Моя любимая свекровь Хэпворс Салли

15

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Я слышала, что каждые родители восемьдесят процентов своей энергии тратят на одного ребенка, а прочие двадцать распределяют между всеми остальными детьми. Олли всегда был «восьмидесятипроцентным ребенком». Большую часть его детства я задавалась вопросом, достаточно хорошо ли он ест, достаточно ли много учится, достаточно ли много делает. Он не был самым популярным ребенком в школе, но и не был изгоем. То, что он в целом всем доволен, должно было бы меня утешать, но почему-то только озадачивало. Он хотел пригласить к нам своего друга поиграть или он хотел, чтобы я перестала приглашать к нам этого друга? Его как будто никогда не заботило, так будет или иначе.

А вот Нетти от рождения была такой способной и самостоятельной, так открыто говорила о своих желаниях, что я никогда о ней не беспокоилась. Быть ее матерью было все равно что иметь рядом маленькую равную, которая сопровождала меня повсюду. Если кто-то донимал ее в школе, она тихонько отводила их в сторонку и спокойно объясняла, мол, если они не перестанут подличать, у них не останется друзей, а ведь это будет глупо, правда? Когда я подавала на ужин овощи, а Олли, который на пять лет старше ее, отказывался их есть, она спрашивала: «Разве ты не хочешь быть сильным, как супермен, Олли?»

Однажды, когда Олли было одиннадцать, а Нетти – шесть, они уже несколько часов плавали в бассейне, когда мне понадобилось зайти в дом. Олли и Нетти были хорошими пловцами, так что не было ничего страшного в том, чтобы ненадолго их оставить.

– Приглядывай за сестрой, – наверное, сказала я.

Я пошла на кухню и принялась чистить картошку. День выдался теплый, и солнце било в окно. Когда я взяла последнюю картофелину, меня вдруг охватила странная тревога. Возможно, включился материнский инстинкт. Надо проверить детей!

Выйдя во двор, я увидела клубок тел прямо под поверхностью воды. Я даже не остановилась, чтобы снять туфли, прежде чем прыгнуть в воду.

Первой я схватила Нетти, но Олли держал ее и не отпускал. Я дергала и крутила ее, но он, как якорь, тянул ее вниз. Наконец я пнула Олли в живот, и она высвободилась. Я подтолкнула дочь к бортику бассейна и мгновение спустя сделала то же самое с Олли. Он вцепился в бортик, кровь и вода стекали по его лицу, скатываясь в ямку ключицы.

– Что… скажите на милость… стряслось? – выдавила я, задыхаясь.

– Олли сделал сальто и ударился головой, – выдохнула Нетти. – Я увидела кровь, а он не двигался. Я пыталась спасти ему жизнь, а он пытался утопить меня!

Я посмотрела на Олли, тяжело дышащего у бортика бассейна.

– Ты запаниковал, Олли? Поэтому ты вцепился в Нетти?

Олли не ответил. Он выглядел таким же растерянным, как и Нетти.

И тут я поняла. Одни люди прыгают и пытаются спасти кого-то, кто попал в беду, другие делают все возможное, чтобы спасти себя. Олли не собирался топить Нетти, он просто следовал своим инстинктам, как и она своим.

Мои дети только что показали мне, кто они.

Когда я в тот день возвращаюсь домой, Нетти сидит на барном табурете у меня на кухне и листает газету. Ее пиджак висит на спинке стула, а волосы собраны в очень строгий пучок.

– Привет, дорогая, – говорю я, балансируя с сумками из супермаркета.

Ее взгляд отрывается от газеты. Нетти периодически заглядывает ко мне по дороге с работы, иногда под предлогом того, что хочет что-то завезти, а иногда просто так. Я действительно не понимаю зачем, но понемногу научилась радоваться ритуалу.

– Привет, мам, – говорит она.

– Я только что видела в супермаркете твою подругу Лизу. – Я водружаю пакеты на стойку. – Она упомянула, что вы, девочки, собрались устроить вылазку в Гонконг.

– Я не еду, – говорит Нетти.

– Вот как? Почему?

Она вздыхает.

– Деньги. Время.

Я киваю. Но мне кажется, что вылазка куда-то на девичник – как раз то, что нужно Нетти.

– Ты не видела Люси и Арчи? – спрашиваю я.

– После больницы – нет.

– Я только что была у них в гостях.

– О… – Нетти переворачивает страницу газеты, старательно не проявляя интереса. – Как они?

– Думаю, у Люси случались и лучшие дни. Но так бывает, когда у тебя новорожденный. – Мое внимание привлекают часы на плите. Еще нет и пяти. – Разве ты не должна быть на работе, Нетти?

– Я рано ушла.

Я смотрю на нее в упор.

– А тебе можно?

– Я могу делать все, что захочу.

Странное какое-то настроение у моей дочери. Поза у нее – угрюмая, почти подростковая.

– Что-то случилось, Нетти?

Она, конечно, качает головой. Моя дочь, при всей ее мягкости и легкости, очень замкнута, по крайней мере со мной. На самом деле она – одна из немногих, кто способен заставить меня сомневаться в себе. Мне нравится в ней это сочетание. Но было время, когда Нетти мне открывалась. Когда она была подростком, мне практически пришлось сказать ей, чтобы она перестала мне рассказывать абсолютно все. «Кое-чем, – объяснила я, – стоит делиться только с подругами, Антуанетта». И в какой-то момент она перестала все мне рассказывать. Наверное, начала больше разговаривать с Патриком.

– Ты уверена? – спрашиваю я.

Она никогда не признается, что ужасно хочет ребенка, что страшно жалеет, что это у Люси новорожденный, а не у нее. Но я-то знаю правду. Бедная девочка так отчаянно нуждается в ребенке, что это практически у нее на лице написано. Из-за поликистоза яичников ей трудно зачать, но может же она что-то предпринять. Она, скорее всего, уже что-то делает. Но она мне не говорит, а я не спрашиваю, поэтому мы просто сидим вместе какое-то время и молчим.

– Останешься на ужин? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она. – Мне нужно домой к Патрику.

– Патрик тоже мог бы к нам присоединиться, – говорю я как хорошая мать.

На заре своего брака Нетти и Патрик часто приходили к нам обедать или ужинать. После ужина они удалялись в «берлогу», и Патрик смешивал напитки и курил сигары с Томом. Патрику у нас всегда так нравилось, что какое-то время я боялась, что у нас с Томом больше не будет вечеров вдвоем. Но через год или два он вообще перестал приезжать – за исключением Рождества и семейных праздников.

– Нет, – говорит она. – Я пойду домой.

– Знаешь, если тебя что-то беспокоит, ты можешь поговорить об этом, – говорю я. – Я не лучший собеседник… но я умею слушать.

Нетти смотрит на меня, и мне кажется, что она вот-вот заплачет. Нетти – не плакса, она не плакала с самого детства. Но через несколько секунд Нетти берет себя в руки и садится прямее.

– Спасибо, мама, – говорит она. – Но все в порядке.

16

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Олли.

Я мрачно киваю.

– Не тошнит в машине?

– Нет.

В машине меня укачивает, но меня беспокоит не это. Мы едем в загородный дом Гудвинов на пляже. Я понимаю, конечно, что должна радоваться, а не дуться. Бывают проблемы и похуже. Олли конечно рад-радехонек. Он любит Сорренто. Он весь год строит романтические планы, с восторгом разглагольствует, как здорово, что вся семья целую неделю проведет под одной крышей. Он совершенно не замечает никаких подводных течений, никакого напряжения. Если я ему что-то говорю, он всегда делает озадаченную мину. («Стресс? У мамы? Нет! Она просто такая! Она обожает стресс».)

Возможно, это Олли обожает стресс. Он насвистывал все утро, и все его тело словно бы становилось все более упругим и расслабленным, пока мы медленно ползли вдоль берега в потоке машин, временами ловя сквозь кустарник проблески сапфировой синевы.

Всякий раз, когда я говорю кому-нибудь, что у моих родственников есть дом на пляже в Сорренто, они одобрительно восклицают или стонут: «Сорренто! О-ла-ла!» И я могу понять почему. Пляжный дом Тома и Дианы, возможно, один из самых впечатляющих особняков на полуострове Морнингтон. Построенный из песчаника в начале двадцатого века, он опирается на скалу, вокруг ухоженные сады, дорожка из побеленных бревен спускается к пляжу. К услугам гостей – бассейн, теннисный корт и трехъярусное известняковое патио с панорамным видом на море.

Я его ненавижу.

– Как, скажи на милость, можно такое ненавидеть? – недавно вскинулась Клэр. – Я убить готова за дом на пляже, который могла бы посещать, когда захочу. В смысле, я буквально готова убить.

А я готова была убить, лишь бы не иметь такого места. Во-первых, дом Гудвинов совсем не подходит для детей. Произведения искусства, керамика и скульптуры украшают все до единой поверхности и стены. Стоит мне спустить Арчи с рук, как Диана охает. Мне это так чуждо. Моей маме вообще не было дела до картин или скульптур. Если бы ей выпало стать бабушкой, все картины на ее стенах были бы написаны ее внуками, и она бы только охнула, когда я сказала бы детям, что пора спать. («Да не валяйте дурака, детки! Вы сегодня полуночничаете с бабулей!»)

Пока я росла, мы проводили лето в Портарлингтоне, в тихом курортном городке на менее гламурной стороне залива. На главной улице напротив пляжа были лавочка, где продавали рыбу с картошкой, паб и магазин, торговавший шезлонгами и палатками. Весь январь лысые старики сидели в шезлонгах на песке, выставив напоказ свои огромные животы, а женщины средних лет в солнечных шляпах стояли на мелководье в бирюзовых купальниках с оборками и предлагали детям куски арбуза из пластиковых контейнеров. Пока я не попала в особняк Тома и Дианы, всегда думала, что «пляжный домик» – это такое место, где песок на полу, пляжные полотенца на перилах веранды и куча детских пластмассовых шлепанцев сразу за порогом. Но Сорренто – совсем другое дело.

– На ужин придут Гринены, – сказала Диана Олли по телефону утром. – Ты ведь помнишь Амелию и Джеффри, правда?

Уж я-то помнила Амелию и Джеффри. Амелия вполне мила, но Джеффри, коллега Тома, – просто ужасен, прямо-таки ходячее сборище «истов»: сексист, расист да еще и сноб в придачу. Когда мы только познакомились (буквально через несколько минут после знакомства), он спросил, какой колледж я окончила, а когда я ответила, что Бэйсайдский, он внимательно на меня посмотрел и сказал с некоторым благоговением: «Ух ты! А по виду и не скажешь».

Когда мы подъезжаем, Нетти и Патрик все еще выгружают из машины сумки. Патрик похож на вьючную лошадь, неуклюже ковыляющую под дюжиной небольших мешков, а Нетти несет только свою сумочку. Она выглядит малость зеленой.

– Добро пожаловать! – восклицает стоя на пороге огромных дверей (практически портика) Том, приветственно раскинув руки. – Диана, они все здесь! – Он сияет. Вся семья собралась в пляжном домике – вот что для него счастье. – Где мой внук? – обращается он ко мне.

Я опускаю Арчи на землю, и малыш ковыляет к Тому.

– Ну здравствуй, мой мальчик. Как же ты вырос!

Поцеловав Тома, я прохожу мимо него в дом. Сумочку я кладу на дубовый обеденный стол, рассчитанный на шестнадцать гостей («Почему шестнадцать?» – спросила я на первой экскурсии Тома, когда он указал на эту деталь, но вопрос как будто сбил его с толку, и он перешел к следующей достопримечательности. Я заподозрила, что он и сам точно не знает.) Хотя дом не совсем в моем вкусе, нельзя отрицать, что он поражает. Высоченные сводчатые потолки, огромные открытые пространства, окна от пола до потолка с видом на море и скалы. Переступая порог, чувствуешь себя так, словно ступаешь на страницы журнала по дизайну интерьера (если верить Тому, несколько журналов умоляли разрешить опубликовать фотографии интерьеров и самого дома, но Диана отказалась, заявив, что это вульгарно). Тут мой взгляд привлекает Диана, хлопочущая в сверкающей белизной и мрамором кухне.

– Диана, – говорю я.

Она улыбается.

– Привет, Люси.

– Привет, мам, – говорит Олли, входя в дом следом за мной.

Он опускает на пол сумки и подходит поцеловать ее в щеку. Кроме Тома, Олли – один из немногих, кто всегда рад видеть Диану. Взаимно ли это, трудно сказать. Она всегда кажется застенчивой, почти смущенной вниманием.

– Привет, дорогой, – бормочет она.

Широким шагом входит Том, держа Арчи как трофей.

– Ди! – кричит он. – Иди посмотри на нашего великолепного внука.

За этим следует суматоха: появляется Патрик, просит парацетамол для Нетти, у которой болит голова; Арчи замечает на кухонном столе миску с орехами и переворачивает их, рассыпая по полу; а Том пытается выяснить, какой пульт (их шесть) открывает дверь гаража. Тем временем Олли снова берет сумки и идет в нашу обычную комнату.

– Олли, подожди! – окликает Диана.

Олли застывает на полушаге.

– Я приготовила комнаты для тебя, Люси и Арчи внизу, – говорит она уже не так уверенно.

Словно по волшебству все замирают, и воцаряется тишина. Даже Арчи поднимает глаза от рассыпанных орехов, чувствуя, что что-то не так.

– Я… я подумала, что вы предпочтете иметь собственные апартаменты, – говорит она.

Это хорошая мысль и практичное решение. Помещение внизу просто огромное, и у нас будет отдельная спальня для Арчи. Если он заплачет ночью, это никого не потревожит. Если понадобится, я могу всю ночь ходить с ним по коридорам.

Так почему же это так похоже на пощечину?

Гринены прибывают вечером, пока мы купаем Арчи. Вообще-то его купает Нетти, а я сижу на туалетном столике с бокалом розового вина. В коридоре Олли и Патрик сидят на полу спиной к стене и пьют коктейли, которые приготовил Патрик. К своему удивлению, я обнаруживаю, что мне не так уж плохо, я даже начинаю развлекаться.

Нетти оказалась просто даром божьим. Когда она услышала, что нас сослали на нижний этаж (да, следует признать, «сослали» – малость резкое выражение, наши комнаты гораздо больше и просторнее, чем большинство гостиничных апартаментов), то тут же сказала Диане, что они тоже отнесут свои вещи вниз. («Превратим это в вечеринку», – сказала она, подмигнув Арчи.) Патрик и Нетти прекрасно ладят с Арчи. Весь день они по очереди играли с ним, гуляли по саду или плавали в бассейне, пока мы с Олли обедали и распаковывали вещи. На самом деле мне даже подержать его за весь день не довелось.

– Во сколько он ложится спать? – спрашивает Нетти.

– В семь, – отвечаю я.

– И что теперь?

– Как только он переоденется в пижаму, то немного поиграет. Потом я почитаю ему сказку, дам попить смесь и уложу в постель.

– Он проснется ночью, чтобы поесть?

Нетти хочет знать каждую мелочь. Это смешно, а еще излишне, ведь я почти не видела людей, которым так легко давалось бы общение с детьми. У меня почему-то сложилось впечатление, что они с Патриком выжидают, прежде чем самим завести детей, возможно, пока карьера Нетти не возьмет надежный старт, но теперь я задаюсь вопросом, так ли это. Я вспоминаю зеленый цвет лица Нетти и думаю, не было ли это чем-то большим, чем последствием укачивания. Может, она беременна?

– Гринены приехали, – объявляет Диана с верхней площадки лестницы, пока Нетти моет Арчи голову. – Дети, вы можете подняться?

– Мы купаем Арчи, – отвечает Нетти, улыбаясь моему сыну.

Он улыбается в ответ. Повисает пауза.

– Все разом? – многозначительно спрашивает Диана.

Я открываю рот, собираясь сказать, что я закончу, а остальные пусть идут наверх. В конце концов, я лучше побуду здесь, чем стану сидеть там, наверху. Но Нетти, к моему удивлению, подает голос первой.

– Да, – кричит она. – Все разом.

Тишина тянется и тянется. Мне отчаянно хочется ее прервать, но Нетти смотрит на меня и качает головой. По этому крошечному жесту я понимаю, что недооценила Нетти. Она лучший союзник, чем я думала.

– Я пойду, – говорит Олли, поднимаясь на ноги.

Патрик тоже встает, хотя, думаю, ему больше хочется выпить вина Тома, чем умиротворить Диану. Нетти остается на полу, ополаскивая волосы Арчи и что-то бормоча ему тихим, успокаивающим голосом.

К тому времени, когда мы с Нетти поднимаемся наверх, все уже сидят за столиком на улице, и еще с середины лестницы доносится приятный гул музыки и болтовни. Я наблюдаю за этой сценой через огромные стеклянные двери, впитываю увиденное: океан, насколько хватает глаз, мерцающие фонарики на деревьях, персиковое свечение заката, окрашивающее своими тонами всех и вся. Посуда и украшения на столе выдержаны в сочетании белого и неокрашенного льна, серебряные фонари, цветы и свечи… от красоты захватывает дух.

– Вот и они, – говорит, заметив нас, Том.

Все оборачиваются. Зубы Джеффри Гринена уже в красных пятнах от вина. Он подчеркнуто встает при нашем появлении, хотя мы и машем ему, чтобы он остался сидеть.

– Дамы! – говорит он, подходя с важным видом. Его белая рубашка расстегнута чуть больше, чем нужно, а серо-черные волосы поднимаются завитками почти к адамову яблоку. – Ну и ну, Люси, материнство тебе идет. Нетти, кажется, ты снова выросла?

Он подмигивает, и улыбка Нетти застывает.

Вечер еще только начался, а Джеффри ужаснее, чем я помнила.

Найдя розетку, я включаю радионяню. Я щелкаю выключателем, и загорается зеленый огонек, показывая, что она работает.

– Что это за шум? – восклицает Диана, и внутри у меня все сжимается. – Что за… потрескивание?

Да, признаю, аудиомонитор, мое устройство слежения за ребенком, видал и лучшие дни, он ведь подержанный, и нашла я его в благотворительном магазине. Работает он нормально, но, когда включен, выдает слабое статическое гудение. Я так к нему привыкла, что перестала замечать.

– Ну… Арчи ворочался, не хотел засыпать, поэтому я принесла с собой радионяню.

Диана выглядит озадаченной.

– Прибор всегда издает такие звуки?

Все замолкают и слушают, а я стою, чувствуя себя полной дурой. А в глубине души меня сверлит мысль: «Если бы ты не сослала нас в подземелье, нам бы не понадобился этот чертов монитор».

– Надо же, сколько чудесных устройств теперь появилось! – говорит, касаясь руки Дианы, Амелия, жена Джеффри.

Амелия – миниатюрная и веснушчатая, в белом льняном платье и золотистых сандалиях. Она хорошенькая и в то же время некрасивая, с маленькими голубыми глазками, седыми волосами и склонностью касаться людей, что делает ее милой, – в противоположность мужу. Я ловлю себя на фантазии, каково было бы иметь в качестве свекрови Амелию. Даже с Джеффри в качестве тестя это, возможно, стоило бы того.

Возможно, стоило бы.

– Разве мы не мечтали о радионянях, когда у нас были маленькие дети, Диана? – продолжает Амелия.

Диана явно ни о чем подобном не мечтала. Она из тех строгих матерей и бабушек, которые считают грудное вскармливание, устройства для убаюкивания и ремни безопасности сущей чепухой, потому что у их детей такого не было и хуже им от этого не стало. По крайней мере, я думаю, что она такая мать, но я не знаю, потому что она редко дает мне какие-либо советы или высказывает свое мнение. Я бы должна радоваться, но вместо этого у меня лишь ощущение, что я делаю что-то не так и притом понятия не имею, как исправиться.

– Просто убедись, что звук приглушен, – наконец под чужим давлением говорит Диана и начинает раздавать тарелки.

– Иди сядь рядом со мной, – говорит мне Джеффри. Нетти уже заняла другой пустой стул, так что у меня нет выбора. – Скажи, как тебе нравится материнство?

– Гораздо больше с тех пор, как первые месяцы позади.

– Да уж. – Он кивает, как будто в точности знает, как даются первые месяцы, а потом многозначительно смотрит на Олли: – Сплошь сиськи да дерьмо в первые месяцы, верно, Олли?

Лицо Олли остается старательно бесстрастным, и Джеффри разражается смехом, более подходящим пятилетнему ребенку.

– Но дамочки-то рады-радехоньки, верно, дамы? Это нормально. Мать просто хочет быть со своим ребенком. Так и должно быть.

Арчи издает короткий всхлип. Диана встает и идет на кухню. А мы накладываем себе курицу и разнообразные интересные салаты: кускус, капуста и миндаль. Я решаю, что их, вероятно, привезла Амелия, так как Диана не подает интересных салатов.

– Ну а ты, Нетти? – спрашивает с набитым ртом Джеффри. – Когда вы с Патриком собираетесь совершить прыжок? Ты же не хочешь, чтобы все твои яйцеклетки усохли? Карьера – это хорошо, но работа никогда не полюбит тебя в ответ, ты же знаешь!

Амелия по другую сторону от Джеффри кладет руку на локоть мужа.

– Хватит, Джеффри.

Но Джеффри неостановим.

– Что? Все в наши дни удивляются, откуда у нас кризис рождаемости. Тебе, Нетти, сколько? Тридцать пять? Родись ты в Африке, уже была бы бабушкой. Вы, девочки, слишком поздно уходите с беговой дорожки, вот в чем дело. Вам надо вскочить в это седло, так сказать. Я прав?

Он смотрит на Тома, потом на Олли в поисках поддержки. Оба старательно отводят глаза.

Я воображаю, как заталкиваю куриную грудку прямо в глотку Джеффри.

Нетти смотрит перед собой на стол. Джеффри снова открывает рот, и я собираюсь что-то сказать… что угодно, но тут встает Патрик.

– Довольно.

Голос у него холодный, спокойный. Я никогда раньше не видела Патрика таким, не видела в нем защитника. Он такой высокий, что практически нависает над нами и выглядит довольно зловеще. Как ни странно, я чувствую именно это… что на меня произвели впечатление.

Джеффри, к счастью, подрастерял уверенность.

– Ладно, ладно, незачем расстраиваться. Я просто говорю…

– Довольно.

Нетти касается руки Патрика, а Том тем временем ловко подхватывает разговор, сводя его на футбол. Они с Джеффри безумные фанаты клуба «Хоторн Хокс», так что это, вероятно, удачный ход. Патрик еще несколько мгновений смотрит на Джеффри, прежде чем опуститься на свой стул.

– Ну, – говорит Амелия некоторое время спустя, когда напряжение, кажется, спадает. – С Арчи ведь нет больших проблем, правда? Он спит всю ночь, Люси?

– Не совсем. В первой половине ночи ему обычно не по себе, но после полуночи ему удается хорошо отдохнуть. На самом деле просто чудо, что до сих пор мы его не слышали. – Я бросаю взгляд на радионяню. – О… ох.

Я подхожу к монитору. Питание отключено. Я смотрю на Диану:

– Ты его выключила?

В моем голосе нет обвинений, потому что я в это не верю. Какая бабушка выключит радионяню? Но по тому, как она стискивает зубы, я начинаю сомневаться. А вдруг это так?

– Я его приглушила, – говорит она.

– До конца? – Я кручу диск, увеличивая громкость, пока сам воздух не начинает сотрясаться от истерических рыданий Арчи. Я могу сказать, что он уже какое-то время плачет.

– Мама! – восклицает Олли. – Скажи, что ты не…

Но конца фразы я не слышу, потому что бегу вниз к моему ребенку.

У меня уходить двадцать минут на то, чтобы успокоить Арчи. Когда он наконец перестанет плакать, то соглашается спать только у меня на руках. Я поглаживаю и успокаиваю его, яростно шепча Олли в темноте:

– Завтра мы уезжаем. На рассвете.

Олли смотрит на меня во все глаза. Я знаю, о чем он думает. Для него ничего страшного не стряслось. Завтра будет немного неловко, но потом все вернется на круги своя. В конце концов, с Арчи ничего не случилось. Незачем прерывать отпуск.

И, разумеется, он говорит:

– Давай не будем делать из мухи слона, Люси.

– Речь не о мухах или слонах. Диана не уважает меня как мать, поэтому я не могу здесь оставаться. Как она посмела выключить мою радионяню? Как она посмела?!

Олли беспомощно пожимает плечами:

– Может быть, она решила, что так будет правильно? Может, она хотела дать тебе передышку?

– Она не имела права. Никакого права.

– Но…

– Если хочешь остаться, Олли, валяй. Но я завтра уезжаю, и Арчи тоже.

Мы еще несколько минут пререкаемся, прежде чем Олли соглашается – в основном от усталости. Почти сразу после этого он забирается под одеяло, его дыхание становится ровным и ритмичным. Я бодрствую еще несколько минут, поглаживая и укачивая Арчи, который глубоко спит. Только я укладываю его в раскладную детскую кроватку, как слышу тихий всхлип, приглушенное рыдание. Но исходит оно не от Арчи.

Оно доносится откуда-то поблизости. Из комнаты по ту сторону коридора.

Из комнаты Нетти.

17

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Что-то не дает мне покоя.

Я лежу на диване, закинув ноги на колени Олли. Дети уже спят, а я потягиваю пино-нуар. Олли прихлебывает из своего бокала – обычно это мое любимое время суток. Но сегодня что-то не дает мне покоя. И у меня такое чувство, что я знаю, что именно.

Чувство вины.

Мобильник Олли начинает вибрировать, и мы оба вскакиваем, как будто ожидали этого.

– Кто там? – спрашиваю я.

– Не узнаю номер… – задумчиво тянет он.

– Почему не берешь трубку? Возможно, это из похоронного бюро или… Ну, не знаю… А вдруг это полиция?

Он качает головой.

– Сейчас узнаем, – говорит он, прижимая трубку к уху. – Оливер Гудвин слушает.

Он хмурится, поднимает голову. Затем он встречается со мной взглядом.

– Это Джонс, – произносит он через пару секунд одними губами.

– Включи громкую связь, – так же беззвучно говорю я, и он включает.

Холодный, деловитый голос Джонс наполняет комнату.

– Мы получили отчет о вскрытии вашей матери. Мы хотели бы поговорить об этом в участке.

– В участке? – Олли моргает. – Вы не можете сказать по телефону?

– Будет проще, если вы приедете сюда. Ваша сестра и ее муж уже едут.

Олли смотрит на меня. Я недоуменно пожимаю плечами.

– Ну… то есть… если так нужно… Я сейчас же приеду.

– На самом деле мы были бы очень признательны, если бы вы приехали с Люси. Мы бы хотели побеседовать с вами обоими.

– С нами обоими?

– Да.

– Сейчас половина девятого вечера. Дети уже в постели.

– Тогда вам нужно найти няню, – говорит Джонс. – Потому что это важно. Мы хотели бы видеть вас обоих сегодня вечером.

18

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

– Слышали новости? – спрашивает Том, его лицо сияет от радости.

Я удивленно оглядываюсь. Вся семья собралась в «хорошей комнате»: Том, Нетти, Патрик, Олли, Люси, даже Арчи. Хотя за последний год я видела каждого в отдельности, вместе мы не собирались почти год, с самого фиаско с радионяней в Сорренто, когда Люси, Олли и Арчи поспешно вернулись в Мельбурн на следующий же день после приезда (ужасная гиперреакция, на мой взгляд, даже если я хватила лишку с монитором). В любом случае я рада снова видеть всех вместе.

– В чем дело? – спрашиваю я, украдкой поглядывая на Нетти.