Слой Прошкин Евгений

На изучение схемы коммуникаций у Константина был всего один вечер, поэтому в незнакомые ветки он не совался. Выбирать приходилось наиболее короткие отрезки, те, на которых он не успеет попасть в прицел. Свернув на новом перекрестке, он затаил дыхание и вслушался. Преследователь был один. Костя рискнул выглянуть из-за угла – темно. Значит, охранник без фонаря.

Еще не решив, как использовать это преимущество, Константин помчался дальше. Пляшущее желтое пятно выхватывало из мрака то сопливую бахрому, то сочащийся влагой стык бетонных плит. Сапоги оглушительно грохотали, казалось, топот разносился по всему подземелью. Костя понял, что нужно остановиться, иначе эта гонка закончится не скоро.

Преодолев очередную развилку, он вжался в стену. Сердце колотилось в ушах тугим сбивчивым эхо. Лучик осветил сужающийся коридор и уперся в забитую мусором сетку. За ней начиналась круглая труба – довольно широкая, чтоб в нее протиснуться, и достаточно узкая, чтобы пуля не пролетела мимо. Константин припомнил схему. Никаких труб.

Заблудился! Он дернулся назад к развилке, но охранник был уже совсем близко.

Здесь. Здесь он и сдохнет. И даже не узнает, достиг ли цели, вот, что обидно. Пришкварило того толстопузого, или нет? А если откачают? Глупо, глупо, по-другому надо было, ну да что теперь…

Константин отыскал ржавую кабельную стойку и, направив фонарик в сторону перекрестка, закрепил проволокой. Затем отошел в тень и вытащил из заднего кармана плоскую фрезу. Сделал, как учили, несколько глубоких вздохов и сконцентрировался. Второй попытки не будет.

Выскочив в проход, охранник на мгновение ослеп и пальнул наугад. Обтекаемая, непривычной формы, винтовка работала без отдачи и почти без шума – количество выстрелов Костя подсчитал по визгам где-то возле правого уха.

Парень с открытым сосредоточенным лицом стоял ровно в центре желтого конуса. Проморгавшись, он определил источник света и дал короткую очередь чуть пониже. По стене заскакали искры, но фонарик не пострадал. Догадавшись, что его обманули, охранник повел стволом, но время вышло. Костя выбросил руку вперед, и в воздухе мелькнул сияющий диск.

Константин называл его сюрикеном, хотя это было громко сказано. Однажды, забредя на разоренный завод, он прихватил с собой несколько таких штучек, и потом от нечего делать метал их во что придется. Некоторые смеялись, но сотник одобрил. Так он и тренировался, пока не растерял все, до последней. Костя не помнил, где и когда купил новую фрезу, главное, что теперь она спасла ему жизнь.

Зубчатый диск воткнулся в лоб с сухим деревянным треском. Сюрикен вошел на весь радиус чуть повыше левого глаза – охранник еще успел удивленно моргнуть и, выстрелив в потолок, медленно завалился на спину.

Константин взял фонарик и, перешагнув через раскинутые ноги, поднял ружьишко. Автоматическая винтовка австрийского производства, более надежная, чем воспетый лжепатриотами «Калаш», – это как раз то, чего ему не хватало. Пластиковый корпус и скошенные формы придавали ей вид несущейся рыбины. Пожалуй, не всякий мент поймет, что это оружие, а не детский пугач с лампочкой в стволе. Рожок на сорок пять патронов, израсходовано не более пятнадцати. Если пузатого и спасут, все равно – оно того стоило.

Костя отряхнул забрызганные джинсы и пошел назад. Вскоре он выбрался в знакомый тоннель и, восстановив в памяти карту, дошел до квадратного люка. Смазанный накануне штурвал крутился тяжело, но без скрипа. Минут через двадцать он был на «Шаболовской».

Когда по металлической лесенке в конце платформы поднялся человек без оранжевой фуфайки, кое-кто из пассажиров обратил на это внимание, но для хулигана мужчина выглядел слишком усталым, поэтому о нем тут же забыли.

Константин сел рядом с читавшей блондинкой и покосился на книгу. Механически пробежал пару абзацев и, зевнув, отвернулся – дама увлекалась любовными романами. Он глянул на часы – скоро восемь. Настя ворчать будет. Купить ей, что ли, пирожное? Все равно будет ворчать. Спросит, где носило. А, кстати, где?

Он попытался вспомнить, но у него не получилось. Нахмурился, потер макушку – бестолку. Костя не знал, где прошлялся два с лишним часа, но еще более странным казалось то, что его это нисколько не тревожило. Вроде, так надо.

Если бы ему – Константину Роговцеву, тридцатилетнему преподавателю географии в средней школе, женатому, несудимому – кто-то рассказал, что совсем недавно им убиты шесть человек, он бы даже не улыбнулся. Дурацкая шутка. Если б ему поведали о тайнике с дистанционным взрывателем и снаряженным «Штайром», он бы только пожал плечами. Не слышал Костя ни про какие штайры.

Жена не ворчала. Сунула под нос ужин и ушла смотреть телевизор. Обиделась.

Костя энергично поедал макароны с подливкой, невольно воспринимая бухтение ящика за стеной. Когда заговорили о заказном взрыве у дома банкира Батуганина, он не выдержал и, торопливо набив рот, заглянул в комнату. Показывали обгоревший «Мерседес» и накрытые черными мешками носилки. Диктор объяснял про водосточную трубу, но Константин отвлекся: его вдруг заинтересовала отодвинутая крышка канализационного колодца. Что-то в ней было… зудящее.

На экране появилась жена покойного – заплаканная, но не растерянная. Словно она была к этому готова.

– Представляешь, сколько ее серьги стоят? – Спросила, снимая бойкот, Настя. И, помолчав, вздохнула. – Живут же люди.

В туалет хотелось не так, чтоб очень сильно, и он решил поваляться еще. Свет то набегал на веки, то сползал куда-то вниз – наверное, дерево за окном качается, или занавеска. Вставать все равно придется, но потом, а пока можно…

– Петруха! Просыпайся! – К этому голосу подошла бы черная окладистая борода, классическая такая бородища, как у батюшки. – Слышь, нет? Сегодня Ку Клукс Клан на вахте, он сов не любит.

С добрым утром, Петя.

Он открыл глаза и осмотрелся. Почему палата? Почему больница? Не болит же ничего.

Бородатый водил мизинцем по заляпанному стеклу.

Придурок какой-то, подумал Петр и, хрустнув лопатками, взял со стула байковые брюки.

– В шахматишки перед завтраком, а? – Предложил тощий старик, потрясая пешками в сложенных ладонях. – Блиц, для разминочки, а?

– Кто еще телится? – Раздалось из коридора. – Подъем!

Дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина в ослепительно-белом халате и высоком поварском колпаке. Если его натянуть до подбородка и прорезать две дырки…

– Кто еще в койке? Привяжу до вечера! Слушай расписание: десять ноль-ноль – Караганов, одиннадцать ноль-ноль – Зайнуллин, двенадцать ноль-ноль – Полонезов. Шахматы здесь оставишь, понял? Вопросы?

– Нету, – тявкнул дед.

– Да он мужик ничего, – заметил Борода, когда Ку Клукс Клан ушел будить остальных. – Строгий, дисциплину уважает. С нами без этого нельзя.

– Топтал я такие строгости, – заявил чернявый парень с подвижным лицом и длинной шеей. – Сука, за такие строгости – в глаз напильником!

– Курить охота, – сказал Петр. – У кого-нибудь есть?

– Давай знакомиться, – сказал чернявый. – Вон те – Вовчик с Сашкой, от армии отлынивают, это – Сережа, я его зову «художник, что рисует смерть», а там Полонезов. Откликается на «Гарри», не вздумай с ним играть. Ну, а я Ренат.

– Зайнуллин, – почему-то добавил Петр. – Помню.

– Правда? Ну, поздравляю! – Искренне обрадовался тот. – А еще чего помнишь?

Петр обвел палату унылым взглядом. А больше – ничего…

Пересекая коридор, он автоматически отметил пути отхода: окно, другие палаты, столовая, бронированная дверь на засове. Все – не годятся. На окнах решетки, а у выхода – дежурный мордоворот. Без шума не снять.

В уборной стояла такая вонь, что Петр закашлялся. Кто-то постоянно лил мимо чаши – вычислить бы гада и ткнуть харей в лужу. Стены покрывали многочисленные, но однообразные граффити. Надписи, как Петр заметил, делились на две категории: дешевые сентенции вроде «кто Я?» и «когда Я проснусь?», и автографы всяких психопатов. Из наиболее свежих выделялись «Морозова», «Батуганин» и «Панкрашин» – видимо, последнее поступление. Странно, но эти три фамилии были нацарапаны одним почерком. Петр почитал еще, но, спохватившись, выбросил эту ерунду из головы. Он с грехом пополам умылся и, посмотрев в зеркало, огладил щеки. Терпимо. Похоже, вчера брился…

Кто брился – он? Вчера?! Не было этого.

Петр снова потрогал лицо, будто сомневаясь в его подлинности. Вчера – брился. А кроме того: ел, справлял нужду, с кем-то разговаривал, делал что-то еще… Жил. Целый день. Где все это? Вчера – ничего. Пусто. Зацепилось вот: Зайнуллин, остальное выдуло, стерло.

Мутное, в несмываемых крапинках стекло отразило растерянную морду. Короткая стрижка, безумный взгляд карих глаз и неровный нос. Первый раз перебили в драке – давно, еще в юности, но тогда врачи поправили. Второй – сам виноват: не удержался на броне, когда БТР тормознул перед…

Перед чем?

Ему показалось, что из глубин разрушенной памяти всплывает какая-то картинка – яркая, сочная. Через секунду она проявится полностью и уже останется с ним навсегда…

Дверь грохнула, и в туалет вошли Сашка с Вовчиком. И все улетучилось – окончательно и бесповоротно.

– Какого черта?! – Рявкнул Петр.

– Так я же это… – стушевался Сашка. – Ты же курить просил.

– Ну?!

– Сейчас, погоди.

Он залез на унитаз и, дотянувшись до трещины в стене, вынул из нее две сигареты.

– А этот зачем приперся? – Кивнул Петр на Вовчика.

– Мы вот что, Петя. У нас к тебе просьба.

– Ну? – Нетерпеливо повторил он.

– Ты мне недавно по башке треснул. А на следующий день у меня энцефалограмму снимали – результаты очень хорошие получились. В смысле, плохие. В общем, какие надо. А завтра Вовчику идти, ему бы тоже не помешало…

– Чего? В репу закатать?

– Ну да, – подтвердил тот. – Только не насмерть, и чтоб дураком не остаться. В меру так. Можешь?

Петр усмехнулся и без дальнейших расспросов впаял Вовчику правой в скулу. Удар он рассчитал килограмм на шестьдесят, больше не требовалось. Доброволец отлетел к стене, но быстро пришел в себя и, тряхнув головой, молча удалился.

– Спасибо, – сказал Сашка, направляясь вслед за другом.

– Если что, подходите еще, не обижу.

Петр посмеялся и, докурив сигарету до половины, забычковал. Однако его отвлекли. Что он там про БТР?.. Нет, уже не удастся, сбили. Вот, гады!

По руке разливался сладкий зуд. Руке было приятно – она сделала что-то привычное, то, что умела делать лучше всего, и теперь, как служебная псина, ожидала поощрения.

Поездки верхом на броневике и поставленный удар. И уверенность в том, что накачанный лакей у железной двери – это не проблема. Но вот за дверью – что за ней? А вдруг пост? Тогда заложники, человек пять. Потребовать документы, оружие, машину и беспрепятственный проезд… куда? И на кого паспорт выписывать – на «Петруху»?

Он надорвал оконный утеплитель и сунул окурок в щель между рамами. Хоть это в мозгах удержится? Через коридор было слышно, как загремели тарелки, и Петр, прополоскав рот, поперся за утренней овсянкой.

– Еремин, после завтрака – в комнату отдыха, к тебе тут пришли, – объявил Ку Клукс Клан, заталкивая в столовую низкую тележку.

Половина больных оторвалась от трапезы и уставилась на Петра.

– Чего спишь? – Бросил Ренат. – Это тебя.

Петр отодвинул кашу и, проглотив ячменный напиток, встал из-за стола.

– Лекарство не забудь, – предупредил санитар.

Запивать было нечем, и Петр хотел оставить таблетки на потом, но Ку Клукс Клан преградил ему дорогу и строго произнес:

– При мне. Чтоб я видел.

Петр закинул колесики в рот и с хрустом разжевал.

– Молодец, – нехорошо улыбнулся санитар. – Теперь свободен.

– Ты покажи ему, где комната отдыха, – попросил Ренат. – Он же забывает.

– Сам найдет, если захочет, – осклабился тот. – По запаху.

Петр тяжело посмотрел на санитара, но не ответил. Рано.

– Здравствуй, Петенька, – молвила какая-то серая женщина с большой хозяйственной сумкой. – Я тебе пирожков принесла. И курочку.

– Здравствуйте, – сказал он и увидел, что лицо женщины потемнело еще больше. – Вы чем-то расстроены?

– Нет, нет, что ты. У нас все хорошо. Ну, как ты здесь?

– Мы знакомы?

– Петенька, я Люба, – трагически произнесла она и, вздохнув, добавила. – Твоя жена.

Вот так номер. Он откровенно рассмотрел посетительницу – невзрачная, изможденная. Волосы неухоженные, с сединой. Морщинки. Маленькие, сухие – по всему лицу. Да она ему в матери годится!

– Жена, – повторила незнакомка. – Люба… Кирюшку тоже не помнишь? – Без особой надежды спросила она.

– А кто это? Брат?

Люба достала платочек и приложила его к носу. Неуверенно погладила Петра по руке.

– Кушаешь нормально?

– Нормально, – отмахнулся он и, чтобы хоть чем-то ее порадовать, сказал. – Как дома? Что новенького?

– Да что… А! Кирюшка документы подал. В августе экзамены.

– Куда?

– В приборостроительный какой-то. Я не слежу. Пока с работы вернешься, пока приготовишь… Там зато кафедра военная есть. Бронь.

Петр встрепенулся, но разговор был о другой броне, совсем не о той, с которой он, не удержавшись при торможении…

Дальше – черная вата.

– Люба?

– Да?

– Ты прости, но… посмотри на меня. Нет, посмотри внимательно. Я точно тот, за кого ты меня принимаешь? Ты в этом уверена?

Женщина коротко взглянула ему в глаза и разрыдалась.

– Ты, Петенька, ты. Я Валентину Матвеичу фотографии принесла, он так велел. Он сказал, это тебе поможет. Там дача наша, и мы с тобой на качелях. Ты их сам варил. А Кирюшка красил. Помнишь?

– Помню! – Неожиданно воскликнул Петр. Вскочив на ноги, он дошел до телевизора в углу и круто развернулся. – Правда, помню!

Люба широко раскрыла рот и вновь залилась слезами. Полезла обниматься.

Вот это уже лишнее, подумал Петр.

Да, теперь он вспомнил – ту фотографию, которую ему совал тип с козлиной бородкой. Вспомнил себя на снимке. И домик, и грядки, и качели, и незнакомую бабу рядом с собой. Хорошо обрабатывают, не торопятся.

– Сколько я уже здесь?

– Месяц, Петенька. С середины мая.

– Кем я хоть был, пока не…

– Валентин Матвеич не велел, – ответила Люба. – Надо постепенно. Он знает, как надо, а я чего… Я испорчу только.

– А работал я где? Или это тоже секрет? – Начал выходить из себя Петр.

– Да где… по экспедициям… ну, это когда еще было… А потом где придется. Сначала на фирме, потом на складе, потом подрабатывал. Таксистом тоже… Да много чего. Ты ведь у меня на все руки. Только добрый очень, возразить никогда не можешь, обидеть боишься.

– Люба, мне бы что-нибудь конкретное.

– Конкретное Валентин Матвеич не велел.

– А что велел? – Окончательно разозлился он. – Пирогами кормить?

– Да, пирогами, – смиренно ответила женщина. – Чтоб ел домашнее и возвращался. Мысленно.

Сложную легенду стряпают, понял Петр. Куда мне, больному, если ее и здоровая запомнить не в состоянии.

– Как у тебя с деньгами? – Спросил он.

– С деньгами?..

– Что ты все переспрашиваешь? – Взбесился Петр. – Я что, не по-русски говорю?

– Денег хватает, хватает, – мелко закивала Люба.

– Дай мне немножко. Рублей триста или, лучше, пятьсот.

– Пятьсот? – Оторопела она и, встретившись с ним глазами, забубнила. – Я как-то не рассчитывала. Дома. Дома деньги. У меня с собой почти… А зачем тебе, Петенька?

– Давай, сколько есть.

– Вот, – Люба жалко улыбнулась и протянула две десятки. – Еще мелочь, но это…

– Мелочь не надо. Ладно, пора мне, – Петр хлопнул себя по коленям. – Кирюше привет и ни пуха. И все остальным – тоже. Привет.

– А курочку, Петенька! – Воскликнула женщина.

В ее голосе было столько драматизма, что Петр, не выдержав, расхохотался.

Проходя мимо Ку Клукс Клана, он на всякий случай спрятал купюры в карман, однако стоило подыскать место более надежное, чем казенные портки.

Зайдя в палату, он поразился той пустоте, которая его окружала. Шесть коек с панцирной сеткой. О матрасах нечего и думать – это банальщина, любой санитар первым делом лезет именно туда. Шесть ободранных стульев – можно сунуть деньги под обивку. Хороший подарок симулянтам. Остается тумбочка – у каждого она своя, да и щелей там должно быть предостаточно.

Петр отворил скрипучую дверцу и, присев, заглянул внутрь. На верхней полке валялась мятая фольга, твердые, как образив, крошки и совершенно ненужная алюминиевая ложечка. Ничего другого он и не ожидал. На нижней полке, то есть попросту на дне, лежали чистые носки и пугающе толстая книга – похоже, это все его личные вещи. Что-то не густо.

Прямо «Война и мир», брезгливо подумал Петр, запуская руку за томом. Книга оказалась геологическим справочником. Нахрена?

Между страницами «332» и «333» покоилось несколько зеленоватых купюр. Петр пересчитал – шестьдесят рублей. Откуда?

В палату, покачиваясь на спичечных ногах, вплыл старик.

– Полонезов! – Окликнул его Петр.

Ноль внимания. Старик дотащился до постели и, утрамбовав подушку, водрузил на нее шахматную доску.

– Э-э… как тебя… Гарри!

– Чего? – Встрепенулся гроссмейстер.

– Чья это книжка?

– Твоя, – ответил он, пересаживаясь на место черных.

– А больше ее никто не читал?

– Кому надо? Там, по-моему, одни таблицы. Не отвлекай.

Шестьдесят рубликов. Это значит, он уже стрелял – три раза по двадцатке или шесть раз по червонцу. Или еще как. У Любы, вроде бы, с финансами напряженка. Спектакль, не иначе. Такую декорацию отгрохали! Актеры, опять же, – если не все, то как минимум половина. А выдают по десятке.

Зачем ему деньги, Петр сказать не мог, но твердо знал, что они ему нужны.

– Либо Петруха Еремин жмот и придурок, либо он что-то замыслил, – пробормотал он себе под нос и пошел докуривать давешний бычок.

В сортире, у самого окна, кто-то нацарапал: «когда ЭТО кончится?».