Антоний и Клеопатра Маккалоу Колин
— Вот! — воскликнул он и засмеялся. — Разве все это не замечательно?
— Действительно замечательно, — сказала Клеопатра, — но явно невозможно.
— Почему?
— Потому что Александрия не может позволить себе твою программу.
— С каких это пор демократическая форма правления стоит больше, чем группа пожизненных магистратов-македонцев, которые слишком заняты обустройством своих гнезд, чтобы тратить городские деньги на то, на что те должны быть потрачены? Почему общественный доход должен тратиться на их шикарное существование? И почему юношу надо кастрировать, чтобы получить высокую должность у царя или царицы? Почему женщины не могут охранять наших принцесс-девственниц? Евнухи, сегодня, в наш век? Это отвратительно!
— Неоспоримо, — промолвил Ха-эм, заметив выражение ужаса на лице Аполлодора, который был евнухом.
— И с каких пор всеобщее избирательное право стоит больше, чем избирательное право, доступное немногим? Ввод в действие избирательной системы будет стоить денег, да. Бесплатное зерно будет стоить денег. Субсидированный рацион зерна будет стоить денег. Фонтаны и бани будут стоить денег. Но если прогнать обустроителей своих гнезд с их самого высокого насеста в курятнике и каждый гражданин будет платить все полагающиеся налоги, я думаю, деньги можно найти.
— О, перестань быть ребенком, Цезарион! — устало произнесла Клеопатра. — Если тебе позволено тратить, сколько хочешь, это еще не значит, что ты разбираешься в финансах! Найти деньги, вздор! Ты — ребенок с детским представлением о том, как устроен мир.
Радость исчезла. Лицо Цезариона стало надменным.
— Я не ребенок! — сквозь зубы произнес он голосом, холодным, как Рим зимой. — Тебе известно, как я трачу свое огромное содержание, фараон? Я плачу жалованье десяти бухгалтерам и клеркам. Девять месяцев назад я поручил им проверить доходы и траты Александрии. Наши магистраты-македонцы, от истолкователя до бюрократического аппарата их многочисленных племянников и родственников, поражены коррупцией. Гниль! — Он положил руку на свитки, темно-красным пламенем сверкнуло рубиновое кольцо. — Здесь есть все — все растраты, присвоения, мошенничества, мелкие кражи! Когда все данные были собраны, мне стало стыдно, что я царь Александрии!
Если молчание могло кричать, то это молчание закричало. С одной стороны, Клеопатра радовалась поразительно раннему развитию сына, но, с другой стороны, ее охватил такой гнев, что ее правая ладонь горела от желания дать пощечину этому маленькому чудовищу. Как он посмел? Но как замечательно, что он посмел! И что ему ответить? Как она будет выбираться из этого положения, чтобы не пострадало ее достоинство, не была унижена ее гордость?
Сосиген вмешался, отсрочив этот неприятный момент.
— Я хочу знать, кто внушил тебе эти идеи, фараон. Определенно не я, и я отказываюсь верить, что они целиком зародились в твоей голове. Итак, откуда появились эти идеи?
Спрашивая, Сосиген почувствовал, как сердце у него сжалось. Ему было жаль потерянного детства Цезариона. Его всегда пугало стремительное развитие этого настоящего чуда, ибо, как и его отец, он был настоящим чудом.
А у чуда нет детства. Еще маленьким ребенком он строил правильные фразы. Все видели, какой могучий ум был в головке младенца Цезариона. Хотя его отец ни разу не отмечал этого и, кажется, не замечал. Может быть, воспоминания о своих собственных ранних годах мешали ему заметить. Каким был Юлий Цезарь в двенадцать лет? Как, скажем, относилась к нему его мать? Не так, как Клеопатра относилась к Цезариону, решил Сосиген, пока ждал ответа от Цезариона. Клеопатра относилась к сыну как к богу, так что глубина его интеллекта только увеличивала ее глупость. О, если бы только Цезарион был более… обычным!
Сосиген очень хорошо помнил, как он убеждал Клеопатру позволить шестилетнему мальчику играть с некоторыми детьми из семей высокорожденных македонцев, например протоколиста и казначея. Но эти мальчики или в страхе убегали от Цезариона, или били его и жестоко смеялись над ним. Все это он переносил без жалоб, решив победить их, как он сегодня решил победить врагов Александрии. Видя их поведение, Клеопатра запретила всем детям, девочкам и мальчикам, любые контакты с ее сыном. В будущем, предписала она, Цезарион будет довольствоваться своей собственной компанией. Тогда Сосиген принес беспородного щенка. Пришедшая в ужас Клеопатра утопила бы его, но в этот момент вошел Цезарион, увидел собаку и — стал маленьким шестилетним мальчиком. Он заулыбался, протянул руки к извивающемуся комочку. Так Фидон вошел в жизнь Цезариона. Мальчик знал, что Фидон не нравится его матери, и вынужден был скрывать от нее, что собака очень дорога ему. И это было ненормально. Цезариону снова навязывали поведение взрослого человека. В нем жил обремененный заботами старик, а мальчик, каким ему никогда не позволяли быть, съеживался, кроме тех моментов, когда он проводил время вдали от матери и трона, который он занимал с ней как равный. Равный ли? Нет, никогда! Цезарион выше своей матери во всем. И в этом трагедия.
Отвечая, Цезарион вдруг снова стал мальчиком. Лицо его засияло.
— Мы с Фидоном пошли охотиться на крыс на верхнем этаже дворца. Там ужасные крысы, Сосиген! Величиной с Фидона, клянусь! Они, наверное, любят бумагу, потому что они съели горы старых записей, иные из которых восходят ко второму Птолемею! Так вот, несколько месяцев назад Фидон нашел ящик, который им еще не удалось сжевать, — малахит, инкрустированный ляпис-лазурью. Красивый! Я открыл его и увидел документы моего отца, составленные, когда он был в Египте. Материалы для тебя, мама! Советы, а не любовные письма. Разве ты никогда не читала их?
Покраснев, Клеопатра вспомнила, как Цезарь заставил ее проехаться по Александрии на ишаке, чтобы она увидела, что надо сделать и в каком порядке. Сначала дома для простых людей. И только после этого храмы и общественные здания. И нескончаемые лекции! Как они раздражали ее, когда она хотела только любви! Безжалостные инструкции, что надо делать, от гражданства для всех до бесплатного зерна для бедных. Она игнорировала все, кроме предоставления гражданства евреям и метикам за то, что они помогли Цезарю сдерживать александрийцев до прибытия его легионов. Со временем она сама хотела дать всем им гражданство. Но вмешался ее бог и его убийство. После смерти Цезаря она посчитала его реформы ненужными. Он пытался провести реформы в Риме, и его убили за его высокомерие. Поэтому она положила его списки, приказы и пояснения в малахитовый ящик, инкрустированный ляпис-лазурью, и отдала дворцовому слуге, чтобы тот убрал его куда-нибудь с глаз долой.
Но она не рассчитывала, что вмешается озабоченный мальчик и его собака-крысолов. Зачем он нашел этот ящик! Теперь Цезарион заразился болезнью своего отца. Он хочет изменить порядок вещей, столетиями соблюдаемый так свято, что перемен не хотят даже те, кто выиграет от этого. Почему она не сожгла эти бумаги? Тогда ее сын не нашел бы ничего, кроме крыс.
— Да, я читала их, — сказала она.
— Тогда почему ты ничего не сделала?
— Потому что Александрия имеет собственный mos maiorum, Цезарион. Свои собственные обычаи и традиции. Правители города или государства не обязаны помогать бедным. Бедные — это бедствие, и только голод может избавить от них. Римляне зовут своих бедных пролетариями, имея в виду, что у них нет абсолютно ничего. Что они могут дать государству, кроме детей? Нет налогов — нет процветания. Но у римлян есть традиция — филантропия. Вот почему они кормят своих бедных за счет государства. В Александрии и в других наших городах нет такой традиции. Да, я согласна, что наши магистраты продажные, но македонцы — представители коренного населения Александрии и считают себя вправе иметь привилегию занимать высокие должности. Попытайся лишить их должности, и тебя разорвут на куски на агоре. И сделают это не македонцы, а беднота. Гражданство Александрии — это драгоценность, которой удостаиваются только заслуживающие этого. А что касается выборов, это фарс.
— Слышала бы ты себя. Это все говно гиппопотама.
— Не будь вульгарным, фараон.
На его лице выражения сменялись одно другим, как волны дрожи на коже коня. Сначала детское лицо, сердитое, расстроенное, сопротивляющееся. Но постепенно оно становилось взрослым, каменным, холодным, непоколебимым.
— Я буду делать то, что решил, — сказал он. — Рано или поздно я сделаю все по-своему. Ты можешь пока помешать мне, у тебя для этого достаточно сторонников в Александрии. Я не дурак, фараон, я знаю силу сопротивления моим реформам. Но они будут! И когда они наступят, они не ограничатся Александрией. Мы — фараоны страны протяженностью в тысячу миль, но только десяти миль в ширину, за исключением Та-ше, страны, где свободных граждан вообще нет. Они принадлежат нам, как и земля, которую они возделывают, и урожай, который они собирают. Что касается денег, у нас их так много, что нам никогда их не потратить. И лежат они под землей в пригороде Мемфиса. Я использую их, чтобы улучшить судьбу народа Египта.
— Люди тебя не поблагодарят, — произнесла Клеопатра сквозь зубы.
— Зачем благодарить? По праву это их деньги, не наши.
— Мы, — сказала она, чеканя каждое слово, — это Нил. Мы — сын и дочь Амуна-Ра, воплощенные Исида и Гор, хозяева Верхнего и Нижнего Египта, Осоки и Пчелы. Наша цель — быть плодовитыми, приносить процветание как высшим, так и низшим. Фараон — бог на земле, бессмертный. Твой отец должен был умереть, чтобы обрести божественность, а ты был богом с момента твоего зачатия. Ты должен верить!
Цезарион собрал свои свитки и поднялся из-за стола.
— Спасибо, что выслушала меня, фараон.
— Дай мне твои бумаги! Я хочу почитать их.
Это вызвало смех.
— Нет, — сказал он и вышел.
— Ну, по крайней мере, мы знаем, где стоим, — сказала Клеопатра оставшимся. — На краю пропасти.
— Он изменится, когда станет взрослее, — попытался успокоить ее Сосиген.
— Да, он изменится, — повторил Аполлодор.
Ха-эм не произнес ни слова.
— А ты, Ха-эм, согласен? — спросила она. — Или твое видение сказало тебе, что он не изменится?
— Мое видение не имело смысла, — прошептал Ха-эм. — Оно было смазано, неотчетливо. Правда, фараон, оно ничего не значило.
— Я уверена, для тебя оно что-то значило, но ты мне не скажешь, да?
— Я повторяю, мне нечего сказать.
И он ушел старческой походкой, но как только оказался достаточно далеко, чтобы его никто не видел, он заплакал.
Клеопатра поужинала в своей комнате без своих двух служанок. День был длинный, Хармиан и Ирас, должно быть, устали. Младшая девушка — конечно, македонка — прислуживала ей, пока царица без всякого аппетита пыталась что-то съесть, потом помогла ей раздеться для сна. Среди людей зажиточных, имевших много слуг, было принято спать голыми. Те, кто спал одетым, были или стыдливы, как жена покойного Цицерона Теренция, или не имели возможности регулярно стирать простыни. В том, что она подумала об этом, была вина Антония. Он презирал женщин, спавших одетыми. Он рассказал ей почему и даже назвал имена. Октавия, скорее скромная, чем стыдливая, была не против того, чтобы голой заниматься любовью, рассказывал он, но потом, по окончании, надевала рубашку. Она оправдывалась (или так ему казалось) тем, что может срочно понадобиться ночью кому-нибудь из детей, а она не позволит, чтобы служанка, которая придет будить ее, увидела ее голое тело. Хотя, по словам Антония, тело у нее было восхитительное.
Исчерпав эту тему, Клеопатра перешла к странным отношениям Антония с Октавией. Все, что угодно, только не думать о сегодняшнем дне!
Он отказался развестись с Октавией, упирался изо всех сил, когда Клеопатра пыталась убедить его, что развод — лучшая альтернатива. Теперь он был ее мужем; римский брак не имел смысла. Но потом она поняла, что Антонию все еще нравилась Октавия, и не просто потому, что она была матерью двух его детей-римлян. Две девочки не представляли интереса, во всяком случае для Клеопатры. Но не для Антония. Он уже планировал их браки, хотя Антонии было около пяти лет, а Тонилле не было еще и двух лет. Сын Агенобарба, Луций, должен был жениться на Антонии. А мужа для Тониллы он еще не нашел. Словно это имело значение! Как заставить его порвать все связи с Римом? Для чего они нужны мужу фараона и отчиму фараона? Для чего ему римская жена, пусть даже она сестра Октавиана?
Для Клеопатры отказ Антония развестись с Октавией был знаком, что он еще надеется заключить с Октавианом соглашение, согласно которому каждый из них будет иметь свою долю империи. Словно та граница по реке Дрина, отделяющая Запад от Востока, была вечным забором, по обе стороны которого собака Антоний и собака Октавиан могли рычать и скалить зубы друг на друга без необходимости вступать в драку. О, почему Антоний не понимает, что такое разрешение спора не может длиться долго? Она знала это, и Октавиан знал это. Ее агенты в Риме докладывали ей об уловках Октавиана с целью дискредитировать ее в глазах римлян и всех италийцев. Он называл ее царицей зверей, распространял небылицы о ее ванне, ее личной жизни и обвинял, что она опаивает Антония всякими снадобьями и вином, делает из него свою марионетку. Ее агенты сообщили, что до сих пор усилия Октавиана опорочить Антония падали на сухую землю. Никто на самом деле не верил ему — пока. Его семьсот сенаторов оставались верны ему, их любовь к Антонию питалась ненавистью к Октавиану. Еле заметная трещина появилась в сплошной стене их преданности после правдивого рассказа о парфянской кампании, но только несколько человек покинули его. Большинство решили, что в восточной катастрофе Антоний не виноват. Признать его вину — значит признать правоту Октавиана, а этого они не могли допустить.
Антоний… Сейчас он начинает свою кампанию против армянского Артавазда, которого ему придется позволить победить. Но прежде чем у него в голове появятся мысли о марше против Артавазда Мидии Атропатены, Квинт Деллий должен добиться союза, против которого ни один римский генерал, включая Антония, не сможет возразить. Но кое-какие аспекты этого союза нельзя будет записать и даже сообщить о них Антонию. Это договоренность между Египтом и Мидией, что, когда Рим будет завоеван и войдет в состав новой египетской империи, мидийский Артавазд ударит по царю парфян всей мощью сорока-пятидесяти римских легионов и займет вожделенный трон. Цена Клеопатры — мир, который должен длиться, пока Цезарион не станет достаточно взрослым, чтобы занять место своего отца.
Вот. Имя наконец произнесено, и избежать его нельзя. Если события, произошедшие в день ее возвращения в Александрию, свидетельствуют о необычном характере Цезариона, то он вырастет в такого же военного гения, каким был его отец. Им двигали желания его отца, а его отец был убит за три дня до начала своей пятилетней кампании против парфян. Цезарион захочет завоевать восточный берег Евфрата, и как только он добьется успеха, он будет править от Атлантического океана до реки Океан за Индией. Его царство по размеру превзойдет царство Александра Великого в период расцвета. Его армия не откажется продолжить поход на восток, и структура его сатрапий не подвергнется опасности от мятежных маршалов, у которых одна цель — разрушить империю и поделить ее между собой. Ибо его маршалами будут его братья и двоюродные братья от брака Антония с Фульвией. Будет кровная преданность, объединяющая, а не разрушающая.
И все это она считала возможным. Но для этого требовалась ее железная воля, а уж этого у нее было достаточно. Если бы ее советники были меньше преданы ей, по крайней мере один из них спросил бы у нее, что будет с этими амбициями, если у ее сына не проявятся гениальные способности полководца, как у его отца. На этот вопрос она все равно не ответила бы. Мальчик был не по годам развит, такой же одаренный, как его отец, и похожий на него, как горошины в стручке. В нем текла кровь Юлиев, правда лишь наполовину. А посмотрите, что сделал Октавиан, в котором крови Юлиев намного меньше, в восемнадцать, девятнадцать и в двадцать лет. Получил наследство Цезаря, два раза ходил на Рим, заставил сенат назначить его старшим консулом. Еще юноша. Но рядом с Цезарионом Октавиан бледнеет.
Только как ей сделать так, чтобы идеализм Цезариона сочетался с прагматизмом Цезаря? Планы Цезаря для Александрии и Египта были экспериментальными, он считал, что может осуществить их в Египте через свое влияние на его правительницу, Клеопатру. А потом, приведя пример его удачных реформ в Египте, он попытается провести такие же реформы в Риме более последовательно, чем позволяло время. Его одиночество стало причиной неудачи. Он не сумел найти тех, кто поверил бы в его идеи. И Цезарион не найдет. Поэтому Цезариона надо отговорить от попытки осуществить свою программу.
Клеопатра поднялась с постели и прошла в лучшую комнату рядом с ее апартаментами, где стояли статуи Пта, Гора, Исиды, Осириса, Сехмет, Хатор, Собека Анубиса, Монту, Таварета, Тота и еще десятка других богов. Все они представляли разные аспекты жизни по берегам Нила, не очень отличавшиеся от древних римских богов numina и сил стихий. Фактически они больше походили на них, чем на греческих богов, которые были людьми, но гигантских размеров. И разве римлянам по прошествии стольких столетий не пора дать лица некоторым своих богам?
Отделанная золотом комната была уставлена этими статуями, покрашенными в натуральные цвета, сиявшие даже в слабом пламени ночных ламп. В центре лежал ковер из Персеполя, столицы Персиды. Клеопатра опустилась на него на колени, вытянув вперед руки.
— Отец мой, Амун-Ра, мои братья и сестры в божественности, я смиренно прошу вас просветить вашего сына и брата Птолемея Цезаря, фараона. Я смиренно прошу вас дать мне, его земной матери, еще десять лет, чтобы я смогла привести его к славе, которую вы ему готовите. Я предлагаю вам свою жизнь в залог за его жизнь и умоляю помочь мне в моем трудном деле.
Вознеся молитву, она продолжила самоуничижение и так и уснула. Проснулась только с рассветом и появлением солнечного диска, сведенная судорогой, смущенная, окоченевшая.
По пути обратно к постели, торопясь дойти прежде, чем проснутся слуги, Клеопатра прошла мимо огромного зеркала из полированного серебра и остановилась, пораженная, глядя на женщину, отразившуюся в нем, тоненькую, маленькую, некрасивую. На теле у нее не было волос, она их тщательно выщипывала. Она больше походила на девочку, чем на женщину. Кроме лица. Форма лица изменилась, оно удлинилось, черты стали жестче, но морщин не было. Лицо женщины тридцати четырех лет, с печалью в золотисто-желтых глазах. Становилось светлее, но Клеопатра продолжала стоять, глядя на себя. Нет, это не тело ребенка! Три беременности, одна двойней, превратили кожу ее живота в отвислый, сморщенный, матово-бурый мешок.
«Почему Антоний любит меня? — в изумлении спросила она свое изображение. — И почему я не могу любить его?»
Поздним утром она отправилась искать Цезариона, решив поговорить с ним. Как всегда, он ушел в бухту за дворцом, чтобы поплавать, и теперь сидел на камне, как идеальная натура для Фидия или Праксителя. На нем была только набедренная повязка, еще достаточно мокрая, и его мать поняла, что он действительно стал мужчиной. Она пришла в ужас, но не подала виду. Она села на другой камень, откуда могла видеть его лицо. Лицо Цезаря, все более и более похожее.
— Я пришла не ругаться и не критиковать, — сказала Клеопатра.
Его улыбка обнажила ровные белые зубы.
— Я и не думал, что ты для этого пришла, мама. В чем дело?
— У меня просьба.
— Тогда изложи ее.
— Дай мне время, Цезарион, — начала она самым нежным голосом. — Мне нужно время. Но у меня его меньше, чем у тебя. Ты должен мне время.
— Время для чего? — осторожно спросил Цезарион.
— Подготовить народ Египта и Александрии к переменам.
Он нахмурился, недовольный, но промолчал. Клеопатра быстро продолжила:
— Я не собираюсь говорить тебе, что ты еще недостаточно прожил, чтобы набраться опыта общения с людьми, будь они подданные или твои товарищи. Ты будешь отрицать это. Но ты должен учесть мой возраст и опыт и выслушать меня! Сын мой, народ надо подготовить к принятию перемен. Издавая эдикты фараона, которые вызывают у людей потрясение, ты не можешь не ждать оппозиции. Я восхищаюсь, с какой тщательностью ты проделал свою работу, и признаю справедливость многого из того, что ты сказал. Но то, что знаем мы с тобой, на самом деле не так очевидно другим. Обычные люди, даже македонские аристократы, привыкли жить так, как живут. Они сопротивляются переменам, так же как мул сопротивляется, когда его ведут на поводу. Мир мужчин и женщин ограничен по сравнению с нашим миром — немногие из них путешествуют, а те, кто путешествует, едут на отдых не дальше Дельты или Фив, если у них есть деньги. Протоколист никогда не был дальше Пелузия, так как, по-твоему, он видит мир? Разве его волнует Мемфис, не говоря уже о Риме? И если это так в его случае, как отнесутся к этому простые люди?
Лицо его стало упрямым, но во взгляде появилась растерянность.
— Если бедные будут получать бесплатное зерно, мама, вряд ли они будут протестовать.
— Я согласна, поэтому советую тебе начать с этого. Но не сегодня, пожалуйста! Потрать следующий год на разработку того, что твой отец назвал бы «материально-техническим обеспечением». Запиши все это на бумаге и принеси на совет. Ты сделаешь это?
Очевидно, бесплатное зерно стояло первым в его списке. Она угадала.
— Это не займет много времени, — ответил Цезарион. — Месяц-два.
— Даже законотворчество великого Цезаря требовало годы, — возразила Клеопатра. — Ты не можешь «срезать углы», Цезарион. Каждое изменение разрабатывай правильно, тщательно и идеально. Возьми за пример твоего кузена Октавиана — вот он настоящий перфекционист, и я не так нетерпима, чтобы не признать это! У тебя много времени, сын мой. Делай дела постепенно, пожалуйста. Сначала долго говори, потом действуй — людей надо осторожно готовить к переменам, чтобы они не почувствовали, что эти перемены обрушились на них неожиданно. Пожалуйста!
Он расслабился и заулыбался.
— Хорошо, мама, я понял тебя.
— Даешь слово, Цезарион?
— Даю слово. — Он засмеялся чистым приятным смехом. — По крайней мере, ты не заставила меня поклясться богами.
— Ты веришь в наших богов достаточно, чтобы отнестись к клятве богами как к священной, которую надо сдержать даже ценой жизни?
— О да.
— Я считаю тебя человеком слова, которого нет необходимости связывать клятвой.
Цезарион соскочил с камня, обнял, поцеловал ее.
— Спасибо, мама, спасибо! Я сделаю, как ты говоришь!
«Вот, — подумала Клеопатра, глядя, как он прыгаете камня на камень с грацией танцора. — Вот как надо обращаться с ним. Предложить ему часть того, что он хочет, и убедить его, что этого достаточно. На этот раз я поступила мудро, безошибочно нашла способ».
Через месяц Клеопатра поняла, что она постоянно трогает горло, нащупывая ту опухоль. Опухоль не выглядела шишкой, но, когда Ирас обратила внимание на эту ее новую привычку и сама проверила опухоль, она настояла, чтобы ее хозяйка проконсультировалась у врача.
— Только не у противного греческого знахаря! Пошли за Хапд-эфане, — сказала Ирас. — Я серьезно говорю, Клеопатра! Если не позовешь ты, позову я.
Годы были милосердны к Хапд-эфане. Он почти совсем не изменился с тех пор, как следовал за Цезарем из Египта в Малую Азию, Африку, Испанию и до самого Рима, следя за приступами эпилепсии у Цезаря, которые случались, когда он забывал поесть. После смерти Цезаря Хапд-эфане вернулся в свою страну на корабле Цезариона и, пробыв год придворным врачом в Александрии, получил разрешение вернуться в Мемфис, в храм Пта. Орден врачей находился под патронажем жены бога Пта, Сехмет. Члены ордена были бритоголовыми, носили белое льняное платье, начинающееся под сосками и свисающее чуть ниже колен, и соблюдали целомудрие. Путешествие расширило его кругозор и как человека, и как доктора. Ныне он был признан самым точным диагностом в Египте.
Сначала он внимательно осмотрел Клеопатру, послушал пульс, понюхал ее дыхание, пощупал кости, оттянул вниз веки, заставил вытянуть вперед руки и пройти по прямой. Только тогда он сосредоточился на ее проблеме, щупая под челюстью, горло и шею.
— Да, фараон, это опухоль, а не шишка, — сказал он. — Сама опухоль не инкапсулирована, как киста, — края проникли в окружающую здоровую ткань. Я видел подобную опухоль у тех, кто живет в Египте по берегам Нила, но редко в Александрии, Дельте и Пелузии. Это зоб, разрастание щитовидной железы.
— Она злокачественная? — спросила Клеопатра с пересохшим ртом.
— Нет, царица. Но это не значит, что она не будет расти. Большинство зобов растут, но очень медленно, на это уходят годы. Твоя опухоль свежая, поэтому есть шанс, что она будет расти быстро. В таком случае у тебя глаза станут навыкате, как у лягушки. Нет-нет, не паникуй! Сомневаюсь, что этот зоб даст такой эффект, но врач, который не предупреждает пациента о всех последствиях, — плохой практик. Однако у тебя есть кое-какие симптомы, царица. Появился еле заметный намек на дрожание рук, и твое сердце бьется чуть быстрее, чем нужно. Я хочу, чтобы по утрам, прежде чем ты встанешь с постели, Ирас щупала твой пульс, — он нежно улыбнулся Ирас и Хармиан, — потому что Хармиан слишком волнуется. Через месяц Ирас будет знать, насколько быстро бьется твое сердце, и сможет следить за ним. Видишь ли, сердце внутри грудной клетки покрыто кровеносными сосудами, поэтому его работу можно определить по пульсу на запястье. Если бы этих сосудов не было, сердце блуждало бы так, как, по мнению греков, блуждает матка.
— Есть какая-нибудь микстура, которую я могла бы принимать, и бог, которому я могу принести жертву?
— Нет, фараон. — Он помолчал, тихо кашлянул. — Как твое настроение, царица? Ты нервничаешь больше, чем обычно? Часто раздражаешься по мелочам?
— Да, Хапд-эфане, но только потому, что моя жизнь была очень трудной эти два года.
— Может быть, — только и сказал он, простираясь ниц.
Затем, пятясь, он выполз из комнаты.
— Хорошо, что она не злокачественная, — сказала Клеопатра.
— Да, действительно, но если она будет расти, она обезобразит тебя, — заметила Ирас.
— Прикуси язык! — крикнула Хармиан, яростно набросившись на Ирас.
— Я специально это сказала, глупая старая дева! Ты слишком озабочена своей внешностью, боишься потерять всякую надежду найти мужа и не понимаешь, что царица должна быть подготовлена, прежде чем что-то случится.
Хармиан застыла, что-то бессвязно лепеча, а Клеопатра рассмеялась — впервые после возвращении домой.
— Ладно, ладно! — выговорила она наконец. — Вам по тридцать четыре, а не по четырнадцать, и вы обе старые девы. — Она нахмурилась. — Я отняла у вас молодость и возможность выйти замуж. Я сознаю это. Кого вы видите, кроме евнухов и стариков, служа мне?
Хармиан, забыв об оскорблении, захихикала.
— Я слышала, что Цезарион что-то говорил о евнухах.
— Откуда ты узнала?
— Откуда еще мы можем узнать? Аполлодор очень расстроен.
— Ох этот несносный мальчишка!
21
У царя Армении Артавазда не было шанса победить огромную армию, которую Антоний вел против него. Но покорно он не сдался и обеспечил Антонию несколько приличных сражений, в которых его новобранцы прошли боевое крещение, а опытные воины усовершенствовали свое мастерство. Теперь, когда Антоний совсем не пил, к нему вернулась способность командовать сражением, а с нею и уверенность в себе. Клеопатра была права: его настоящим врагом было вино. Трезвый и абсолютно здоровый, он признался, что в прошлом году ему следовало оставаться в Каране с остатками армии, чтобы Клеопатра привезла свою помощь туда. Вместо этого он заставил армию совершить еще один пятисотмильный марш, прежде чем она получила какую-то помощь. Но что сделано, то сделано. Бесполезно думать о прошлом, сказал себе выздоровевший Антоний.
Титий управлял провинцией Азия вместо Фурния, Планк оставался в Сирии, а Агенобарб начал свою кампанию. Канидий, как всегда, был правой рукой Антония. Армия Антония стояла в удобном лагере в Артаксате. Настроение у него было хорошее, и он стал планировать поход против другого Артавазда. До зимы у него еще оставалось время совершить этот поход. Армения была завоевана, а ее царь стал его пленным уже к началу июля.
И вот, когда Антоний уже готов был начать свой марш в Мидию Атропатену, в Артаксату прибыл Квинт Деллий в сопровождении огромного каравана, включая самого царя Артавазда Мидийского, его гарем, детей, мебель, впечатляющее количество драгоценностей, сотню огромных мидийских коней и всю артиллерию и военные машины из обоза, утраченного Антонием.
Очень довольный собой, Деллий протянул Антонию проект договора, который он заключил с мидийским царем Артаваздом.
Антоний пришел в замешательство, медленно переходящее в ярость.
— Кто дал тебе право вести какие-то переговоры от моего имени? — потребовал он ответа.
Лицо Деллия, похожее на лицо фавна, изобразило крайнее удивление, желтовато-коричневые глаза расширились.
— Да ты же и дал это право! Марк Антоний, ты должен помнить! Ты согласился с царицей Клеопатрой, что лучший способ справиться с Мидией Атропатеной — склонить Артавазда на сторону Рима. Это ты, ты, я клянусь!
Что-то в его поведении убедило Антония.
— Я не помню, чтобы отдавал какой-то приказ, — озадаченно пробормотал он.
— Ты был очень болен, — сказал Деллий, вытирая пот со лба. — Наверное, поэтому ты отдал такой приказ.
— Да, я был болен, это я помню. Что произошло в Мидии?
— Я убедил царя Артавазда, что его единственный шанс — сотрудничать с Римом. Его отношения с царем парфян ухудшились, потому что Монес поехал в Экбатану и сказал Фраату, что мидийцы удрали со всем содержимым твоего обоза, а Монес надеялся поделить трофеи. Что еще хуже, Фраату угрожают соперники, в которых течет кровь мидийцев по женской линии. Для мидийского Артавазда было ясно, что ты победишь Армению, если он не придет на помощь. А этого он не мог сделать, учитывая ситуацию на своих землях. Поэтому я говорил и говорил, пока он не понял, что лучшая альтернатива для него — союз с Римом.
Антоний успокоился. Он стал вспоминать. Это его беспокоило, хуже — пугало. Сколько еще других решений, приказов и важных разговоров он не помнил?
— Расскажи мне подробно, Деллий.
— Артавазд приехал сам, чтобы подтвердить свое решение, вместе со своими женщинами и детьми. Если ты согласен, он хочет предложить свою четырехлетнюю дочь Иотапу в жены твоему египетскому сыну Птолемею Александру Гелиосу. Еще пятеро детей, включая сына от его главной жены, будут переданы как заложники. Еще много подарков, от индийских коней до золотых слитков и драгоценных камней — ляпис-лазурь, бирюза, сердолик и горный хрусталь. Вся твоя артиллерия, твои машины и материалы, даже восьмидесятифутовый таран.
— Значит, все, что я потерял, — это два легиона и их орлы, — стараясь говорить спокойно, сказал Антоний.
— Нет, их орлы у нас. Оказывается, Артавазд не послал их в Экбатану сразу, а когда он собрался это сделать, Монес повернул Фраата против него.
Настроение повысилось, Антоний захихикал.
— Вот это дорогому Октавиану не понравится! Он ведь кричал на весь Рим о моих четырех потерянных орлах!
Встреча с индийским Артаваздом порадовала Антония. Без разногласий, без затаенной злобы условия договора, записанные Деллием, были вновь обговорены, подтверждены, подписаны и скреплены печатями Рима и Мидии Атропатены. Все это произошло после того, как Антоний внимательно проверил подарки, груженные на пятидесяти повозках: золото, драгоценные камни, сундуки с парфянскими золотыми монетами, несколько сундуков с изысканными украшениями. Но ни один подарок не привел Антония в такой восторг, как сто огромных коней, достаточно высоких и сильных, чтобы выдержать вес катафракта. Артиллерию и военную технику поделили. Половина должна была уйти в Карану вместе с Канидием, другая половина — в Сирию. Канидий должен был зимовать в Артаксате с третью армии, а потом направиться в Карану.
Антоний сел писать письмо Клеопатре в Александрию.
Я очень скучаю по тебе, моя маленькая женушка, не могу дождаться, когда увижу тебя. Но сначала я поеду в Рим отмечать свой триумф. Какие трофеи! Их столько же, сколько Помпей Великий получил после победы над Митридатом. Эти восточные царства полны золота и драгоценностей, даже если там нет статуй, достойных Фидия или любого другого грека. Статуя Анаит из цельного золота высотой шесть локтей поедет в Рим, в храм Юпитера Наилучшего Величайшего. И это лишь небольшая часть армянских трофеев.
Тебе будет приятно узнать, что Деллий заключил договор, который тебе был очень нужен. Да, Рим и Мидия Атропатена теперь союзники. Армянский Артавазд — мой пленник и будет идти в числе других на моем триумфе. Уже давно триумфальный генерал не демонстрировал настоящего правящего монарха столь высокого статуса. Весь Рим изумится.
Осталось пятнадцать дней до календ секстилия, и я скоро отправлюсь в Рим. Отметив триумф, я вернусь в Александрию, зимой это будет или нет, мне все равно. Надо еще многое сделать, организовать большой гарнизон в Артаксате. Там я оставлю Канидия и треть моей армии. Остальные две трети я поведу обратно в Сирию и помещу ее в лагеря вокруг Антиохии и Дамаска. Девятнадцатый легион поплывет со мной в Рим, он будет представлять мою армию на триумфе. Их пики и штандарты будут обвиты лавром. Кстати, меня провозгласили императором на поле боя в Наксуане.
Чувствую себя хорошо, только немного беспокоят странные провалы в памяти. Ты знаешь, я не помнил, чтобы посылал Деллия к мидийскому Артавазду! Придется полагаться на тебя, чтобы ты подтверждала другие вещи, если я не буду помнить о них.
Я посылаю тебе тысячу тысяч поцелуев, моя царица, и мечтаю сжать в объятиях твое тонкое тельце. Как твое здоровье? Здоровье Цезариона? И наших с тобой детей? Напиши мне в Антиохию. Времени будет достаточно, потому что я посылаю тебе это письмо со срочным курьером. Я люблю тебя.
Заключив очень тесный союз с одной армянкой, Публий Канидий не жалел, что зимовал там. Дама, дальняя родственница царской семьи, бегло говорила на греческом, была довольно начитанной и красивой, хотя и не первой молодости. Его римская жена не могла похвастать высоким происхождением, едва умела читать и была плохой компанией. Поэтому Климена казалась Канидию подарком армянских богов, особым подарком, только для него.
Антоний и его две трети армии шли через Карану в Сирию, Агенобарб сопровождал их до Сирийских ворот Аманского хребта, потом по суше ушел в свою провинцию Вифиния. Только Деллий, Цинна, Скавр и внук казненного Красса сопровождали его в Антиохию.
Там Антония ждало письмо от Клеопатры.
Что ты имеешь в виду, Антоний, говоря о триумфе в Риме? Ты сошел с ума? Неужели ты все забыл? Позволь мне тогда освежить твою память.
Ты поклялся мне, что после армянской кампании вернешься ко мне, в Александрию, вместе с трофеями. Ты поклялся, что покажешь свои трофеи в Александрии. Не было сказано ни слова о триумфе в Риме, хотя я не могу помешать тебе сделать это, если ты должен. Но ты поклялся, что сначала Александрия, потом Рим и что твои трофеи будут отданы мне как царице и фараону. Скажи мне, чем ты обязан Риму и Октавиану? Он неустанно интригует против тебя, а я — царица зверей, враг Рима. Каждый день он говорит об этом, каждый день римляне все больше и больше сердятся. Им я ничего не сделала, но послушать Октавиана, так обо мне можно подумать, что я — Медея и Медуза, вместе взятые. А теперь ты возвращаешься в Рим и к Октавии, чтобы там подлизаться к брату своей жены и отдать свои тяжко завоеванные трофеи государству, которое использует их, чтобы уничтожить меня.
Я и впрямь считаю, что ты сошел с ума, Антоний, если прощаешь оскорбления Октавиана и Рима в мой адрес, лишь бы снискать расположение у врага Египта, отмечая триумф среди выводка римских змей. Где твоя честь, если ты отказываешься от меня, твоего самого преданного союзника, друга и жены, в пользу тех, кто смеется над тобой и надо мной, кто высмеивает тебя как мою марионетку, кто считает, что я надела на тебя женское платье и иду впереди тебя в мужских доспехах? Они говорят, что ты — Ахилл в гареме царя Ликомеда, с накрашенным лицом и в пышных юбках Ты действительно хочешь показаться перед народом, который говорит о тебе такие вещи у тебя за спиной?
Ты поклялся, что приедешь в Александрию, и я требую, чтобы ты сдержал свою клятву, муж мой. Граждане Александрии и народ Египта видели Антония, да, но не как моего супруга. Я оставила свое царство, чтобы поехать к тебе в Сирию, захватив с собой целый флот помощи твоим римским солдатам. Позволь мне напомнить тебе, что я заплатила за эту миссию милосердия!
О, Антоний, не покидай меня! Не отвергай меня, как ты отверг многих женщин. Ты говорил, что любишь меня, женился на мне. И от меня, фараона и царицы, можно отказаться?
Трясущимися руками Антоний отбросил письмо, словно оно было раскалено докрасна и причиняло невыносимую боль. Из открытых окон его кабинета доносилась какофония уличного шума. Остолбенев от ужаса, он смотрел на яркий прямоугольник солнечного света и чувствовал, как ледяной холод пробирает его до костей, хотя снаружи стояло жаркое сирийское лето.
«Я поклялся? Поклялся? Зачем бы ей говорить это, если я не клялся? Что случилось с моей памятью? Неужели мой ум стал мягким, как альпийский сыр, весь в дырках? В последнее время мой ум был таким ясным, я снова стал прежним. Да, эти два провала случились, когда я был в Левкокоме и Антиохии и выходил из запоя. Именно тот период, и только тот, я не помню. Что я делал, что я говорил? В чем еще я поклялся?»
Он встал и начал ходить по комнате, чувствуя беспомощность, в чем мог винить только себя. В радостном возбуждении от вновь обретенной уверенности в себе он ясно видел, что ему надо делать и как вновь обрести престиж в Риме. Египет? Александрия? Что это, как не чужие места, которыми правит чужая царица? Да, он любит ее, любит так, что женился на ней, но он не египтянин и не александриец. Он — римлянин. В Артаксате он подумал, что еще сумеет наладить отношения с Октавианом. Агенобарб и Канидий оба считали, что это возможно. Действительно, Агенобарб смеялся над словами Клеопатры о том, что Октавиан раздувает скандалы. Если это правда, спрашивал Агенобарб, почему семьсот из тысячи сенаторов Рима до сих пор верны Антонию? Почему плутократы и всадники-предприниматели так привязаны к Антонию? Признаться, он слишком долго готовился к походу на Восток, но теперь все позади, и римская торговля получит свою выгоду. Деньги потекут в казну. Дани наконец будут платить. Агенобарб и Канидий с этим соглашались.
Здесь, в Антиохии, не было ни того ни другого, чтобы поддержать его. Только Деллий и группа второстепенных лиц, внуки и внучатые племянники известных людей, давно уже умерших. Может ли он полагаться на Деллия? Вроде бы ничто не говорит против Деллия, однако, когда Деллий чувствует себя смертельно оскорбленным, им управляют его интересы, а не этика и мораль, как, например, в случае с Вентидием и Самосатой. Впрочем… данная ситуация не имеет ничего общего с тем делом. Если бы только Планк был здесь! Но он уехал в провинцию Азия навестить Тития. Выходит, не к кому обратиться, кроме Деллия. «По крайней мере, — подумал Антоний, — Деллий знает, что одного эпизода я не помню. Он поможет вспомнить другие».
— Я давал клятву привезти в Александрию трофеи моей кампании? — спросил он Деллия несколько минут спустя.
Поскольку Деллий тоже получил письмо от Клеопатры, он точно знал, что надо говорить.
— Да, Марк Антоний, ты поклялся, — соврал он.
— Тогда во имя Юпитера, Деллий, почему ты не упомянул об этом в Артаксате или когда мы шли на юг?
Деллий покашлял.
— Пока мы не дошли до Амана, меня не было рядом с тобой. Гней Агенобарб не любит меня.
— А после Амана?
— Признаюсь, я забыл.
— И ты тоже, а?
— Это со всеми случается.
— Значит, я давал ту клятву?
— Да.
— Какими богами я клялся?
— Теллус, Солом Индигетом и Либером Патером.
У Антония вырвался стон.
— Но откуда Клеопатра их знает?
— Понятия не имею, Антоний, разве что она была женой Цезаря несколько лет, говорит на латыни как римлянка и жила в Риме. Определенно у нее была возможность узнать, какими богами клянутся римляне.
— Тогда я связан. Крепко связан.
— Боюсь, что да.
— Что я скажу другим?
— Ничего, — решительно ответил Деллий. — Помести Девятнадцатый легион в хороший лагерь в Дамаске — там замечательная погода — и скажи своим легатам, что ты идешь в Рим через Александрию. Ты скучаешь по своей жене и хочешь показать ей трофеи.
— Это отсрочка и ложь.
— Поверь мне, Марк Антоний, это единственный способ. Когда ты приедешь в Александрию, появится с десяток причин, почему ты не можешь отметить свой триумф в Риме: болезнь, какие-нибудь волнения.
— Почему я поклялся? — крикнул Антоний, сжав кулаки.
— Потому что Клеопатра попросила тебя, а ты был не в том состоянии, чтобы отказать ей.
«Вот! — подумал Деллий. — По крайней мере, хоть этим я отплатил тебе, египетская гарпия».
Антоний вздохнул, хлопнул себя по коленям.
— Ну, если я должен ехать в Александрию, мне лучше уехать до возвращения Планка. Он пристанет ко мне с вопросами хуже Цинны и Скавра.
— По суше?
— Со всей этой добычей? У меня нет выбора. Иерусалимский легион может встретить меня и быть моим эскортом. — Антоний зло усмехнулся. — Так я смогу повидать Ирода и узнаю, что происходит.
В сентябре обоз, растянувшийся на несколько миль, выехал из Антиохии в южном направлении, делая по десять миль в день. Жара стояла до самого конца октября, а может, и дольше. У реки Элефтер ступили на территорию, ныне принадлежавшую Клеопатре. Чтобы пройти расстояние в восемьсот миль, потребовалось два с половиной месяца. Антоний то верхом, то пешком продвигался со скоростью обоза, не теряя даром времени. По пути он заезжал к монархам, включая александрийских чиновников, которых Клеопатра назначила на свои территории. Таким образом, для тех, кто в изумлении следил за его одиссеей, он делал вид, что использует это путешествие как предлог для инспектирования южной части Сирии.
Этнархи Сидона и Тира выразили недовольство тем, что теперь они полностью окружены египетскими владениями. Клеопатра перегородила все дороги, ведущие из этих двух больших торговых центров, и взимала пошлины со всех товаров, вывозимых из них по суше.
Царь Набатеи Мальхус проделал немалый путь до Акко-Птолемаиды, чтобы горько пожаловаться на Клеопатру, которой Антоний передал права на добычу асфальта.
— Мне все равно, что эта женщина — твоя жена, Марк Антоний, — гневно сказал Мальхус. — Она вызывает презрение. Обнаружив, что накладные расходы делают добычу асфальта малоприбыльной, она набралась нахальства и предложила продать мне обратно мою же добычу за двести талантов в год! Собирать которые должен был Ирод! Не для себя, а в ее пользу. Нечестно, нечестно!
— И каких шагов ты ожидаешь от меня? — спросил Антоний, зная, что ничего не сможет сделать, и поэтому злясь.
— Ты ее муж и триумвир Рима! Прикажи ей вернуть мне право на бесплатную добычу! Оно принадлежало Набатее с незапамятных времен.
— Извини, я не могу помочь тебе, — сказал Антоний. — Рим уже не распоряжается твоим правом на добычу асфальта.
Ирод, вторая жертва этой истории, был приглашен к Антонию в Иоппу. Ирода постигла та же судьба. Он мог вернуть себе свои бальзамовые сады за двести талантов в год, но только если будет собирать с Мальхуса в год по двести талантов.
— Это отвратительно! — кричал он Антонию. — Отвратительно! Эту женщину надо выпороть! Ты ее муж! Выпори ее!
— Если бы ты был ее мужем, Ирод, ее определенно выпороли бы, — ответил Антоний, восхищаясь хитростью Клеопатры, поддерживающей вражду между Иродом и Мальхусом. — Римляне не порют своих жен. И жаловаться мне ты не можешь. Я отдал бальзамовые сады Иерихона царице Клеопатре, поэтому ты должен обращаться к ней, а не ко мне.
— Женщины! — гневно отреагировал на это Ирод.
— Это напомнило мне о других вещах, хотя они тоже касаются женщин. Я понимаю, что, заняв трон, ты назначил саддукея Ананила верховным жрецом евреев. Но твоя теща, царица Александра, хотела эту должность для своего шестнадцатилетнего сына Аристобула. Так?
— Да! — зло прошипел Ирод. — И кто же самая близкая подруга Александры? Та же Клеопатра! Эта пара сговорилась против меня, зная, что я слишком недавно сижу на троне, чтобы сделать то, что очень хочу сделать, — убить эту сующую везде нос старую свинью Александру! О, она очень быстро присосалась к Клеопатре! Гарантия долгой жизни! Только подумай, шестнадцатилетний верховный жрец! Нелепо! Кроме того, он хасмоней, не саддукей. Первый ход Александры в ее игре с целью вернуть мой трон Аристобулу. — Ирод вскинул руки. — Поверь, Марк Антоний, я из кожи вон лез, чтобы примирить родственников моей жены!
— Но я слышал, что ты выполняешь все желания своей тещи.
— Да-да, в прошлом году я сделал Аристобула верховным жрецом! Но ни ему, ни его матери это добра не принесло. — Ирод принял вид несправедливо осужденного узника. — Александра и Клеопатра сговорились представить все так, будто жизнь Аристобула под угрозой, — какая чушь! Он должен был убежать из Иерусалима и Иудеи и найти убежище в Египте. После краткого пребывания там он должен был возвратиться с армией и захватить мой трон — трон, который ты дал мне!
— Мне что-то говорили об этом, — осторожно сказал Антоний.
— Эта история настолько далека от правды! На самом деле молодой Аристобул радостно принял мое приглашение отобедать на природе. — Ирод вздохнул и притворился, что опечален. — Вся семья пришла, включая Александру, ее дочь — мою жену, наших четверых маленьких сыновей, мою любимую мать. Веселая компания, уверяю тебя. Мы выбрали красивое место, где река расширялась в большой пруд, местами глубокий, но не опасный, если купающийся не заплывает далеко. Аристобул был слишком безрассуден. Он пошел купаться, не умел плавать. — Широкие плечи затряслись. — Нужно ли говорить еще? Наверное, он попал в водоворот, потому что вдруг стал звать на помощь. Несколько охранников поплыли его спасать, но было слишком поздно. Он утонул.
Антоний внимательно выслушал рассказ, зная, что Клеопатра будет задавать ему вопросы. Конечно, он был уверен, что это Ирод устроил «несчастный случай», но не было никаких доказательств этого, слава всем богам. Действительно, женщины! Этот поход на юг открывал все новые и новые грани Клеопатры не как женщины, а как монарха. Жадная до новых территорий, жадная до господства, способная сеять вражду между ее врагами, но при этом подружиться с вдовствующей царицей, чей муж и сыновья воевали против Рима. И как умно она обработала Антония, чтобы добиться своей цели!
— Не понимаю, как случайная смерть во время купания может быть делом твоих рук, Ирод, особенно если ты говоришь, что это случилось на глазах у матери парня и всей его семьи.
— А Клеопатра хотела судить меня и казнить. Разве не так?
— Она была раздражена, это верно. А мы с тобой, э-э, разминулись в Лаодикее. Если бы мы встретились тогда, я, наверное, действовал бы по-другому. А так у меня нет доказательств, что это сделал ты, Ирод. Более того, положение верховного жреца — это твоя прерогатива. Ты можешь назначить любого, кого захочешь. Но можно попросить тебя не делать этот пост пожизненным?
— Великолепно! — обрадовался Ирод. — На самом деле я пойду даже дальше. Я сохраню за собой священные регалии и буду выдавать их верховному жрецу всякий раз, когда Моисеевы законы потребуют, чтобы он надевал их. Говорят, эти регалии обладают магией, поэтому я не хочу, чтобы он ходил в них среди людей и нарушал спокойствие. Я клянусь тебе, Антоний, что не отдам свой трон! Когда ты увидишь Клеопатру, скажи ей об этом.
Читать бесплатно другие книги:
