Эта ласковая земля Крюгер Уильям
– Так мы ее называли, директрису, миссис Брикман. Черная ведьма, потому что она ужасно к нам относилась.
Она опустила голову, и волнение, читавшееся в ее движениях, наконец ушло.
– Мне жаль, Одиссей. Правда жаль. Но теперь ты здесь. Я все исправлю.
– Я не останусь. У меня есть друзья в Сент-Луисе.
– Кто?
– Это называется «Исцеляющий крестовый поход “Меч Гидеона”».
– Что это? Церковь?
– Что-то вроде того.
Тетя Джулия – я все еще не мог думать о ней как о маме – собрала фотографии и села рядом со мной на кровать. Довольно долго она молчала, а потом сказала:
– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
И снова все, как и говорила сестра Ив, свелось к прощению.
– Может быть, – сказал я. – Мне о многом надо подумать. Мне просто нужно время. Может, потом я буду готов вернуться. Вы понимаете?
– Понимаю.
Она потянулась к моей руке.
Я пришел к убеждению, что все мы создания духа, и дух этот живет в нас, подобно электричеству, и может передаваться от одного к другому. Вот что я почувствовал от прикосновения материнской руки, дух ее глубокой тоски. Я был ее сыном, ее единственным сыном, и фотографии у нее на коленях, деньги, которые она посылала, ее наивная готовность верить лжи Черной ведьмы – все это говорило мне, что она никогда не переставала меня любить.
Я не ушел сразу. Я не ел с самого утра, и тетя Джулия попросила Долли принести наверх сэндвичи и лимонад. На чердаке, на котором я пришел в этот мир, мы готовились разделить, как я считал, последнюю совместную трапезу, по крайней мере пока. Но не успели откусить по кусочку, как вернулась Долли.
– Джулия, тебя хотят видеть какие-то люди.
– Не сейчас, Долорес.
– О нет, сейчас.
Это произнесла не Долли. Говорившего не было видно, но я хорошо знал этот голос. Долли отошла в сторону, и на чердачной лестнице появилась Тельма Брикман, а следом за ней шел Клайд Брикман.
– Оди О’Бэньон, – сказала Черная ведьма, слова ядовитым медом стекали с ее губ. – И Джулия. Как приятно видеть вас обоих снова.
Долли отослали прочь и велели закрыть дверь на чердак за собой. В комнате остались Брикманы, тетя Джулия, я и отчетливое присутствие нависающего Бога Торнадо.
– Ты выглядишь таким растерянным, Оди, – сказала Черная ведьма. – А твое лицо, Джулия, один большой знак вопроса.
Я больше удивился и разозлился, чем испугался.
– Как вы меня нашли? – огрызнулся я.
– У меня остались знакомые с тех времен, когда я жила в Сент-Луисе, Оди. Когда вы испарились с Эмми и всеми документами из нашего сейфа, я подумала, что вы можете отправиться сюда, поэтому послала телеграмму и наняла человека следить за домом Джулии.
Тетя Джулия посмотрела на меня с пониманием во взгляде.
– Черная ведьма?
Я кивнул.
– Знаешь, Оди, я никогда не возражала против такого прозвища, – сказала Тельма Брикман. – Страх – мощное оружие.
– Что ты здесь делаешь, Тельма? – спросила тетя Джулия.
– Вы ее знаете? – сказал я.
– Мы с Джулией старые знакомые, Оди, – ответила за нее Черная ведьма.
И вдруг ее голос изменился, в нем появился тот выговор, который Альберт иногда слышал у нее, когда она выпьет, выговор человека, выросшего в глуши Озарка.
– Я еще помню, как впервые пришла к тебе, Джулия. А ты? Меня притащил тот скот, которому папаша продал меня. Ты купила мою свободу. И некоторое время мы были как сестры. – Ее голос снова изменился, став вкрадчивым и соблазнительным. – Ты обтесала все острые углы сельской девчонки, познакомила меня с этикетом, книгами и способами ублажать мужчин. Помнишь, Джулия?
– Что я помню, Тельма, так это как ты пролезла в мою жизнь, а потом попыталась заключить сделку с местной полицией, чтобы забрать мой дом.
– Ты сама вдохновляла меня иметь амбиции. – На лице Тельмы Брикман появилось животное выражение. – Я выросла из ничего, из грязи и пыли, я дочь людей, которые продают своих детей. Вот почему я была шлюхой. Ты росла по-другому, Джулия. Так какое у тебя оправдание?
Тетя Джулия бросила взгляд на меня, но ничего не ответила.
– Ты понятия не имеешь, через какой ад я прошла, после того как ты меня выгнала, – продолжала Черная ведьма. – В конце концов я нашла работу в задрипанном борделе в Сиу-Фоллз, когда одинокий мужчина по фамилии Спаркс сделал мне предложение. Он управлял школой для индейских детей в соседнем штате, в Миннесоте. Я не могла упустить такую привлекательную возможность.
– А это мистер Спаркс? – спросила тетя Джулия.
Клайд Брикман не произнес ни слова, но я видел, что он нервничает. Его глаза бегали по комнате и обратно к закрытой двери, как будто он боялся, что в любую секунду в нее кто-нибудь ворвется.
– Мистер Спаркс умер от сердечного приступа через год после свадьбы, – сказала Тельма Брикман. – Это Клайд, мой второй муж. Он занимался игорным бизнесом в Сиу-Фоллз и был моим постоянным клиентом. Мне нужна была надежная правая рука в индейской школе, и Клайд… – Она взглянула на мужа. – Что ж, могло быть и хуже.
– Миннесота, – произнесла тетя Джулия таким голосом, будто ей многое стало понятно. – Ты заманила Зика туда, Тельма? Ты подставила его в ходе какого-то безумного плана, чтобы отомстить нам?
Зик. Так звали папу.
– Вы знали моего папу? – спросил я Черную ведьму.
– Твой отец поставлял алкоголь в этот дом. Контрабандный алкоголь еще до принятия акта Волстеда[44]. Когда мы с Джулией поссорились, именно он выставил меня за дверь, даже не дав собрать вещи. Я ушла в чем была. – В ее голосе слышался яд, но теперь она улыбалась, на ее лице горела едкая тонкая линия, похожая на шрам. – Мы с Клайдом ожидали поставку алкоголя в Линкольн, в одно из наших сторонних предприятий, и кто появляется с двумя мальчишками на хвосте? Когда он меня узнал, я боялась, что он проболтается о моем прошлом.
– И поэтому вы его застрелили?
Мне хотелось задушить Черную ведьму, и я попытался вскочить с кровати, но тетя Джулия меня удержала.
– Мы никогда не узнаем, кто спустил курок, Оди. – Потом Черная ведьма обратила свою жестокую улыбку к тете Джулии. – Один из мальчишек Зика был так похож на тебя, Джулия, что я ликовала. Я настояла, что мы возьмем Оди и его брата под свою опеку в Линкольнскую школу. – Она холодно смотрела на меня. – Все твои страдания там, каждый удар кожаного ремня были для меня такой радостью, потому что это было как удар в сердце твоей дорогой тетушки. А теперь, – сказала Тельма Брикман, взяв себя в руки, – причина, по которой я здесь. Где Эмми?
– Там, где вы ее никогда не найдете, – огрызнулся я.
– Ты меня больше не волнуешь, Оди. Я готова оставить прошлое в прошлом. Мне нужна только Эмми.
– Эмми вас ненавидит.
– Со временем я заставлю ее полюбить меня.
– Нельзя заставить полюбить, Тельма, – сказала тетя Джулия. – Любовь – это дар. Ее можно только добровольно дать.
Черная Ведьма не слушала ее.
– Оди, полиция не перестала искать похитителей Эмми. Если они доберутся до тебя, следующие годы ты проведешь в месте намного страшнее, чем Линкольнская школа, это я тебе гарантирую. Но я предлагаю тебе шанс спасти себя. И твоего брата, и Мозеса. Мне нужна только малышка Эмми.
– Вы ее не получите.
– Тогда у меня не остается выбора, кроме как сдать тебя полиции.
– У Альберта ваша учетная книга, – сказал я.
– Ты имеешь в виду учетную книгу, в которую Клайд записывал пожертвования местных жителей Линкольнской школе? Шерифу Ворфорду все известно про эту книгу, Оди. Он будет счастлив помочь нам объяснить все полиции Сент-Луиса. Ты можешь избавить себя от кучи проблем. Мне нужна только Эмми.
– Одиссей, она врет, – сказала тетя Джулия.
Но я и так это знал. Она не успокоится, пока не уничтожит нас всех.
– Почему Эмми так нужна вам? Она вас ненавидит, – сказал я. – И она не такая идеальная, как вам хотелось бы. Иногда у нее случаются припадки.
Черная ведьма подалась ко мне и тихо сказала, словно делилась тайной:
– Я знаю про припадки. – Я уставился в ее глаза, два злобных уголька, и подумал, откуда она могла узнать. – В дыре, где я росла, у нас была соседка, которая жила в уединении, колдунья, которую все считали провидицей. Говорили, что когда она смотрит в будущее, то может, если захочет, поколдовать над ним. Когда Эмми жила у меня, с ней случился припадок. Когда он закончился, она сказала: «Ты не упадешь, Оди. Он упадет, а ты нет». Позже я спросила ее об этом, но она не помнила. После того как мы нашли в карьере тело Винсента ДиМарко, я сложила два и два и получила выдающуюся возможность. Если я права насчет нее, она особенная, Оди. Я права? – Я не ответил, и она улыбнулась так, что я покрылся мурашками. – Все, что ей нужно, это правильный наставник, который проследит, чтобы ее дар не был растрачен.
– Вы не такой человек! – воскликнул я.
– О, такой. Однажды она была у меня, Оди. И я получу ее снова.
– Она никогда не была вашей.
– Ну что ж, – сказала она, словно подводя разговор к завершению, – полагаю, нам остается только предоставить полиции разбираться с этим.
– Ты не пойдешь в полицию, – сказала тетя Джулия.
– И кто меня остановит? Ты?
– Да.
– И как именно ты собираешься это сделать?
– Я убью тебя, если придется. Уходи, Одиссей, – сказала тетя Джулия. – Ты знаешь, куда идти.
– Я вас не оставлю, – сказал я и добавил: – Мама.
Она смотрела на меня, и в ее глазах я увидел то, что искал все это время, искал, сам того не понимая. Кость от костей моих, плоть от плоти моей, кровь от крови моей, сердце моего сердца.
– Мама? – спросила Тельма Брикман и улыбнулась, как гремучая змея. – Что ж, неудивительно, что вы так похожи. – Она достала из сумочки маленький посеребренный пистолет. – Я забираю твоего сына, Джулия.
Клайд Брикман, все это время трусливо молчавший, произнес:
– Ради бога, Тельма, ты что такое творишь?
– Заткнись, Клайд. Если бы ты хоть наполовину был тем мужчиной, как я надеялась, мне не пришлось бы это делать. Оди, если ты не пойдешь со мной, я застрелю Джулию, мать она тебе или нет.
– И отправитесь на электрический стул, – сказал я.
– За то, что защищалась от женщины, которая жестоко напала на меня? Не думаю.
– Она на вас не нападала.
– Это не то, что скажет Клайд. А ты, Оди, похитил маленькую девочку. Только Богу известно, какие мерзкие вещи ты с ней творил. Думаешь, кто-нибудь поверит словам развращенного мальчишки, чья мать была шлюхой?
Тогда я бросился на нее.
Я не помню звука выстрела, но до сих пор помню, как пуля впилась в правое бедро, и я рухнул на пол, не успев добраться до Черной ведьмы. В суматохе маленькой комнаты и замешательстве от осознания, что меня ранили, я почувствовал, как воздух вокруг меня всколыхнулся, словно мимо пронеслась буря. Я был уверен, что это обрушился Бог Торнадо.
Но это был не Бог Торнадо. Это была моя мама. Она бросилась мимо меня к Черной ведьме. Они боролись, шатаясь по всей комнате. Потом они оказались у открытого окна, вцепившись друг в друга. И в следующий миг их не стало.
Я пытался встать, но не мог опираться на раненую ногу. Клайд Брикман подбежал к окну и тупо уставился вниз. Я пополз по полу, оставляя за собой кровавый след, и подтянулся, схватившись за подоконник. Брикман, чье сердце никогда не было таким черным, как у его жены, поднял меня, чтобы я мог видеть то, что видел он. На камнях старого патио в трех этажах под нами неподвижно лежали две женщины. Тела их переплелись так же, как и жизни.
Глава шестьдесят четвертая
Мне забинтовали раненую ногу толстым слоем марли и разрешили остаться сидеть возле маминой кровати. Она не приходила в сознание. И врачи не были уверены, что это случится. Долли дежурила вместе со мной. Больничные палаты были переполнены, но тетя Джулия обладала деньгами и некоторыми связями, поэтому нам выделили отдельную.
Черная ведьма была мертва окончательно и бесповоротно, ее голова разбилась о камни патио, как яичная скорлупа. Счастливый случай избавил мою маму от такой же судьбы. Она приземлилась на Тельму Брикман. Покидая этот мир, Черная ведьма почти искупила свои злодейства. Она смягчила падение моей мамы. Доктор назвал это маленьким чудом.
Я сидел у ее кровати уже много часов, когда в палату вошел Альберт. А вместе с ним Моз, Эмми и сестра Ив. Увидев их, я не мог сдержать слезы.
– Как?.. – попытался спросить я.
Альберт опустился на колени и утешающе обнял меня одной рукой за плечи.
– Мы наконец заставили Джона Келли проболтаться и приплыли по реке на «Огне» так быстро, как Тру смог его разогнать.
С порога раздалось:
– К счастью, река была полной и чистой.
Трумэн Уотерс сунул голову в дверь, и я увидел, что Кэл вместе с ним.
Я посмотрел на сестру Ив с некоторым замешательством:
– Вы их нашли?
– Они нашли меня. Так же, как ты. Все эти плакаты, которые Сид настаивает расклеивать повсюду, куда мы приезжаем.
– Она отвела нас в дом к тете Джулии, – объяснил Альберт. – Тамошние женщины направили нас сюда. – Он посмотрел на тетю Джулию, которая лежала так неподвижно, как будто уже умерла. – Я боялся, что мы не успеем.
– Мне надо столько всего рассказать вам, – сказал я.
В палату протолкалась медсестра и потребовала, чтобы все вышли.
Эмми положила ладошку на мою и сказала:
– Но он наш брат.
В итоге медсестра выгнала Кэла и Тру, но разрешила остальным остаться.
Я рассказал им все. Когда я сказал правду о своем происхождении, то внимательно следил за лицом Альберта и не увидел удивления, как ожидал.
– Ты знал, что мы на самом деле не братья?
– Я думал об этом время от времени. Ты просто появился однажды. Мне было всего четыре года, откуда мне знать? Но теперь я понимаю, почему иногда ты меня бесишь.
Я не засмеялся.
– Послушай, Оди, ты огромная часть всех моих воспоминаний. Ты мой брат. И к черту все остальное. Я так тебя люблю, что иногда это меня убивает. Ты будешь моим братом до самой смерти.
Моз шагнул ближе и показал: «И моим».
Эмми улыбнулась и сказала:
– И моим. Мы всегда будем четырьмя Скитальцами.
Они по очереди сидели со мной, пока я дежурил у маминой постели. Однажды, когда мы были вдвоем с Альбертом, я рассказал ему о том, что мы обсуждали с сестрой Ив про Эмми и ее припадки.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
– Хочешь сказать, что она помешала твоей пуле убить Джека? И змеиному укусу убить меня?
– Подумай. Для этого потребовалось всего лишь чуть-чуть изменить обстоятельства. Доля дюйма, чтобы пуля не попала в сердце Джека. Немного лишнего времени для тебя, чтобы успели довезти противоядие.
Он поразмыслил над этим.
– У нее случился припадок на «Огне» по дороге сюда. Когда он закончился, она сказала: «Теперь она не мертва». Я спросил ее, кто не мертва, но она просто уставилась на меня, ты знаешь, как будто на самом деле ее там нет. Потом она заснула. Я понятия не имел, что она имела в виду.
– Легкий поворот тела Тельмы Брикман во время падения. Этого хватило. – Я накрыл ладонью мамину руку. Я чувствовал в ней жизненные токи, хоть и слабые. – По крайней мере это дало ей шанс. И вот еще что. Черная ведьма знала про Эмми и ее припадки. Она рассказала, что у Эмми случился один, когда она жила у Брикманов.
– Она сказала, что видела Эмми?
– Не совсем, но я думаю, это был я и ДиМарко в карьере. Когда я упал, то приземлился на маленький выступ у самого края. Он был не большой, но этого хватило, чтобы я не полетел вниз.
– То есть ты хочешь сказать, что Эмми устроила тот скальный выступ?
– Или просто поместила меня туда, где он оказался прямо подо мной. Если бы я сместился хоть немного вправо или влево, я бы не попал на него.
Мгновение он обдумывал это, а потом сказал:
– Если бы она видела будущее, она бы увидела приближение торнадо. Почему она не сделала ничего, чтобы спасти мать?
– Не знаю. Может, она пыталась, но не смогла. Может, торнадо был слишком сильным для нее.
Он покачал головой.
– Ты понимаешь, как безумно все это звучит?
Я видел, как его инженерный ум пытается принять возможность того, чего никогда не смогут доказать математические расчеты. И, по правде говоря, он никогда не признавался мне, что верит во все, что я рассказал ему про Эмми. Но, должно быть, той ночью он видел отчаяние на моем лице, потому что сказал:
– Что бы ни случилось, Оди, мы всегда будем друг у друга. Мы всегда будем братьями.
Сестра Ив сидела со мной. Прошло уже почти два дня с ее первого визита в больницу. Состояние моей матери не изменилось.
– Я молюсь, – сказал я. – Я молюсь всем сердцем. Не похоже, чтобы это помогало. Как думаете, есть хоть какой-то шанс, что у Эмми случится один из ее припадков?
Сестра Ив улыбнулась.
– Оди, она не совсем понимает дар, который ей дан. Пока. Когда-нибудь она поймет. Я бы хотела помочь ей в этом, но решать ей.
– Может, вы просто ударите меня по голове и я тоже получу какой-нибудь дар? Который поможет моей маме.
Она опять ласково улыбнулась:
– Не думаю, что это так работает. И у тебя уже есть дар.
– Какой дар?
– Ты рассказываешь истории. Ты можешь создавать мир по желанию своего сердца.
– От этого он не станет правдой.
– Может быть, Вселенная – это одна большая история, и кто сказал, что ее нельзя изменить во время рассказа?
Я хотел верить ей и поэтому представил, как моя мама наконец очнулась. Ее глаза медленно открылись, и она повернула голову на подушке. Когда она увидела меня, ее лицо просияло и она прошептала:
– Одиссей, Одиссей. Родной мой сынок.
Эпилог
Сквозь время и пространство течет река, широкая и неведомая, поток духа, являющегося основой всего сущего, и каждая молекула нашего тела является его частью. И что есть Бог, как не вся эта река?
Оглядываясь на лето 1932 года, я вижу мальчика, которому нет и тринадцати и который изо всех сил пытается определить, что такое Бог, загнать эту реку в рамки и придать ей понятную для себя форму. Как и многие до него, он вертел ее и так, и этак, но она все равно не поддавалась его логике. Я бы хотел иметь возможность обратиться к нему и по-доброму сказать, что рациональность тут не годится, что бессмысленно ругаться на сложности поворотов этой реки и что не надо беспокоиться о том, куда его принесет течение. Признаюсь, что, даже прожив больше восьмидесяти лет, мне до сих пор не удалось разгадать эту тайну, не доступную человеческому пониманию. Возможно, самой важной истиной, которую я усвоил в жизни, было осознание: если отдаться на волю реки и принять свой путь, обретешь покой.
Моя история об одиссее четырех сирот еще не закончена. Позади остались бескрайние поля и высокие обрывы, речные города и замечательные люди, которых они встретили тем летом на своем извилистом пути. Вот конец истории, начавшейся много страниц назад, рассказ о том, куда великая река привела всех Скитальцев.
Клайд Брикман во всем признался полиции Сент-Луиса и утверждал, что именно Тельма застрелила отца Альберта – человека, которого я считал и своим отцом. Но это ему не помогло. Брикмана все равно посадили в тюрьму, не только за соучастие в том убийстве, но и за присваивание денег вместе с женой во время руководства Линкольнской школой-интернатом для индейцев, и за незаконное производство и продажу алкоголя, и за все дополнительные преступления, вскрывшиеся, благодаря учетной книге и другим документам, которые Альберт забрал из их сейфа. Когда его спросили, зачем было хранить все эти письма, Брикман ответил, что думал когда-нибудь вернуть деньги, которые они с женой украли у индейских семей. Я считал это очередной ложью, призванной смягчить грозивший ему приговор, и возненавидел его еще больше.
Во время Второй мировой войны, сражаясь в Европе, я получил весточку от сестры Ив о том, что Брикман скончался от туберкулеза. Перед смертью он послал за ней и Эмми, и они навестили его в тюремной больнице. Он просил у них прощения, и они простили его. Была у него еще одна просьба: связаться от его имени со мной, Альбертом и Мозом и тоже попросить прощения.
Из всего, о чем нас просят в жизни, самым сложным может оказаться прощение. Спустя еще многие годы после того судьбоносного лета 1932 года на моем сердце лежал тяжелый камень гнева с высеченной на нем фамилией – Брикман. Для меня путешествие, начавшееся в маленьком каноэ, не закончилось до тех пор, пока я не смог под чутким руководством сестры Ив отпустить свою ненависть. В тот миг освобождения я также отпустил потребность верить в Бога Торнадо и впервые задумался о великой реке, частью которой мы все являемся, и увидел, как прав был Моз, когда, утешая плачущую Эмми на берегах Гилеада, говорил ей, что она не одна.
Ни я, ни Эмми не вернулись в Сент-Пол с Альбертом и Мозом. Мы выбрали Сент-Луис. Я остался с мамой, а Эмми с сестрой Ив, которая помогала ей осознать свой удивительный дар.
Нет одной-единственной дороги к искуплению. Моя мама действительно вышла из комы, но уже никогда не владела ногами. Когда Люцифер укусил Альберта и доктор выступал за ампутацию пострадавшей конечности, я мрачно представлял себе, какое нищенское существование будет ждать моего брата. Узнав про мамины травмы, я погрузился в отчаяние, представляя такой же трагический исход. Я эгоистично подталкивал ее уверовать в Бога, чтобы сестра Ив могла помочь ей исцелиться, но, как и Альберт, она просто не могла. Вместо этого глубоко в себе она нашла источник храбрости и доказала, что она во всех отношениях та женщина, которую я надеялся найти, отправляясь в Сент-Луис. Прикованная к инвалидной коляске, она начала новую жизнь. Она всегда придумывала и шила свою одежду и решила делать это для других. Она купила пустующую кондитерскую на углу Итака-стрит и превратила ее в магазин одежды, где могла продавать свои творения. Три женщины из ее подопечных остались с ней – к моему великому облегчению Долли была в их числе – и она обучала их своему ремеслу. Сначала дела шли неважно, но мама не чуралась небольшого шантажа и убедила самых состоятельных из своих бывших клиентов покупать у нее платья для своих жен. Со временем ее слава как портнихи выросла. К концу Великой депрессии наряды из «Мезон де Жули» были очень популярны среди элиты Сент-Луиса.
В восемнадцать лет Альберт поступил в Университет Миннесоты, чтобы получить степень в области технических наук. Несколько степеней, как оказалось. Но каждый год, как только верховья Миссисипи освобождались ото льда, мой брат вместе с Мозом работали на «Огне» с Трумэном Уотерсом и Кэлом. Я часто составлял им компанию, и Эмми тоже. Во время одного из весенних путешествий вниз по реке Моз ни с того ни с сего попробовался в «Сент-Луис Кардиналс». Он прошел в запасной состав, и через год его перевели в основу. Когда-то Эмми предсказала, что он станет известным бейсболистом. Это сбылось не точь-в-точь, но он дважды становился самым результативным отбивающим в лиге. Его прозвали Молчаливый Сиу, и бейсбольные карточки с его изображением и показателями сейчас высоко ценятся.
Когда началась Вторая мировая война, мы с Альбертом, как и миллионы других молодых людей, надели военную форму. Несмотря на хромоту, последствие змеиного укуса, технический гений моего брата был слишком ценным, и его взяли в морской флот. Он быстро рос в званиях, и в итоге его поставили отвечать за мощные двигатели авианосца. В самом конце войны это огромное судно затонуло в результате атаки камикадзе. Команда покинула корабль, но Альберт оставался на борту, чтобы проследить за спасением как можно большего количества членов команды машинного отделения. Всю жизнь брат был для меня героем и умер как герой. В честь Альберта мой первенец с гордостью носит его имя, и я до сих пор храню Военно-морской крест, посмертную награду моего брата за самопожертвование, в кожаном футляре на полке над своим письменным столом.
Моз провел с «Кардиналс» три полных сезона, но в самом начале четвертого ему в голову попал мяч, почти так же, как несколько лет назад брошенное им пресс-папье попало в Клайда Брикмана. От удара пострадал его левый глаз, и короткая карьера Молчаливого Сиу закончилась. Но не закончилась любовь Моза к спорту. Спустя год он вернулся в Линкольнскую школу, где сменилось руководство, и идея «Убить индейца – спасти человека» уступила место более гуманному подходу к воспитанию и обучению детей коренных американцев. Герман Вольц, добрый старый немец, который всеми силами старался облегчить тьму во время правления Брикманов, еще работал там, когда прибыл Моз, но через пару лет скончался во сне. Моз тренировал бейсбольную и баскетбольную команды школы. Он женился на Донне Высокий Ястреб, милой виннебаго из Небраски, которая когда-то принесла мне манную кашу в выщербленной миске, а позже стала преподавать в Линкольнской школе домоводство.
Благодаря своей игре за «Кардиналс» и успешным выступлениям команд Линкольнской школы Моз приобрел национальную известность, его фотография однажды украшала обложку «Сатэдэй Ивнинг Пост». Он использовал свою известность, чтобы бороться за права коренных американцев, особенно детей. Линкольнская школа-интернат для индейцев закрылась в 1958 году. Вскоре после этого Университет Галлодет пригласил Моза в качестве тренера, и он с семьей переехал в Вашингтон, где стал частым гостем членов правительства и при помощи своих выразительных пальцев обращался к совести членов парламента. Я много раз навещал его и его семью и всегда был рад видеть, что путь Моза привел его к признанию и покою. Он умер от лейкемии в 1986 году в окружении жены и детей. Позже Донна сказала мне, что последними словами, которые он показал ей, были «Не один».
Как я говорил в самом начале, все это давняя история. Осталось не так уж много тех, кто помнит эти события. Но я верю: рассказывать историю – это как отпускать соловья в небо с надеждой, что его песня никогда не будет забыта.
Правнуки, когда приезжают ко мне в гости, умоляют рассказать им про четверых Скитальцев и их борьбу против Черной ведьмы. Но больше всего я люблю рассказывать сказку о любви проказника с волшебной гармоникой и принцессы с необычным именем Мэйбет Шофилд, о том, как после долгого расставания и множества испытаний они поженились и жили долго и счастливо на берегах реки, зовущейся Гилеад. Из-за того, что прекрасная принцесса тихо скончалась задолго до их появления на свет, для этих детей она всего лишь часть красивой сказки.
Когда они возвращаются к себе домой в Сент-Пол, я часто отдыхаю в тени платана. Я не одинок в доме, который построил здесь. Моя заботливая компаньонка – женщина, которой я дал обещание под этим самым деревом семьдесят лет назад, обещание вернуться туда, где в то далекое лето во время нашего путешествия мы на мгновение ощутили покой. Она приближается к концу собственного удивительного путешествия, которое предвидела задолго до всех остальных. У нее до сих пор бывают припадки, которые она называет божественными приступами, но ей пришлось принять, что некоторые вещи – например, обстоятельства смерти ее мамы или Альберта – находятся за гранью ее возможностей. При этом она все равно кардинально изменила жизни многих людей. В бледном вечернем свете она выходит из дома, садится рядом со мной у Гилеада и берет меня за руку. Наша кожа покрыта пятнами и морщинами, но любовь, которая связывает нас, вечно молода. Брат и сестра по духу, если не по крови, мы последние из Скитальцев.
В каждой хорошей сказке есть зерно истины, и из этого зерна вырастает красивая история. Что-то из того, что я вам рассказал, правда, а что-то… давайте назовем это бутоном на розовом кусте. Женщина, способная исцелять страждущих? Девочка, способная видеть будущее и изменять увиденное? Разве принять это сложнее, чем то, что все сущее появилось в результате случайного взрыва космических газов? Наше зрение нечетко, а разум легко смутить. Я считаю, что намного лучше быть как дети – открытыми для любой прекрасной возможности, потому что для сердца нет ничего невозможного.
Благодарности
Я, как всегда, в долгу у своего агента Даниэль Иган-Миллер и ее команды из «Browne and Miller Literary Associates» за их редакторские комментарии, деловое чутье, их энтузиазм, поддержку и дружбу в течение многих лет. Вы мое благословение.
Я очень обязан своим редакторам из «Atria Books» Питеру Борланду и Шону Делон, которые распахнули объятия весьма сырой рукописи и щедро поделились своими знаниями. Спасибо, что помогли превратить тот ранний черновик в историю, которой, я уверен, ему суждено было стать.
За помощь с историческими декорациями к этой истории благодарю «Историческое общество округа Блу-Эрт» и библиотеку семьи Гейл в «Историческом центре Миннесоты». Также больше спасибо отправляется Клэр Павелка из «Ред Винг Шуз» за упорные усилия откопать давно погребенные под пылью времен факты о ботинках.
К сожалению, историй о плохом обращении с детьми коренных американцев, насильно водворяемых в государственные школы-интернаты, так же много, как травы в прерии. В рамках своей истории я особенно благодарен Адаму Счастливому Орлу за его личный опыт, рассказанный в книге «Пайпстоун».
И наконец, баристам из «Caribou Coffee» и «Underground Music Caf», где писалась эта история. Спасибо за ваши улыбки в темные утренние часы, за поставки кофеина, чтобы завести мой мотор, и за ваше терпение, поскольку я занимал стол гораздо дольше разумных временных рамок. Без вас я бы не справился.
Послесловие автора
Речной вояж, в который отправился Оди О’Бэньон со своими друзьями Скитальцами летом 1932 года, – выдуманное путешествие. Однако реалии Великой депрессии, которая послужила его фоном, врезались в память моих родителей и родителей тех детей, которые, как я, родились после Второй мировой войны. Мой отец родом из Оклахомы. Я вырос, слушая его рассказы о «пыльном котле»[45], о том, как приходилось добавлять в пищу траву, о том, как с неба лилась грязь. Моя мама родилась в Эллендейле, Северная Дакота, в бедной семье, которая не могла прокормить еще один рот. В четыре года ее отправили жить к родственникам в Вайоминг, которые со временем удочерили и вырастили ее.
Великая депрессия тяжело прошлась почти по каждому, но особенно по семьям. В 1932 году Детское бюро Соединенных Штатов докладывало, что в стране бродяжничают по меньшей мере 25 000 семей. В разгар Великой депрессии около 250 000 подростков добровольно или нет покинули дом и стали бродягами.
Когда я начал обдумывать будущую историю, которую, признаюсь, представлял как более современную версию Гекльберри Финна, Великая депрессия показалась мне идеальной, интересной декорацией. То было время отчаяния нашей нации, когда широко проявлялись лучшие и худшие качества человеческой натуры. Чтобы показать события как можно более реалистично, я прочитал множество личных свидетельств, просмотрел кучу микропленок с тогдашними газетами и изучил огромное количество фотографий. Я старался максимально придерживаться экономических и социальных фактов.
Особенно важное значение в тот исторический период и в моей истории имели стихийные поселения во многих городах по всей стране. Их называли Гувервилли, издевательский выпад в сторону Герберта Гувера, бывшего президентом в начале Депрессии. (Обувью Гувера называли дырявые ботинки, кожей Гувера – картон, который вставляли, чтобы закрыть дыры.) Эти стихийные поселения строились из пдручных материалов, и жили в них люди, лишившиеся всего в результате мирового финансового кризиса. Одни – в основном благотворительные организации – пытались помочь этим людям, другие – уничтожить. Гувервилль в Сент-Луисе, упомянутый в истории, был самым большим в стране, его населяло более 5000 человек. Федеральное правительство снесло палаточный лагерь в 1936 году, но небольшие скопления лачуг просуществовали до 60-х годов.
Мне нравятся работы Чарльза Диккенса, и отчасти мое решение ввести в книгу выдуманное учреждение – Линкольнскую школу-интернат для индейцев – дань уважения его мощным романам о социальном неравенстве. История отношения нашего государства к коренным американцам – одно из самых ужасных свидетельств человеческой жестокости. Среди множества попыток культурного геноцида была плохо продуманная программа школ-интернатов, предложенная Ричардом Генри Платтом, с известным лозунгом «Убей индейца – спаси человека». Начиная с 1870-х годов и до середины двадцатого века сотни тысяч индейских детей насильно отрывали от семей и отправляли жить в школы-интернаты далеко от их родных резерваций. В 1925 году более 60 000 детей содержались в 357 подобных учреждениях в тридцати штатах. Жизнь в школе-интернате для индейцев была не просто трудна– она ломала. У детей отбирали их традиционную одежду, личные вещи, стригли волосы. Их наказывали за разговоры на родном языке, подвергали эмоциональному, физическому и сексуальному насилию. Под предлогом привития детям культуры белых и обучения продуктивной торговле на деле многие из этих школ становились поставщиками бесплатной рабочей силы, предлагая детей местным жителям в качестве работников на полях или помощников по дому.
Для «Ласковой земли» я прочел десятки личных свидетельств о жизни в таких учреждениях, но основательно опирался на мемуары Адама Счастливого Орла «Пайпстоун. Моя жизнь в школе-интернате для индейцев», в которых он рассказывает о своей жизни в Пайпстоунской индейской школе на юго-западе Миннесоты. Некоторым может быть знакомо имя Адама Счастливого Орла. Он был одним из лидеров индейской оккупации Алькатраса, которая началась в ноябре 1969 года, продлилась девятнадцать месяцев и повысила активность коренного населения по всей стране.
В начале двадцатого века страну охватило движение религиозных «пробуждений», в основном среди протестантов, под руководством таких проповедников, как Уильям Дж. Сеймур и «Пробуждение на Азуза-стрит», евангелист Билли Сандей и харизматичная целительница Эми Сэмпл Макферсон. К 1930-м религиозная лихорадка в основном успокоилась, палаточные пробуждения, как «Исцеляющий крестовый поход “Меч Гидеона”» в моей истории, оставались популярными на юге и в центе страны. На самом деле я многим обязан Синклеру Льюису и его роману «Элмер Гентри», обличающему религиозное лицемерие, свидетелем которого он стал. Меня всегда завораживала Шэрон Фальконер, проповедница из романа, женщина глубокой и искренней религиозной страсти c большим жизненным опытом. Моя сестра Ив в большой степени создана на основе этого интересного персонажа Льюиса.
Многие мои исследования проходили в библиотеках и музеях – в Библиотеке семьи Гейл в «Историческом центре Миннесоты» и в библиотеке и центре «Исторического общества округа Блу-Эрт». Но много времени я провел, посещая места, в которых происходит действие. Я сплавлялся на каяках и каноэ по рекам, по которым плыли Оди со спутниками в романе, и прошел почти столько же, сколько прошли бы они. Я стоял у слияния рек Миннесоты и Блу-Эрт, где жители выдуманного Гувервилля построили свои лачуги, и сидел на валуне, где Оди целовался с Мэйбет Шофилд. Я бродил по улицам Западной Низины в Сент-Поле и, несмотря на значительные изменения, произошедшие с тех времен, когда Скитальцы останавливались там на отдых, мысленно видел, где стоял бы ресторан Герти, лодочная мастерская и дом, где мог бы родиться брат Джона Келли.
Напоследок скажу, что правда о создании моего романа в том, что, хотя я старался придерживаться духа времени и использовать как можно больше фактов из своих исследований, «Ласковая земля» – это выдуманная история. Как признает рассказчик, Оди О’Бэньон, под конец: «Что-то из того, что я вам рассказал, правда, а что-то… давайте назовем это бутоном на розовом кусте».
Читать бесплатно другие книги:
