Антоний и Клеопатра Маккалоу Колин

— Ему восемь, а ей нет еще и трех.

— О, я умоляю тебя, Цезарь, не будь таким болваном! Я знаю, сколько им лет, но они вырастут, не успеешь ты сказать «Аламмелех»!

— Аламмелех? — криво улыбнувшись, переспросил Октавиан.

— Это река в Филистии.

— Я знаю, но не знал, что ты знаешь.

— О, иди и прыгни в Тибр!

В то время как домашняя жизнь доставляла Октавиану все больше и больше радости, его общественная и политическая деятельность была не очень плодотворна. Какие бы сплетни ни разносили агенты Октавиана, какую бы клевету ни сочиняли на Марка Антония, им не удалось разубедить семьсот сенаторов в том, что Антоний тот человек, за которым надо следовать. Они искренне верили, что скоро он вернется в Рим, хотя бы ради того, чтобы отметить триумф за победы в Армении. В письмах из Артаксаты он хвастался огромными трофеями, от статуй из цельного золота высотой шесть локтей до сундуков с парфянскими золотыми монетами и сотнями талантов ляпис-лазури и хрусталя. Он вел с собой девятнадцатый легион и уже требовал, чтобы Октавиан нашел землю для солдат.

Если бы влияние Антония ограничивалось только сенатом, его можно было бы преодолеть, но представители первого и второго класса, а также многие тысячи людей, занятых предпринимательской деятельностью, превозносили яркую личность Антония, его честность, его военный гений. Что еще хуже, дань поступала в казну со все возрастающей скоростью, откупщики налогов и плутократы всех мастей роились вокруг провинции Азия и Вифинии, как пчелы вокруг цветов, собирая нектар, и теперь казалось, что огромные трофеи Антония тоже поступят в казну. Статуя Анаит из цельного золота будет подарком Антония храму Юпитера Наилучшего Величайшего, а большинство других произведений искусства и драгоценности будут проданы. Генерал, его легаты и легионы получат свои законные доли, но остальное пойдет в казну. Прошли годы с тех пор, как Антоний был в Риме дольше нескольких дней, — и последний раз это случилось пять лет назад, — но его популярность сохранилась среди влиятельных людей. Волновала ли этих людей Иллирия? Нет. Она не сулила никакой прибыли для коммерции, и мало кого из живущих в Риме и владеющих виллами в Кампании и Этрурии волновало, будут ли Аквилея и Медиолан стерты с лица земли.

По сути, Октавиану удалось сделать только одно: имя Клеопатры стало известно по всей Италии, от самых высших слоев общества до самых низов. О ней все думали самое плохое. К великому сожалению, нельзя было заставить их понять, что она управляет Антонием. Если бы вражда между Октавианом и Антонием не была так хорошо известна, Октавиан мог бы убедить их, но все, кому нравился Антоний, просто не обращали внимания на его слова, считая это результатом вражды.

Потом в Рим прибыл Гай Корнелий Галл. Будучи хорошим другом Октавиана, этот обедневший поэт с военной жилкой извинился перед Октавианом и отправился служить легатом у Антония, правда уже после отступления от Фрааспы. Он проводил время в Сирии, и, пока Антоний пил, он сочинял лирические красивые оды в стиле Пиндара и время от времени отправлял письма Октавиану, в которых плакался по поводу того, что его кошелек не тяжелеет. Он оставался в Сирии, пока Антоний окончательно не протрезвел и не пошел в Армению. Галл люто ненавидел Клеопатру. Никто не радовался больше его, когда она вернулась в Египет, оставив Антония одного.

Галлу исполнилось тридцать четыре года, он был очень красив какой-то дикой красотой, больше внешней, чем внутренней. Его любовные элегии «Amores» уже сделали его знаменитым. Он был близким другом Вергилия, с которым у него имелось много общего. Оба они были италийскими галлами, следовательно, он не принадлежал к патрициям Корнелиям.

— Надеюсь, ты одолжишь мне немного денег, Цезарь, — сказал он, принимая бокал с вином, протянутый ему Октавианом, и печально улыбнулся. В уголках его великолепных серых глаз образовались морщинки. — Я не живу на чужой счет, я просто потратил все, что имел, чтобы быстрее добраться из Александрии до Рима, зная, что зимой новости из Александрии будут идти долго.

Октавиан нахмурился.

— Александрия? Что ты там делал?

— Пытался добиться у Антония и у этого чудовища Клеопатры моей доли армянских трофеев. — Он пожал плечами. — Но ничего не добился. И никто ничего не получил.

— Последнее, что я слышал, — сказал Октавиан, садясь в кресло, — Антоний находится на юге Сирии, в землях, которые он не передал Клеопатре.

— Неверно, — мрачно произнес Галл. — Ручаюсь, никто в Риме еще не знает, что все трофеи из Армении до последнего сестерция он увез в Александрию. И провел там триумфальный парад, доставив удовольствие гражданам Александрии и их царице, которая сидела на золотом возвышении на перекрестке Царской и Канопской улиц. — Он вздохнул, выпил вино. — После триумфа он посвятил все Серапису — свою собственную долю, доли его легатов, доли легионов и долю казны. Клеопатра отказалась платить армии их доли, хотя Антонию удалось убедить ее, что солдатам надо заплатить, и быстро. Люди вроде меня занимают столь низкое положение, что нас даже не пригласили на этот публичный спектакль.

— О боги! — тихо ахнул Октавиан, потрясенный до глубины души. — Он имел наглость отдать даже то, что ему не принадлежит?

— Да. Я уверен, что в конце концов армии заплатят, но казна не получит ничего. После триумфа я еще мог выносить Александрию, но после того как Антоний проделал то, что Деллий назвал «дарениями», я так захотел в Рим, что приехал, не дождавшись компенсации.

— «Дарения»?

— О, замечательная церемония в новом гимнасии! Как представитель Рима, Антоний от имени Рима публично провозгласил Птолемея Цезаря царем царей и правителем мира! Клеопатру назвал царицей царей, а ее трое детей от Антония получили большую часть Африки, Парфию, Анатолию, Фракию, Грецию, Македонию и все острова в восточной части Нашего моря. Поразительно, не правда ли?

Октавиан сидел с отвисшей челюстью, широко раскрыв глаза.

— Невероятно!

— Может быть, но тем не менее это так. Это факт, Цезарь, факт!

— Антоний дал легатам какие-то объяснения?

— Да, одно любопытное. Мне неизвестно, что знает Деллий — он занимает особое положение. А нам, его младшим легатам, сказали, что он поклялся отдать трофеи Клеопатре и что тут задета его честь.

— А честь Рима?

— Ее нигде не нашли.

В течение следующего часа Октавиан получил от Галла полный доклад, со всеми подробностями, представленными человеком, видящим мир глазами поэта. Уровень вина в графине снижался, но Октавиану не жаль было ни вина, ни внушительной суммы, каковую он заплатит Галлу за эту информацию, которую он получил прежде всех в Риме. Баснословная удача! Зима в этом году была ранняя и очень длинная. Неудивительно, что прошло так много времени. Триумф и «дарения» состоялись в декабре, а сейчас был апрель. Однако, предупредил Галл, у него есть основания считать, что Деллий уже сообщил Попликоле все эти новости месяца два назад.

Наконец последняя странность, которую осталось рассказать. Октавиан подался вперед, поставив локти на стол и уперев подбородок в ладони.

— Птолемей Цезарь был провозглашен выше матери?

— Они называют его Цезарионом. Да, это так.

— Почему?

— О, эта женщина души в нем не чает! Сыновья от Антония ничего не значат для нее. Все для Цезариона.

— Он действительно сын моего божественного отца, Галл?

— Несомненно, — твердо сказал Галл. — Абсолютная копия бога Юлия во всем. Я не так стар, чтобы помнить бога Юлия юношей, но Цезарион выглядит так, как выглядел бы бог Юлий в его возрасте.

— Сколько ему?

— Тринадцать. В июне будет четырнадцать.

Октавиан расслабился.

— Еще ребенок.

— О нет, все, что угодно, только не ребенок! Он уже почти мужчина, Цезарь. У него низкий голос и вид взрослого человека с глубоким, рано развившимся интеллектом. И он не во всем согласен с матерью, как говорит Деллий.

— А-а!

Октавиан поднялся и крепко пожал руку Галлу.

— Не могу выразить словами, как я благодарен тебе за твое усердие. Поэтому моя благодарность будет более осязаемой. Сходи в банк Оппия в следующий рыночный интервал, там ты найдешь хороший подарок. Более того, поскольку я теперь опекун состояния моего пасынка, я могу предложить тебе дом Нерона на десять лет за минимальную арендную плату.

— И службу в Иллирии? — тут же спросил воин-поэт.

— Определенно. Не очень много в смысле трофеев, но подраться придется прилично.

Дверь закрылась за Гаем Корнелием Галлом, и он помчался к дому Вергилия, не чуя под собой ног. А Октавиан остановился посреди кабинета, сортируя в уме полученную информацию, чтобы правильно оценить ее. Услышанное ошеломило его. Непонятно, как Антоний мог совершить такую глупость! Октавиан подозревал, что никогда не узнает причину. Клятва? Это бессмысленно! Поскольку Октавиан никогда не верил в свою собственную пропаганду, он не знал, что ему делать. Впрочем… Возможно, эта гарпия опоила Антония, хотя до сего момента Октавиан скептически относился ко всяким снадобьям, способным перечеркнуть основные принципы существования. А что важнее для римлянина, чем Рим? Антоний бросил к ногам Клеопатры добычу Рима, даже не подумав, сможет ли он убедить ее заплатить его армии полагающиеся ей проценты от трофеев. Неужели ему придется просить на коленях, прежде чем она согласится заплатить хотя бы простым солдатам? «Ох, Антоний, Антоний! Как ты мог? Что скажет моя сестра? Такое оскорбление!»

Но было кое-что намного важнее, чем все остальное, вместе взятое: Птолемей Цезарь. Цезарион. Конечно, это хорошо, что она так любит своего старшего сына. Но для Октавиана стало настоящим ударом то, что мальчик — копия своего отца, даже в его раннем развитии и интеллекте. Через два месяца ему будет четырнадцать. Всего пять лет до смелости Цезаря, его проницательности. Никто не знал лучше Октавиана, на что способна кровь Юлиев. Он сам в восемнадцать лет вступил в борьбу за власть. И добился успеха! У этого мальчика так много достоинств — он уже привык к власти и обладает сильной волей, достаточной, чтобы перечить своей матери. Несомненно, он говорит на латыни так же бегло, как и его мать, поэтому способен заставить Рим думать о нем как о настоящем римлянине.

К тому времени как Октавиан открыл дверь кабинета и пошел искать Ливию Друзиллу, приоритеты были расставлены.

Умница, она сразу поняла суть дела.

— Что бы ты ни делал, Цезарь, ты не можешь позволить Италии или Риму увидеть этого мальчика! — сжав руки, воскликнула она. — Он все разрушит.

— Я согласен, но как я помешаю этому?

— Любым доступным тебе способом. Прежде всего, держать Антония на Востоке до тех пор, пока твое первенство не станет неоспоримым. Потому что если он приедет, он привезет с собой Цезариона. Это логичное решение для него. Если мать так предана сыну, она не будет возражать и останется в Египте. Это ее сын — царь царей. О, все сенаторы Антония и всадники будут из кожи вон лезть, когда увидят кровного сына бога Юлия! То обстоятельство, что он помесь и даже не гражданин Рима, не остановит их, ты это знаешь, и я это знаю. Поэтому ты должен любой ценой удержать Антония на Востоке!

— Александрийский триумф и «дарения» — это только начало. Мне повезло, что у меня есть безупречный свидетель — Корнелий Галл.

Ливия Друзилла забеспокоилась:

— Но будет ли он верен тебе? Он ведь покинул тебя ради Антония два года назад.

— Это из-за амбиций и нужды. Он вернулся разъяренный и я хорошо ему заплатил. Галл может присматривать за домом Нерона — это еще одно преимущество. Я думаю, он понимает, где хлеб лучше.

— Ты, конечно, созовешь сенат.

— Конечно.

— И заставишь Мецената и твоих агентов рассказать всей Италии, что сделал Антоний.

— Само собой. Моя мельница слухов сотрет в пыль царицу Клеопатру.

— А что с мальчиком? Есть какой-нибудь способ дискредитировать его?

— Оппий ездит в Александрию. Никто не знает, что Клеопатра отказывается встречаться с ним. Я попрошу Оппия написать памфлет о Цезарионе, в котором будет сказано, что мальчик не похож на моего божественного отца.

— И что на самом деле он рожден от египетского раба.

Октавиан засмеялся.

— Может быть, мне надо поручить тебе написать этот памфлет.

— Я написала бы, если бы хоть раз побывала в Александрии. — Ливия Друзилла схватила его за руку. — О, Цезарь, мы никогда не были в такой опасности!

— Не беспокойся о своей красивой головке, дорогая! Это я — сын бога Юлия. И другого не будет.

Новость о триумфе и «дарениях» потрясла Рим. Мало кто сразу поверил в это. Но постепенно и другие люди, кроме Корнелия Галла, возвратились лично или написали письма, которые долго шли по зимнему морю. Триста сенаторов Антония оставили свои ряды и заняли нейтральную позицию в бурных дебатах, происходивших в палате. Всадники-предприниматели также сотнями покидали ряды сторонников Антония. Но этого было недостаточно.

Если бы Октавиан сделал Антония мишенью своей кампании, он мог бы одержать внушительную победу, но он был слишком дальновидным. Это на Клеопатру были нацелены его стрелы, ибо он ясно видел свой путь. Если будет война, кажущаяся неизбежной, это будет война не с Марком Антонием. Это будет война с иноземным врагом — Египтом. Октавиану часто хотелось иметь кого-то вроде Клеопатры, чтобы раздавить Антония, не показывая при этом, что его истинная цель — Антоний. Теперь, присвоив трофеи Рима и заставив Антония короновать ее и ее сыновей правителями мира, Клеопатра стала врагом Рима.

— Но этого недостаточно, — мрачно сказал он Агриппе.

— Я думаю, это только первые струйки мелких камешков, которые в конце концов превратятся в лавину, и эта лавина снесет весь Восток, — успокоил его Агриппа. — Будь терпелив, Цезарь! И ты добьешься своего!

Гней Домиций Агенобарб и Гай Сосий прибыли в Рим в июне. Оба должны были стать консулами в следующем году, оба были сторонниками Антония, и это был его ход. Хотя все знали, что выборы будут подделаны, оба произвели сенсацию, появившись на улицах в белоснежных тогах с целью набрать побольше голосов.

Первым заданием Агенобарба было прочитать письмо Марка Антония сенату при открытых дверях. Было очень важно, чтобы как можно больше завсегдатаев Форума услышали слова Антония.

Письмо оказалось очень длинным, и это заставило Октавиана (и других, даже тех, кто не всегда симпатизировал ему) подумать, что автор нуждался в помощи для составления столь длинного послания. Естественно, надо было прочитать его полностью, а это значило, что многие будут дремать. Поскольку Агенобарб уже отдал свою долю дремоты в прошлом, он хорошо знал эту тенденцию и знал, как решить проблему.

Сам он несколько раз прочитал письмо и отметил места, Которые сенаторы должны внимательно выслушать. Поэтому, пока содержание не имело большого значения или изобиловало повторами (большой недостаток этого письма), он читал монотонно, и люди дремали. А когда начиналось что-то важное, раздавался рев, заставлявший палату вздрагивать и внимательно слушать, что там читает Агенобарб своим знаменитым громовым голосом. Затем он снова читал на одной ноте, тихо, и все могли еще подремать. Оба лагеря — и Октавиана, и Антония — были так благодарны за эту тактику, что Агенобарб завоевал много друзей.

Октавиан сидел в своем курульном кресле перед возвышением для курульных магистратов и очень старался не заснуть, хотя когда вся палата дремала, он чувствовал, что тоже может подремать. В здании обычно царила духота, если не дул сильный ветер через верхние отверстия в стенах. Но сегодня, в начале лета, ветра не было. Однако Октавиану легче было оставаться бодрствующим. Ему было о чем подумать, и ему не мешал этот фон тихого храпа. Для него начало письма представляло особый интерес.

— «Восток, — писал Антоний (или Клеопатра?), — совершенно чужд римскому mos maiorum, поэтому римляне не могут его понять. Наша цивилизация — самая передовая в мире. Мы свободно выбираем магистратов, которые управляют нами. И чтобы гарантировать, что ни один магистрат не станет считать себя незаменимым, его срок службы ограничен одним годом. Только в периоды серьезной внутренней опасности мы прибегаем к более длительному, диктаторскому правлению, как в данный момент, когда у нас три… простите, почтенные отцы, два триумвира наблюдают за деятельностью консулов, преторов, эдилов и квесторов, если не плебейских трибунов. Мы живем, руководствуясь законом, строгим и справедливым…»

На всех рядах послышалось хихиканье. Агенобарб подождал, пока шум не утих, и возобновил чтение, словно его не прерывали:

— «…и просвещенным в части наказаний. Мы не сажаем в тюрьму за любое преступление. За мелкие нарушения — штраф. За серьезные преступления, включая измену, — конфискация имущества и изгнание на определенное расстояние от Рима».

Агенобарб зафиксировал внимание сенаторов на системе наказания, видах граждан, делении римского правления на исполнительную и законодательную власти и на месте женщины в римском обществе.

— «Почтенные отцы, я подробно остановился на mos maiorum и на том, как римлянин понимает мир. А сейчас представьте, если можете, римского губернатора с полномочиями проконсула, получившего восточную провинцию, скажем, Сицилию, Сирию или Понт. Он считает, что его провинция должна думать так, как думает римлянин, и когда он отправляет правосудие или издает приказы, он думает как римлянин. Но, — взревел Агенобарб, — Восток не римский! Он не думает как римлянин! Например, только в Риме, и нигде больше, бедные питаются за счет государства. К бедным Востока относятся как к неудобству и позволяют им умирать с голоду, если они не могут позволить себе купить хлеб. Мужчин и женщин держат в заточении в отвратительных темницах, иногда за проступок, за который с римлянина возьмут только небольшой штраф. Чиновники делают, что хотят, ибо не следуют законам, а когда применяют закон, то делают это избирательно, в зависимости от экономического или социального статуса обвиняемого…»

— То же самое и в Риме! — крикнул Мессала Корвин. — Марк Как из Субуры заплатит целый талант штрафов за то, что, одетый женщиной, пристает к мужчинам у храма Венеры Эруцины, а Луций Корнелий Патриций в нескольких случаях даже оправдан.

В палате раздался хохот. Агенобарб ждал, не в силах сам справиться с охватившим его весельем.

— «Казни распространены. У женщин нет ни гражданства, ни денег. Они не могут наследовать, и их доходы должны быть записаны на имя мужчины. С ними могут разводиться, но они не могут. Официальные посты можно занять через выборы, но чаще это происходит по жеребьевке и еще чаще по праву Рождения. Налоги взимают совсем по-другому, чем в Риме. Каждая провинция имеет свою собственную предпочтительную систему налогообложения».

Веки Октавиана опустились. Ясно, Антоний (или Клеопатра) сейчас остановится на мелочах. Амплитуда храпа увеличилась, Агенобарб стал читать монотонно. И вдруг он опять взревел:

— «Рим не может управлять сам на Востоке! Правление должно осуществляться через царей-клиентов! Что лучше, почтенные отцы? Римский губернатор, навязывающий римский закон людям, которые не понимают его, ведущий войны, которые ничего не дают местному народу, а обогащают только римлян? Или царь-клиент, который издает законы, понятные его народу, и которому вообще запрещено вести какие-либо войны? Чего Рим хочет от Востока? Это дань, и только дань. Было уже неоднократно доказано, что дань лучше поступает от царей-клиентов, чем от римского губернатора. Цари-клиенты знают, как собирать дань со своего народа, цари-клиенты не провоцируют восстаний».

Снова монотонное чтение. Октавиан зевнул, глаза заслезились. Он решил дать поработать голове — придумать, как можно очернить репутацию царицы Клеопатры. Он был поглощен этой работой, когда Агенобарб опять начал кричать:

— «Пытаться поставить римскую армию на гарнизонную службу на Востоке — это идиотство! Солдаты там оседают, почтенные отцы! Посмотрите, что произошло с четырьмя легионами Габиния, оставленными охранять Александрию от имени ее царя Птолемея Авлета! Когда покойный Марк Кальпурний Бибул призвал их на службу в Сирии, они отказались подчиниться. Его два старших сына под защитой только ликторов попытались убедить их. В результате они убили их — детей римского губернатора! Царица Клеопатра поступила примерно — она казнила зачинщиков и отослала все четыре легиона обратно в Сирию…»

— Давай продолжай! — презрительно крикнул Меценат. — В четырех легионах двести сорок центурионов. Как уже сказал Марк Антоний, центурионы — старшие офицеры легионов. Говорят, бог Юлий плакал, когда погиб центурион, а не легат. А что сделала Клеопатра? Пали десять наиболее некомпетентных голов, но оставшихся двести тридцать центурионов она не отослала в Сирию! Она держала их в Египте, чтобы они тренировали ее армию!

— Это ложь! — крикнул Попликола. — Возьми свои слова обратно, ты, надушенный сутенер!

— Порядок, — устало произнес Октавиан.

Палата замолчала.

— «Некоторые территории романизированы или эллинизированы достаточно, чтобы принять прямое римское правление и гарнизонные римские войска. Это Македония, включая Грецию и береговую Фракию, Вифиния и провинция Азия. И это все. Все! Киликия никогда не считалась провинцией, как и Сирия, пока Помпей Магн не послал туда губернатора. Но мы не пытались включить в число провинций такие территории, как Каппадокия и Галатия. И не должны этого делать! Когда Понтом управляли как частью Вифинии, такое правление было смехотворным. Сколько раз во время своего срока правления губернатор Вифинии побывал в Понте? Один-два раза, если вообще был!»

«Вот! — подумал Октавиан, выпрямляясь. — Сейчас мы услышим, как Антоний будет извиняться за свои действия».

— «Я не приношу извинений за свои распоряжения на Востоке, ибо это правильные распоряжения. Я отдал некоторые из бывших римских владений под правление новых царей-клиентов и укрепил авторитет царей-клиентов, которые правили всегда. Прежде чем я сложу с себя обязанности триумвира, я закончу свою работу, отдав царям-клиентам всю Анатолию, кроме провинции Азия и Вифинии, а также всю материковую Малую Азию. Ими будут управлять способные люди, честные и преданные Риму, их сюзерену».

Агенобарб перевел дыхание и продолжил в полной тишине:

— «Египет — территория, зависимая от Рима больше, чем любое другое восточное государство. Под этим я подразумеваю, что он как двоюродный брат, слишком тесно связанный с судьбой Рима, чтобы представлять для него опасность. В Египте нет постоянной армии, у Египта нет цели завоевания. Территории, которые я отдал Египту от имени Рима, будут лучше управляться Египтом, поскольку все они раньше веками принадлежали Египту. Пока царь Птолемей Цезарь и царица Клеопатра занимаются установлением постоянного правления в этих местах, никакой дани в Рим поступать не будет. Но через какое-то время поступление дани возобновится».

— Какое утешение, — пробормотал Мессала Корвин.

Теперь заключительная часть, подумал Октавиан. К счастью, она будет короткой. Агенобарб хорошо читает, но письмо никогда не заменит личную речь, особенно такого оратора, как Антоний.

— «Все, чего на самом деле Рим хочет от Египта, — загремел Агенобарб, — это торговля и дань! Мои распоряжения увеличат и то и другое».

Он сел под приветственные крики и аплодисменты, но те три сотни сенаторов, которые покинули Антония после александрийского триумфа и «дарений», не кричали и не аплодировали. Антоний потерял их навсегда после заключительной части письма, которую все истинные римляне посчитали свидетельством того, что Антоний полностью в руках Клеопатры. Не надо обладать хорошим воображением, чтобы понять, что то, что осталось от Анатолии и материковой Малой Азии, должно перейти к этому замечательному двоюродному брату — Египту.

Октавиан поднялся, придерживая левой рукой складки тоги на левом плече, и стал искать глазами, куда падает луч солнца через небольшое отверстие в крыше. Найдя его, он встал на это место, и солнце осветило его волосы. Двигался луч — двигался и он. Никто, кроме Агриппы, не знал, что это он велел проделать отверстие в крыше.

— Какой удивительный документ, — сказал он, когда приветствия затихли. — Марк Антоний, этот мифический авторитет на Востоке! Хочется сказать, что почти уже абориген. По природе это вполне возможно, поскольку он любит возлежать на ложе, кидая в рот виноград как в жидком виде, так и в натуральном. Он очень любит смотреть на полуобнаженных танцовщиц и вообще очень любит все египетское. Но повторяю, я могу быть не прав, ибо я не знаток Востока. Хм. Дайте посчитать, сколько лет прошло после Филипп, сражения, после которого Антоний уехал на Восток? Около девяти лет. С тех пор он нанес три кратких визита в Италию, два раза заехал в Рим. И только один раз он оставался в Риме в течение какого-то времени. Это было пять лет назад, после Тарента, — конечно, вы помните, почтенные отцы! Затем он возвратился на Восток, оставив мою сестру, свою жену, на Коркире. Она была на последних месяцах беременности. Но к счастью, Гай Фонтей привез ее домой. Да, за девять лет Марк Антоний действительно стал экспертом по Востоку, должен признать это. В течение пяти лет он держал свою римскую жену дома, а свою другую жену, царицу зверей, так близко под боком, что не может выносить долгой разлуки с ней. Она занимает почетное место в системе царей-клиентов Антония, ибо она, по крайней мере, продемонстрировала свою силу, свою решимость. Увы, я не могу сказать то же самое об остальных его царях-клиентах — жалком сборище. Аминта — секретаришка, Таркондимот — разбойник, Ирод — дикарь, Пифодор, зять Антония, — отвратительный грек, Клеон — разбойник, Полемон — подхалим, Архелай Сисен — сын его любовницы. О, я мог бы продолжать и дальше!

— Хватит, Октавиан! — крикнул Попликола.

— Цезарь! Я — Цезарь! Да, жалкое сборище. Правда, что дань наконец начинает поступать из провинции Азия, Вифинии и римской Сирии, но где дань хоть от одного из царей-клиентов Антония? Особенно от этой великолепной драгоценности — царицы зверей? Той, которая предпочитает тратить свои деньги на покупку зелий, которыми она опаивает Антония, ибо мне трудно представить, чтобы Антоний в здравом уме мог отдать Египту трофеи Рима как подарок. Или отдать весь мир сыну царицы зверей и жалкого раба.

Никто его не прервал. Октавиан молчал, стоя точно под солнечным лучом, и терпеливо ждал комментариев, но их не было. Значит, надо продолжать, сказать о легионах и предложить свое собственное решение проблемы «перенимания образа жизни» — разместить гарнизоны вокруг, от провинции к провинции.

— Я не намерен превращать ваш день в тяжкое испытание, мои коллеги-сенаторы. Поэтому я закончу тем, что скажу: если легионы Марка Антония — его легионы! — уже осели в Египте, почему он ждет от меня, что я найду им землю в Италии? Я думаю, они будут счастливее, если Антоний найдет им землю в Сирии. Или в Египте, где, кажется, он намерен сам осесть навсегда.

Впервые с тех пор, как он вошел в палату десять лет назад, Октавиан услышал аплодисменты в свой адрес. Даже около четырехсот сторонников Антония хлопали, а его собственные сторонники и триста нейтралов устроили ему длительную овацию. И никто, даже Агенобарб, не посмел освистать его. Он слишком задел за живое.

Октавиан покинул палату под руку с Гаем Фонтеем, который стал консулом-суффектом в майские календы. Свое собственное консульство Октавиан сложил на второй день января, подражая Антонию, который поступил так же за год до этого. Будут еще консулы-суффекты, но Фонтей должен будет продолжить службу до конца года. Выдающаяся честь. Консульство превратилось в триумфальный подарок.

Словно читая мысли Октавиана, Фонтей вздохнул и сказал:

— Жаль, что каждый год сейчас так много консулов. Ты можешь представить Цицерона, отказавшегося ради того, чтобы другой занял его место?

— Или бога Юлия, коли на то пошло, — усмехнулся Октавиан. — Я согласен, несмотря на собственное отречение. Но то, что большему количеству людей позволено стать консулами, умеряет блеск длительного триумвирата.

— По крайней мере, тебя нельзя упрекнуть в том, что ты хочешь власти.

— Пока я триумвир, у меня есть власть.

— Что ты будешь делать, когда триумвират закончится?

— Это произойдет в конце года. Я сделаю то, чего, полагаю, не сделает Антоний. Поскольку я больше не буду иметь этого титула, я поставлю свое курульное кресло на переднюю скамью. Мой авторитет и достоинство настолько неопровержимы, что я не буду страдать из-за потери титула. — Он хитро посмотрел на Фонтея. — Куда ты сейчас пойдешь?

— На Карины, к Октавии, — просто ответил Фонтей.

— Тогда я пойду с тобой, если ты не возражаешь.

— Я буду рад, Цезарь.

Путь через Форум, как всегда, преградила толпа, но Октавиан жестом подозвал ликторов, а германские охранники сомкнули ряды перед ними и позади них, и они пошли быстрее.

Проходя мимо резиденции верховного жреца на Велии, Гай Фонтей снова заговорил:

— Как ты считаешь, Цезарь, Антоний когда-нибудь вернется в Рим?

— Ты думаешь об Октавии, — сказал Октавиан, знавший, какие чувства Фонтей питает к Октавии.

— Да, но не только о ней. Неужели он не понимает, что все быстрее и быстрее теряет свое положение? Я знаю сенаторов, которые даже заболели, когда узнали об александрийском триумфе и «дарениях».

— Он уже не прежний Антоний, вот и все.

— Ты серьезно веришь в то, что Клеопатра имеет власть над ним?

— Я признаю, что этот слух появился как политический ход, но получилось так, словно желание породило мысль. Его поведение трудно объяснить чем-то другим, кроме влияния Клеопатры. Но я так и не пойму, чем она держит его. Прежде всего я прагматик, поэтому склонен отвергнуть версию о зельях как невозможную. — Он улыбнулся. — Но я не авторитет по Востоку, поэтому, возможно, такие зелья и существуют.

— Это началось во время его последнего похода, если не еще раньше, — сказал Фонтей. — Однажды на Коркире одной ненастной ночью он излил мне душу. Он говорил о своем одиночестве, растерянности, он был убежден, что потерял свою удачу. Даже тогда я считал, что Клеопатра терзает его, но не открыто, не опасным способом. — Он презрительно фыркнул. — Умная работа, царица Египта! Мне она не нравилась. Но ведь и она не в восторге от меня. Римляне зовут ее гарпией, но я считаю ее сиреной — у нее очень красивый, завораживающий голос. Он зачаровывает, притупляет чувства, и человек верит всему, что она говорит.

— Интересно, — задумчиво произнес Октавиан. — Ты знал, что они выпустили монеты со своими портретами на обеих сторонах?

— С двойным портретом?

— Ага.

— Тогда он действительно пропал.

— Я тоже так думаю. Но как мне убедить в этом безмозглых сенаторов? Мне нужны доказательства, Фонтей, доказательства!