Каштановый человечек Свейструп Сорен

47

Пресс-секретарь управления навязчиво втолковывает Нюландеру, как ему крутиться и вертеться на встрече с журналистами, однако тот обрывает ее и говорит, что справится без подсказок. В обычной ситуации Нюландер не преминул бы поболтать с нею подольше – ведь он захотел ее сразу, как только она появилась в конторе и стала частенько захаживать в его отдел и снабжать их драгоценными советами. Но не сейчас. Спускаясь в ротонду, он собирался за оставшуюся часть пути освежить мозги до начала выступления перед журналистами, и воспоминания о трехлетних встречах в кафе-латте и ни к чему не обязывающему сексу на факультете медиаиндустрии в университете на улице Ньяля вряд ли могли помочь ему в этом. Тем более после растревожившего его разговора с Хессом и Тулин, только что состоявшегося в его кабинете.

Нюландер уже собирался было выйти во дворик с колоннами, как ему сообщили по телефону, что министр Роза Хартунг изыскала окно в своем расписании и уже направляется в управление. Он дал строгие указания провести ее с мужем в здание с задней стороны и сказал, что беседу проведет самолично.

После совещания с сотрудниками отдела по предложению Хесса Нюландер встретился с ним и Тулин в своем кабинете. Хесс первым делом выложил на его письменный стол фотографии с места убийства Лауры Кьер и Анне Сайер-Лассен.

– Первая жертва лишилась одной кисти. Следующая – обеих. И очень возможно, что преступник еще больше изуродовал бы тело Анне Сайер-Лассен, если б мы его не спугнули. А что, может, он и хотел, чтобы мы нашли тела именно в таком виде, в каком их обнаружили…

– Я что-то не совсем врубаюсь, – сказал Нюландер. – Объясни по-быстрому, у меня времени нет.

Тогда Тулин, которую Хесс заранее посвятил в свои мысли, показала ему укрупненные фотографии каштанового человечка, которых Нюландер и так уже насмотрелся до потери пульса.

– У каштанового человечка есть голова и туловище. На лице – глаза, проделанные шилом или каким-то другим острым инструментом, а в туловище воткнуты четыре спички, то есть у него есть как бы ручки и ножки. Но у одного человечка нет ручек. И ножек тоже нет.

Нюландер молча рассматривает фотографии каштановых человечков с ручками без пальцев. На мгновение ему кажется, будто он детсадовец и воспитатель что-то читает им вслух, а он не знает, плакать ему над этим или смеяться.

– По-моему, вы говорите не то, что хотите сказать.

Мысль, конечно, была бредовая и могла прийти в голову только сумасшедшему, но тем не менее Нюландер вдруг понял, что имел в виду Хесс, когда на совещании говорил о необходимости предотвратить нечто еще более ужасное. Никто тогда ему не возразил, но мысль о том, что преступник, возможно, готовится сделать своего собственного каштанового человека из плоти и крови, игнорировать стало весьма затруднительно.

Хесс опять настаивал на необходимости возобновить расследование по делу Хартунг. И при этом всю дорогу использовал местоимение «вы»: «вам необходимо», «вам следует учитывать то-то и то-то», пока Нюландер не дал ему понять две вещи. Во-первых, Хесс только что появился в отделе и при этом абсолютно на тех же правах, что и все остальные сотрудники, и, насколько Нюландеру известно, никто не наступает ему на хвост и не пытается вытолкать обратно в Гаагу; скорее наоборот. А во-вторых, совершенно немыслимо требовать возобновления следствия по делу Хартунг. И какое бы значение ни имели вновь найденные отпечатки, никто не в состоянии повернуть новое расследование в это русло. По той же причине Нюландер решил, что сам проведет беседу с родителями Кристине Хартунг и проинформирует их о вновь найденных отпечатках. Их находку не следует слишком драматизировать, к тому же недавно по каналам контрразведки ему сообщили, что у министра и так проблем выше крыши, поскольку неизвестный или неизвестные угрожают ей. И дошли до того, что разбили лобовое стекло ее служебного автомобиля и залили радиатор кровью какого-то животного.

Правда, при Хессе тему угроз Нюландер не затрагивал и попросил его выйти, чтобы пообщаться с Тулин наедине. Он прямо спросил ее, готов ли Хесс участвовать в дальнейшем расследовании, и сделал это не без основания. Он пролистал старое личное дело Хесса, из которого явствовало, по какой трагической причине тот в свое время покинул отдел. И хотя крендель этот, конечно, приобрел чертовски ценный опыт, поработав в Европоле, его нынешние проблемы с тамошним начальством говорили о том, что в профессиональном плане лучшие его годы остались позади.

Тулин, однако, ответила на его вопрос утвердительно, хотя и не стала скрывать, что Хесс ей не шибко симпатичен. После чего Нюландер объявил, что они с Хессом могут продолжать работать в связке, но только при том условии, что если он выкинет какое-нибудь коленце, она сразу же проинформирует его об этом. Ну и, конечно, Нюландер не забыл добавить, что с переходом в НЦ-3 придется подождать, пока шум не уляжется. При этом он видел, что Тулин прекрасно его поняла и будет считать свое лояльное отношение к нему залогом получения рекомендации в дальнейшем, чего он, собственно, и добивался.

Нюландер выходит к журналюгам, только и ждущим, что вот-вот какой-нибудь спящий субъект вывалится из окна. Он сам предложил вместо пресс-конференции провести как бы неформальную встречу, ибо здесь, во дворе управления, гораздо легче закруглиться и мгновенно скрыться в своем убежище. Но когда засверкали блицы направленных на него камер, Нюландер почувствовал, как лицо его приняло приличествующее таким случаям выражение, и внезапно подумал, что, возможно, именно общественного внимания к своей персоне ему и не хватало. Да, он в таких вещах малый не промах. Разумеется, с одной стороны, он рискует собственной задницей, но ведь и шанс кое-что приобрести при этом тоже существует. В последующие дни все они будут стремиться побеседовать с ним, и в такой ситуации перед ним, не исклчено, откроются возможности, каковых он всегда и добивался. А на случай, если что-то пойдет не так, весьма удобно иметь у себя под рукой Марка Хесса.

48

Плач двух девочек, доносящийся со второго этажа, заполняет весь огромный, недавно отремонтированный дом вплоть до самых укромных уголков. В том числе и в кухне, где за красивым обеденным столом из китайской древесины сидит Эрик Сайер-Лассен в том же самом костюме, что и накануне, когда у него в офисе была найдена в полученной им бандероли кисть Лауры Кьер. Сидящая рядом с ним Тулин предполагает, что хозяин дома с тех пор спать еще не ложился. Глаза у него красные и опухшие, сорочка на нем несвежая, мятая, на полу разбросаны детские игрушки, а на плите позади него громоздятся невымытые кастрюли и сковородки. Тулин старается заглянуть ему в глаза, но усилия ее напрасны.

– Посмотрите, пожалуйста, еще раз на эти фотографии. Вы уверены, что ваша жена не была знакома с этой женщиной?

Эрик Сайер-Лассен опускает взгляд на фотографии Лауры Кьер из дома номер семь по Седервэнгет, но глаза его не оживают.

– А насчет этой женщины что можете сказать? Это министр соцзащиты Роза Хартунг. Может быть, ваша жена встречалась с кем-то из них, или, может быть, вы оба встречались с той или другой, или с обеими… – Тулин пододвигает к нему фото Розы Хартунг, однако Сайер-Лассен равнодушно качает головой. Хесс чувствует, что его напарница с трудом сдерживает раздражение. Да и то, уже второй раз за неделю она сидит лицом к лицу с вдовцом, который не может ответить буквально ни на один ее вопрос.

– Сайер-Лассен, нам нужна ваша помощь. Постарайтесь вспомнить. Может быть, у нее были враги, может быть, она кого-нибудь…

– Я больше ничего не знаю. Не было у нее никаких врагов. Она ведь только домом да детьми занималась.

Тулин делает глубокий вдох и продолжает задавать вопросы, но у Хесса возникает ощущение, что Эрик Сайер-Лассен и вправду не лжет. Марк старается не обращать внимания на детский плач и уже жалеет, что сегодня утром в разговоре с Нюландером упустил прекрасный шанс заявить, что дело это ему просто-напросто до лампочки, и отказаться от участия в расследовании. Но ведь еще ранее он понял, что путей к отступлению у него не остается, когда проснулся в своей квартире в Парке Одина. Ночью Хесс спал всего лишь три часа. И все это время у него в голове прокручивались эпизоды с каштановым человечком. Не успел он подняться, как его навестил низкорослый домоуправ и сделал выговор за то, что Хесс оставил малярные инструменты и машину для циклевки полов посреди галереи. Пришлось ответить, что у него не было времени заниматься такой ерундой. По дороге в управление он позвонил в гаагскую штаб-квартиру и попросил прощения за то, что накануне во второй половине дня не вышел на связь с Фрайманном, как ему было предписано. Почему секретарь говорила с ним холодно, догадаться было несложно, но Хесс не стал углубляться в тему и объяснять причины произошедшего, а поспешил продраться сквозь утреннюю суету и сутолоку на Главном вокзале, чтобы еще до совещания успеть посмотреть фото трупа Анне Сайер-Лассен. Он заранее решил, что не станет огорчаться, если надрезы окажутся не только на запястьях, но и в других местах. Если б на теле остались и другие следы воздействия инструмента, которым преступник отрезал кисти, тогда, наверное, не было бы никаких причин вспоминать бредовую мысль, с которой он проснулся сегодня утром. Снимки, однако, не давали каких-либо оснований предполагать, что преступник пытался отчленить и другие фрагменты тела Анне Сайер-Лассен. Для пущей уверенности Хесс даже позвонил судмедэксперту, и тот рассказал, что соответствующий инструмент применялся для ампутации как в первом, так и во втором случае, чем и подтвердил самые мрачные предчувствия Марка. Тот, разумеется, не знал, сбудутся ли его предсказания насчет новых жертв, но тем не менее ощущение своей правоты у него только укрепилось. Больше всего ему сейчас хотелось поставить время на паузу и с головой уйти в расследование дела Кристине Хартунг, чтобы выяснить, какие еще следы им надо искать. Однако Нюландер не поддержал эту инициативу и отправил их с Тулин на допрос к Сайер-Лассену, в результате чего они не продвинулись вперед ни на шаг.

Целых два часа они обыскивали более похожий на дворец дом и прилегающий к нему участок. Первым делом убедились, что камеры видеонаблюдения, направленные на участок леса к северу от дома, были отключены. Кто угодно мог спокойно перебраться через живую изгородь и никем не замеченным проникнуть в дом, начиная с того момента, как Анне Сайер-Лассен, закончив пробежку, отключила сигнализацию. Соседи ничего не видели, и их показаниям можно было верить, ведь дома-дворцы на этой улице располагаются на таком почтительном расстоянии друг от друга, что риелторы с чистой совестью, ничуть не преувеличивая против обыкновения, могли называть сей район абсолютно безопасным для проживания.

Пока Генц и его криминалисты исследовали территорию сада, а также гостиную и холл на предмет выявления возможных следов, Тулин с Хессом поднялись на второй этаж проверить комнаты, ящики, шкафы и вещи, которые могли пролить свет на детали личной жизни Анне Сайер-Лассен. Наверху располагались девять помещений, включая спа и встроенную гардеробную. Хесс далеко не эксперт по части материальных благ, но один только телевизор фирмы «Банг и Олуфсен», по его оценке, мог стоить не меньше пары квартирок в Парке Одина. Ни гардины, ни жалюзи на впечатляющих своей величиной окнах не свидетельствовали о наличии у хозяев хорошего вкуса, но при этом наводили Хесса на мысль, что преступник имел прекрасную возможность наблюдать за вечерними бдениями хозяйки дома, скрываясь в темном саду, где снова зарядил дождь.

Мебель и вещи в других помещениях на втором этаже подверглись тщательному осмотру. В гардеробной Анне Сайер-Лассен ровными рядами выстроились туфли на высоких каблуках, и в таком же порядке висели на одинаковых деревянных вешалках платья и свежевыглаженные брюки, а чулки и постельное белье столь же аккуратно уложены в ящиках шкафов. Соседняя с гардеробной ванная комната с двумя умывальниками и утопленной в стену ванной, выложенная итальянской плиткой и имеющая отсеки для спа с сауной, вполне подходила для апартаментов пятизвездного отеля. Стены в детской с двумя кроватками расписаны в стиле Ханса Шерфига[21] с дикими зверями в джунглях, а на потолке красуется звездное небо с планетами и заблудившимися во Вселенной космическими кораблями.

Но где бы они ни искали, найти что-либо объясняющее, с какой такой стати неизвестный внезапно ворвался в дом Анне Сайер-Лассен, а затем преследовал ее в лесопарке и в конце концов отчленил обе ее кисти, им не посчастливилось.

Закончив безуспешные поиски неизвестно чего, полицейские приступили к допросу Эрика Сайер-Лассена, который поведал, что познакомились они с Анне в гимназии в Ордрупе, затем вместе учились в Копенгагенской школе бизнеса, окончание которой отметили свадьбой, после чего отправились в кругосветное путешествие и в результате обосновались сперва в Новой Зеландии, а потом – в Сингапуре. Эрик успешно вкладывал деньги в предприятия биотехнологической отрасли, в то время как Анне мечтала лишь о детях. И у них родились две девочки. Когда же старшей настала пора идти в школу, они возвратились в Данию, где, правда, сначала снимали жилье в одном из новых многоквартирных домов на Исландс Брюгге, а потом уже переехали в собственный коттедж в Клампенборге неподалеку от района, где Эрик жил в детстве. В глазах Хесса складывалась такая картина: Эрик обеспечивал материальное благополучие семьи, в то время как на плечи Анне, несмотря на то что несколько лет назад она получила диплом дизайнера по интерьеру, легли заботы о доме и детях и устройстве дружеских посиделок, в первую очередь для знакомых мужа. Кроме того, на основе записи беседы оперативника, направленного в Хельсингёр, где проживает мать Анне Сайер-Лассен, Хесс сделал вывод, что Анне росла в весьма стесненных условиях, в раннем возрасте лишилась отца и с младых ногтей только и мечтала том, чтобы создать семью. Не сдерживая рыданий, мать ее рассказала, что не так часто видела дочь и внучек, как ей хотелось бы, и винила в этом зятя, который якобы ее недолюбливал. Не то чтобы Анне или он сам говорили об этом, но все-таки она виделась с дочкой и внучками у них дома только в отсутствие Эрика. Ну и еще, конечно, в тех весьма редких случаях, когда они сами навещали ее. У матери сложилось такое впечатление, что Эрик доминировал в семье, однако Анне всегда выступала в защиту мужа и не собиралась расставаться с ним. И в конце концов мать поняла, что такого рода обиды ей лучше держать при себе, если она не хочет вообще лишиться возможности встречаться с дочерью. Чего после событий вчерашнего вечера больше никогда не произойдет.

На электрическом таймере одной из двух больших микроволновых печек «Эсмег» на кухне еще раз сменились цифры, и Хесс заставил себя сосредоточиться на вопросах Тулин и ответах хозяина дома, дабы не слышать детский плач на втором этаже.

– Но ваша жена собрала сумку. Она уходила из дома и сказала нянечке, что сама заедет за детьми. Так куда же она собиралась?

– Я же говорил. Анне поехала к своей матери, и они собирались там заночевать.

– Что-то непохоже. Она упаковала в сумку паспорта – и одежды больше чем на неделю. Так куда же она собиралась? Почему вдруг решила бежать?

– Никуда она бежать не собиралась.

– А я думаю, собиралась. Но ведь для этого должны быть причины. Давайте так: либо вы рассказываете мне, почему она решила расстаться с вами, либо я запрошу в суде разрешение просмотреть всю информацию с вашего мобильного телефона и переписку в социальных сетях и сама выясню, что побудило ее к этому.

Эрик Сайер-Лассен выглядит так, точно его загнали в угол.

– Мы с женой ладили. Правда, у нас были проблемы… вернее, у меня.

– Что за проблемы?

– Я заводил интрижки на стороне. Ничего серьезного. Но… может быть, она что-то узнала.

– Вы говорите, интрижки? С кем?

– Да со всякими…

– С кем? И как это происходило? С мужчинами, с женщинами?

– С женщинами. Незнакомыми. Случайные встречи или знакомства на каком-нибудь сайте. Но ничего серьезного никогда не было.

– Зачем же вы тогда их заводили?

Чуть подумав, Эрик Сайер-Лассен отвечает:

– Не знаю. Иной раз просто случается так, что жизнь не оправдывает твоих ожиданий.

– Что вы имеете в виду?

Сайер-Лассен пустым взглядом смотрит в потолок. Хесс не раздумывая подписался бы под его последней фразой, только вот никак не может отделаться от вопроса, на что еще мог бы возлагать надежды этот тип, кроме как на секс с едва знакомыми женщинами, прочные семейные отношения с верной женой и золотую клетку ценой чуть более тридцати пяти миллионов крон.

– Когда и каким образом ваша жена могла об этом узнать? – с раздражением в голосе продолжает допрос Тулин.

– Но вы спросили о…

– Сайер-Лассен, мы проверили всю корреспонденцию вашей жены и в мобильном телефоне, и в электронной почте, и в социальных сетях. Если б она действительно прознала о ваших проделках, то, по логике вещей, непременно сообщила бы о ваших изменах – либо вам, либо матери, либо подруге. Но ничего подобного в ее переписке мы не обнаружили.

– Ну и что…

– Следовательно, она не из-за этого решила сбежать. И снова я задаю вопрос: по какой причине ваша жена решила расстаться с вами? Почему упаковала вещи в сумку и…

– Да не знаю я! Вы задали вопрос, и я назвал единственную, как я понимаю, возможную причину, черт побери!

Вспышка гнева Сайер-Лассена представляется Хессу лишь чересчур эмоциональной реакцией на вопросы Тулин. С другой стороны, не исключено, что чувак просто не в состоянии свести концы с концами. День выдался долгий, и Хесс чувствует, что продолжать допрос не имеет смысла.

– Спасибо, закончим на этом. Если вспомните что-нибудь еще, немедленно свяжитесь с нами. О’кей?

Сайер-Лассен благодарно кивает, и Хесс, хотя и повернулся к Тулин спиной, чтобы взять свою куртку, чувствует, что она готова послать его к чертям собачьим. К счастью, в этот момент в разговор вмешивается еще один голос.

– Can I take the girls out to buy ice cream?[22]

Это нянечка спустилась со второго этажа вместе с девочками, одетыми для прогулки. Хесс с Тулин уже допросили ее. Вчера она видела Анне только с утра, в обеденное время находилась в храме независимой филиппинской церкви, а после обеда Анне позвонила ей и сказала, что сама заберет дочерей. Им стало ясно, что нянечка с большим уважением относится не только к семейству Сайер-Лассенов, но и к полиции тоже, почему Хесс и решил, что, по-видимому, у нее не всё в порядке с видом на жительство. Младшую девочку она несла на одной руке, а другой держала за руку старшую. У обеих малышек глазки красные, заплаканные, и Эрик Сайер-Лассен, встав с места, подходит к ним:

– Yes. Good idea, Judith. Thank you[23].

Эрик Сайер-Лассен гладит одну из дочек по головке и улыбается другой, какой-то неестественной улыбкой, и все они вчетвером направляются к выходу из кухни.

– Я сама решу, когда заканчивать допрос. – Тулин подходит вплотную к Хессу, так что он не может избежать испытующего взгляда ее карих глаз.

– В любом случае мы были с ним вместе вчера, когда на его жену напали, так что наверняка он невиновен.

– Нам нужно найти связь между двумя жертвами. Одна сменила замок, другая собиралась бежать.

– А я ищу не связь. Я ищу преступника.

Хесс собирается зайти в гостиную, чтобы переговорить с криминалистами, однако Тулин преграждает ему дорогу:

– Давай разберемся сейчас. У тебя проблемы со всем этим? С тем, что мы работаем вместе и нам приходится согласовывать наши действия?

– Нет, у меня нет с этим никаких проблем. Но давай поделим обязанности, а то мы всю дорогу занимаемся перетягиванием каната, как два мудака.

– Я не помешаю? – Натурального белого цвета раздвижная дверь отъезжает в сторону, и в холле появляется Генц в белом «скафандре» и со своим всегдашним спецчемоданчиком в руке. – Мы заканчиваем. Никого не хочу заранее разочаровывать, но на данный момент мы нашли мало чего полезного, как, впрочем, и в случае с Лаурой Кьер. Самое главное – это следы крови в трещинках в полу в холле. Но эти следы не свежие и не соответствуют группе крови Анне Сайер-Лассен; в общем, я думаю, они к делу не относятся.

Позади Генца в некоторых трещинках пола под лучом фосфоресцирующей лампы светятся зеленоватым светом частички люминола[24], и один из криминалистов снимает их на камеру.

– Откуда на полу холла взялись следы крови? – Тулин обращает свой вопрос к Сайер-Лассену, возвратившемуся из кухни и рассеянно подбирающему разбросанные детские игрушки.

– Если они у лестницы на второй этаж, то это, наверное, кровь Софии, нашей старшей. Она пару месяцев назад упала и сломала нос и ключицу.

– Похоже на правду. Да, кстати, Хесс, должен передать тебе привет от наших отдельских устроителей рождественского обеда и благодарность за поросенка.

Генц возвращается к своим одетым в белое «космонавтам» и закрывает за собой раздвижную дверь. Хесса пронзает мысль, и он обращает испытующий взгляд на хозяина дома, однако Найя опережает его:

– В какую больницу госпитализировали Софию?

– В Центральную. Всего на несколько дней.

– В какое отделение? – теперь уже вопрос задает Хесс.

То обстоятельство, что оба сыщика внезапно заинтересовались этой темой, явно приводит Сайер-Лассена в замешательство, и он останавливается посреди холла с трехколесным велосипедом в руках.

– В детское, по-моему. Но в основном этим занималась Анне. Навещала ее там. А почему…

Никто ему не отвечает. Тулин идет к выходу, и Хесс понимает, что и на сей раз ему не разрешат сесть за руль.

49

Каждый посетитель детского отделения Центральной клинической больницы на улице Белильного пруда невольно останавливается у стены коридора, завороженный развшанными на ней бесчисленными большими и маленькими детскими рисунками. И Хесс не исключение. Сколько жизнелюбия и сколько страдания в этом крике ребячьей души… Хесс не в силах оторваться от рисунков, но Тулин сразу же направляется к стойке медицинского поста.

Когда Эрик Сайер-Лассен сообщил о госпитализации дочери в детское отделение Центральной больницы, оба сыщика вспомнили о записи на доске для памяти в кухне Лауры Кьер. На обратном пути в город Хесс позвонил в детское отделение, и дежурная сестра подтвердила, что и сын Лауры Кьер, и, соответственно, старшая дочь Анне Сайер-Лассен лечились в их стационаре. Сестра, правда, не смогла ответить на вопрос, находились ли они там одновременно. Вот полицейские и приехали, ведь это была единственная ниточка, за которую они могли ухватиться; к тому же Центральная больница находится по дороге в управление. До сих пор день не принес каких-либо существенных для расследования результатов, да и звонок Нюландера, сообщившего, что ни Роза Хартунг, ни ее муж не смогли дополнить уже имевшуюся в их распоряжении информацию об Анне Сайер-Лассен, не прибавил им настроения.

Переговорив с дежурной, Тулин, не отвечая на вопросительный взгляд Хесса, направляется к столику, где стоит термос с кофе для посетителей.

– Сейчас они попробуют выцепить главврача; в журнале записано, что он занимался обоими детьми.

– Значит, мы сможем поговорить с ним прямо сейчас?

– Не знаю. Но если у тебя есть другие дела, можешь отчаливать. Я тебя не задерживаю.

Хесс не отвечает и нетерпеливо осматривается вокруг. Повсюду – и в коридоре, и в комнате отдыха – полно детей с разного рода недугами. Детей с исцарапанными лицами, перебинтованными руками и загипсованными ногами. Детей без волос на голове, детей в инвалидных колясках, детей со штативами для капельницы. В середине коридора – игровая комната с огромными стеклянными стенами и прикрепленными к синего цвета дверям воздушными шариками и осенними ветками. Услышав поющие детские голоса, Хесс подходит к приоткрытой двери. Двое детей постарше рисуют что-то в одном углу, а группа меньшего возраста сидит полукругом на разноцветных пластиковых табуретках в другом. В центре полукруга стоит на коленях воспитательница, держа в руках планшетку, на которой нарисовано красивое яблоко.

– Яблоневый человечек, яблоневый человечек, входи, входи. Ты принес мне яблок сегодня, спасибо тебе-е-е.

Воспитательница поощрительно кивает детям и, когда они громко и раскатисто допевают последнее слово осенней песенки, откладывает в сторону планшетку и берет другую с изображением плода каштана.

– А теперь сначала!

– Каштановый человечек, каштановый человечек, входи, входи. Ты принес мне каштаны сегодня…

От этих слов у Хесса мурашки бегут по коже. Он отходит от двери и замечает, что Тулин пристально смотрит на него.

– Вы – родители Оскара, он записан на рентген? – задает вопрос подошедшая к ним медсестра. Найя как раз в этот момент делает небольшой глоток кофе, тот попадает ей не в то горло, и она закашливается.

– Нет, не мы, – отвечает Хесс. – Мы из полиции. Ждем главврача.

– Главврач, к сожалению, все еще занят. Он на обходе.

– Ему придется прервать обход. Скажите, что мы торопимся.

50

Главный врач отделения Хуссейн Маджид просит их присесть за стол в комнате отдыха врачей, заставленный чашками и заваленный засаленными гаджетами, таблетками сахарозаменителя и газетами с кофейными пятнами. Возле стола стулья, на спинках которых развешана верхняя одежда. Доктору слегка за сорок, он одного роста с Хессом, на нем расстегнутый белый халат, черные прямоугольные очки, на шее стетоскоп. Золотое обручальное кольцо на пальце вроде бы свидетельствует, что он женат, однако Хесс в этом засомневался, наблюдая, как тот пожимает руку Тулин – с улыбкой, настойчиво заглядывая ей в глаза, в то время как ее спутника удостоил лишь торопливым рукопожатием, – и неожиданно для себя подумал, что Тулин доктору весьма приглянулась. Да, он немало удивился, ибо сам-то ее с этой точки зрения никак не рассматривал. До сих пор Тулин его по большому счету только раздражала, но теперь Хесс нехотя вынужден был признать, что врач отнюдь небезосновательно украдкой скользит взглядом по ее стройной фигуре и соблазнительной попке, когда она поворачивается за стулом. И даже представил себе, как Хуссейн Маджид точно так же разглядывал Лауру Кьер и Анне Сайер-Лассен, когда те навещали в отделении своих больных детей.

– У меня, к сожалению, сейчас обход, но если это не займет много времени, я, разумеется, готов помочь вам.

– Весьма любезно с вашей стороны, – отвечает Тулин.

Маджид кладет на стол две истории болезни и мобильный телефон и предлагает ей кофе, за что она его не без кокетства благодарит. Хессу представляется, будто Тулин совершенно позабыла, с какой целью они сюда прибыли, однако он подавляет растущее внутри недовольство и придвигается на стуле ближе к столу.

– У нас, как уже было сказано, есть несколько вопросов о Магнусе Кьере и Софии Сайер-Лассен, и нам бы хотелось, чтобы вы подробно рассказали нам все, что вы о них знаете.

Коротко взглянув на Хесса, Хуссейн Маджид начинает отвечать исполненным естественного достоинства и дружелюбия голосом, что, не исключено, объясняется во многом присутствием Тулин.

– Разумеется. Действительно, оба ребенка находились у нас в стационаре, но по разным основаниям. Однако могу ли я прежде всего поинтересоваться, чем вызваны ваши вопросы?

– Нет.

– О’кей. Ясно. – Маджид понимающе улыбается Тулин, а та пожимает плечами, словно извиняясь за поведение Хесса. Но тот продолжает:

– В чем заключалось лечение?

Врач кладет руку на медкарты детей, вовсе не собираясь заглядывать в них.

– Магнус Кьер поступил к нам в связи с хроническим заболеванием, симптомы которого проявились примерно с год назад. Детское отделение с приданной ему командой врачей играет роль своеобразного приемника-распределителя, откуда детей после установления диагноза направляют в соответствующие специализированные отделения. Так что Магнуса, у которого выявили аутизм, осматривали и проводили курс лечения врачи неврологического отделения. А вот София Сайер-Лассен была госпитализирована в наше отделение в связи с банальным переломом после несчастного случая, произошедшего у них дома месяца два-три назад. Ее довольно быстро выписали, так как перелом оказался несложным; правда, затем она проходила курс реабилитации в физиотерапевтическом отделении.

– То есть оба ребенка сперва находились в вашем отделении. – Хесс продолжает гнуть свою линию. – А вы не в курсе, дети знали друг друга? Или, может быть, их родители?

– Нет, я этого, по понятным причинам, не ведаю, но могу сказать, что, с учетом их диагнозов, вряд ли они могли близко соприкасаться.

– А кто навещал детей?

– Насколько я помню, по большей части матери, но если вы хотите быть абсолютно уверены, рекомендую спросить у них.

– Но я спрашиваю вас!

– Понимаю, но ведь я только что ответил.

Маджид дружелюбно улыбается. Хессу он кажется необычайно умным человеком, и полицейский задается вопросом, известно ли врачу, что они не имеют возможности спросить матерей.

– Но ведь вы с ними общались, когда те приходили навещать детей? – Это уже Тулин задает прямой, без всяких подвохов, вопрос, и главврач с большой радостью поворачивается в ее сторону.

– Вообще-то я контактирую с родителями многих детей. Это важная часть нашей работы – сделать так, чтобы матери, ну или отцы, если уж на то пошло, нам доверяли. Доверие и уважение друг к другу – решающий фактор в процессе лечения, ибо они идут на пользу всем. И в первую очередь – нашим маленьким пациентам.

Врач улыбается Тулин и лихо подмигивает, точно собирается подарить ей тур на Мальдивы для двоих влюбленных. Та в свою очередь тоже отвечает ему улыбкой.

– Выходит, я не ошибусь, если предположу, что на самом деле вы отлично знали обеих?

– Что значит «отлично»? – Маджид вроде бы недоумевает, но улыбка не сходит с его лица. Впрочем, Хесс тож не ожидал от Тулин таких слов. Она же, однако, на этом не останавливается:

– А вы встречались с ними в частном порядке? Может, были влюблены в них? Или просто спали с ними?

Маджид все еще улыбается, но отвечает, чуть помедлив:

– Простите, не могли бы вы повторить?

– Да всё вы прекрасно слышали. Отвечайте на вопрос.

– С какой стати вы задаете мне такие вопросы? О чем вообще идет речь?

– Пока что мы всего лишь задаем вам вопросы, и очень важно, чтобы вы отвечали правдиво.

– Сию минуту. У нас в отделении на десять процентов больше детей, чем положно по нормативам. И посему я во время обхода могу уделить каждому ребенку совсем немного минут. И мне больше по нраву тратить мое рабочее время не на матерей или отцов и не на полицейских, а на детей.

– Но вы только что сказали, как важно для вас плотно общаться с матерями.

– Нет, я не так сказал, да и вообще мне не нравятся ваши намеки.

– Я ни на что не намекаю. Это вы намекали на что-то, когда подмигивали мне и говорили о доверительных отношениях, а я вас без всяких экивоков спросила, спали ли вы с ними.

Маджид теперь улыбается весьма неуверенной улыбкой и покачивает головой.

– Какое у вас сложилось мнение об этих женщинах как о матерях?

– Они были озабочены судьбой своих детей, как и все другие родители, дети которых оказываются у нас в отделении. Но если вы и дальше будете задавать мне подобные вопросы, то, прошу прощения, у меня дел по горло.

Хуссейн Маджид собирается подняться с места, однако Хесс, явно наслаждавшийся обменом любезностями в последней части диалога, пододвигает к нему заляпанную кофе утреннюю газету:

– Никуда вы не пойдете. Вам, возможно, уже известна причина нашего появления здесь. И пока что вы единственный человек, который был знаком с обеими жертвами преступлений, которые мы расследуем.

Главврач рассматривает сделанные в лесу фотографии и заголовки статей о возможной связи между двумя происшествиями. Похоже, он немало потрясен увиденным.

– Но мне больше нечего сказать. Я лучше помню мать Магнуса Кьера, потому что он дольше находился у нас. В неврологии ему ставили разные диагнозы, и мать была довольно сильно напугана, так как лечение не помогало. Да… так вот, она вдруг перестала приходить сюда с мальчиком, и больше я ничего не знаю.

– Она перестала приходить, потому что вы положили на нее глаз?

– Да ничего подобного, ни на кого я глаз не положил! Она позвонила и сказала, что в местный совет поступило заявление о ее взаимоотношениях с сыном и что она хочет сперва разобраться с этой проблемой. Я думал, она появится позже, но этого не произошло.

– Но Лаура Кьер все свое время посвящала заботе о сыне, так что у нее должна была быть действительно веская причина, раз уж она не захотела видеться с вами.

– Да не меня она видеть не хотела, я здесь вообще ни при чем. Я ведь уже сказал, что дело в каком-то заявлении.

– Каком именно заявлении? – В голосе Хесса прозвучали настойчивые нотки, но в этот момент в комнату заглянула молоденькая медсестра и воззрилась на главврача:

– Простите, я помешала… Надо срочно ответить девятой палате. Они ждут пациента у операционной.

– Сейчас приду. Мы закончили.

– Я спросил, что за заявление.

Хуссейн Маджид встает и собирает со стола свои вещи.

– Я ничего не знаю. Только слышал от матери, будто кто-то написал в совет и вроде бы обвинил ее в том, что она не должным образом заботится о мальчике.

– Что вы имеете в виду? В чем именно ее обвинили?

– Понятия не имею. Судя по голосу, она была ошеломлена. А потом уже куратор из муниципалитета позвонил и попросил нас дать заключение по мальчику, и мы его дали. То есть описали, какое лечение проводили и как пытались помочь ему. Благодарю за визит и прощаюсь.

– И вы уверены, что не заезжали к ней и не пытались хоть как-то утешить ее? – Тулин делает новую попытку, встав со стула и загородив ему дорогу.

– Да, в этом я абсолютно уверен! Можно я уже пойду? Спасибо!

Хесс тоже поднимается с места.

– Лаура Кьер сказала, кто автор заявления?

– Нет; насколько я помню, речь шла об анонимке.

Главный врач Хуссейн Маджид с документами в руках проходит мимо Тулин, исчезает за углом коридора, и Хессу снова становятся слышны голоса поющих детей.

51

Сотрудник отдела по делам детства и юношества столичного городского совета Хеннинг Лёб только что пообедал в почти совсем пустой столовой в подвальном этаже Копенгагенской ратуши, когда зазвонил его мобильный телефон. Первая половина дня стала для него сущим испытанием. С утра внезапно пошел дождь, и, добираясь до работы на велосипеде, он промок с головы до ног. Тем не менее шеф Хеннинга, руководитель отдела, попросил его поучаствовать в качестве эксперта в срочно назначенной встрече с семьей афганцев и их адвокатом, оспаривающих решение муниципалитета об изъятии из семьи ребенка.

Хеннинг Лёб досконально знал это дело – да, собственно говоря, он сам и рекомендовал принять именно такое решение, – но тем не менее ему еще раз пришлось выслушивать всю эту бодягу в течение полутора часов. Вопрос о принудительном изъятии детей в большинстве своем поднимается сегодня в отношении семей эмигрантов, и в подобных случаях требуется участие переводчика. Так что мероприятие заняло вдвое больше времени, чем обычно. Да и вообще встреча стала пустой тратой времени, поскольку вопрос был решен заранее. Ведь отец семейства многократно совершал действия насильственного характера в отношении своей тринадцатилетней дочери из-за того, что та слюбилась с датским подростком. Однако в демократическом обществе право быть выслушанным обеспечивается и такого рода субъектам. И пока аргументы, словно шарик в пинг-понге, перелетали с одной стороны стола на другую и обратно, Хеннинг, поеживаясь от холода в промокшей одежде, обозревал творившуюся за окнами ратуши жизнь.

За эти полтора часа одежда его так до конца и не просохла и местами прилипла к телу, но в висках у него вдруг затикал секундомер, и ему пришлось заняться рутинными делами, чтобы нагнать упущенное по работе с утра. Хеннингу оставался всего лишь один разговор в кадрах, предшествующий его назначению в гораздо более структурированный и благополучный секретариат отдела по техническому развитию и охране окружающей среды. Беседа эта намечена на вторую половину дня. Если он успеет закончить запланированные на сегодня дела, у него появится время для подготовки. Если же все пройдет удачно, вскоре он покинет тонущий корабль, на борту которого находится, еще до того, как судно пойдет ко дну под тяжким грузом дел о насилии, кровосмешении и выходках психических больных, касающихся представителей так называемой пятой социальной группы[25]. И правда, гораздо приятнее заниматься вопросами реконструкции городских пространств и благоустройством паркового хозяйства. И при этом иметь возможность со своего рабочего места разглядывать рыжую практикантку из Академии архитектуры, вне зависимости от времени года щеголяющую в мини-юбке и всегда дерзко улыбающуюся, за что она, без сомнения, заслуживает, чтобы ей достался настоящий мужик. Может быть, и не сам Хеннинг, ну и пусть; уж возможности наблюдать за нею и рисовать в воображении всякие разные картины, этими наблюдениями порождаемые, у него никто не отнимет.

Уже через несколько секунд он пожалел, что ответил на звонок, почувствовав, что ему никак не отделаться от настырного сыщика из убойного отдела. Манера разговора у него для Хеннинга хуже не придумать. Говорит он безапелляционным тоном и больше в повелительном наклонении. За пару секунд объяснил, что информация нужна ему немедленно, а не немного погодя, и уж тем более не ближе к вечеру. И Хеннингу приходится отложить все свои текущие дела и быстренько вернуться к компьютеру в своем кабинете.

– Мне необходимо знать, что у тебя есть по делу мальчика по имени Магнус Кьер.

Полицейский называет регистрационный номер Магнуса, и Хеннинг открывает его дело в компьютере – и одновременно, на случа если тот в чем-то засомневается, рассказывает, что у него в работе тысячи дел и он не в состоянии помнить их все наизусть.

– Мне нужна только суть дела.

Хеннинг просматривает материал, занимая следователя пустым разговором. Дело, оказывается, вел он сам, и, к счастью, изложить его суть можно легко и быстро.

– Да, все правильно, это дело проходило у нас. По электронной почте поступило заявление или, вернее сказать, анонимное послание, с обвинениями в адрес матери Магнуса Кьер – дескать, она недостойна его воспитывать. Но мы провели проверку и не нашли никаких доказательств этих утверждений. И больше я ничего…

– Мне нужна полная информация о деле. Прямо сейчас.

Хеннинг подавляет глубокий вздох. Разговор может затянуться, и он, быстро просматривая резюмирующую часть дела, выдает полицейскому самую краткую из возможных версий:

– Заявление поступило по электронной почте примерно три месяца назад в службу обработки уведомлений от осведомителей. Такой порядок установлен по указанию Министерства соцзащиты во всех органах местной власти страны. Согласно ему граждане могут анонимно обращаться в муниципалитеты с заявлениями, если им известны дети, воспитывающиеся в ненадлежащих условиях. Вот и отправитель данного заявления не указан. Говоря коротко, он призывал как можно скорее изъять мальчика из семьи и дома на том основании, что его мать, я цитирую, «самовлюбленная шлюха», конец цитаты. Кроме того, он указывал, что она только тем и занималась, что без разбора раздвигала ноги перед мужиками и закрывала глаза на проблемы мальчика со здоровьем, хотя, я снова цитирую «ей следовало бы раньше задуматься», конец цитаты. Доказательства необходимости изъятия мальчика, по мнению заявителя, можно было обнаружить по месту его жительства.

– И что вы обнаружили по месту жительства?

– Да ничего мы не обнаружили. В полном соответствии с установленными правилами взяли на себя труд проверить утверждения о неблагополучном положении мальчика в семье. Поговорили и с ним самим – он, кстати, интроверт, – и с потрясенными родителями, то есть с матерью и, видимо, отчимом. Однако ничего предосудительного не обнаружили. К сожалению, так часто бывает с подобного рода издевательствами.

– Мне хотелось бы посмотреть заявление. Ты не мог бы переслать мне копию?

Хеннинг словно только и ждал такого вопроса.

– Смогу. Как только ты покажешь мне решение судьи на сей счет. И если ничего другого…

– Верно ли, что имя отправителя не указано?

– Да, слово «аноним» именно это и означает. Я ведь уже сказал…

– А почему ты говоришь об «издевательствах»?

– Мы же ничего не нашли. А это в первую очередь именно что издевательство, для чего люди и пользуются порядком подачи анонимных заявлений. Поговори хотя бы с таможенниками и налоговиками. Политики за что боролись, на то и напоролись, – ведь теперь народ стучит друг на друга за милую душу, даже в тех случаях, когда сам заявитель ничего с этого не имеет. И никто даже не задумывается, сколько наших сотрудников тратят времени на копание в том дерьме, что эти анонимщики пишут и пересылают нам. Да, но, как я уже сказал, если больше ничего…

– Есть чего. Раз уж я тебя застал на рабочем месте, хотелось бы узнать, не получали ли вы заявлений по поводу еще двоих детей.

И – о боже! – мерзавец из убойного сообщает Хеннингу еще два регистрационных номера, на сей раз двух девочек, Лины и Софии Сайер-Лассен. Хотя семья их сейчас проживает в Клампенборге, ему известно, что до недавнего времени они снимали жилье в районе Исландс Брюгге, относящемся к ведению копенгагенского муниципалитета, и его интересует именно тот период времени.

Хеннинг с раздражением снова врубает компьютер и косится на свои часы. Пока что он еще успевает подготовиться к беседе в отделе кадров, если, конечно, ускорится. В компьютере наконец-то открываются дела обеих девочек, и Хеннинг начинает просматривать документы, слушая по телефону, как следователь повторяет регистрационные номера. Хеннинг уже готов сказать, что прекрасно помнит эти дела, так как ими он тоже занимался сам, но тут взгляд его натыкается на один момент, на который ранее не обращалось внимания. Он перелистывает страницы дел на мониторе, возвращается к документам по делу Магнуса Кьера, чтобы проверить, верна ли его догадка, и прежде всего еще раз посмотреть текст анонимного письма. Хеннинг Лёб не понимает сути своего открытия, и это заставляет его осторожничать.

– К сожалению, нет. Насчет них у меня ничего нет. Во всяком случае, насколько я могу судить.

– Ты уверен?

– Да. Система не находит их номера. Чем еще могу быть полезен? Я вообще-то очень занят.

Тем не менее после разговора со следователем у Хеннинга Лёба возникает нехорошее предчувствие, и он сразу же отсылает письмо в компьютерную службу управления о том, что система забастовала, из-за чего он не смог помочь полиции по определенному вопросу. Так, на всякий случай, ведь кто его знает… И всего лишь одна беседа отделяет его от повышения в должности, в результате чего он окажется далеко от всего этого дерьма. Далеко-далеко. Аж на третьем этаже, в секретариате отдела технического развития и охраны окружающей среды, и может, даже – чем черт не шутит – в интимной близости с той самой, рыжеволосой…

52

Дневной свет в коттеджном поселке в районе Хусума иссяк. Зажглись фонари на улицах и дорогах, где с целью обеспечения безопасности детей ограничена скорость движения и установлены высокие лежачие полицейские, а садовые дорожки освещают отсветы уютных ламп в кухнях домов, где, по-видимому, готовится ужин и ведутся разговоры об оставшейся на сегодня в прошлом дневной суете. Стоило только Тулин выйти из служебной машины на Седервэнгет, как в нос ей ударил запах жарящихся котлет, доносящийся из кухонной вытяжки соседей семейства Кьер. Да, и только белый дом в стиле конструктивизма с семеркой на почтовом ящике и прилегающим жестяным гаражом находится в полной темноте и выглядит печальным и заброшенным.

Тулин выслушивает последние сердитые реплики Нюландера, заканчивает разговор и бежит под дождем вслед за Хессом к входу.

– Ключ у тебя? – Тот протягивает руку. Они стоят перед парадной дверью, опечатанной характерным желто-черным тейпом. Найя достает ключ из кармана пальто.

– Так ты говоришь, муниципалы проверяли заявление по поводу Лауры Кьер и не нашли подтверждения обвинениям?

– Да, так и есть. Отодвинься немного. Ты мне свет застишь.

Хесс берет у Тулин ключ и в тусклом свете старается вставить его в личину замка.

– Так что ты собираешься здесь делать?

– Я же говорил. Просто хочу осмотреть дом.

– Я осматривала дом. Несколько раз.

В недавнем телефонном разговоре Нюландер высказал неудовольствие по поводу добытых за день результатов, а вернее, отсутствия таковых, и недоумевал, зачем они снова отправились на Седервэнгет. Тулин тоже недоумевала. Да, она приняла подтверждающие алиби Хауге объяснения его адвоката о местонахождении подозреваемого в момент убийства Анне Сайер-Лассен, но, видимо, что-то все-таки ее настораживало, раз уж она снова оказалась перед темным домом, где неделю назад началась эта история.