, что он изначально собирался убить Билли, но, как только узнал, что начались поиски, понял, что выбора нет. После убийства Билли прошло больше года, но ни одной подходящей версии так и нет. У меня такое ощущение, что это дело никогда не будет раскрыто. Оно так и зависнет в досье судебных документов с пометкой «незаконченный процесс» и каждый год будет отодвигаться все дальше назад. А через несколько лет вряд ли кто-то вообще вспомнит, что в Лас-Вегасе был убит мальчик по имени Билли Чемберс.

У меня есть несколько комментариев от присяжных, они могут быть вам интересны, — голос Стайна зазвучал уже по-другому. — Трое из них сказали нам, что они изначально считали, что Хаупт виновен, и именно ваши показания убедили их в обратном. «Мы серьезно отнеслись к показаниям Лофтус», — сказали они нам. Как вам это?

— Здорово! — сказала я. — Потрясающе, просто грандиозно!

Итак, Говард Хаупт снова свободный человек и чист в глазах закона, и Стив Стайн только что сообщил мне, что решающую роль при вынесении присяжными окончательного решения сыграли именно мои показания. Если бы я не выступила с показаниями, Говард Хаупт мог бы быть признан виновным и приговорен к смерти.

Что я при этом должна была чувствовать? Я веду образ жизни, отличный от жизни большинства академических психологов, и часто сталкиваюсь с попытками заставить меня отказаться от этой работы, выглядящей необычно и многим совершенно непонятной. Но Стив Стайн только что сказал мне, что мое выступление в суде изменило ситуацию. Говард Хаупт оправдан, и его адвокат считает, что это стало возможным благодаря показаниям эксперта относительно ошибок в воспоминаниях и во временных представлениях очевидцев. Теперь, возможно, полиция Лас-Вегаса и ФБР возобновят поиски настоящего убийцы. Возможно, они найдут его и тем предотвратят новые убийства.

Я размышляла о других делах, в которых мне не разрешили дать показания. Всего за несколько месяцев до того, как я выступила свидетелем в деле Говарда Хаупта, я летала в Пенсильванию давать показания в связи с делом человека, обвиняемого в убийстве престарелой пары. Адвокат был уверен в невиновности своего подзащитного, и я тоже убедилась в его невиновности, проведя с подсудимым шесть часов.

Но в последнюю минуту судья решил не заслушивать мои показания. В итоге обвиняемый был признан виновным. Был ли он тоже невиновен? Он был приговорен к двум пожизненным срокам без возможности досрочного освобождения. Его адвокат назвал это дело «наиболее трагическим делом за всю его двадцатилетнюю практику» и собирался подать апелляцию.

Я размышляла о тех случаях, когда обвиняемый беден и не может позволить себе высококлассную защиту. Защита Говарда Хаупта обошлась ему более чем в 250 000 долларов, и половину этой суммы внес он сам, другая половина — из сбережений его родителей. А что, если у Хаупта не было бы солидного счета, что, если бы у него не было состоятельных родителей, если бы он был темнокожим и нищим, то есть если бы это было одно из множества типичных дел, заполняющих рабочий график общественного защитника?

А потом я вспомнила о маленьком Билли Чемберсе. Я вспомнила его фотографии, а также описание патологоанатома, согласно которому полностью одетое тело Билли лежало лицом вниз под прицепом всего в двухстах метрах от входа в отель. Ладонями вверх, ноги скрещены, левая рука наискось.

Мне вспомнилось также описание, данное матерью похищенного мальчика в день его исчезновения. «Рубашечка у Билли навыпуск, — сказала она полицейским, — а на расстегнутой красной флисовой курточке рисунок — белая снежинка. Ах да, чуть не забыла, шнурки на ботинках завязаны на два узелка».

Все это мелкие подробности, не относящиеся прямо к моей работе, но их я потом вспоминаю, и они не дают мне заснуть. Это и есть те фактические данные, напечатанные на чистой белой бумаге, собранные в отчеты о судебных решениях, уложенные в папки с надписью «незаконченный процесс», и это разрывает мне сердце.