Моя любимая свекровь Хэпворс Салли

38

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

Я фотографирую Харриет, спящую на больничной койке. Утренний свет ложится на нее пятнышками, и я чувствую, что слишком остро ощущаю, как он драгоценен. Если бы несколько дней назад все обернулось иначе, ее бы здесь не было, и я не принимаю второй шанс как должное.

– Как наш ангелочек? – спрашивает от двери Ингрид.

Ингрид – медсестра, под опекой которой находится Харриет. Она сама бабушка, как она с гордостью сказала мне несколько дней назад, ее внук по имени Феликс – примерно одних лет с Харриет. Возможно, именно по этой причине она делает для нас все возможное, даже покупает для меня латте в местной кофейне по дороге на работу, услышав как-то, как я обронила Олли, что терпеть не могу больничный кофе. С другой стороны, Ингрид, кажется, из тех, кто для всех делает чуть больше предписанного.

Я переворачиваю телефон набок.

– Как будто все хорошо. Она спит.

– Хотите, сфотографирую вас вместе?

Я на секунду задумываюсь.

– Вообще-то я бы с удовольствием.

Я пододвигаюсь к спящей дочери и кладу свою голову рядом с ее, и Ингрид делает снимок. На фотографии получается два огромных подбородка, и мне практически можно заглянуть в ноздрю, но я буду лелеять его вечно.

– Только что звонила ваша свекровь, – небрежно бросает Ингрид.

Диана звонила каждый день, дважды в день. Поняв, что я не отвечаю на звонки, она начала звонить в больницу и связываться с сестринским постом. Она знает, что с Харриет все будет хорошо, я заставила Олли написать ей, как только мы сами узнали. Я все еще злюсь на нее, но никто не заслуживает мук, какие переживаешь – беспокоясь о ребенке хотя бы секунду дольше, чем необходимо.

Я чувствую на себе взгляд Ингрид и вздыхаю. Ингрид, конечно, знает, что я сделала с Дианой – все в больнице знают о «нападении». Вот как медсестра, которая нас обнаружила, это назвала. Нападение. Это, вероятно, точное описание, хотя Диана поспешила опровергнуть его, настаивая (даже после того, как ее доставили на носилках в палату), что это наше личное, семейное дело. Надо отдать ей должное, Диана Гудвин пойдет на все, чтобы избежать скандала.

– Знаете, вы здесь настоящий герой, – говорит Ингрид, открывая карту Харриет. – Нет ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не пожелала, чтобы ее свекровь получила травму головы.

– Даже вы, Ингрид?

– Особенно я! И уверена, моей невестке временами тоже хочется мне нечто подобное устроить.

– А вот я сомневаюсь, – возражаю я. – Будь у меня такая свекровь, как вы, Ингрид, я была бы на седьмом небе.

– Это вы сейчас так считаете. – Она улыбается. – Но через некоторое время я начну действовать вам на нервы. Когда кто-то входит в твою семью, рано или поздно он начинает действовать тебе на нервы.

– Почему у свекрови и невестки вечно все не складывается, а у тестя и зятя – наоборот?

Ингрид пишет что-то в карте.

– У них не бывает проблем, потому что они недостаточно переживают.

– Значит, у нас проблемы, потому что мы волнуемся? – спрашиваю я.

– У нас есть проблемы, потому что мы слишком волнуемся.

Ингрид смотрит на часы, потом делает еще одну пометку в карте. Затем она кладет карту на тумбочку у койки Харриет. Она уже в дверях, собирается уходить, когда останавливается.

– Знаете, ваша свекровь часто звонит.

– Она любит внучку, – говорю я. – Надо отдать ей должное.

– Возможно, – откликается Ингрид. – Но вам следует знать, что каждый раз, когда я беру трубку, она первым делом спрашивает о вас.

Когда полчаса спустя в больницу приезжает Олли, я говорю ему, что мне надо отлучиться. Он не спрашивает куда, и я уверена, что он считает, что я хочу съездить домой и принять душ, или переодеться, или купить что-нибудь для Харриет, – мы уже неделю по очереди дежурим в больнице. Я оставляю его с его догадками.

За рулем я размышляю над словами Ингрид. Мы слишком беспокоимся. Интересно, правда ли это? Если бы мне было все равно, я могла бы жить своей жизнью, принимая свекровь такой, какая она есть. Патрик, например, так и делает. Он не слишком жалует Диану, но, если она не сделала чего-то такого, что могло бы его рассердить в данный момент, эта неприязнь его совершенно не беспокоит. Он не притворяется, что ладит с ней, но и не расстраивается из-за того, что не ладит. Похоже, на него она никак не влияет. И поэтому я собираюсь простить Диану. Не потому, что она мне нравится, и не потому, что я считаю, что она заслуживает прощения. Я собираюсь простить ее, чтобы самой освободиться. Я собираюсь перестать «слишком беспокоиться».

Я останавливаюсь перед домом Тома и Дианы, сразу за машиной Тома, которая припаркована перед домом, – что необычно, ведь рабочий день еще не кончился. Я звоню, но никто не открывает. Подождав, я снова нажимаю кнопку звонка.

Диана довольно долго не подходит, но наконец я вижу ее силуэт через стеклянную дверь.

– Здравствуй, Люси, – говорит она.

Я недоуменно моргаю. Возможно, я впервые вижу Диану без макияжа. Волосы у нее мокрые и зачесаны назад, облепили овал головы, а все лицо, кожа, ресницы, губы кажутся одного и того же бледно-бежевого цвета. Она прижимает руку к груди.

– О боже! Что-то… с Харриет?

– Нет, нет, – быстро говорю я. – С Харриет все в порядке.

Но Диану трясет, колотит так, что она едва стоит на ногах. Я протягиваю руку и поддерживаю ее.

– Диана, с Харриет все в порядке, – повторяю я.

Но она продолжает дрожать. Схватив за плечо, я втягиваю ее назад в дом. Что-то не так. Она смотрит на меня широко раскрытыми, беззащитными глазами. Я беру ее за другое плечо, намереваясь спросить, что случилось, и тут колени у нее подгибаются. Я подхватываю ее и опускаю на пол.

– Том? – зову я. – Том? Ты здесь?

– Прости… – выдавливает она и вдруг начинает рыдать. – Мне очень жаль, Люси… Дело в Томе. В моем дорогом Томе. У Тома БАС, – объясняет Диана. – Болезнь моторных нейронов. Это…

– Я знаю, что это такое, – говорю я.

Я вспоминаю флэш-моб с ведрами льда несколько лет назад: люди тогда выливали себе на голову ледяную воду, чтобы собрать деньги и привлечь внимание к заболеванию. Очевидно, все прошло успешно, ведь больше мы об этом не слышали.

– Том подозревал, что что-то не так, но держал это при себе. Оглядываясь назад, все предельно ясно. Мышцы сводит судорога. Слабость. Почерк у него хуже, чем у Арчи. В уголках рта собирается слюна. – По щеке у нее скатывается слеза, но в остальном к ней вернулось самообладание. – Мне всегда казалось очаровательным, когда он пускал слюни. Как же мало мы понимали…

Мы с Дианой сидим в «хорошей комнате». Диана держит подушку на коленях и теребит тонкие золотые нити, вплетенные в ткань.

– БАС не повлияет на его разум, но будет понемногу лишать его возможности двигаться, пока он не утратит способность этот разум проявить. А тогда с ним будут разговаривать как с ребенком, а он будет не в силах сказать, что не выжил из ума и не глухой. – Еще одна слеза скатывается по ее щеке. – Но я такого не допущу. Никто не будет обращаться с ним как с идиотом. У него есть я.

Диана смахивает слезу со щеки и едва заметно кивает, как будто этот факт ее радует. И, скорее всего, так оно и есть. Она не может контролировать болезнь Тома, но она контролирует, как с ним обращаются, и она собирается позаботиться, чтобы обращались с ним хорошо. При всех ее недостатках Диана – как раз та, кого любой захотел бы видеть на своей стороне. Возможно, в этом и проблема. Мне всегда казалось, что она не на моей стороне, что она враг.

– Чем я могу помочь? – спрашиваю я.

Диана безнадежно пожимает плечами, и это самое печальное пожатие плечами, которое я когда-либо видела. Она медленно моргает, прижимая к себе подушку. Она выглядит такой хрупкой, что мне хочется найти плед и закутать ее в него. Никогда раньше мне не хотелось сделать такого для Дианы.

– Диана… – начинаю я, и тут у меня звонит телефон. Это Олли. – Извини, но мне лучше ответить. Вдруг что-то случилось с Харриет.

– Не говори ему, Люси. Пожалуйста, не говори ему!

Диана смотрит на меня, и у меня складывается впечатление что ее душа вернулась в тело, а взгляд снова стал острым. Она «включилась». Мне грустно, а еще я чувствую, что это большая привилегия, что она позволила себе расслабиться со мной, пусть даже на несколько секунд.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Она отворачивается, как бы давая нам побыть наедине.

– Харриет очнулась, – говорит Олли.

Я слышу, как она бормочет что-то на заднем плане, и, возможно, дело в болезни Тома, но меня захлестывает такое желание обнять дочь, что у меня перехватывает дыхание.

– Я думал, ты захочешь приехать.

– Да, – отвечаю я. – Очень хочу. Сейчас приеду.

– Спасибо, – говорит Диана, когда я убираю телефон в сумочку. – Том очень хочет сам рассказать детям.

Забавно слышать, как она называет Олли и Нетти «детьми». Но, возможно, именно так мать всегда думает о своих отпрысках. Интересно, не в этом ли корень всех наших проблем?

Я сижу в «хорошей комнате» Дианы и Тома, но на сей раз я посвящена в тайну. Нетти и Патрик сидят рядышком на мягком диване, сидят прямо, словно вытянулись по стойке «смирно». Мы с Олли сидим в креслах лицом друг к другу. Диана и Том – рядом напротив Патрика и Нетти.

– Могу я предложить кому-нибудь выпить? – спрашивает Диана, и мы все качаем головами, стремясь перейти к сути сегодняшнего семейного собрания.

Таких «семейных советов» у нас раньше не бывало, и я знаю, что Олли кажется, будто это как-то связано со случившемся с Харриет. Я не могла этого опровергнуть, не признавшись в том, что Диана рассказала мне о Томе, а мне этого не хотелось. Во-первых, я думаю, что Том прав, считая, что сам должен сказать своим детям. Во-вторых, на сей раз Диана впервые мне доверилась, и я полна решимости доказать, что этого достойна.

Я наблюдаю за Томом, который сидит в кресле напротив, и выискиваю признаки БАС. Насколько я могу судить, он здоров. Что же касается его чуть невнятной речи, то я успела полюбить такую его манеру и всегда приписывала ее тому факту, что обычно он находится на той или иной стадии между «немного выпивши» и «пьян».

– Ладно, не буду играть словами, – говорит он. – Мы все знаем, что я собираюсь вам кое-что сказать, и вы, вероятно, чувствуете, что это что-то плохое… К сожалению, так оно и есть. У меня диагностировали болезнь моторных нейронов, о которой вы, вероятно, слышали. Как раз из-за нее было столько шуму несколько лет назад. Она также известна как БАС или болезнь Лу Герига. В любом случае это дегенеративное заболевание, поражающее нервы в головном и спинном мозге, которые отвечают за работу мышц. Когда болезнь войдет в финальную стадию, мои мышцы ослабеют, затвердеют и истощатся. Я не смогу нормально ходить и говорить, не смогу нормально есть и пить, даже дышать будет трудно.

Том говорит быстро, и в его голосе слышится легкое раздражение, но я знаю, что это просто потому, что он чувствует себя не в своей тарелке. Ведь его роль в семье – сглаживать ситуацию, устранять проблемы. Его убивает сама мысль, что на сей раз проблемы создает он.

– Вот так обстоят дела, и я постараюсь по мере сил справиться, – говорит он. А потом он долгое время вообще ничего не говорит.

Реакция Нетти и Олли удивляет меня… как раз полным отсутствием какой-либо реакции. Ни движения, ни резкого вдоха, только ритмичное моргание, с задержкой в пару секунд. Патрик подносит руку ко рту, упирается подбородком в большой палец.

– Ты умрешь? – наконец спрашивает Нетти.

– Да, я умру. Как и ты, твой брат, твоя мать, Люси и Патрик… Мы все умрем. Но, скорее всего, я уйду первым. Возможно, в ближайшие пять лет. Может быть, даже в будущем году.

Диана берет Тома за руку.

– Никто не вечен, – говорит Том, – поэтому я хотел бы, чтобы следующий год стал запоминающимся. Для меня это означает много времени проводить с семьей. С женой, детьми, их супругами… – Он встречается со мной взглядом. – И со внуками, если ты позволишь, Люси. Я в ответе за то, что случилось с Харриет. Если бы она не выздоровела, я бы никогда себе этого не простил.

– Конечно, ты можешь видеться с детьми, Том. Столько, сколько захочешь.

– Папа, я… – Олли подается вперед. Кажется, он с чем-то борется, но в конце концов продолжает: – Я знаю, что сейчас еще рано говорить, но тебе, вероятно, стоит привести дела в порядок. Доверенность на адвокатскую опеку, медицинские инструкции. Вероятно, стоит подумать, кто займет твое место в компании, или обсудить продажу твоей доли другому партнеру, если решишь пойти таким путем.

Интересно, откуда Олли это знает? Слова слетают с языка, как будто он не рекрутер, а юрист по наследственному праву. И вдруг он смущается.

– А еще тебе, наверное, надо позаботиться о завещании.

– Ну об этом, пожалуй, пока рано говорить, милый, – вмешиваюсь я.

– Все уже улажено, – откликается Том.

Олли кивает.

– Можно спросить, что там говорится?

– Олли! – разом восклицаем мы с Дианой.

Я, конечно, понимаю, что дурные вести могут вызвать необычные эмоции. Но Олли ведет себя на удивление черство.

– Здесь нет секретов, – отвечает Том. – В случае моей смерти все переходит к Диане. В случае смерти Дианы все имущество в равных долях отходят вам, дети, и вашим супругам.

Я смотрю на Олли. Он как будто умиротворен.

– Никто не ожидает, что придется обсуждать такие вещи с семьей, – продолжает Том. – В глубине души мы все думаем, что будем жить вечно. А болезнь, надо признать, – довольно резкое пробуждение от иллюзий. – Том пытается рассмеяться, но голос у него срывается.

– Ох, папа! – Олли вскакивает и обнимает Тома. – Мне очень, очень жаль.

Том подается к Олли и на мгновение закрывает глаза. Это прекрасное мгновение.

Жаль только, что оно наступило не раньше, чем они обсудили содержание завещания.

39

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Странно снова оказаться у Тома и Дианы. Джерард строго-настрого запретил нам выносить что-либо, кроме личных вещей, но Нетти и Патрик были здесь вчера, и с тех пор уйма всего исчезло. Например, ваза, которая красовалась в фойе. Я не могу их винить. Из-за финансовых трудностей, которые мы испытываем, у меня может возникнуть соблазн самой взять вазу-другую. Я рада, что Олли не предложил. В последнее время он ведет себя странно, но я рада видеть, что он все еще тот честный человек, за которого я вышла замуж.

В библиотеке я наблюдаю, как он открывает фотоальбом, перелистывает несколько страниц и кладет его обратно, не глядя.

– Знаешь, нам не обязательно делать все это сегодня.

– Когда-нибудь мы должны это сделать, – говорит он. – Так почему не сейчас.

Я беру его за руку, веду к дивану и сажусь рядом.

– Олли. Поговори со мной.

Он закрывает глаза, потирая лоб большим и указательным пальцами.

– Так дом на меня действует… странно находиться тут без нее, правда? Не могу поверить, что ее больше нет.

– Я тоже не могу.

Он открывает глаза и смотрит прямо перед собой.

– У меня нет родителей. В сорок пять это не должно бы меня пугать, но мне страшно. И к тому же сестра знать меня не желает. – Он моргает несколько раз, словно обдумывая услышанное. – Ты все, что у меня есть, Люси. Ты и дети.

– Мы никуда не денемся, – говорю я ему.

Он смотрит на меня. И медленно кивает.

Я пытаюсь вообразить, какой будет наша жизнь сейчас, наша новая жизнь, теперь, когда мы разорены. Мне нужно найти работу. Старшим детям придется ходить после школы на продленку, а Эди – в ясли. Все будет по-другому, это точно. Но мы никуда не денемся.

Олли смотрит на меня.

– В последнее время ты выглядишь иначе. Твоя одежда не такая… безумная.

Я смотрю на свои черные джинсы, серую футболку и балетки без украшений. По переду рубашки ослепительными пайетками вышита Эйфелева башня, но, по моим меркам, это относительно простой наряд. У меня даже нет никаких аксессуаров для волос или украшений. Единственное украшение, которое я ношу, – это ожерелье, которое мне оставила Диана.

– Мой стиль… эволюционирует, – признаю я.

Олли улыбается.

– Такое мама могла бы надеть.

Я улыбаюсь в ответ. Я не говорю ему, что у Дианы не было джинсов и она перевернулась бы в гробу, если бы услышала, что кто-то предложил ей надеть рубашку или футболку с пайетками. Его замечание, мол, в последнее время я предпочитаю более простые, более практичные наряды, вполне обоснованно. Как ни странно, Диана могла сыграть в этом свою роль.

Мы осматриваем еще несколько предметов, а потом решаем, что на сегодня хватит. Уже садясь в машину, я слышу хруст гравия на подъездной дорожке.

– Люси! Олли!

Мы разом поворачиваемся и видим, что к нам направляются Ахмед и Джонс. Я тут же перехожу в «режим повышенной готовности».

– Привет, – неуверенно говорю я.

Они приближаются. И они не одни. Рядом с Ахмедом – женщина в тренировочном костюме, и вид у нее далеко не дружелюбный. Она решительно останавливается в нескольких метрах от нас.

– Это был он, – тихо говорит она Ахмеду. – Определенно он.

Ахмед остается рядом с женщиной, а Джонс проходит еще несколько шагов к нам.

– Что-то случилось? – спрашивает Олли.

– Мы только что снова опрашивали соседей, – говорит Джонс. – Пытались выяснить, кто последним видел вашу мать перед смертью.

Она оглядывается через плечо на женщину в спортивном костюме, на женщину, которая смотрит на Олли, но не в лицо, как будто боится встретиться с ним взглядом. Как будто нервничает при виде Олли.

– Это был он, – повторяет женщина уже громче.

– О ком вы говорите? – спрашиваю ее я.

– Я живу через дорогу, – отвечает она. Мне она в лицо смотреть вполне готова. – Я собиралась на пробежку… ну… на прошлой неделе, в тот же день, когда убили Диану, и видела, как он, – она тычет пальцем в Олли, – проходил в ворота.

– Вы были здесь, Олли? – спрашивает Джонс. – В тот день, когда убили вашу мать?

Олли озадаченно качает головой:

– Нет.

– Да были же. Это были вы. На вас были темно-синие брюки и клетчатая рубашка. – Тут женщина старательно кивает, словно убеждает в этом саму себя. – Синяя с белым!

– Вы, наверное, его с кем-то перепутали, – говорю я. – Или, может быть, вы видели Олли в другой день?

И то и другое – вполне разумные объяснения. Кроме того, внешность у Олли не слишком приметная. Высокий, среднего телосложения, каштановые волосы. Было бы легко отмахнуться от утверждений соседки, и именно так я и делаю. Пока в голове у меня не вспыхивает некая картинка… Олли возвращается с работы в день смерти Дианы.

На нем темно-синие брюки и сине-белая клетчатая рубашка.

40

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

– Шшш, – шепчу я детям, когда мы входим в дом Дианы и Тома.

Конечно, мои увещевания впустую. Невозможно заглушить шум детских подошв по мрамору, Арчи с Харриет несутся по комнате, звуки от кроссовок – как шлепки.

Теперь мы сами открываем себе дверь. У меня такое чувство, что Диана от этого не в восторге, но сейчас ее занимают практические дела, ведь она круглосуточно заботится о Томе, а то и дело открывать дверь – решительно непрактично.

Следуя за детьми, я качу коляску с малышкой Эди через весь первый этаж. С тех пор как Том прикован к креслу-каталке, вся жизнь в доме сместилась на первый этаж. Вообще говоря, мне так больше нравится. Когда тут внизу стало больше мебели, дом кажется заполненным, в нем возникает ощущение уюта, которого ему не хватало раньше. Кроме того, до всего теперь ближе. Если позвать кого-то, он тебя услышит.

– Это мы, – говорю я, когда мы входим в заднюю комнату.

Кресло Тома – у стола. Сидя рядом с ним, Диана вслух читает газету, но останавливается, чтобы обнять Арчи и Харриет, которые бросаются к ней в полном самозабвении.

– Обнимите дедушку, – приказывает она.

Они неуверенно смотрят на нее, и она кивает, мол: «Ну же!» Теперь они его немного боятся. Его руки скрючены, голова опущена. Его трудно понять, но он полон решимости продолжать говорить. Я думаю, это замечательно, но детей это раздражает, они теряют терпение или, что еще хуже, говорят что-то грубое.

«Дедушка плюется», – может ляпнуть Харриет. Или: «А что у дедушки не так с головой?»

– Дедушка тебя слышит, – говорю я фальшиво-веселым голосом.

Но, в отличие от меня, Диана не собирается ничего затушевывать. Пару недель назад она попросила Арчи и Харриет представить себе, каково это, когда хочешь что-то сказать, а тебя никто не слушает. Через несколько минут Арчи пришел ко мне и сказал, что всегда будет слушать дедушку, и, к его чести, с тех пор он очень терпелив. Харриет не проявила такого сочувствия, заявив, что не понимает, почему бы ему просто не смотреть телевизор, зачем трудиться с кем-то разговаривать. Я колеблюсь между пониманием того, что она всего лишь ребенок, и чувством ответственности за то, что однажды Харриет окажется в большим мире и будет навязывать свое мнение любому, кто будет слушать.

Конец близок. Тома уже несколько раз то клали в больницу, то выписывали – из-за самых разных болезней: инфекция верхних дыхательных путей, проблемы с дыханием, боли и общая слабость. Диана постоянно в движении: кормит Тома, возит его в кресле, дает ему лекарства. Она звонит врачам и медсестрам, дает указания, договаривается. Она словно бы стала продолжением его: стоит ему только взглянуть на нее, как она вскакивает со стула и начинает ухаживать за ним.

Болезнь Тома временно положила конец семейным проблемам. Мы все действовали как единая слаженная команда: возили его на приемы к врачам, мотались по городу за различными приборами, предназначенными для того, чтобы сделать его существование чуть более комфортным. Но у всех разбито сердце. У меня разбито сердце. Я не могу понять, как эта семья выживает без него.

Я наблюдаю, как Диана то и дело вытирает слюну, скапливающуюся у него в уголках рта. Она что-то говорит ему, и вокруг его глаз собираются морщинки, губы кривятся, и я знаю, что он пытается улыбнуться. Когда Том умрет, мы будем безутешны, но для Дианы все обернется намного хуже. Не знаю, что с ней будет. Не знаю, как она будет жить дальше.

41

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

– Олли арестован? – спрашивает Нетти.

Она сидит на полу в моей гостиной, окруженная деталями из конструктора «Лего», пока Патрик развлекает детей игрой в пятнашки, которая подразумевает лужи раскаленной лавы и подушки, на которые нужно вставать, чтобы не обжечь ноги. Когда соседка в тренировочном костюме опознала в Олли того, кто приходил в дом Дианы в день ее смерти, а Джонс сказала, что она хочет поговорить с Олли в участке, я позвонила Нетти, чтобы узнать, может ли она помочь с детьми. (Я бы никогда не попросила ее об одолжении для себя, но я знала, что к детям Нетти непременно приедет и мне определенно нужна ее помощь.)

– Нет, он просто должен ответить на какие-то вопросы. Он скоро вернется.

Но на самом деле я понятия не имею, правда ли это. Когда Олли уезжал с Джонс и Ахмедом, он не был арестован, но откуда мне знать, не арестован ли он сейчас? И я не знаю, вернется ли он через пять минут или через пять часов. Я знаю только, что в день смерти Дианы он был одет в бело-голубую клетчатую рубашку… и что он рано вернулся с работы, хотя и не выглядел больным.

Теперь я задаюсь вопросом, почему так вышло.

Лицо Нетти искажено тревогой. Нетти – младшая сестра, на шесть лет младше Олли, но всегда казалась старшей. И несмотря на наши проблемы, я знаю, что она любит своего брата.

– Ты в порядке? – спрашиваю я ее, и на глаза ей тут же наворачиваются слезы.

Расчистив себе место рядом с ней, я опускаюсь на колени.

– Извини.

Достав из-за манжеты бумажный носовой платок, она вытирает глаза.

– Я не знаю, что со мной… просто столько всего происходит.

Я неловко зависаю рядом с ней. Когда-то я в такой ситуации обняла бы Нетти, но отношения у нас уже не те, поэтому я только успокаивающе кладу руку ей на плечо. К моему изумлению, она в ответ обнимает меня за шею.

– Шшшш, – шепчу я. – Все в порядке.

Но ничего у нас не в порядке. Вообще ничего. У меня сердце кровью обливается из-за Нетти. Даже не будь всего остального… Я до сих пор помню боль от потери матери, как будто это было вчера. Мне приходит в голову, что теперь у нас с Нетти есть кое-что общее. Конечно, она старше, чем была я, когда умерла мама, но я сомневаюсь, что во вселенной есть потеря более глубокая, чем потеря матери.

– Извини, – говорит Нетти, отстраняясь назад и вытирая лицо.

– Пожалуйста, не извиняйся.

– Просто… быть здесь. Дети. Игрушки… просто тяжело, понимаешь. Постоянно напоминает о том… чего у меня не будет.

– Чего у тебя не будет?..

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять. Она расстроена не из-за Олли. Она расстроена даже не из-за матери. Ее расстраивает… собственное бесплодие.

Я отстраняюсь от нее.

– Я думала, ты горюешь по матери. Или беспокоишься, что Олли вызвали на допрос.

– Подумаешь, всех вызывали! – Нетти в самом деле отмахивается от меня рукой. – Это все мелочи.

– Мелочи? Разве полицейские не сказали вам о подушке? Разве они не сказали, что Диану, возможно, задушили?

Нетти начинает собирать «Лего», рассеянно складывая детали в коробку.

– Я думала, что на этом этапе моей жизни, – говорит она срывающимся голосом, – пол у меня будет усеян «Лего». И обои в каракулях. Я думала, что буду проводить выходные на школьных карнавалах и уроках балета. У тебя есть все, чего я хочу, Люси.

Я смотрю на нее. Внимательно смотрю. Физически она прямо передо мной, но эмоционально – где-то в ином месте. Мне приходит в голову, что она уже какое-то время в том ином месте.

– Я, правда, думала, что ты мне поможешь, – говорит она и заливается слезами.

– Нетти…

Углом глаза я ловлю движение в глубине комнаты, слышу шаги Патрика. Что-то подсказывает мне, что он уже какое-то время там стоит.

– Думаю, мне следует отвезти Нетти домой, – говорит он.

Патрик берет сумку Нетти и ее пальто, и я впервые задумываюсь, каково ему жить с Нетти и ее одержимостью детьми. Такие вещи не могут не сказываться на человеке.

– Почему бы вам не остаться здесь? – предлагаю я. – Я могу… могу заварить чай.

Встав, Нетти смотрит куда-то вдаль.

– Патрик прав, – механически произносит она. – Нам пора.

42

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

– Проходите, пожалуйста, – говорю я. – В большой гостиной вас ждут напитки.

Я стою в огромных двойных дверях дома Тома и Дианы и небольшими группами провожаю скорбящих внутрь. Похороны Тома состоялись в церкви Святой Жанны Д’Арк на углу, поэтому большинство гостей, даже старики, решили прогуляться до дома пешком. День бодрящий и ясный, с ярким солнцем, – все как будто полагают, что это дело рук или заслуга Тома, и, возможно, это так. Если существует загробная жизнь, сказал в своей надгробной речи Олли, то Том вошел в нее, непременно требуя всего самого лучшего, включая солнечный свет.

Том умер в прошлую пятницу от инфекции верхних дыхательных путей. Он попросил, чтобы его не увозили из дома, и Диана изо всех сил боролась, чтобы исполнить его желание, но в конце концов им обоим пришлось смириться с тем, что ему не суждено сбыться. Болезнь прогрессировала быстро, быстрее, чем кто-либо ожидал, и последние несколько месяцев Том не мог ни дышать, ни что-либо сделать для себя сам. К счастью, у него была Диана, которая делала за него все.

Большую часть сегодняшнего дня Эди провела на руках у Нетти, и старшие дети носятся по дому, точно это не поминки, а вечеринка по случаю дня рождения. Даже Арчи, которого в церкви переполняли эмоции, теперь кажется более спокойным. Он снял галстук (он сам заявил, что хочет надеть галстук, и одолжил его у отца) и теперь гоняется за Харриет между ног гостей.

– Арчи! – кричу я шепотом. – Почему бы вам не пойти играть наверх? Вы даже можете включить телевизор, если захотите.

Уже через пару секунд оба исчезают.

Внутри расхаживают официанты с блюдами закусок. Вдоль одной стены тянется длинный стол с бутербродами, прохладительными напитками, пирожными и вином. Каким-то образом Диане удалось обставить все именно так, как надо, и общая атмосфера получилась гостеприимная, но не праздничная, печальная, но не удручающая. Том был бы доволен.

Возложенная на меня Дианой роль заключается в том, чтобы встречать гостей по мере их прибытия. Тут нет ничего особо трудного. Люди приходят, говорят, какая прекрасная была служба и как им жаль. Я здороваюсь и указываю, где они могут взять выпивку и сэндвич с курицей. Год назад я бы предположила, что Диана дала мне эту роль, чтобы я не путалась у нее под ногами, или потому, что я не способна на большее. Но сегодня, зная, что она специально поставила меня на этот пост, я испытываю сильное желание сделать все как можно лучше.

Со своего поста у двери я время от времени замечаю Диану, стоящую как бы чуть в стороне и принимающую соболезнования. Она делает это с величайшим спокойствием и изяществом. С организацией похорон Диана справилась в одиночку, за исключением надгробной речи, которую она поручила Олли, и он выступил просто великолепно. Во время похорон я поглядывала на Диану и видела, что она сидит как каменная, словно застыла, мне даже вдруг захотелось придвинуться к ней на скамье, возможно, накрыть ее руку своей. Теперь я сожалею, что не сделала этого.