Апокалипсис от Кобы Радзинский Эдвард
Я позвонил ему.
Он:
– А что тебе не нравится?
– Я просто не понимаю зачем.
– А ты и не должен понимать. Твоя работа – исполнять. Работа товарища Сталина – понимать… У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, касающиеся НЕ работы товарища Сталина, но работы товарища Фудзи?
Вопросов было много. Пробыв в Москве всего несколько дней, я с изумлением слышал в наших коридорах только одно имя. «Это на подпись товарищу Сталину…», «Вы узнали мнение товарища Сталина?..»
Так что я решился попросить его подписать мне выделение средств для новых агентов.
Позвонил:
– Прости, что беспокою тебя по пустяковому вопросу…
– Да нет, вопрос как раз архисерьезный. Мы к нему скоро и непременно вернемся. А пока приходи ко мне с твоей бумагой, подпишу.
В конце недели нас всех собрали в зале. На Лубянку приехал Коба – делать доклад.
В зале сидели начальники отделов, главы разведки.
Коба начал:
– Какой слух должен дойти завтра до обывателя? – (Так мы называли все население страны, кроме партийцев.) – Нет больше грозной ЧК, начинается новая жизнь! Надеюсь, ваши сотрудники сумеют сделать этот слух популярным и у нас, и за пределами Родины. Когда товарищ Николай I основал Третье отделение, он дал Бенкендорфу платок. И сказал: «Это для того, чтобы утирать слезы несправедливо обиженным». Так и мы объявим про свой платок. Обыватель должен поверить: наступил конец расстрелам в ЧК и красному террору. Теперь ОГПУ будет бороться только с особо опасными государственными преступлениями. И все!
Помню ропот аудитории…
Коба добро улыбнулся:
– Зачем шуметь? Не надо шуметь. Надо выслушать до конца. То, о чем я сказал, будет опубликовано в газетах. Но, мижду нами говоря, существует то, что опубликовано не будет. Секретный циркуляр, где записано: ОГПУ сохраняет право ЧК расстрелять любого, кого сочтет врагом.
Аудитория счастливо засмеялась, захлопала.
– Право расстреливать будет иметь «тройка», состоящая из местного руководителя ОГПУ, его помощника и следователя, ведущего данное дело…
(Уже позже я узнал, что все руководители ОГПУ утверждались Секретариатом ЦК, то есть все тем же моим другом Кобой.)
– И эти «тройки» получат право расстрелять любого гражданина… включая нас с вами, – закончил Коба.
Смех в зале и снова аплодисменты. Поняли – ничего не изменилось.
…Впоследствии эти самые «тройки» по приказу моего друга Кобы расстреляют почти всех сидевших тогда в зале. Так веселившихся.
Но я должен отметить: всюду, где появлялся Коба, возникала некая аппаратная стройность. Теперь вместо множества руководителей мы, разведчики, подчинялись Иностранному отделу, во главе которого и стоял Михаил Александрович Москвин (настоящая фамилия – Трилиссер) – щеточка усов, черные волосы, вид обычного провинциального еврея… Это был страстный, темпераментный человек. Как и Коба, сын сапожника, старый большевик – боевик в первую русскую Революцию.
Кобе понравилось, что он тоже сын сапожника. Они даже поговорили о детстве. Но, услышав, что отец Трилиссера очень его любил и ни разу в жизни не ударил, Коба потерял к нему всякий интерес.
Вместе с Кобой они перестроили всю нашу структуру. Теперь при всех посольствах были созданы резидентуры. Наши агенты числились дипломатами и работали под прикрытием всех посольств и торговых представительств СССР.
Но главное, что сумел сделать Коба: непосредственной частью нашей разведки стал Коминтерн.
Меч всемирной революции
Бюро Коминтерна на Манежной площади – любимое место для всех нас, старых большевиков, мечтавших о мировой Революции. Мы основали Коминтерн в голодном 1918 году. В тот день целый свет собрался в одном зале. Смешение всех языков – недаром Татлин предложил построить здание Коминтерна в виде Вавилонской башни. Мы объединились с мечтой о будущем, небывалом мире равенства и братства, созданном мировой Революцией. «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием». Под грохот аплодисментов выступил Троцкий. Это была речь-клятва: «Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира!.. Коминтерн есть партия всемирного революционного восстания и всемирной победы пролетариата». Его яростный голос слушал со страхом старый, сытый мир…
Коба тогда редко выступал в Коминтерне. И если выступал, то при насмешливом молчании зала. Впрочем, Коба чаще помалкивал, попыхивая своей трубкой, слушал соревнование наших Цицеронов – Зиновьева, Бухарина, Каменева, Радека… Думал ли уже тогда мой молчаливый друг, что все это пестрое вавилонское многолюдье, всех этих кровавых европейских идеалистов через полтора десятка лет он отправит в могилу? Думал! Точно думал, этот мастер очень длинных шахматных партий!
Каменев как-то сказал:
– Я хочу одного: чтобы он забыл обо мне.
Коба мог многое. Не мог он только одного: забыть про намеченную жертву и про намеченную цель.
Да, Коба мало говорил, но много действовал. И прославленный Коминтерн с благословения Ильича также начал контролироваться все тем же Секретариатом, то есть моим неутомимым другом. Именно тогда Коба прочно соединил Коминтерн с Лубянкой. Он потихоньку приучал брезгливых западных радикалов к тому, что Коминтерн – это часть Лубянки. Отдел международных связей – так скромно назывался главный центр ОГПУ внутри Коминтерна. Отделом руководил товарищ Пятницкий, носивший партийную бородку «а ля Троцкий». Отдел вербовал преданных коммунистов по всему свету. И превращал их в подлинных шпионов-профессионалов. Лекции по организации уличных беспорядков, курсы тайнописи читали наши сотрудники и ваш покорный слуга в их числе. А потом наши новые агенты расползались по континенту. В самом тесном содружестве работали теперь Пятницкий из Коминтерна и глава Иностранного отдела ОГПУ Москвин (Трилиссер). И я работал с ними обоими…
Но у Москвина-Трилиссера случилась беда. Он был слишком привержен идеям, слишком участвовал в партийных дискуссиях. И в конце 1929 года Коба убрал его из начальников Иностранного отдела. Коба сказал мне: «Если сотрудник ОГПУ услышал партийные споры, его задача – незаметно прокрасться к двери и убежать. Спорить вам не надо, вам надо выполнять».
Блестящего организатора Москвина-Трилиссера и исполнительного Пятницкого – обоих моих начальников мой друг Коба расстреляет в 1937 году.
Что ж, и Трилиссер, и Пятницкий знали, как убивать других. Я не раз получал от них «особые» шифрограммы. Одна у меня до сих пор хранится. В 1924 году в Париже у меня была явка в портовом ресторане, которым владел француз-коммунист. Но вскоре я получил шифровку Трилиссера: «3970782850228702648600, 3970782850228702648600 и 3970782850228702648615». Что означало: «Владелец ресторана слишком говорлив. Необходимо устранить его и его дочь. С ком(мунистическим) приветом…»
Пришлось…
Потихоньку, незаметно сменил Коба при помощи Ильича и главное лубянское начальство. Дзержинский, совмещавший множество должностей (нарком путей сообщения и глава бесконечного количества комиссий), отошел от прямого руководства. Точнее, при помощи назначения на эти многочисленные должности Ильич вытеснил его из ОГПУ. Он был слишком прямолинейный и честный фанатик. Теперь же требовался исполнительный и, главное, покорный руководитель с обычным, то есть гибким, позвоночником российского бюрократа. Умевший часто и вовремя гнуться. Не прошло и шести лет со дня Революции, как потребовалось наше вечное холуйство. То, что презирали, над чем смеялись еще недавно! Так что никто не удивился, когда вместо фанатика Дзержинского во главе ОГПУ встал мой берлинский знакомец Менжинский.
Ильич не ошибся. Менжинский и вправду был безмерно талантлив в нашем деле. Незаменим в разработке самых головоломных провокаций. Он участвовал в делах нашего горького красного террора, хотя брезгливо отсутствовал при расстрелах. Но главное (в чем не сомневался Ильич) – «талантливый мерзавец» был готов выполнять любые приказания Вождя.
Как же быстро все поменялось при Менжинском! В очередной раз вернувшись в страну, я не узнал родную Лубянку. Из коридоров окончательно исчезли партийные фанатики и полуграмотные матросы. В кабинетах теперь сидели щеголеватые молодые карьеристы и весьма немолодые люди с подозрительной дореволюционной выправкой. Еще недавно таких мы доставляли в ЧК.
Я шел по коридору, когда увидел парочку, буквально потрясшую меня. Навстречу шествовал седой старый господин с безупречной выправкой кавалергарда, в каковом я узнал… самого Джунковского, знаменитого шефа жандармов при Николае II. Не менее интересен оказался его спутник. В прошлом жандармский полковник! Я не помнил точно его фамилии, но не забыл, как он меня допрашивал. Джунковский был в штатском – в потертом костюме и сильно поношенных сапогах, вчерашний жандармский полковник – в новенькой форме ОГПУ.
Я так и застыл, уставившись на них. Жандармский полковник вежливо-насмешливо поздоровался, Джунковский остался невозмутим, молча прошел мимо.
Я тотчас отправился к Кобе. Но и Кобу узнал с трудом. Он стоял важный, неторопливый, слушал меня, величественно набивая трубку. Эта трубка теперь постоянно была в той, искалеченной левой руке. Выслушав мои яростные вопросы, Коба ответил спокойно:
– Мы здесь пришли к выводу, что стоит взять на работу некоторых бывших сотрудников царской охранки. Мижду нами говоря, Джунковский нас давно консультирует по многим важным вопросам. Почему мы можем брать на работу царских специалистов – инженеров, а царских специалистов в области сыска не можем?
– Потому что царские инженеры нам морды не били.
Он чуть усмехнулся:
– И что отсюда следует, дорогой? Только одно: эти служить будут особенно преданно… Мижду нами говоря, использовав сейчас их знания, мы потом, как любит говорить Ильич, «чик-чик – и отрежем!». Это о них… Теперь о тебе. Могу посоветовать одно: поменьше связей с оппозицией.
Они доживают в партии. Теперь партия бдительно будет смотреть за своими членами. Мы с Ильичем тут проработали одно постановление. Почитай для самообразования… – Он протянул мне листок. Это было Постановление ЦК с грифом «Секретно».
Всех членов партии под страхом исключения из партии обязывали информировать ОГПУ о всех «непартийных» разговорах и партийных оппозициях. Короче, обязывали доносить на своих товарищей по партии!
Вот так Коба вместе с Ильичем включили нашу Лубянку в борьбу внутри партии.
Страна не знала лица того, кто уже руководил ею
Итак, Ильич мог быть доволен. Выстроена новая партия и создана новая реальность – сила нового большинства. Теперь если кто-то из ворчливых кремлевских бояр смел не подчиниться этому большинству, его могли изгнать из партии на основании партийного закона – ленинского запрета фракций. Хотя тогда невозможно было в это поверить. Так сильна была в нас вера в великую неприкосновенность наших священных коров – старых партийцев.
Но рядом с новой партией возник новехонький карательный аппарат. И не только новая партия, но и этот беспощадный карательный аппарат всецело подчинялся теперь Ильичу… и Кобе.
Наконец-то вчерашние вожди Октября поняли, что произошло в тиши кабинета Кобы. Пока Троцкий и все они отдыхали на курортах или красовались на трибунах и яростно бились в партийных дискуссиях, Коба тихонечко сделал свое дело.
Парадокс: мой рябой друг, не очень грамотно, с акцентом говоривший по-русски, по-прежнему был неизвестен гражданам. Страна не знала лица того, кто уже руководил ею. Между тем всякому гражданину от мала до велика был знаком великолепный профиль Льва, его львиная грива. Над письменным столом у партийной молодежи непременно висел портрет Троцкого в военном френче. Но теперь кумир становился безвластен. И вместе с ним лишились власти все другие партийные знаменитости – Зиновьев, Каменев, Бухарин, чьи портреты бесконечно печатали газеты, чьи лица знал каждый партиец.
Безвластные кумиры поняли ситуацию, но, увы, поздновато.
И вот в этот момент заболел Ильич…
О его болезни я услышал совершенно случайно. Так засекречена вначале была информация о ней.
Подарок Ильичу
Случилось это в один из мартовских дней 1923 года. Меня срочно вызвали в Коминтерн.
Тогда Коминтерн продолжал осуществлять упрямую ленинскую мечту – сделать красной Германию. Родина Маркса оставалась вожделенной целью Ильича. Знакомый хаос по-прежнему царил в обнищавшей, тяжело переживавшей позор поражения Германии. По всей стране действовали хорошо организованные группы крайних левых. Все это время к ним ездили ленинские эмиссары Елена Стасова, Карл Радек и Бела Кун. Готовили восстание. Ездил туда и я, как и прежде, отвозил немецким «левакам» деньги и драгоценности.
В тот день в кабинете Пятницкого я застал Куусинена – главу финских коммунистов. Я хорошо знал этого лысенького финна. В Финляндии в 1917–1918 годах разгорелась жестокая гражданская война. Сначала верх взяли отряды наших «красных» финнов. Потом белофинны победили «красных». Изнуренные голодом и Гражданской войной, мы не имели возможности тогда вмешаться в борьбу. Мы смогли их только приютить. Большинство «красных» финнов бежали к нам по льду Финского залива. Эту солидную армию расселили в бывших казармах Павловского полка. Революционная финская вольница жила в ожидании, когда мы вместе с ними отвоюем их родину.
В эти годы радикалы из Коминтерна были опасно своевольны. Но особенно этим отличались финские боевики. Из Павловских казарм они нетерпеливо требовали скорейшего похода.
Но их ЦК оставался глух. Члены ЦК припеваючи жили в «Слезе социализма» – так в двадцатых годах называлась гостиница «Астория». В «Слезе», несмотря на голод, финские руководители кутили на деньги Коминтерна, туда же они приводили голодных петроградских проституток. Ильич решил сменить руководство и усмирить финнов.
Читать бесплатно другие книги:
