Эта ласковая земля Крюгер Уильям

Глава восемнадцатая

Когда солнце поднялось высоко ровно над головой, вернулся Гроза Кабанов и остановился рядом с сараем. Он послал Альберта за нами, и мы разгружали материалы из кузова, а сам держал дробовик и давал указания. Мы занесли в сарай лист меди три на пять, жесткую медную трубу длиной два фута, десять футов медной проволоки, мешок металлических гвоздей, несколько фунтов кукурузной крупы и сахара, термометр и дрожжи.

Когда все было разгружено, я сказал:

– Вас искала женщина.

Гроза Кабанов замер на месте.

– Женщина? Ты с ней говорил?

– Она сказала, что ее зовут Фрида Хайнес. Она приезжала за яйцами.

– Проклятье, яйца. – Он зажмурил здоровый глаз, злясь на собственную забывчивость. – Что ты ей сказал, мальчик?

– Что я ваш племянник и вы поехали в город за продуктами.

Он на мгновение задумался.

– Она прошла к вам в сад?

– Я набирал воду у колонки.

– Ты больше ничего не сказал? Может, про остальных?

– Ни слова, клянусь. Она спрашивала про Агги и Софи.

У него стал такой вид, будто его ударил порыв ветра.

– Еще она спрашивала про Руди.

– Что ты сказал? – спросил он ледяным тоном.

– Мне не пришлось ничего говорить. Она сама догадалась. Решила, что они в Сент-Поле. Во всяком случае Агги и Софи.

– А Руди?

– Похоже, она уверена, что он их бросил. – Я пожал плечами. – Звучало правдоподобно.

Гроза Кабанов обдумал это, потом довольно посмотрел на меня, словно одобряя мои действия.

– Агги и Софи, ваши жена и дочь? – Он подумал, отвечать или нет, потом просто кивнул. – Она придет за яйцами завтра утром.

– Я буду готов к приезду этой сплетницы.

Альберт и Моз принялись за работу. Самогонный аппарат был рассчитан всего на галлон, так что я знал, что его сборка не займет много времени. Пока они работали, я готовил сусло для кукурузного спирта. Гроза Кабанов стоял рядом с дробовиком в руках и наблюдал с молчаливым интересом.

Через некоторое время я отважился заговорить:

– Там в углу яблочный пресс.

Он глянул на разбитый на куски аппарат у дальней стены.

– Был, – сказал он с нотой сожаления.

– Его как будто ураганом покорежило. Что случилось?

– Ты задаешь много вопросов.

– Полагаюсь на удачу. Иногда я получаю ответы.

Мне показалось, что он почти улыбнулся.

– Старый и просто развалился.

Черта с два. Кто-то раздолбал этот пресс кувалдой, или я не Оди О’Бэньон. Иногда так делают таможенники. А иногда – мужчины, обезумевшие от ярости.

К вечеру маленький самогонный аппарат был готов, сусло бродило. Хотя до первого запуска надо было подождать еще несколько дней, Гроза Кабанов выглядел довольным. Тем вечером, когда он отпер дверь амуничника, Эмми принесла нам хорошую порцию запеченной курицы и моркови. После ужина Гроза Кабанов сел на тюк сена перед амуничником рядом с Эмми и сказал:

– Можешь сыграть на своей гармонике «Прощай, старый конь»?

– Вы имеете в виду «Покидая Шайенн»? Конечно.

Я достал гармонику, но не успел поднести ее к губам, как Гроза Кабанов удивил меня. Из-за тюка сена он достал скрипку и устроил ее под подбородком.

– Продолжай.

Я заиграл старую ковбойскую песню, и Гроза Кабанов начал подыгрывать мне на скрипке. Играл он довольно хорошо, а вместе мы звучали очень даже неплохо. Все время я осознавал, что обе его руки заняты инструментом, а не дробовиком. Но он не был глупым. Он положил тюк сена достаточно далеко, чтобы даже Моз, самый быстрый из нас, не мог бы добраться до него раньше, чем дробовик окажется у него в руках. И все же это давало мне надежду.

– Вы хорошо играете на скрипке, – сказал я.

– Давненько не приходилось. – Он нежно держал инструмент в руках, и на мгновение мне показалось, будто он находился не здесь. – Софи просила меня играть по вечерам, когда я укладывал ее спать.

Это имя вывело его из задумчивости, и он опустил скрипку.

Песня напомнила мне о лошадях, поэтому я спросил:

– А что случилось с лошадьми, для которых вся эта упряжь?

– Продал. Год назад. Собирался модернизировать ферму, купить трактор.

– Но не купили?

– Видишь здесь трактор, мальчик?

– Нет. И не вижу никаких животных, кроме куриц.

– Раньше были козы, – сказал Гроза Кабанов. – В основном питомцы Софи.

Снова это имя, случайно сорвавшееся с его губ. Но как только оно прозвучало, то словно бумеранг вернулось и поразило его в сердце. Он сел прямо, достал из заднего кармана бутылку самогона и сделал большой глоток.

– Что сталось с козами? – спросил я.

– Съел.

– Вы съели питомцев дочери? Как-то это неправильно.

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Тринадцать.

Что, по правде говоря, было не так. До этого еще оставалась пара месяцев, но звучало лучше. Старше, мудрее. Круче.

– Когда проживешь лет на двадцать больше, – сказал он, показав на меня пальцем, – тогда сможешь говорить мне, что правильно. – Он встал, взял дробовик и скрипку и обратился к Эмми: – Собери кости и миски. Вечер закончен.

– Он не имел в виду ничего такого, – сказал Альберт.

– Думаешь, меня волнует, что этот мальчик имел или не имел в виду, Норман? Идем, девочка.

Он подтолкнул Эмми к выходу и запер дверь амуничника на засов.

Я лежал в темноте и думал о горечи и тоске, переполнявших Грозу Кабанов, и решил, что они неотделимы друг от друга. Я думал, что, возможно, им владеет не любовь, а чудовищное чувство потери, известное всем нам, отправившимся вниз по Гилеаду. Я рассматривал потерю только с нашей точки зрения, потому что мы лишились родителей. Но это работало и в другую сторону. Потеря ребенка, должно быть, сродни потери бльшей части собственного сердца.

Медленно Гроза Кабанов становился таким же, как Фариа, когда я впервые встретил крысу. Чем больше я узнавал о нем, тем менее страшным он становился.

В лунном свете, проникавшем сквозь щели между досками, я увидел, как Моз тронул Альберта за руку и показал: «Норман?»

– Старый продавец в хозяйственном магазине задавал кучу вопросов, – объяснил Альберт. – Спросил Джека: «Как зовут мальчика?» Я ответил, что я не мальчик. Джек сказал, что я и не мужчина. Поэтому я сказал продавцу, что меня зовут Норман. Не мальчик и не мужчина[18].

«Проклятье, это умно», – подумал я. Я в подобной ситуации оказался способен только на ковбойское имя из какого-нибудь дурацкого фильма. Альберт придумал каламбур. Я решил, что в следующий раз, когда меня спросят, я придумаю такое же остроумное имя, как Норман.

К нашему четвертому утру у Грозы Кабанов мы закончили работать в саду, и он отправил нас красить сарай и ухаживать за большим огородом. За исключением того, что нас запирали в амуничнике и кормили раз в день, это не сильно отличалось от того, чем мы занимались на ферме Фростов. Мы виделись с Эмми каждый вечер за ужином, и она выглядела хорошо. После еды Гроза Кабанов брал скрипку, а я губню гармонику, и мы вместе играли. Он не казался мне плохим человеком. Просто жизнь была к нему жестока. Он столкнулся с собственным Богом Торнадо.

Однажды вечером я спросил у него про черную повязку на глазу.

– Потерял, сражаясь против кайзера[19], – сказал он. – Война, которая положит конец всем войнам[20]. Ха!

– Вы думаете, это была бессмысленная война? – спросил Альберт.

– В мире есть два вида людей, Норман. Люди, у которых что-то есть, и люди, которые хотят то, что есть у других. Не проходит ни дня без того, чтобы где-нибудь в мире не было войны. Война, которая положит конец всем войнам? Это как сказать болезнь, которая положит конец всем болезням. Это случится только тогда, когда на земле не останется ни одного живого человека.

Моз показал: «Не все алчные».

Эмми перевела.

– Мальчик, я не знал ни одного человека, который не думал бы о себе больше, чем о других. – Он пристально посмотрел на каждого из нас здоровым глазом. – Давайте начистоту. Представься вам возможность освободиться от меня, вы бы перерезали мне глотку, верно?

Хотя я уже убил человека ради того, чтобы быть свободным, мысль о том, чтобы перерезать глотку Грозе Кабанов, вызвала тошноту.

– Только не я, – сказал я.

Гроза Кабанов допил принесенный самогон, посмотрел на прозрачную пустую бутылку и швырнул ее в стену сарая, где она разлетелась вдребезги, нарушив хрупкую близость, порожденную вечерней музыкой.

– Позволь кое-что сказать тебе, мальчик. Что бы ты ни считал невозможным, как только ты об этом подумал, как только это пришло тебе на ум, просто представил – это уже сделано. Только вопрос времени, когда твои руки выполнят.

Он схватил Эмми, вздернул на ноги, задвинул засов амуничника и запер нас в темноте.

Весь следующий день моросил дождь, и Гроза Кабанов нашел нам занятия в сарае. Мы точили и смазывали инструменты, следили за брожением, а он оставался в доме с Эмми. Я хорошенько осмотрел сломанный яблочный пресс возле дальней стены. Он явно испытал на себе чей-то сильный гнев. Я думал над вчерашними словами Грозы Кабанов о том, что как только нечто ужасное приходит тебе в голову, то когда ты это совершишь – только вопрос времени. Я не мог проникнуть к нему в голову или в сердце, но что бы там ни было, неважно, насколько ужасное, Гроза Кабанов был способен на это. Я продолжал думать про Агги, Софи и Руди, и мне становилось все любопытнее, что же с ними произошло. И одновременно я пытался придумать план побега.

В тот день, рассматривая все в сарае, я наконец придумал кое-что годное. На стене среди прочих инструментов висел большой моток толстой проволоки. Кусачками я отрезал кусок длиной два фута и загнул один конец.

«Что делаешь?» – показал Моз.

– Увидишь. Альберт, запри-ка меня в амуничнике.

Когда я оказался внутри и он задвинул засов, я просунул проволоку в дырку от сучка на одной из покоробленных досок двери и продвигал ее, пока крючок не зацепил ручку засова. Я аккуратно втягивал проволоку назад, а вместе с ней тянул и засов, и меньше чем через минуту освободился.

Альберт с Мозом смотрели на меня с восхищением.

«Когда побег?» – показал Моз.

– Как только освободим Эмми, – сказал Альберт. – Оди, спрячь проволоку под сеном в амуничнике. Ты молодец.

Похоже, дождь испортил настроение Грозе Кабанов. Или, может, это был вчерашний разговор. Во всяком случае, когда Эмми принесла нам ужин, он был молчалив и не взял с собой скрипку. Как только мы закончили есть, он велел Эмми собрать посуду и запер нас на ночь.

Дождь наконец прекратился, и тучи рассеялись. Взошла луна, и ее яркие желтые лучи проникли в щели в стенах сарая и полосами легли на пол амуничника. Я слышал, как сопят Альберт с Мозом, но сам не мог сомкнуть глаз. Я лежал и думал про Грозу Кабанов, про его плохое настроение и беспокоился об Эмми. Наконец я достал из тайника под сеном проволоку и подкрался к двери. Я просунул проволоку в дырку от сучка, зацепил ручку засова и медленно потянул назад. Когда засов отодвинулся, я приоткрыл дверь.

Мне на плечо легла рука, и я вздрогнул. Я резко развернулся и увидел освещенного полосами лунного света Моза.

«Куда идешь?» – «Эмми, – показал я. – Волнуюсь». – «Я тоже. Иду с тобой».

На большинстве ферм, где я бывал, держали собак, но у Грозы Кабанов их не было. Я все больше и больше думал о нем как о человеке, который настолько погряз в своем горе, что оно стало его дыханием, пищей и одеянием. Я понял: ничто, даже общество собаки, не способно уменьшить это горе. Я не знал истинной причины, но подозревал, что это связано с потерей жены и дочки. Или только с Софи, потому что я не слышал, чтобы он хоть раз упоминал имя жены. Мы с Мозом и Альбертом были для него всего лишь бесплатной рабочей силой. Но Эмми, должно быть, была для него чем-то еще или, может, обещанием чего-то другого. Но если она не выполнит это обещание, кто знает, на что способен Гроза Кабанов в своем отчаянии?

Мы крались к дому, наши длинные тени волочились следом. Из открытого окна лились звуки музыки из включенного радио. Я прижался спиной к стене и осторожно заглянул в окно. Комнату освещала масляная лампа. Гроза Кабанов сидел в одном из кресел и пил самогон из бутылки. Когда самогонный аппарат заработает, мы, наверное, сэкономим ему целое состояние. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл здоровый глаз. Я дал знак Мозу, и мы направились к задней части дома.

Окно в комнате Эмми было по-прежнему заколочено, но лунный свет проникал сквозь чистое стекло и падал на спящую в кровати Эмми.

Моз улыбнулся и показал: «Ангел». Потом показал: «Дьявол» – и кивнул в сторону главной комнаты.

«Не дьявол, – подумал я. – Но, может быть, человек, способный на дьявольские поступки»

Внезапно дверь в комнату Эмми распахнулась. На фоне света от лампы стоял силуэт Грозы Кабанов. Мы с Мозом упали на землю, и я затаил дыхание, надеясь, что он нас не заметил. Через несколько мгновений окно над нами затрещало. Все во мне кричало: «Беги!» Должно быть, Моз почувствовал мою панику, потому что накрыл ладонью мою руку и едва заметно покачал головой. Так мы лежали минут пять, замерев у задней стены дома, но больше ничего не случилось. Окно не разлетелось, и Гроза Кабанов не застрелил нас. Наконец мы поднялись на ноги и рискнули снова заглянуть в комнату Эмми. Она по-прежнему спала и снова была одна.

«Теперь назад», – показал Моз, и я пошел следом за ним к сараю.

Не успели мы пересечь двор, как открылась входная дверь и из дома вышел Гроза Кабанов с фонарем в руке. Он закрыл за собой дверь и, слегка пошатываясь, пошел в сторону сада.

«Освободим Эмми? – показал Моз. – Бежим отсюда?»

Я покачал головой и показал: «Он может быстро вернуться. У нас будут большие неприятности». Я глянул в ту сторону, где скрылся Гроза Кабанов. «За ним», – показал я.

Моз замотал головой и показал: «С ума сошел?»

Гроза Кабанов был достаточно далеко, так что я прошептал:

– Моз, куда ходит человек среди ночи?

«Отлить», – показал Моз.

– Он мог бы отлить во дворе. Идем, пока не поздно. – И я пошел.

Луна освещала скошенную траву между деревьями серебристым светом. Мы с Мозом держались в тени яблонь. Следовать за фонарем Грозы Кабанов было легко. Он направлялся к западной границе сада. Когда мы с Мозом добрались до последних деревьев, то увидели его в пятидесяти ярдах. Он стоял на коленях под одиноким дубом, согнувшись так сильно, что его лоб почти касался земли. Звук его громких рыданий мог бы разжалобить камень. Невозможно видеть такое обнаженное горе и не проникнуться сочувствием. Я слышал, как дети в Линкольнской школе плакали ночи напролет, и я слышал всхлипывания Моза, но не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь слышал, чтобы мужчина так плакал. Это навело меня на мысль, что какими бы большими или взрослыми мы ни были, где-то внутри нас всегда живет ребенок.

Моз коснулся моей руки и показал: «Теперь идем».

Я увидел то, зачем пришел, хотя еще не понимал всего до конца, поэтому кивнул, и мы прошмыгнули обратно в сарай.

Глава девятнадцатая

На следующее утро Гроза Кабанов был на удивление в хорошем настроении. Я подумал, что слезы, как дождь, смыли его горе, по крайней мере на время. Или, может быть, это из-за новостей, которые рассказал Альберт, что брага готова для первого прогона в аппарате. Или из-за чего-то еще.

Дров в дровнике осталось прискорбно мало, и Альберт сказал Грозе Кабанов, что нам потребуется много больше для работы самогонного аппарата и приготовления еды. Когда Эмми закончила собирать яйца в ку, он отправил ее помогать Альберту готовиться к первому запуску аппарата. Он снял со стены сарая двуручную пилу и вручил Мозу, потом взял топор для себя. Он показал на тачку в углу и сказал мне:

– Возьми ее, и вы с немым идете со мной.

Он вел нас с неизменным дробовиком в руках через сад к берегу Гилеада. Всю дорогу Гроза Кабанов весело насвистывал «Скорый из Вабаша», словно ему не терпелось приступить к работе. Он остановился у высокого тополя, давно мертвого, но крепкого, его ветви были сухими и ломкими, ствол испещряли дупла, в которых жили белки или, может быть, дятлы. От дерева было рукой подать до прибрежных кустов, в которых мы спрятали каноэ, и мы с Мозом обменялись беспокойными взглядами.

– Вот, мальчики. Давно собирался его срубить. Похоже, сегодня день настал.

Утренний воздух был свежим и пах цветущими ландышами, шиповником и анемонами, растущими на поле между садом и рекой. День обещал быть жарким, и мысль несколько часов пилить дерево и рубить на маленькие кусочки, которые помещались бы в печку или самогонный аппарат, совсем не радовала. Но прекрасный день и настроение Грозы Кабанов ободряли. Потеть на полях Бледсо было бы и в половину не так адски, если бы сам хозяин не был сволочью. Гроза Кабанов в тот день был исключительно весел, и это меняло ситуацию.

Прежде чем начать рубить дерево вместе с Мозом, он обошел ствол, будто примериваясь. Он встал на колени у стороны, обращенной к реке, и сказал:

– Твою мать.

Он поднял что-то с земли и показал нам.

– Поганка? – спросил я.

Он покачал головой.

– Сморчок, вкуснейший гриб. Давненько я не ходил собирать сморчки. Вот, – сказал он мне. – Возьми его и пойди поищи еще вдоль реки.

Коричневый гриб в четыре дюйма длиной был похож на мятый колпак какого-нибудь гнома из сказок братьев Гримм. Выглядел он совсем не аппетитно, но мне все равно было намного интереснее искать грибы, чем обливаться потом над старым тополем.

– Когда наберешь грибов, неси их сюда, – сказал Гроза Кабанов и подмигнул мне здоровым глазом. – Я знаю, что ты думаешь: что откосишь от тяжелой работы. Но я гарантирую, тебе будет чем заняться, когда вернешься.

Я пошел прочь. За моей спиной зубья пилы вгрызлись в тополь.

Я медленно бродил между деревьев на берегу, внимательно глядя под ноги. Я нашел еще несколько этих странных грибов. Река огибала сад, и очень скоро я оказался там, где Гроза Кабанов и Моз уже не могли меня видеть. Я не отрывал взгляд от земли, а когда поднял глаза, понял, что нахожусь недалеко от одинокого дуба, под которым прошлой ночью Гроза Кабанов стоял на коленях и рыдал. Я оглянулся, чтобы убедиться, что меня не видно, и побежал к дубу.

Я обнаружил маленькое семейное кладбище. Я видел такие раньше в отдаленных районах, куда не доходили или не соблюдались законы, регулирующие погребение. Иногда такие кладбища бывали огорожены, но не это. Могил было много, деревянные таблички так выцвели от солнца и непогоды, что все надписи на них стерлись. На трех могилах табличек и вовсе не было, но они были обсажены диким клевером. Я подумал, что смотрю на семью Грозы Кабанов, на тех, кто жил здесь до него и, возможно, первым распахал эту землю. Поскольку он жил на ферме один, я подумал, что он последний в роду. Я думал про нашего одноглазого Джека и про то, каково жить, зная, что ты совсем один и никто не вспомнит и не погрустит, когда тебя не станет. У меня были Альберт и Моз, а теперь еще и Эмми. У Грозы Кабанов, похоже, не было никого.

Тем не менее эти три безымянные могилы заставили меня задуматься, особенно в сочетании со следами чьей-то ярости на разгромленном чердаке, и я покинул маленькое кладбище полным мрачных подозрений.

Когда я вернулся с полными руками сморчков, тополь уже лежал на земле и Моз с Грозой Кабанов отдыхали, сидя на стволе. Они сняли рубашки, и их кожа блестела от пота. Гроза Кабанов улыбался, как будто наслаждался работой. Что странно, Моз тоже улыбался.

– Охотник вернулся с гор,[21] – восторженно продекламировал Гроза Кабанов, а увидев грибы, похлопал меня по спине и сказал: – Отличная добыча, парень. Наша курица на ужин будет намного вкуснее. Положи их под тачку и готовься попотеть.

Они уже отпилили от ствола несколько кусков, и Гроза Кабанов велел мне складывать эти куски в тележку. Куски были тяжелыми, и грузить их было непросто, и пока я занимался ими, Моз и Гроза Кабанов продолжали распиливать ствол.

Во время следующего перерыва Гроза Кабанов сказал:

– У тебя есть имя?

– Бак, – сказал я.

– Как насчет нашего молчаливого друга?

Я посмотрел на Моза.

«Джеронимо», – показал тот.

Когда я перевел, Гроза Кабанов рассмеялся.

– Это точно. Из какого племени?

– Сиу, – сказал я.

– Давайте покажу вам кое-что. – Он достал из комбинезона карманный нож, срезал с тополя ветку и показал нам срез. – Видите звездочку?

Он был прав. В центре ветки была темная пятиконечная звезда.

– У твоего народа есть легенда об этом, – сказал он Мозу. – Рассказывают, что все небесные звезды рождаются под землей. Потом они ищут корни тополей и проникают в деревья, где ждут, очень терпеливо. Внутри тополя они тусклые и не светят, как вы видите. Потом, когда великий дух ночного неба решает, что нужно больше звезд, он ветром колышет ветви и выпускает звезды. Они летят вверх и устраиваются на небе, где горят и сверкают, и становятся теми светящимися созданиями, какими им суждено стать. – Он посмотрел на звездочку внутри ветки с каким-то благоговением. – И мы тоже такие. Мечты нас освобождают. Вас, парни и меня, и всех на Божьей земле. Твой народ, Джеронимо, он очень мудрый.

Я еще не видел, чтобы Моз так широко улыбался.

– Тебе не понравилась история? – спросил меня Гроза Кабанов, потому что я не улыбался, как Моз.

– Она хорошая. Наверное, – сказал я.

– Тебе нравится здесь, Бак?

– Работа тяжелая.

– Покажи руки. – Он посмотрел на мозоли у меня на ладонях. – Ты привычен к тяжелой работе.

– Это не значит, что она мне нравится.

– Всякая работа тяжела, Бак. Не намотаешь это на ус, жизнь наверняка тебя убьет. Я люблю эту землю, труд. Никогда не любил ходить в церковь. Бог, запертый под крышей? Какая глупость. Если спросите меня, Бог здесь. В почве, дожде, небе, деревьях, яблоках, в звездочках внутри тополей. И в нас с тобой. Все это связано, и все есть Бог. Конечно, это тяжелый труд, но это хороший труд, потому что он связывает нас с этой землей, Бак. С этой красивой, ласковой землей.

– Эта земля породила торнадо, убившее маму Эмми. И вы называете ее ласковой?

– Трагедия, я так скажу. Но не вини землю. Она была всегда, и торнадо были ее частью с самого начала. И засухи, и саранча, и град, и пожары, и все, что сгоняло людей с места или убивало их. Земля такая, какая есть. Жизнь такая, какая есть. Бог такой, какой есть. Ты и я – мы такие, какие есть. Никто не идеален. Или, черт, может быть, все идеально, а мы просто недостаточно мудры, чтобы это увидеть.

– Деревья в саду были в плачевном состоянии до нашего появления. Если вы так любите эту землю, почему запустили их?

– Подвел их, Бак, все просто. Подвел их. Это моя вина. Но то, что я нашел вас в том старом сарае, оказалось благословением, и я чувствую новые силы.

Неужели это тот же самый человек, который заколотил окно в комнате Эмми, и разбил бутылку самогона о стену сарая, и безутешно рыдал под дубом? В каком-то смысле он был таким же, как земля, которую любил, – из убийственного торнадо он в мгновение превращался в голубое небо. Он так менялся из-за алкоголя? Или просто такова его природа и, может быть, поэтому Агги оставила его? Если она вообще это сделала.

– Вот что я тебе скажу, Бак. Если тебе надо передохнуть, отвези эти дрова к сараю. Рядом с маленьким сараем стоит колода для рубки дров. Увидишь. Брось там эти чурки и, прежде чем возвращаться, набери воды в деревянное ведро у колонки и притащи сюда. Что-то пить хочется. Справишься?

– Справлюсь.

– А ты как думаешь, Джеронимо?

Моз улыбнулся и кивнул.

– Не затягивай, Бак. У нас еще много работы. И я хочу знать, как продвигаются дела с самогонным аппаратом.

Я положил сморчки в тачку, но когда взялся за ручки, то мог поклясться, что поднимаю пятьсот фунтов. Я навалился на тачку всем весом, и она покатилась вперед.

Я сгрузил чурки возле колоды рядом с сарайчиком, забрал сморчки и пошел в сарай проверить Альберта с самогонным аппаратом.

Было в моем брате что-то такое, что заставляло его выполнять работу тщательно, какой бы она ни была. Маленький перегонный аппарат, который он собрал для Грозы Кабанов – медный котел и витки медных трубочек, был произведением искусства. У нижнего конца спиральной медной трубки, которая называлась змеевиком, стояла стеклянная бутылка из-под молока емкостью в полгаллона, в которую капал самогон.

Эмми была с Альбертом. В тот день она была одета по-другому, в маленькие голубые шорты-комбинезон. Она стояла на коленках перед маленькой открытой печкой под котлом, и огонь освещал ее личико.

– Оди, мне поручили подкладывать дрова, – сказала она.

Я спросил у брата, как продвигается дело.

Он кивнул на бутылку, которая наполнилась уже наполовину.

– Как часы. Как дела снаружи?

Я рассказал ему, что нашел кладбище и что прошлой ночью мы с Мозом ходили туда следом за Грозой Кабанов.

– Альберт, я не знаю, что думать. Он мне вроде как нравится, но есть в нем и что-то пугающее.

– Он хорошо относится ко мне, – сказала Эмми, – но лучше бы он разрешил мне жить здесь, с вами.

– Лучше бы он кормил нас побольше, – сказал я.