Слой Прошкин Евгений

– Ккак… к… как… – закудахтала Настя, вцепляясь в ручку и оттягивая дверь на себя – Костя водил станком вокруг кадыка и боялся отвлечься. – Как ты?.. Как ты назвал?! Кого – меня?!

– Коня! – Огрызнулся он. – Не дергай, а то порежусь. Кофе свари.

Настя сделала несколько глотательных движений и, ничего не ответив, удалилась. Константин закончил бритье, потом критически ощупал горло и намылил его по новой.

Умывшись и отметив, что полотенце пора бы постирать, он вышел на кухню и сел за стол. Жена, затевая какую-то нервную игру, вела себя подчеркнуто спокойно: сделала бутерброды, разлила по чашкам кофе, поставила рядом сахарницу. Сама она уселась напротив.

– Мы начинаем новую жизнь, – сообщила Настя.

– Ну-ну.

– Мне все надоело. Твое образование, твоя работа, твои ученики… Это раньше было престижно, а теперь другое. Раскрой глаза! Времена изменились, Костя, и уже давно. Переждать не получится, потому что ждать нечего. Людям безразлично, кто ты, им важно, сколько у тебя денег. Надо зарабатывать, понимаешь? А все твои «Волга длинней Миссисипи»…

– Миссисипи длинней, – спокойно возразил Костя. – Ну, продолжай.

Настя тяжело вздохнула и отодвинула чашку.

– В общем так, – сказала она после паузы. – Мне все равно. Где, каким образом – это твое дело. Деньги должны быть. Я не требую миллионов, но и копейки считать больше не стану.

– Короче, ультиматум.

– Да. Выбери, что тебе дороже.

– Получается, ты дороже. Ученики денег не требуют. Успокойся, это шутка. Сколько тебе надо?

– Ох, ох, крутой! Сейчас достанет лопатник и отслюнявит – капризной жене на булавки!

– Я спросил. Сколько?

– Не знаю. Чего прицепился? Заработай хоть что-нибудь, а там видно будет.

– Хорошо.

Костя встал из-за стола и пошел обуваться.

– Ты куда?

– За деньгами.

– Грабить, что ли, собрался?

– Ты же сама сказала – мое дело.

Грабеж – это когда у живых, подумал Костя. А когда у мертвых – это как-то по-другому называется. Не важно. Хватит чистоплюйничать. Рыцарь нашелся. Нужны бабки? Будут. Сколько он их оставил на квартирах у приговоренных? Дурацкие принципы. Они для этой жизни не годятся. Для какой-то другой – может быть. Но другой у него нет.

– У меня тоже условие, – предупредил он. – Я изменюсь, но и тебе придется. Начнем с фигуры. Что-то я давно не видел твоей талии.

– Талии? – Беспомощно улыбнулась Настя.

– А главное – грудь. У тебя должен быть третий размер, на худой конец – второй.

– Второй размер? – Переспросила она.

– Лучше все-таки третий. Такая, как сейчас, ты можешь устроить учителя географии, но человек с деньгами найдет себе поприличней.

Костя специально не выбирал слов, или напротив, выбирал – те, что быстрее дойдут.

– Как же я?.. – растерянно пролепетала она.

– А я – как? Старайся, работай над собой.

– Смеешься, – с облегчением молвила Настя. – Я, наверно, слишком жестко… но и ты пойми, ведь трудно же…

– Я понял, понял, – кивнул он, одевая ветровку и проверяя по карманам ключи.

– Ты скоро?

– Как получится.

– А все-таки зачем ты сбрил усы?

– Так ведь новая жизнь.

С ветровкой Константин явно погорячился – солнце, несмотря на ранний час, припекало вовсю, к обеду могло раскочегарить и до тридцати. Возвращаться, однако, не хотелось. Не из-за глупой приметы, а потому, что дома – жена и трудный разговор. Этого он не любил.

Пройдя квартал, Костя свернул во двор и направился к трухлявому, как пень, трехэтажному дому. Благородная дамочка с пуделем посмотрела ему вслед и презрительно отвернулась. В доме осталось лишь два одиноких пенсионера да многодетная семья, и если кто-то заходил в подъезд, так только затем, чтобы выпить или, наоборот, отлить.

Ни того, ни другого Костя делать не собирался. Внимательно осмотрев горелый почтовый ящик с подозрительно свежим замком, он достал из нарукавного кармашка маленький ключ и вставил его в скважину. В глубине, под свернутой «Экстрой-М», он нащупал прохладную ребристую рукоятку. На этот раз он планировал обойтись без стрельбы.

Черный список, который сидел у него в голове не хуже таблицы умножения, составляли в порядке значимости, но ни этого, ни алфавитного порядков Костя не соблюдал. Он ликвидировал тех, кого в данный момент было легче достать, а всякие там системы пусть останутся для пижонов.

Сегодня он наметил Валуева. Казнить министра социального обеспечения можно было в любой момент – Валуев работал на дому, а семьи у него, как выяснил Костя, не имелось. На улицу Иван Тимофеевич выходил редко, в основном – вечерами. Проветриться, размять ноги и, вероятно, придумать на свежем воздухе новую мочиловку. Валуев писал боевики. Пек их, как блины, в месяц по штуке, но в звезды так и не выбился – то ли таланта не хватало, то ли раскрутки, черт его знает. Жил безбедно, но без особого шика. В интернете висел по десять часов кряду – пресс-конференции, гнида, устраивал. Костя однажды подкинул ему пару вопросиков – был в гостях у товарища, и воспользовался случаем – так Валуев ответил. Он всем отвечал. Тщеславный, гаденыш. На это и купим, решил Константин.

Он прошел мимо арки, похожей на ту, что была у подъезда Панкрашина, и споткнулся. Вместе с аркой вернулось странное ощущение какого-то противоречия, даже несуразности. Не мог Валуев быть писателем, и дома безвылазно сидеть тоже не мог. Министр же! Его чуть не каждый день в новостях показывают… или постой…

Костя совсем запутался. Не появлялся Иван Тимофеевич в новостях – ни вчера, ни позавчера, никогда вообще, но в то же время Константин помнил, что Валуева знает вся страна, и пресс-конференции у него были – не интернетовские, а нормальные, с живыми журналистами.

Константин суеверно пощупал, не появились ли усы, и плюхнулся на ближайшую лавочку. Сознание словно разделилось на две части: одна талдычила про Валуева-министра, другая утверждала, что для такой должности Валуев-бумагомарака жидковат. Каждая из этих версий тянула за собой длинный хвост взаимоисключающих воспоминаний: об отряде Народного Ополчения и нелюбимой работе в школе, о связях с шикарными женщинами и тягомотине семейной жизни, о разных знакомых, о жутких попойках и о том, как позорно вчера окосел с половины пузыря.

Обе версии были реальны, но, как Костя заметил, не вполне равноценны. Та, в которой он воевал, рисковал и безбожно блудил, была роднее. Ее он знал куда лучше, чем вторую, – с дырявым глобусом на учительском столе, со смешной зарплатой, со стремительно стареющей Настей.

Имей Константин склонность к теоретизированию, он, не исключено, просидел бы на лавке до вечера, но этим боец Народного Ополчения не страдал. Учитель географии поворчал для порядка и сдался. Куда ему было тягаться! Таких, как он, Костя отстреливал дюжинами.

Через десять минут Константин садился в вагон метро. От параллельной биографии осталось только затухающее раздражение, не слишком стильная одежда и возможность быстро попасть в любой конец города. На самом деле – в этом он был убежден – метро уже третий месяц, как затопили.

Проехав пару остановок, он окончательно выбросил из головы всю эту чушь и занялся мыслями действительно важными. За второстепенной фигурой министра собеса подходила очередь вице-премьера Немаляева, имевшего три судимости. Костя опасался, что Немаляева ему не одолеть. В мире, где работало метро и не было комендантского часа, двадцать лет зоны значили поболе, чем собственный банк.

Выйдя на «Новых Черемушках», Костя огляделся и, раздосадованно цыкнув, спустился обратно. Он всегда путал эти полуокраинные районы и никак не мог запомнить, где и куда нужно поворачивать. Перейдя на противоположную сторону, он еще раз огляделся. Да, здесь.

От улицы тянулась, пропадая в деревьях, бесконечная цепь серых «хрущевок». Два дома отсутствовали– на их месте золотой фиксой торчало высокое кирпичное здание. Там, на четырнадцатом этаже, и трудился писатель Валуев.

Поднявшись, Константин вынул изо рта жевачку и, поделил ее на порции. Затем залепил глазки у трех дверей и подошел к четвертой.

Валуев не отзывался долго, больше двух минут, но Костя точно знал, что он у себя, – электросчетчик вращался, как бешеный. Наконец, послышались шаги, и за чистенькой обивкой клацнули замком.

– Добрый день, Иван Тимофеевич, – с легким подобострастием сказал Константин.

– Здрасьте. Вы ко мне?

Валуев величаво поправил бархатный халат, под которым виднелась рубашка в тонкую полоску и шейный платок.

Богема, твою мать, внутренне ухмыльнулся Костя.

Ивану Тимофеевичу было пятьдесят с небольшим – самый рассвет интеллектуальных сил. В таком возрасте человек либо спивается и тупеет, либо обнаруживает в себе спящие таланты и принимается их будить. Валуев был как раз из этих, из перспективных. По крайней мере, хотел таковым казаться.

– К вам, Иван Тимофеевич. Извините, что без договоренности, на это есть особые причины. Меня зовут Константин.

– Очень приятно, Константин, прошу, – Валуев раскрыл дверь шире и посторонился.

Что ж вы такой доверчивый, батенька, подумал Костя. Ведь не на даче в Абрамцево – в Москве. В городе криминальном, и вообще, достаточно мерзком.

– Чем обязан? – Спросил в спину литератор.

Константин подавил снисходительный смешок и, дождавшись, пока не щелкнет язычок замка, ответил:

– Мы создаем издательство, и я…

Дверь закрыта. Можно начинать.

– А! Ясно, ясно, – Валуев дружественно приобнял его за плечи и повел в кабинет.

На широком письменном столе работал принтер – видно, господин сочинитель расстарался на новый боевичок. Рядом мелькал флажками-окнами монитор. У боковой стены, напротив серой рамы из ПВХ, стоял книжный шкаф-купе, до потолка забитый разноцветными корешками.

– Вы ведь понимаете, я профессионал… – Валуев церемонно прикурил и исподлобья зыркнул на Костю. – Оцените свои возможности. Если у вас молодое издательство…

– Вы о гонорарах? Мы платим в полтора раза больше, – неизвестно к чему ляпнул он.

Продолжать разговор не имело смысла, но Константин неожиданно для себя очаровался магией творчества. Сейчас, при нем, возникал никем не читанный роман, и это рождало ощущение сопричастности.

– Соблазн велик, – заметил Валуев. – Но у меня связаны руки. Договор заключен не только на эту вещь, но и на две следующих.

– Серьезно? – Не поверил Костя. – Договор на те, которые вы еще не написали?

– Что в этом особенного?

– Необычно как-то. Их еще нет, а вы уже… А если вдохновения не будет?

– Вдохновения? – Валуев озадаченно посмотрел на свою сигарету и обронил пепел. – Вы откуда? Вы кто?

И то верно. Хватит дурака валять.

Отсекая путь из кабинета, Костя шагнул вправо и подкинул в руке нож.

– Ко мне сейчас придет консультант, – скороговоркой предупредил писатель. – Он майор милиции. Но если вы немедленно уберетесь…

– Пустое, Иван Тимофеевич. Никакого майора вы не ждете.

– У меня есть связи в МВД. Вас будут искать. А денег в доме все равно нет. Так, на текущие расходы. Остальное в банке. Нет резона.

– Есть, и еще какой.

– Драгоценностей не держу. Компьютер возьмете? Он тяжелый, плюс монитор. Не дотащите. К тому же, приметно слишком, – Валуев без всякой на то причины перестал нервничать и двинулся вдоль стола – к тумбе.

Константин простил ему еще десять сантиметров, но когда рука литератора рванулась к верхнему ящику, не стерпел и, прыгнув вперед, горизонтально полоснул ножом по щегольскому халату. Валуев вскрикнул и завалился на клавиатуру – летящие флажки исчезли, и белое поле экрана исторгло нескончаемое слово из одних согласных.

Кроме степлера и веера карандашей в ящике лежал сказочных размеров револьвер – вороненый восьмизарядный «Люгер» сорок пятого калибра, который, вздумай Валуев стрелять, отдачей разбил бы ему лоб.

– О-о! – Костя заглянул в ствол, но тут же разочаровался. – Ваши крутые герои наверняка учат фраеров не держать газовое оружие. А сами что же? Ведь это правда, Иван Тимофеевич, газовик – он только от насильников. Вы боитесь насильников?

Валуев, кряхтя и капая кровью, опустился вниз. Немного посидел, раскачиваясь, и откинулся на спину.

– Забирайте. В шкафу деньги. В большой комнате. Не трогайте меня, – произнес он, еле дыша.

– Да я ведь не за этим, Иван Тимофеевич.

– Берите все. И уйдите. Вызовите скорую. Прошу вас.

Константин не спеша высыпал патроны и, встав на цыпочки, положил их на книжную полку. Потом педантично защелкнул барабан и убрал «Люгер» обратно в стол. Пугач ему был не нужен.

– За деньги спасибо, выручили, – сказал он. – Но я, вообще-то, не грабитель. Мне бы справочки навести.

– Справочки? Х… Х-х… – Валуев утробно кашлянул и застонал от боли. – Я же вру, сочиняю. Про все эти разборки. Если что совпало, так случайно. Советовал мне Владик – осторожней надо. Вдруг за чистую монету примут…

– Какой Владик? – Насторожился Константин.

– Савельев. Тот, майор.

– А другие? Как насчет других Владиков? Допустим, Нуркин…

– Не слышал никогда. Или постойте… Нет. У меня в одном романе Норкин был. Но я его придумал! Если кого обидел…

– Обидел, Иван Тимофеевич, обидел, родной. Да что уж теперь, поздно воспитывать. Приговорили тебя. Желаешь умереть попроще – назови адрес. Будешь молчать – сдохнешь в страданиях.

– Вы же псих! – С ужасом пробормотал Валуев.

Костя приподнял писателя за лацкан и, приблизив его перекошенное лицо к своему, сказал:

– Я одного гада на кишках удавил. Знаешь, сколько у него кишок было? По всей комнате валялись. Ментов, небось, неделю рвало. А меня – нет. У меня рвотный рефлекс отсутствует. Так что побеседуем.

Валуев округлил глаза и, замычав, сделал несколько энергичных движений ногами, но стоило Косте отпустить халат, как он рухнул на пол.

– Зачем пустил? – Горестно произнес он. – Не убивайте…

– Мне только это и говорят. Нет, чтоб адресок шепнуть, избавить себя от неприятных мгновений. Ну?! Колись, Иван Тимофеевич! Ты же не каменный. Будет больнее.

Константин поставил ботинок ему на живот и легонько, пока еще для острастки, нажал.

– А-а! А-а-а!! – Замотал головой Валуев.

– Что «а»? Где найти Нуркина? Хорошо, я тебе помогу. Нуркин живет по чужим документам, – медленно, почти по слогам, проговорил Костя. – Его новая фамилия… Ну? Его фамилия… Иван Тимофеевич! Пожалей себя!

– Чижов, – выдавил он, хлюпая красной слюной.

– Дальше, – Костя перестал давить, но ботинок не убрал. – Дальше! Имя, адрес.

– Алексей. Ленинский проспект, сорок два.

– Квартира. Не тяни резину!

– Сорок… сорок два.

– Так. Ты у него был?

– Чего вы от меня хотите? – Взмолился Валуев.

– Был? – Рявкнул Костя.

– Да, – безвольно сказал он.

– Отлично. Какой у него этаж?

– Не мучьте меня…

– Этаж!

– Шестой, – не вполне уверенно ответил Валуев.

– И телефон, – потребовал Костя.

– Четыреста двадцать… – начал тот, но Константин внезапно снял с живота ногу и врезал ему под ребра.

Иван Тимофеевич уже не кричал – только схватил губами воздух и кисло, как дряхлый старик, заплакал.

– Адрес ты взял с потолка, – холодно проговорил Костя. – Четыреста двадцать – это другой район. И этаж тоже. Сорок вторая квартира на шестом этаже находиться не может. Одного не пойму: почему его все выгораживают?

– Не знаю я никакого Чижова, – захныкал Валуев. – Что хотите расскажу, только…

– Нуркин, – напомнил Константин. – Нуркин, а не Чижов.

– Не знаю я-а-а! – Заныл он.

Костя сел в удобное крутящееся кресло и с сожалением посмотрел на писателя. Тот бессмысленно шевелил руками, пачкал палас кровью, но колоться, кажется, не собирался. Боль, которую он терпел, не шла ни в какое сравнение с той, что знал Костя, но все же это была Боль – с большой буквы. А выдержку Костя уважал.

Налюбовавшись летающими по экрану флажками, он решительно поднялся и подошел к окну. Позолоченная ручка издала мягкий щелчок, и рама с чавканьем повернулась. Константин высунулся наружу и посмотрел, нет ли внизу людей. Людей не было.

– Не на-адо, – слабо протянул Валуев.

– Видел бы ты себя на параде. Гордость, достоинство! Мимо колонну гнали, а я за оградой стоял. Вроде, Правительство ваше паскудное приветствовал. Как и все остальные. А я на самом деле друзей искал – в той колонне. И нашел. Двоих. Я знаю, что потом с ними было.

Костя прищурился и, переждав, пока какой-то сухарь в груди не впитает подступившие слезы, сказал:

– Именем Народного Ополчения.

На зеленом паласе осталось темное пятно – на самоубийство совсем не похоже. Но к этому Константин и не стремился, он хотел, чтобы члены Чрезвычайного Правительства уяснили: на них объявлена охота. В то же время Костя сознавал, что ничегошеньки они не поймут, так как Правительства вроде бы не существует. Эти мысли здорово рифмовались с его недавним открытием и, быть может, именно поэтому он поторопился от них избавиться.

Человек поправил антенну и повертел колесико настройки. Радио он ненавидел, но еще хуже он переносил тишину. Добившись чистого приема, он увеличил громкость и поставил кастрюлю в раковину. Пельмени он ненавидел посильней радио, однако считал, что стряпня для мужика – занятие постыдное.

С тех пор, как он расстался с женой, человек только и делал, что терпел. Со временем он даже научился получать от своих страданий какое-то удовольствие. Хотя, не сказать, чтоб это удовольствие было большим.

– Только что нам стало известно об очередном дерзком преступлении в столице, – гордо объявил ведущий. – Мы передаем эту новость первыми.

Человек закрыл кран, переставил воду на плиту и включил газ.

– Час назад в своей квартире был убит известный писатель, автор многих бестселлеров, Иван Валуев. Детали пока держатся в секрете, но наши источники в прокуратуре сообщают, что Валуеву нанесли ножевое ранение, а затем выбросили из окна. Подробности слушайте в ближайшем выпуске новостей, который выйдет в эфир через двадцать минут.

Конфорка шипела, наполняя кухню удушьем, но человек этого не замечал. Он все так же стоял, отрешенно глядя на кастрюлю.

Константин прошел через турникет и машинально – так, как это делало большинство пассажиров – посмотрел на обратную сторону карточки. Осталась одна поездка. При том, что нормальные люди ездят в метро два раза в день, – туда и обратно – у него часто выходило нечетное количество, и одна поездка получалась лишняя. Костя любил поразмышлять о метафизическом смысле этого явления, но сейчас было недосуг, поэтому он просто пожал плечами и сунул билет в нагрудный карман.

На ступенях сидел одноногий старик с баяном, точнее – рядом с баяном, поскольку инструмент стоял у стены, возле облупленного костыля. Инвалид же, развернув газетку, деловито кушал крутое яйцо. Почувствовав обычную неловкость, Константин поспешил мимо. Вообще-то он подавал, и не по двадцать копеек, как некоторые, но в данный момент позволить себе этого не мог. Настя с самого утра закатила скандал, дошло даже до ультиматума – мол, или заработки, или развод. Костя в ответ как-то отбрехивался, дерзил, впрочем, разговор он помнил довольно смутно, главное, что протаскался до обеда, а денег так и не достал. Более того, воспоминания о поисках пресловутых денег тоже куда-то ускользали, перемешивались и норовили притвориться сном.

Зато сон, который так упорно навязывало подсознание, был действительно хорош. Косте снилась богато обставленная квартира и ее хозяин – добрый интеллигент. Хозяин пригласил его в кабинет, где они долго и приятно беседовали, а в конце он подарил Константину несколько сот рублей. Он дал бы еще, но больше у него не было. Костя поблагодарил и почему-то запихнул деньги в правый ботинок.

Подумав об этом, он ощутил легкое неудобство – именно в области стопы. Недоумевая, Константин облокотился о перильце, затем поджал правую ногу и пощупал обувь. Под пальцами хрустнули свернутые купюры.

Инвалид шумно проглотил сухой желток, отряхнул ладони и взялся за баян.

– Москва-а золотогла-авая!.. – затянул он, тоскливо кося глазом на четыре сотни.

Не соображая, что делает, Константин зажал в кулаке деньги и двинулся к старику.

– Убери, убери, сынок. С ума не сходи, – сказал инвалид, чудесным образом укладывая слова в ритм песни. – Думаешь, дед не видит, у кого шальные, а у кого трудовые?.. Арома-ат пи-ирожко-ов… Дед все понимает. Рупь-два милуешь, и спасибо. А нет – я не в обиде. Я ж понимаю…

Совсем смутившись, Костя быстро закивал и полез по карманам. Разыскав стопку каких-то монет, он бережно положил их в брезентовый чехол и, пробормотав что-то благодарственное, вприпрыжку сбежал к тормозящему поезду.

Деньги не исчезали и не жгли ладонь, они просто были, невесть откуда взявшиеся четыреста рублей. Четыре новеньких, незатертых сотенных – от щедрого человека из волшебного сна.

На Костю стали обращать внимание, и он, спрятав банкноты, ушел в другой конец вагона. Потеснив пацана в бейсболке, одетой задом наперед, он сел и прикрыл глаза. В голове все звучали «конфетки-бараночки» и душевный голос одноногого баяниста: «…у кого шальные, а у кого трудовые…». Константину было крайне важно разобраться, какие же у него. Шальных, то бишь сомнительного происхождения денег он иметь не мог – даже теоретически. Значит, честные, значит, заработал. Вот, Настя обрадуется! Где заработал-то?.. Настя будет довольна…

Он незаметно задремал, а когда, вздрогнув, открыл глаза, в окне мелькали незнакомые колонны.

– Какая сейчас? – Испуганно спросил он у женщины, сменившей подростка.

– «Сухаревская».

Константин обескураженно тряхнул головой и встал у дверей. Вестибюль унесся влево, и за пыльным стеклом заплясали бесконечные кабели. Через долгие две минуты из темноты вынырнула следующая станция. Константин прикинул, сколько придется ехать назад, и закручинился – приближался час «пик» с давкой, взаимными укорами и вечной московской бестолковщиной.

Едва створки раздвинулись, он бросился из вагона – напротив, быстро наполняясь пассажирами, стоял встречный состав. До середины платформы Костя добрался относительно легко, но в центре его остановили, затолкали и потащили в сторону. Он злился и проклинал, но бороться с толпой было бесполезно – его несло вдоль поезда, в котором уже прозвучало бесповоротное «двери закрываются».

Люди, вы стадо, с глухим раздражением подумал он. Вас бы на подводную лодку во время пожара.

Идея Косте настолько понравилась, что он на мгновение перестал сопротивляться и побрел вместе со всеми к эскалатору. Попадая в метро, он начинал искренне ненавидеть человечество, однако к столь радикальной идее пришел впервые. Да, на подлодку. И обязательно с пожаром – чтоб в суматохе друг друга передавили. Чтоб на дно – всем стадом.

Константин поразился, как это легко – желать чужой смерти. Он давно знал, что не любить для человека так же естественно, как и любить, но, воспитанный в духе гуманизма, старался держать подобные знания где-то глубоко, на нижних полках. Теперь же, взбесившись от коллективной тупости пассажиропотока, он дал волю самым черным фантазиям, вновь и вновь представляя себе людей, скачущих по тесным каютам. Войдя в азарт, он даже не заметил, как легко и правдоподобно его воображение рисует внутренности подводной лодки. Словно когда-то, давным-давно, а может, и в другой жизни, эти внутренности были для него домом.

Перебегая взглядом от одного пассажира к другому, Костя мысленно ставил их в различные затруднительные положения и так же мысленно улыбался… Пока не заметил в толпе новое лицо.

Это был он, его командир. Его родной сотник – человек, вытащивший Костю из дерьма, подаривший ему первый автомат и цель в жизни. Научивший презирать смерть. Убитый в уличном бою.

Если б Костя не видел этого сам, он бы, наверно, не поверил. За сотником ходила слава бессмертного, заговоренного против пули и ножа, и даже против насморка. Странно, но командир и впрямь никогда не болел. А три месяца назад… Или два?.. Проклятая память!..

Они сидели в БТРе, и их можно было достать только гранатой. Сотник вылез из люка. Его предупреждали насчет снайперов, но он их никогда не боялся. Высунулся почти по пояс и раздавал приказы – за броней шли два отделения. Ему было важно, чтобы сотня все сделала правильно и не подвела соседей. У него было развито чувство долга. И еще – нюх. Но иногда нюх отказывал… Костя не сразу сообразил, что вспышка за смотровым окном – это взрыв. Он принял ее за что-то другое, хотя ничего другого на Кузнецком быть не могло. Просто разум не мог смириться… Он еще спросил у сотника, откуда фейерверк, и, когда тот не ответил, потрепал его за брючину. А сотник сполз в кабину. Он был мертв – уже секунд десять, но почему-то продолжал стоять. И у него не было лица. Совсем не было.

– Петр! – Позвал Костя.

На него посмотрело сразу несколько человек, но сотника среди них не оказалось.

Померещилось?

– Петр!! – Крикнул он.

Люди шарахнулись в стороны, кто-то принялся язвительно шутить, но Косте было не до условностей. Он отчаянно рвался туда, где только что стоял сотник, или кто-то, чертовски на него похожий. В этом вряд ли был какой-то смысл, ведь он сам все видел – тогда, на Кузнецком, но надежда на чудо, скверная черта русского характера, заставляла его пробиваться сквозь потную гущу дальше, к переходу на кольцевую. Чем энергичней он работал локтями, тем скорей ему уступали дорогу, а всякие красноречивые покашливания его не волновали. Он был один – в целом мире, и он готов был с этим миром сразиться, лишь бы догнать своего сотника.

– Петр!! Ты где?! – Исступленно заорал Костя.

Теперь обернулись все, и он, пользуясь возникшим оцепенением, бешено завертел головой. Взгляд на миг выхватил из толпы знакомый профиль: покатый лоб, убегающие на затылок волосы, нос картошкой, круглый старушечий подбородок – все рубленое, контрастное, как на черно-белом снимке. Нет, это не Петр. Конечно, не он, это чья-то чужая морда, но почему она его так зацепила?

Константин моргнул, и морда исчезла, а через один удар сердца он уже не мог с уверенностью сказать, действительно ли там кто-то был, или это ему пригрезилось. Стадо пришло в движение, и Костя понял, что никого не найдет.

Матеря себя за то, что отвлекся, он отступил к колонне. Если б он смог встретиться с сотником… Но как? В мире с действующим метро многое было по-другому. Многое находилось не на своем месте – члены Чрезвычайного Правительства работали черт знает кем, а от Народного Ополчения осталась лишь одноименная улица на «Октябрьском поле». Две трети черного списка он совершенно спокойно разыскал через справочное бюро на Киевском вокзале, но адрес Петра не спросил – он помнил его сам. И, конечно, ни разу к нему не ходил. К кому идти, если Петра убили?

А если нет?

Костя решительно вышел из-за колонны и влился в реку, текущую к эскалатору. Час «пик» – не лучшее время для поездок, особенно с двумя пересадками. До «Арбатской» он доедет и на тачке. В кармане похрустывали плотно сложенные четыре сотни, деньги, происхождение которых его так тревожило – совсем недавно. Давно. Это было давно. И, главное, не с ним. Тот малохольный географ удавится, но на тачку не разорится, а он, Костя Роговцев, может себе позволить. Тем более, за счет беллетриста Валуева, царство ему небесное.

Машин в городе было пруд пруди, и на такси получилось еще дольше, зато с комфортом. Показывая, где свернуть, Костя на всякий случай пояснил:

– У магазина «Мелодия».

И по привычке добавил:

– Который взорвали прошлой зимой.

– Чего взорвали? – Оторопел водитель.

– «Мелодию», – буднично ответил Константин. – Или у вас не взрывали? Значит, это только у нас.

Таксист поцокал языком, но промолчал. Он на своем веку слышал и не такое.

Костя велел остановиться у красной кирпичной школы с чудным номером «1234» и, заплатив сверх оговоренной суммы, зашел в подъезд старого пятиэтажного дома.

Сердце забилось сильней и чаще. Шансов было не много, но если он все же не обознался, если Петр жив… Что из этого следует, Костя так и не решил, – он уже стоял у двери и давил на звонок. Лишь успел довести сладкую мысль до конца: если сотник жив – это здорово.

– Вы к кому? – Осведомились из-за цепочки.

Ну да, правильно. Петр обитал в коммуналке. Это в отдельных квартирах спрашивают «кто там?», а в коммунальных – «к кому?». Большая разница.

Константин рассмотрел жестяную табличку над звонком – в списке значилось шесть фамилий, но Еремина среди них не было.

– Я к Петру, – сказал он.

– Нет у нас никаких петров, – недружелюбно отозвался некто, скрывавшийся за дверью.

– Откройте, пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.

– Нет у нас петров, и говорить не о чем, – отрезал жилец.

В узкую щель был виден только кусок коридора и волосатое предплечье с бледной татуировкой «Сахалин 1957-61». Не позволяя захлопнуть дверь, Костя выставил вперед ногу.

– Мне бы на два слова…

– Толик, что там? – Раздался женский голос.

– Петю какого-то… С утра по телефону голову морочили, а теперь вон приперлись. Здрасьте.

– Небось опять к Петуховым.

– Да уж не ко мне, – поддержал Толик с Сахалина. – С этими Петуховыми никакого покоя. Базар, а не квартира.

– То у них племянники, то студенты психованные, то этот… полтора месяца околачивался.

– Норкин, – с фальшивым почтением подсказал Толик-Сахалин. – Ты с ним на «вы» и за ручку! Два образования высших, не смотри, что из себя мухомор.

Соседка неохотно гыгыкнула и, судя по звуку, удалилась. Костя постоял еще несколько секунд, пока до него, наконец, не дошло.

– Норкин? Может, Нуркин? – Спросил он, потешаясь над собственной наивностью. Надеяться на случайную встречу в десятимиллионном городе – это…

– Во-во, Нуркин, – чему-то обрадовался Толик. – Ты тоже к Петуховым? Не пущу. Нет их. Вот на лестнице и дожидайся