Мы против вас Бакман Фредрик
Беньи отпил пива. Много лет его мама, если он дрался в школе, практиковала такое наказание: заставляла сына читать ежедневные газеты. Ему не разрешалось уходить на хоккейную тренировку, пока мать не услышит от него все: передовицу, раздел внешней политики, новости культуры. Через несколько лет чтение газет стало для него слишком простым делом, и мать переключилась на классическую литературу. Сама она читала классику с трудом, но знала, что сын умнее, чем хочет казаться. Поэтому наказание за промахи заодно служило ему напоминанием: ты лучше, чем твое поведение.
Беньи фыркнул:
– А ты ждал, что при слове «Ницше» я заведу: «то, что не убивает меня, делает меня сильнее»? Или, может, «известно, что на небесах вообще нет интересных людей»? Или… чего там еще? «Те, кто не слышит музыки, думают, что танцоры сошли с ума».
– Не уверен, что последнее – это Ницше, – осторожно вставил молодой человек.
Беньи занялся пивом, оставив собеседника гадать, что это было – ошибка или проверка. А потом сказал:
– Ты все еще как будто удивлен.
– Я… нет… ну или если честно: ты не похож на человека, который цитирует Ницше… – хохотнул молодой человек.
– Я много на кого не похож. – Уголки рта у Беньи снова заплясали.
Вечером Бубу с матерью долго гуляли в лесу. Мама хотела рассказать, как трудно быть взрослым, как сложен мир, но не могла найти слов. Пока Бубу рос, она пыталась объяснить ему, что насилие – это ошибка, но весной он встрял в самую жестокую драку в своей жизни, из него чуть фарш не сделали – и нечасто мать испытывала за него такую гордость, как тогда. Потому что он защищал Амата. Подставился под удары ради него. Встал грудью за другого.
Столько лет она радовалась, что Бубу такой ласковый. Другие мальчишки стыдились, когда матери целовали их в лоб на глазах у приятелей, а ее мальчик – нет. Он был из тех, кто говорит: «Какая у тебя сегодня красивая прическа, мама». А сейчас ей хотелось бы, чтобы он был жестче. Холоднее. Может, тогда он перенес бы все чуть легче.
– Бубу, я больна… – прошептала она.
Когда она все рассказала, Бубу заплакал, но она заплакала еще горше. Бубу уже не был малышом, что прыгал ей в объятия, он был достаточно взрослым, чтобы его сердце могло вместить величайшее горе, и достаточно высоким и сильным, чтобы поднять маму на руки и нести ее, пока она рассказывает, что умирает. Анн-Катрин прошептала сыну в шею:
– Ты всегда был лучшим в мире старшим братом. Теперь тебе придется стать еще лучше.
Вечером она слышала, как он читает «Гарри Поттера» младшим сестрам. Ночью Хряк заварил слабый чай; Бубу вошел в ванную и придерживал матери волосы, пока ее рвало. Когда она легла в постель, сын вытер ей щеки и сказал:
– Хочешь, скажу глупость? Помнишь, ты всегда говорила, что я никогда не найду себе подружку, потому что у меня завышенные требования? Ты ошибаешься. Мне нужен кто-то, кто станет смотреть на меня так же, как вы с папой смотрите друг на друга.
Анн-Катрин крепко прижала ко лбу его большую, глупую, дурашливую голову. Как бы ей хотелось увидеть его женатым. Отцом. До чего же чертовски, паскудно, невыносимо тяжела бывает жизнь. Пусть даже она и не обещала быть легкой.
Катя уже заканчивала с последними бумагами, когда прибежал охранник. Катя сразу поняла: поздно. Никто из клиентов «Овина» не подумал бы собачиться с Беньи по поводу татуировки, но кое-кто позвонил кое-кому, и эти кое-кто оказались не столь толерантны к свободе изобразительного искусства. У одного из них на предплечье был вытатуирован бык. Когда они вошли в бар, Беньи повернулся к рубашке поло:
– Вот ТЕПЕРЬ отодвинься!
Говоря это, он улыбался, словно вредный мальчишка, подложивший подушку-пердушку под сиденье дивана. Ни один из явившихся в «Овин» мужиков не был и близко так накачан, как Беньи, но их было четверо на одного. Беньи с энтузиазмом соскочил с барного стула, словно обрадовался, что их так много и силы равны. Не они бросились на него – он сам направился к ним, они растерялись, и минутного замешательства оказалось достаточно, чтобы он получил преимущество. Мужчина с быком на предплечье схватил со стола пивную бутылку, и тут Беньи решил ударить первым. Но, разумеется, не успел.
Рубашка поло увидел, как Катя вылетает из кабинета и бросается прямо в толпу мужчин. Оттолкнув мужика с бутылкой к стене, она закричала:
– Хоть один раз замахнешься – будешь весь год пить дома тайком от жены!
Потом Катя завертелась вокруг Беньи; она узнала этот взгляд. Как у старшей сестры Адри, как у отца. Если войны нет, они ее начинают сами.
– Беньи… не здесь, не сегодня, ну пожалуйста… – зашептала она.
Она положила руки брату на грудь, чувствуя, как бьется его сердце. Пульс был спокойным, дыхание ровным. Четверо взрослых мужиков хотели забить его до смерти – а он даже не испугался. Это ужасало Катю, как ничто другое.
Беньи посмотрел ей в глаза. Они у нее были как у матери, и Катя редко о чем-нибудь просила младшего брата. Поэтому Беньи поцеловал ее в щеку и издевательски захохотал над четверыми, медлившими в дверях:
– Вы туда или сюда? Лично я иду домой, так что если вы передумали мериться елдаками, то, может, подвинетесь?
Мужчины покосились на Катю, на охранников – и попятились. Однако предупреждение поняли все: в Хеде больше не рады людям с татуировкой-медведем. В Бьорнстаде имеется Группировка, но и здесь найдутся мужчины, готовые дать отпор.
Выходя, Беньи громко рассмеялся. У мужчин, оставшихся позади, плечи дрожали от бешенства. Один из них проворчал Кате:
– Повезло твоему брату, что у него есть ты. Ты спасла ему жизнь.
Катя глянула на него со злостью:
– Ты так думаешь? Правда? Что я ему спасла жизнь?
Мужчина хотел самоуверенно улыбнуться, но кожа у него словно прилипла к скулам. Катя фыркнула. Она забрала вещи из кабинета и подогнала машину, но Беньи уже скрылся в ночи, чтобы сестра его не нашла.
Любой спорт нелеп. Любая игра – глупость. Две клюшки, мячик, и пот, и тяжкое дыхание – чего ради? Чтобы мы на несколько горестных мгновений притворились, что только это и имеет значение.
Ночью Хряк и Бубу расчистили пол в мастерской. Они всегда были немногословны, отец и сын, и теперь боялись устремиться к единственному выходу. В их доме, как и в любом другом, имелось спиртное. Но они выбрали другое: выкатили машины, передвинули верстаки. Гараж опустел.
Тогда они принесли теннисный мячик и каждый свою клюшку. Они играли всю ночь, они потели и тяжко дышали, словно только это и имело значение.
Закрыв за собой дверь, Беньи в одиночестве прошел по лесу метров двести. Потом остановился, сунул руки в карманы и огляделся. Словно размышлял, поискать ему что-нибудь еще, чтобы осложнить вечер, или дерево, на которое можно забраться и курить траву, пока не сморит сон. Голос позади него прозвучал ожидаемо и неожиданно:
– Я никогда в жизни не дрался, так что от меня помощи было бы не много, если что. Но я бы с удовольствием выпил пива где-нибудь еще… – Это был мужчина в рубашке поло.
Беньи оглянулся через плечо:
– Знаешь какой-нибудь хороший ночной клуб поблизости?
Незнакомец рассмеялся:
– Я же сказал – я живу тут всего четыре часа. Но у меня есть… дом. А в доме холодильник.
Он никогда еще так не делал, никого не приглашал к себе сразу, не так он был устроен. Но Беньи умел толкать людей на спонтанные поступки. И на глупые, кажется, тоже.
Они пошли через лес. Молодой человек снимал домик в кемпинге на приличном расстоянии от Хеда, ближе к Бьорнстаду, но достаточно далеко от обоих городов, чтобы его не было видно ниоткуда. Целоваться они начали уже в прихожей. Утром, когда мужчина проснулся, Беньи уже ушел.
Книгу мужчина обнаружил там, где уронил ее, – на полу между входной дверью и спальней. Полистал и нашел цитату, которую искал: «Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду».
Недалеко от кемпинга, на кладбище, другой молодой человек отправлял шайбу за шайбой в могильную плиту. Костяшки его пальцев кровоточили, а внутри было и того хуже. Алан Ович умер, Кевин Эрдаль, считай, тоже. Беньи – мужчина, который любит мужчин и теряет всех, кого любит.
Куда уж больше хаоса.
11
Последний шанс стать победителем
Измерить любовь невозможно, что не мешает нам искать новые способы ее измерить. Похоже, простейший метод – через измерение места: сколько места я готов уступить человеку вроде тебя, чтобы ты стал тем, кем хочешь стать?
Однажды Мира отважилась обсудить с Петером этот вопрос в хоккейных терминах: «Супружество – как хоккейный сезон, да, любимый? Даже лучшая команда не бывает лучшей постоянно, но она все равно хороша, даже если играет плохо. С браком то же самое: брак оценивают не во время отпуска, когда мы пьем вино перед обедом, у нас потрясающий секс, а самая большая проблема – это слишком горячий песок и что солнце слишком ярко светит на смартфон и мешает на нем играть. Брак измеряется дома, по будням, по нижней точке, по тому, как мы разговариваем друг с другом и как мы решаем конфликты».
Петер обиделся, словно жена затевала ссору, и спросил, чего она «хочет». Она ответила, что хочет «взрослого обсуждения наших проблем». Петер чересчур надолго задумался и наконец сказал: «Ну вот ты, например, вечно суешь в холодильник пакет с двумя каплями молока, вместо того чтобы прополоскать его и положить в мешок для бумажных отходов». Мира молча воззрилась на него, а потом спросила: «Ты правда думаешь, что именно ЭТО – самая большая проблема нашего брака?» Петер оскорбился: «Зачем СПРАШИВАТЬ, если ты только искала повод прицепиться к ответу?» Мира потерла виски. Петер хлопнул дверью и уехал на хоккейный матч. Отношения – штука сложная.
Вечером Мира сидела за кухонным столом. Она видела некролог в газете. Перед Мирой стояла неоткрытая бутылка вина и два бокала. Мира вертела на пальце обручальное кольцо, туда-сюда, словно хотела закрутить разболтавшуюся гайку. Иногда снимала – просто чтобы почувствовать, каково пальцу без кольца. Холодно. Палец мерз, словно кожа в этом месте истончилась.
Уже поздним вечером Мира услышала, как у дома остановился «вольво». Мира понимала, что это глупо, но все же встала прямо за дверью. Потому что, когда она услышала шаги Петера, ей захотелось знать, сразу ли он вставит ключ в замочную скважину или помедлит. Поколеблется ли. Нужно ли ему постоять за дверью, сделать глубокий вдох, прежде чем набраться сил войти в дом.
Петер протянул руку к замку и замер. Осторожно прижался лбом к двери, словно пытаясь услышать, дышит ли дом, есть ли там, внутри, кто-то, кто еще не спит. Потому что не особенно давно, когда Мира думала, что он спит, он слышал, как она на кухне говорила кому-то по телефону: «Двадцать лет он говорил, что я смогу заняться собственной карьерой на будущий год. На будущий год! Неужели он думает, что только ему так важно знать, хорош ли он в своем деле?»
Двадцать лет Петер говорил себе, что все, что он делает, он делает не ради себя, а ради других. Он стал профессиональным хоккеистом в Канаде, чтобы обеспечивать семью, он занял должность спортивного директора в Бьорнстаде, потому что после смерти Исака семье требовалось надежное, безопасное место. Он боролся за клуб, потому что боролся за город. Потому что «Бьорнстад-Хоккей» – гордость горожан, единственный способ этого края напомнить большим городам, что здесь все еще живут люди. Что они все еще могут двинуть городских в челюсть.
Но сейчас Петер больше ни в чем не был уверен. Может, он просто эгоист? Он старался не думать о некрологе. Петер всегда о чем-нибудь тревожился, вечно беспокоился обо всем, от счетов до того, выключена ли кофеварка, но сегодня вечером им владело другое чувство. Сегодня вечером ему было страшно.
Он уже вставил было ключ в замок, когда металлический щелчок заставил его дернуться. В темноте у него за спиной опустилась дверная ручка, открылась дверца чужой машины.
Из машины вышел человек в черном и направился к Петеру.
Через лес ехали две машины. Одна подъехала к собачьему питомнику; из нее вышел мужчина в черной куртке, которая не сходилась на груди из-за мускулов. Мужчина пожал руку Адри. Полжизни назад Адри ходила с ним в гимназию и сейчас, конечно, ничего не имела против него, не считая того, что он тормоз хуже ревматика с одноразовым фотоаппаратом. Однажды ей пришлось ему втолковывать, что вне карты движение на юг и вниз – совсем не одно и то же. А в другой раз она объясняла, что острова не плавают, а прикреплены к морскому дну. На родословном древе этого человека ветвей не было. Сейчас Адри заметила у него на руке новую татуировку в виде паутины, настолько кривую, что Адри невольно спросила:
– За каким… Проспорил, что ли?
– Чего? – Мужчина непонимающе уставился на руку. Он явно не задумывался о том, что татуировка выглядит так, будто ее набивали в темноте.
Еще в гимназии кто-то дал ему прозвище Паук – за длинные тонкие волосатые ноги. Паук был из тех мальчишек, которым наплевать, как их прозвали, – главное, все знали, кто он такой; так что Паук принял обидное прозвище. С тех пор он сделал себе с десяток татуировок на паучью тему, и все – словно наколотые алкашом в центрифуге.
Адри недовольно покачала головой, подошла к машине Паука сзади и подняла заднюю дверь универсала: багажник был заставлен ящиками со спиртным. Одновременно она отметила, что другая машина стоит, как обычно, там, где дорога упирается в опушку леса; водитель остался сидеть на месте, чтобы предупредить, если вдруг явится нежданный гость, но пассажир вышел. Его Адри тоже знала много лет, и он, в отличие от Паука, был совсем не дурак. Потому его и следовало опасаться.
Его звали Теему Ринниус, он не был ни особенно высок или широк в кости, а причесывался так тщательно, что лучшие друзья прозвали его Аудитором, но Адри видела, как он дерется, и знала, что голова под челкой – железобетонная. Лягался он так, что лошади в этом городе опасались останавливаться у него за спиной. Когда он был помоложе, они с братом снискали столь дурную славу, что охотники шутили: «Знаешь, почему нельзя покататься на велосипеде брата Ринниуса? Поэтому что это, скорее всего, твой велосипед!» Но Ринниус становился старше, на его счет больше не шутили, а если кто-нибудь приходил в город и спрашивал Теему Ринниуса, его младший благоразумно отвечал: «А кто это?»
У Теему не было черной куртки – он в ней не нуждался. Открыв заднюю дверь машины, Теему выпустил двух собак – он купил их у Адри щенками, так что, если бы кто-нибудь спросил, что он здесь делает сегодня вечером, он объяснил бы, что подумывает прикупить еще собачку. Теему не имел ни расписания поставок, ни фиксированного рабочего времени; Адри поговорила с ним за пару часов до встречи, и, когда стемнело, он появился. Адри звала его – наполовину пренебрежительно, наполовину любовно – «оптовик». Сама она была посредником. В Бьорнстаде две машины не могли приехать одновременно и выгрузить спиртное, не привлекая к себе внимания, но все знали, что местные охотники через равные промежутки времени заезжают в собачий питомник взглянуть на щенков и выпить кофе. Конечно, они заезжали как-то слишком часто, эти охотники, особенно перед выходными или по праздникам. Но спросите кого хотите про Адри – и любой вам ответит: «Она варит обалденный кофе».
Мужчины в черных куртках всегда приезжали на двух машинах, Теему никогда не садился в ту, где спиртное. Полицейские рапорты утверждали, что он руководитель «бандитского формирования под названием Группировка, которое поддерживает “Бьорнстад-Хоккей”». Вовсю поговаривали, будто Группировка влияет на клуб, что из-за этого игроки основной команды, чьи гонорары были чересчур высоки, а достижения слишком незначительны, добровольно разорвали контракты, – но доказательств этого не обнаружили. Не было доказательств и того, что Группировка занимается организованной контрабандой спиртного или торгует крадеными запчастями для автомобилей и снежных скутеров. Полиция даже ни разу не сумела доказать, что Группировка кому-то угрожала – а ведь криминальная сеть обязана это делать, ей нужен капитал насилия. Полицейские рапорты утверждали, что Группировка в таком капитале не нуждается, поскольку витриной ей служат хоккейные матчи. Теоретически все, кто видел, как черные куртки заполняют стоячие трибуны, или слышал, что они делают с фанатами других команд, позволившими себе провокации, должны были и сами представить себе, что будет, если черные куртки позвонят им в дверь.
Но все эти разговоры не стоили выеденного яйца. Такие слухи распускают жители больших городов, которые смотрят слишком много фильмов. А если спросить про Группировку жителей Бьорнстада, большинство просто удивится: «Какая еще Группировка?»
Доставая из багажника последний ящик со спиртным, Адри заметила под ним большой топор. Она закатила глаза.
– Теему, ну ей-богу. Тебе не кажется, что топор в багажнике – это немножко подозрительно? Копам всего лена только что разослали фотку той машины из Хеда.
Немногие отваживались разговаривать с Теему таким тоном, но Теему, казалось, это лишь позабавило.
– Сама прикинь, Адри. После того, что случилось с той машиной, было бы подозрительно не иметь топора в багажнике.
Адри захохотала:
– Ты придурок. Но ты не дурак.
– Благодарю, – улыбнулся Теему.
Когда Ана тем летом засыпала на острове, Мая не спала: она писала тексты о ненависти. Иногда писала так долго, что они перетекали в тексты о любви. Не о лихорадочной влюбленности, а о той, с которой невозможно жить. Сама не зная почему, Мая тем летом много думала о родителях. В подростковом возрасте хочется, чтобы они были бесполыми, но где-то в наших ДНК таятся мельчайшие воспоминания, свидетельства ископаемой нежности между нашими мамами и папами. Родители, которые разводятся, как развелись родители Аны, могут сделать так, что их ребенок никогда не поверит в любовь навеки. Но родители, которые всю жизнь остаются рядом друг с другом, могут сделать так, что ребенок будет воспринимать ее как должное.
Мая помнила разные пустяки из детства. Как смеялась мама, описывая папин стиль в одежде как «полицейский в штатском на вечеринке старшеклассников». Или как папа каждое утро вытряхивал приблизительно две капли молока из пустого пакета и бурчал: «Добро пожаловать, сегодняшний претендент на запись в Книге рекордов Гиннесса: Самая маленькая. В мире. Чашка. Кофе». Как бесили маму носки на полу, или как папа мечтал предать людей, которые не вытирают стол возле кухонной раковины, военно-полевому суду. Как мама дважды пересекла земной шар ради папиного хоккея, и с каким восхищением папа тайком посматривал на маму, когда она вела деловые переговоры по телефону на кухне. Как будто никого умнее, веселее, упрямее и скандальнее он в жизни не встречал и все еще не может поверить, что она принадлежит ему. Что это его человек.
Мая помнила, как они с Лео в детском саду долго не могли ответить на вопрос, как зовут родителей, потому что те называли друг друга только «любимый», «любимая». Что родители никогда не произносили слово «развод», даже в минуты самых серьезных ссор, потому что знали: это ядерная бомба, и если один-единственный раз пригрозить разводом, то потом любой скандал будет заканчиваться этим словом. Как они, казалось бы ни с того ни с сего, перестали болтать о пустяках, как в доме стало тише, как они едва смотрели друг другу в глаза после того, что произошло с Маей. Как не имели сил показать друг другу по-настоящему, насколько глубоко оба ранены.
Что родители теряют друг друга, дети замечают по малейшим признакам; таким признаком может оказаться какое-нибудь коротенькое слово, вроде «твой». Мая каждое утро перебрасывалась эсэмэсками с родителями, якобы для того, чтобы они не тревожились за нее, хотя все было наоборот, и привыкла, что родители пишут друг о друге «мама» и «папа». Скажем, «милая, мама не имела в виду, что тебе на самом деле нельзя выходить из дома ТЫСЯЧУ лет» или «папа не нарочно въехал в снеговика головой, милая, он просто поскользнулся». Но однажды один из них написал: «Позвони твоей маме, она тревожится, когда тебя нет дома». А другая написала: «Не забывай: мы с твоим папой любим тебя больше всего на свете». Четыре буквы, означавшие конец супружества. «Твой. Твоя». Как будто друг другу они больше не принадлежат.
Мая сидела на острове посреди лесного озера и писала об этом песни, потому что сил отправиться домой и смотреть на происходящее у нее не было.
Минное поле
- Это минное поле, но вы идете вперед
- Каждое слово как пуля но вы идете вперед
- Покуда вдруг не раздастся стальной щелчок под ногой
- И жизнь бесповоротно не станет другой
- Худшее если ты жертва жертвовать вновь и вновь
- Зная что даже так уже не исправить вашу любовь
- Как будто я умерла а похоронили вас
- Как будто сломали меня а сломалось внутри у вас
Мужчины в черных куртках пожали Адри руку и зашагали к машинам, а Теему остался и закурил. Адри сунула под губу порцию табака размером с детский кулак. Она тоже не дура. Она знает, что за люди Группировка и на что они способны, но она исходит из практических соображений.
Как-то летом, не так давно, в Бьорнстаде произошло несколько ограблений. Банда приехала на нескольких пикапах, во время налета избили старика, попытавшегося дать отпор грабителям, а в другой раз сосед успел позвонить в полицию. Единственная полицейская машина приехала спустя три часа. Зато Адри помнила, как через несколько месяцев, когда поступил сигнал, что в лесу браконьеры охотятся на волков, полиция примчалась на вертолете, нагнали кучу народа: угрозыск, спецназ… Относиться к этому можно по-разному, но, когда Адри увидела, что о волках пекутся больше, чем о пенсионерах, она стала больше доверять знакомым бандитам, чем бандитам из правительства и местной администрации. И мораль тут совершенно ни при чем. Большинство людей в глубине души такие же. Они исходят из практических соображений.
Когда взломщики появились снова, их уже ждали мужчины в черных куртках. Прочие жители Бьорнстада в ту ночь заперли двери, сделали телевизор погромче, и никто потом не задавал вопросов. Грабежи прекратились. Теему был псих, на эту тему Адри не распространялась, но он любил этот город так же, как она. А еще он любил хоккей. И сейчас он восторженно улыбнулся:
– Осенью Беньи будет играть в основной команде, а? Ты, наверное, от гордости лопаешься! Жеребьевку видела? Он сильно нервничает?
Адри кивнула. Она знала: Беньи на льду показывает все, чего хотел Теему от игрока «Бьорнстада»: жесткость, бесстрашие, злость. К тому же он из этих мест, здешний самородок, мальчик из соседнего двора. Людям вроде Теему это нравится. И да, Адри видела жеребьевку, ее утром выложили в сеть. Осенью «Бьорнстад» встречается с «Хед-Хоккеем» в первом матче.
– Будет, если к тому времени от «Бьорнстад-Хоккея» что-нибудь останется, – тихо усмехнулась она.
Теему улыбнулся, но по его глазам мало что можно было понять.
– Будем надеяться, Петер Андерсон разрулит ситуацию.
Адри, прищурившись, смотрела на него. Именно Группировка устроила так, что Петер по результатам голосования остался на посту спортивного директора; все это знали, но никто не мог доказать. Без голосов Группировки Петеру пришлось бы уехать. Зато теперь клуб проиграл почти всех спонсоров Хеду, и Группировка шла на большой риск. Рамона, владелица бара «Шкура», говаривала: «Теему, может, и не знает, что по закону, а что нет, зато, черт его дери, знает разницу между добром и злом». Возможно, она права. Группировка выступила против Кевина, звезды команды, приняв сторону спортивного директора и его дочери. Но спортивный директор сильно рисковал, ведя клуб Группировки к банкротству.
– Вы правда рассчитываете на Петера? Я видела некролог в газете, – заметила Адри.
Теему вскинул бровь:
– Может, кто-то решил пошутить?
– Или кто-то с твоей трибуны послал маляву!
– Трибуна-то большая. За всеми не уследишь. – Теему с притворной озабоченностью почесал лоб.
– Если Беньи во что-нибудь вляпается, я вас всех передушу!
Теему внезапно захохотал так, что эхо загудело между деревьями.
– Со мной мало кто так разговаривает, Адри.
– Я – мало кто.
Теему прикурил следующую сигарету от предыдущей.
– Играть в хоккей брата ты научила?
– Я научила его драться.
Между деревьями снова заметался гогот Теему.
– Если вы подеретесь теперь, кто одолеет?
Адри опустила глаза. Голос сделался глухим.
– Я. Потому что я знаю запрещенный прием. Беньи не сможет сделать больно тем, кого любит.
Теему одобрительно кивнул. Похлопал ее по руке и сказал:
– Нам от Беньи на льду нужно только одно. То же, чего мы требуем от всех.
– Чтобы он выложился по полной и повеселился от души? – ядовито спросила Адри.
Теему широко улыбнулся. Адри, чуть погодя, тоже. Она знала, что имеет в виду Теему. «Победить». В этих краях никто ничего другого и не требует. Теему протянул ей конверт и сказал:
– Рамона прослышала, что вы с Суне набираете девчачью команду для пятилеток. Это – из фонда.
Адри изумленно подняла глаза. Эту маленькую кассу, «фонд», Рамона держала в «Шкуре» для завсегдатаев, которые лишились работы и не могли оплачивать счета. «Фонд» пополнялся за счет чаевых, причем на чай давали больше, чем можно предположить. Теему всегда платил за свое пиво двойную цену, потому что когда-то, когда он был маленьким и выдворил из дома одного из самых злобных дружков матери, кое-кто пришел к ним в дом с таким вот конвертом. Бить ее Теему никому больше не позволил, а став взрослым и организовав Группировку, никогда не забывал щедрости завсегдатаев «Шкуры».
– На клюшки и коньки, – сказал Теему. – Или что там еще девчонкам нужно.
Адри благодарно кивнула. Когда Теему зашагал к машине, она крикнула ему вслед:
– Слушай! Дайте Петеру Андерсону шанс! Может, он найдет способ спасти клуб!
Теему захлопнул багажник, в котором так и лежал топор.
– Я и даю ему шанс. Не дай я ему шанса, Андерсона бы уже не было в городе.
Петер со страхом выпустил дверную ручку, вынул из замка ключ и обернулся. К нему шагал Ричард Тео, одетый в черный костюм, хотя лето было в разгаре. Насколько Петер помнил, они никогда не говорили друг с другом, но он, конечно, знал, кто такой Ричард Тео. И знал, какую политику Тео проводит, и этой политики не одобрял – за агрессивность, за стремление стравить людей между собой. А главное – у Петера не раз возникало ощущение, что хоккей Тео ненавидит.
– Добрый вечер, Петер. Надеюсь, я не помешал. – В приветливости Тео было что-то зловещее.
– Я могу тебе чем-то помочь? – слегка растерянно спросил Петер.
– Нет, но я могу кое-чем помочь тебе.
– Чем же?
У политика чуть дернулись мышцы, отвечающие за улыбку.
– Я могу спасти твой хоккейный клуб. Могу дать тебе последний шанс стать победителем.
12
Я готова здесь сгореть
Все люди, посвятившие свою жизнь тому, чтобы достичь вершины, рано или поздно упираются в единственный вопрос: «Зачем?» Потому что если хочешь достичь вершины в чем-то одном, то всем остальным придется пожертвовать. И в тот первый вечер в столичном городе, когда Петер только что проиграл главный матч своей жизни и, раздавленный, вошел в ресторан, которым владели родители Миры, она задала ему тот же вопрос: зачем?
Петер так никогда и не смог толком на него ответить, и Миру это бесило, но много лет спустя, когда они уже были женаты и у них родились дети, она вычитала у одного альпиниста цитату столетней давности. Альпиниста спросили: «Почему вы захотели подняться на Эверест?» Альпинист пришел в недоумение, словно не понял вопроса, и ответил как нечто само собой разумеющееся: «Потому что он есть».
Мира тогда хорошо его понимала, ведь зачем ей понадобилось учиться в университете, если вся ее родня обходилась без университетского образования? Зачем выбрала юриспруденцию, хотя все твердили, что это слишком трудный предмет? Чего ради? Чтобы удостовериться: она может. Потому что ей хотелось подняться на этот чертов Эверест. Раз уж он есть.
И сейчас она поняла, что происходит, может быть, даже раньше Петера. Стоя в доме под дверью, она услышала достаточно из его диалога с Ричардом Тео. Муж будет искать способ спасти клуб и снова сделаться незаменимым. Как всегда. Сидя в прихожей, Мира услышала, как завелся «вольво», и в окно увидела, что Петер уезжает. Бутылка осталась неоткрытой, Мира убрала бокалы в шкафчик, кожа под обручальным кольцом, когда она легла спать, была холодной. Ночь пройдет, утром она проснется и попробует сделать вид, что все хорошо, хотя она знала, что с каждым новым днем до будущего года будет все дальше.
Петер уже несколько часов ехал куда глаза глядят. В голове вертелись одни и те же вопросы: «На что он нужен, этот хоккейный клуб? И кому? И какую цену придется за него заплатить?» Но за всеми этими вопросами таились другие. «Что я умею, помимо хоккея? Каким человеком я стану без него?»
Он всегда любил только Миру и знал, что она будет на седьмом небе от счастья, если он попросту бросит хоккей. Но в глубине души оставалось сомнение: действительно ли она будет счастлива? Когда-то она влюбилась в мужчину с мечтами и амбициями. Кем он окажется в ее глазах теперь, когда годы прошли, а он так ничего и не добился?
Рассветное солнце осветило Бьорнстад; про такие летние утра мама Петера говорила – «Будто Бог Отец пролил на деревья апельсиновый сок». Петер сидел в машине у дверей продуктового магазинчика и крутил, крутил, крутил в голове все одно и то же.
Вчера вечером Ричард Тео с места в карьер заявил ему: «Моя политика тебе не нравится, верно?» Петер, поразмыслив, ответил: «При всем моем уважении, я стараюсь держаться от тебя подальше. Ты популист». Тео кивнул; казалось, он совершенно не обиделся: «Популистом бываешь, только пока идешь к победе. Потом ты уже истеблишмент». Увидев во взгляде Петера отвращение, политик прибавил: «При всем моем уважении, Петер, политика – это про то, что мир устроен сложно. Хотя людям вроде тебя хочется, чтобы он был простым».
Петер покачал головой: «Ты играешь на противоречиях. Твоя политика провоцирует конфликты. Порождает изгоев». Политик понимающе улыбнулся: «А хоккей? Что, по-твоему, он делает с теми, кто смотрит на него со стороны? Ты хоть помнишь меня по школе?» Петер неловко откашлялся и пробормотал: «Ты вроде был на несколько классов младше меня?» Ричард Тео покачал головой – не сердито, не осуждающе, а почти смиренно: «Мы ходили в один класс, Петер».
Петер не знал, хотел ли Тео вывести его из равновесия, но получилось именно так. Когда Петер пристыженно уставился в землю, политик удовлетворенно улыбнулся и просто объяснил, зачем явился к Петеру: «У меня в Лондоне кое-какие контакты. Я знаю, какое предприятие купит фабрику в Бьорнстаде».
«Я даже не знал, что она продается…» – выдохнул Петер. Политик смиренно пожал плечами: «Это моя работа – знать то, чего не знают другие. Я и о тебе много чего знаю. И поэтому я здесь».
На следующее утро Лео проснулся в пустом доме. Мама оставила ему записку на кухонном столе: «Я на работе, твой папа в клубе, если что, звони. Если понадобятся еще деньги, возьми в комоде. Мы тебя любим! Мама». Лео больше не был ребенком. Он тоже увидел слово «твой». Твой папа. А не мамин человек.
Мальчик ушел в комнату старшей сестры, закрыл дверь и свернулся на полу. Под кроватью лежали блокноты Маи, полные стихов и песен; читая их, он плакал по-разному. Иногда плакал ее слезами, иногда – собственными. Мая была не как другие старшие сестры, которые с воплями выгоняют своих младших из комнаты. Когда Лео был маленьким, его отсюда не гнали. Мая разрешила ему спать в ее кровати, перепуганному, когда они подслушали разговор родителей на кухне, горестно вспоминавших Исака. Пол рядом с кроватью Маи всегда оставался для Лео самым безопасным местом в мире. Но теперь Лео стал старше, а Мая все лето сидела в лесу с Аной. Обычно Лео всегда шел за советом к Мае. А теперь не знал, у кого спросить, что делать младшему брату, чью старшую сестру изнасиловали. Или как помочь родителям, которые теряют друга друга. Или что делать с ненавистью.
В самом конце блокнота под Маиной кроватью Лео нашел текст под названием «Спичка». Он осторожно вырвал страницу из блокнота и сунул ее в карман. А потом отправился на берег озера.
Он все время расчесывал руки, яростно и глубоко. И натягивал рукава свитера до самых пальцев.
Возможно, дождливое лето в Бьорнстаде и Хеде дало наконец шанс страстям чуть остыть, но Вильям Лит каждый день исходил потом. Тренер как-то сказал ему, что никогда не видел, чтобы хоккеист «играл с таким желанием самоутвердиться». Тренер думал сподвигнуть Вильяма на разговор о комплексах, но Вильям истолковал его слова как комплимент.
Все свое детство и отрочество он боролся за то, чтобы снова стать лучшим другом Кевина. Когда-то они были лучшими друзьями – в далеком детстве, еще когда катались на педальных машинках возле дома Кевина и играли во флорбол в подвале у Вильяма. А потом они начали ходить на хоккей, и там вдруг возник Беньи. С тех пор Кевин не становился, фотографируясь, поближе к Вильяму. Вильям как мог пытался одолеть Беньи: смеялся над его дешевой одеждой с чужого плеча, дразнил Саночником. До тех пор пока Беньи не двинул санками ему в лицо, что стоило Вильяму передних зубов и уважения раздевалки. Мама Вильяма требовала, чтобы Беньи наказали за «нападение», но клуб ничего не предпринял.
Читать бесплатно другие книги:
