Бертран и Лола Барбера Анжелик

6

Мари-Анж открыла дверь Лоле с детьми. Франк стоял в конце коридора, опираясь на палку, одетый в широкие штаны и объемный свитер. На бывшую жену он даже не посмотрел, а детям улыбнулся. Они не испугались – видели его лицо каждый день на экране, – закричали «папа»! И обняли, словно расстались накануне, а Лола пошла за чемоданом и коляской. Она не замечала окружающего пейзажа и думала только о Франке: волосы у него той же длины, что и тогда, в Рождество, та же улыбка, с детьми он говорит тем же тоном, но держится скованно.

Она носила вещи, мысленно готовясь встретить взгляд голубых глаз Франка. Мари-Анж указала ей комнату, объяснила, какие вещи они привезли с собой, в том числе раскладушки… Лола прислушивалась к голосу Франка, он и дети смеялись, воспоминания накатывали волнами.

– Уверена, все пройдет очень хорошо, – сказала Мари-Анж.

– Я привезла вам копию моего расписания.

– Отдай Франку…

Лола вернулась в гостиную.

– Вот медицинские карты и мое расписание полетов.

Он встал и отошел, чтобы она могла расцеловать детей.

– Мамочка вернется за вами через девять дней.

Франк вывел ее за дверь, под чистое апрельское небо, и сказал, глядя в упор:

– Я не такой идиот, чтобы похищать Ленни и Марию. – Помолчал и добавил фразу, которую поклялся произнести, чего бы это ни стоило: – Если бы я не остановился на автобане выслушать твое «эпохальное» сообщение, лежал бы сейчас в могиле вместо Камински.

Лола промолчала, и он сказал то, что решил не говорить:

– Мегера была права. Из-за тебя я страдаю так сильно, как не мог даже представить, и топчусь по руинам моей жизни.

– Франк, я…

Он дернул рукой с тростью.

– Я не готов выслушивать извинения и не хочу понимать тебя.

Тишина сгустилась. Франк повернулся, чтобы уйти. Останься он еще хоть на секунду, вынужден был бы признать, что находит Лолу такой же красивой и желанной, как раньше. Его жизнь совсем запуталась. Он подогревал гнев, чтобы держаться на плаву, много работал, голова была занята уравнениями, но… Он все еще любил ее. Готов был выслушать. Но забыть? Никогда.

Швыряние предметов успокаивает нервы, но в лесном шале проблема решалась иначе, совсем просто: Мария молча дала понять, что хочет к отцу на руки.

7

Я понимаю твой взгляд.

Признание Франка не утешило Лолу, и пятьдесят шесть километров обратного пути показались ей нескончаемыми. Она приняла его последние фразы как неизбежную плату за то, что сделала. Расставание с детьми – как следствие моего решения. К счастью, во второй половине дня она улетала, и времени осталось только на сборы. В Лионе ей удалось поспать, оттуда она отправилась в Варшаву, потом в Осло. Чувства были под контролем, но списком пассажиров она завладела, опережая всех своих коллег.

– За кого из звезд ты мечтаешь выйти замуж? – Стюардесса со стильной прической «серебристый ежик» задала вопрос из какого-то дурацкого теста.

– За Джорджа Клуни, как и все, – ответила Лола, думая про себя: Я не хочу увидеть тебя, Бертран. Я хочу тебя.

– Ты выглядишь очень влюбленной!

– Не сильнее любой из нас! – рассмеялась Лола.

Полет туда получился очень комфортным. Пассажиры, экипаж, прогноз погоды, кормежка – все было легко, а вечеринка в Осло «под знаком Джорджа» вышла веселая. Лола закрыла дверь номера, сбросила мокасины, как тринадцатилетняя девчонка, и вошла в «Гугл». Он – как обычно – ничем ее не порадовал, так что пришлось прибегнуть к «спицетерапии». На стоянке и в Нуазьеле черный жакет занимал руки. Телевизор включен, мысли путаются, связать ряд, распустить… Сегодня вечером она будет думать о глазах Франка… И о глазах Бертрана на фотографии в Le Monde – честных, печальных, вопрошающих. Ты думал обо мне? Тебе грустно из-за меня? Я отправила тебя в тот ад… Уверена, ты думал обо мне, когда тебя похищали. Я хочу знать. Я хочу увидеть тебя. А ты нет? Потому-то и не пишешь. Я просто хотела, чтобы ты вернулся как можно скорее.

Я потеряла тебя и испортила жизнь Франку, а хотела обратного.

Она схватила пульт, нажала на кнопку… И попала на конец норвежской передачи. Нет, не о рыбаке, изящно закидывающем удочку, а об очень красивой молодой блондинке, улыбающейся счастливой улыбкой. Она вязала свитер, о котором мечтают женщины всего мира. Лола услышала голос Бертрана: «А ты?» Я хочу жить с тобой. Она взяла спицы и закончила обшлага правого рукава. Я уверена, что не ошиблась в размере. Этот жакет будет тебе к лицу. Черный – твой цвет, Бертран. Твои глаза, твой объектив. Сядь в мой самолет, пожалуйста! Я иногда делаю четыре рейса в день. На следующей неделе лечу в Москву. Мне нужно сказать тебе тысячу вещей. Напиши мне. Напиши мне. Напиши мне.

На следующее утро, на стойке портье, она купила открытку. Черный драккар[62] заходит в порт. Приехало такси. Лола сунула открытку в сумку. На обратном пути в списке пассажиров не оказалось ни одного Бертрана из всех, проживающих на планете, хотя Лола подумала: Пусть Дафна забирает остальных, мне нужен только мой. Они готовились к взлету, где перспектива бесконечна. А до звезд рукой подать – в полете.

На земле все иначе: дети у Франка, ночь беспощадна, тысяча милых пустяков обретают тени и превращаются в слезы. Куда они текут? В Байкал? Каким путем? Что за ветер их гонит? Они проходят сквозь стены, уносят с собой гадкие мысли и питают ими чудовищ, прячущихся по углам… Лола вбежала в комнату Эльзы, скользнула к ней в постель. Сестра не проснулась.

Утром, когда она открыла глаза, Эльзы в кровати не было. Она сидела на своем личном диванчике перед своим личным телевизором и смотрела с конца мультфильм «Тинтин и голубые апельсины».

– Привет, Лола-Лола!

– Как тебе удается смотреть задом наперед и ничего не путать?

– У Тинтина голубая рубашка.

– Всегда. Или желтая. Кажется, я видела…

– У апельсина голубая рубашка.

– Преподаватель Подсолнечник сказал, что этот фрукт мог бы расти в пустыне.

– В десерте, – серьезно поправила сестру Эльза. – Апельсин растет в десерте[63].

Лола закрыла глаза. Подумала об апельсинах Момо. Откуда были апельсины, которые они ели тогда? Она резко поднялась, чтобы прогнать эти мысли, но они не отвязались, потащились за ней по лестнице в ванную. Помню, как ты чистил апельсины. Вкус твоих губ, капли воды в душе. Часы молчания. Я помню все – абсолютно все.

8

Развод совершился, но Франк и Лола при свидании ни словом об этом не обмолвились. Вернувшись за детьми, она вошла на участок, раскинула руки, и Ленни с Марией кинулись в ее объятия с душераздирающим криком «Мама!». Франк так переживал, что у него зашлось сердце. Он решил, что даже к двери дома в Сен-Тибо никогда больше не подойдет, и в воскресную полночь 6 мая отправил Лоле сообщение: 1. Я не выкупаю твою долю. 2. Свою долю оцениваю не ниже 450 000 евро. Стоимость участка и мебели, которую хочу сохранить, возмещу.

Вообще-то он долго колебался, сидя перед монитором. Был еще один пункт – № 3, в котором говорилось, что он ничего не подпишет, если «мерзавец Бертран Руа – Руа, которого ты предпочла мне, придурок и мастер сексутех, разрушивший мою жизнь», захочет купить дом. Франк стер этот пункт по очень простой причине: он не мог видеть написанным имя своего врага. И уж тем более представлять его под стеклянной крышей, которую я спроектировал ради твоего удовольствия… Франк отослал письмо и похромал к холодильнику. На кухню вышла Мари-Анж и напомнила сыну о назначенной на завтра операции.

– Анестезиолог предупредил – утром ничего не есть!

– Почему ты не спишь?

– Твой отец ужасно храпит… Не беспокойся, я завела будильник и встану вовремя. – Она посмотрела в глаза сыну, и он сказал:

– Хорошо, что ты здесь, со мной.

– Мегера не смогла бы в очередной раз упрекнуть меня за то, что бросаю тебя.

Франк отключил слуховой аппарат и произнес, не слыша себя:

– Спокойной ночи, мама.

Женщина проводила его взглядом. Он по-прежнему сильно хромает. Она машинально погладила кончиками пальцев конверт в кармане жакета. Мари-Анж нигде с ним не расставалась, даже брала с собой в Париж, где общалась с Лолой.

Разобрав почту, она отложила конверт в стопку, предназначенную этой чертовой девке, ее невестке, но марка с африканскими мотивами разбудила дремавшую интуицию. Мари-Анж перевернула конверт, прочла фамилию отправителя – «Б. Руа…», – побледнела, залилась краской, кинулась в ванную, заперлась и… Да, она совершила недопустимый поступок – вскрыла чужое письмо, но совесть молчала. Не требовалось заканчивать Национальную школу администрации[64], чтобы понять: фотографу неизвестно, где обретается гадина.

Мать Франка не знала, на что решиться – спустить конверт в унитаз или показать сыну, – и спрятала его: не хватает вызвать засор, ясно, на ком сорвет злость ее несчастный сын. И Мари-Анж решила молчать.

На следующий день она позвонила Лоле. Сумка, где лежал конверт, стояла у нее на коленях.

– Франка вывезли из операционной.

– Что случилось?

– Ничего. Все идет по плану. Они пересадили на шею кусочек кожи с левого бедра. Ты ведь заметила, как ужасно выглядит его шея?

– Как он себя чувствует?

– Франк в палате интенсивной терапии, но хирург сказал, что все прошло хорошо. Буду держать тебя в курсе. Ты прочла письмо насчет дома?

– Как раз открываю.

– Сообщи о своем решении и поцелуй крепко-крепко Ленни и Марию.

– Для меня была почта?

– Я все отдала твоему дяде, когда он приезжал за вещами, а потом, насколько мне известно, ты сделала переадресацию, разве нет?

Мари-Анж повесила трубку с чувством глубокого удовлетворения и уверенности в собственной правоте, а Лола целых пятнадцать минут читала письмо с «интонациями» свекрови. Почему Франк ничего не сказал о трансплантации и в письме ни словом не обмолвился? Мари-Анж наверняка «просветила» ее по собственной инициативе.

Свекровь вообще осмелела после смерти Королевы Милан и даже переняла ее тон. Молодая женщина подумала об отце. Я продам участок, который ты купил, папочка. Не могу больше жить в этом доме, понимаешь? Я ушла от Франка, потому что боялась утратить контроль – как ты. По-моему, я не благодарила тебя ни за землю, ни за квартиру на улице Эктор, и это меня огорчает. Я сказала Бертрану, что должна была ходить с тобой на рыбалку, не счиаясь со временем, а повела себя как неблагодарная дрянь.

Минуту спустя она набрала номер дяди, занимавшегося недвижимостью.

– Не волнуйся, детка, момент для продажи идеальный.

– Подбери заодно маленький домик рядом с мамой.

– В каких пределах?

– В Рив-сюр-Марн.

– Я вообще-то имел в виду цену, но почему бы и не в Рив!

Лола улыбнулась и побежала на кухню, где Жеральдина чистила овощи.

– Посторожишь Ленни и Марию? Мне нужно уйти по делу.

Она смылась, не дождавшись ответа, и десять минут спустя заехала на стоянку у мэрии Рив-сюр-Марн.

Могла бы не спешить. На просьбу о встрече с мэром «по очень-очень важному вопросу» дежурная сотрудница ответила вопросом, и тон у нее был самый нелюбезный:

– Вы живете в городе?

– Нет.

– Тогда я не понимаю…

– Я друг Бертрана Руа и…

– Вы – журналистка, – заклеймила Лолу собеседница.

– Нет-нет-нет! Я…

– Не журналистка. Подруга. Но адреса не знаете. – Она гаденько ухмыльнулась. – Мои друзья мой адрес знают. Господин Руа жаждет покоя, а не свиданий с якобы друзьями! Кстати, он еще не вернулся, а мне даны четкие указания: никому не сообщать личных данных семьи и не передавать никаких записок.

– А если я буду умолять?

Лолу выпроводили, но домой она не вернулась, а поехала в парк Бют-Шомон. Шел дождь, и сначала она потерялась, но потом нашла вяз. Тот самый. Он существовал! Тогда было жарко. Ты расстегнул шесть черных пуговиц на рубашке. У тебя на груди нежная кожа. Я точно помню ее цвет. Никто не сидит под нашим деревом, Бертран. Я одна, и я жду тебя. Иногда по ночам мне становится так страшно, что я плачу. Две недели назад я купила в Риме новую кофеварку. Ты бывал в Риме? Я часто думаю о дяде Дафны. Мой родной дядя торгует недвижимостью, он слегка неуклюжий, но милый. Уверена, вы сойдетесь. Я хочу прожить с тобой сто пятьдесят лет.

Возвращалась Лола в темноте, ошиблась улицей, серые замшевые ботинки на шнурках промокли, джинсы впору было выкручивать, зонт закрылся с трудом да еще обдал ее водой.

Она вошла в дом, стуча зубами от холода, и успела к укладыванию. Сменила Жеральдину, застегнула комбинезончики, показала малышам представление, надев на пальцы плюшевых зверюшек, и была утешена смехом и щебетом Ленни и Марии. Она пришла на кухню, положила себе полную тарелку рататуя и села есть. Жеральдина пила травяной отвар.

– Не знаю, о чем они болтают, но очень хочу понять. Нужно попросить Эльзу перевести.

– Сестра наверняка ответит, что это не твое дело, и вообще, все матери слишком любопытные.

Они улыбнулись друг другу, и Лола рассказала о походе в мэрию, о вязе, о Дафнином дядюшке-дипломате. О том, что Бертран наверняка сойдется с Жаком.

Она помолчала, еще немножко поела и спросила, глядя в тарелку:

– Будь ты на моем месте, сумела бы пережить ту историю еще раз?

Прошла бесконечно долгая секунда. Жеральдина даже дышать перестала: страх вился вокруг них, касался то ее, то Лолы, напевал, бормотал, кружил хищным зверем.

– Через несколько лет. Любовь размером поменьше.

– Так я и думала.

– Напиши Бертрану. И надейся, что почтовое отделение Рив-сюр-Марн справится со своими прямыми обязанностями.

Лола рассеянно играла вилкой.

– Я думала об этом… Даже купила открытку в Осло. Ужасно уродливую. Черный драккар в порту. – Лола солнечно улыбнулась. – Но ему точно понравится.

Улыбка исчезла.

– Но… – начала было Жеральдина.

Лола подняла голову.

– Мне нужны его глаза. Я больше не могу терпеть, мама.

Жеральдина кивнула – понимаю. Страх наклонился к уху и нашептал ужасную вещь, которую она повторила вслух, каменея сердцем:

– Ты знаешь, что этого может не случиться?

– Хочешь сказать, я не найду адрес?

– Хочу сказать, что сил и мужества будет становиться все меньше. И ты не решишься бросить открытку в почтовый ящик.

Лола поднялась – медленно, опираясь ладонями о стол, – и ушла к себе. Жеральдина осталась сидеть, пригвожденная к табуретке взглядом дочери. В голову пришла жуткая мысль: жизнь состоит из одного долгого ожидания. Время расставляло части пазлов по местам, но они оставались бесцветными и унылыми, как дни под серым низким небом, тянущиеся без солнца и света. Из ниоткуда появилась Эльза. Три раза обежала вокруг стола, держа в каждой руке по апельсину, положила фрукты в корзинку, сделала еще один забег, крикнула: «Доброй ночи – ночи-ночи!» – и исчезла, прихватив из холодильника пятый за день рожок клубничного мороженого.

Жеральдина закрыла ставни. Убрала со стола, загрузила посудомоечную машину и услышала за спиной голос Лолы:

– Ты купила марки?

– Кажется, осталась одна в бумажнике.

9

Когда дойдет открытка? Лола терзала себя этим вопросом с того дня, как побывала на почте. Первая неделя прошла относительно легко. Она дважды летала рейсом Париж – Барселона – Париж и Париж – Милан – Париж, в Италии успела погулять по солнышку и купила Марии чудесное платьице – белое, шуршащее, напоминающее Эльзин крем шантильи[65]. Как только сестра его увидела, тут же встала к плите.

В конце второй недели началось ожидание в прямом смысле этого слова. Молодая женщина все время говорила о прохладной дождливой погоде, чтобы не думать о «местоположении» открытки. Миновала половина третьей недели.

Где этот чертов драккар?

Лола ходила туда-сюда по агентству недвижимости, где заменяла дядю с тетей. Они переживали великий день – встречали в Руасси приемную дочь, – и Лола согласилась подежурить. Посетителей не было, и время тянулось невыносимо медленно. Она села за стол и связала один ряд жакета, потом еще один. На это ушло десять минут. Пятнадцать слов и десять цифр. «Я тебя люблю. Я разведена, живу в Нуазьеле, на Турнонской дороге, 87. ПРИЕЗЖАЙ. Лола. 06…….» В котором часу почтальон разносит почту в Рив-сюр-Марн? Что, если написать в GEO?

Ее взгляд задержался на фотографии, красовавшейся рядом с компьютером. Луана – колумбийская девочка трех лет, темноволосая, рот сердечком, как у Марии.

От нечего делать Лола начала рассматривать прохожих. Обычные коляски. А вот трехместная. Собаки тянут за собой стариков всех возрастов и «конфигураций», а те похожи на облака, складывающиеся в причудливые, абстрактные формы. О чем они думают, притворяясь медведем, бутылкой шампанского, лицом? Твои волосы? Они подтверждают, что ты есть, что вернешься. Залаяла собака, и Лола машинально поискала ее глазами на тротуаре справа.

Лола вскочила.

Уставилась на припаркованную ниже по улице машину. Подошла к стеклянной витрине и вгляделась в логотип в форме желтого ромба со сторонами, обведенными двойной красной чертой, с красными буквами в центре и надписью «Андре Турен Недвижимость». Сколько раз она видела ее и не замечала? Миллион или больше, когда листала, сидя на шоколадном диванчике, рекламные каталоги, забивающие почтовый ящик.

Андре Турен работал во многих департаментах, но телевизионная реклама была ему не по карману. И все-таки Лола запомнила логотип из вечернего репортажа, в котором мать Бертрана ответила лысому журналисту: «Мой сын мужественно продолжает работать, спасибо…» Она улыбалась, но выглядела неприступной стеной. Лола тогда подумала, что у Бертрана ее глаза, а вот план слишком крупный, и улицу не опознать. Она видела и не замечала желтый щит в форме ромба «Исключительное право Андре Турена», прикрепленный к выкрашенным в голубой цвет деревянным воротам. Сегодня картинка всплыла в памяти совершенно четко, но не ушел ли поезд?

Возможно, дом еще не продан.

Она метнулась к компьютеру. Какого числа показывали этот репортаж? Она не могла вспомнить и проверила, одну за другой, все фотографии принадлежащих агентству домов. Сколько их? Да какая разница? Реальной жизни чихать на вероятности и статистику, она оперирует фактами. Реальная жизнь продемонстрировала ей табличку «Продано» на снимке дома в Рив-сюр-Марн. Того самого – с голубыми ставнями и деревянными воротами из гладких досок того же цвета.

В реальной жизни хватило телефонного звонка одного профессионала другому.

Молодая женщина узнала название улицы и номер дома (и умолять не пришлось!), ввела данные в свой навигатор, в 17.03 закрыла агентство, села в машину, включила на полную громкость музыку и стартовала. Съехала с А-4 и оказалась на улицах Рив-сюр-Марн. Эми Уайнхаус пела «Back to Black»[66], сердце Лолы было в огне. Она остановилась под знаком «Стоп» на углу улиц Гастон-Луи-Буржуа и От. 26 мая. Голубые ворота – справа. Дом Бертрана – напротив, в пятидесяти метрах. В пустом небе ни облачка, только распахивающий его надвое самолет. Некому доверить послание.

Увидеть Бертрана… Сейчас…

Гигантская тень стояла перед капотом ее машины, улыбалась, скрестив руки, напоминала: «Твоя открытка не вернулась, а он не позвонил……….» Лола научилась жить с прошлым, включавшим отсутствие Бертрана, но представлять себе будущее не хотела категорически. Как не желала даже на мгновение допустить мысль, что этого человека снова могут похитить. Я сразу умру…

Лола сдала назад, развернулась и на скорости 157 км/ч полетела по автостраде на Реймс, припарковалась у дома Жеральдины и побежала к детям. Скорее, скорее, обнять их, прижать к себе. Все атомы, все частицы, все ее тело вопило, что не вынесет расставания. Сердце подсказывало, что придется умерить свои запросы по части чувств. Эльза села перед ней по-турецки. Она не улыбается, не опускает глаз, ничего не говорит, но знает. Лола чувствовала: Эльза знает все.

10

Она больше не могла выносить подобные дни. Отказывалась от апельсинов, которые сестра клала перед ней на стол. Этим утром не сдержалась и крикнула:

– Прекрати, Эльза!

– Она делает, что может.

– Открытка оказалось неудачной идеей, мама!

– Очень жаль…

«Нужно отменить завтрашний полет в Нью-Йорк», – подумала Жеральдина, не зная, как сказать об этом дочери. В результате сообщила о своем решении так неуклюже, что Лола разъярилась.

– Полетишь как миленькая! Не хватало только, чтобы и ты опустила руки!

Они обменялись короткими напряженными взглядами.

– И не проси дядю, чтобы звонил мне каждый день. Он говорит одни глупости.

– Что да, то да!

Эльза поставила перед матерью и сестрой по стакану апельсинового сока, принесла два стаканчика для Ленни и Марии, потом еще один, последний – «это папе». Жеральдина и Лола переглянулись, Эльза наклонилась к отцовскому стулу. «Меренга из черного шоколада с двумя щепотками красного перца». Она исчезла, а Жеральдина поднялась, проверила, все ли ингредиенты наличествуют, и вернулась за стол.

– Хочу быть пятидесятилетней дамой, – мечтательным тоном произнесла Лола.

– Почему?

– Ты выглядишь лучше меня.

На борту самолета Жеральдина написала, удалила, восстановила, перечитала, исправила, пере-пере-переанализировала сообщение, отправила его и выключила ноутбук. Точная мысль звучала так: «Я чувствую себя лучше, чем ты, потому что обрела Бенуа», но момент делиться этой истиной был явно не самый удачный. «Спасибо, дорогая!» она заменила на «Это предсмертное цветение», а в итоге Лола прочла напутствие: «Не жди, будь счастлива».

Она не стала отвечать. Что значит быть счастливой? Кто счастлив, Наташа и Тео? Диана и ее муж, Ева и Луи? Они смотрят на меня, и я читаю в их глазах вопрос: «Как она могла бросить Франка?» А я не произношу имя Бертрана вслух, потому что боюсь разрыдаться.

Возможно, никакого счастья нет, а, папа?

11

Бертран не летел в самолете, который разделил небо над Лолой надвое. 26 мая он вернулся на улицу От среди ночи, чтобы никто не увидел. Опасался вопросов, взглядов и – главное – «не хочу праздновать, ну пожалуйста!». Родители поняли. «Тем более что работы у меня выше головы». Его ждали письма, рассортированные и разложенные по стопкам, но среди них не было ни одного из Германии. Бертран не стал их вскрывать. Провел ночь, лежа на постели и разглядывая потолок. Слушал голоса своего дома, находил старые пятна на прежних местах, на оконной раме и белом паркете. Встал. Разобрал одежду и бумаги, внимательно все просмотрев. Заснул, когда начало светать, спал до полудня, потом закрылся в своем логове, где составил и десять раз переписал письмо с просьбой найти новый адрес Лолы Милан. Кому его адресовать? Как обосновать просьбу? Сохранят ли они конфиденциальность или поставят в известность Франка Милана? Бертран сохранил письмо в «Черновиках», когда подал голос телефон. Макс Делорм хотел встретиться – немедленно, Бертран согласился, и он приехал.

Издатель выполнил все указания (советы, конечно же советы!) Дафны, ни разу не произнес слов «плен», «заложник», «жажда», «голод», «страх»…

Дело было не в женских уловках. Макс попал под обаяние работ Бертрана. В них что-то было. Что-то очень серьезное.

– Нужно тебя издать, и я счастлив, что нашел наконец деньги. GEO готов сотрудничать.

– Хочу, чтобы Дафна получила свой процент.

– Сколько?

– Решите без меня.

Макс не стал спорить. Фотографии говорили сами за себя. Бертран наблюдал за реакцией издателя, видел на его лице волнение, удивление, задумчивость. Показал снимок на обложку. «Утверждено». Протянул Максу другой. Рука крупным планом с бокалом мутной воды. Делорм вопросительно поднял брови.

– Она сделана в конце 2009 года. Вода из колодца в Димоке, штат Пенсильвания. Воду использовали для гидроразрыва пластов при добыче сланцевого газа. С тех пор животные там лысеют, так что лучше эту воду не пить и даже не использовать для мытья.

– Хочешь включить снимок в книгу?

– И еще три – они пока не сделаны – о загрязнении воды. Рано или поздно она возвращается к нам… в глотку – вся, до капли.

Макс задумался, кивнул:

– Мне нравятся изображения, «напоминающие пощечину».

– Неожиданную, – подхватил Бертран. – Я не могу и не хочу от них отказываться.

– Ты знаешь, во что ввязываешься?

– Учусь ответственности.

Макс выдержал взгляд, улыбнулся и сказал:

– Я подготовлю договоры, и мы сможем встретиться в июле. Будет время подумать, а я успею свозить жену на Мальдивы. Бывал там?

Бертран стоял, держа руки в карманах спортивных штанов (их изначальный цвет остался далеким воспоминанием).

– Нет, это направление для влюбленных.

– Я очень влюблен в Дженну.

Бертран улыбнулся:

– Тебе повезло.

Они вышли в сад через заднюю дверь. Майское солнце золотило одуванчики на лужайке. Гость и хозяин обогнули дом, оказались у ворот, и Бертран пошел назад, не дожидаясь, когда Делорм уедет.

Он закрылся в мастерской, проверил почту, прослушал три сообщения. Одно было от Дафны. «Добро пожаловать! Позвони, когда будет удобно, расскажешь, как прошла встреча с Максом».

Бертран не стал откладывать. Дафна выслушала, поблагодарила за предложенный процент, потом сообщила – очень сдержанно, – что беременна…

– …от тебя. У меня в тот момент не было другого любовника.

– Ты принимала таблетки.

– Так бывает. Мой гинеколог считает, что поездка «сбила настройки» организма.

– Я признаю ребенка… – Бертран закончил разговор.

Он не стал считать, какой у нее срок, и не усомнился в своем отцовстве, прекрасно помня, как разворачивались события. Стоял посреди комнаты, выкрашенной в матово-черный цвет, и ничего не чувствовал. Ему показалось, что его самого обмазали густой краской. Он помнил, как взял с полки в магазине прямоугольную банку, чтобы прочесть этикетку, как потом открыл крышку и окунул валик в краску, поднял руку, провел сверху вниз, потом слева направо. Вертикаль – горизонталь. Снова. И снова… Бертран закрыл глаза. Дни превращались в бесконечность – черные, населенные несгибаемой / вездесущей / сгоревшей тенью. Франк.

Этот преданный человек сопровождал Бертрана с самой больницы в Танзанию, Руанду, Никарагуа. В Исландию. Но не в Швейцарию. Там, на берегах Женевскогоозера, фотограф ни о чем не думал. Разве что о цвете воды в разное время дня. Другим мыслям мешала опасная близость Франкфурта. Лола тоже была слишком опасна. «Лучше нам оставаться вдалеке друг от друга».

Ты была права, любовь моя, я творю одни глупости. Попадаю во все ловушки. Не глядя сел в ту машину, захотел секса с Дафной.

12

Жеральдина переживала. Отъезд из Нуазьеля прошел негладко, мысль о возвращении не радовала. Она прочла июньские номера GEO и ELLE и долго думала, что скажет в ответ на безмолвный вопрос Лолы.

Она хотела бы стать звездой покера или актрисой, а не танцовщицей… Танец выставляет напоказ все мышцы человеческого тела. Я ничего не читала. Увы, ложь – не всегда лучшее решение. Лола все поймет, даже если я смогу уничтожить экземпляры, раскиданные по миру.

Самолет приземлился, но ясности не прибавилось. Шофер такси не говорил по-французски, безоблачному небу не было до нее дела. Жеральдина повернула ключ в двери своего дома. Пустого. Сняла обувь у входа, сварила кофе и услышала доносившееся с улицы пение. Открылась калитка. Лола, Эльза и малыши ворвались на кухню, пообнимались с Жеральдиной, потом ее младшая дочь и внуки схватили плюшевых друзей и отправились играть. Лола с матерью повели неспешный разговор о Бенуа и ливнях в Нью-Йорке.

– Каждый день!

– Открытка не вернулась.

– Почтальону на руку, что мосты затопило.

Жеральдина улыбнулась – нехорошо, и Лола сунула руку в сумку матери, которая закрыла за собой дверь. GEO анонсировал белыми буквами: «ОЗЕРА. Автор – Бертран Руа. Африканская глава. Виктория». Еженедельник ELLE увлекал читательниц в Занзибар.

Молодая женщина долго стояла на кухне и рассматривала фотографии Виктории, такие разные и такие похожие на своего создателя. Неожиданные и Неподозреваемые. Необходимые. Прекрасные. Лола целую вечность не сводила глаз с последнего снимка. Самого его любимого – она бы жизнью поклялась, что это так.

Сфотографированный со спины мужчина смотрит на огромное озеро. Фигура расположена в левой части кадра, как тень, босые ступни касаются воды. На песке угадываются две-три ленивые морщинки. Мужчина худощав и кажется высоким, хотя вполне может оказаться коротышкой. Рядом нет ничего для сравнения. Да какая разница. Человек – темное пятно – смотрит на голубое небо, покоящееся на голубом озере. Горизонт не способен разъединить их. Воздух благоухает жарой и вечером. Через час, не позже, к голубому добавится бледно-розовый полутон, который потом станет пламенно-оранжевым. Вода опасно потемнеет. Один бог знает, кто живет под волнами, невозможно пересчитать капли воды в озере, воспоминания, прилетевшие со всех концов вселенной, чтобы потеряться в озере, и чудищ, прячущихся за утесом.

Все это ведомо только человеку в левой части кадра. Он неотрывно следит за сменой цветов. Он терпелив. Он знает: утро обязательно наступит, в игру включится солнце и разбудит воды, не страшась облаков, начнет обычный вертикальный подъем, а к вечеру покажется огромным и глубоким. Как старик, который вспоминает свою жизнь и надеется, что смерть похожа на мопассановскую ночь. Звездную, сулящую бесконечность. Он знает: небо подобно глазам человека, потому что зависит от их света. Будь внимателен и заметишь притаившихся в тени монстров. Если проявишь капельку внимания, встретишь чужой взгляд и больше не будешь одинок.

Лола поместила бы снимок на то же место. Только ей изображение объясняло все. Текст написал сам фотограф, но Лола не стала читать – вспомнила несчастную улыбку матери.

Она пролистала ELLE и задержалась на платьях Анжелы Бассо. Дафну фотографировал Бертран, Лола узнала его руку. Бывшая любовница завершала каждую часть репортажа в одном из платьев коллекции.

Под некоторыми снимками стояла фамилия Руа. Бертран Руа. Хлоэ Блан сказала: «Мне повезло оказаться в нужное время в нужном месте: я встретилась с другом, и он сделал то, что мне не удавалось».

Лола закрыла журналы.

Минуту спустя мать нашла ее сидящей на полу в наброшенном на плечи жакете. GEO и ELLE валялись на паркете. Жеральдина застыла в проеме двери.

– Ровно три года назад, день в день, я позвонила в дверь квартиры Дафны. Погода была роскошная, не то что сегодня. Может, это и склонило чашу весов на сторону любви. – Мимолетная улыбка осветила лицо Лолы. – Я даже не уверена, что Бертран существовал на самом деле… Так будет всю жизнь, мама?