Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний Лофтус Элизабет

СЛЕДУЕТ ИМЕТЬ В ВИДУ, что в 14-й день февраля 1980 года вышеозначенные и пронумерованные основания для иска поступили на рассмотрение к достопочтенному Дону Берджессу, судье, в 260-й окружной суд округа Ориндж, штат Техас, где состоялось следующее судебное разбирательство…

Изнасилование произошло ранним утром 30 апреля 1979 года. Салли Блэквелл, сорока лет, разведенная, живущая с двумя детьми-подростками, была разбужена злоумышленником примерно в 2:30 ночи. Она растерялась и прямо с постели попыталась определить, кто стоит перед ней. В первое мгновение она подумала, что это ее сын Нейт, но потом все-таки разглядела в темноте мужчину, на лицо которого была натянута лыжная маска.

П р о к у р о р. Что произошло после того, как вы были разбужены этим человеком?

С а л л и Б л э к в е л л. Я подняла голову, пытаясь заговорить с ним, но он схватил меня за волосы на затылке и оттолкнул мое лицо от своего. Он приставил пистолет к моей голове и сказал, что, если я буду шуметь, он убьет моих детей, и спросил, поняла ли я это.

П р о к у р о р. Вы сказали, что увидели мужчину. Какое освещение было в комнате в это время?

С а л л и Б л э к в е л л. Свет от телефона и свет от цифровых часов.

Я подчеркнула этот ответ: при свете только цифровых часов и подсветке наборной панели телефона очень трудно различить черты лица (даже если на нем нет маски).

Мужчина велел ей не поднимать шум, потому что, если она разбудит детей, он заставит их смотреть на то, что он будет с ней делать. Он сбросил простыню и электрическое одеяло с кровати, задрал ей ночную рубашку и стал водить рукой по ее спине. Она попыталась убежать, завязалась борьба, и с тумбочки вдруг упал стакан.

Шум, видимо, разбудил сына женщины, и он позвал ее из коридора. Злодей направил пистолет на дверь, и мать, встав перед ним, умоляла его позволить ей успокоить сына. «У мужчины был пистолет, и я боялась за жизнь Натана», — рассказывала она. Незваный гость разрешил ей поговорить с сыном, который потом вернулся в свою комнату. После того как женщина закрыла дверь своей спальни, мужчина схватил ее, бросил на кровать и забрался на нее сверху. В этот момент ее позвала дочь.

П р о к у р о р. Как отреагировал преступник на крик Джанет?

С а л л и Б л э к в е л л. Он очень сильно занервничал. Он был рядом со мной, и я почувствовала, что он начал тяжело дышать. Его речь стала менее внятной, и он сказал: «Что ж, просто придется собрать здесь вас всех вместе».

Они пошли по коридору в комнату сына. Мужчина в маске включил свет, навел пистолет на мальчика, а затем приставил его к голове женщины. «Не делай глупостей, — сказал он, — иначе я ей мозги вышибу». Они пошли в комнату девушки, мужчина приказал ей встать с постели, и потом они все вчетвером вернулись в спальню, причем мужчина все еще держал пистолет у головы женщины. Он приказал матери и ее детям лечь поперек кровати, связал им руки за спиной, завязал глаза, а затем начал попеременно насиловать мать и дочь.

Я уже третий раз читала эту стенограмму с подробным описанием изнасилования, но по-прежнему содрогалась от ужаса, скрытого в этих черных буквах на страницах из тонкой белой бумаги. Я открыла страницу 18, там, где потерпевшую спрашивали о завязанных глазах. Она сказала, что преступник завязал им глаза узкими полосками ткани, которые постоянно соскальзывали. Поэтому насильник несколько раз останавливался, чтобы снова завязать глаза жертвам. Был момент, когда она сказала, что видела этого мужчину без маски, когда он насиловал ее дочь. Прокурор спросил, действительно ли она видела в это время его лицо.

С а л л и Б л э к в е л л. Да. Я видела белого мужчину, смуглого, с темнокаштановыми вьющимися волосами, усами и довольно густыми темными бровями. Я видела его совершенно ясно и концентрировалась на том, что вижу, и, когда смотрела на него, я поняла, что знаю, кто этот мужчина.

П р о к у р о р. Этот человек сегодня присутствует в зале суда?

С а л л и Б л э к в е л л. Да, конечно, присутствует.

П р о к у р о р. Не могли бы вы указать на него, пожалуйста, под протокол?

С а л л и Б л э к в е л л. Да, он сидит в первом ряду, в коричневом костюме и очках.

Я взглянула на часы. Скоро полночь, а мне еще нужно поработать. Я вновь надела очки, сделала глубокий вдох и посмотрела на свои заметки.

Согласно показаниям Салли Блэквелл, она находилась в одной комнате с насильником почти два часа. Почти столько же времени в комнате вместе с ним находились ее дети. Все они под присягой заявили, что насильником был Кларенс фон Уильямс. И все же, все же, все же…

Я открыла страницу 55 стенограммы — перекрестный допрос Салли Блэквелл адвокатом Луисом Дугасом, который разговаривал с ней мягко и бережно (агрессивное поведение по отношению к потерпевшим не добавляет вам сторонников в зале суда).

Д у г а с. Итак, вашей первой эмоцией, когда вы проснулись и поняли, что это не член вашей семьи, был ужас?

С а л л и Б л э к в е л л. Ужас, настоящий ужас!

Д у г а с. А какова была вторая эмоция?

С а л л и Б л э к в е л л. Наверное, еще более сильный ужас, страх и ужас. я должна сказать, что моими эмоциями тогда были страх и еще раз страх и ужас.

«Ужас, настоящий ужас… страх и еще раз страх и ужас». Многие ошибочно считают, что в условиях сильного стресса подробности события намертво «штампуются» в памяти человека. Верно то, что человек часто вспоминает экстраординарные события; однако стресс пагубно сказывается на умственной деятельности, и способность воспринимать и запоминать информацию ухудшается. И хотя человек то и дело вспоминает данное событие, при этом также вспоминаются ошибочные и неточные детали, которые тоже «впечатываются» в память человека. Чем чаще событие воспроизводится по памяти, тем больше человек убеждается в своей правоте, в том, что его воспоминания являются абсолютной и однозначной истиной.

Иными словами, в моменты, когда человека пронзает молния ужаса, его мозг просто не способен хорошо функционировать, работа нейромедиаторов нарушается, электрические сигналы заглушаются, ячейки памяти дают сбой. Защите следует делать акцент на том, что Салли Блэквелл была настолько напугана, а ее мозг настолько оцепенел от ужаса, что она просто не могла вспомнить детали того, что с ней случилось.

В протоколе судебного заседания было также указано, что Салли Блэквелл сказала Дугасу, что она точно знает, кто ее изнасиловал. Она пришла к этому выводу в понедельник утром, всего через несколько часов после изнасилования. В 8 утра она позвонила Лоис Уильямс, своей коллеге, чтобы сказать, что она сегодня не придет на работу. Но Лоис тоже была не на работе, поэтому Салли позвонила ей домой. Женщины разговаривали несколько минут. Примерно через два часа друг Салли настоял на том, чтобы она вспомнила имя изнасиловавшего ее мужчины. Он повторял ей это снова и снова, полагая, что это действительно был человек, которого она знала, раз насильник так внимательно следил за тем, чтобы она не увидела его лицо.

С а л л и Б л э к в е л л. Боб настаивал: «Это должен быть кто-то, кого ты знаешь. Ты видела его где-то по соседству, ты его видела раньше. Подумай, где ты его видела. Может быть, в продуктовом магазине, или в церкви, или еще где-нибудь. Может быть, на какой-нибудь вечеринке.» Когда он произнес слово «вечеринка», вместе с лицом насильника у меня вдруг мелькнуло имя. Я поняла, какое имя связано с этим лицом.

Кларенс фон Уильямс — вот какое имя возникло у нее в мозгу, когда ее друг произнес слово «вечеринка». Несколько недель назад Салли и ее друг подхватили Лоис и Кларенса фон Уильямса и все вместе поехали на званый обед, где обе пары провели вместе несколько часов. Женщины были подругами, но мужа Лоис, которого ей представили просто «фон», Салли увидела впервые.

Я закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь представить себе ход мыслей Салли Блэквелл. Насильник, утверждала Салли, очень беспокоился о том, чтобы она не увидела его лицо. Она решила, что он боялся этого потому, что если она увидит его лицо, то опознает его, поскольку видела его раньше. Чем больше она думала об этом, тем больше утверждалась в своем мнении. Она вообразила, что должна знать его. Но это не был человек, которого она знала хорошо; это должен быть просто знакомый, с кем она встречалась только один или два раза.

Через несколько часов после изнасилования она разговаривала с Лоис Уильямс. Наверное, это был эмоциональный разговор. Может быть, Лоис Уильямс упомянула о том, что ее муж пил до трех или до четырех утра, и именно по этой причине она в тот день не вышла на работу. Может быть, это случайное замечание и внедрило роковую мысль в голову Салли Блэквелл?

Через час к делу подключился друг потерпевшей. «Это должен быть кто-то, кого ты знаешь, — сказал он. — Просто подумай… ты видела его где-то, например на вечеринке.»

Разрозненные факты хаотично кружились в голове Салли, кружились все быстрее, набирая скорость и энергию и превращаясь в некую завихренную массу .Насильник — я должна его знать. Лоис Уильямс — знакомая.Подумай — ты с ним где-то встречалась. Подумай — вечеринка. Лоис Уильямс. Вечеринка. Муж Лоис Уильямс. И вдруг в ее мозгу всплывает лицо фон Уильямса, подобно тому как при проявлении фотографии на ней из ровного серого фона постепенно возникает изображение. Его лицо вроде бы соответствует чертам лица насильника, которые она помнит. Это он, думает Салли, видя лицо фон Уильямса внутренним зрением и накладывая его на сохранившийся в памяти образ человека, который ее изнасиловал. А черты лица постепенно становятся все яснее и отчетливее. Вот человек, который изнасиловал меня.

Возможно, это так и есть, Кларенс фон Уильямс мог быть тем самым насильником. Но при ее подавленном состоянии, когда ее вынуждали назвать хоть кого-нибудь, кого можно было бы обвинить в этом ужасном преступлении, соответствующие ассоциации могли сформироваться и закрепиться под влиянием страха, боли и желания поскорее покончить со всем этим, перестать думать об этом, найти ответ, необходимое решение.

Я размышляла. появилось бы лицо Кларенса фон Уильямса в воображении потерпевшей, если бы она не позвонила его жене в то же утро? Была бы она уверена в том, что знает насильника, если бы ее друг не сказал ей: «Ты видела его где-то. может быть, на вечеринке.» А если бы он вообще не произнес слово «вечеринка»?

Я не знала, изнасиловал ли фон Уильямс Салли Блэквелл или нет. Этого вообще никто не знал, конечно, кроме самого Уильямса. И возможно, еще одного человека. Если Уильямс не насильник, значит, этот человек бродит где-то вокруг и может еще кого-нибудь изнасиловать.

Следующее утро, 22 января 1981 года, выдалось ясным и прекрасным. Я быстро приняла душ, оделась и спустилась на лифте в кофейню. Я заказала чашку кофе с пшеничным тостом и вытащила из кейса свои заметки. Кофе мне принесли примерно к тому моменту, когда Луис Дугас выдвинул стул и уселся напротив меня.

— Бессознательный перенос, — сказал он, даже не поздоровавшись. — Все внимание на оружии. Сильнейший стресс.

Я рассмеялась: Дугас казался таким самоуверенным и энергичным.

— Она чрезвычайно уверенный в себе свидетель, Луис, — сказала я. — Она совершенно убеждена, что именно фон Уильямс — это тот мужчина, который изнасиловал ее и ее дочь. Она снова и снова повторяет: «Я знаю, что я видела своим мысленным взором».

Дугас кивнул и вздохнул:

— Но ваши исследования убедительно показывают, что уверенность и точность не всегда связаны между собой.

— Верно, — ответила я. — Но проблема в том, что это очень трудно объяснить присяжным, ибо они видят, как свидетельница указывает пальцем на обвиняемого и, несмотря на угрозу наказания за лжесвидетельство, заявляет, что именно этот мужчина изнасиловал ее.

Я изменила тему и перешла на отмеченную мной страницу в конце стенограммы опознания.

— В ходе перекрестного допроса вы задали очень удачный вопрос, — сказала я и прочитала маленький отрывок стенограммы: «… испытывали сильный ужас, вы не забыли это, не так ли?» — спросили вы свидетельницу. И она ответила: «Вы прилагаете огромные усилия, чтобы попытаться приглушить это, отгородиться от этого, насколько это возможно, чтобы можно было как-то жить дальше». Эта цитата прямо относится к памяти.

— Скажите мне, — сказал Дугас, перегнувшись вперед через стол, — что же произошло в данном случае? Вы считаете, она была настолько травмирована изнасилованием, что из ее памяти стерлись важные детали?

Я на мгновение задумалась.

— Невозможно точно знать, что происходило в ее голове. Я могу только сделать общие выводы из ее показаний и известных обстоятельств дела. В комнате было темно. Мужчина был в маске. У него был пистолет, который он неоднократно подносил к ее голове, угрожая ей. Она боялась за свою жизнь и за жизнь своих детей. Все эти факторы могли повлиять на точность воспоминаний, которые хранились в ее мозгу. Но прочитав стенограммы и полицейские отчеты, я пришла к выводу, что главная проблема с ее памятью, возможно, возникла на этапе поиска. У нее было тусклое, размытое воспоминание о насильнике, которое возникло всего несколько часов спустя, и у нее было еще одно воспоминание — о Кларенсе фон Уильямсе, которое возникло несколько недель спустя. Возможно, что эти два воспоминания перепутались, перемешались под воздействием стресса, страха и постоянного, настойчивого требования друга подумать и вспомнить имя насильника.

Я сделала глоток кофе и поспешно откусила кусочек тоста.

— Очень похожий случай, — сказала я, — произошел в Австралии. Как-то по местному телевидению выступал психолог. И прямо во время своего краткого пребывания в эфире он был арестован и обвинен в изнасиловании, а потерпевшая сразу же и уверенно опознала его. Обвиняемый потребовал от полиции подробные сведения об изнасиловании и выяснил, что оно произошло как раз в то время, когда его показывали по телевидению. Дальнейшее расследование по этому делу показало, что женщина была изнасилована во время просмотра телевизионной программы и что, по-видимому, телевизионный образ наложился у нее на воспоминание о насильнике.

— Какая странная история, — сказал Дугас, покачивая головой.

— Если Уильямс невиновен, то его история почти такая же странная, — заметила я. — Скажите мне, Луис, что говорят ваш опыт и интуиция в отношении Уильямса? Как вы думаете, он изнасиловал эту женщину и ее дочь или не он?

— Я убежден, что он невиновен, — ответил он. — Вы, наверное, постоянно слышите это от адвокатов, но я всеми фибрами ощущаю, что Уильямс не совершал это преступление. Нет никаких вещественных доказательств, которые связывали бы его с этими изнасилованиями: ни волос, ни отпечатков пальцев, ни следов спермы или ниток от одежды. Если бы этот человек находился в доме почти два часа, как свидетельствует потерпевшая, он, конечно, оставил бы какие-то следы. У него нет судимостей. Это добрый, мягкий человек, который находится в полном смятении, он совершенно раздавлен этим обвинением. Я наблюдал за ним, его женой и детьми, и я просто не могу представить себе, чтобы этот человек мог изнасиловать мать и дочь Блэквелл.

Я с минуту раздумывала над словами Дугаса, рисуя пальцем круги на виниловой скатерти.

— Вы знаете, адвокат однажды сказал мне, что на самом деле нельзя определить, виноват мужчина в изнасиловании или нет. Он утверждает, что это единственное преступление, которое нельзя «считать» с лица человека.

Дугас слегка улыбнулся.

— Да, пожалуй, я согласился бы с этим. Но в данном случае у меня есть четкое ощущение. Я верю ему.

— Почему? — спросила я, исподволь подталкивая его к одной из моих любимых тем.

— Сначала вы берете факты, а они никак не складываются. Вы их взвешиваете, измеряете, выворачиваете наизнанку, и все же они никак не складываются в слово «виновен». Потом у вас возникает ощущение. Я каждый день работаю с такими подсудимыми, и большинство из них виновны. При отсутствии доказательств, достаточных для того, чтобы хотя бы предположить виновность, дело просто не дойдет до суда, и почти все эти подсудимые наверняка виновны. Но иногда встречаются личности, которые как-то не вписываются в эту категорию. Пусть он выглядит как виновный, ведет себя как виновный, да и свидетель утверждает, что именно этот человек совершил преступление, но в глубине души ты просто не веришь, что это сделал он. Вот так я отношусь к Уильямсу. Это чистой воды интуиция, но я считаю, что он невиновен.

В здании суда округа Ориндж царил хаос. На ступеньках лестницы, ведущей в здание, столпилось множество людей, пытавшихся протиснуться в зал суда. Репортеры и фотографы стояли, прижавшись локоть к локтю к седым старушкам и матерям, державшим младенцев с сосками.

Мы протиснулись сквозь толпу в коридор, откуда Дугас направился в зал суда, а я села на скамейку напротив закрытых дверей с надписью «Свидетели не допускаются». Я наблюдала за прогуливавшимися людьми, которые посматривали на часы в ожидании начала шоу.

В 9:15 двери открылись, и Дугас провел меня в зал суда. Я спустилась по короткому проходу через невысокие, на уровне пояса, вращающиеся дверцы, отделяющие зрителей от судьи и присяжных, и остановилась перед свидетельской трибуной, где меня ждал судебный клерк.

— Вы клянетесь, что показания, которые вы дадите, будут правдой, только правдой и ничем кроме правды? И да поможет вам Бог.

— Да, — ответила я.

Я заняла свое место на свидетельской трибуне и посмотрела на переполненный зал, в котором стояла такая тишина, что было слышно, как скрипит перо прокурора по листку в его желтом блокноте. Притихший зал суда всегда напоминает мне церковь за несколько минут до начала службы. Тот же пыльный, не циркулирующий воздух с витающими в нем запахами одеколона и дезодоранта и печать добродетели на лицах зрителей.

Тогда я в первый раз увидела Кларенса фон Уильямса. Это был симпатичный смуглый мужчина с темными вьющимися волосами длиной до воротника и глазами, прикрытыми тяжелыми веками. На верхней губе густые усы, кончики которых по углам резко спускались вниз.

Я вспомнила первоначальное описание, которое Салли Блэквелл выдала полиции. «Белый мужчина с очень темными, темно-каштановыми или даже черными волосами; волосы густые, вьющиеся; усы; широкие темные брови; вес 80—90 кг». В целом Уильямс подходил под это описание, за исключением того, что весил он чуть больше 70 кг. И еще одно интересное несоответствие: прежде чем Салли Блэквелл вспомнила лицо Кларенса фон Уильямса как лицо насильника, она сказала полиции, что напавшему на нее было примерно двадцать лет. Уильямсу было сорок два.

Луис Дугас подошел к свидетельской трибуне и задал стандартные предварительные вопросы, позволяющие определить мой опыт и квалификацию. Затем он попросил меня объяснить присяжным, как работает человеческая память. Я рассказала суду об основных этапах ее работы: восприятии, хранении и извлечении информации.

— Важно отметить, — заключила я, — что на каждом из этих трех этапов действуют факторы, влияющие на качество памяти.

— Какие факторы могут влиять на память? — спросил Дугас.

— Одним из важнейших факторов, когда речь идет о криминальной ситуации, является интенсивность стресса, который испытывает человек.

Я повернулась к судье:

— Если вы не возражаете, ваша честь, я воспользуюсь доской, на которой покажу все наглядно.

— Конечно, — разрешил судья.

Я подошла к доске, расположенной напротив скамьи присяжных, и мелом начертила на ней перевернутую U-образную фигуру, изображающую зависимость между стрессом и памятью, известную психологам как закон Йеркса — Додсона.

— Повторим еще раз главное, — сказала я, указывая на правую часть кривой, — высокие уровни возбуждения или стресса резко понижают нашу способность обрабатывать информацию и хранить ее в памяти. Многие люди ошибочно полагают, что мощный стресс усиливает память, и это ошибочное представление как раз и зафиксировано в заявлении: «О боже, я так испугалась, что никогда не забуду это лицо!» На самом деле сильный стресс может лишь ослабить память.

Я рассказала об исследовании, которое моя лаборатория в Вашингтонском университете провела в 1977-1978 годах. В нем участвовали более пятисот человек (все — студенты, имеющие право голоса), и мы опрашивали их, чтобы выяснить, что они знают о факторах, влияющих на показания свидетелей. Когда их спросили о влиянии экстремального стресса и возбуждения на способность обрабатывать информацию, оказалось, что треть участников эксперимента не считает, что экстремальный стресс негативно влияет на способность запоминать и вспоминать подробности того или иного события. Особенно пикантным оказалось то, что 18 % испытуемых считали, что при сильном стрессе способность вспомнить детали события улучшается, а способность воспринимать детали ухудшается. Интересно, каким образом можно извлечь из памяти точную информацию, если изначально в память попадает неточная информация?

Я вернулась на свидетельскую трибуну и заняла свое место.

— Является ли наличие оружия фактором, который влияет на точность опознания преступника свидетелем? — спросил Дугас.

— Да, — ответила я. — Мы называем этот фактор «концентрацией внимания на оружии». Если при совершении преступления используется оружие, свидетели чаще всего склонны (очень склонны!) смотреть на это оружие. Это отнимает время и ухудшает обработку информации о других аспектах ситуации, то есть ухудшает способность запоминать другие детали, в том числе и детали лица человека, держащего оружие.

— Расскажите, что происходит с человеком, когда на него направлен пистолет? — спросил Дугас. — Как изменяется впоследствии способность идентифицировать этого человека?

Я рассказала об известном эксперименте, проведенном в Университете штата Оклахома, в котором 49 % испытуемых правильно идентифицировали человека с предметом, который не являлся оружием, но человека с оружием правильно идентифицировали только 33 % испытуемых. Я также рассказала об эксперименте, который мы с мужем провели в Вашингтонском университете.

— В нашей лаборатории мы изучали явление концентрации внимания на оружии с помощью аппарата для записи движения глаз. Участники этого эксперимента имели дело с двумя разными версиями грабежа. В первом случае грабитель направил пистолет на кассира. Во втором случае грабитель передал кассиру чек. У нас есть устройство, которое позволяет следить за движением глаз даже в таких сложных ситуациях и точно определять, куда направлен взгляд человека. Вы можете этого не знать, но, когда человек оказывается в сложной ситуации, его взгляд перемещается по всей панораме дискретно, с последовательной фиксацией в разных точках. Продолжительность фиксации в каждой точке — около трети секунды, затем взгляд перемещается в новую точку, потом в следующую и так далее. С помощью светового пятна мы могли точно определять, на чем фиксируется взгляд, и выяснилось, что он чаще фиксируется на пистолете, чем на предметах, не являющихся оружием, и соответственно снижается способность запоминать иные детали, кроме оружия. В этом и состоит феномен концентрации внимания на оружии. Именно оружие привлекает наше внимание. И противостоять этому очень трудно.

— Доктор Лофтус, — сказал Дугас, который вернулся за стол защиты и заглянул в свои записи, — не могли бы вы рассказать суду об исследованиях, проводившихся с целью определения влияния маскировки на способность распознавать лица?

Закон Йеркса — Додсона

Насильник был в маске, и Дугас надеялся убедить суд, что маска могла сбить свидетельницу с толку. Я быстро посмотрела на Уильямса, который носил очки. Я не могла припомнить, чтобы в полицейских отчетах или в стенограмме фигурировали очки. Уильямсу действительно необходимы очки, подумала я, или это маскировка? Я вспомнила, что Тед Банди за время судебного процесса несколько раз менял прическу. Иногда он переодевался во время обеденного перерыва, поэтому судья Хэнсон называл его оборотнем. Актером-трансформатором, по словам его биографа Винсента Буглиози, был также Чарлз Мэнсон. Буглиози утверждал, что даже небольшие изменения в настроении Мэнсона могли кардинально изменять его облик.

Я вернулась мыслями к рассматриваемому делу и рассказала об оригинальном исследовательском проекте, связанном с изменением внешности людей, описанном в 1977 году тремя британскими психологами. Участников эксперимента разделили на две группы, и одна группа проходила курс обучения, целью которого было улучшение способности распознавать лица. В первом эксперименте испытуемым показывали двадцать четыре фотографии людей в различных позах, с разными выражениями лиц, с разными прическами и дополнительными внешними элементами, изменяющими внешность, такими как борода, усы или очки. Двадцать четыре лица показывались последовательно, каждое в течение десяти секунд. Всем испытуемым настоятельно предлагалось «очень внимательно вглядеться» в каждую фотографию, потому что потом их попросят вспомнить лица, которые они видели. Их также предупредили, что некоторые лица могут снова появиться уже в измененном виде. Примерно через пятнадцать минут после показа первого набора фотографий была показана более широкая подборка — из семидесяти двух лиц. Для каждого из них участник эксперимента должен был указать, новое это лицо или то, которое он уже видел раньше.

Через три дня испытуемых снова протестировали на способность распознавать ранее виденные лица. Результаты оказались поразительными: в обеих группах изменение обликов ранее уже виденных людей очень сильно повлияло на вероятность их повторного опознания. Если лицо человека внешне не изменялось, то узнавание шло весьма эффективно: примерно в 80-90 % случаев испытуемый узнавал лицо, которое он действительно видел раньше. Но если выражение лица или ракурс изменялись, вероятность опознания снижалась до 60-70 %, а если облик изменялся с помощью дополнительных элементов, она становилась совсем низкой — около 30 %. Сравнение результативности для двух групп испытуемых не обнаружило никаких свидетельств того, что вышеуказанный учебный курс хоть в какой-то мере помог людям эффективнее запоминать лица.

Следующий вопрос Дугаса касался проблемы ошибочного опознания, спровоцированного показом фотографий:

— Может ли показ свидетелю подборки фотографий повлиять на последующую идентификацию?

— Да, — ответила я и объяснила, как в большинстве случаев действует полиция, если после совершения преступления у нее есть реальный свидетель.

Сначала свидетелю показывают подборку фотографий, и если он узнает преступника, то дальше обычно следует личное опознание подозреваемого в представленной ему группе лиц (линейке). В целом вся эта процедура имеет серьезные недостатки, ибо почти всегда только один человек фигурирует и в подборке фотографий, и в группе (линейке) для опознания «вживую», и вероятность того, что свидетель идентифицирует в линейке кого-либо другого, кроме человека, фотографию которого он выбрал из подборки, крайне мала. В подобных ситуациях вероятность ошибочной идентификации резко возрастает, и психологи называют это ошибочным опознанием под влиянием фотографий.

Поскольку большинству непрофессионалов эта концепция не очень понятна, я решила подробно рассказать суду об эксперименте, проведенном в Университете штата Небраска в 1977 году. Участников эксперимента просили внимательно рассмотреть «преступников», потому что вечером им придется опознавать их по полицейским фотографиям, а потом, на следующей неделе, опознавать их в реальной группе лиц. Через полтора часа испытуемые просмотрели пятнадцать фото, среди которых были фото «преступников». Спустя неделю было составлено несколько реальных групп (линеек), и испытуемым предложили указать, является ли кто-либо из присутствующих «преступником».

Результаты опять оказались потрясающими: в группе, состоявшей из лиц, которых испытуемые никогда не видели раньше, оказалось лишь 8 % ошибочно «опознанных» в качестве преступников. Однако если ранее они видели фотографии данного человека, то вероятность его ошибочного опознания в качестве преступника возрастала до 20 %. Эти люди не совершали преступлений, и испытуемые не видели их в лицо раньше, но сейчас их «опознали» в группе, потому что раньше видели их фотографии.

— Теперь вы можете понять, что имеет место в нашем случае, — продолжала я. — Фотография может оставить отчетливое воспоминание, обеспечивающее возможность последующего узнавания лица, поэтому, когда этого человека впоследствии видишь лично, он или она уже кажутся знакомыми. Но это узнавание связано с фотографией человека, а не с тем, что вы раньше видели его лично. В этом и заключается опасность использования фотографической линейки.

— Может ли состав линейки повлиять на результат опознания?

— Да, может. Очень важно максимально беспристрастно составить фотографическую линейку после фактического происшествия. Это означает, что, если человеку, не имеющему никакого отношения к происшествию, дать описание подозреваемого, то, увидев реальную группу из шести разных людей, теоретически он должен опознать подозреваемого только с вероятностью, равной 1/6. То есть люди в группе должны быть достаточно похожи друг на друга. Тогда можно считать, что группа подобрана правильно, беспристрастно и не имеет наводящих аспектов.

— У меня две фотографические линейки, — сказал Дугас. — Одна из них — это доказательственный материал штата № 3; другая — доказательственный материал обвиняемого № 2. Не могли бы вы оценить доказательственный материал штата № 3?

Дугас передал мне подборку из шести поясных фотографий шести разных мужчин.

— Считаете ли вы, что эта фотографическая линейка необъективна?

Прокурор вскочил на ноги, выкрикивая возражения.

— Я считаю, что вопрос о том, беспристрастно ли подобрана линейка, относится исключительно к компетенции присяжных, — сказал он, размахивая пальцем. — Этот вопрос решают присяжные. Мне неизвестна такая наука, которая позволяет давать юридически значимое заключение о том, соответствует состав линейки юридической проверке на внушаемость или нет.

— Протест отклонен, — объявил судья.

Прокурор ответил:

— Хорошо, ваша честь.

Я продолжила свои замечания общего порядка.

— При изучении фотографических линеек, что мне приходилось делать много раз, я сравниваю людей в фотографических линейках с описаниями, которые первоначально дают свидетели.

— Предположим, что нужно опознать человека ростом около 180 см, — сказал Дугас, — весом от 80 до 90 кг, с вьющимися темными волосами до воротника и с усами (разумеется, это было описание, данное Салли Блэквелл полиции через несколько часов после изнасилования).

— Недостаток данной подборки фотографий состоит в том, что в ней присутствуют люди, которых нужно удалить сразу, потому что они ни в коей мере не соответствуют этому описанию. Например, нужно исключить человека под номером 6, потому что волосы у него не темные и не вьющиеся, а светлые и прямые, то есть совсем не подходят под имеющееся описание. Аналогично, у человека под номером 5 волосы слишком короткие. У этой подборки есть и другие недостатки, например, человек под номером 1 снят в профиль, в то время как все остальные — анфас. Я могла бы подробно проанализировать эту фотографическую линейку и, скорее всего, пришла бы к выводу, что некоторые фото из нее нужно удалить как не соответствующие описанию.

— Доктор Лофтус, — понизил голос Дугас, чтобы подчеркнуть важность следующего вопроса. — Предположим, что некто видел какого-то человека, а потом извлекает из памяти его имя; вы проводили исследования в этой области?

Дугас имел в виду внезапное появление лица Кларенса фон Уильямса в памяти Салли Блэквелл и ее автоматическое предположение, что это и есть лицо насильника.

— Если с человеком случается страшное событие, — сказала я, — а потом ему приходит на ум конкретное имя или образ конкретного человека, то существует определенная вероятность того, что участник события поверит, что человек, которого он вспомнил, — это именно тот, кто является виновником этого страшного события, хотя на самом деле он может не иметь к этому никакого отношения.

— Вы изучали случаи такого типа, и мне известно, что у вас есть специальное исследование по бессознательному переносу. Имеет ли здесь место бессознательный перенос?

— Да, это может быть вариант бессознательного переноса, — ответила я. — Бессознательный перенос — это ошибочное воспоминание или ошибочное отождествление человека, которого видели в одной ситуации, с человеком, которого тоже видели, но в другой ситуации. Но в данном деле имеет место встраивание образа человека, виденного в некоей ситуации, в совершенно другую ситуацию. И очень важно это отметить. Многие люди не представляют себе, насколько легко совершается бессознательный перенос, то есть насколько легко наш мозг соединяет человека, которого мы видели в некоем контексте, с воспоминанием о другом событии, происшедшем совсем в другое время и в другом месте.

Дугас кивнул и взглянул на присяжных. Он хотел, чтобы они осознали и учли эту информацию.

— У меня последний вопрос, — сказал он через мгновение. — Когда люди попадают в чрезвычайную ситуацию, они потом говорят, как долго она длилась: столько-то секунд, столько-то минут или часов. Можно ли считать, что при этом свидетели тоже склонны преувеличивать свои способности, как и в ситуации с опознанием преступника?

— Одним из наиболее обоснованных общих выводов, касающихся работы с очевидцами, является то, что люди всегда преувеличивают длительность необычного события, — ответила я. — Мы показывали людям имитацию ограбления банка, которое длилось полминуты, но они говорили, что ограбление длилось пять, восемь или даже десять минут. В другом эксперименте людям показывали событие, которое длилось четыре минуты, но они оценили его длительность в десять минут, а некоторые даже в двадцать. Наша память имеет явно выраженную склонность к преувеличению длительности сложных и стрессовых событий; людям почти всегда кажется, что событие длилось дольше, чем это было на самом деле.

— Если человек испытывает сильный страх перед причинением ему телесных повреждений, — продолжал Дугас, — влияет ли это на его восприятие или на способность к опознанию?

— Да, эти способности сильно зависят от фактора стресса, о котором мы говорили. Страх получить телесные повреждения — это сильнейший вид стресса, или, иначе говоря, страх может вызвать сильнейший стресс.

— Влияет ли это или может ли это повлиять на опознание подозреваемого свидетелем?

— Это сильно влияет на качество хранящейся в памяти информации, а также на то, что попадает в память именно в момент события. Если вы восприняли неточную информацию, то потом при попытке вспомнить вы и вызовете из памяти неточную информацию.

— Я отпускаю свидетеля, — сказал мистер Дугас.

— У меня нет вопросов, — сказал прокурор.

Это меня удивило, и по выражению лица Дугаса я поняла, что он тоже озадачен. Не так часто случается, что прокурор не пользуется возможностью нанести мне несколько ударов, но иногда, особенно когда дело полностью держится на показаниях свидетелей, юрист может почувствовать, что спор с экспертом в области, в которой эксперт разбирается гораздо лучше, может завести слишком далеко. Возможно, сказав «у меня нет вопросов», он пытался донести до присяжных мысль, что меня не стоит допрашивать, что он не хочет уделять так называемому эксперту свое время.

— Хорошо, вы можете идти, — сообщил мне судья.

Я быстро взглянула на часы. На свидетельской трибуне я провела всего час, а показалось — часа четыре. Мой самолет улетал через несколько часов, поэтому я направилась в заднюю часть зала суда и заняла место в последнем ряду. Следующим свидетелем была Лоис Уильямс. Я видела, как она провела руками по телу вниз, разглаживая платье, прошла по проходу к секретарю, подняла руку, сказала «я готова» и села на свидетельскую скамью.

Дугас спросил ее о том, где она была в ночь изнасилования, может ли она указать точное время возвращения мужа домой, каким образом она узнала о его возвращении, в котором часу это было, есть ли в спальне часы, обсуждали ли они его позднее возвращение, и так далее, и тому подобное.

Она отвечала короткими жесткими фразами. Вопросы и ответы блуждали вокруг правды, но где на самом деле была правда? Можно ли было локализовать, понять и конкретизировать ее?

Я задалась вопросом, о чем думает Лоис Уильямс, сидя на скамье и глядя на мужа, сидящего за столом защиты. Были ли у нее какие-то сомнения, какие-то мысли о его виновности? Или невиновности? Я вспомнила, что в стенограмме предварительных слушаний говорилось о том, что в ночь изнасилования Уильямс пил в нескольких барах, вернулся домой около 4 утра, а изнасилование началось около 2:30 и закончилось где-то между 4:00 и 4:30 утра.

Насколько крепко спала Лоис Уильямс? Действительно ли она знала точное время возвращения мужа домой? Беспокоил ли ее тот факт, что муж где-то пьянствовал почти до рассвета? Я удивилась странному совпадению, что фон Уильямс в ту ночь выпивал в одиночку и что не было ни одного человека, который мог бы точно сказать, в какое время он ушел из бара и направился домой.

После ее показаний я по телефону-автомату, находившемуся в коридоре, вызвала такси, а затем вышла и стала ждать его. Было жарко и душно, воздух имел привкус пыли. Я сняла пиджак и взглянула на солнце, проглядывавшее сквозь туман в бледно-желтом февральском небе.

Так виновен или не виновен фон Уильямс? Я вспомнила, как он сидел за столом защиты, наклонившись вперед, плотно сложив руки большими пальцами вверх, согнув и прижимая их друг к дружке. Как подсудимый переносит давление этой юридической инквизиции? Даже виновному человеку возникающее напряжение должно казаться невыносимым. Он пытается угадать: «Смогут ли они уличить меня? Что они со мной сделают? Как я буду выживать в тюрьме? Смогу ли я вынести расставание с женой и детьми?»

А если он невиновен… Каково ему тогда сидеть там и ощущать холодные взгляды людей, которые изначально считают его виноватым? Каково это — вынужденно наблюдать страдания потерпевших и знать, что твое лицо присутствует в их кошмарах, лицо, которое они ненавидят? Каково это — беспомощно наблюдать за тем, как твою жизнь рубят под корень? Каково с внезапной силой и ясностью осознать, что никто уже не поверит тебе в этом деле, потому что эти люди для себя все уже решили.

Ты виновен, потому что тебя обвинили!

В тот же день вечером я улетела в Сиэтл и снова погрузилась в работу. В моем кабинете толпились студенты, коллеги подбрасывали мне доклады разных комиссий, секретари передавали пачки телефонных сообщений. Снова окунувшись в суматоху дел, я старалась поменьше думать о Кларенсе фон Уильямсе.

В начале марта, примерно через две недели после того, как я дала показания в суде, я получила от Луиса Дугаса письмо и несколько газетных вырезок. «Голоса присяжных разделились 9 к 3, — писал Дугас, — и те трое, которые проголосовали против осуждения, сказали, что сделали это, исходя из ваших показаний». Beaumont Enterprise представила факты, как это иногда делают газеты, невыразительно и сухо:

Присяжные не пришли к единому мнению по делу об изнасиловании в округе Ориндж

Во вторник присяжные не пришли к единому мнению в деле Кларенса фон Уильямса, обвиняемого в изнасиловании женщины и ее дочери в Бридж-Сити. Девять присяжных проголосовали за то, чтобы признать Уильямса виновным, а трое за то, чтобы признать его невиновным. В понедельник вечером присяжные собрались без посторонних в гостинице округа Ориндж и совещались более 12 часов, но вынести вердикт так и не смогли.

Все шесть дней, пока шло судебное разбирательство по делу Уильямса, зал суда был битком набит зрителями. В понедельник в 22:30, когда было объявлено, что присяжные удаляются на совещание, зрители все еще толпились в коридорах здания суда, причем многие из них находились здесь с самого утра.

В пятницу известный на общенациональном уровне эксперт по проблемам памяти дал показания, представив веские доводы и поставив под сомнение достоверность показаний свидетелей.

В понедельник вечером присяжные собрались без посторонних в гостинице округа Ориндж и совещались более 12 часов, но вынести вердикт так и не смогли.

Все шесть дней, пока шло судебное разбирательство по делу Уильямса, зал суда был битком набит зрителями. В понедельник в 22:30, когда было объявлено, что присяжные удаляются на совещание, зрители все еще толпились в коридорах здания суда, причем многие из них находились здесь с самого утра.

В пятницу известный на общенациональном уровне эксперт по проблемам памяти дал показания, представив веские доводы и поставив под сомнение достоверность показаний свидетелей.

Я поморщилась. Термин «эксперт по проблемам памяти» заставил меня вспомнить прежних странствующих лекарей, торговавших вразнос секретными лекарствами от всех болезней, от простуды до мозолей.

Прочитав несколько разных статей, я поняла, что прокуратура намерена возобновить дело.

Когда дело будет возобновлено, штат будет судиться с фон Уильямсом по тому же обвинению в изнасиловании при отягчающих обстоятельствах. Изнасилование при отягчающих обстоятельствах карается максимальным наказанием до 99 лет тюремного заключения и максимальным штрафом в размере 10 000 долларов.

Я положила это письмо и статьи в папку с наклейкой «Дугас» сверху. Адвокаты называют свои подборки документов именами клиентов, а я всегда называю свои папки именами людей, с которыми больше всего контактирую, то есть именами адвокатов. Я толкнула выдвижной ящик, и он закрылся, щелкнув, как положено.

Спустя семь месяцев, 9 октября 1981 года, я снова прилетела в Ориндж, Техас, чтобы дать показания на втором судебном процессе по делу фон Уильямса. Сильно уставший Луис Дугас встретил меня в аэропорту и протянул мне экземпляр утренней газеты. Заголовок статьи гласил: «Обвиняемый насильник в суде эмоционально отрицает изнасилование».

— Он сорвался, — сказал Дугас, покачивая головой и плотно сжимая губы. — Бедняга просто на пределе.

Я быстро прочла первые два абзаца статьи.

В четверг на повторном судебном разбирательстве по обвинению в изнасиловании матери и дочери в городе Бридж-Сити Кларенс фон Уильямс в эмоциональном порыве заявил, что ложные обвинения разрушили его жизнь.

— Я не делал этого… Я никогда не был в их [потерпевших] доме. То, что с ними случилось, ужасно, но меня карают на основании ложных обвинений.

Я потерял все, что у меня было.

В суде я увидела, что Уильямс заметно изменился. Его тело стало жестким, напряженным от гнева. Раньше, на первом судебном процессе, я видела человека с поникшими плечами, широко раскрытыми глазами, явно испуганного, но теперь страх, по-видимому, трансформировался в ярость. Страх замыкается в себе, он пожирает вашу душу. А ярость может быть направлена наружу, на других. Мне пришло в голову, что если фон Уильямс невиновен, то ярость ему просто необходима; возможно, она защитит его от страха и разочарования, которые в противном случае сожрут его живьем.

С трибуны я еще раз представила те же самые факты в той же беспристрастной профессиональной манере и через несколько часов уже летела обратно в Сиэтл. Помню, что это была пятница, потому что я с нетерпением дожидалась выходных, чтобы плотно работать с утра до вечера, не отвлекаясь на то и дело появляющихся студентов. В тот вечер мы с мужем Джеффом обедали в новом итальянском ресторане, и я рассказала ему о деле Уильямса.

— Ты думаешь, он невиновен? — спросил меня Джефф.

— Дугас считает, что он невиновен, — ответила я. — Я думаю, может быть, и невиновен.

Я вспомнила, как Дугас сказал мне однажды утром, за завтраком, прежде чем я дала показания: «Я занимаюсь адвокатской практикой уже двадцать пять лет. И за все это время у меня было два клиента, которые были вне всякого сомнения невиновны. Фон Уильямс — один из них».

Утром в понедельник, придя на работу, я обнаружила сообщение от Луиса Дугаса. «Фон Уильямс осужден, — писал он. — Приговорен к 50 годам. Мы подадим апелляцию».

— О господи! — громко простонала я.

Джеральдина, офис-менеджер факультета психологии, посмотрела на меня озабоченно:

— У вас все в порядке, Бет?

— Да. Да, спасибо, все нормально.

Я прошла по коридору, вставила ключ в дверь кабинета, швырнула портфель на пол, повесила плащ. Я открыла шкаф, засунула сообщение в папку «Дугас», закрыла ящик (отметив для себя положенный щелчок) и вздохнула. И посмотрела правде в глаза: я не ожидала вердикта о виновности. Трое присяжных, которые оправдали Уильямса в первом процессе, придали мне уверенность. Что могло случиться на втором процессе, если фон Уильямса признали виновным? Прокурор был более убедительным? Или мое выступление было менее убедительным? Может быть, Уильямс настроил присяжных против себя своими вспышками гнева?

Я представила себе Уильямса, сидящего за столом защиты, слушающего обвинительный приговор, а затем выходящего из зала суда между идущими рядом с ним конвоирами. Итак, Уильямс виновен в глазах закона. Он отправится в тюрьму. Он потерял свободу.

Но виновен ли он на самом деле? Я хлопнула рукой по закрытому ящику с документами. Так, Бет, перестань. Все кончено. Я понимала, что мне нужно выкинуть это дело из головы, убедить себя, что правосудие свершилось. Ну разве можно думать иначе? Двадцать четыре присяжных в двух отдельных судебных процессах выслушали описание всех фактов и мнения всех сторон. Двадцать четыре ума проанализировали свидетельские показания в поисках истины. Первое жюри присяжных не смогло прийти к единому мнению, но девять из двенадцати присяжных сочли Уильямса виновным. Теперь все двенадцать членов второго жюри признали подсудимого виновным. Двадцать один из двадцати четырех человек, рассмотрев все свидетельские показания по этому делу, сочли, что фон Уильямс виновен. Если я хочу остаться в здравом уме, то при таком раскладе мне не следует оспаривать принятое решение.

Два месяца спустя, 3 декабря 1981 года, я получила от Луиса Дугаса еще одно сообщение: «В 20:45 другой человек дал признательные показания. Фон Уильямс на свободе».

Я сразу же набрала номер Дугаса.

— Луис, что случилось? — закричала я в трубку, даже не представившись.

— Элизабет? Вы не поверите! Вы просто не поверите в это! — Дугас глубоко вздохнул, а потом рассмеялся. — Простите, я просто не могу сдерживать смех. Смеюсь и плачу.

Он рассказал мне о событиях предыдущей недели. Полиция штата Луизиана по наводке задержала тридцатилетнего Джона Симониса по подозрению в том, что он является печально известным «насильником в лыжной маске», изнасиловавшим десятки женщин в Луизиане и соседних штатах. В итоге Симонис признался в семидесяти семи преступлениях, совершенных в семи разных штатах, включая и те изнасилования, за которые был осужден Кларенс фон Уильямс.

— Они записали признания Симониса, — рассказывает Дугас. — Все его признания записаны на пленку. Прокуроры округа Ориндж просмотрели видеозапись и немедленно сняли обвинения против Уильямса. Это невероятно, просто невероятно!

Информационные агентства сразу же распространили информацию об этом необычном случае с неожиданным удачным концом. 6 декабря газета The Seattle Times опубликовала эту историю со ссылкой на Associated Press:

ОБВИНЯЕМОГО ЖДЕТ СВОБОДА, А НЕ ТЮРЬМА

Округ Ориндж, Техас (AP). 42-летний рабочий химического завода, приговоренный к 50 годам тюрьмы за изнасилование, выехал на волю на лимузине под приветственные возгласы друзей после того, как в этом преступлении признался другой человек.

«Я не хотел, чтобы меня признали невиновным, потому что тогда все бы считали, что мне просто удалось нанять хорошего адвоката, — сказал Кларенс фон Уильямс, когда в пятницу на специальном судебном заседании с него сняли обвинения. — Я хотел, чтобы его поймали и он признался. Я очень боялся, что его убьют… и никто никогда не узнает правды».

В этой заметке было еще несколько абзацев, но именно слова «и никто никогда не узнает» преследовали меня еще несколько недель. Действительно, в этом случае правду знал бы только один человек — Кларенс фон Уильямс. И сейчас, если бы полиции штата Луизиана не повезло и она не арестовала Симониса, он сидел бы в тюремной камере, смотрел на бетонные стены и тосковал по жене и детям. Я не могла представить себе более мучительное одиночество и более глубокое отчаяние, чем, сидя в тюрьме по ложному обвинению, знать правду и не иметь никакой возможности убедить в этом других.

Мне не хотелось думать о том, что происходит с душой человека, посаженного в тюремную камеру за преступление, которого он не совершал, проводящего в ней день за днем и в конце каждого дня в очередной раз понимающего, что впереди еще сотни дней, таких же, как тот, который он только что прожил.

В августе 1988 года, спустя более шести лет после объявления фон Уильямса невиновным и его освобождения, я выступала с речью перед несколькими сотнями адвокатов, собравшихся на симпозиум Северо-Западной юридической школы в Чикаго. После моего выступления ко мне подошел человек из аудитории, пожал мне руку и представился.

— Я был одним из прокуроров, участвовавших в деле Уильямса в Техасе в 1981 году, — сказал он. — У меня есть интересный постскриптум по этому делу, если у вас найдется немного времени.

Мы сидели в первом ряду в пустом лекционном зале, и он рассказал, что произошло в тот день, когда Салли Блэквелл и ее двое детей пришли в окружную прокуратуру, чтобы посмотреть видеозапись признания Симониса.

— В тот момент они не знали, что Симонис признался, — сказал прокурор. — Мы провели их в небольшую комнату, выключили свет и включили видеокассету. Через несколько минут двое детей-подростков посмотрели на мать. По выражениям их лиц было ясно, что они узнали этого человека и находятся в шоке. Но мать старалась не смотреть на них. Она продолжала смотреть на мужчину на записи, а потом начала медленно покачивать головой взад-вперед. «Нет, — сказала она, и ее голос заглушил звук с видеокассеты, — нет, нет, нет, нет!»

— Симонис рассказал о таких деталях, о которых мог знать только сам насильник и о которых за пределами прокуратуры вообще никто не знал, — добавил прокурор. — Жертва не могла заставить себя признать, что это преступление мог совершить не фон Уильямс, а кто-то другой.

Вот оно — реальное, живое доказательство того, что люди могут настолько уверовать в свои воспоминания, что, даже когда возникают очевидные противоречия и расхождения, они отказываются изменить свое мнение. Я вспомнила, что судья Джером Франк написал в своей книге «Невиновен»: «Если вы свидетель, то любые сомнения относительно вашей памяти вызывают у вас возмущение, воспринимаются как посягательство на целостность вашей личности, бесцеремонное вторжение в ваше “я”». Наши воспоминания чрезвычайно ценны для нас, ибо они представляют собой неотъемлемую часть нашей личности: они говорят нам, кто мы такие, какой опыт у нас за плечами и что и как мы должны чувствовать.

Я рассказала прокурору о недавнем исследовании, проведенном в Йеле. Участникам эксперимента показали запись совершения некоего преступления, а потом попросили выбрать «преступника» из двенадцати фотографий, среди которых вообще не было фотографии преступника. Через несколько дней испытуемым вновь предложили выбрать «преступника», но только из шести фотографий, среди которых была фотография настоящего преступника и фотография человека, ошибочно выбранная в прошлый раз. Так вот, 44 % участников эксперимента подтвердили свой первоначальный выбор, хотя настоящий преступник смотрел с фотографии прямо им в лицо.

— В некотором смысле это похоже на то, что произошло в деле Уильямса, — сказала я. — Потерпевшая сделала свой выбор — Кларенс фон Уильямс, и потом, несмотря на то что настоящий преступник смотрел ей в лицо, признаваясь в изнасиловании и рассказывая подробности, которые мог знать только он, она не могла принять это. Она осталась при своем первоначальном мнении, ошибочном мнении о виновности Кларенса фон Уильямса. После того как лицо фон Уильямса слилось с ее воспоминанием о лице насильника и она «привязала» себя к этому воспоминанию, заявив в суде, что ее насиловал именно фон Уильямс, разделить эти два воспоминания стало уже невозможно. Они в буквальном смысле навсегда слились вместе.

Я потом еще долго обдумывала этот разговор. И лабораторные, и иные исследования снова и снова доказывают, что наша память несовершенна. Соответствующие факты описываются в престижных журналах точным научным языком, методология экспериментов безупречна. Но то, что случилось с Кларенсом фон Уильямсом, привлекло внимание к этим научным фактам, облекло их в плоть и вдохнуло в них душу. Дело Уильямса вывело результаты исследований из стен лабораторий и продемонстрировало их достоверность.

Из-за показаний Салли Блэквелл фон Уильямс мог отправиться в тюрьму на пятьдесят лет. Однако женщина так и не смогла признать свою чудовищную ошибку. Когда она в суде, под угрозой наказания за лжесвидетельство, подписала свои письменные показания, в которых указала на человека по имени Кларенс фон Уильямс как на преступника, лицо этого человека вошло в ее память так прочно, что вся прочая информация уже соотносилась с этим воспоминанием. И когда ей предъявили другое лицо, она была вынуждена отвергнуть его просто потому, что оно не соответствовало лицу, хранившемуся в ее памяти.

Память Салли Блэквелл, стойкая и сильная, сейчас неопасна, по крайней мере для фон Уильямса. Но представим себе другой вариант, в котором «насильник в лыжной маске» не был бы задержан полицией Луизианы. Представим, что видеозаписи его исповеди не существует. Тогда одного этого стойкого «воспоминания» Салли Блэквелл оказалось бы достаточно, чтобы держать Кларенса фон Уильямса в тюрьме в течение многих лет.