Каштановый человечек Свейструп Сорен

53

Закрыв за собой дверь, Хесс первым делом отмечает, что в доме царит полная тишина. Глаза его пытаются привыкнуть к темноте. Он трижды безуспешно включает свет в разных местах коридора, и наконец до него доходит, что энергосбытовая компания отключила ток. Дом ведь записан на Лауру Кьер, смерть ее зарегистрирована, вот и началось юридическое оформление итогов ее земной жизни. Хесс достает карманный фонарик и освещает им путь по коридору и далее по всему дому. Разговор с сотрудником муниципалитета все еще не отпускает его. Сказать по правде, он и сам не ведает, что именно дала эта беседа, если вообще дала что-то значимое для следствия. Он только чувствует, что ему необходимо снова осмотреть дом. Допрос врача в Центральной больнице прошел, пожалуй, неплохо. Какое-то время Хесс даже думал, что наконец-то они оказались в нужном месте и говорят с нужным персонажем. Обе жертвы встречались с врачом, и ощущение, будто дети оказались тем самым связующим звеном, которое они и искали, не покидало его. Пока врач не заговорил о заявлении.

Разумеется, Хесс понимал, что искать здесь непонятно что – это все равно как стрелять в тумане. С одной стороны, заявление поступило три месяца назад, и если можно было отыскать здесь нечто, то нечто это бесследно исчезло. Но ведь кто-то заявил на Лауру Кьер, кто-то интересовался ею, кто-то прислал письмо со злопыхательским призывом изъять ее сына из семьи – и Хесса не оставляла надежда найти в доме ответы на некоторые вопросы.

Проходя по коридору, он повсюду замечает следы работы криминалистов. На дверных ручках и косяках видит остатки дактилоскопического порошка, а на различных предметах все еще красуются пронумерованные листочки бумаги. Хесс осматривает помещение за помещением и входит в небольшую комнатку, по всей вероятности, служившую кабинетом. Сейчас она выглядит странным образом пустой, поскольку с письменного стола убран стационарный компьютер, по-прежнему находящийся в распоряжении полиции в качестве вещественного доказательства. Марк открывает ящики и ящички, шкафы, просматривает какие-то не имеющие никакого отношения к делу записки и бумаги, потом переходит в ванную комнату и кухню, где вновь повторяет всю процедуру. Но ничего интересного так и не находит. Дождь лупит по крыше, пока Хесс идет обратным путем по коридору в спальню, где постель все еще не застелена и на ковре лампа валяется. Он подходит к комоду с нижним бельем Лауры Кьер, но в этот момент открывается дверь и на пороге возникает Тулин.

– Никто из соседей ничего не знает. И о заявлении никто не слышал. Зато все в один голос говорят, что и мать, и отчим хорошо относились к мальчику и заботились о нем.

Хесс открывает следующий шкаф и продолжает свои изыскания.

– Я еду обратно. Надо проверить показания врача и утверждения Сайер-Лассена о любовных похождениях – тоже. Не забудь забрать ключ, когда закончишь.

– Отлично. До встречи!

54

Тулин сознательно хлопает дверью дома номер 7 по Седервэнгет сильнее, чем необходимо. Перебегая под дождем к машине, она едва успевает увернуться от мчащегося мимо одетого в темное и потому неразличимого в вечерней мгле велосипедиста, и наконец-то забирается в салон. За время похода по соседям и слева, и справа, и на другой стороне улицы Найя промокла насквозь, и только мысль, что Хессу самому придется пилить до станции, согревает ее. День не принес никаких результатов; им так и не удалось найти ничего, что однозначно выводило бы их на преступника. И ей представляется, что пока они ничтоже сумняшеся мечутся по заколдованному кругу, дождь смывает все возможные следы.

Тулин поворачивает ключ зажигания, трогается с места и, набирая скорость, выезжает на дорогу. Ей еще предстоит перелопатить отчеты всех членов группы, подытожить результаты работы за сегодняшний день, но самой Найе больше всего хочется сейчас, вернувшись в управление, засесть за материалы дела. Начать все с самого начала, просмотреть все, что удалось нарыть, и отыскать-таки ниточку, которая помогла бы связать все концы с концами. А еще, может быть, позвонить Хансу Хенрику Хауге и Эрику Сайер-Лассену и выяснить, насколько хорошо они знакомы с главврачом Хуссейном Маджидом, знавшим обеих жертв. Тулин съезжает с Седервэнгет на главную дорогу, но увиденное в зеркало заднего вида заставляет ее нажать на тормоз.

Метрах в пятидесяти позади нее припаркован автомобиль. Он стоит под высокими елями на тупиковом отростке той дороги, что примыкает к Седервэнгет. И почти совсем сливается с деревьями и живой изгородью, за которой находится детская игровая площадка. Найя сдает назад и останавливается рядом с черным пикапом. Но ничего примечательного ни в самой машине, ни в салоне не обнаруживает.

Однако на капот падают капли дождя, и исходящий от него легкий парок свидетельствует, что автомобиль был припаркован буквально минуту назад. Тулин оглядывается. Если у тебя дело в доме на улице коттеджного поселка, ты остановишься перед нужным тебе номером, но эта машина стоит на закрытом участке, почти в самом конце тупика. Она уже собирается пробить номера, но тут звонит ее мобильник, и на дисплее высвечивается имя Ле. Господи, она же совершенно забыла, что ей нужно забрать дочку у деда… Найя отвечает на вызов и уезжает прочь.

55

Комната Магнуса Кьера обставлена весьма скромно в сравнении с апартаментами дочерей Сайер-Лассенов, но даже в слабом свете карманного фонарика Хесс замечает, что здесь весьма уютно. Напольный ковер с длинным ворсом, зеленые гардины и свисающая с потолка лампа с абажуром из рисовой бумаги. Небольшие постеры с утенком Дональдом и Микки-Маусом на стенах, а на расположенных вокруг белых полках стоят в огромном количестве пластиковые фигурки из сказочного мира, по-видимому, символизирующие борбу сил добра и зла. На письменном столе стоит кружка с карандашами и фломастерами, а взгляд на висящую над столом книжную полку позволяет удостовериться, что Магнус Кьер увлекается еще и шахматами. Хесс берет с полки пару книг и начинает разглядывать их, сам не зная, с какой целью. И вообще ему кажется, что в этой комнате он чувствует себя в полной безопасности, как ни в одном другом помещении этого дома.

Взгляд его падает на постель, и по укоренившейся привычке он опускается на колени, светит фонариком под кроватью, хотя и знает, что коллеги давным-давно все здесь проверили. Между ножкой кровати и стеной зажат какой-то предмет. Хесс не без затруднений достает из-под кровати зачитанное до дыр руководство пользователя для «Лиги легенд», и его начинают мучить угрызения совести – ведь он так не удосужился навестить мальчика еще раз в больнице, как обещал.

Хесс откладывает руководство в сторону. Он уже жалеет, что не поехал обратно в город вместе с Тулин. Сообщение об анонимном заявлении сперва показалось ему именно той деталью, что может пролить новый свет на это дело, но теперь он чувствует себя полным идиотом – правда, в первую очередь из-за того, что вскоре ему предстоит тащиться под дождем, пока не дойдет до станции или не поймает такси. Подступает усталость, и Хесс даже подумывает, не прилечь ли прямо здесь, в постели мальчика, где ему будет так хорошо и удобно. А может, лучше отправиться прямиком к Нюландеру и навешать ему лапшу на уши, наврать, что вечером ему необходимо быть в Гааге? Впрочем, он с равным успехом мог бы и сказать правду. О том, что задача ему не по плечу. Что Кристине Хартунг, отпечатки пальцев и прочая мутота не имеют к нему никакого отношения и что, возможно, исключительно из-за недосыпа он выдал свою кошмарную версию о расчлененных телах и каштановом человечке. В случае удачи он успеет на последний сегодняшний рейс в 20.45 и самое позднее завтра с утречка пораньше бросится на колени перед Фрайманном. И на данный момент этот вариант представляется ему наиболее соблазнительным.

Хесс бросает прощальный взгляд через окно на темный сад и детскую площадку под открытым небом, где было найдено тело Лауры Кьер, и – видит их! Полускрытые зелеными гардинами, на стене у окна висят на листах формата А4 детские рисунки. Они прикреплены к стене чертежной кнопкой. На первом изображен дом; Магнус Кьер нарисовал его, наверное, пару лет назад. Хесс подходит ближе и наводит на него свет фонарика. Девятью-десятью довольно-таки примитивными линиями он изобразил дом с входной дверью, над которым светит солнце. Хесс нетерпеливо отгибает лист, но на втором оказывается всего лишь еще один дом, на сей раз белого цвета, изображенный более точными штрихами и с большим количеством характерных деталей. Хессу становится ясно, что мальчик рисовал конструктивистский дом на Седервэнгет, то есть тот, где он сейчас и обретается. Третий рисунок выполнен на тот же сюжет: белый дом, солнце, но еще и гараж. То же можно сказать и о четвертом, и о пятом вариантах. Причем явно видно, что каждая следующая картинка выполнена более умелой и уверенной рукой по сравнению с предыдущей. Хесс почему-то симпатизирует пацану и улыбается про себя. Но вот доходит очередь до последнего рисунка. Сюжет его прежний. Дом, солнце, гараж. Вот только с гаражом что-то не так. Неожиданно для Хесса он оказывается непропорционально большим, даже больше самого дома, возвышаясь над его крышей. А стены толстые, черные и асимметричные.

56

Хесс захлопывает за собой дверь террасы. На дворе холодно: в каплях дождя он различает легкий парок от собственного дыхания. Подсвечивая фонариком путь по садовым плитам, поворачивает за угол и оказывается перед входом в гараж. В воздухе все еще чувствуется запах жарящихся котлет, но он исчезает, как только Хесс переступает порог гаража. Он отмечает, что, открывая дверь, не услышал характерного треска лопнувшего тейпа, которым она опечатана. И все же решает не обращать на это внимания и закрывает ее.

Помещение просторное, наверное, метров шесть в длину и четыре в ширину, с высокими потолками. Выстроено с применением современных материалов, каркас стальной, стены жестяные. Хесс видел подобные в каталогах строительных ярмарок. В гараже может спокойно разместиться автомобиль, и еще останется достаточно места. Чуть ли не весь пол уставлен прозрачными пластиковыми емкостями. Некоторые из них на колесиках, другие сложены в высокие, точно башни, штабеля, и Хессу невольно вспоминаются его бренные пожитки, кое-как запиханные в картонные коробки и уже пятый год томящиеся на складе временного хранения личных вещей где-то на Амагере. Под стук барабанящего по крыше дождя Хесс протискивается среди пластиковых штабелей дальше, но, насколько ему позволяет видеть тусклый свет карманного фонарика, ничего необычного в емкостях не обнаруживает. Только одежда, ковры, старые игрушки, кухонные принадлежности, тарелки, вазы – все это аккуратно разложено по контейнерам. На одной из боковых стен Хесс видит красивую полочку с алюминиевыми крючками, на которых в таком же идеальном порядке развешаны разнообразные садовые инструменты. Ее сменяет металлический стеллаж с банками краски, ножницами и прочей мелочовкой для работы в саду. И больше ничего. Обычный гараж. Да, рисунки Магнуса привлекли его внимание, но теперь, находясь в самом помещении, Хесс склонен считать, что они лишь свидетельствуют о проблемах мальчика с душевным здоровьем, на чем настаивают медики.

Хесс раздраженно разворачивается на каблуках и начинает пробираться к выходу и вдруг чувствует, что наступил на какую-то шершавую подкладку, лежащую чуть выше уровня бетонного пола. Не намного, может быть, на два-три миллиметра. Хесс направляет луч фонарика вниз и обнаруживает, что стоит на черном прямоугольном резиновом коврике размером примерно полметра на метр. Коврик лежит на полу прямо перед металлическим стеллажом и ничего необычного вроде бы из себя не представляет. На такой и внимания-то не обратишь, если только не искать, как Хесс, иголку в стоге сена. Он делает шаг вперед, но, повинуясь безотчетному желанию, наклоняется и пробует отодвинуть коврик. Тот, однако, не поддается. Марку только удается просунуть под него палец на два-три сантиметра, и, проведя им вдоль края, он ощущает щелку в бетонном полу по всему периметру коврика. На металлическом стеллаже находит отвертку. Потом берет фонарик в рот, сжимает его зубами, подсовывает отвертку под коврик, стараясь попасть острием в щелку, и, орудуя ею, как рычагом, чуть-чуть приподнимает часть бетонного пола с приклеенным к ней ковриком. Просовывает пальцы в образовавшееся отверстие и открывает крышку люка.

Он с удивлением рассматривает черный квадрат на бетонном полу. С внутренней стороны к крышке люка приделана ручка, так что его можно открыть снизу. Хесс вынимает фонарик изо рта и направляет его луч в яму. Света хватает метра на два, и Марку видны только контуры половичка под основанием смонтированной на внутренней стенке ямы лестницы. Хесс садится на пол, снова берет фонарик в рот, ставит ногу на верхнюю ступеньку и начинает спуск. Он совершенно не представляет себе, что собирается искать, но с каждой новой ступенькой внутри у него нарастает тревога. Вдруг он чувствует в носу какой-то специфический запах, будто кто-то смешал техническую жидкость с одеколоном. Наконец Хесс ощущает под ногами твердую почву, отпускает поручень лестницы и осматривается.

Помещение невелико, но по размеру больше, чем он ожидал. Метра четыре на три, а что до высоты, то он может спокойно стоять во весь свой немалый рост, не нагибая головы. Повсюду на побеленных стенах торчат электрические розетки, на полу уложен ламинат в шахматных клетках. Чистота и порядок. На первый взгляд ничего такого ужасного в этом помещении нет, кроме, разумеется, самого факта его существования. Кто-то ведь спроектировал его, вывез грунт, закупил материалы, смонтировал оборудование и снабдил звуконепроницаемым люком… Да, хотя Хесс и оставил его открытым, шум дождя и прочие звуки доносятся до него как будто совсем издалека. Теперь он понимает, что больше всего опасался обнаружить здесь фрагменты тел Кристине Хартунг, однако, к его облегчению, в помещении почти совсем пусто. Посреди помещения стоит приятный на вид кофейный столик со странной лампой на треноге, возле одной из боковых стен размещается высокий платяной шкаф белого цвета с висящим на ручке дверцы полотенцем для рук. На торцевой стене над постелью с покрытым белой простыней матрацем висит красноватого колера ковер. Карманный фонарик начинает мигать, и чтобы он совсем не сдох, Хессу приходится его потрясти. Он подходит к постели и только теперь замечает ряд направленных на нее ламп. Однако внимание его привлекает картонная коробка. Интересно, с чего бы это ей торчать здесь, на полу? Хесс опускается на колени и направляет свет фонарика внутрь. В коробке в полнейшем беспорядке, точно их в дикой спешке просто побросали туда, свалены разные вещи. Увлажняющие кремы и ароматические свечи. Термос, невымытая чашка и висячий замок. Провода и оборудование для вай-фая. А еще ноутбук «МакБук Эйр», все еще подключенный к проводу, что тянется по покрытому ламинатом полу к лампе на кофейном столике. И только теперь до Хесса доходит, что это вовсе не лампа. Это камера на треноге, и объектив ее, как и многочисленные светильники, направлен на постель.

Хесс чувствует, как к горлу подкатывает тошнота, и собирается подняться и поскорее выбраться из этой пещеры в дождь. Но вдруг замечает мокрые следы по другую сторону кофейного столика. Может быть, это его следы? Нет, не похоже… Он не успевает додумать мысль до конца, потому что кто-то выскакивает из-за стоящего позади него шкафа и наносит ему удар по затылку, а потом еще и еще. Фонарик выпадает у него из руки, и на потолке появляются сменяющие друг друга с калейдоскопической быстротой светлые полосы. Кто-то продолжает дубасить его по голове, и он ощущает вкус крови во рту.

57

Полуобернувшись, Хесс падает на кофейный столик. Он все еще в состоянии грогги, но все-таки успевает лягнуть напавшего на него ногой, отчего сам валится на постель и ударяется лицом о ее изголовье. Скулу пронизывает боль, в одном ухе звенит. Марк переворачивается на постели, чтобы восстановить равновесие, слышит, как кто-то роется в коробке, а потом бежит к лесенке, и понимает, что ему необходимо подняться во что бы то ни стало. Он подымается, но ничего не видит вокруг. Пошатываясь на нетвердых ногах, бредет в темноте, выставив руки вперед и стараясь вспомнить, где находится лестница. Натыкается кулаком на шершавую бетонную стену и сдирает кожу с костяшек пальцев, но наконец нащупывает поручень. Чувствуя над собой быстрые движения соперника, он и сам ускоряет работу ног и рук, взбираясь вверх по лестнице на стене пещеры. Добравшись до предпоследней ступеньки, вытягивает руку вверх и хватает соперника за ногу. Тот валится на башню из пластиковых контейнеров и начинает отбрыкиваться. Но Хесс не выпускает его. Подтянувшись чуть выше, он вдруг замечает лежащий на бетонном полу гаража «МакБук». И тут получает два удара каблуком в лицо. Противник наседает на него всем своим весом, едва не размазывая его по бетонному полу. Хесс барахтается в его тисках, он только наполовину вылез наружу, и ноги его, точно у висельника, болтаются в воздухе. Он задыхается и замечает, что бандит тянется за отверткой, которую Хесс сам по глупости оставил на полу гаража. Марк чувствует, что вот-вот лишится сознания. В глазах у него темнеет, и тут он слышит голос. Это Тулин зовет его то ли с улицы, то ли из дома, но, несмотря на все попытки, ответить Хесс не в состоянии. Он валяется на холодном бетонном полу в этом треклятом Хусуме, ощущая сидящую у себя на шее стокилограммовую тушу. Лихорадочно всплескивает руками – и правой внезапно натыкается на что-то холодное, металлическое. Он не может использовать этот предмет как оружие, но изо всех оставшихся сил тянет его на себя. И тот поддается. Стеллаж с банками с краской кренится-кренится – и наконец с оглушительным грохотом падает на пол.

58

Найя стоит в дверях веранды и сквозь струи дождя всматривается в темноту безмолвного сада. Она уже несколько раз звала Хесса – сперва из дома, а теперь вот с террасы. Ответа не последовало, и Тулин чувствует себя полной дурой. Но не потому, что развернулась и помчалась обратно, когда до нее дошло, кому мог принадлежать черный пикап. Больше всего ее убивает, что Хесс не запер за собой входную дверь.

Найя уже собирается захлопнуть дверь террасы, но тут в гараже раздается жуткий грохот. Она снова выкрикивает имя Хесса. Сперва ей кажется, это он бродит бесцельно под дождем, но вдруг видит, как из дальнего выхода из гаража выбегает темная фигура и мчится в сторону задней части сада. Сделав три шага вперед, Тулин достает пистолет. Фигура продирается сквозь кустарник и проносится по детской площадке. Достигнув домика для игр, Найя понимает, что, хотя и бежала изо всех сил, фигуру все-таки из виду упустила. Вся промокшая и запыхавшаяся, она осматривается вокруг, однако звук приближающегося товарняка заставляет ее двинуть в сторону железнодорожного полотна. Фигура спрыгивает со склона и бежит вдоль рельсов. Тулин прыгает вслед за ней, но поезд уже настигает ее сзади.

Издав громкий протяжный гудок, товарняк на полном ходу несется мимо нее, и она падает на траву. Бегущая впереди фигура быстро оглядывается, резко берет влево и в последний момент пересекает пути прямо перед носом локомотива. Найя разворачивается и теперь бежит в противоположном направлении к концу поезда, чтобы как можно скорее пересечь рельсы и возобновить преследование. Но состав кажется бесконечным, и ей приходится остановиться. Однако в просвете между двумя вагонами она успевает увидеть искаженное дикой гримасой лицо обернувшегося назад Ханса Хенрика Хауге, который тут же исчезает среди деревьев.

59

Полицейские машины с мигалками на крыше перекрыли небольшой тупиковый участок дороги с обоих концов. И самые усердные репортеры криминальной хроники уже съезжаются к месту происшествия. Некоторые из них прибывают с операторами и ПТС[26], чтобы передавать репортаж для следующего выпуска новостей напрямую. Хотя, понятное дело, никакой информации от полиции они не получат и могут вещать только о том, что увидят из-за заграждения собственными глазами. Подтягиваются и соседи; они уже второй раз за неделю с недоумением разглядывают дом в конструктивистском стиле под номером семь. В таком квартале, как этот, всего и развлечений, что «день улицы» да сортировка мусора, и Тулин полагает, что события этой недели не забудутся местными жителями еще многие-многие годы.

Она выходит на улицу перед домом, чтобы позвонить Ле и пожелать ей спокойной ночи, и дочка с радостью соглашается снова переночевать у деда. Найе, однако, трудно сконцентрироваться на разговоре, и пока Ле рассказывает о новом приложении для смартфона и договоренности поиграть с Рамазаном, она прокручивает в голове события вечера. Тулин уже ехала по второму кольцу, как вдруг поняла, что шестая «Мазда» принадлежит Хансу Хенрику Хауге, и потому сразу же повернула назад. Но Хауге скрылся, и, прекратив преследование, Найя возвратилась в гараж, где и нашла Хесса лежащим на бетонном полу. Впрочем, тот, невзирая на полученные тумаки и туман в голове, сразу же занялся «МакБуком», за которым, видимо, и охотился Хауге. Тулин вызвала криминалистов, проинформировала о случившемся Нюландера и объявила Ханса Хенрика Хауге в розыск, который, правда, пока не принес результатов.

И снова на участке мельтешат одетые в белое эксперты, на сей раз в гараже и перед ним. У них с собой собственные источники электропитания, и повсюду расставлены прожекторы, излучающие резкий белый свет. У въезда на участок разбита белая палатка. Большая часть пластиковых контейнеров вынесена наружу, чтобы облегчить проход в нижнее помещение. Тулин закругляет разговор с дочерью и направляется к гаражу, где Генц с камерой в руках как раз выбирается наверх из подземелья. Когда он снимает маску, Найя отмечает, какой у него усталый вид. Эксперт докладывает:

– Судя по материалам, использованным для обустройства пещеры, на была построена одновременно с новым гаражом. Грунта вынуто не так уж много, и Хауге вполне мог вывезти его на мини-погрузчике, если он, конечно, брал технику напрокат, чтобы забить подпорки для стен. Если у него была возможность работать, не отвлекаясь ни на что иное, ему хватило бы не более двух-трех дней. Когда люк закрыт, звуки извне в подвальное помещение не проникают, а Хауге, предположительно, всегда его закрывал.

Тулин молча слушает рассказ Генца. Наряду с кремами, бутылками из-под газировки, ароматическими свечками и прочими атрибутами в подвале найдены некоторые игрушки Магнуса Кьера. В помещении проведено электричество, а также установлено оборудование для вай-фая. Пока что других отпечатков, кроме принадлежащих мальчику и Хансу Хенрику Хауге, не обнаружено. У Тулин все это не укладывается в голове. До сих пор она только читала о подобных делах или видела соответствующие репортажи в новостях. Йозеф Фритцль, Марк Дютро или как там еще зовут этих психопатов… Впрочем, Найя вынуждена признать, что такие вещи до сего дня как бы проходили мимо нее, существовали в параллельной реальности.

– А зачем ему там нужен был вай-фай?

– Точно пока не скажу. Судя по всему, Хауге собирался что-то удалить, но, по понятным причинам, мы пока не знаем, что именно. Зато в картонной коробке мы обнаружили записную книжку с некоторыми кодами. То есть он, по-видимому, анонимно пользовался одноранговой оверлейной сетью. Возможно, для стриминга.

– Стриминга чего?

– Хесс с экспертами сейчас пытаются открыть «Мак», который Хауге и собирался забрать с собой; правда, пароль шалит, так что нам, наверное, придется доставить ноутбук в отдел и уже там попробовать взломать его.

Тулин стаскивает с рук Генца одноразовые перчатки и собирается пройти мимо него в гараж, но он кладет ей руку на плечо:

– Слушай, пусть лучше айтишники с ним разберутся. Они постараются закончить как можно быстрее и сразу же позвонят.

Взгляд его темных глаз говорит Тулин, что сказал он это из добрых побуждений, просто хотел пощадить ее нервы. Но все-таки она проходит к люку.

60

Тулин отпускает ступеньку над собой, за которую придерживалась, сохраняя равновесие при спуске. Она ставит ноги на выложенный ламинатом пол и осматривается в помещении, освещенном теперь двумя мощными лампами в обоих его концах. Двое экспертов в белых одеждах стоят возле кофейного столика с установленным на нем «МакБуком» и оборудованием для вай-фая и негромко переговариваются.

– Вы пробовали запустить его в режиме восстановления Recovery Mode?

Хесс на миг поворачивается к ней. Один глаз у него распух, пальцы перевязаны марлевым бинтом, одной рукой он прижимает к затылку скомканное бумажное полотенце.

– Да, но ребята говорят, что он подключен к системе шифрования диска FileVault, и вскрыть ее здесь невозможно.

– Отойдите. Я сама сделаю.

– Они говорят, что им лучше…

– Если вы ошибетесь, можете ненароком стереть часть данных, заложенных в программе.

Бросив на нее взгляд, Хесс отходит от «МакБука» и кивает айтишникам, чтобы те сделали то же самое.

Найя быстро натягивает одноразовые перчатки. Ей знакомы все операционные системы, и за две минуты работы с клавиатурой Тулин удается обнулить входной код Хауге. Компьютер открывается, и на мониторе появляется большое изображение героев различных диснеевских мультфильмов – Гуффи, Дональда Дака и Микки-Мауса. В левой стороне располагаются двенадцать-тринадцать папок, каждое под названием того или иного месяца.

– Открой последнюю.

Тулин, однако, и так уже дважды кликнула последнюю папку «Сентябрь». На экране появляется новый флажок, и теперь она может выбрать из пяти иконок, каждая из которых обозначает игровой символ. Найя дважды кликает наугад и смотрит на появляющуюся на мониторе картинку. Через полминуты она понимает, что ей следовало бы послушаться Генца: к горлу подступает тошнота.

61

В новостях по автомобильному радио пока что выдавали разного рода предположения и догадки, пересказывали уже знакомые сюжеты, ну и, естественно, упоминали, что Хауге объявлен в розыск. В последовавшей затем песенке воспевался анальный секс, и Тулин выключила радио. Разговаривать ей не хотелось, и она была довольна, что Хесс занят беседой по мобильному.

По дороге из Хусума они заехали в глострупскую больницу, где по-прежнему проходил курс лечения Магнус Кьер. В комнате отдыха персонала побеседовали с врачом, и Тулин утешило, как близко к сердцу и с искренней озабоченностью судьбой мальчика она выслушала их рассказ о произошедшем. Найя проинструктировала ее, что Ханса Хенрика Хауге ни при каких обстоятельствах нельзя допускать к Магнусу Кьеру, если он вдруг объявится в больнице. Что, вообще-то, было в высшей степени маловероятно, учитывая, что он находится в бегах и разыскивается полицией. Врач сообщила, что мальчик – с учетом, разумеется, всех привходящих обстоятельств – чувствует себя, к счастью, хорошо, и все же они с Хессом по пути к выходу заглянули к нему в палату. Магнус спал, и они просто поглядели на него через квадратное окошечко в двери.

В течение четырнадцати-пятнадцати месяцев парнишка регулярно подвергался издевательствам и истязаниям, а разные врачи-специалисты истолковывали его проблемы в общении с другими людьми как проявление аутизма.

И насколько могла судить Тулин, до смерти отца и встречи матери с Хауге он был ровно таким же живым и общительным, как и все его сверстники. Хауге, наверное, и выбрал Лауру на сайте знакомств именно потому, что в своем профиле она указала наличие у нее маленького сынишки. Этот факт, который в глазах других мужчин отодвигал ее на задний план, для Хауге стал определяющим. Просмотрев историю его заходов на сайт, Тулин узнала, что в первую очередь он рассылал свои запросы одиноким женщинам с детьми. Но до сих пор она не придавала этому особого значения, так как считала, что Хауге просто хотел найти себе партнершу примерно одного с ним возраста.

Из клипа, который Найя видела на ноутбуке Хауге, ясно следовало, как он принуждал мальчика к молчанию. Сидя на постели в подземелье с каким-то сюрреалистическим красным настенным ковром на заднем плане, он строгим учительским голосом напоминал Магнусу, что ему следует только радовать маму, чтобы она не горевала, как тогда, когда умер отец. И так же непринужденно, словно говорил о само собой разумеющемся, добавлял, что вряд ли Магнус хочет, чтобы он, Хауге, доставлял маме неприятности.

Магнус не противился следующим затем действиям насильственного характера, которых Тулин видеть не пожелала. Тем не менее насилие имело место быть, а по странице Хауге в анонимной оверлейновой сети I2P-log она знала, что он осуществлял потоковую передачу сеанса. Разумеется, опуская вводную часть и кадры, на которых можно было увидеть его собственную физиономию. И так происходило не один раз. Далеко не один. Лаура Кьер об этом не догадывалась, но анонимное заявление, о котором ее поставили в известность муниципальные служащие, по-видимому, явилось для нее тревожным звоночком. Она отвергла обвинения в том, что уделяла мало внимания воспитанию сына, но вся эта история не могла не обеспокоить ее. И, может быть, сомнения ее лишь возрастали – ведь в последнее время она все чаще и чаще выходила из дома только вместе с сыном или когда тот был в школе. Не исключено, что, ко всему прочему, Хауге стал внушать ей страх. Во всяком случае, она сменила замок, когда Хауге отправился на ярмарку, что, впрочем, ей не помогло. Ее убили – и самым издевательским образом, точно в насмешку, оставили на ее теле каштанового человечка. Тулин с горечью была вынуждена констатировать, что за последние несколько часов они с Хессом ни на йоту не приблизились к преступнику.

– Спасибо! До свидания! – Хесс закончил разговор по мобильнику. – Похоже, мы ни того типа, с которым я общался, ни кого другого в ратуше не сможем допросить раньше завтрашнего утра.

– Допросить насчет анонима, которого мы разыскиваем?

– Возможно. Не худо бы все проверить.

– Но разве Хауге не мог совершить оба пеступления? – Тулин прекрасно знает ответ, но все-таки не может удержаться от вопроса.

Хесс отвечает, сперва чуть-чуть подумав:

– Кое-что говорит за то, что оба преступления совершены одним и тем же лицом. Хауге, можно сказать, имел мотив в случае с Лаурой Кьер, но не в отношении Анне Сайер-Лассен. К тому же у него алиби по тому делу. А то, что мы видели на компе в подвале гаража, ясно говорит, что он – педофил. Ему доставляет наслаждение насиловать детей. А насиловать женщин, лишать их конечностей и убивать – не его тема.

Тулин не отвечает. Она с гневом думает о Хауге, и больше всего ей сейчас хочется поймать именно его.

– С тобой всё в порядке?

Найя замечает, что Хесс испытующе глядит на нее, но говорить о Хауге у нее нет никакого желания.

– Вообще-то этот вопрос мне следовало бы задать тебе.

Хесс растерянно смотрит на нее, и хотя взгляд Тулин сконцентрирован на дороге, она пальцем показывает на струйку крови, вытекающую у него из уха. Хесс утирает ее скомканным бумажным полотенцем, а Найя поворачивает к торцу своего дома. И тут ее осеняет мысль:

– Но как заявителю стало известно, что над Магнусом насильничали? Ведь никто об этом не знал.

– Не могу сказать.

– Но раз заявителю это было известно, он наверняка знал, что Лаура Кьер об этом ни сном ни духом не ведала. Тогда зачем было убивать мать, а не Хауге?

– Опять же не могу ответить. Но раз уж ты так ставишь вопрос, то, может быть, потому, что заявитель считал, будто она обязана была знать это. И еще потому, быть может, что она не отреагировала на заяву. Во всяком случае, не сразу отреагировала.

– Что-то у тебя многовато «может быть»…

– Да, верно подмечено. А если вспомнить, что, по словам этого типа из муниципалитета, подобного заявления на Анне Сайер-Лассен не поступало, то все концы и вправду прекрасно сходятся.

В завершение своего иронического монолога Хесс, поглядев на дисплей своего мобильника, сбрасывает поступивший на телефон вызов. Тулин останавливает машину и выключает двигатель.

– С другой стороны, Анне Сайер-Лассен собиралась уехать с детьми и вещами. И теперь, когда мы знаем, что на самом деле случилось с Магнусом Кьером, не худо было бы проверить, случайно ли получила травму старшая дочка Анне или же тому была какая-то определенная причина.

По глазам Хесса она замечает, что он понял ее. Марк отвечает не сразу, и Найя догадывается, что ее слова заставили его мысль работать в ином направлении.

– По-моему, ты говорила, что у меня слишком много «может быть».

– Ну, может быть, и не так уж много…

Находки в гараже Лауры Кьер не располагают к веселью, однако Тулин не в силах удержаться от улыбки. Ну что ж, юмор как раз и позволяет дистанцироваться от непостижимого. И в то же время у Найи внезапно появляется ощущение, что какую-то, пусть и тончайшую ниточку они все-таки нащупали.

Кто-то сильно стучит костяшками пальцев в окошко. Тулин поворачивается на звук и обнаруживает, что возле дверцы стоит Себастьян. В одной руке у него упакованный в целлофан с ленточкой букет цветов, а в другой – бутылка вина.

62

Не зажигая света, Тулин открывает лежащий на столе ноутбук и начинает знакомиться с материалами, подготовленными другими сотрудниками их группы в течение дня. В первую очередь касающимися Эрика Сайер-Лассена. Себастьян ушел, но хотя это, собственно говоря, соответствовало ее желаниям, встреча их могла бы пройти и по более приятному сценарию.

– Если ты не перезваниваешь мне, то рискуешь, что я появлюсь внезапно, – сказал он, когда они уже поднялись в ее квартиру.

Тулин зажгла свет на кухне, и у нее возникло ощущение, что в последний раз она была здесь давным-давно. Мокрая одежда, в которой Найя ночью преследовала подозреваемого в лесу в Клампенборге, как была брошена в угол, так там и валяется, а на кухонном столе с утра стоит чашка с подсохшим уже йогуртом.

– Откуда ты узнал, что я еду домой?

– Да просто рискнул – и мне повезло.

Ситуация на улице сложилась неловкая, и Тулин все еще сердится на себя за то, что не разглядела темно-серый «Мерседес» Себастьяна среди других припаркованных у ее подъезда автомобилей, прежде чем его хозяин постучал в окошко. Она вышла из машины, как и Хесс, который собирался пересесть на место водителя, – ведь они заранее договорились, что он воспользуется служебным автомобилем, чтобы доехать до дому. На мгновение он оказался рядом с Себастьяном, и они кивнули друг другу: Себастьян – благожелательно, Хесс – более сдержанно. Найя же сразу направилась к двери. Ничего особенного, конечно, не произошло, и тем не менее ей было неприятно, что Хесс встретил Себастьяна и хоть чуть-чуть, но все-таки оказался посвящен в ее личную жизнь. А может, это Себастьян раздражал ее? Она словно встретила существо с другой планеты, но раньше-то именно это и привлекало ее в нем.

– Мне надо поработать. Прямо сейчас.

– Это твой новый напарник? Которого из Европола поганой метлой погнали?

– Откуда ты знаешь, что он из Европола?

– Я сегодня завтракал с одним прокурором, и он поведал, что одного перца, который напортачил в Гааге, сослали домой, в убойный отдел. Так что я просто сложил два и два. Ты же сама рассказывала мне о придурке, который палец о палец ударить на работе не желает… Как, кстати, дела с расследованием?

Тулин пожалела, что вообще упомянула Хесса, когда Себастьян звонил ей на прошлой неделе и в последний уик-энд. Времени встретиться с ним у нее не было из-за жуткой занятости на работе, вот она и брякнула, что пахать ей приходится больше обычного, потому что от нового напарника помощи как от козла молока. Тем более что теперь уже не считала такую оценку вклада Хесса справедливой.

– Я вчера вечером видел в новостях, будто что-то там случилось на месте первого преступления. Так у него поэтому такой видок, точно он в аварию угодил?

Да, вот так, Себастьян пришел к ней, но она от него отвернулась.

– Тебе придется уйти. Мне надо кучу бумаг просмотреть.

Себастьян попытался приласкать ее, но Найя отвергла его притязания. Он совершил еще одну попытку, сказал, что тосковал без нее, что хочет ее, и даже напомнил об отсутствии дочери, мол, они могут заняться этим где угодно, да вот хоть на кухонном столе:

– А почему бы и нет? А что с Ле? У нее как дела?

Однако Тулин и о Ле говорить не пожелала и повторно попросила его уйти.

– Так вон оно как?! Ты решаешь, когда и где, а мне что, в тряпочку молчать, что ли?

– У нас всегда так и было. А если тебе это не нравится, давай на этом наши игры и закончим.

– Потому что ты нашла другого? С кем поинтересней?

– Нет, я бы тогда сама сказала. Спасибо за цветы!

Себастьян разразился смехом, но выставить его за дверь оказалось не так уж легко, и Тулин подумала, что ему, видно, редко давали от ворот поворот, когда он внезапно заявлялся с вином и прочими причиндалами. А может, это она сама начудила, поступив таким образом? В общем, чтобы сейчас этим не заморачиваться, Найя дала себе обещание позвонить ему завтра.

Сидя за ноутбуком, она съела половину яблока, когда прозвучал рингтон ее телефона. Звонил Хесс. В машине они договорились, что он выяснит все связанное с несчастным случаем с дочерью Сайер-Лассена у них дома. Поэтому не было ничего странного, что Хесс позвонил. Странно было, что первым делом он вежливо поинтересовался, не помешал ли, а потом продолжил:

– Ты права. Я поговорил с доктором травматологического отделения Центральной больницы. Кроме эпизода с переломом носа и ключицы, когда была госпитализирована старшая сестра, обе девочки Сайер-Лассенов залечивали полученные дома травмы. И когда жили на Исландс Брюгге, и когда уже переехали в Клампенборг. Подозрений насчет сексуального насилия над детьми нет, но не исключено, что над девочками издевались… только, конечно, не так, как в случае с Магнусом Кьером.

– И сколько раз такое бывало?

– Точно пока сказать не могу. Но немало.

Тулин внимательно выслушала его отчет. Когда Хесс пересказывал историю болезни, ее, казалось,охватило то же тошнотворное состояние, что и тогда, в гаражном подземелье. И она едва поняла его, когда он предложил начать завтрашний день с посещения горсовета Гентофте.

– Дом Сайер-Лассенов в Клампенборге находится в ведении муниципалитета Гентофте, и если в их адрес поступило анонимное заявление на Анне Сайер-Лассен, значит, мы на правильном пути. Да, кстати, спасибо, что ты оказалась там, в доме… если я раньше тебя не поблагодарил.

– Все нормально, – ответила Тулин. – До встречи.

Потом она все никак не могла успокоиться. И решила подкрепиться, на сей раз бутылкой «Ред Булла» из холодильника, чтобы совсем не отрубиться. Затем поднялась с места и подошла к окну.

С ее пятого этажа обычно видны городские здания и башни вплоть до Озер. Однако установленные за последние месяцы у дома напротив строительные леса закрывают большую часть обзора. И когда, как сегодня, дует штормовой ветер, огромные куски фасадной пленки, скрывающие сами леса, развеваются как безумные, а металлические конструкции скрипят каким-то ржавым звуком, словно грозят вот-вот развалиться. Однако Тулин всматривается не в сами леса, а в показавшуюся на них фигуру. Хотя, может быть, это вовсе и не человек. За пластиковой пленкой на мостках лесов прямо напротив окон ее квартиры ей чудится некий силуэт. Но если это человек, то смотрит он точно на нее.

Внезапно Найя вспоминает фигуру, внимательно наблюдавшую за ней с другой стороны улицы, когда она неделю назад подвозила дочку в школу. И мгновенно возникшее у нее ощущение опасности подсказывает ей, будто это один и тот же человек. Но когда от нового порыва ветра пластиковые полосы снова вздуваются, точно гигантские паруса, контуры фигуры исчезают. Когда же полоса вновь сворачивается, никакого силуэта на мостках уже не видно. Тулин выключает свет и захлопывает ноутбук. И потом еще несколько минут стоит в темной комнате, затаив дыхание, и все разглядывает леса.

63

Пятница, 16 октября, наше время

На дворе раннее утро, но Эрик Сайер-Лассен не знает, который сейчас час, ибо его швейцарские часы «Таг Хойер» стоимостью сорок пять тысяч евро вчера поздно вечером были заперты в сейф на третьем этаже управления полиции вместе с ремнем и шнурками. Сам же он находится в камере в подвальном этаже здания, тяжелая металлическая дверь которой открывается и полицейский сообщает, что его ждет еще один допрос. По скрипучей лестнице его выводят из подвала на белый свет и возвращают в цивилизацию, на пути к которой он старается умерить свой гневный пыл.

Полицейские без всякого предупреждения явились к нему домой вчера вечером. Эрик пытался успокоить плачущих детишек, уже лежавших в своих кроватках, когда няня позвала его в прихожую, где уже ожидали два сотрудника. Они предложили ему проехать с ними на допрос. Он возразил, сказав, что не может сейчас оставить дом, но, оказалось, полицейские застали его врасплох и не оставили выбора, так как привезли с собой его тещу, чтобы было кому присмотреть за детьми. После смерти Анне Эрик с ее матерью не общался. Он знал, что она станет расспрашивать о внучках, огорченно вздыхать и предлагать свою помощь, чего ему хотелось бы избежать. И вот она стоит у нижней ступеньки каменной лестницы, за спинами полицейских, чуть ли не с заговорщицкой миной на лице и смотрит на него с ужасом, точно это он убил ее дочь. Когда Эрика выводили к ожидавшему их полицейскому автомобилю, она переступила порог его дома, и девочки выбежали ей навстречу и прижались к ее коленям.

В управлении Эрика без всяких объяснений допросили на предмет травм, полученных девочками за все это время. Он вообще ничего не понял. И уж тем более не понял, какое отношение все это имело к убийству жены, и только кричал, что будет говорить лишь с вышестоящим начальником, а в противном случае требовал немедленно отвезти его домой. Вместо этого, однако, его задержали за «сокрытие сведений, важных в отношении расследования убийства Анне Сайер-Лассен» и отправили в камеру временного содержания в подвальном этаже, словно какого-нибудь рецидивиста.

В первый раз Эрик Сайер-Лассен избил свою жену в брачную ночь. Они только вошли в апартаменты отеля «Англетер», как он схватил ее за руку и протащил по всем комнатам, цедя сквозь зубы, до чего ее ненавидит. Свадьбу устроили шикарную. Всемирно известный шведский повар приготовил двенадцать экзотических блюд, сервированных в одном из залов замка Хаурехольм, со всякими прочими прибамбасами. Об этом позаботилась семья Эрика, ибо родственники Анне бедны, точно церковные крысы. И вот в благодарность за все это Анне завела долгую и, как показалось Эрику, интимную беседу с одним из его старых приятелей по элитной школе-интернату Херлуфсхольм, из-за чего все оставшееся время до окончания церемонии и приезда в «Англетер» Эрик просто кипел от едва сдерживаемого негодования. Рыдая, Анне объяснила, что поступила так из вежливости, ведь это его друг. Эрик в приступе ярости разодрал на ней платье, нанес ей бесчисленное множество ударов и надавал пощечин и в конце концов просто-напросто изнасиловал ее. Наутро он просил прощения и признавался в безмерной любви к ней. Она спустилась на завтрак с пунцовыми щеками, что гости сочли вполне нормальным для невесты, проведшей бурную брачную ночь. Тогда-то, наверное, и зародилась в нем ненависть к ней, именно потому, что она смирилась с побоями и все так же не сводила с него влюбленных глаз и моргала веками с длиннющими ресницами.

Самыми счастливыми выдались для них годы, проведенные в Сингапуре. Эрик сделал молниеносную карьеру, умело вложившись в биотехнологические предприятия, и вскоре их с Анне приняли в узкий круг VIP-путешественников, состоящий из английских и американских богатеньких экспатов. Иногда он все же срывался на ней – как правило, когда считал, что она не выполняет его требования быть лояльной к нему, то есть посвящать его во все свои дела. Взамен же скрашивал их сосуществование то поездками на Мальдивы, то восхождениями в горах Непала. Однако с появлением детей жизнь их изменилась. Поначалу Эрик противился осуществлению самой главной мечты Анне, но со временем патриархальная идея о воспроизводстве населения стала казаться ему привлекательной, тем более что ее весьма часто обсуждали на советах директоров различных биотехнологических фирм. Его, правда, немало огорчало, что сперма у него оказалась невысокого качества, и им пришлось проконсультироваться в одной из клиник по лечению бесплодия по выбору Анне, которую он для начала прилично поистязал в их пентхаусе за то, что она вообще затронула эту тему. Впрочем, никаких радостных чувств Эрик не испытал, когда девять месяцев спустя в клинике «Раффл» появилась на свет их малышка, но решил, что это дело наживное. Однако надежды его не оправдались. В том числе и тогда, когда у них народился второй ребенок. И – вернее, тем более – не появились они в момент рождения второй дочери, Лины. Врачам пришлось сделать Анне кесарево сечение, и они так исполосовали ей брюшную полость, что, с одной стороны, не оставили Эрику никакой возможности стать отцом мальчика, а с другой – поставили крест на их сексуальных отношениях.

В оставшиеся годы в Сингапуре он находил утешение в мелких любовных романчиках и в том, что деловая хватка у него никуда не делась. Однако Анне пожелала, чтобы девочки учились в датской школе, и они вернулись из Азии в Данию и поселились в огромной шикарной квартире на Исландс Брюгге, где и жили, пока не был готов их новый дом в Клампенборге. Общество хоббитов в Копенгагене состояло не то что бы из низкоросликов, а скорее из низколобиков, к тому же страдающих клаустрофобией, и, само собой разумеется, не выдерживало никакого сравнения с той атмосферой взаимопонимания между людьми разных наций и свободы, к которой Эрик привык в Сингапуре. Он быстро восстановил знакомство со старыми друзьями на Бредгаде, которых вообще-то ненавидел за их старобытность, снобизм и мещанские манеры со всеми их символами принадлежности к элите и дурами-женами, кудахтавшими только что о детях да о доме. Разочаровывали его и дочери, все более и более становившиеся похожими на Анне. Яблочки от блоньки недалеко падают, и эти мамочкины клоны несли по ее примеру слащаво-романтический вздор. Но что хуже всего, демонстрировали такую же бесхребетность, как и та женщина, на которой он когда-то женился.

Как-то вечером на Исландс Брюге в отсутствие Анне и няни ему выпало на долю уложить их спать, и они устроили истерику из-за какой-то ерунды. В конце концов ему пришлось поднять на девочек руку, и плач затих. А через несколько дней старшая дочка была так неловка, что вывалила еду из тарелки на стол, и это несмотря на все устные предупреждения и воспитательные беседы. И тогда он ударил ее, да так, что она упала со стула. В травмоцентре, где у девочки диагностировали сотрясение мозга, Эрик объяснил Юдит, что ей следует держать язык за зубами, если, конечно, она не хочет, чтобы ее выслали обратно к родимым рисовым полям ближайшим же рейсом. Анне, гостившая у матери, примчалась в центр, и его вообще-то немало удивило, как легко ему удалось сварганить некую историю о неуклюжей девочке, которая, несмотря на свои весьма ограниченные способности, уразумела, что ей не следует выдавать матери правду.

Таких вот несчастных случаев в Исландс Брюгге набралось немало, может быть, даже слишком много, но они помогли. Временами Анне смотрела на него с подозрением, но никогда вопросов на эту тему не задавала – во всяком случае, до визита сотрудника копенгагенского муниципалитета, который внезапно появился у них в доме незадолго до их переезда в новое жилище. В горсовет поступила анонимка насчет якобы неблагополучного положения девочек в семье, и какое-то время Эрику пришлось заниматься бюрократическими разборками. Однако затем адвокаты дали незваному гостю от ворот поворот, присовокупив, что тому не следует более появляться по данному адресу. И тогда Эрик пообещал сам себе в дальнейшем вести себя с дочерьми более сдержанно – во всяком случае, до тех пор, пока не выяснится, кто осмелился прислать анонимку.

После этого Анне впервые спросила его, не он ли виноват в постоянных травмах дочерей. Эрик, разумеется, вину свою отрицал, но когда они переехали в Клампенборг, где случился эпизод у лестницы, ведущей из холла на второй этаж, она перестала ему верить. Анне упрекала себя и сквозь слезы сказала, что хочет развестись. К чему он, разумеется, был подготовлен. Ежели она возьмет инициативу на себя, он науськает на нее своих адвокатов, а уж те позаботятся, чтобы Анне никогда более не увидела своих дочурок. Ведь она давным-давно подписала брачный договор, согласно которому он сохранял за собой все им заработанное, а ей, в случае если она не удовольствуется жизнью в золотой клетке в Клампенборге, придется влачить существование на социальное пособие, лежа на диване у своей мамаши.

Атмосфера в семье оказалась испорченной навсегда, хотя Эрик, грешным делом, полагал, что Анне подняла лапки кверху, и думал так вплоть до вчерашнего вечера, когда полицейские сообщили, что в день убийства она была не на пути к матери, а на самом деле собиралась бежать. То есть намеревалась оставить его, точно оскандалившегося козла отпущения в элитной резервации. Но вдруг, словно по мановению волшебной палочки, сама исчезла из его жизни. Последнее по-прежнему представлялось Эрику непостижимым, но хотя бы давало ему ощущение свершившейся справедливости. Отношения с детьми – а они теперь целиком и полностью оказались на его совести, – по-видимому, тоже теперь легче наладить, потому как ему больше незачем прислушиваться к чужим мнениям.

Вот так, сохраняя полную уверенность в себе, Эрик Сайер-Лассен входит в допросную отдела по расследованию преступлений против личности. Там он видит двух уже знакомых ему сыщиков. Мужика с багровыми синяками на лице и очень ничего себе деваху с глазами лани, с которой он при других обстоятельствах гульнул бы так, что воспоминания об этом приключении остались бы при ней до конца жизни. Они напоминают две кучи дерьма – оба усталые, измотанные, в особенности мужик со свежеполученными в недавней драке синяками. Эрику становится ясно, что ему ничего не стоит объехать их на кривой кобыле. И его немедленно освободят. Ни хрена у них на него нет.

– Эрик Сайер-Лассен, мы снова переговорили с вашей няней, и на сей раз она подробно рассказала нам, как вы по меньшей мере четырежды избили своих детей.

– Понятия не имею, о чем вы говорите. Если Юдит сказала, что я поднимал руку на детей, то она просто-напросто лжет.

Выдвигая этот аргумент, Эрик Сайер-Лассен полагал, что его визави станут обсуждать его слова, но эти два придурка вообще не обратили на них внимания.

– Мы знаем, что она говорит правду. Тем более что мы контактировали по телефону с двумя филиппинскими девушками, которые попеременно работали у вас нянями, когда вы жили в Сингапуре. И все три девушки независимо друг от друга рассказывают одну и ту же историю, поэтому прокурор только что постановил возбудить в отношении вас дело о совершении насильственных действий над собственными детьми на основании выписок из семи историй болезни, заведенных за время вашего пребывания в Дании.

Сайер-Лассен чувствует на себе пристальный взгляд «лани», а мужик продолжает:

– Он также требует продлить срок вашего предварительного заключения пока что на сорок восемь часов. Вы имеете право на помощь адвоката; в случае отсутствия у вас средств на такового он будет назначен по решению суда. До решения последнего органы соцзащиты и опеки будут отстаивать интересы ваших детей в тесном контакте с их бабушкой, каковая уже предложила стать их опекуном. В случае если вас признают виновным и назначат наказание, будет рассмотрен вопрос о возможности сохранить за вами родительские права и встречаться с детьми в присутствии представителей контролирующих организаций.

Наступает тишина. Эрик Сайер-Лассен какое-то мгновение смотрит в пустоту. Потом переводит взгляд вниз. На столе перед ним разложены выписки из историй болезни, фотографии и рентгеновские снимки полученных девочками травм, и внезапно он понимает, какую жесть сотворил. Как будто из далекого далека он слышит голос девахи с глазами лани; она передает рассказ Юдит, которая, помимо всего прочего, поведала, что незадолго до их переезда у них в квартире на Исландс Брюгге побывал сотрудник копенгагенского муниципалитета по поводу поступившего в их адрес анонимного заявления. И этот визит – единственное, о чем они хотели побеседовать с Сайер-Лассеном в этот раз, прежде чем в самом скором времени его дело будет передано другим следователям.

– Вам известно, кто автор этого заявления?

– Вы можете предположить, кто бы это мог быть?

– Кто, помимо няни, знал, что вы избивали собственных детей?

Следователь с синяками на лице подчеркивает, как важно им услышать ответ, но Эрик Сайер-Лассен не в силах выдавить из себя ни слова. Он просто не может отвести взгляд от фотографий. Мгновение спустя его выводят из допросной, и когда дверь в камеру снова захлопывается за ним, он теряет самообладание и впервые в жизни чувствует тоску по своим дочкам.

64

У Хесса такое ощущение, будто мозг его того и гляди взорвется, и он уже жалеет, что не остался на холодном ветру перед зданием ратуши. После схватки с Хансом Хенриком Хауге в хусумском гараже первое время Марк не чувствовал никаких неприятных ощущений в черепной коробке, но в течение недели на смену этому благостному состоянию пришла непрекращающаяся головная боль. Мысль о том, что Хауге до сих пор не задержан, только усиливала ее, как, впрочем, и воспоминание об утреннем допросе Эрика Сайер-Лассена в управлении. Затем ему пришлось срочно наведаться в копенгагенскую ратушу, чтобы допросить Хеннинга Лёба и его шефа, вместе с которыми он теперь и располагается в душном кабинете управления по делам детей и юношества. Само собой разумеется, ничего в офисе ни о детях, ни о молодежи не напоминало: ни казенные конторские интерьеры, ни характерные для ратуши высокие панели красного дерева на стенах.

Хеннинг Лёб, понятное дело, храбро защищается, в первую очередь стараясь обелить честь своего начальника, ерзающего на стуле рядом с ним.

– Как я уже говорил, система зависла, и именно поэтому у меня не было возможности помочь вам с информацией.

– Однако вы не так сказали в прошлый вторник, когда мы говорили по телефону. Вы сообщили, что никаких заявлений по поводу детей Анне Сайер-Лассен не поступало, однако вот оно – здесь.

– Ну, может, я в самом деле сказал, что система не показала мне этого в тот момент.

– Нет, вы не так сказали. Я назвал вам регистрационные номера девочек, и вы заявили…

– Ладно, о’кей. Я уже не помню дословно…

– Какого черта вы не сказали правду?

– Да я вовсе не собирался ничего скрывать.

Хеннинг Лёб продолжает изворачиваться, нервно косясь на шефа, и Хесс упрекает себя за то, что не нагрянул к этому деятелю с визитом несколько дней назад, как, собственно, поначалу и намеревался.

Подозрение в отношении анонимного заявителя на Лауру Кьер было, коротко говоря, отметено на следующий день после обнаружения потайного помещения под полом гаража именно потому, что соответствующего заявления в адрес Анне Сайер-Лассен, судя по словам Лёба, не поступало. Хесс ведь уже получил разъяснения, и поэтому они с Тулин направили запрос в местный совет Гентофте, в ведении которого находится резиденция в Клампенборге. Однако в тамошний муниципалитет никаких заявлений в адрес Анне Сайер-Лассен не подавалось, и таким образом, версия о том, что два преступления связывало жестокое обращение с детьми в обоих семействах, стала рассыпаться. Свидетели ближайшего окружения Сайер-Лассенов в один голос утверждали, что девочки получили травмы в результате случайных падений. Самыми неопределенными были показания няни, и только вчера ближе к концу рабочего дня, когда Хесс и Тулин сумели убедить девушку, что они в силах оградить ее от возможной мести, та наконец сдалась и, заплакав, рассказала правду. И еще – что некоторое время назад в их прежней квартире на Исландс Брюгге появился сотрудник копенгагенского муниципалитета и задал вопрос, действительно ли у анонимного заявителя есть основания обвинить Анне в ненадлежащем уходе за детьми. Хесс слушал, понося про себя самым грязными словами все на свете, понимая, сколько драгоценного времени они упустили.

После вторничного телефонного разговора с Лёбом у Хесса сложилось о последнем не самое благоприятное впечатление, и оно нисколько не улучшилось во время допроса, который он проводил в одиночку, так как Тулин вместе со своими айтишниками из отдела занялась поисками электронных следов заявителя в компьютерах горсовета. Лёб ввел его в заблуждение и оправдывался, объясняя все «техническим сбоем». Однако, сравнив оба анонимных заявления, направленных соответственно в отношении Лауры Кьер и Анне Сайер-Лассен, Хесс выдвинул иную версию, объясняющую, почему клерк, по сути дела, послал его куда подальше.

Заявление на Анне Сайер-Лассен поступило в систему примерно через две недели после подобного же письма в отношении Лауры Кьер, незадолго до переезда Сайер-Лассенов в Клампенборг. В отличие от первого оно было многословно и почти целиком заполняло страницу формата А4. Автор призывал к изъятию из семьи двух дочерей Анне Сайер-Лассен, Лины и Софии, на том основании, что дома девочки подвергаются насилию. Текст, почти совсем лишенный знаков препинания, представлял собой скорее поток сознания и тем резко отличался от весьма краткого заявления на Лауру Кьер, выдержанного в холодных, трезвых тонах. Анне Сайер-Лассен автор называет самовлюбленной мелкобуржуазной матроной, в гораздо большей степени заботящейся о самой себе, нежели о дочерях. Она, дескать, купается в деньгах и роскоши, и необходимость изъятия девочек из семьи станет явной для того, кто удосужится заглянуть в их медкарты в травматологических отделениях различных больниц. Тип и размер шрифта обоих документов тоже различаются, но если читать их одно за другим, то невозможно не обратить внимание, что отправитель в обоих случаях использует такие выражения, как «самовлюбленная шлюха» и «ей следовало бы раньше задуматься». А в случае с Анне Сайер-Лассен даже повторяет их несколько раз. И поэтому складывается впечатление, что оба текста писал один и тот же человек, старавшийся тщательно переработать второе заявление так, чтобы бросалась в глаза разница в стиле. И Хесс решил, что именно из-за этого Хенрик Лёб забеспокоился и послал Хесса в дальние дали, когда тот задал ему вопрос о дочерях Анне Сайер-Лассен.

Хеннинг Лёб тем не менее искусно выстраивал свою защиту, в том числе и касательно разбора дел. Все, дескать, было сделано по правилам, и в обоих случаях родители отвергли подозрения в том, что их дети в домашней обстановке подвергались насилию. Он повторяет этот аргумент из раза в раз, словно считает вполне естественным, что родители так сразу и признаются во всех своих прегрешениях, стоит только сотрудникам муниципалитета появиться у них на пороге.

– Однако полицейское расследование заставляет нас посмотреть на эти дела с другой точки зрения, и я тотчас же распоряжусь провести серьезную проверку, – заявляет начальник отдела.

Услышав реплику, Лёб замолкает, а его шеф продолжает рассыпаться в заверениях, что его отдел все исправит и поможет полиции. Хесс чувствует, как у него стягивается кожа на затылке. Он понимает, что ему следовало бы самому продолжить расследование после беседы в травматологическом отделении, а он вместо этого отправился домой в свою полуразрушенную им самим во время ремонта халупу в Парке Одина. Где и заснул, вспоминая, что Тулин встретила у дверей подъезда чувака с пучком каких-то жалких цветков и бутылкой вина. И его раздражала мысль, что сам он при этом растерялся от неожиданности: в самом деле, что такого необычного в том, что ее после рабочего дня поджидал поклонник? Да и вообще, каким боком эта история касается его?

Следующим утром Марк проснулся с небывалой в истории человечества головной болью от несмолкавшего звука рингтона своего мобильника. Звонил Франсуа, недоумевавший, почему Хесс ничего не предпринял, чтобы пообщаться с Фрайманном после сорвавшегося по вине самого же Марка их телефонного разговора. Он что, раздумал возвращаться на прежнее место работы? О чем он, черт побери, вообще думает? Хесс ответил, что перезвонит позже, и положил трубку. А тут еще и этот назойливый пакистанец из 34С, видимо, услышал, что Хесс проснулся… Во всяком случае, вскоре он оказался у него на пороге и, оглядывая устроенную Хессом разруху, сообщил, что накануне приходил риэлтор, которому пришлось уйти несолоно хлебавши.

– Да, и что с краской и циклевочной машиной? Ведь они стоят в галерее. Надо же и о других жильцах думать.

Хесс пообещал ему златые горы, но не выполнил ни одно из своих обещаний, потому что они с Тулин в это время старались припереть Сайер-Лассена к стенке.

– А что вы можете сказать о заявителе? Вам что-нибудь удалось установить, когда вы посещали эти семьи? Ведь вы утверждаете, что побывали у них. – Хесс постарался зайти с другой стороны.

– Мы побывали у них для выяснения обстоятельств. Я ничего не утверждаю, но как уже говорилось…

– Прекратите! Мальчика насиловали в подполе под гаражом; девочкам столько раз зашивали такие раны, что волосы дыбом встают, – а у вас, по-видимому, была веская причина этого всего не заметить… Единственное, что мне нужно, – это узнать, известно ли вам что-нибудь о заявлении.

– Мне больше ничего не известно. Но мне не нравится ваш тон. Как уже сказано…

– Прервитесь. – Это Нюландер. Он стоит в дверях кабинета и кивком головы дает понять Хессу, что им надо переговорить. Марк рад выйти из душного помещения на парадную лестницу, по которой снуют клерки и прочие юристы и экономисты, с любопытством поглядывающие на них. – В твою задачу не входит оценка работы служащих муниципалитета.

– Постараюсь в дальнейшем держать себя в рамках.

– А где Тулин?

– В соседнем кабинете. Они с компьютерщиками пытаются выйти на след отправителя этих двух заявлений.

– Мы полагаем, что это преступник?

Это «мы» в устах шефа убойного отдела вызывает у Хесса раздражение, но он старается подавить его.

– Это наше предположение. Когда мы сможем допросить Розу Хартунг?

– На какой предмет, смею просить?

– Допросить на предмет…

– Министра уже допросили. Она не знакома ни с Лаурой Кьер, ни с Анне Сайер-Лассен.

– Один тот факт, что мы здесь, означает, что ее следует допросить еще раз. На обеих жертв были поданы анонимные заявления с призывом изъять их детей из семьи. Или, может быть, даже не это было целью преступника. Может быть, он хотел просто обратить внимание на то, что система не работает. Но, независимо от этого, нужно быть полным дураком, чтобы не заметить, что вся эта история имеет отношение к Розе Хартунг. Ведь она – министр социальной защиты, и чем больше обо всем этом думаешь, тем больше бросается в глаза, что убийство, с которого все завертелось, совершено по большому счету одновременно с ее возвращением к исполнению министерских обязанностей.

– Хесс, ты хорошо делаешь свою работу. И я обычно не сужу человека только на основании его дурной репутации. Но мне показалось, что ты назвал меня дураком.

– Ты, разумеется, меня превратно понял. Но если ко всему прочему добавить, что отпечатки пальцев на двух каштановых человечках, найденных на месте преступлений, принадлежат дочери Розы Хартунг…

– Послушай меня внимательно, Хесс. Твой гаагский начальник просил меня оценить твою профпригодность, и я, разумеется, помогу тебе вернуть утраченные позиции. Но для этого требуется, чтобы ты сосредоточился на главном. Мы не будем больше допрашивать Розу Хартург, потому что она никак не связана с данным делом. Договорились?

Упоминание гаагского работодателя оказывается для Хесса неожиданным. И настолько ошеломляет его, что он даже не нашелся, что ответить.

Нюландер с ходу бросает взгляд на Тулин, как раз вышедшую из кабинета со стационарным компьютером управления по делам детей и юношества в руках.

– Ну что?

– Оба заявления отправлены с одного и того же сервера в Украине. Но его обладатель не замечен в сотрудничестве с властями. Скорее наоборот. Мы, возможно, и получим ответ на IP-адрес недели через две, но тогда это уже будет неактуально.

– А если я переговорю с министром юстиции и он свяжется со своим украинским коллегой, это поможет?

– Сомневаюсь, что это что-то даст. Даже если они и захотят помочь, это займет какое-то время, а его у нас нет.

– Между двумя убийствами прошло всего лишь семь дней. И если у преступника, как вы говорите, не всё в порядке с головой, нам никак нельзя оставаться в роли простых наблюдателей.

– Может, и не надо. Заявления на обе жертвы поступили на платформу анонимных заявлений муниципалитета. Первое – три месяца назад, второе – две недели спустя. Если исходить из того, что оба письма отправлены преступником, и если мы предполагаем, что преступник замыслил еще одно преступление…

– …то он уже отправил анонимное заявление на следующую жертву.

– Точно. Вот только есть проблемка. Я сейчас выяснил, что в одно лишь Управление по делам детей и молодежи в среднем поступает пять анонимных заявлений в неделю. За год получается двести шестьдесят. Не все они, конечно, касаются изъятия детей, но поскольку их никак не систематизируют, невозможно сказать, сколько из них в действительности затрагивают эту тему.

Нюландер кивает.

– Я поговорю с шефом отдела. Они, ясное дело, помогут без лишних вопросов. Что вам требуется?