Антоний и Клеопатра Маккалоу Колин
— Возможно, — сказала она, щелкнув пальцами. — Ты у меня в долгу, Антоний, поэтому дай мне письмо.
Усмехнувшись, он дал ей лист фанниевой бумаги. Клеопатра прочла письмо быстро, как делал это Цезарь.
— Тьфу! — плюнула она, свернула лист и швырнула в угол палатки. — Да он полуграмотный, этот Октавиан!
— Довольна, что в письме ничего нет?
— Я и не думала, что в нем что-то есть, но я равная тебе по власти, рангу, богатству. Я — твой полный партнер в нашем восточном предприятии. Мне следует показывать все, и я должна присутствовать на всех твоих советах и совещаниях. Канидий кое-что понимает, но не такие ничтожества, как Титий и Агенобарб.
— Насчет Тития я согласен, но Агенобарб? Он далеко не ничтожество. Хватит, Клеопатра, перестань быть такой колючей. Покажи моим коллегам ту свою сторону, с какой только я тебя знаю, — добрую, любящую, внимательную.
Ее маленькая ножка, одетая в золоченую сандалию, застучала по земляному полу палатки. Лицо посуровело.
— Я так устала здесь, в Левкокоме, вот в чем дело, — сказала она, закусив губу. — Почему мы не можем поехать в Антиохию, где есть дома, которые не скрипят и не стонут при порывах ветра?
Антоний удивленно посмотрел на нее.
— Да нет никакой причины, — сказал он. — Поехали в Антиохию. Канидий справится здесь со всем, подготовит войска. — Он вздохнул. — Я смогу повести их к Фрааспе только в следующем году. Этот предатель, дворняжка Монес! Клянусь, я снесу ему голову!
— Если ты получишь его голову, ты будешь меньше пить?
— Может быть, — ответил он и поставил бокал, словно в нем была раскаленная лава. — Неужели ты не понимаешь? — крикнул он, задрожав. — Я потерял свою удачу! Если она вообще когда-нибудь была у меня. Да, удача была со мной у Филипп. Но только у Филипп, как мне теперь кажется. До того и после — вообще никакой удачи. Вот почему я должен продолжить поход против парфян. Монес отнял у меня удачу и мои два орла. Четыре, если считать два, украденных Пакором. Я должен их вернуть — мою удачу и моих орлов.
«Одно и то же, одно и то же, — думала она. — Вечно только о потерянной удаче и о триумфе у Филипп. Пьяные всегда говорят „по кругу“. Тема разговора одна и та же, словно в ней заключена жемчужина мудрости и надежда справиться с любым несчастьем или злом в мире. Два месяца в Левкокоме слушать Антония, бубнящего одно и то же, как собака кружится на месте, ловя свой хвост. Может быть, когда мы приедем в другое место, его состояние улучшится. Хотя он не может определить, что именно гложет его, я называю это глубокой депрессией. Настроение у него вялое, он очень много спит, словно не хочет просыпаться и смотреть на свою жизнь, даже если в этой жизни присутствую я. Вероятно, он считает, что должен был покончить с собой в ту ночь, когда ожидал мятежа? Римляне странные, они считают делом чести упасть на собственный меч. Для них жизнь не является бесценным даром, в ней есть определенная грань, за которой они теряют свое dignitas. И они не боятся умереть, как большинство народов, включая египтян. Поэтому я должна вырвать с корнем депрессию Антония, иначе она его задушит. Нужно вернуть ему это его dignitas. Он мне нужен, он мне нужен! Мне нужен прежний Антоний! Способный победить Октавиана и посадить моего сына на трон Рима, который пустует уже пятьсот лет, ожидая Цезариона. О, как я скучаю по Цезариону! Если мы приедем в Антиохию, я смогу уговорить Антония поехать в Александрию. Оказавшись там, он придет в себя».
Но Антиохия таила сюрпризы, и ни один из них не был приятным. Антоний нашел горы писем от Попликолы из Рима, на каждом стояла дата отправления, так что он смог прочитать их по порядку.
Письма содержали подробное красочное описание кампании Октавиана против Секста Помпея, хотя в них проглядывала досада Попликолы на то, что его исключили из участия в этой, как он назвал, очень гладкой операции. И Октавиан не спрятался в италийском подобии болот, даже во время тяжелого боя, после того как он наконец сошел на берег у Тавромения. Всем, кто хотел слушать, он радостно сообщал, что с тех пор, как он женился, хрипы у него прошли. «Ха! — подумал Антоний. — Две холодные рыбы хорошо плавают вместе».
Его привело в ярость известие о судьбе Лепида. По условиям их пакта, он имел право голоса при таком решении, как изгнание Лепида и лишение его должностей и провинций. Но Октавиан не позаботился о том, чтобы написать ему, оправдываясь тем, что Антоний в Мидии. Тридцать легионов! Как Лепиду удалось набрать еще пятнадцать легионов в этом медвежьем углу, провинции Африка? А сенат, включая сторонников Антония, проголосовал за изгнание бедного Лепида Даже из самого Рима! Он томится на своей вилле в Цирцеях.
От Лепида тоже пришло письмо, полное извинений и жалости к себе. Его жена, сестра Брута Юния-младшая (Юния-старшая вышла замуж за Сервилия Ватию), не всегда была верна ему и осложняла ему жизнь теперь, когда она не могла убежать от него. Стоны, стоны, одни стоны. Антоний устал от жалоб Лепида и разорвал письмо, не прочитав и половины. Возможно, Октавиан отчасти был прав, и определенно этот маленький червячок умно поступил с войском Лепида. Как хорошо он сделал, этот молодой красавчик!
Версия инцидента с Лепидом, изложенная Октавианом, несколько отличалась, хотя он тоже мог сказать кое-что о зачислении вражеских легионов в римские, как сделал Лепид с легионами Секста Помпея.
Я думаю, пора сенату и народу Рима понять, что дни, когда с вражеским войском обходились снисходительно, прошли. Снисходительность не может помочь, а только обостряет положение, особенно если легионеры должны терпеть присутствие людей, с которыми они дрались всего лишь несколько дней назад, зная, что этим презренным людям дадут землю при увольнении, словно они никогда не обнажали мечей против Рима. Я изменил это. С солдатами Секста Помпея, моряками и гребцами, обошлись сурово, — говорилось в письме Октавиана. — Не в обычае Рима брать пленных, но и не в обычае освобождать побежденных врагов, словно они римляне. В легионах и экипажах Секста Помпея были римляне. Они были изгоями. При других обстоятельствах я мог бы продать их в рабство, но на этот раз я решил, что они послужат примером.
Сам Секст Помпей убежал вместе с Либоном и двумя убийцами моего божественного отца, Децимом Туруллием и Кассием Пармским. Они убежали на восток, таким образом став твоей проблемой, не моей. Ходят слухи, что они нашли убежище в Митиленах.
Это было не все, что хотел сказать Октавиан. Он продолжал вежливо, но уверенно и сильно. Это был новый Октавиан, победитель, обладающий великолепной удачей и сознающий это. Такое письмо Антоний не мог разорвать и выбросить.
Ты, наверное, уже получил свою долю из денег Секста Помпея с моим сопроводительным письмом. В заключение я хочу сказать тебе, что эта огромная сумма денег в монетах Республики аннулирует мое обязательство послать тебе двадцать тысяч солдат. Конечно, ты можешь приехать в Италию и навербовать их, но у меня нет ни времени, ни желания делать за тебя грязную работу. Я только отобрал две тысячи самых лучших солдат, желающих служить у тебя на Востоке, и скоро пришлю их морем в Афины. Как я сам убедился, семьдесят из твоих военных галер уже сгнили и обросли ракушками. Я подарю тебе семьдесят новых «пятерок» из моего собственного флота, а также несколько единиц отличной артиллерии и осадных машин, чтобы возместить то, что ты потерял в Мидии. За кампанию против Секста Помпея триумфов не было, поскольку он римлянин. Однако я высоко ценю заслуги Марка Агриппы, который показал себя блестящим адмиралом и сухопутным военачальником. Луций Корнифиций, младший консул в этом году, тоже показал себя храбрым и умным командиром, как и Сабин, Статилий Тавр и Мессала Корвин. На Сицилии сейчас мир, она теперь навсегда отдана Марку Агриппе, единственному, у кого остался в распоряжении латифундий прежних размеров. Тавр уехал управлять провинцией Африка. Я плыл с ним до Утики и наблюдал начало его срока. Могу уверить тебя, что он не превысит своих полномочий. На самом деле никто не превысит своих полномочий, ни консулы, ни преторы, ни губернаторы, ни младшие магистраты. И я предупредил легионы Рима, чтобы больше не ждали больших премий. В дальнейшем они будут сражаться за Рим, а не за конкретного человека.
И так далее, и тому подобное. Закончив читать длинный свиток, Антоний бросил его Клеопатре.
— Вот, почитай это! — раздраженно сказал он. — Щенок возомнил себя волком, и при этом еще вожаком стаи.
Затратив на чтение значительно меньше времени, чем потребовалось Антонию, она положила письмо — ее пальцы немного дрожали — и посмотрела на Антония. Нехорошо, нехорошо! Пока Антоний терпел крах на Востоке, Октавиан побеждал на Западе. И никаких полумер. Полная и оглушительная победа, которая наполнила казну, а это означало, что у Октавиана есть деньги на вооружение и обучение новых легионов и на содержание флота.
— Он терпелив, — был ее комментарий. — Очень терпелив. Он ждал шесть лет, чтобы сделать это, а когда он все-таки сделал это, победа была всеобъемлющей. Я думаю, этот Марк Агриппа необычный человек.
— Октавиан и он как одно целое, — проворчал Антоний.
— Ходят слухи, что они любовники.
— Это меня не удивило бы, — пожал плечами Антоний и взял следующее письмо, намного короче. — От Фурния, из провинции Азия.
И оттуда новости тоже были плохие. Фурний писал, что в конце прошлого ноября Секст Помпей, Либон, Децим Туруллий и Кассий Пармский прибыли в порт Митилены на острове Лесбос и развили бурную деятельность. Оставались они там недолго. В январе они явились в Эфес и стали вербовать волонтеров среди ветеранов, которые за несколько лет накопили себе земли в провинции Азия. К марту у них уже было три полных легиона, и они были готовы попытаться завоевать Анатолию. Испуганный Аминта, царь Галатии, объединил свою армию с Фурнием и Марком Титием. Фурний ожидал, что к тому времени, как Антоний получит это письмо, война уже начнется.
— Ты должен был еще несколько лет назад задуть свечу Секста Помпея, — сказала Клеопатра, бередя старую рану.
— Как я мог, если он связывал Октавиана, освобождая меня от него? — огрызнулся Антоний, протягивая руку за графином с вином.
— Не смей! — резко остановила она его. — Ты еще не прочитал последнее письмо Попликолы. Если тебе необходимо пить, Антоний, делай это после того, как покончишь с делами.
Он повиновался как ребенок, и это показало ей, что в ее хорошем совете он нуждается больше, чем в вине. Но что она будет делать, когда в вине он станет нуждаться больше, чем в ней? И вдруг одна мысль пришла ей в голову: аметист! Аметисты обладают магическим свойством против пьянства, избавляют человека от этой зависимости. Она заставит царского ювелира в Александрии сделать для него кольцо с самым великолепным аметистом в мире. Он будет носить его и преодолеет свою тягу к вину.
Разумеется, Попликола всегда знал, что кампания Антония против парфян провалилась. Это он распустил по всему Риму слух, что Антоний одержал великую победу, исходя из предположения, что успех будет на стороне того, кто первый изложит свою версию событий. Раньше Попликола писал радостные письма, в которых сообщал, что Рим и сенат поверили его версии, и смеялся, что ни кто иной, как сам Октавиан, предложил проголосовать за благодарение Антонию в связи с его «победой». Но самое последнее письмо было совсем другим. Большую часть письма занял отчет о речи Октавиана в сенате, охарактеризовавшей кампанию Антония как ужасное поражение. Агенты, посланные Октавианом на Восток, узнали все подробности.
Читая свиток, Антоний плакал. Клеопатра наблюдала за ним с упавшим сердцем. Наконец она выхватила у Антония письмо и прочла эту резкую, довольно политизированную диатрибу. О, как посмел Октавиан назвать пагубной ее роль в событиях! Царица зверей! «Я хочу маму»! Какая клевета! Как она теперь вернет себе прежнего Антония?
«Будь проклят, Октавиан, я проклинаю тебя! Пусть Собек и Таварет втянут тебя в свои ноздри, утопят тебя, сжуют и затопчут!»
Потом она поняла, что ей надо делать, и удивилась, что не подумала об этом раньше. Антония надо оторвать от Рима, пусть он поймет, что его судьба и его удача — в Египте, а не в Риме. Она совьет для него гнездо в Александрии, такое удобное и приятное, полное развлечений, что он не захочет быть в каком-то другом месте. Он должен будет жениться на ней. Как хорошо, что этот моногамный народ римляне игнорируют иноземные браки как незаконные! Если в данное время Антоний должен оставаться верным Октавии, это ничего не значит. Фактически его египетский брак будет значить намного больше для тех, для кого важны его личные отношения, — для его царей-клиентов и второстепенных принцев.
Она сидела, держа голову Антония на коленях и устремив взгляд на портрет Цезаря, идеального партнера, отнятого у нее. Портрет был из Афродисиады, чьи скульпторы и художники не имели равных. Все было отражено в этом портрете: от тени бледно-золотистых волос до пронзительных светло-голубых глаз с темными, как чернила, зрачками. Волна горя накрыла ее, придавила. Довольствуйся тем, что у тебя есть, Клеопатра, не горюй о том, что могло бы быть.
«Будет война, должна быть война. Единственный вопрос — когда. Октавиан лжет, что больше не будет гражданских войн. Он должен будет воевать с Антонием или потеряет все, что у него есть. Но, судя по этой речи, еще рано. Он планирует в совершенстве обучить свои легионы, чтобы подчинить племена Иллирии. И он говорит о кампании, на которую уйдут три года. Это значит, что у нас три года на подготовку, а потом — мы пойдем на Запад, вторгнемся в Италию. Мне придется позволить Антонию мечтать о победе над парфянами, но так, чтобы его легионы были сохранены. Ибо Антоний как военачальник не чета Цезарю. Я должна была это знать, но я верила, что со смертью Цезаря никто живой не может соперничать с Антонием. Теперь, когда я лучше его знаю, я понимаю, что недостатки, которые он демонстрирует как человек, влияют на его способность командовать армией. Вентидий был способнее его. Думаю, что и Канидий тоже. Пусть Канидий проделает всю работу, пока Антоний поражает мир иллюзорными трюками фокусника.
Прежде всего, брак. Мы сделаем это, как только я смогу послать за Ха-эмом. Отстранить Канидия на первом же этапе этой глупой кампании, увидев, что Армения сокрушена, а Мидия запугана и не выступит. Не пускать Антония в само Парфянское царство. Я буду убеждать Антония, что, победив Армению и Мидию Атропатену, он победил парфян. Одурманить его вином, а самой вести все дела. Разве я не смогу руководить кампанией, как любым мужчиной? О Антоний, почему ты не смог быть равным Цезарю? Как легко все было бы!
Однажды, не пройдет и десяти лет, Цезарион должен стать царем Рима, ибо царь Рима будет и царем мира. Я добьюсь, чтобы он снес храмы на Капитолии, и построю там его дворец с золотым залом, в котором он будет судить. А „боги-звери“ Египта станут богами Рима. Юпитер Наилучший Величайший падет ниц перед Амуном-Ра. Я выполнила свой долг перед Египтом: три сына и дочь. Нил будет продолжать разливаться. У меня есть время сосредоточиться на завоевании Рима, и Антоний будет моим партнером в этом предприятии».
Слезы высохли. Она подняла его голову, нежно улыбнулась и вытерла ему лицо мягким носовым платком.
— Тебе лучше, любовь моя? — спросила она, целуя его в лоб.
— Лучше, — ответил он, униженный.
— Выпей вина, это тебе поможет. У тебя есть дела, тебе надо организовать армию. Не обращай внимания на Октавиана! Что он знает об армиях? Готова поспорить на тысячу талантов, что он потерпит поражение в Иллирии.
Антоний выпил вино до дна.
— Выпей еще, — тихо предложила Клеопатра.
В конце июня они поженились по египетскому ритуалу. Антонию присвоили титул фараона-супруга, что, кажется, понравилось ему. Отказавшись от идеи иметь рядом с собой на троне трезвого Антония, Клеопатра немного расслабилась. Она поняла, сколько требовалось сил, чтобы удерживать Антония подальше от вина, с тех пор как он возвратился из Караны. Бесполезное занятие.
Она стала уделять большое внимание Канидию, заставив Антония приглашать его на совет, состоявший только из них троих. При этом следила, чтобы Антоний был трезв. В ее планы не входило выставлять напоказ его слабость перед его офицерами, хотя когда-нибудь это должно будет произойти. Единственным, кто мог бы возражать против такой малочисленности совета, был Агенобарб, но он возвратился в Вифинию и теперь был вовлечен в войну Фурния против Секста Помпея, который решил, что Вифиния очень подошла бы ему, и собирался убить упрямого Агенобарба, прежде чем завладеть Вифинией. С такой судьбой Агенобарб не мог согласиться.
Хорошо подготовленный заранее Клеопатрой, Антоний приступил к планированию предстоящей кампании, не сознавая, что делает это под ее внимательным руководством.
— У меня сейчас двадцать пять легионов, — сказал он Публию Канидию твердым голосом трезвого человека, — но те, что в Сирии, неукомплектованы, как тебе известно. А точнее, насколько неукомплектованы, Канидий?
— В среднем в них только по три тысячи человек. И по пять когорт, хотя в некоторых легионах их восемь, а в некоторых только две. Я все равно называю их легионами. В общей сложности их тринадцать.
— Из которых один легион в Иерусалиме, в полном составе. Кроме того, имеется семь легионов в Македонии, все укомплектованные, два в Вифинии, тоже полные, и три, принадлежавшие Сексту Помпею, в полном составе. — Антоний усмехнулся, став прежним Антонием. — Очень любезно с его стороны вербовать от моего имени. К концу этого года он будет мертв, вот почему я беру себе легионы его и Агенобарба. Думаю, мне нужно иметь тридцать легионов. Не все будут в полном составе или обладать должным опытом. Я предлагаю послать самые малочисленные из сирийских легионов в Македонию и привести македонское войско сюда для моей кампании.
Канидий засомневался.
— Я понимаю твои причины, Марк Антоний, но я настоятельно посоветовал бы оставить один македонский легион там, где он находится. Пошли за шестью легионами, но не посылай туда никого из твоих сирийцев. Жди, пока ты не наберешь еще пять легионов, потом пошли их. Я согласен, что неопытные новые солдаты будут хороши в Македонии — дарданы и бессы еще не оправились от Поллиона и Цензорина. У тебя будут твои тридцать легионов.
— Хорошо! — сказал Антоний, чувствуя себя лучше, чем за многие прошедшие месяцы. — Мне нужно десять тысяч кавалерии галатов и фракийцев. Я больше не могу набирать кавалерию у галлов. Октавиан контролирует там положение и не хочет сотрудничать. Он отказывается дать мне четыре легиона, которые он мне должен, маленькое говно!
— Сколько легионов ты поведешь на Запад?
— Двадцать три, в полном составе и все опытные люди. Всего сто тридцать восемь тысяч человек, включая нестроевых. На этот раз никаких вспомогательных сил, они только создают проблемы. По крайней мере, кавалерия не будет отставать от легионов. И на этот раз мы пойдем квадратом весь путь, с обозом в середине. Там, где земля достаточно ровная, там пойдем agmen quadratum.
— Я согласен, Антоний.
— Но я думаю, в этом году нам нужно что-то сделать, хотя я должен оставаться здесь, пока не узнаю, что сталось с Секстом Помпеем. В этом году армию поведешь ты, Канидий. Сколько легионов ты сможешь собрать, чтобы выступить прямо сейчас?
— Семь в полном составе, если я волью туда отдельные когорты.
— Достаточно. Кампания будет короткой. Что бы ни случилось, не допусти, чтобы зима застала тебя в пути. Зимой ты должен быть в теплых помещениях. Аминта может немедленно дать две тысячи всадников. Судя по его письму, они уже почти здесь. Я подозреваю, что он держал их, чтобы сражаться с Секстом.
— Ты прав, Секст долго не протянет, — спокойно сказал Канидий.
— Иди в саму Армению от Караны. Важно, чтобы в этом году мы немного проучили армянского Артавазда. В следующем году мы ощиплем его.
— Как хочешь, Антоний.
Клеопатра кашлянула. Двое мужчин, забывшие о ее присутствии, удивленно посмотрели на нее. Ради Канидия она пыталась выглядеть если не смиренной, то хотя бы сговорчивой, благодушной.
— Я советую начать строить флот, — сказала она.
Удивленный Канидий не мог не отреагировать.
— Для чего? — спросил он. — Мы же не планируем морских экспедиций.
— Не сейчас, я согласна, — спокойно ответила она, не позволяя себе показать недовольство. — Однако он может понадобиться нам в будущем или, лучше сказать, мог бы понадобиться. Корабли долго строятся, особенно в том количестве, в каком нам нужно.
— Понадобиться для чего? — спросил Антоний, озадаченный не меньше Канидия.
— Публий Канидий не читал пересказ речи Октавиана в сенате, поэтому я понимаю его возражения. Но ты, Антоний, читал, и там он ясно высказался, что однажды он поплывет на Восток, чтобы сокрушить тебя.
На какой-то миг все замолчали. Канидий почувствовал, как внутри у него что-то опустилось. Что задумала эта женщина?
— Я читал речь, царица, — сказал он. — Мне прислал ее Поллион. По возможности я с ним переписываюсь. Но я не вижу в ней никакой угрозы Марку Антонию. Октавиан способен только критиковать Антония. В остальном он не может сравниться с Антонием. На самом деле он повторяет, что не пойдет войной против соотечественника-римлянина, и я верю ему.
Ее лицо окаменело, голос стал ледяным.
— Позволь мне сказать, Канидий, что я значительно больше понимаю в политике, чем ты. Что Октавиан говорит — это одно. Что он делает — это совсем другое. И я уверяю тебя, что он намерен сокрушить Марка Антония. Поэтому мы будем готовиться и начнем прямо сейчас, а не в следующем году или через год. Пока вы, мужчины, будете осуществлять свою парфянскую одиссею, я проделаю работу на берегах Вашего моря, подготовив самые большие корабли.
— Ограничься «пятерками»… э-э… квинкверемами, госпожа, — посоветовал Канидий. — Корабли больших размеров слишком медлительны и неповоротливы.
— Я и имела в виду квинкверемы, — надменно произнесла она.
Канидий вздохнул, хлопнул себя по коленям.
— Рискну сказать, что это не повредит.
— Кто будет за них платить? — подозрительно поинтересовался Антоний.
— Я, конечно, — сказала Клеопатра. — Нам нужно по крайней мере пятьсот военных галер и хотя бы столько же военных транспортов.
— Военных транспортов? — ахнул Канидий. — Для чего?
— Я думала, название говорит само за себя.
Открыв было рот для ответа, Канидий закрыл его, кивнул и вышел.
— Ты смутила его, — заметил Антоний.
— Я знаю, хотя не понимаю почему.
— Он тебя не знает, моя дорогая, — сказал Антоний, немного усталый.
— Ты против? — спросила она сквозь зубы.
Маленькие красноватые глазки широко открылись.
— Я? Edepol, нет! Это твои деньги, Клеопатра. Трать их, как хочешь.
— Выпей! — крикнула она, но взяла себя в руки и улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. — На этот раз я присоединюсь к тебе. Мой управляющий говорит, что вино, которое он купил у торговца Асандра, особенно хорошее. Ты знал, что Асандр — это сокращенно Александр?
— Не очень умная попытка сменить тему, но я поддержу тебя. — Антоний усмехнулся. — Кстати, если ты собираешься выпить, то будешь пить одна.
— Извини?
— Я полностью протрезвел и покончил с вином.
Она открыла рот.
— Что?
— Ты слышала меня. Клеопатра, я люблю тебя до безумия, но неужели ты думаешь, что я не заметил твоих намерений споить меня? — Он вздохнул, подался вперед. — Ты думаешь, что знаешь, через что прошла моя армия в Мидии. Но ты не знаешь. И ты не знаешь, через что пришлось пройти мне. Чтобы знать, тебе надо было быть там, а там тебя не было. Я, командующий армией, не мог избавить ее от мучений, потому что я ринулся во вражеские земли, как взбесившийся боров! Я поверил нашептываниям парфянского агента и не внял предупреждениям моих легатов. Юлий Цезарь всегда ругал меня за опрометчивость и безрассудство, и он был прав. В поражении в мидийской кампании виновен только я, и я это знаю. Я не простак, не пропащий пьяница. А ты считаешь меня таким. Мне необходимо было стереть из памяти свое преступное поведение в Мидии, напиваясь до забвения! Я так устроен! А теперь — все прошло. Я повторяю, я люблю тебя больше жизни. Я никогда не смогу разлюбить тебя. А вот ты меня не любишь, что бы ты ни говорила. И голова твоя занята планами и махинациями, как бы обеспечить Цезариону одни боги знают что. Весь Восток? И Запад? Он должен быть царем Рима? Ты об этом все время мечтаешь, да? Перекладываешь собственные амбиции на плечи этого бедного мальчика…
— Неправда, я люблю тебя! — крикнула Клеопатра. — Антоний, не смей думать, что я не люблю тебя! И Цезариона… Цезариона…
Она запнулась, пораженная тем, что этот Антоний может рассуждать так логично. Он взял ее руки в свои, стал гладить их.
— Все хорошо, Клеопатра. Я понимаю, — мягко сказал он, улыбаясь. В глазах его стояли слезы, губы дрожали. — Я, дурак, сделаю все, чего ты хочешь. Такова судьба мужчины, влюбленного во властную женщину. Только позволь мне сделать это с ясным умом. — Слезы высохли, он засмеялся. — Я не хочу сказать, что больше не притронусь к вину! Я не могу противиться моей склонности к гедонизму, но у меня бывают запои. Я могу обойтись без вина, когда я кому-то нужен: тебе, Агенобарбу, Попликоле — и Октавии.
Клеопатра удивленно покачала головой.
— Ты удивил меня. Что ты еще заметил?
— Это мой секрет. Я послал Планка управлять Сирией, — сказал он, меняя тему. — Сосий хочет вернуться домой. Титий ведет мой сирийский флот в Милет с полномочиями проконсула, чтобы решить проблему с Секстом Помпеем. — Он хихикнул. — Видишь, как ты всегда права, любовь моя? Мне уже нужен флот!
— А какой приказ у Тития? — подозрительно спросила она.
— Привезти Секста ко мне сюда, в Антиохию.
— Чтобы казнить?
— Как вы, восточные монархи, любите казни! Поскольку ты очень хочешь строить корабли, — хитро сказал Антоний, — он может понадобиться мне как адмирал. Лучших не будет.
19
— У меня есть для тебя поручение, моя дорогая, — сказал Октавиан своей сестре за обедом.
Она замерла с отбивной из барашка в руке. Тонкая восхитительная корочка жира была помазана горчицей и посыпана перцем. Своими словами он прервал ее мысли об изменениях в меню Октавиана с тех пор, как он женился на Ливии Друзилле. Изысканная, очень вкусная пища! Но у нее были основания думать, что Ливия Друзилла знает, как тратить деньги — от жалованья повару до затрат на покупку продуктов. Ливия Друзилла сама делала покупки и при этом энергично торговалась. И повар не мог унести домой какие-либо продукты. Ливия Друзилла следила за ним, как ястреб.
— Поручение, Цезарь? — переспросила Октавия и осторожно откусила кусочек мяса, оставляя корочку на потом.
— Да. Как ты отнесешься к поездке в Афины, чтобы повидаться с твоим мужем?
Лицо Октавии засияло.
— О, Цезарь, это прекрасная идея!
— Я так и думал, что ты не будешь возражать. — Он подмигнул Меценату. — У меня есть задание, с которым ты справишься лучше других.
Она нахмурилась.
— Задание? Поручение?
— Да, — торжественно произнес Октавиан.
— Что я должна сделать?
— Доставить Антонию две тысячи отборных солдат, лучших из лучших. А также семьдесят новых военных кораблей, огромный таран, три тарана поменьше, двести баллист, двести больших катапульт и двести скорпионов.
— О боги! И я должна буду отвечать за весь этот щедрый подарок? — спросила она, сияя глазами.
— Мне ничто так не нравится, как видеть тебя счастливой. Но нет. Гай Фонтей очень хочет присоединиться к Антонию, поэтому командовать будет он, — сказал Октавиан, хрустя веточкой сельдерея. — А ты повезешь от меня письмо Антонию.
— Я уверена, он оценит твой дар.
— Но не так, как он оценит твой приезд, я уверен, — сказал Октавиан, погрозив пальцем.
Его взгляд перешел с Октавии на ложе, которое Меценат делил с Агриппой, и задержался на Агриппе. «Не часто мои планы сбивались с пути, но этот определенно сбился, — подумал он. — Где я ошибся?»
В этом виновата была холостяцкая жизнь Агриппы, что, по мнению Ливии Друзиллы, должно было прекратиться. По выражению его глаз она поняла, что очень нравится ему, но Октавиану она только сказала, что Агриппе пора жениться. Ни о чем не подозревая, он обдумал ее слова и решил, что она, как всегда, права. Теперь, когда у Агриппы есть состояние, земля, имущество, ни один любящий отец не сможет сказать, что Агриппа охотится за приданым. Кроме того, он был очень привлекательным мужчиной. Редкая женщина от пятнадцати до пятидесяти лет не становилась игривой и кокетливой в его присутствии. А он, увы, даже не замечал этого. Никакой светской болтовни, лишь несколько вежливых фраз — таков был Агриппа. Женщины падали в обморок, а он зевал или, еще хуже, уходил.
Когда Октавиан заговорил с ним о его статусе холостяка, он сначала удивился, потом смутился.
— Ты намекаешь, что я должен жениться? — спросил он.
— Вообще-то да. Ты самый важный человек в Риме после меня, но ты живешь, как восточный отшельник. Вместо кровати — походная раскладушка, ходишь больше в доспехах, чем в тоге, даже служанки у тебя нет. Всякий раз, когда у тебя чешется, — хихикнул Октавиан, — ты прибегаешь к помощи какой-нибудь девицы, с которой не можешь образовать постоянный союз. Я не говорю, что ты должен отказаться от таких девиц, ты же понимаешь, Агриппа. Я просто говорю, что ты должен жениться.
— За меня никто замуж не пойдет, — тупо пробормотал Агриппа.
— А вот тут ты не прав! Дорогой мой Агриппа, ты симпатичный, у тебя есть деньги, высокий статус. Ты — консуляр!
— Да, но я низкого происхождения, Цезарь, и я не представляю рядом с собой ни одной из этих чванливых девиц по имени Клавдия, Эмилия, Семпрония или Домиция. Если кто из них и скажет «да», то только из-за моей дружбы с тобой. Идея жены, которая будет смотреть на меня свысока, меня не привлекает.
— Тогда поищи пониже, но не намного ниже, — пошутил Октавиан. — У меня есть для тебя идеальная жена.
Агриппа подозрительно посмотрел на Октавиана.
— Это поработала Ливия Друзилла?
— Нет, честное слово, нет! Это целиком моя идея!
— Тогда кто?
Октавиан глубоко вздохнул.
— Дочь Аттика, — торжественно объявил он. — Идеальная, Агриппа, правда! Семья не сенаторского ранга, хотя, признаю, это лишь потому, что ее папа предпочитает делать деньги несенаторским способом. Кровно связана с Цецилиями Метеллами, поэтому достаточно высокого происхождения. И наследница одного из крупнейших состояний в Риме!
— Она слишком молода. Ты хоть знаешь, как она выглядит?
— Ей семнадцать лет, скоро будет восемнадцать. Да, я ее видел. Скорее симпатичная, чем просто милая, с хорошей фигурой и очень хорошо образованная, как и следовало ожидать от дочери Аттика.
— Она любит читать или покупать?
— Читать.
На лице отобразилось явное облегчение.
— Это уже хорошо. Она темная или светлая?
— Среднее.
— О-о.
— Послушай, если бы у меня была родственница брачного возраста, ты получил бы ее с моим благословением! — воскликнул Октавиан, вскинув руки.
— Правда? Ты действительно выдал бы ее за меня, Цезарь?
— Конечно. Но поскольку ее у меня нет, ты женишься на Цецилии Аттике или не женишься?
— Я не осмелюсь просить согласия.
— Я попрошу. Женишься?
— Кажется, у меня нет выбора. Да, женюсь.
Итак, вопрос был решен, хотя Октавиан не понимал, с какой неохотой согласился жених. Агриппа стал мужчиной уже в тринадцать лет, и вот в двадцать семь на него, так любящего экспериментировать в этой области, надевают оковы! В компании других людей, кроме Октавиана — и Ливии Друзиллы, — он был угрюм, молчалив и всегда бдителен. На свадьбе все казалось хорошо, ибо невеста, как и все ее подружки, была в восторге от великолепного, обаятельного и недосягаемого Марка Випсания Агриппы.
Через месяц после свадьбы высокая стройная лилия (как Ливия Друзилла назвала невесту) увяла и потускнела. Она излила свое горе в сочувствующее ухо Ливии Друзиллы, а та донесла его до уха Октавиана.
— Это катастрофа! Бедная Аттика считает, что он совершенно равнодушен к ней. Он никогда не говорит с ней! А их занятие любовью — прошу простить меня за вульгарность, любовь моя, — напоминает акт жеребца и кобылы. Он кусает ее за шею и… и… нет, додумай сам! К счастью, — мрачно продолжила она, — он не очень-то часто предается совместным удовольствиям.
Поскольку с этой стороной Агриппы Октавиан не был знаком да и не хотел ничего о ней знать, он покраснел, желая оказаться где-нибудь в другом месте, а не сидеть рядом с женой. Он знал, что его собственные способности в этой области оставляли желать лучшего, но он также знал, что Ливия Друзилла получает большее удовольствие от власти, и мог быть спокоен. Жаль, что Аттика не такая. Но ведь у нее не было шести лет брака с Клавдием Нероном, превративших ее девичьи мечты в целеустремленность.
— Нам остается только надеяться, что она забеременеет, — сказал он. — Ребенок заинтересует ее, займет ее время.
— Ребенок не заменит удовлетворяющего мужа, — возразила Ливия Друзилла, сама очень удовлетворенная. Она нахмурилась. — Беда в том, что у нее есть наперсник.
— Что ты хочешь сказать? Что брачные дела Агриппы станут известны всему Риму?
— Если бы так просто, я бы не беспокоилась. Нет, ее наперсник — ее старый воспитатель, вольноотпущенник Аттика, Квинт Цецилий Эпирот. По ее словам, самый славный человек, какого она знает.
— Эпирот? Мне известно это имя! — воскликнул Октавиан. — Знаменитый филолог. Меценат характеризует его как знатока Вергилия.
— Хм… Конечно, ты прав, Цезарь, но я не думаю, что он будет утешать ее стихами. Да, она добродетельна. Но как долго это продлится, если ты возьмешь Агриппу в Иллирию?
— На то воля богов, моя дорогая, а что касается меня, я не намерен совать нос в брак Агриппы. Мы должны надеяться, что появится ребенок и займет ее время. Неужели я должен был посоветовать Скрибонию?
Как бы то ни было, к тому времени, когда Октавия пришла пообедать вместе с Меценатом с его Теренцией и Агриппой с его Аттикой, почти вся верхушка Рима знала, что брак Агриппы не удался. Глядя на унылое лицо Агриппы, его старый друг очень хотел сказать ему слова утешения, но не мог. По крайней мере, думал он, Аттика беременна. А он должен набраться смелости и намекнуть Аттику, что его горячо любимого вольноотпущенника Эпирота надо держать подальше от его горячо любимой дочери. Женщины, которые читают, так же уязвимы, как женщины, которые любят делать покупки.
Октавия почти бегом торопилась домой, во дворец на Каринах, так она была счастлива. Наконец-то увидеть Антония! Два года прошло с тех пор, как он оставил ее на Коркире. Дочка Антония-младшая, известная как Тонилла, уже ходила и говорила. Хорошенькая девочка с темно-рыжими волосами и рыжеватыми глазами своего отца, но, к счастью, ни его подбородка, ни — пока, во всяком случае, — его носа. Но какой характер! Антония была больше ребенком матери, а вот Тонилла — вся в отца. Стоп, Октавия, стоп! Перестань думать о детях, думай о муже, которого ты скоро увидишь. Такая радость! Такое удовольствие! Она пошла искать свою костюмершу, весьма компетентную женщину, которая гордилась своим положением в семье Антония и, кроме того, была очень привязана к Октавии.
Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев она должна сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда вошел управляющий и доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.
Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь держала ее все время в каюте, и плавание закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.
— Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, — сказал он, не пытаясь сесть. — И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания или не будет ли груза для Афин — предмета мебели, например, или каких-нибудь непортящихся продуктов?
«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, — подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. — Но это не их необычный цвет вызывает тревожное чувство. Это — нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»
— Спасибо, Гай Фонтей, — улыбнулась она. — Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… — она притворилась испуганной, — кроме моря, а с ним никто не может договориться.
Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся ее губами.
— Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер — благоприятным, а наше плавание — быстрым.
После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.
Море вело себя так, как приказал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но Фонтей знал, сколько личного интереса в его заботе о ней. Он хотел составлять компанию этой восхитительной женщине во все время плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в ней ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на то, что он называл «римской матроной», — словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала, проведенных им в компании с Октавией от Тарента до Афин, останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но он понимал, что это чувство не имеет ничего общего с теми низкими желаниями, которые он ассоциировал с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, требуя акта любви, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия принадлежала к какому-то более высокому уровню, она была и женщиной, и богиней.
Хуже всего было то, что он знал: Антоний не встретит ее в Афинах, Антоний в Антиохии, в цепких руках царицы Клеопатры. Брат Октавии тоже знал об этом.
— Я доверил мою сестру тебе, Гай Фонтей, — сказал Октавиан, перед тем как кавалькада отправилась из Капуи в Тарент, — так как считаю, что ты более надежный, чем остальные из людей Антония, и верю, что ты — человек чести. Конечно, твое главное задание — сопровождать эти военные машины Антонию, но я потребую от тебя немного больше, если ты не возражаешь.
«Один из людей Антония» — это был типичный для Октавиана сомнительный комплимент. Но Фонтей не обиделся, поскольку он чувствовал, что это просто предисловие к чему-то намного более важному, что хотел сказать Октавиан. И вот:
— Ты знаешь, что делает Антоний, с кем он это делает, где это делает и, вероятно, почему это делает, — произнес Октавиан. — К сожалению, моя сестра почти ничего не знает о том, что происходит в Антиохии, а я ничего ей не сказал, ведь, возможно, Антоний просто, э-э, заполняет время тем, что «наполняет» Клеопатру. Может быть, он вернется к моей сестре, как только узнает, что она в Афинах. Я сомневаюсь, но должен допустить этот вариант. Вот о чем я тебя прошу: оставайся в Афинах рядом с Октавией на случай, если Антоний не появится. Фонтей, если он не приедет, бедной Октавии понадобится друг. Новость, что измена Антония серьезная, убьет ее. Я верю, что ты будешь ей только другом, но заботливым другом. Моя сестра — часть удачи Рима, своего рода весталка. Если Антоний разочарует ее, ей нужно вернуться домой, но не впопыхах. Ты понимаешь?
— Все понимаю, Цезарь, — сказал Фонтей, не колеблясь. — Она не покинет Афины, пока не уйдет последняя надежда.
Вспомнив этот разговор, Фонтей почувствовал, как лицо его исказилось от боли. Теперь он знал эту женщину значительно лучше, чем тогда, во время разговора с Октавианом. Он вдруг понял, что ее судьба совсем не безразлична ему.
Что ж, теперь они в Греции и теперь его жертвы должны принять греческие боги: мать Деметра, похищенная дочь Персефона, гонец Гермес, бог морских пучин Посейдон и царица Гера. Позвать Антония в Афины, пусть он разорвет связь с Клеопатрой! Как он мог предпочесть такую тощую, некрасивую, маленькую женщину красивой Октавии? Это невозможно, просто невозможно!
Октавия скрыла от всех разочарование при известии, что Антоний находится в Антиохии, но узнала достаточно об ужасной кампании у Фрааспы, чтобы понять, что он, наверное, предпочитает быть в этот момент со своей армией. Она сразу же написала ему о своем приезде в Афины и о подарках, которые она привезла, от солдат до таранов и артиллерии. Письмо было полно новостей о его детях. В простоте душевной она написала еще, что если он не может приехать в Афины, то пусть потребует, чтобы ее привезли в Антиохию.
Между написанием этого письма и ответом Антония — ожидание в целый месяц! — она вынуждена была возобновить знакомства и дружеские отношения, завязанные еще во время ее первого пребывания в Афинах. Большинство из знакомых были люди безобидные, но, когда управляющий объявил о приходе Пердиты, у Октавии упало сердце. Эта перезрелая римская матрона была женой необыкновенно богатого купца-плутократа и известной сплетницей. Ее прозвище Пердита, которым она гордилась, означало «приносящая плохие вести».
— О бедная, бедная моя, милочка! — запричитала она, вплывая в гостиную.
На ней было платье из тончайшей шерсти самого модного, ядовито-красного цвета. На шее масса бус, ожерелье, на руках браслеты, запястья, в ушах серьги — и все это звенело, как цепи узника.
— Пердита, рада видеть тебя, — механически произнесла Октавия, терпя ее поцелуи и пожимание рук.
— Я считаю это позором, и я надеюсь, ты скажешь ему это, когда увидишь его! — крикнула Пердита, усаживаясь в кресло.
— О каком позоре ты говоришь? — спросила Октавия.
— Да о позорной связи Антония с Клеопатрой!
— Она позорная? — улыбнулась Октавия.
— Дорогая моя, ведь он женился на ней!
— Женился?
— Вот именно! Они поженились в Антиохии, как только приехали туда из Левкокомы.
— Как ты узнала?
— Перегрин получает письма от Гнея Цинны, Скавра, Тития и Попликолы, — объяснила Пердита. Перегрин был ее мужем. — Это истинная правда. В прошлом году она родила ему еще мальчика.
Пердита пробыла полчаса, упрямо не покидая кресло, несмотря на то что хозяйка не предложила ей ничего освежающего. За это время она успела рассказать все, что знала: от месячного запоя Антония в ожидании Клеопатры до мельчайших подробностей свадьбы. Кое-что Октавии уже рассказывали, хотя и не в таких красках, в каких описывала Пердита. Она внимательно слушала. Лицо ее оставалось спокойным. Выбрав момент, она поднялась, чтобы закончить этот неприятный рассказ. Ни слова о склонности мужчин брать любовниц, когда они надолго уезжают от своих жен, ни других замечаний, которые подогрели бы рассказ Пердиты. Конечно, эта женщина будет лгать и другим, но те, кому она будет лгать, не найдут на лице Октавии подтверждения слов Пердиты, когда встретятся с ней. После того как Пердита, звеня украшениями, вышла на улицу под горячие лучи греческого солнца, Октавия закрыла дверь гостиной на целый час, даже для слуг. Клеопатра, египетская царица. Это поэтому ее брат так зло говорил о Клеопатре за обедом? Сколько знали другие, в то время как она, по существу, не знала ничего? О детях Клеопатры от Антония она знала, включая и мальчика, которого та родила в прошлом году. Но к этому Октавия отнеслась спокойно. Она просто решила, что царица Египта плодовитая женщина и не предохраняется, как и она сама. Октавия считала ее женщиной, которая страстно любила бога Юлия и искала утешения в его кузене, способном дать ей еще детей, чтобы обезопасить ее трон в следующем поколении. Конечно, Октавии и в голову не приходило, что для Антония это не флирт. Он всегда волочился за женщинами, это в его натуре. И как он мог так измениться?
Но Пердита говорила о сильной любви! Она просто изливала злобу и недоброжелательство. Зачем верить ей? И все же микроб сомнения уже пролез под кожу и стал пробираться к сердцу Октавии, ее надеждам, ее мечтам. Она не могла отрицать, что муж просил помощи у Клеопатры, что он все еще был во власти этого богатого монарха. Нет, как только он узнает о ее, Октавии, присутствии в Афинах, он отошлет Клеопатру обратно в Египет и приедет в Афины. Она уверена в этом!
Читать бесплатно другие книги:
