Лестница из Терновника. Знакомство Далин Макс

Запись № 80–02;

Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Я получил нежданное-негаданное повышение по службе. Теперь я — нечто вроде камериста при Н-До и его супруге.

А уважаемый Господин Н-До из Семьи Л-Та — он не просто так, а Князь королевских кровей. И отчаянный парень. И, как мне кажется, ухитрился совершенно без обмана врезаться в Лью по уши.

В замок Л-Та мы прибываем ночью, но я оцениваю масштаб — настоящее жилище князей, не жук нагадил. Через сад повозка едет минуты четыре, никак не меньше, а сам замок, трехэтажное сооружение, освещённое масляными фонарями, выглядит в высшей степени внушительно.

Тяжелоописуемо. Впечатление, пожалуй, готическое — видимо, из-за двух башен с острыми шпилями; но под шпилями — этакие лихие закрученные карнизы, как в пагоде. А вообще, эти острия, я подозреваю, символизируют мечи, которыми хозяева салютуют Небу, как сюзерену. Аборигены нежно любят всё, похожее на мечи. А карнизы напоминают типичные гарды здешних клинков. Парирование небесных ударов. Окна огромные — когда летом вынимаются рамы, помещения в нижних этажах превращаются в открытые террасы. Солнце тут привечают, как могут; такие громадные стекла, разумеется, ещё не научились делать — и на зиму вся эта прелесть закрывается этакими картинами на промасленном пергаменте. Тусклый зимний свет просачивается сквозь него вполне сносно, разве что — холодно.

Поэтому жилые покои наверху. Внизу — присутственные места: гостиные, приемные, «бальные залы»… Всё это уже закрыто от глаз пергаментными витражами. На том, что обращён к «парадному подъезду», — любопытный и показательный сюжет: в лучезарные небеса, к самому солнцу, ведет лестница, сплетенная из ветвей цветущей розовой акации — нежные цветы не прикрывают длинных чёрных шипов. Изящный юноша висит на лестнице, как матрос на снастях: босые ноги на ступеньках, держится левой рукой, в правой — обнаженный меч. Кровь на ступнях, раненных шипами, и на ладони, проколотой насквозь, — прописана тщательно и со знанием дела, нижние ступеньки в крови, кровь стекает тягучими каплями на соцветия, с них, по чёрным ветвям — вниз; на земле идет кровавый дождь. Лица юноши не видно, но его выражение отлично угадывается.

Прозрачная и очаровательная аллегория. В этом доме не питают иллюзий насчет придворной карьеры.

Меня тронула эта картина. Напоминание молодежи — Семья Л-Та не слишком ладит с королем, до позлащённых небес, в случае чего, придется добираться по колючему и острому.

Увидев у парадного входа такой красноречивый символ, я окончательно понял: Семья Л-Та мне совершенно неожиданно нравится.

Н-До, решительно отвергнув все мои попытки помочь, тащит Лью на руках до лестницы в свои покои. Жалкое зрелище — они оба смертельно устали, оба ранены. Н-До еле держится на ногах, время от времени прислоняясь плечом к стене, но настроен решительно — обычай велит внести в свой дом свою женщину, у победителя — своя проверка на прочность. Лью снова стыдится собственной слабости, это у аборигенов здорово завинчено, шепчет: «Жаль, что я не могу сама…» — Н-До трется щекой о её волосы, дует ей в макушку, пытается скрыть тяжёлое дыхание. Он мокрый, как мышь: весь в поту в ледяную осеннюю ночь. Я иду за ним, чувствуя себя бесполезной сволочью. Нас почти никто не встречает; очевидно, челяди запрещено оказывать моим детям услуги. Только хромой перекошенный горбун ждет с фонарем, а с ним — бледный Юу, укутанный в широченный шарф или плед. Они освещают нам путь до жилища Н-До, потом горбатый старик — верный, как видно, слуга Семьи вообще и Н-До в частности — уходит, чтобы принести воды и чистые рубахи.

Я зажигаю светильник. Комната Н-До отлично характеризует своего хозяина: на поставце, напоминающем бамбуковую этажерку, — книги и свитки шёлковой бумаги для заметок, рядом с поставцом — приспособление для письма, похожее на этюдник. На подставке — кубик туши в резной чернильнице из мыльного камня и десяток кистей. Плюс — тренировочное оружие и конская сбруя по стенам не развешаны, а в качестве украшения интерьера я замечаю только элегантное панно из беленькой вертикальной дощечки — на нём каллиграфическая надпись «Обязательно победить!», обвитая веточкой златоцветника.

Образованный мальчик с хорошим вкусом.

Образованный мальчик опускает Лью на свою постель, в грязи и кровище — на золотистое шёлковое покрывало, расписанное лилиями. Садится рядом. Лью мотает головой: «Я грязная…» — Н-До останавливает её прикосновением пальца к губам.

Юу смотрит на брата вопросительно, но Н-До не в настроении и не в состоянии с ним говорить.

— Твоя помощь не нужна, — режет он деланно-бесстрастно.

Юу исчезает, зато появляется новое лицо — юный белокурый эльф, вылитый принц из старинного мультфильма, с такой же надменной осанкой, как у всего этого семейства, с хорошеньким наглым личиком. Эльфу — лет пятнадцать или меньше.

Вероятно, необыкновенные события его разбудили — ребенок умирает от любопытства. Он смотрит на Лью горящими глазами — его глубоко цепляют и кровь, и раны, и вся эта порочная тайна. Цепляют и восхищают.

— Сестрёнка, ты отважна, — говорит он Лью нежно. — А ты знаешь, что наш Старший — убийца?

— Младший, пошёл вон! — приказывает Н-До, и эльфа сдувает ветром.

Я слышу, как по лестнице ковыляет хромой, бегу ему навстречу и помогаю дотащить два больших кувшина теплой воды. В комнате Н-До есть маленький кувшинчик и таз для умывания.

Хромой бормочет: «Позволь служить твоей подруге, Господин», — но Н-До отсылает его жестом полководца. Он доверяет мне — слуге матери Лью, а не своей матери.

Впервые вижу Лью нагишом; как большинство аборигенов, она мучительно стыдится взглядов на собственное нагое тело, но сейчас деваться некуда — самой ей не справиться. Забавно: шёлковые тряпки превращают подростков в фарфоровых кукол, но без одежды — никакого фарфора, мускулатура юного бойца, шрамы от множества полушутливых потасовок, несколько свежих и довольно глубоких царапин. Рана на месте «ампутации» выглядит не так страшно, как я себе представлял, даже почти не кровоточит, зато тело уже начало меняться: её грудь заметно припухла, метаморфоза идет полным ходом. Лью пытается заслонить грудь локтем — древним женским жестом, какого за ней раньше, в роли юноши, никогда не водилось. Её пластика меняется вместе с телом, удивительно.

Горбун приносит сосуд с притертой пробкой — настойка листьев местного «подорожника» на спирту, примитивное и повсеместное дезинфицирующее и ранозаживляющее средство. Я лью воду, а Н-До отмывает Лью от крови, и мне всё время кажется, что вода всё-таки холодновата. Наверное, я прав: у Лью начались боли в пояснице и животе. Подозреваю, пока не самые сильные, но уже вполне достаточные, чтобы совсем её измучить. Н-До помогает ей надеть чистую рубашку, я меняю покрывало и простыни, и мы снова укладываем Лью в постель — постель представляет собой широкий волосяной тюфяк на низенькой тахте, она достаточно удобна, но Лью никак не устроиться. Её знобит. Я помогаю Н-До наскоро отмыться, потом он укутывает Лью пледом, прижимает к себе — и у неё начинается жар. Лью не может спать. Ей всё время хочется пить, но пить надо как можно меньше; есть тоже лучше как можно меньше, но бедняжку тошнит, так что еда — не проблема. Н-До держит чашку, Лью смачивает губы, облизывает влагу… Честно говоря, я вообще не понимаю, как они переживают эту метаморфозу — с чисто физиологической точки зрения, об этом даже думать жутковато. Это, значит, сперва — травматическая ампутация половины наружных половых органов, потом — взлом внутренних, потом раскрывается матка и раздвигаются тазовые кости, набухают молочные железы… И всё это — без наркоза, в течение уймы времени, от двух недель до месяца.

Никакие млекопитающие этого мира так не выламываются: дикая боль — обычная плата гуманоидов за прямохождение. Лошади, несколько напоминающие земных с поправкой на местный колорит, лихо бегают уже на второй день после спариванья. У коров, коз и оленей всё ещё проще — их скелет почти не изменяется. К тому же копытные-травоядные друг у друга ничего не откусывают: лишняя деталь проигравшего просто атрофируется и отваливается перед родами без особых проблем. Драматичные хищники переживают тяжелее, но и они страдают меньше и короче. Люди, как и на Земле, выглядят отщепенцами, пасынками природы — хоть и разумными пасынками. Большой мозг младенца требует широких родовых путей — и будущая мать платит за разум собственного ребенка такими муками, что хочется заплакать от жалости.

Несколько облегчает положение выброс гормонов от близости и запаха партнёра. Когда Н-До сидит рядом, Лью держит его за руки, уткнувшись лицом в его ладони — и её, кажется, чуть-чуть отпускает. Кодекс чести велит молчать, принимать страдания как испытание на прочность — и Лью молчит, когда ей совершенно нестерпимо, и пытается болтать, когда может разжать зубы. Н-До проводит с ней столько времени, сколько может. Я тоже; я сижу с ней, когда Н-До засыпает — её лицо в полудрёме-полубреду приобретает болезненное очарование усталого ангела.

Я ожидаю, что чета Л-Та попортит моей дурёшке крови, сколько сможет, — слишком уж они агрессивно приняли само известие о поединке Н-До, — но они обманывают мои ожидания. В первую ночь нашего с Лью пребывания в их замке они, похоже, тоже не спят. Утром в комнате, где Лью и Н-До ночевали, появляется ледяная Госпожа Л-Та, вылитая Снежная Королева в бледно-голубом шёлке — и я поражённо отмечаю, что она оттаяла. Она подходит к постели Лью с некоторой даже улыбкой. Н-До следит за ней настороженно.

— Ты вела себя тихо, — говорит Госпожа Л-Та. — Ты чувствуешь себя хорошо?

Лью пытается улыбнуться.

— Конечно, Уважаемая Госпожа, — говорит она. — Я вчера была недостаточно учтива… так вышло… Простите меня. Честное слово, я не из тех, кто льёт слёзы дни напролёт.

— Ну, — Госпожа Л-Та в ответ улыбается заметнее, — тот небывалый человек, кто не оплакивал поражения в поединке.

— Мне надо радоваться, — говорит Лью. — Мне нечего оплакивать. Н-До… добр ко мне.

— Любит тебя, — говорит Н-До и смотрит на мать.

Госпожа Л-Та кивает.

— Да, ты аристократка… Вот что, осенняя звезда, не смей называть меня Госпожой. Это дурное обращение к Матери. Возможно, я была дурной Матерью, когда вчера пожалела о твоей метаморфозе… Так вышло, — передразнивает она Лью и смеётся. — Этого больше не будет. Ты голодна?

— Нет, — Лью опускает ресницы. — Меня…

Госпожа Л-Та бросает на неё быстрый цепкий взгляд.

— Мутит? Интересно. Я послала за твоей матерью, сентябрьская радуга. Она прибудет к обеду, мы побеседуем.

Она выходит из комнаты, высоко неся голову.

— Меня больше не зовут Сходу-Подружкой, — говорит Лью. В её улыбке и тоне появляется тень иронии.

— Мать уважает мужество, — отвечает Н-До, облегчённо вздыхая.

Мне кажется, дело не только в этом. Госпоже Л-Та хочется, чтобы всё выглядело пристойно. Мне с первого взгляда стало ясно, что Госпожа Л-Та главнее Господина на порядок — именно она принимает основные решения, будто кровь Л-Та, авантюристов, гордецов и смутьянов, течет именно в ней. Она всегда думает о том, как любое событие и поступок будут выглядеть со стороны. Очевидно, всю ночь просчитывала варианты и решила, что для доброго имени Семьи будет гораздо полезнее болтовня о внезапной роковой влюблённости двух юных аристократов, а не сплетни о ком-то, подлым образом лишённом добродетели. Конечно, степень влиятельности и богатства Семей А-Нор и Эу-Рэ не сравнить — но, похоже, для Снежной Королевы это и не главное.

Там, в поместье Эу-Рэ, она побрезговала и Лью — бедолажкой с обтрепанным подолом, и самими Эу-Рэ, у которых не хватило похвальной выдержки и которые вели себя отнюдь не подобающим образом. А здесь, у себя дома, она поговорила с чистой, выдержанной и аристократичной Юной Госпожой А-Нор, проявляющей похвальную гордость — и Эу-Рэ на контрасте стали куда гаже, чем раньше.

Госпожа А-Нор прибывает к обеду. Она очень тщательно одета, церемониально причёсана и бледна, как полотно. Ей очевидно, что возможный союз Лью и парня из Семьи Л-Та — просто неописуемый мезальянс — и она очень логично решает, что недобор средств и влияния надо компенсировать избытком аристократизма.

Я успеваю сказать ей несколько слов.

— С девочкой всё хорошо, — говорю как можно убедительнее, пока устраиваю её лошадь. — Их старший сын с ней всю ночь просидел, а хозяйка утром мило побеседовала. Лью — чудесная, они её полюбят. Не терзайте себя, Госпожа.

— Ты ведь останешься с ней? — говорит Госпожа А-Нор, сплетя руки, чтобы избежать искушения нервно и неаристократично теребить бахрому накидки. — Надо, чтобы рядом с ней была хоть одна верная душа.

В ответ я отвешиваю глубокий поклон. Госпожа А-Нор касается моего плеча кончиками пальцев — немыслимо нежная ласка и сверхъестественная барская милость.

Я её слегка утешил.

Провожаю Госпожу А-Нор в гостиную. Там происходит длинный и тяжёлый разговор. Господин Л-Та изображает ледяную статую, Госпожа Л-Та говорит, рассматривая Госпожу А-Нор с видом ювелира, выискивающего изъяны в алмазе.

Очень непростая ситуация: А-Нор — чужие подданные, отношения с Эу-Рэ у их Семьи рушатся, защиты, похоже, больше нет. Нищая аристократка, вдова, вот-вот по миру пойдет, двое детишек непризывного возраста, в послужном списке если не скандал, то авантюра сумасшедшего старшего сына — ныне дочери…

Госпожа А-Нор держится изо всех сил. Её лицо — такая же светская маска, как у Госпожи Л-Та, она почти так же искусно делает вид, что её занимает только доброе имя своей и княжеской Семьи. Демонстративно ничего не требует и не просит, говорит только о том, что Старший Сын Л-Та, по-видимому, достойный человек, если её дочь доверилась ему сразу и настолько. Что Госпоже А-Нор хотелось бы убедиться в этом, чтобы в разговорах с другими людьми иметь возможность нелицемерно проявлять уважение к княжескому дому.

Идеальная линия защиты. Даже Господина Л-Та пробивает.

Лёд ломается. Господа Л-Та решают считать Госпожу А-Нор своей родственницей со всеми вытекающими из этого последствиями. У неё принимают присягу. Малышей Госпожа Л-Та милостиво соглашается учить при своем дворе. С Госпожой А-Нор обмениваются ритуальными подарками.

Госпожа А-Нор сделала всё возможное, чтобы сохранить лицо и тут. Она привезла не бочонок ягодного вина или ещё что-нибудь такое же из области натурального хозяйства, то есть, махрового мещанства, чего, разумеется, подсознательно ждали, а настоящее сокровище — старинную картину на шёлке, изображающую хищную птицу, парящую над горами. Картине лет двести, она помнит расцвет Семьи А-Нор и принадлежит кисти Господина Э-Кн из Семьи Хе-Я, знаменитого художника. Жест оценивают по достоинству.

Господин Л-Та восхищается, и разговор переходит на искусство и древние традиции. Госпоже А-Нор торжественно преподносят не менее древнюю книгу сказаний, в бронзовом переплете с аметистами. Я оставляю их на обсуждении тонких оттенков смысла в изображении Господином Э-Кн гор в тумане как символа Вершины. Иду присмотреть, как во дворе слуги Семьи Л-Та снаряжают повозку, которую грузят всякой всячиной — копчёной свининой, свернутым шёлком, вином и «кукурузной» мукой. Это уже не следование ритуалу, а вполне бескорыстная помощь. Здешние хозяева так ценят аристократизм духа и выдержку, что готовы ради них плюнуть на деньги. Редкие дела.

Госпожа А-Нор навещает Лью, и Лью прилагает страшно много сил, чтобы не расплакаться при матери. Ей нельзя — на неё смотрят Господа Л-Та, она должна быть идеально аристократична, это залог будущего семейного счастья. Даже Н-До не поможет, хотя он болеет душой за Лью и её репутацию.

И Лью оправдывает ожидания. Она заставляет себя говорить, хотя ей, по-моему, хочется стиснуть зубы и молчать — и просит мать забрать у Н-До её меч. Просит прощения у Семьи Л-Та, выражает надежду на то, что почтенная Госпожа Л-Та одарит оружием её первенца, надеется, что меч Госпожи А-Нор передадут второму брату и он останется в Семье А-Нор. Улыбается, говорит, что любовь Н-До делает её счастливой, что Семья Л-Та известна, как пример всяческих добродетелей, что стать матерью детей из Семьи Л-Та — честь для неё. Отдает матери вместе с мечом откромсанный кусок себя, завернутый в отодранный от кафтана окровавленный рукав — чтобы его закопали в саду родного дома, на удачу потомков в бою и любви… Её выдержка вознаграждается — старшие благословляют её и уходят из комнаты раньше, чем Лью теряет сознание от дикой боли и усталости.

Я даю ей подышать ещё одним «семечком живи-травы», массирую её стопы, а Н-До — виски.

— Ник, скажи, это закончится скоро? — спрашивает Н-До, сам чуть не плача. — Я хочу сказать, эта её… пытка?

— Не очень, — сознаюсь я. — Но ей немного легче от твоих прикосновений. Чем больше будешь рядом, тем легче ей будет.

Н-До кивает, гладит её руки. На его лице — выстраданное понимание. Земляне чувствуют нечто подобное, поприсутствовав при родах.

Как бы там ни было, на сопереживание аборигены вполне способны.

***

Из всей свиты Ра лучше всего раздобывал интересные новости Крошка Ие.

Он умел сидеть или подойти так тихо, что взрослые его попросту не замечали, а поэтому ухитрялся весьма редко слышать обращённые к нему слова, вроде: «Этот разговор — не для твоих ушей, Дитя». За это ценное качество Ра не удалял Крошку Ие от себя, хотя сейчас ощущал его совсем малышом.

Время Любви разверзает пропасть между Мальчиком и Юношей, а Крошка Ие казался совсем маленьким Мальчиком. Тем удивительнее выглядела его способность открыто говорить о совершенно непроизносимых вещах.

В день Праздника Листопада, когда Ра проводил старших родственников и играл в саду с собачонкой, Крошка Ие его окликнул:

— Хорошо, что ты не поехал, Младший Господин.

— Хок! — отозвался Ра. — Ты хочешь покататься на моей лошади? Я скажу конюху…

Крошка Ие подошёл ближе.

— Знаешь, о чем Господин К-Тар беседовал со Старшими Господами?

— Отец думает, продавать ли зерно сейчас или подождать холодов, — сказал Ра безмятежно. — Позвал гадальщика спросить, что силы Земли и Неба говорят о ценах на урожай ближе к зиме.

Крошка Ие мотнул головой и, округлив глаза, прижал к щеке указательный палец — «ужас»:

— Нет, благорождённый, они договаривались о помолвке твоего Старшего Брата. Знаешь, с кем? С сыном Всегда-Господина!

Ра отшвырнул щепку — пёстрая деревенская шавка радостно полетела за ней.

— Врёшь!

Крошка Ие поцеловал рукоять своего меча для тренировок.

— Клянусь честной сталью.

Собачонка юлила у ног и тыкала щепкой в руку. Ра с досадой отпихнул её коленом.

— Мне не сказали… это никуда не годится!

— Старшему тоже не сказали, — Крошка Ие взял щепку и снова её бросил. — Старшие Господа решили, что, возможно, они сумеют подружиться, если увидятся.

— Ты веришь в справедливость Небес? — спросил Ра. — Скажи, может ли быть, чтобы Старший убил Ди, а сына этого… у которого клинок к ножнам приржавел — признает Официальным Партнёром?

Крошка Ие пожал плечами.

— Говорят, он красивый и отлично фехтует. И подходит твоему Старшему Брату по пяти знакам, говорят.

Ра щелкнул его по носу:

— По четырем. Не сравнивай моего Отца и Всегда-Господина, гнусно!

Крошка Ие покладисто улыбнулся.

— Я этого не говорил, а ты не слышал. Пойдем в конюшню?

— Мне не хочется, — буркнул Ра, чей день был отравлен смертельным ядом. — Развлекайся со свитой, я не в настроении. Я отправляюсь читать Наставления Чистосердечным.

— Сегодня же праздник! — начал Крошка Ие, но Ра, не дослушав, ушёл из сада в свои покои.

Он взял книгу, накинул на плечи широкий шерстяной шарф и поднялся на башню. Бесконечная винтовая лестница вела на круглую площадку, с которой открывался потрясающий вид на сжатые поля, деревню, далекий золотой и лиловый лес в солнечной дымке и ленточку дороги, ведущую к ещё более далекому городу. Ра уселся между балками, поддерживающими шпиль, положил толстый, переплетённый в кожу том на колени и стал смотреть вдаль.

Но на этот раз долгое созерцание горизонта Ра не успокоило, хоть он и сидел, пока не продрог. Потом весь день всё валилось из рук: Ра не пошёл обедать, читать не получалось — глаза бездумно скользили по строчкам, развлекаться не хотелось… Тянуло вытряхнуть мешок с новостями к ногам Третьего и послушать, что он скажет, но жаль было огорчать и расстраивать того, кого мучает озноб и болит грудь. Хотелось поговорить со Старшим, хотя в последнее время он вел себя до обидного снисходительно.

Дико было думать, что Отец и Мать могли согласиться с гадальщиком, поехать праздновать в богатое и ничтожное семейство, позвать Старшего — и не сказать ему о своих планах… Ра снова злился на подлый взрослый мир, смутно осознавая, что окончательно теряет ускользающую детскую веру в справедливость, всеблагость и всемогущество родителей.

Ра расправлял ладонью потертые страницы Наставлений. На фоне душевной смуты и тяжёлых мыслей их строки, знакомые с детства, звучали необычно весомо: «Честь дороже жизни». «Семейная честь дороже личной». «Чистосердечный верит в справедливость Небес, поддерживая её на земле словом и сталью». «Благорождённый живет во имя отваги, искренности, понимания и милосердия». «Брызги грязи пятнают белизну навсегда».

Я намерен следовать Наставлениям в любой тьме, думал Ра, чуть не плача от незнакомой боли в душе. Брызги грязи пятнают белизну навсегда. Я намерен следовать слову Учителя Ю, даже если слова Отца и Мамы будут ему противоречить. Я — Младший, но я — Господин Л-Та, Господин Головная-Боль-Государей, Боец-за-Честь. Кажется, я становлюсь взрослым не только телом.

Или это тоже детская блажь? Интересно, когда-нибудь наступит такой ужасный момент, когда на Наставления Учителя Ю нельзя будет опереться, как теперь на слова родителей? А вдруг единственная опора — это только своя собственная вера в Честь и Любовь?

Насколько это надёжно?

До вечера непривычные мысли утомили Ра, он почти дремал, но не позволял себе пойти спать, не дождавшись известий. Чтобы не пропустить возвращения Н-До, он перебрался с башни в каморку привратника. Мужчина Эл-Т, добродушный краснолицый плебей, принял Ра радушно и даже послал за горячим отваром цветов чок. В маленькой каморке у парковых ворот горел масляный фонарик за розовыми стеклышками, тут было неожиданно уютно — и Ра почти развеселился. Он сидел на низеньком табурете возле крохотного чугунного камелька, слушал, как привратник рассказывает о ловле рыбы на сушеных кузнечиков, и чувствовал, как вся муть во взбаламученной душе постепенно укладывается на дно.

Впрочем, стук копыт, лязг сбруи и голоса мгновенно обо всем напомнили. Ра выскочил из каморки навстречу вернувшимся — и остановился.

Старшего с ними не было.

— Ясный полдень, немедленно отправляйся домой! — сказала Мать, спрыгивая с коня. — Что ты тут делаешь?!

Её усталое лицо с опасной складкой у губ выглядело совсем не празднично, и Отец обжег Ра неодобрительным взглядом сверху вниз.

— Я огорчил вас ожиданием?! — возмутился Ра. — Тем, что хотел скорей вас увидеть?!

— Устраивай лошадей! — приказала Мать конюшему, а Ра кивнула. — Вот что, я устала сегодня. Не затевай ссор, просто сделай, как я прошу.

Отец и Мать ушли по саду пешком. Ра ещё расслышал, как Отец говорил Матери вполголоса:

— Мне кажется, ты слишком строга, И-Вэ. Не помнишь ли, как один взбалмошный юноша, не признающий правил, рассказывал своему Официальному Партнёру, как паж учил его поцелуям?

— Я лгала, — сказала Мать с нервным смешком. — И ещё — я не дралась с пажами, поставив на карту тело, статус и доброе имя Семьи.

Ра придержал за узду лошадь Второго:

— О, ты слышал? — сказал он вполголоса. — Когда взрослые забываются, мы можем узнать, что их юность не была безоблачной.

Второй тоже спешился. Он глядел хмуро — и не ответил на улыбку Ра.

— Прогуляемся. Слушай, Ли, — сказал он конюшему, — Ты не забыл распорядиться, чтобы в имение Эу-Рэ прислали повозку? Сейчас же!

— Да что случилось, во имя Небес?! — взмолился Ра. — Вы напугали меня! Я хочу видеть Старшего! Он ведь жив?!

— О чем ты думаешь, Дитя? — Второй взъерошил Ра волосы. — Все живы. Старший женится.

— На отродье Всегда-Господина?! — прошептал Ра с отвращением и досадой. — Земля, разверзнись!

Второй невесело усмехнулся.

— Отродье мертво. А кто невеста, я не понял. Только — аристократка. Вроде бы…

Кто бы смог спать после этого!

Пока Госпожа Лью переживала Время Боли, Ра простил Старшего Брата.

Ра понял его лучше всех, лучше Второго и лучше родителей. Ра тоже казалось, что в этой загорелой плотной юной женщине с короткими волосами цвета ореха и открытым благородным лицом есть явственное сходство с погибшим Ди. С тех пор, как он увидел истинный трофей Старшего, в крови, грязи, поту — и с глазами, светящимися, как роса под луной, Ра был слегка одержим трагической любовью.

Он служил бы Госпоже Лью, как паж, если бы Старший не охранял её от всего мира. Нехорошо, стыдно, грешно смотреть на метаморфозу чужой возлюбленной — но Ра улучал момент, приносил воды, приносил молока, приносил зажжённую свечу, перехватив по дороге Юношу К-Ви — и жадно смотрел на её осунувшееся и восхитительное лицо, на припухшие губы и грудь, приподнимающую плед.

Ра был влюблён той самой чистой любовью, какой влюбляются подростки, ещё не думающие ни о чём, кроме безумного счастья как следует посмотреть и, в виде апофеоза, услышать два благодарных слова. Так влюбляются не в человека, а в самоё любовь, воплощённую в метаморфозе, — в сотворение совершенной красоты из драмы, риска и страсти. Его раздражал его собственный слишком юный возраст — Время Любви уже пришло, а что-то интересное ещё не думает начинаться.

Госпожа Лью была — воплощение тайны. Даже её паж, страшный мужик родом откуда-то с диких гор, с необыкновенно добрыми и спокойными глазками на безобразном лице, — и тот был изрядно таинственной личностью. За своей Госпожой он ухаживал, как нянька; Ра хотелось думать, что дикарь её и воспитывал — это казалось страшно романтичным, и Ра был жестоко разочарован, узнав, что тот жил в имении А-Нор лишь с весны.

Впрочем, не это главное. Сама Госпожа Лью, её сильная и внезапная драматическая любовь к Старшему, её поединок в день знакомства, её безрассудная отвага и благородное доверие, её красота, отеческая нежность, которую питал к ней слуга-горец, обожание Старшего Брата — все это звучало, как строфы баллады.

Сама свадьба, сыгранная спустя месяц, когда листопад уже обнажил ветви деревьев, показалась Ра значительно менее захватывающим действом, чем чистая истина поединка. Госпожа Лью в длинном шёлковом белом платье без корсажа, в красном платке, подчёркивающем дивные очертания бедер, смущённо улыбающаяся и болезненно прекрасная, очевидно, была тем зрелищем, на которое всем приятно посмотреть — гостей прибыло в избытке. Конечно, когда Госпожа Лью первый раз наполнила Чашу Любви, ближайший родственник толкнул её под локоть — чтобы вода выплеснулась ей на грудь и абсолютное совершенство женщины стало очевидно всем, сквозь мокрый шёлк, как сквозь матовое стекло. Разумеется, Старший вспыхнул до корней волос, торопливо помогая своей Даме укрыться церемониальной белой накидкой с алыми цветами — но его глаза горели. Храмовая церемония не могла не впечатлить, но, слушая, как толпа родственников, друзей Семьи и вассалов шепотком обсуждает метаморфозу невесты, благородство союза и всё то, что обсуждается на любой свадьбе, Ра ощутил что-то вроде ревности.

Младшие Братья на свадьбе Старшего — неприкаяннейшие существа.

Каждый пожилой родственник, увидев Ра в праздничном костюме, явно считал своим долгом назвать его «Улыбкой Небес», сравнить с собой в молодости и посулить знакомство с блестящим столичным аристократом, намекнув на прекрасное будущее. Каждая дама чувствовала необходимость воскликнуть: «А, так ты уже Юноша!», — и сообщить, что видит в этих глазах отвагу победителя. За праздничное утро всё это так надоело Ра, что даже целование клинка и свадебные клятвы уже не показались ему по-настоящему романтичными.

Оставить всю эту компанию — тетушек, дядюшек, неожиданных дедушек по какой-то хитрой родственной линии, вдовствующих бабушек, важных господ из уездного города, ещё более важных господ, свалившихся, как снег с безоблачного неба, из Столицы, льстивых вассалов, отвратительных двоюродных и троюродных братцев, которые, все, как один, предлагали «помахать палками» и пялились, словно на двухголового теленка, — так вот, бросить, наконец, весь этот светский сброд и удрать было исключительным удовольствием.

Свита, как назло, угощалась пионовыми пирожными с медом. Ра не стал звать своих сопровождающих, в досаде направившись к беседке для уединенных мыслей, в сад, уже по-зимнему обнажённо-прозрачный — и здорово удивился, обнаружив там другого Юношу, элегантно одетого аристократа, сидящего в одиночестве с карманным томиком «Увядшей ветви в прозрачном сосуде».

— О! — Ра остановился, ухватившись за ветку плюща, свисавшую с крыши беседки. — Тебе не нравится свадьба или тебе не нравится толпа?

Юноша поднял взгляд от книги на его лицо — и Ра узнал читателя: Ар-Нель из Семьи Ча. Субтильное, востренькое и лукавое существо, о котором Старшие были отнюдь не лучшего мнения — Второй как-то сказал, что у Ар-Неля глаза прирождённого предателя.

— Привет, Младший Л-Та, — сказал Ар-Нель с задумчивой улыбкой. — Отчего же вы не с братьями, благорождённый Господин? Вам не нравится свадьба или вам не нравится толпа?

— Я не люблю толпу, — сказал Ра. Ему вдруг стало неуютно.

— Напрасно, юный Господин, — сказал Ар-Нель. — В толпе может оказаться кто-нибудь, кто держит в платке за поясом семена вашего прекрасного будущего. Новости, видите ли. Сплетни. А может быть, даже планы — как знать.

— Отчего же вы не слушаете всё это? — насмешливо спросил Ра, невольно подражая его исключительно светскому тону.

Ар-Нель вдруг улыбнулся широко и неожиданно искренне, без претензий на церемонность:

— О, Младший Л-Та, там, среди гостей, оказался один юный зануда, который, увидев меня, хватается за эфес или за мои рукава! Небо — свидетель, если я встречусь с ним сегодня ещё раз, то не смогу быть достаточно любезным. Мне хочется не драться, а выплеснуть ему в физиономию чашку вина, чтобы охладить его пыл.

А он не такой уж и гадкий, подумал Ра, улыбнувшись в ответ. Просто — чуточку не нашего круга. Из баронов Всегда-Господина — и теперь без места, с тех пор, как Старший убил этого Ляна…

— Вас огорчила смерть сюзерена? — спросил Ра. — Вы считаете Старшего врагом?

— Ах, нет! — воскликнул Ар-Нель поспешно. — Мои дела оказались плохи при дворе Эу-Рэ. Мои родители желали бы присутствовать при поединке между мною и старшим сыном Господина Смотрителя, но ни мне, ни ему, ни даже его отцу это не казалось лестным. Я обрадовался, узнав о договоре Эу-Рэ с вашей почтенной семьёй. Вас это не оскорбляет?

— Нет… — Ра несколько растерялся от смеси салонного тона и весёлой искренности. Ар-Нель вдруг стал ему интересен — и Ра присел на скамейку рядом с ним. — Я удивлен. Вы говорите о вещах, которые обычно таят…

— Какие секреты между Младшими Детьми высокородных домов! — воскликнул Ар-Нель, смеясь. — Мой Старший Брат наследует Имя Семьи. Мой Второй Брат привел в дом двух женщин — и его называют за глаза Озабоченным Господином Ча. Моя Третья Сестра замужем за Господином Градоначальником. Чего же ждать мне? Лишь удачного поединка!

— Как у моего Старшего? — спросил Ра.

— Вы ещё Дитя, — сказал Ар-Нель, каким-то чудесным образом ухитрившись избежать малейшей нотки снисходительности, просто констатируя прискорбный факт. — Вы полагаете, что победа в поединке с милой и нищей, которая на три года с лишним младше — это победа. Меня же обстоятельства научили думать, что такая победа легко оказывается поражением.

Ра присвистнул.

— Хок! Это ново!

Ар-Нель потянулся и поплотнее укутался в плащ, подбитый пушистым беличьим мехом. «Ему бы подошёл чёрный кот на руках, — невольно подумал Ра. — В нем есть что-то от сказочного ведьмака. Какая-то весёлая угроза… скрытая улыбками». Ра стало чуть жутковато, но уйти не захотелось. Он потихоньку начал понимать Юношу Т-Кена.

— Знаете ли, блистательный Младший Господин Л-Та, — продолжал Ар-Нель, мечтательно улыбаясь, — иногда мне приходилось думать, что, возможно, самая лучезарная победа в моем случае — это поражение в поединке с отважным и сильным вельможей. С таким отважным и таким сильным, чтобы я мог драться на последнем пределе. Чтобы он сломал меня — чтобы после боя меня не мучили ни совесть, ни оскорбленная гордость…

Ра изрядно ошарашило услышанное. Слова Ар-Неля звучали чудовищно цинично и странно романтично одновременно; Ра даже представить себе не мог, чтобы кто-то из Юношей был способен мыслить настолько здраво и настолько… словечко «грязный» Ра удержал, но другое — «прагматичный» — с мысли всё же сорвалось.

— Отчего же вы не сразились с Ляном? — спросил Ра. — Он ведь был сильным… и вполне вельможей…

Ар-Нель пренебрежительно мотнул головой — качнулись длинные пряди волос у висков, украшенные бусинами из сердолика и бирюзы.

— Не вельможа, — сказал он, и его губы невольно дрогнули в почти презрительной усмешке. — Так… дешевое железо в дорогих ножнах. Мог выглядеть очень сильным только в глазах младших — а со мной он сходится по году. Он тоже родился в год вишни — только я весной, а он — зимой, я ночью, а он — днем. Ровесника не обманешь показной отвагой — оттого Учитель Ю и писал, что честному человеку сражаться надлежит лишь с ровесником.

Показная отвага Ляна несколько уменьшила в глазах Ра подвиг Старшего.

— Дурно о мертвецах не говорят, — сказал Ра почти в сердцах. — Лян оскорбится в своей Обители Цветов и Молний…

— Если попадет туда, — возразил Ар-Нель. — Следуя безупречной братской искренности, которую у меня вызывает ваше место в Семье и ваш возраст — я продолжу. Лян понравился мне, когда нас представили. Я попытался быть милым с ним, чтобы вызвать симпатию и интерес — но напоролся на острие открытой ладонью. Лян сразу высмеял меня. Он сказал, что у меня руки младенца, что я выгляжу, как заморыш — и что мне будет тяжело родить ребенка рода Эу-Рэ, в котором отродясь не было мышей среди лесных котов. Он дразнил меня до тех пор, пока я не понял, что сейчас расплачусь или ударю его — и мне пришлось вызвать его на спарринг. На палках.

— Он тебя отлупил? — усмехнулся Ра, сбившись со светского тона от насмешек Ар-Неля над самим собой. — И ты решил…

Ар-Нель протянул палец к его губам — «молчи».

— Вы ошиблись, восхитительный Младший Л-Та, — сказал он, смеясь. — Лян остановил бой именно в тот момент, когда понял, что я его отлуплю. Он умело сохранил лицо — отступил на шаг, сказав, что ему скучно валять со мной дурака — и я увидел тревогу в его глазах. Страх перед поражением и желание отступить. Страх перед унижением.

— Я думал, он был силен, — сказал Ра с оттенком разочарования.

— Да, если был уверен в себе, — пренебрежительно бросил Ар-Нель. — Он сражался в стиле «Полет Ястреба», это прямолинейная техника, столь любимая юными аристократами, которых Земля и Небеса наделили физической силой. Меня тоже учили ей. Но, видите ли, мой милый Младший Л-Та, я ни на что не мог бы рассчитывать, если бы рассчитывал лишь на силу собственных мускулов…

— Как понимать эти парадоксы? — спросил Ра, чувствуя на губах растерянную ухмылку.

Ар-Нель улыбнулся загадочно и жестоко.

— Моя Маменька, жалея Младшего, который болел с рождения и выжил лишь благодаря особой воле Небес, обучила его тайком от Батюшки нескольким элегантным приёмам, которые достались ей самой от деда, — сказал он. — А её дед — мой Прадед — был весьма знаменит в своё время. Гвардеец Государя, из личной свиты Государя — при дворе его даже в глаза звали Нежным Убийцей… Видите ли, Младший Л-Та, телохранители Государя легко пользуются древними техниками стиля «Поцелуй Во Тьме».

— А! — воскликнул Ра, пораженный до глубины души. — Это же не стиль поединков! Это стиль убийств! Он подлее, чем «Укус Паука»! Рассчитан лишь на смертельные удары! Считается, что ему нельзя обучать Юношей!

Ар-Нель перевернул чеканный браслет на своем запястье бирюзовой бляшкой вверх.

— Прислушайтесь ко мне, милый Младший Л-Та, — сказал он вкрадчиво. — У меня развито чутьё — и мое чутьё говорит, что такому очаровательному Юноше, как вы, вскоре могут очень понадобиться сильные друзья, знающие жизнь. Моя Маменька заклинала меня использовать приемы «Поцелуя» лишь против врагов и из самозащиты, но я точно знал, что это — отравленный стилет у меня в рукаве, и я воткну его в кого захочу. Возможно — в самонадеянного мерзавца, который сочтет меня слабаком и легкой добычей… И Ляну я кое-что показал. Как говорится, отодвинул ширму на три пальца.

Ра глядел на него во все глаза, качая головой.

— Благие Небеса, Господин Ча, вы так легко об этом говорите! Мне! Я заслуживаю вашего доверия? Но — за что?!

Улыбка Ар-Неля стала чуть печальной.

— Скажу, что восхищён вашим безумным братцем — назовёте меня лжецом, правда? В действительности, дорогой Младший Л-Та, мы с вами сходимся по одному знаку. И это не происхождение, это тот знак, который гадальщики называют «Потайной Шестёркой». Это — место в Семье. Вы — Четвёртый и Последний Сын, и я тоже. Мое расположение к вам — следствие духовного родства сочетающихся силами Земли и Неба.

— Вы смеётесь надо мной?!

Ар-Нель покачал головой.

— Отнюдь. Я собираюсь предложить вам спарринг после праздников. Не на остром, конечно, оружии — но на палках. Я намерен кое-что показать вам… ради духовного родства…

— Я не понимаю…