Эта ласковая земля Крюгер Уильям

Глава шестнадцатая

Той ночью Моз плакал.

Я проснулся от его жалобных всхлипываний и сел. В щели между досками просачивался лунный свет. Я увидел, что Альберт тоже проснулся и сидит, прислонившись спиной к стене сарая.

В Линкольнской школе дети часто плакали по ночам. Иногда из-за страшного сна. Иногда они не спали и просто плакали над каким-то своим горем. Многие попадали в школу уже с демонами. Другим хватало ужасов, случившихся с ними после приезда, чтобы всю жизнь мучаться кошмарами. Моз был не только самым крупным, самым сильным и физически развитым мальчиком, что я знал, но и самым покладистым. Он никогда ни на что не жаловался, никакое испытание не казалось ему слишком тяжелым. Но иногда по ночам он плакал этими горькими, душераздирающими слезами и даже не осознавал этого. При случае мы пробовали разбудить его от кошмара, но открыв глаза, он сразу прекращал плакать и, похоже, понятия не имел, что ему снилось. Когда мы просто давали плачу продолжаться, то наутро он утверждал, что ничего не помнит.

Все, что с нами делают, остается навсегда. Многие отчаянно пытаются цепляться за хорошее, а остальное – забыть. Но где-то в глубине наших душ, куда не может или не хочет дотянуться мозг, откладывается самое страшное, и единственный ключ к этому месту – наши сны.

«Разбудить его?» – показал я Альберту.

Он покачал головой.

Я задумался об Эмми. Плачет ли она сейчас? Из-за того, что я видел своими глазами в школе, и из-за рассказов детей, приехавших из других школ, рассказов о немыслимом насилии, я знал, какие ужасные вещи может сделать взрослый с беспомощным ребенком. Гроза Кабанов, что он за человек? Если бы я верил в простого Бога, сострадательного Бога, я бы молился. Но я теперь верил в другого Бога, в Бога Торнадо, и знал, что он глух к крикам страждущих. Так что я долго слушал рыдания Моза, которые разбивали мне сердце. И думал о припадке Эмми прошлой ночью и ее теперешнем положении, и нашем. Все надежды прошлых дней, когда мы отправились по Гилеаду к новым землям и новым жизням, похоже, рассыпались в прах.

Утром мы начали работу, не поев, продолжая делать то же, что и вчера. Моз взмахивал косой, срезая траву в саду. Альберт обрезал ветки, следуя указаниям Грозы Кабанов, а я собирал сучья и складывал их за сараем. Я заметил, что в огромной куче мусора валяется, помимо прочего, большое количество пустых бутылок. Гроза Кабанов любил выпить. Это объясняло, почему сад и ферма в таком запущенном состоянии.

В середине утра со стороны дома послышался сигнал клаксона.

– Мальчики, продолжайте работать, – сказал Гроза Кабанов. – Выкинете что-нибудь – расплачиваться будет маленькая Эммалин. Понятно?

– Да, сэр, – сказал Альберт.

Гроза Кабанов пошел через сад. Я дал ему отойти, потом бросил обрезанные ветки, которые собирал, и пошел следом.

– Ты куда? – спросил Альберт.

– Просто посмотрю, что там.

– Вернись сейчас же! – рявкнул он.

Но я не послушался. Прячась за деревьями, я крался к дому, держась в тени раскидистых ветвей. Увидев стоящую между домом и сараем полицейскую машину, я остановился. Мужчина в форме цвета хаки стоял спиной к саду и Грозе Кабанов, который шел через двор перед курятником. Курицы громко закудахтали, и коп повернулся. Он был огромным и был похож на викинга с обгоревшим на летнем солнце лицом.

– А, вот и ты, Джек. Где ты был? – сказал он вместо приветствия.

– Обрезаю сад.

– С дробовиком?

– Койоты, – сказал Гроза Кабанов. – Чего надо?

– Просто предупреждаю население. Слышал о похищенной девочке?

– Читал в газете. Видел фотографию. Хорошенькая малышка. Напомнила мне Софи.

– Блокпосты на дорогах ничего не дали. Мы думаем, что похитители передвигаются пешком и еще в округе. Какой-то фермер из окрестностей Ламбертона сообщил, что вчера кто-то забрал рубашки с бельевой веревки.

– Стащили?

Коп покачал головой.

– Оставили деньги, поэтому-то мы и подозреваем, что это мог быть один из тех, кого мы разыскиваем. Те ребята как раз украли деньги во время похищения.

– Есть приметы?

– Не-а, дома была только маленькая девочка, она мало что смогла рассказать. Учитывая, что она была одна, считай, что ей повезло. Больше, чем маленькой Эммалин Фрост. Мы выяснили, что похитившие ее преступники могут идти по железнодорожным путям. И послушай, Джек, они вооружены и опасны. Если мы их найдем, шериф Ворфорд приказал сначала стрелять, а потом задавать вопросы. Так что на твоем месте я бы держал этот дробовик под рукой.

– Это все?

– Увидишь что-нибудь – дай знать.

Гроза Кабанов кивнул.

Коп обвел взглядом дом, сарай, курятник.

– Слышно что-нибудь от Агги и Софи?

– Полагаю, тебе еще надо предупредить других.

– Да, ты прав.

Коп сел в машину и поехал прочь по дороге между яблонями.

Я быстро вернулся в сад, где Альберт слез с лестницы.

– Кто сигналил? – спросил он.

– Коп. Приехал предупредить Джека про нас.

– Джека? Так его зовут? – Он посмотрел в сторону дома и сарая. – Он что-нибудь сказал копу?

– Ничего. Это хорошо, да?

Альберт пожал плечами:

– Как знать?

– Тот коп сказал, что шериф приказал сначала стрелять, а потом задавать вопросы. Господи, все на нас охотятся.

– Ты видел Эмми?

– Нет.

– Он возвращается.

Альберт полез обратно на лестницу.

Все утро я размышлял над тем, почему Гроза Кабанов умолчал о нас, и пришел к выводу, что он планировал использовать нас для работы, а потом сдать. Может, к тому времени назначат награду. И все это время я задавался вопросом: «Кто такие Агги и Софи?»

Мы работали весь день без еды, утоляя жажду из ведра. Солнце уже висело низко над горизонтом, когда Гроза Кабанов велел заканчивать и отвел нас обратно в амуничник. Мы легли, обессиленные, голодные и несчастные, и я уже был уверен, что план одноглазого был не сдать нас властям, а заставить работать до смерти.

– Альберт, – сказал я. – Сколько вы с Вольцем и Брикманом просили за пинту самогона?

Он лежал на тонком слое соломы и вяло повернул голову ко мне:

– Какая разница?

– Сколько?

– Когда был сам по себе, Герман продавал его по семьдесят пять центов за пинту. Брикман собирался продавать новые партии по доллару. Что ты задумал, Оди?

– Ничего, – сказал я, потому что еще не до конца продумал план.

Через час дверь амуничника открылась, за ней стоял Гроза Кабанов, а рядом с ним Эмми. На ней больше не было комбинезона, в котором мы удрали из школы. Теперь на ней было красивое зеленое платье.

Я быстро спросил жестами: «Ты в порядке?»

Она кивнула, но ответить не могла, потому что держала в руках большую миску.

– Поставь еду на пол, девочка, – сказал Гроза Кабанов.

Она поставила миску на пол, там была яичница, смешанная с нарезанным и зажаренным картофелем, который мы ели прошлым вечером. Эмми достала из кармана платья три ложки и раздала нам. Мы сразу же накинулись на еду.

– А ее кормить вы собираетесь? – спросил я с набитым ртом.

– Она поела.

– Красивое платье, – сказал я.

Гроза Кабанов зыркнул на меня, как будто я произнес самое страшное оскорбление в мире, и на мгновение я испугался, что он ударит меня по лицу дулом дробовика, как Моза.

– Он только хотел сказать, что она кажется счастливой, – сказал Альберт.

Гроза Кабанов расслабился. Он достал из заднего кармана штанов бутылку в одну пинту и сделал глоток. Теперь рука, которую он держал на спусковом крючке, была занята.

Моз показал: «Навалимся на него?»

Но мы были слишком заняты едой, а Гроза Кабанов закупорил бутылку и сказал:

– Зачем эти знаки руками?

– Он не может говорить, – сказал я.

– Что? Немой?

Я ненавидел это слово. Я знал его значение, но оно всегда звучало как оскорбление.

– Ему отрезали язык.

– Кто?

– Он не знает. Это случилось, когда он был маленький.

И тут Гроза Кабанов меня удивил.

– За такое надо сечь кнутом и вешать, – сказал он.

Когда мы прикончили яичницу и картошку, Эмми забрала миску и наши ложки. Как и прошлым вечером, Гроза Кабанов положил перед дверью в амуничник тюк сена, зажег фонарь и приказал:

– Сыграй на гармонике, мальчик.

– «Долину Красной реки»?

– Что-нибудь быстрое.

Я заиграл «Скачки в трущобах», энергичную мелодию. Следом я сыграл парочку более старых. Пока я играл, Гроза Кабанов часто прикладывался к своей бутылке и скоро уже притоптывал ногой в такт музыке. Этот мужчина обращался с нами грубо, не улыбнулся ни разу за то время, что мы были у него, но музыка отыскала путь под эту прочную, колючую броню и затронула в нем что-то мягкое и более человечное.

Когда я закончил последнюю песню, Гроза Кабанов оценивающе глянул на свою бутылку, которая почти опустела, и заткнул горлышко пробкой. Я понял, что он готов заканчивать вечер.

– Сколько вы заплатили за этот самогон? – спросил я.

Его единственный здоровый глаз смотрел на меня с подозрением. – Семьдесят пять центов? Доллар?

– Доллар с четвертью, – наконец сказал он.

– И как?

– С тем же успехом мог бы пить керосин.

Я выбил слюни из гармоники и убрал ее карман рубашки.

– Я знаю, как добыть вам лучший кукурузный спирт, который вы когда-либо пробовали, – сказал я. – И это не будет стоить вам практически ничего.

Глава семнадцатая

На следующее утро одноглазый оставил нас с Мозом работать в саду, а сам уехал на грузовике вместе с Альбертом. Он пригрозил сдать нас шерифу, если мы его ослушаемся. Как только он уехал, я бросил свои грабли, сказал Мозу продолжать косить и повернулся к дому.

Моз схватил меня за руку и показал: «Что ты делаешь?»

– Иду искать Эмми, – сказал я.

Моз покачал головой и показал: «Он побьет ее. И тебя».

– Я должен убедиться, что с ней все хорошо. Но ты должен продолжать работу, иначе он увидит, что ты отлынивал.

Моз горячо замотал головой.

– Моз, мы должны узнать про Эмми. И если мы собираемся выбраться отсюда, нам надо узнать все возможное и про него тоже.

«Что, если он вернется? – показал Моз. – Поймает тебя?»

Я пнул ведро с водой, так что оно опрокинулось.

– Я скажу ему, что ходил за водой.

Я видел, что Мозу это не нравится и что я его не убедил, но наконец он отпустил меня.

Дверь в дом была заперта, но окна были подняты. Гроза Кабанов не удосужился вставить сетки, так что я с легкостью проник внутрь. Я ожидал свинарника, но удивился царящему внутри порядку. Подозреваю, что подобно тому, как нас заставили работать в саду, Эмми заставили работать здесь. В центре просторной гостиной стояла большая пузатая печка, источник тепла в доме зимой. Я стоял в кухонном уголке возле стола с тремя стульями. Диван отделял гостиную от небольшой зоны, где стояла пара старых мягких кресел с высокими спинками. Между креслами на столике, лак с которого слез почти до дерева, стояло то, что в те дни называлось фермерским радио, работавшим на батарейках. У Германа Вольца было такое в столярной мастерской, и он разрешал нам слушать музыку во время работы. Еще одно такое было дома у Фростов, и иногда после работы миссис Фрост разрешала нам послушать «Дни в долине смерти», «Вечерний час» или шоу Гая Ломбардо с Бернсом и Алленом[16].

Из гостиной вели две двери. Я толкнул первую. За ней оказалась скудно обставленная спальня: незаправленная кровать, комод, умывальник с большим эмалированным тазом и опасной бритвой и простое круглое зеркало над ним. На комоде стояла фотография в красивой деревянной рамке. На фото Гроза Кабанов сидел рядом с женщиной на диване в главной комнате. На коленях у мужчины устроилась девочка с косичками, примерно одного возраста с Эмми и, более того, очень на нее похожая. Гроза Кабанов и женщина выглядели очень серьезными, а девочка улыбалась.

Я толкнул дверь во вторую комнату. Заперто. Я встал на колени и посмотрел в замочную скважину, но ничего не увидел.

– Эмми? – тихонько позвал я.

Сначала я ничего не слышал, а потом что-то зашуршало, так Фариа шмыгал по полу тихой комнаты.

– Оди? – раздался из-за двери голос Эмми.

– Ты в порядке?

– Оди, выпусти меня.

– Дай мне минуту.

Вскрыть такой замок легче всего. Я порылся на кухне и нашел длинный обойный гвоздь и кусок проволоки, который загнул с одного конца. Я вставил гвоздь в скважину, потом изогнутую проволоку, и в ту же минуту дверь открылась. Эмми выбежала и бросилась мне на шею. На ней все еще было вчерашнее платье.

– Он тебя не обижал? – спросил я.

– Нет, но я не хочу оставаться здесь. Мы можем уйти?

– Пока нет, Эмми. Это опасно.

– Но я хочу уйти.

– Я тоже. И мы уйдем, просто не сейчас. – Я опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. – Он плохо с тобой обращается?

Она покачала головой.

– Просто он очень грустный. По ночам плачет, и когда я это слышу, мне тоже хочется плакать.

Я встал и вошел в комнату Эмми. Кровать была маленькой и аккуратно заправленной. В комнате было душно, и я увидел, что Гроза Кабанов приколотил раму единственного окна намертво. Работа выглядела свежей, и я понял, что это было сделано специально, чтобы Эмми не сбежала. На полу стоял небольшой сундучок цвета зеленого яблока, и, открыв его, я увидел, что он наполовину заполнен аккуратно сложенной девчачьей одеждой – платьями и всяким таким. В углу стоял детский стульчик, на котором сидела Тряпичная Энн[17] и смотрела на меня черными пуговичными глазами.

– Оди, он забрал Пухлю. Сказал, что если я хочу, то кукла моя, – сказала Эмми. – Но она меня пугает.

Рядом с комнатой Эмми находилась лестница.

– Оставайся здесь, – сказал я Эмми и полез наверх.

Как я и подозревал с самого начала, там находился чердак с низким потолком, по большей части заваленный хламом. Половина помещения была отгорожена занавеской, и когда я ее отодвинул, то обнаружил остатки жилого помещения: кровать, комод, стул, умывальник с зеркалом и ночной горшок. Ничего не указывало на то, кто здесь жил, но одна деталь меня очень обеспокоила. Покрывало было сброшено на пол, а тонкий матрас изрезан в клочья, так что хлопковая набивка торчала наружу, словно внутренности выпотрошенного животного.

Внизу Эмми испуганно обнимала себя.

– Оди, я хочу уйти отсюда. Пожалуйста, я хочу уйти сейчас.

– Эмми, мы не можем. Не сейчас. – Я заставил себя говорить голосом мягким, как шелк, ровным и успокаивающим. – Он забрал Альберта, и он может навредить ему, если мы уйдем. Он наверняка сдаст нас, и шериф поймает нас и отправит обратно. Нам надо подождать еще немножко. – Теперь я должен был сказать самое трудное. – Мне придется снова запереть тебя в комнате.

– Нет, Оди. Не уходи. Пожалуйста, не уходи.

– Я должен, Эмми, это ненадолго. Но мы выберемся отсюда, все вместе. Обещаю. – Она смотрела на меня своими маленькими глазами, полными страха. – Ты мне веришь? – спросил я.

Ей было тяжело, так тяжело, что мне было больно смотреть, но она наконец кивнула.

– Хорошо. Но, Эмми, если он попробует что-то сделать тебе, что-то, что может тебе навредить, то беги и не останавливайся, пока не окажешься так далеко отсюда, насколько унесут ноги. Я хочу, чтобы ты мне пообещала.

– Я не хочу уходить без вас с Мозом и Альбертом.

– Если он попытается тебя обидеть, обещай мне, что убежишь. Ты должна пообещать.

– Обещаю, – сказала она чуть не плача.

– Перекрестись.

Она перекрестилась.

– Хорошо, возвращайся в комнату. Он, вероятно, разрешит тебе увидеться с нами во время ужина.

Она пошла, опустив голову, и я подозревал, что как только запру ее, она бросится на кровать и зальет простыни слезами.

На улице я подобрал ведро и пошел обратно в сад. Не успел я пройти и десятка шагов, как услышал гул автомобильного двигателя, приближающегося по идущей через сад дороге. Я метнулся за курятник. Перед домом остановился пыльный «Форд» модели «А», и из него вышла женщина с плетеной корзинкой на локте. Она заслонила глаза от солнца, оглядела двор и крикнула:

– Джек?

Немного подождала, потом подошла к двери и постучала.

– Джек? – снова окликнула она.

Она развернулась обратно ко двору и внимательно все осмотрела. Я увидел в ней родственную душу, потому что следующим делом она попробовала открыть дверь в дом, где никого не было. Когда дверь не поддалась, она начала заглядывать в окна.

Я вышел из-за курятника.

– Я могу вам помочь?

Женщина явно испугалась, на ее лице отразилось чувство вины.

– Я только… Я… – Потом она нахмурилась. – Ты кто?

– Племянник дяди Джека, – сказал я. – А вы кто?

– Фрида Хайнес. Соседка. Я пришла за яйцами.

– Дядя Джек не говорил, что вы придете.

– Нет? Ну, он иногда бывает забывчивым. Особенно с тех пор как… ну, ты знаешь. Я не знала, что у него есть родственники, – сказала она, оттаяв, и подошла ко мне. – Но хорошо, что он не один. Где он?