Слой Прошкин Евгений
– Как?.. А, ты же того… Я и забыл. Вчера вечером добазарились. Ты по вечерам немножко в себя приходишь, восстанавливаешься. На утро – колода колодой, а вечером ничего, вечером с тобой интересно.
– Интересно… – задумчиво произнес Петр. – Ну так о чем мы договорились?
– Сценку поставить. Я же во ВГИКе, на режиссерском.
– Конкретнее.
– Куда уж конкретней? Все. Сейчас подерутся – вот и сценка. И никакой КВН не нужен.
– А дальше?
– Потом ты хотел продолжение сделать, чтоб я, значит, заперся в туалете и звал на помощь. Только я колебаюсь.
– Не надо, Ренат, не колебайся.
– Так я ж на режиссуре, актер из меня неважный, – признался он.
– Особого таланта не требуется. Держи дверь крепче и ори громче. Мы их всех наколем. Пьеса года получится!
– На сульфу посадят, – с тоской проговорил Зайнуллин.
– Ничего, Полонезов ответит. Если что – я на себя возьму.
– Ты, Петруха, настоящий отморозок! За это и люблю.
По коридору разнеслись первые матюги, и Петр толкнул Рената в бок. Зайнуллин вприпрыжку домчался до туалета и, хлопнув так, что со стены слетело несколько плиток, заверещал:
– А ре-ежут! А убива-ают! Су-уки-и!! Спа-аси-ите-е!!
Из комнаты отдыха вышли какие-то растерянные люди. Через секунду, распихивая их локтями, в коридор выскочила Гитлер Югенд. Дежурный у двери пытался ей что-то объяснить, но на нем висел худой и цепкий, как варан, Полонезов.
– Рокировочку, срань колесная… рокировочку уже нельзя, – приговаривал он, взбираясь санитару на загривок.
– Слезь, падла! Десять уколов!
– Ладейку зачем трогал, щенок? Какая же тебе рокировочка, если ты ладейку трогал?
Половина больных окружила охранника и начала смеяться – Зайнуллину бы это не понравилось, но его, к счастью, здесь не было. Ренат бился в сортире и оглашал больницу истошными криками.
– Вызывай, дубина! – Велела Гитлер Югенд и понеслась в туалет.
Стряхнув Полонезова, санитар кинулся к столу, но принципиальный Гарри схватил его за брюки и куснул в щиколотку. Вопль санитара на мгновение заглушил стенания Зайнуллина. Югенд обернулась, но лишь отчаянно махнула рукой. Петр дождался, пока она не скроется в предбаннике, и побежал в комнату отдыха. Что-то ему подсказывало: следующая фаза – там.
Вокруг телевизора осталось человек пять – из тех, кого выключенный экран увлекает не меньше, чем включенный. У стены, нерешительно оглаживая халаты, топтались Вовчик и Сашка.
– Петя, может, не надо? Ну ее, эту косьбу. Ведь сульфу пропишут, а после нее…
– Что вы сегодня вареные какие-то? Сульфы боитесь! А носки дембелям стирать не боитесь? Всяким садистам вроде Ренатика. Там еще и похуже есть.
– Ладно, ладно, зашугал! Мы начинаем, – предупредил Сашка и, подняв над головой стул, метнул его в телевизор.
Вовчик взял второй и, разогнавшись, протаранил им окно.
– Веселей, симулянты! – Поддержал Петр. – Неделька в ремнях, и свобода. За погром такую статью проставят – военком вас за километр обходить будет!
Глухой взрыв кинескопа слился с капризным звоном стекла, и Петр решил, что дальше здесь справятся без него. Что теперь? Проведать Кочергина. А потом? Посмотрим.
Он устремился к кабинету, но ему преградил путь вечно грустный Караганов.
– Ты говорил, можно будет порисовать, – застенчиво произнес он.
– Да, Гитлер Югенд разрешила, – на ходу бросил Петр. – Краски и холст найдешь в столовой. Поищи там как следует.
– А кисти, Петруха! – Крикнул Борода ему в спину. – Кисти в столовой есть?
– В раздаточной. Спрятаны между тарелками.
Неужто даже Серега раскачался? Сонный увалень Серега. И все – моя работа, с восхищением подумал Петр. Славно подготовил. Только б не облажаться. Нет, ну каков! Посмотреть бы на себя вечером – хоть одним глазком. Кто я? Сотник…
Возле уха пролетел какой-то металлический предмет, но это был не новый накат бредовых воспоминаний, а самая что ни на есть реальность. Больные кидались чем попало – двое уже отползали, держась за головы. Зайнуллин вопил в туалете, видимо, у Югенд не хватало сил с ним справиться, а подмоги все не было. Дежурный с окровавленным лицом лежал у выхода – на нем, как на батуте, прыгал Полонезов и кто-то еще. Из комнаты отдыха раздавался треск ломаемой мебели, в столовой визжала нянечка, и даже на лестнице, за бронированной дверью, безумно голосили.
Петр прошмыгнул мимо двух дерущихся типов и заперся в кабинете врача. Валентин Матвеевич был на месте. Разбитый висок почернел и запекся, а щеки постепенно приобретали синеватый оттенок, в остальном же он был похож на хрестоматийного любовника, вскочившего с перепугу в гардероб. Петр снял с перекладины вешалку и бережно положил на стол – мятую одежду он не переносил. Свой халат и байковые штаны он запихнул в шкаф. Возникла идейка обрядить в «психическое» самого Кочергина – ради смеха, не более, – но времени на это не было.
Костюмчик Валентина Матвеевича пришелся впору. Ну, почти. Петр подогнул рукава и брюки – намного лучше. Туфли – повезло! – оказались его размера. Петр завязал галстук и, привыкая, прошелся по комнате. Так себе видок, лоховатый. «Здравствуйте, я представляю канадскую компанию. Купите у меня китайский фонарик…»
Эх, когда это было-то! Старые добрые времена… Теперь не то. Теперь Чрезвычайное Правительство и война, война, война. И Нуркин.
Петр сжал кулаки и медленно выдохнул – не до ярости. Хладнокровие, иначе отсюда не выбраться. Скорее всего, и так не выбраться, но раз уж начал… Конечно, это не простая психушка, однако с Кочергиным вот получилось. Надо пробовать.
Он накинул поверх костюма свежий крахмальный халат и потянул дверь. В коридоре стоял невообразимый гвалт. Полонезов, намаявшись, слез с дежурного и принялся собирать по полу шахматы. Тот несколько раз пнул его ногой в живот и лишь после этого отодвинул засов.
Высокая створка открылась, и с лестницы вломились десять человек в зеленой форме, каждый – с дубинкой. Вместо того, чтобы лупить по спинами, они тыкали больных, словно это были не палки, а рапиры. Больные мгновенно валились и уже не вставали.
Электрошоковые, сообразил Петр. Полезная штучка.
Зеленых он раньше не видел – или специальное подразделение, или со всех этажей собрали. Есть, по крайней мере, надежда, что и они его не знают.
Петр закрыл кабинет и спокойно пошел к выходу. Нет, так нельзя, опомнился он.
– Осторожней, мясники проклятые! – Негромко прикрикнул Петр. – Это ж люди. Головы не трогать, только в корпус. Головы, сказал, не трогать! Кому их потом в чувство приводить? Ну, пусти, дай пройду.
Охранники посторонились, и он, еле сдерживаясь, чтоб не побежать, перешагнул через высокий порог.
Обычная лестница. Перила с голубой пластиковой полоской, неровные бежевые стены, на полу – плитка «в шашечку». Окна с решеткой, но отсюда она выглядела совсем не так, не по-тюремному. Просто чтобы инвалид какой не выпал или, допустим, ребенок. Здесь эта решетка не угнетала, не задерживала. Ступени – тоже как ступени. Раз-два, раз-два, вниз, не спеша. Только не торопиться, на него могут смотреть. Да кому он нужен!
– Валентин Матвеич? – Позвали сзади.
Петр остановился.
– Валентин Матвеич, вас Аркадий Палыч просил зайти.
Это из новеньких кто-то. Будь на его место другой…
– Да? Хорошо. Хорошо, зайду.
Петр помедлил и спустился еще на две ступеньки.
– Валентин Матвеич!
– Ну?
– Он просил срочно. Аркадий Палыч. Просил сразу же.
– Нда? Я и иду.
– Так он же на третьем!
– Гм… На третьем? Э-э… Гм, гм…
Только не бежать. Догонят, гады. Или внизу перехватят.
– Валентин Матвеич, постойте! – Бойко крикнула откуда-то из-за двери Гитлер Югенд. – Не ушел еще? Вадик, влепи вот этому двойную, – распорядилась она. – Валентин Матвеич! Хорошо, что застала. Вас Аркадий Па…
Петр медленно поднял голову и посмотрел ей в глаза.
– …влович… – оцепенело закончила медсестра.
– Хорошо, зайду, – кивнул он и, удивляясь своей выдержке, пошел навстречу.
Поднявшись на площадку второго этажа, Петр мимоходом поправил лацкан ее халатика и, свернув на следующий пролет, указал:
– Побыстрее тут заканчивайте. Нуркин скандалить будет.
– Какой еще Нуркин? – Одурело спросила Югенд. – Ты сам-то кто? Эй, ты же… ты же Еремин! Мужики, это наш!
Петр схватился за перила и, с силой оттолкнувшись, понесся наверх. Боковым зрением он видел, как у его задницы крутится, пытаясь достать металлическим кончиком, черная дубинка. Ноги, привыкшие передвигаться лишь от койки до унитаза, вдруг стали мощными и легкими, как крылья. Все больше отрываясь от двух санитаров, Петр преодолел промежуточную площадку и бросился ко входу на третий этаж.
Дверь обычная, не железная. Даже если закрыта, он запросто…
Петр всей массой ударил по ручкам, и створки, сорвавшись со шпингалетов, распахнулись. Врачи. Много врачей – человек семь. Какие-то люди в цивильном. Две медсестры в одинаковых белых колпаках. Цокают каблуками. Удивленные взгляды. Вздернутые брови. Еще не переполох. Пока только смущение.
Заметавшись в красивом и неожиданно широком коридоре, Петр дернулся туда, обратно, поскользнулся и потерял драгоценные, с таким трудом отвоеванные секунды. Санитары в зеленом загнали его в угол, к неизменному больничному фикусу, и выставили вперед электрошоки. Петр безнадежно оглянулся – два окна и вереница одинаковых белых дверей. Надо было вниз. Здесь он попался.
Тот, что стоял левее, сделал глубокий выпад, и Петр, не задумываясь, ответил: шаг вправо, разворот, наклон. Сознание констатировало полное фиаско, но тело продолжало действовать. Ладонь перехватила дубинку у самой рукоятки, правая нога приняла центр тяжести на себя, а левая оторвалась от пола и, развернувшись, врезалась в румяное рыло. Дубинка осталась в руке у Петра, и он, завершая движение, хлестнул второго по глазам.
«Она ж электрическая», – напомнила квадратная кнопка под большим пальцем.
Неважно. Мозги отключить. Только моторика.
Первый, кряхтя и обрывая с фикуса мясистые листья, уже поднимался. Петр ударил его по затылку – крепко, с оттяжкой, потом обезоружил незрячего и, крутанув обе палки в воздухе, зажал их под мышками. Все равно. Третий этаж. Бесполезно.
В коридоре показались еще двое. Петр расставил согнутые в коленях ноги и поднял дубинки вверх. Это что – какая-то стойка? Откуда он ее?..
Санитары приблизились, и палки завертелись двумя размытыми восьмерками. Симметрично: голова – голова, шея – шея. Два всхлипа, два стона, два тела на полу.
Не дожидаясь остальных, Петр метнулся к ближней двери. Заперта. Другая. Тоже заперта. Зачем? Третья, четвертая…
Он остервенело дергал ручки – не вполне осознавая, с какой целью это делает, но, как и с шахматами, полагаясь на Продуманный План и на неведомый вечерний замысел.
Закрытые кабинеты кончились, пошли открытые. Люди вскакивали и пятились, кто-то хватал телефонную трубку, кто-то, напяливая резиновую улыбку, начинал монотонные увещевания, но все они были одинаково бледны. Все смертельно боялись сотника.
Петр проверил полтора десятка комнат, но того, что искал, не нашел. А он действительно искал – теперь он в этом не сомневался. Одна из дверей в другом конце коридора приоткрылась, и в узком проеме Петр заметил манящий палец. Рысью преодолев расстояние до кабинета, он затормозил у стеклянной таблички с желтой надписью «процедурная».
Конечно! Процедурная. Если б все вспоминать до, а не после… Сколько времени упущено? Катастрофически много, но теперь он… А что теперь? Что там, в этой процедурной, – автомат, вертолет? Что он мог приготовить, сидя в психушке? Не размышлять! Работать рефлексами. Они у него хорошие. Они вытащат.
Петр рванул дверь на себя и влетел в помещение. Осмотрелся: два сдвинутых стола, белая марлевая ширма, низкий клеенчатый топчан и стеклянный шкаф с медикаментами.
– Долго гуляешь, – недовольно бросил плечистый мужчина за ширмой. – По идее, тебя давно уже должны поймать. А дубинки откуда? С охраной дрался? Это плохо, очень плохо. Ну, давай.
Мужчина вышел вперед и протянул ему странную куртку с непомерно длинными рукавами.
– Не видел, что ли? Смирительная рубашка, – сказал, усмехаясь, Ку Клукс Клан. – Сам одевай, я с тобой возиться не буду.
Глава 5
Человек откинул тяжелое от пота одеяло и, поднеся к лицу металлический, с двумя латунными колокольцами, будильник, присвистнул: так поздно вставать ему еще не приходилось.
Занавеска, вобравшая в себя многолетнюю духоту, пропускала не свет, а какое-то мутное марево – из-за этого комната казалась декорацией к черно-белому фильму. Под острым углом на зеркале был виден нереально плотный слой пыли. Приглядевшись, человек увидел, что оно вообще ничего не отражает. Он подумал, что тот, кто живет по ту сторону, чувствует себя, как в тюрьме. Гадливо переступая через невесомые клубы на полу, человек подошел к центральной створке гардероба и четыре раза провел по ней пальцем. Получилось что-то вроде решетки. Человек приник к нарисованной дорожке, но кроме глаза в ней ничего не отразилось.
Если б человека спросили, зачем он рисует решетки, он бы пожал плечами. Этот вопрос ставил его в тупик. С детства.
– Бабки с собой? – Спросил Ку Клукс Клан, старательно затягивая узел на животе.
– Угу, – ответил Петр. – Во внутреннем кармане.
– Блин… Рубашку-то уже надели. Как их теперь оттуда?..
– Да не колбасись ты! Выведешь на улицу, тогда и рассчитаемся. Лучше закурить дай.
– Не употребляю. А насчет денег… смотри, Еремин! Меня в прошлом году кидал один. До сих пор с портрета как живой…
– Будут тебе деньги, успокойся. Все, как договорились, – заверил Петр, смутно припоминая, что действительно договаривался. Вот только когда?
– А теперь я тебе, пардон, по харе врежу. Иначе не поверят.
Ку Клукс Клан не технично, но крепко звезданул его в глаз, затем в нескольких местах надорвал свой халат.
– Вот так. А то нового век не допросишься. Ну, готов, маньяк-циклотимик? Пошли.
Он открыл дверь и, огласив коридор зычным «поря-адок!», вышел из процедурной. В руках он держал плотный матерчатый пояс, на котором, точно ишак на привязи, тащился Петр. Левая бровь не болела, но стремительно заплывала, и он чувствовал, как с каждой пульсацией зрение превращается из «стерео» в «моно».
– Расступись! – Крикнул Ку Клукс Клан. – Я ему аминазы вкатил, но шут его знает… Кусается, дьявол!
Подыгрывая, Петр плевался, рычал и всячески демонстрировал намерение вырваться.
– Ну-к, дай я с ним поквитаюсь, – подскочил санитар в зеленом. – Он, падаль, Вадику переносицу сломал!
– Уймись, люди же кругом.
– И куда его? На четвертый? – Поинтересовалась какая-то дама.
– Не. В пятнадцатую, на экспертизу. За ним уже машина пришла. Он, оказывается, опасный. Расступи-ись!
Петр мимикой подтвердил, что опасен, и свернул за Кланом на лестницу.
– Ноги не поломай, – остерег тот, придерживая Петра за шкирку.
– Слышь, Кочергина не видел? – Обратилась к нему пробегавшая мимо Гитлер Югенд.
– Нет. В кабинете посмотри.
– Там заперто.
– Сама ищи, – буркнул санитар.
– А чего ты здесь? У тебя же выходной сегодня.
– Отгулы зарабатываю, – сказал Клан, ускоряя шаг. – Мымра крашеная, – прошипел он, когда медсестра скрылась в отделении. – Все ей знать надо! Уйду отсюда на фиг. Пойду в морг, там, говорят, жить можно. У нас и тут нормально получалось, каждый месяц кому-нибудь побег устраивали, пока всякие уроды не…
– Меня в пятнадцатой не хватятся? – Спросил Петр.
– Кому ты там нужен?
– Так… э-э… экспертиза.
– Направление липовое. Дружок бланки с печатями на принтере катает – только заполняй. В пятнашке о тебе и не знает никто. А наши рады избавиться. Ты же буйный, – хохотнул Клан, шутливо тыкая его в печень.
Миновав последний пролет, они спустились в вестибюль. Ничего примечательного внизу не оказалось – полукруглое окошко справочной, раздевалка, аптечный киоск в углу. Все было похоже на обыкновенную больницу. Если б не участие в этом деле Кочергина, Петр, пожалуй, мог бы купиться.
Значит, освобождение – подстава. Ловко разыграно. В один рукав – жучек, в другой – радиомаяк, и гуляй, Петруха, ищи своих. Старый номер. Да, но Кочергин… Он же его грохнул, собственноручно. Чудная инсценировка… Опять что-то не сходится. По всем статьям, больничка натуральная. Только Валентин Матвеевич не очень в нее вписывается. Какой из него психиатр? Он, помнится, больше по международным связям. По связям, н-да…
Ку Клукс Клан громыхнул дверью и вывел Петра на улицу. У самого входа стояла белая «Волга» – пикап с красным крестом и заклеенными стеклами.
– Не расслабляйся, рано еще, – процедил санитар и, кивнув водителю, направил Петра к машине.
Как и положено больному, Петр разместился сзади – внутри находился довольно мягкий лежак, обтянутый темным дерматином. Дверцы одновременно хлопнули, и «Волга», затрещав разбитым сцеплением, поехала к воротам.
В оконной пленке кто-то расковырял маленькую дырочку, и Петр мог наблюдать, как из будки вывалился сонный мужик, как долго он водил носом по документам, и как, наконец, дал отмашку. Железная воротина немощно отползла в сторону, и машина вырулила в захлебывающийся зеленью переулок.
– Ну вот, Женька, а ты переживал, – раздался голос Клана. – Зарплата – копейки, халтуры на этой колымаге никакой, а тут – стольник. За десять минут. Вон там сверни. Слушай умных людей и будешь в полном порядке. И здесь еще. Да, здесь. Местечко потише. Все, тормози. Эй, шизоиды-параноики! Как вам воздух свободы?
– Нормальный воздух, – отозвался Петр. – Распутывай, а то руки затекли.
– Я Коперфильда по ящику видел, он сам из нее вылазит, – сказал невидимый сзади Женька.
– Большой опыт, наверно, – сострил Клан, обходя длинный кузов «Волги». – Бабки точно при тебе?
– Во внутреннем, говорю же.
Машина остановилась в каком-то вонючем дворе, тесно заставленном мусорными баками. Вокруг помоек копошилась прорва нечистых голубей и столько же суетливых, прыгучих, как резиновые шарики, воробьев. Большинство окон было зашторено.
Да, дворик что надо. Две узких арки, невысыхающие лужи и вечный смрад. Свидетелей не будет.
Санитар помог Петру снять смирительную рубашку и сложил ее «конвертиком». Петр с наслаждением потянулся и размял ноющие плечи.
– Ну, давай.
– Я забыл, сколько с меня? – Нахмурился он.
– Полштуки грина, – кротко объявил Клан.
– Какого «грина»?
– Блин… долларов, долларов, Петя, – он отчего-то начал нервничать.
– А в рублях можно?
– Давай в рублях, мне по барабану.
– Сейчас.
Петр перебрал в кармане три червонца и задумался. Совсем без денег в город выходить было глупо. Но и тридцатка – тоже не деньги.
– А сдача есть?
– Какая, блин, сдача? Ты чего гонишь, козел? Ты без бабок, что ли? – Взъярился Ку Клукс Клан. – Женька! Иди сюда!
– Я так и знал, – раздосадованно протянул водитель. – С тобой, идиотом, свяжешься… Сам разбирайся.
Не дожидаясь атаки, Петр незатейливо саданул Клана в пах и, пользуясь тем, что его руки оказались временно заняты, добавил правой в глаз.
– Теперь квиты. А денег у меня нет. Не завезли сегодня.
– Сво-олочь, – пропел санитар, опускаясь на грязный асфальт. – Женька! Да Женька, блин!
Сообщник высунулся из кабины и, оценив обстановку, дал по газам.
– Вот, сволочь! – Заключил Клан. – Ладно, иди, раз такой крутой. Гуляй. Бесплатно. Помни мою доброту. Ну хоть на пиво!..
– Я б тебя угостил, – сказал Петр. – Я не жадный. Но обстоятельства… Ты мне лучше вот что скажи…
Он замолчал, собирая вместе мучившие его вопросы, но так и оставил их при себе. Какой-то Ку Клукс Клан, какой-то несчастный санитар из психушки, промышляющий вызволением узников разума… Что он может знать? Он не спецагент, не провокатор, это ясно. Обычный обалдуй, и больница та – самая обычная.
– Иди-ка ты, правда, в морг, – посоветовал Петр. – Честное слово, с мертвыми хлопот меньше.
– Ты откуда, такой прыткий, взялся? Из Чечни?
– Из Народного Ополчения. Слышал?
– Нет, не слышал.
– Ну и дурак.
Пройдя через похожую на кишечник вереницу тухлых и темных дворов, Петр попал на какую-то невзрачную улочку. «Нижняя Мухинская», – прочитал он на треснутом колпаке из оргстекла и, не раздумывая, свернул направо, где светился прогал перекрестка – со светофором, с провисшими троллейбусными проводами и глупой рекламной вывеской «Бриллианты».
Нижняя Мухинская была до того тиха, что одним своим видом навевала покой и сонливость. Безобразные тополя вдоль мостовой, тяжелые струпья краски на стенах, отсутствие коммерческих палаток и обменных пунктов делали ее идеальной для съемок фильма о годах, скажем, шестидесятых или даже сороковых.
Скоро, метров через сто, она вольется в улицу пошире, растратит себя на блеск витрин, на хаос товаров, а пока Петр любовался, вдыхал и, жгуче страдая по куреву, пытался вспомнить… вспомнить – хоть что-то еще, кроме ослепившего миража про бой у Кузнецкого, про молодого парня с «Мухой» и взрыв-пакет на брусчатке.
Ничего не возвращалось. Ни важного, ни мелочей. Он даже отчества своего не знал – потому что сегодня ему не сообщили. Подумав об этом, Петр испугался. Через несколько часов наступит вечер. Если верить соседям по палате, то с минуты на минуту польются воспоминания, но ведь потом он заснет… А утром… Кто скажет, как его зовут? Утром он проснется более беспомощным, чем заколотый сульфой Гарри.
Нет, кое-что все-таки отложилось. В частности, охранники у выхода из отделения – он помнил всех четверых, а не только сегодняшнего. Уже что-то, уже не ноль. И КВН. Целую неделю по утрам. Это он тоже помнил. И еще – план побега. С трудом шел, со скрипом, но ведь в итоге получилось. Нет-нет, он далеко не безнадежен. А Кочергин, а Нуркин! Оба – из черного списка Народного Ополчения. Много их там, гавриков? У-у-у! На твой век, Петя, хватит.
Он дошел до перекрестка и остановился, размышляя, куда идти дальше.
– Эй, ты! Топай сюда! – Начальственно крикнул парень у черного «БМВ». – Денег хочешь?
Тон Петру не понравился, еще больше ему не понравилась уверенность постороннего человека в том, что он нуждается в деньгах, однако он в них действительно нуждался.
– Чего тебе?
– Не «тебе», а «вам». Тьфу, ну вы, бомжи, оборзели! Толкнуть надо. До заправки. Во-он там. У тебя мышцы остались, или пропил все? Короче, десятка. Взялся. Бы-стрень-ка.
На молодом парне были превосходные брюки и симпатичная пестрая рубашка. Петру захотелось иметь такую же – он как раз спохватился, что сам одет с чужого плеча, да и бланш под левым глазом наверняка успел налиться всеми цветами радуги. Бомж и есть.
– За десятку сам толкай.
Владелец «БМВ», собравшийся было сесть за руль, многозначительно замер.
– Гордый пролетарий? Сельская интеллигенция? Две. Две десятки, но за это – бегом. Чтоб ветром одувало. Ферштейн?
– Маловато, – Петр не приблизился к машине ни на шаг, но и уходить тоже не собирался.
– Сколько ж тебе надо, гегемон?
– Полштуки грина. Это долг отдать. И еще на жизнь.
– Ладно, клоун. Даю тридцать. Не за хамство, за находчивость.
– Сто рублей, и меняемся рубашками.
Тот попытался изобразить гомерический хохот, но хохот вышел так себе.
– А зачем мне твоя? В ней, наверно, блохи живут.
– Не ходить же тебе с голым пузом, – резонно ответил Петр. – Не на пляже.
– Сам нарвался, бомжара, – тихо сказал парень.
Прохожие, предчувствуя конфликт, заторопились на другую сторону, а некоторые из пытливых пристроились возле троллейбусной остановки.
Человек в красивой рубашке расстегнул золотой браслет и опустил часы в задний карман, затем снял с круглого лба солнцезащитные очки и бережно положил их на приборную панель.
Сам нарвался, молча подумал Петр, занимая стойку. А часы хорошие, «Картье». Если выгодно толкнуть, можно всю больницу у Клана выкупить. И устроить карнавал – прямо на Красной площади. Нуркину понравится.
Нет, решил он. Психов тревожить не станем, часы для другого пригодятся. Я по ним время засекать буду – что и во сколько вспомню. Скоро вечер. Скоро начнется.
– Давай, мил друг, не томи, – сказал он бывшему обладателю золотых котлов и модной рубашки. – Без тебя дел по горло.
Глава 6
Сначала Костя решил, что это всего лишь похмелье, – тяжелое и безобразное. Потом понял: нет. Нет такой похмелюги, чтоб своя постель была неудобной, чтоб родная жена казалась посторонней бабищей, а на лице у нее обнаружилось столько изъянов, что и для посторонней непростительно.
Вылезая из-под одеяла, Константин приготовился к тошноте и головной боли, но организм был абсолютно свеж. Да и то сказать – двести грамм! А все же свалило вчера, прямо под корень срезало. И, уже заходя в ванную и одобрительно проводя пальцами под носом, Костя сообразил: не его вчера свалило. Другого кого-то. Того придурка, что отпустил немыслимые усищи, что таскался в школу – три раза в неделю, ну и получал соответственно. А дома – тоже получал, от этой обезьяны под названием жена. Вот, житуха, елы-палы!
– Костя! Чайник поставь!
Супруга говорила со слегка вопросительной интонацией, что делало тон приказным.
– Чего ты там крякаешь? – Зло бросил Константин, выдавливая из тюбика зубную пасту. – Сама и поставь! И вообще, кто должен завтрак готовить?
Почистив зубы, он густо намылил лицо и с удовольствием побрился, особенно тщательно выскоблив верхнюю губу.
Настя встала рядом и жалостливо прислонилась к дверному косяку. Растерянная, растрепанная, толком не проснувшаяся – глаза, как щелочки, на щеке красные складки от подушки… Тьфу.
– Кость, ты чего?
– А чего?
– Орешь с утра.
– А ты? «Поставь чайник»! Не видишь, я занят?
Ругаться он не собирался, но в то же время не понимал, как тот, усатый, до сих пор ее не придушил. Это ведь не только сегодня, это каждый день: «поставь чайник», «помой посуду», «сходи в магазин». Зараза…
– Ты что, Костя? – Повторила она, повысив голос. – Ты что, дружок? Ты на кого орешь, кобель? Думаешь, я все забыла? Простила?! Где вчера шлялся?
– Глохни, мымра, – не отрываясь от бриться, сказал Константин и вытолкнул ее в коридор.
Читать бесплатно другие книги:
