Моя любимая свекровь Хэпворс Салли
Ничего не могу с собой поделать. Люси на восьмом месяце беременности. Теперь очередь Нетти. Но она только пожимает плечами, как бы говоря: «Не смотри на меня».
– Олли собирается открыть собственное дело! – Том едва сдерживает радость. – Агентство по подбору персонала!
– О!
В моем голосе слышится удивление. Олли никогда не проявлял никакого интереса к открытию собственного бизнеса, на самом деле он всегда сопротивлялся этой идее. Я его мать, но не видела в нем ни тени честолюбия, несмотря на отчаянное желание Тома увидеть, как его сын сделает себе имя. Я думала, он счастлив, работая на кого-то другого, в обстановке меньшего стресса, даже если это означало меньше денег.
– Ну… поздравляю, милый.
– Ты папу должна поздравлять, – откликается Олли, но выглядит порозовевшим и довольным собой. – Он уже много лет меня понукает. И я не собираюсь делать это один. У меня есть деловой партнер.
– И кто он? – спрашиваю я.
– Эймон.
По моей спине ползут мурашки ужаса.
– Эймон Кокрэм?
– Да.
Я пытаюсь выдавить улыбку, но получается похоже на гримасу. Эймон Кокрэм. Мне никогда не нравился этот льстивый проныра. Он из тех невыносимых типов, которые считают, что очаровывают матерей, говоря, что годы были добры к нам (к сожалению, годы не были так добры к нему, – в последний раз, когда я его видела, он оказался толстым и совершенно лысым). Недавно до меня дошли слухи, что его жена Джулия ушла от него, и не могу сказать, что ее стоит винить.
Том улыбается от уха до уха.
– Мы должны пригласить Фрэнка и Лидию выпить, не так ли, Ди?
Я издаю неопределенный звук. Фрэнк и Лидия – родители Эймона, и я сделаю все возможное, чтобы избежать этого визита. Тем не менее нет смысла говорить об этом Тому, который парит в гостиной на волнах близости своей семьи и делового предприятия его сына.
А вот Нетти выглядит на редкость несчастной. Она немного прибавила в весе, и ее лицо блестит от пота. Когда она поднимает руки, чтобы стянуть через голову свитер, ее рубашка задирается, и, хотя она сказала, что не беременна, я с надеждой высматриваю животик. Ни следа. Вместо этого слева от ее пупка я вижу поблекший овальный синяк. Она комкает свитер и кладет его на колени.
– Так расскажи мне об этой рекрутинговой фирме, – обращается она к Олли. – Вы будете специализироваться в определенной отрасли?
– Для начала мы сосредоточимся на айти, потому что сами оттуда.
– Ну… ты-то оттуда. А что насчет Эймона?
Если судить по тону Нетти, она разделяет мое мнение об Эймоне. Я чувствую прилив солидарности с дочерью.
– Эймон много чем занимался, – признает Олли.
– Хоть какое-то отношение к рекрутингу это имеет?
Олли поднимает бровь:
– При всем моем уважении, Нетти, неужели ты думаешь, что я стал бы вести с ним дела, если бы не считал, что он не может внести никакого вклада?
– Я думаю, Эймон и песок в пустыне способен продать, – говорит Нетти.
Нетти права. В то же время Олли не глуп и не безответственен. Он не рискнул бы войти в дело с Эймоном, если бы не продумал все до конца. По крайней мере, я на это надеюсь.
– Время для сигары, сынок? – предлагает Том. – Ты как, Патрик?
Патрик, конечно, заинтересован. Они втроем удаляются в «берлогу». Том на ходу обнимает обоих. Я знаю, что он хочет для своей семьи самого лучшего, но в этом он способен проявлять упорную однобокость.
Я смотрю на Люси, тихонько сидящую на другом конце дивана. Я забыла, что она здесь. Она на большом сроке беременности. Должно быть, это ее беспокоит. Начало нового бизнеса – это тревожное и полное стресса время для всех. Я в который раз спрашиваю себя, почему она сама не вернулась к работе? Даже работа на неполный день, даже несколько часов в неделю дали бы им дополнительную стабильность при открытии нового бизнеса.
– А что ты думаешь об открытии нового бизнеса, Люси? – спрашиваю я.
– Это просто чудесно. Олли очень взволнован.
Она улыбается как любящая жена, но я вижу в ее глазах беспокойство. И хотя я знаю, что должна быть ей благодарна, что она поддерживает моего сына, мне больше всего на свете хочется схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.
На следующее утро я встаю рано. Признаюсь, у меня странные отношения с беженками, с которыми я работаю. Как правило, это очень напряженные, тесные отношения в преддверии рождения ребенка, которые понемногу выдыхаются и сходят на нет, когда детям исполняется несколько месяцев. По мере возможности я поддерживаю связь с девушками: время от времени звоню или посылаю рождественские открытки, но я быстро переключаюсь на новых беременных, а прежние слишком поглощены собственной жизнью. Тем не менее я всегда рада, когда появляется причина снова что-то о них услышать. Например, когда Гезала сообщила, что у нее будет еще один ребенок.
Я сворачиваю на подъездную дорожку к ее дому – уже другому, всего в нескольких кварталах от прежнего, но такому же запущенному. Лужайка заросла, ворота висят на одной петле. Я знаю, что Гезала по ночам убирает в супермаркете, чтобы свести концы с концами, но, насколько мне известно, Хакем не работал с тех пор, как они приехали в страну два с половиной года назад. Когда я подъезжаю, он сидит на веранде в линялом шезлонге и курит сигарету.
– Привет, Хакем, – говорю я, захлопывая дверцу машины.
Он постарел с тех пор, как мы виделись в последний раз. Он все еще молод, на вид ему едва за тридцать, но его черные волосы подернуты сединой, и у него появился животик. Его веки полуопущены, как будто он пьян или наполовину дремлет. Обойдя машину, я достаю из багажника корзину с вещами для беременных, которые привезла для Гезалы.
– Как поживаете?
Он не отвечает. Я вхожу в шаткие ворота.
– Все в порядке?
– Хорошо, – бормочет он. На нем фланелевая рубашка, грязные бежевые брюки и подтяжки. – Гезала с мальчиком внутри.
Я останавливаюсь, уперев корзину в бедро.
– Как продвигается поиск работы?
– Отлично. Отлично.
– На какое место вы подаете заявку?
Качая головой, он гасит сигарету.
– Так. То-се.
– Помощь нужна? У меня есть кое-какие связи, я могла бы…
Встав, он распахивает дверь из сетки.
– Гезала!
– Вы уже подали заявление на какую-нибудь работу, Хакем? Гезала довольно быстро нашла работу уборщицы. Наверняка вы тоже сможете что-нибудь найти.
Он поднимает голову:
– А на какую работу я, по-вашему, должен подать заявление? Водитель такси? Грузчик в супермаркете? – Он смеется, открывая рот, полный зубов цвета яичной скорлупы. – В Кабуле я был инженером. Я строил небоскребы для больших западных корпораций. Это одна из причин, почему нас оттуда выгнали. Теперь, когда я здесь, никто не позволит мне построить для него собачью конуру.
– Значит, вы довольны, что ваша беременная жена убирает в супермаркетах, но не готовы делать то же самое?
Он тычет пальцем в мой «Лендровер»:
– Вы приезжаете ко мне вот на такой машине, а потом спрашиваете, чем я готов заниматься?
– Я езжу на такой машине, потому что в другую не влезет сдвоенная коляска, которую я везу беременной женщине в Данденонг, Хакем.
– Скажите мне вот что, – продолжает он, тыча в меня пальцем. – А вы бы что готовы были сделать?
– Для своей семьи я готова сделать все что угодно. Меня это, возможно, не порадует. Это может быть несправедливо. Но ведь и жизнь несправедлива, не так ли?
Он качает головой и фыркает. Мгновение спустя он снова тычет пальцем куда-то мне за плечо.
– Видите тот дом? – говорит он, указывая на обшарпанный трехэтажный многоквартирник через дорогу. – Парень, который там живет, был хирургом, делал операции на легких. Он жил в доме с пятью спальнями! Сейчас он живет в однокомнатной квартире с женой и тремя детьми. – Он делает шаг ко мне, и я чувствую его дыхание, запах сигарет и специй. Неясно, делает ли он это, чтобы запугать меня или чтобы отстоять свою точку зрения. – Вы когда-нибудь задумывались, каково это – сначала иметь все, а потом вдруг совсем ничего?
Я-то задумывалась. Более того, я это пережила. Но тут мне приходит в голову, что я уже давно об этом не думала, не думала по-настоящему.
– Что происходит?
Дверь со скрипом открывается, и я вижу Гезалу, к нее ногам жмется маленький мальчик. Хакем отстраняется от меня, и я чувствую приятное дуновение свежего воздуха на лице.
– Хакем?
– Араш, – говорит Хакем, поглаживая мальчика по голове. – Пойдем. Пусть мама поговорит со своей подругой.
Гезала смотрит, как они выходят на улицу, потом поворачивается ко мне. С улыбкой я поднимаю повыше корзину.
– Я привезла тебе одежду для беременных. И немного информации о службе акушерок на случай, если ты решишь опять рожать дома, но на сей раз с толикой медицинской помощи. Поговорим внутри?
Гезала кивает, и я придерживаю дверь, пока она возвращается в дом.
Прежде чем войти, я оглядываюсь через плечо на Хакема. Я поняла, что ошибалась, когда думала, что он зол. Он не просто зол, он полон горечи. Это меня беспокоит. Потому что, предоставленные самим себе, озлобленные люди способны на дурные поступки.
19
ЛЮСИ
ПРОШЛОЕ…
– Ты не рада, что я затеваю совместный бизнес с Эймоном, да?
Олли в данный момент – всего лишь бестелесный голос, поскольку он вынимает белье из стиральной машины в соседней комнате и бросает его в сушилку. Сколько бы ни было у Дианы странностей и фобий, я никогда не буду обижаться на нее за то, что она заставила моего мужа научиться стирать. Я опускаю свое беременное тело на диван и, после безуспешных попыток снять ботинки, поднимаю ноги и позволяю им стукнуться о журнальный столик.
– Почему ты так говоришь?
Мы только что вернулись с ужина в «Пабе Сандринхэм». Это истинный рай для родителей – там есть игровая комната, и можно пить пиво и есть курицу под пармезаном в относительном покое, пока дети бесятся за стеклом. Обычно мне нравится паб благодаря тому, что он дает: смена обстановки, возможность выпить вина и поболтать с Олли, не будучи окруженной детьми, но сегодня я слишком измучена беременностью, чтобы наслаждаться чем-либо. Вечер спасло то, что по дороге домой Арчи заснул и не проснулся, пока Олли нес его в постель.
– Потому что, – говорит Олли, появляясь передо мной, – ты молчишь с тех пор, как я заговорил об этом.
Проблема, конечно, в том, что в отличие от моей матери, которая была счастлива молчаливо поддерживать отца во всем, что он делал, мне трудно держать свое мнение при себе. Или, может быть, папа просто не принимал решений настолько глупых, как войти в дело с Эймоном Кокрэмом.
– Я знаю, что тебе не нравится Эймон. – Олли присаживается на журнальный столик. – И я знаю, что в прошлом шутил над его деловым чутьем. Очевидно, я никогда не соглашусь на одно из его нелепых предприятий. Помнишь его коктейли?! Ну же! – Он смеется. – Но в рекрутинге я разбираюсь. Это неплохая бизнес-идея, Люси. На самом деле я думаю, что Эймон и я хорошо подходим для этого предприятия. У меня есть опыт, и у Эймона есть… умение навязывать.
С этим не поспоришь. Единственное, в чем Эймон хорош, так это в умении навязывать. И хотя ни один уважающий себя рекрутер никогда бы не назвал себя таковым, мы, по сути, жулики. Или, по меньшей мере, продавцы. Кандидаты – это продукт, клиент – потребитель. Олли всегда был до крайности предан кандидатам, а Эймон, с другой стороны, чрезмерно привержен клиентам. Может быть, Олли прав? Может быть, они идеально друг другу подходят?
Олли кладет мои ноги к себе на колени и начинает расстегивать пряжку моего левого ботинка.
– Послушай, мне следовало поговорить с тобой об этом раньше. Мне жаль, что я этого не сделал. Но если ты действительно не хочешь, чтобы я это делал, я не буду.
Он снимает туфлю с моей ноги и бросает ее на ковер. Я ему верю. Я верю, что, если я скажу ему, что чего-то не хочу, он этого не сделает. В то же время я думаю, что это не совпадение, что Олли сначала объявил о новом партнерстве семье, а только потом задал такой вопрос мне.
Может, он не такой уж плохой делец?
«Папина работа – содержать нас, наша работа – его поддерживать».
– Конечно, ты должен это сделать, – говорю я со вздохом. – Может, он мне и не нравится, но Эймон не преступник! Кроме того, что плохого может случиться в рекрутинге?
20
ЛЮСИ
НАСТОЯЩЕЕ…
– Все в порядке? – спрашиваю я.
Мы с Олли сидим в приемной полицейского участка, держа в руках белые пластиковые стаканчики с водой. С Арчи остался папа, хотя бедняга был вне себя от беспокойства, когда я объяснила ему, что мы должны встретиться с детективами из отдела убийств. Но папа – наименьшая из моих забот, и, судя по всему, наименьшая из забот Олли. Его глаза бегают по сторонам, а нога нервно подергивается. Я разрываюсь между чувством страха и ощущением, что я нахожусь в телевизоре, в фильме «Шоу Трумана», например, и скоро кто-то с планшетом крикнет «Стоп!».
– Люси и Оливер Гудвин?
Не Ахмед или Джонс, а незнакомая женщина стоит у раздвижной двери и оглядывается по сторонам. Мы с Олли отставляем воду и одновременно поднимаемся.
– Сюда, – командует она.
Женщина улыбается – скорее вежливо, чем дружелюбно. Она молода, но лицо у нее суровое, как будто она многое повидала.
Мы поднимаемся на лифте на третий этаж, затем выходим в узкий коридор с дверями слева, достаточно узкий, чтобы приходилось идти гуськом. Когда мы проходим комнату за комнатой, я не могу не думать о людях, которые прошли этот путь до нас. Виновные и невиновные, надо полагать. В одной из комнат я замечаю Патрика и на мгновение удивляюсь, но потом вспоминаю… Джонс упомянула по телефону, что их с Нетти тоже вызвали.
На полпути по коридору женщина останавливается.
– Мистер Гудвин, вам сюда.
Олли хмурится:
– Мы с Люси не вместе?
– Это стандартная процедура.
– Что за стандартная процедура? – Голос Олли звучит по-другому, резче, чем обычно. – Мы ведь не арестованы? Мы здесь, чтобы получить результаты вскрытия тела моей матери.
Женщина остается бесстрастной. Она снова улыбается.
– Просто у нас так принято.
Олли смотрит на меня, и я пожимаю плечами, как будто это пустяк. Я знаю такой тип женщин. Она из тех, кто никогда не отступает от стандартной практики. Из таких получаются отличные коллекторы, потому что они будут гнуть свое даже перед лицом ужасных смягчающих обстоятельств. («Мне жаль, что ваша жена только что умерла и ваш дом был изъят, сэр… Вы должны восемьсот пятьдесят восемь долларов, мы принимаем чеки».) Поэтому я сразу же признаю, что любое сопротивление будет бесполезным.
– Мы можем пойти отдельно, – говорю я. – Все в порядке, правда, Олли?
– Что в порядке?
Я оборачиваюсь. По узкому коридору к нам неторопливо идут детективы Джонс и Ахмед. Говорит, как обычно, Джонс. В руке у нее ярко-зеленая пластиковая кружка с надписью «Не сдавайся», и она делает глоток.
– Я как раз объясняла, что им положено разойтись в разные комнаты, – отвечает наша провожатая.
– Да, извините, я должна была об этом упомянуть, – говорит Джонс, хотя в ее голосе нет ни тени сожаления. – Это стандартная практика. Какие-то проблемы?
Она бросает взгляд на Ахмеда. Он сегодня в костюме, при галстуке и прочем. Костюм хорошо на нем смотрится. Что-то слабо уловимое в языке тела между ним и Джонс наводит меня на мысль, что Джонс тоже это заметила.
– Нет, – отвечаю я, хотя теперь Джонс смотрит на Олли, лицо которого говорит об обратном. Интересно, что с ним? Обычно Олли спокойный и невозмутимый. Обычно это он меня успокаивает.
– Тогда ладно, – говорит Джонс. – Олли, вы со мной. Люси, вы с Ахмедом.
Поначалу я испытываю облегчение от того, что мне достался Ахмед. В этой паре он явно «добрый» полицейский, так сказать. Но я беспокоюсь, что Олли, учитывая его странное настроение, уйдет с Джонс. У него могут быть неприятности из-за того, чего он не совершал.
Ахмед ведет меня в комнату, где еще какой-то человек возится с видеокамерой. Ахмед снимает пиджак и вешает его на спинку стула.
– Извини за дурацкий костюм, – говорит Ахмед. – Сегодня утром был в суде.
Я улыбаюсь, хотя мысль о том, что Ахмед дает показания в суде, заставляет меня нервничать. Несмотря на то что я, очевидно, здесь только для дружеской беседы, мне приходит в голову, что «дружеская» она только до тех пор, пока меня не признают в чем-то виновной. Затем видеозапись будет передана в суд. И тогда она будет использована в качестве доказательства.
– Итак… отчет о вскрытии? – начинаю я, но Ахмед перебивает меня, объясняя, что наш разговор будет записываться.
Затем мы переходим к моим данным: мое имя, адрес, степень моего родства с Дианой. Ахмед стоит в небрежной позе: один локоть на столе, тело наклонено в сторону, нога на ногу. При каждом моем ответе на очередной вопрос, он ободряюще кивает. Я замечаю, что глаза у него цвета кленового сиропа.
– Не могли бы вы сказать, где вы были между часом и пятью вечера в прошлый четверг? – говорит он.
Я смотрю в камеру.
– Гм… ну… я была дома со своей дочерью, которой два с половиной года, до трех сорока пополудни, когда вернулись двое других детей.
– Кто-нибудь может это подтвердить? Кроме вашей дочери?
Я задумываюсь.
– Олли вернулся с работы рано, около двух или половины третьего, а потом снова вышел, ему надо было забрать нашего сына Арчи. Так он может подтвердить часть времени.
– Почему он вернулся так рано?
– Он плохо себя чувствовал, – говорю я, хотя мне вдруг приходит в голову, что он не выглядел особенно больным. На самом деле я вспомнила, что подумала, что он был в хорошем настроении в тот день.
– Вы сказали, он забрал вашего сына? – говорит тем временем Ахмед. – И одна из ваших дочерей была дома с вами. Где была ваша вторая дочь?
– Харриет была на занятии по гимнастике после школы. Ее подбросила домой другая мама, Кэрри Мэтис. Около четырех часов дня я вышла и помахала ей с порога.
– И миссис Мэтис это подтвердит?
– Не сомневаюсь, – отвечаю я, хотя меня передергивает при мысли о том, что полиция свяжется с мамой из школы, чтобы проверить мое местонахождение.
– Хорошо. – Отложив ручку, Ахмед откидывается на спинку стула. Он медленно выдыхает. – Насколько я понимаю, между вами и вашей свекровью несколько лет назад произошел некий инцидент. Не хотите рассказать мне об этом?
– Инцидент? – переспрашиваю я. Я просто тяну время, так как очевидно, что он об этом знает. Я не собираюсь ничего отрицать.
– Нападение.
– О… – тяну я. – Это было не совсем нападение.
– Насколько я понимаю, вы ударили свекровь о стену? – Ахмед наблюдает за мной. – И какое-то время она была без сознания?
– Меня ни в чем не обвиняли, – говорю я.
Но, конечно, Ахмед уже знает об этом. Он прощупывает меня, пытается оценить мою реакцию.
– Как по-вашему, Люси, что случилось с вашей свекровью?
– Ну… очевидно… Я не знаю. Я думала, мы здесь для того, чтобы это выяснить.
– Так и есть. – Он смотрит на меня слишком пристально. – Но мне интересно ваше мнение.
– Ладно, я думаю, что она покончила с собой… – Мне хочется думать, что я придала моему тону достаточно убежденности. – То есть вы же нашли письмо.
– Мы нашли письмо. В ящике стола в ее кабинете. Странное место, чтобы оставлять предсмертную записку, вам не кажется?
– Я… да, я так думаю.
– Как по-вашему, это в характере миссис Гудвин? – продолжает он. – Покончить с собой?
– Упрямство было в ее характере, – говорю я. – Если она что-то решила, ее трудно было переубедить.
Ахмед смотрит на папку, лежащую перед ним на столе, достает из кармана очки в проволочной оправе и надевает их.
– Коронер сообщил о высоком уровне углекислого газа в крови покойной. – Ахмед смотрит на меня поверх очков.
– Я должна знать, что это значит?
– А еще у нее были налитые кровью глаза, синяки вокруг губ, десен и языка.
Вот это, надо признать, действительно звучит странно. Откуда могли взяться синяки?
Ахмед снова смотрит в бумаги.
– Эксперт также обнаружил волокна в руках вашей свекрови. Нитку, судя по всему. Золотую нитку. – Он перелистывает несколько страниц в папке, вытаскивает одну. – Все в доме вашей свекрови свидетельствует о том, что она гордилась своим домом. Все очень аккуратно. Все на своих местах. Полная гармония.
Внезапная смена темы сбивает меня с толку.
– При чем тут ее дом?
Ахмед поворачивает лист бумаги так, чтобы я могла его видеть. Это фотография. Я отшатываюсь, ожидая увидеть тело Дианы. Но это всего лишь фотография дома Дианы, «хорошей комнаты».
– Что-нибудь не так на этой фотографии? – спрашивает Ахмед.
Я бросаю на нее беглый взгляд.
– Нет, ничего.
– Вы уверены?
Я приглядываюсь. У книжного шкафа журнальный столик, глубокий кремовый диван с кремовыми подушками из той же ткани… с золотой нитью.
– Похоже, у нее должна быть пара подушек с золотой нитью, вам не кажется? – спрашивает Ахмед.
Я чувствую обвинение в его взгляде и на мгновение задаюсь вопросом, действительно ли он «добрый» полицейский.
– Но мы искали, очень дотошно искали, но нашли только одну.
Я снова смотрю на фотографию. Он прав, там определенно было две подушки. Я помню, что видела их недавно. Я была у Дианы с детьми, и Харриет ковыряла одну, пытаясь вытащить нитку, чтобы привязать ее к волосам и получились длинные золотистые волосы, как у Рапунцель. Мне пришлось выхватить у нее подушку и положить обратно. Диана тут же уложила подушку как следует. Ахмед был прав, Диана гордилась домом.
– Ну… я не знаю. Может, она что-то пролила на одну из них? – решаюсь я. – И сдала ее в химчистку?
– Мы этим занимаемся. Мы много чего изучаем.
– О’кей. Но… погодите. Я думала, вы сказали, что нашли в доме Дианы какие-то вспомогательные средства, связанные с самоубийством.
– Так и есть. – Ахмед пристально смотрит на меня блестящими, цвета кленового сиропа глазами. – Возле тела вашей свекрови был найдет пустой пузырек из-под «Латубена». «Латубен» – популярный препарат, который люди принимают, чтобы вызвать быструю и безболезненную смерть. Обычно принимают два пузырька «Латубена», если пытаются покончить с собой, но даже один может оказаться смертельной дозой для человека такого роста и телосложения, как у Дианы.
– Значит… – Я прочищаю горло. – Возле ее тела был найден только один пузырек?
– Только один, – кивает Ахмед. – И, так или иначе, в ее крови следов препарата не обнаружено. Поэтому мы рассматриваем альтернативные причины смерти.
– Альтернативные причины смерти?
– Да. В свете всего, что я вам рассказал, я хотел бы повторить вопрос, который уже задавал. – Он наблюдает за мной поверх очков. – Как по-вашему, что случилось с вашей свекровью?
Я открываю рот и повторяю ответ, который дала Ахмеду в первый раз, мол, я думаю, что Диана покончила с собой. Но на этот раз это не звучит так убедительно.
Олли выходит из своей комнаты одновременно со мной, и Джонс с Ахмедом ведут нас обратно по коридору. Комната, в которой был Патрик, теперь пуста, и если Нетти была здесь, она тоже ушла. Проводив нас до лифта, Ахмед и Джонс благодарят нас за то, что мы пришли, и снова дают нам свои визитные карточки. Затем Джонс дважды повторяет, что свяжется с нами. Возможно, она просто потеряла нить разговора, но, с другой стороны, полицейские телепередачи, которые я смотрю, наводят на мысль, что копы ничего не делают случайно.
– Все прошло отлично, – говорит Олли, когда дверь лифта закрывается и кабина уходит вниз. Но его лицо говорит об обратном. Лицо у него пошло пятнами, которые появляются, когда он чем-то болеет. Двери лифта открываются.
– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.
Мы выходим в фойе.
– Ахмед рассказал тебе о вскрытии? – шепчет он на ходу. – Про синяки на губах?
Мы пересекаем фойе, проходим через автоматические двери на парковку.
– Да. И про пропавшую подушку. И это не единственное, что кажется неправильным.
Олли останавливается.
– Что еще не так?
– Рак. Почему нет никаких признаков рака?
Олли открывает рот, но я успеваю первой:
– И письмо, почему оно было в ящике стола? Разве она не оставила бы его где-нибудь на виду, чтобы его легко было найти?
Судя по выражению лица, Олли озадачен не меньше моего.
– Хотел бы я знать, – медленно говорит он наконец. – Она была моей матерью, но, как оказалось… Я совсем ее не знал.
21
ДИАНА
ПРОШЛОЕ…
Я поворачиваюсь в постели и смотрю на красные цифры, мигающие в темноте.
– Ребенок вот-вот родится, – слышу я голос Олли, когда беру трубку. – У Люси схватки с интервалом в десять минут. Можешь сейчас приехать?
Я встаю с постели и варю крепкий кофе. Я не доверяю себе на дорогах, пока не выпью утренний кофе, глаза у меня уже не те, что прежде. Я быстро принимаю душ и одеваюсь, перепроверяя вещи в сумке, которую заранее собрала. Схватки могут продолжаться долго, поэтому кто знает, сколько времени я пробуду в доме Олли и Люси. Я уложила салфетки, зубную щетку, роман. Я даже прихватила для Арчи завернутый в подарочную бумагу Паровозик Томас. Я собираюсь подарить поезд Арчи от имени новорожденного, потому что, по-видимому, так все сейчас поступают, по крайней мере так говорит Джен, а Джен, похоже, разбирается в таких вещах. Убедившись, что у меня есть все необходимое, я сажусь в машину и за двадцать минут добираюсь до их дома, прибыв без пяти шесть утра.
Олли стоит на пороге, а Люси, согнувшись над забором, пережидает схватку.
– Где ты была?! – восклицает Олли.
Признаюсь, я злюсь. Не дай бог я задержусь дольше, чем они рассчитывают. Никто не спрашивает, где Том. Он проснется где-то около восьми утра, сыграет в гольф на восемнадцать лунок, а когда малышу исполнится несколько минут, заявится в больницу с экстравагантным подарком и обещаниями трастового фонда и станет всеобщим героем.
– Вон такси, – говорит Люси, совершенно меня игнорируя.
У нее роды, и я знаю, что разумно простить ее за невнимание. И все равно мне кажется, что «спасибо» не помешало бы. Или хотя бы «привет».
Такое чувство, что вчера я была в ее положении, согнувшись от боли, ожидая, когда родится мой ребенок. Но в моем случае никто не спешил на помощь, не было мужа, чтобы вызвать такси в больницу. Меня бросили на ступеньках больницы с сумкой в руке. И после этого я осталась одна. Я знаю, что должна видеть сходство между мной и Люси. Мы – обе матери, мы обе питаем любовь к моему сыну. Мы обе остались без матери, хотя моя мать по собственному выбору отошла в сторону, а ее мать у нее забрали. Все это я знаю. Но почему-то, несмотря на наше сходство, когда я смотрю на нее, то вижу только наши различия.
Читать бесплатно другие книги:
