WTF? Гид по бизнес-моделям будущего О’Рейли Тим

Глава 13. Суперденьги

Какова роль Кремниевой долины в том, что экономика пошла наперекосяк? Легко обвинить свойство технологий заменять человеческий труд в снижении заработной платы и росте имущественного неравенства. Но технологии используются для снижения издержек, а не для того, чтобы расширить человеческие возможности и достать до звезд, не потому, что этого хотят технологии, а потому, что это именно то, чего требуют правовая и финансовая системы, которые создали мы.

Несмотря на все разговоры о допускаемых нарушениях, Кремниевая долина тоже часто зажата в тисках этой системы. Для слишком многих предпринимателей главной функцией приспособленности являются не те изменения, которые они могли бы внести в мир, а «выход» – продажи или первичное размещение акций, которые принесут им и венчурным капиталистам, которые вложили в них средства, гигантскую кучу денег. Легко обвинять во всем «Уолл-стрит», не осознавая нашей собственной причастности к проблеме или к поиску способа взять ее под контроль.

Я всегда был уверен в том, что финансовые рынки были просто одним из действующих лиц всей рыночной экономики. Именно Билл Джейнвэй первым обозначил различия между финансовыми рынками и реальным рынком товаров и услуг. В своей книге «Doing Capitalism in the Innovation Economy» он писал: «Я пришел к выводу, что нужно рассматривать [историю инновационной экономики] как управляемую тремя наборами правил непрерывных, взаимосвязанных, взаимозависимых игр, в которые играют государство, рыночная экономика и финансовый капитализм».

Что имел в виду Билл, назвав финансовый капитализм отдельным игроком, эквивалентным по статусу правительству и рыночной экономике? Чем больше я об этом думаю, тем больше это помогает осмыслить мой личный опыт. В ведении своего бизнеса, который начался в 1983 году с основания частной компании, стартовый капитал которой состоял из 500 долларов, подержанной мебели и офисной техники (впрочем, сейчас ее годовой доход приближается к 200 миллионам долларов), я всегда руководствовался принципами реальной экономики товаров и услуг. Поскольку сначала мы были консалтинговой компанией, занимавшейся подготовкой технической документации, мы получали деньги, когда находили клиентов, желавших нанять нас для написания своих инструкций, и тратили много неоплачиваемых часов на поиск новых клиентов. Когда мы стали книжным издательством, мы воплотили свои экспертные знания о товарах и продавали их клиентам, которые хотели знать то, что знали мы. Мы развивали бизнес, предлагая больше товаров, находя больше клиентов и нанимая больше людей. После того как мы также стали заниматься проведением конференций, нам пришлось искать людей, готовых заплатить нам за участие или спонсорство. Кредит, когда мы могли его себе позволить, как правило, брался под залог дебиторской задолженности и материальных ценностей, привязывая развитие нашего бизнеса к принципам поиска и обслуживания новых платежеспособных клиентов. Необходимость искать людей, готовых платить вам за то, что вы создаете, освобождает от огромного количества иллюзий.

В начале моей карьеры венчурные капиталисты все еще финансировали предпринимателей в надежде, что те построят компании с реальными доходами и прибылью, но кажется, в годы, предшествовавшие «пузырю» доткомов, правила игры изменились. Предприниматели создавали не настоящие компании, а своего рода специализированные финансовые инструменты, не многим отличавшиеся от ОДО, что сбило с толку банковский сектор в период, предшествовавший финансовому кризису 2008 года. Я вижу практически ту же дезориентацию предпринимательской энергии в современном слишком бурном развитии Кремниевой долины.

Эти компании, часто продаваемые за миллиарды долларов, оцениваются не на основе совершенных ими продаж, прибыли или движения денежных средств, а на основе ожиданий того, какими они могут стать, продвигаемые, подобно фальшивым новостям на рынке внимания. Этот эффект играет ключевую роль в понимании гипнотической притягательности финансиализации.

Свое первое впечатление о мультипликативных возможностях финансовых рынков я получил, когда в 1995 году мы продали компанию GNN компании AOL за 15 миллионов долларов, а затем наблюдали, как цена акций раздувалась до 50 миллионов долларов, по мере того как продолжала расти стоимость компании AOL. (Наши акции стоили бы более 1 миллиарда долларов, если бы мы продолжали держать их до достижения пикового значения стоимости AOL.) Мы создали компанию GNN, реинвестируя прибыль от нашего издательского бизнеса, создавая захватывающее новое средство массовой информации, которое, как мы думали, в конечном итоге мы превратим в реальный бизнес. Когда мы продали GNN, мы получили больше, чем могли бы заработать за десять лет, продавая наши книги по той цене, по который мы продавали их в 1995 году.

Компания GNN была одной из в серии покупок компании AOL. Наряду с ней она приобрела акции компании BookLink Дейва Ветрелла и WAIS Брюстера Кейла на общую сумму около 100 миллионов долларов. Эти покупки подавали рынку сигнал о том, что AOL становится интернет-компанией. Я с благоговейным трепетом наблюдал, как росла рыночная капитализация AOL, увеличившись сначала до миллиарда долларов, а в конечном итоге на много-много миллиардов.

Компании AOL не удалось достичь реального успеха в превращении из доминирующей компании эпохи коммутируемого удаленного доступа в лидера коммерческого Интернета. Но ожидание, что она сможет это сделать, позволило ей купить Time Warner, компанию, во много раз превосходящую ее по размеру на реальном рынке товаров и услуг. Слияние AOL и Time Warner стало грандиозной катастрофой, и стоимость объединенной компании в конечном итоге снизилась с максимальной отметки 226 миллиардов долларов до менее 20 миллиардов долларов. Не исключено, что то же самое может произойти с такой компанией, как Uber, чья покупка стартапа по производству беспилотных грузовых автомобилей Otto стала ни много ни мало сигналом для инвесторов, поскольку это было инвестицией в реальное развитие беспилотных грузовых и легковых автомобилей.

Соотношение между доходами компании, движением денежных средств или прибылью и ее рыночной капитализацией является одним из многих мнимых чисел, которые составляют мир финансового капитала. Теоретически ценность акции основана на стоимости ожидаемой от нее будущей прибыли. На практике это означает, что чистая приведенная стоимость определяет время ожидания миллионов потенциальных покупателей и продавцов.

Цена акции – это, в сущности, ставка. Будет ли прибыль компании от реального рынка товаров и услуг расти в будущем? Если это так, то стоит обзавестись акциями этой компании.

Когда компания не в состоянии обеспечить отдачу, которая соответствует этой ставке, но все же зарабатывает за счет первого публичного размещения акций (IPO) или поглощения, деньги, которые получают основатели стартапов и первоначальные инвесторы, берутся у инвесторов с открытого рынка. Это риск, на который охотно идут обе стороны, и он придал инновациям колоссальную энергию, потому что побуждает новаторов рисковать в надежде на будущее вознаграждение. Но на чрезмерно перегретых рынках многим стартапам слишком легко обналичить «глупые деньги», пока не поздно, без какого-либо реального плана когда-либо получить реальные доходы или прибыль.

Огромный леверидж, обеспечиваемый рынком ожиданий, является ключом ко всему, что есть хорошего в Кремниевой долине, но также и ко всему, что в ней есть плохого. В позитив можно зачесть то, что этот финансовый авантюризм с привлечением заемных средств обеспечивает огромные волны «созидательного разрушения» из теории Шумпетера. Такие компании, как Amazon, Tesla или Uber, могут эффективно капитализировать надежды и мечты о будущем в текущую денежную стоимость и использовать их для финансирования, меняющего мир бизнеса, несмотря на многолетние убытки. Это хорошо. Это то, для чего предназначены рынки капитала: обеспечивать деньгами мелких и крупных предпринимателей, позволяя им рисковать. Насколько развитие компании соответствует ожиданиям, настолько близко к чистой приведенной стоимости ее будущих заработков она будет оценена в итоге. Обратная сторона медали состоит в том, что многие компании, которые высоко оцениваются сегодня, никогда не смогут оправдать эти ожидания.

Экономист Карлота Перез утверждает, что каждая технологическая революция сопровождалась финансовым «пузырем», который делает инвестиции во фьючерсы еще не ставшими реальностью инвестициями, с которыми можно мириться лишь потому, что на каждую сотню неудачных инвестиций приходится столь крупномасштабный прорыв, что он окупает все неудачные ставки. «В некоторых случаях, решительно, – отмечает Билл Джейнвэй, – объектом спекуляций является финансовое представление об одной из тех важнейших технологических инноваций – каналов, железных дорог, электрификации, автомобилей, самолетов, компьютеров, Интернета, – внедрение которых в широких масштабах трансформирует рыночную экономику».

Это верно, но эта система несоразмерно вознаграждает за удачу и даже за уничтожение реальной экономической стоимости. Билл Джейнвэй сказал мне как-то: «Процесс по сути является расточительным, что я называю шумпетерианской растратой. Это прогресс посредством проб и ошибок, ошибок, ошибок. Так что, конечно, в игре участвует удача». Если вкратце, существует множество интернет-миллионеров и даже несколько миллиардеров, которые просто удачно завершили неудачное приобретение.

Но это еще не все. Что, если бы я сказал вам, что существует волшебный способ взять доллар от прибыли компании и превратить его, в среднем, в 26 долларов США? Что, если бы я мог взять доллар прибыли компании и превратить его в сотни долларов? Тысячи? Это именно то, что представляет собой акция публичной компании (или акция частной компании на пути к ожидаемому первичному публичному размещению или к продаже компании, которая уже стала публичной).

Соотношение цены акции к доходу представляет собой разницу между чистой стоимостью будущих прибылей компании и ее рыночной ценой. Коэффициент цена/прибыль компании Amazon составляет 188 на момент написания этой книги. Facebook – 64, Google – 29,5. Коэффициент для всего списка компаний S&P 500 равен примерно 26. То есть за каждый доллар прибыли, который она получает сегодня, компания Amazon получает 188 долларов США в рыночной стоимости акций, Facebook – 64 доллара, а Google – 29,50 доллара. У такой компании, как Uber, не имеющей пока прибыли, но которую инвесторы оценили в 68 миллиардов долларов, этот коэффициент, по сути, стремится к бесконечности.

Этот леверидж делает акции невероятно мощной валютой, которая поглощает покупательную способность обычной валюты, используемой на рынке реальных товаров и услуг. Прибыль компании Amazon в 2016 году составила лишь скромные 2,4 миллиарда долларов, а ее балансовая стоимость (фактическая стоимость ее наличных средств, материальных запасов и других активов за вычетом ее обязательств) составила 17,8 миллиарда долларов. При этом ее рыночная капитализация на конец года составляла 356 миллиардов долларов.

Джордж Гудман, писатель и экономический обозреватель, публиковавший свои работы под псевдонимом Адам Смит, называет это «суперденьги» (в своем предисловии к серии изданий Wiley Investment Classics Уоррен Баффетт сравнивал книгу Гудмана с таким названием, написанную в 1972 году («Суперденьги», издательство Альпина Паблишер, 2009 г. – Прим. ред.), с идеальной бейсбольной игрой). Суперденьги лежат в основе сегодняшнего растущего финансового неравенства. Большинство людей обменивают свои товары и услуги на обычные деньги; те немногие, кому повезло, получают суперденьги.

Компания, которая была финансиализирована, то есть оценена в суперденьгах, имеет огромное преимущество перед компаниями, которые работают исключительно на рынке реальных товаров и услуг.

Если у вас есть компания, оцененная в суперденьгах, вам легче купить другие компании. Компания O‘Reilly Media время от времени совершала такие покупки, но как частному предприятию, работающему на рынке реальных товаров и услуг, нам всегда приходилось оценивать их, основываясь на множестве реальных факторов и ожидаемых денежных потоков, и оплачивать покупку из нашей собственной нераспределенной прибыли или за счет заемных средств. В одном из случаев чистая текущая стоимость потенциальной покупки, рассчитанная на основе текущих продаж и темпов роста, составила около 13 миллионов долларов, соперник перехватил компанию за 40 миллионов. Почему они смогли это сделать? Поскольку это была «горячая», финансируемая за счет венчурного капитала компания, разместившая IPO, ее акции оценивались в пять и более раз дороже, чем акции аналогичной компании. Для вклада в их экономический рост уплата троекратной надбавки являлась обоснованной. Но не стоит заблуждаться: это была ставка на ожидания финансового рынка, а не ставка на реальные операционные денежные потоки и доходы предприятия.

Если все, что вы должны платить сотрудникам, платится из фактических доходов вашего бизнеса, вы ограничены в том, насколько богатыми вы можете их сделать. Если вы можете заплатить им в суперденьгах, особенно в суперсуперденьгах, представленных опционами на акции (право покупать акции по текущей цене, но без обязательств делать это до тех пор, пока они не выросли в цене), и тем более если вы можете заплатить им в суперденьгах в кубе (опционы до IPO со скидкой 90 % от того, что платят даже венчурные капиталисты), вы можете нанять наиболее талантливых сотрудников.

Если у вас есть доступ к суперденьгам, вы можете действовать так в течение многих лет. Это одна из причин – помимо преимуществ для клиентов и экономической эффективности технологий или бизнес-модели, – по которой интернет-компании могут подрывать деятельность более старых компаний, которые ценятся не столь высоко.

Да, сервис Uber превосходит по доступности, удобству и качеству обслуживания клиентов традиционный сервис по предоставлению такси и лимузинов. Но смог бы он так же легко обойти бюрократов без доступа к миллиардам долларам венчурного капитала, который позволил ему субсидировать более низкие цены для клиентов и платить премии водителям? Можно утверждать, что финансирование такого рода инноваций – это то, для чего предназначены рынки капитала, но также существует вероятность использования этого капитала для уничтожения существующих предприятий, без создания чего-либо стабильного взамен.

Как мы рассмотрели в главе 11, опционы на акции, которые сыграли такую большую роль в обогащении Кремниевой долины, также стали ключевой частью проблемы неравенства доходов. Несмотря на то что компании Кремниевой долины действительно лучше, чем многие другие компании, распределяют прибыль, потому что они предлагают опционы практически каждому сотруднику, эти опционы все же в основном достаются учредителям и топ-менеджерам, работники более низкого ранга обычно получают на порядок меньше.

Это может быть или не быть целесообразным, в зависимости от фактического вклада в бизнес, но правда в том, что огромная доля прироста производительности, который мы видели за последние десятилетия, все чаще доставалась небольшой группе менеджеров, а не всем работникам. И когда рынок становится перегретым, эти люди получают прибыль, которая растет со скоростью, намного превышающей все возможное в реальной экономике.

Объем суперденег, созданных из воздуха, просто путем выпуска новых опционов для сотрудников, ошеломляет. Например, в 2015 году оплата труда акциями в компании Google составила 5,2 миллиарда долларов. Возможность «печатать» суперденьги пропорциональна размеру вашей компании, что еще больше разгоняет экономику, в которой «победитель получает все». Для такой большой компании, как Google, чья рыночная капитализация на конец этого года составила более 500 миллиардов долларов, подобная оплата труда представляла собой всего 1 %-ное разбавление существующего состава акционеров. Для более мелкой компании, такой как Salesforce, с размером рыночной капитализации около 50 миллиардов долларов, 1 % – это всего 500 миллионов долларов, поэтому Salesforce может платить своим инженерам только в десять раз меньше, хотя у нее как минимум столько же сотрудников, что и у компании Google. Как сказал мне один аналитик, компанию Salesforce в конечном итоге придется продать более крупной компании. Этот же аналитик был убежден, что сформировавшийся механизм оплаты труда стал причиной того, что компания LinkedIn была продана компании Microsoft. По его словам, она просто не была достаточно большой, чтобы оставаться конкурентоспособной как самостоятельная компания на современном рынке. (Эта идея перекликается с новым исследованием экономистов Дэвида Автора, Дэвида Дорна, Лоуренса Каца, Кристины Паттерсон и Джона Ван Ринена, которое показывает, что проблема неравенства доходов частично обусловлена ростом фирм-суперзвезд, чья чрезмерная продуктивность позволяет им управлять большей частью рынка, при этом обходясь меньшим количеством высокооплачиваемых рабочих мест.)

Еще один эффект оплаты труда акциями состоит в том, что компаниям необходимо продолжать расти, что стимулирует их стремиться к полному доминированию на рынке и перехвату прироста стоимости. До тех пор, пока оплата труда работникам осуществляется в акциях, даже учредители, имеющие решающее влияние на исход голосования внутри компании, все же сталкиваются с давлением со стороны рынка, с которым они вынуждены считаться, чтобы сохранить рост своих доходов и повысить стоимость своих акций. В течение долгого времени многие технологические компании не сообщали о реальных суммах, идущих на оплату труда акциями. Лишь недавно компании Amazon и Facebook начали сообщать эти данные в своих регулярных финансовых отчетах по общепринятым стандартам бухгалтерского учета (GAAP), вместо не общепринятых «не-GAAP», как это было в квартальных отчетах за первый квартал 2016 года. Компания Twitter, менее прибыльная, чем другие, по-прежнему не делает этого, потому что это показало бы, что она все еще далека от получения прибыли, фактически она все еще работает в убыток, если учесть оплату труда в акциях.

Даже при наилучшем раскладе, когда со временем компания вырастает до того размера, насколько она была оценена, а ее акционеры зарабатывают свое богатство в реальной экономике, наличие двух «валют» в оплате труда, которые столь по-разному оцениваются, несет разрушительные последствия, одно из которых лежит на поверхности, но его никто не видит. Если вам платят обычными деньгами, вы все равно можете купить дом, но, возможно, для этого вам придется выбрать менее престижный район. Если вам платят суперденьгами, вы можете позволить себе оплачивать более высокую аренду или потратить больше на покупку собственного дома, тем самым способствуя повышению цен и еще больше увеличивая дистанцию между собой и теми, кто работает на обычном рынке товаров и услуг. Мало того, если вы получаете зарплату в суперденьгах, вы можете конвертировать часть из них в обычные деньги и стать инвестором, который делает ставки на другие новые компании, на фондовом рынке, на рынке недвижимости, еще больше увеличивая свое богатство.

Последствия влияния на цены недвижимости сокрушительны для тех, кто зарабатывает себе на жизнь в реальном секторе экономики. При отсутствии активного строительства нового жилья, те, кто получает зарплату в суперденьгах, способствуют такому увеличению цен на жилье, что обычные люди больше не могут себе позволить жить в таком городе, как Сан-Франциско. Тем временем государственная политика, выработанная для эпохи, когда приобретение жилья в собственность было показателем перехода в средний класс, теперь усугубляет проблему. Освобождение от налогов при покупке жилья в ипотеку, применяемое даже при покупке вторичного жилья, способствует еще большему росту цен, предоставляя щедрые жилищные субсидии тем, кто располагает средствами для покупки жилья и собирается перепродать его еще дороже. Ограничение процентов по ипотечным кредитам исправило бы существующее положение, но оно блокируется интересами богачей, которым это выгодно.

На этом отрицательное влияние на реальную экономику не заканчивается. Инвесторы уделяют особое внимание компаниям, у которых планируется огромный «выход» и которые принесут отдачу от инвестиции не менее чем в десятикратном размере. Это стремление к сверхприбыли негативно сказывается на умирающем от отсутствия капитала обычном бизнесе. Компания, которая может приносить реальную пользу, но медленно растет и никогда не сможет достичь мирового масштаба, инвесторам попросту неинтересна.

В то же время венчурным инвесторам свойственны такие же характеристики риска, как инвестиционным банкам, где прибыль является частной, а убытки – общественными. Венчурные капиталисты обычно получают долю фонда в качестве годовой платы за управление – обычно 2 %. Таким образом, фирма с венчурным капиталом в миллиард долларов будет отчислять 200 миллионов долларов от дохода в течение десяти лет существования фонда, даже если она теряет деньги, предназначенные для коммандитного товарищества (инвесторов, чьи вложения составляют основную часть ее капитала). Так, в 2015 году из 58,8 миллиарда долларов почти 1,2 миллиарда было выплачено венчурным капиталистам, независимо от того, были ли успешными эти инвестиции. Это стимулирует венчурных капиталистов поддерживать крупные фонды и вкладывать все больше капитала, даже несмотря на то, что, согласно статистике, более мелкие фонды обычно показывают лучшие результаты.

Поскольку суперденьги столь могущественны, для многих предпринимателей и венчурных капиталистов определение стоимости – это тоже нечто такое, правила чего можно обойти, так же как веб-сайт может попытаться обойти правила определения его местоположения в поисковой выдаче или попытаться увеличить количество своих ссылок в соцсетях. Стоимость растет по ходу финансирования – в идеале растущая стоимость основана на реальном прогрессе, но иногда действующие инвесторы вкладывают больше денег для раздувания стоимости, чтобы привлечь других инвесторов. Чем больше вливается средств, как это произошло с «пузырем» доткомов и, возможно, снова произойдет с современным «пузырем» стартапов-«единорогов», тем больше ожидания оторваны от реальности.

В худшем случае компании создаются не для обслуживания реальных клиентов, а для привлечения финансирования. Стратегические «точки разворота» делаются не для продвижения реального бизнеса, а для того, чтобы убедить инвесторов разместить еще больше средств, несмотря на то что первоначальная бизнес-идея не принесла результатов.

Когда компании берут деньги у венчурных капиталистов, они вынуждены стремиться к «выходу». Типичный венчурный фонд – это партнерство с временными рамками в десять лет. Большая часть инвестиций совершается в первые два-три года, причем некая сумма денег отложена на дополнительные инвестиции в наиболее перспективные компании. Когда предприниматель берет деньги у венчурного капиталиста, он или она дают обещание, что за время существования фонда компания получит публичный статус или будет продана. Тем не менее венчурные капиталисты знают, что большая часть их сделок не увенчается успехом. Джон Орингер, основатель и главный исполнительный директор Shutterstock, удачно выразился по этому поводу в своих советах предпринимателям: «Что делают венчурные компании – так это вкладывают сколько-то миллионов долларов в сколько-то компаний. Они не переживают за каждую компанию. Все, что им нужно, это чтобы несколько из них добилось успеха. Так работает эта модель. У них совершенно другие характеристики риска, нежели у вас. Для вас ваша фирма – единственный шанс. Для венчурных компаний – это лишь один из ста шансов».

Я видел, как венчурные капиталисты стирали компании с лица земли, заставляя их выставляться на продажу, совершенно не реализуя стоимость для предпринимателя, из-за того, что согласно их графику пришло время закрывать позицию. Я также видел, как компании стараются угодить инвесторам, а не своим клиентам. Прекрасный бизнес, который при правильном руководстве мог бы принести десятки миллионов долларов дохода и значительную прибыль, вместо этого заставляют лезть из кожи вон. Компания, работающая на реальном рынке товаров и услуг, не может достичь астрономического «выхода», который она могла бы получить, займи она правильную позицию на рынке ожиданий.

Количество заработанных денег и сроки их получения также могут иметь большое значение. Как я рассказал в главе 4, патент Санила Пола на совместное использование автомобилей по требованию был получен почти на десять лет раньше основания компании Uber, но он опередил свое время. К тому моменту, как он запустил Sidecar в 2011 году, – два года спустя после того, как компания Uber начала предоставлять черные лимузины по требованию, и примерно в то же самое время, когда компания Lyft начала предлагать поездки, где водителями выступали обычные люди на своих машинах, – он был третьим в очереди. Обе компании, Uber и Lyft, уже заработали огромные суммы, и Санил так и не смог собрать достаточно денег, чтобы наверстать упущенное.

Когда я основал O‘Reilly Media, я хотел создать компанию, которая просуществовала бы долгое время, так что я был исполнен решимости сохранить ее как частную. В юности, работая консультантом, я видел, как бизнес многих моих клиентов из интересного стартапа превращается в однообразный механический труд, ориентированный на ежеквартальные показатели. Я не хотел для себя такого будущего. Я хотел, чтобы компания O‘Reilly Media была похожа на компанию ESRI, основанную в 1969 году Джеком и Лорой Данджермонд, или компанию SAS Institute, основанную в 1976 году Джимом Гуднайтом и Джоном Соллом, – это частные технологические компании, которые после десятилетних инноваций все еще полны сил.

Моя дружба с ведущим венчурным капиталистом Биллом Джейнвэем началась, когда он и его партнеры заинтересовались инвестированием в мою компанию, после того как в 1994 году GNN запустила коммерческий веб-сайт. Я помню наш обед в шумном придорожном кафе в Сан-Франциско, где Билл и его партнер Генри Крессель с пристрастием расспрашивали меня о моих устремлениях в бизнесе. В конце обеда Билл сказал мне: «Мы никогда не будем инвестировать в вашу компанию, и вам не нужны наши деньги. Мы умные парни, и, в конце концов, наша цель – превратить наши деньги в гораздо большее количество денег. Вы этого делать не собираетесь». Мне понравились его честность и проницательность.

Несмотря на то что Билл сказал мне в 1994 году, он был венчурным капиталистом старой закалки, зарабатывающим деньги тем, что выявлял и решал реальные проблемы, вкладывая капитал на долгий срок для создания компаний с реальными клиентами. Его специализация заключалась в том, чтобы выявлять и приобретать перспективные технологические активы, которые, как неограненные алмазы, лежали в шахтах крупных компаний, а затем передавать эти технологии командам толковых предпринимателей для создания бизнеса. Компания BEA (позднее приобретенная корпорацией Oracle), Veritas (позднее объединившаяся с Symantec) и Nuance, являющаяся теперь публичной компанией, были тремя его «золотыми фишками». Он искренне верил в создание реальных предприятий, с использованием той же философии, которой руководствуется Уоррен Баффетт, гений инвестирования на открытых рынках, что секретом успешного инвестирования является оценка компании, основанная на реальном денежном потоке. Билл передал мне слова своего наставника, Фреда Адлера: «Корпоративное счастье – это реальный денежный поток».

На протяжении многих лет я отказывался от множества предложений по продаже O‘Reilly Media или от предложений по привлечению внешних инвесторов, вместо этого предпочитая продавать проекты, такие как GNN (продана компании AOL), Web Review (продана компании Miller Freeman), LikeMinds (объединилась с Andromedia, а затем была продана компании Macromedia), и реинвестируя выручку в основной бизнес. Я знал, что без внешних инвестиций я не смогу развить этот бизнес, но я не хотел терять контроль над своим частным предприятием.

Но я видел удивительную силу инвестиционной модели Кремниевой долины. Я видел, как компания Yahoo! основанная почти на два года позже GNN, стала интернет-сенсацией после того, как привлекла венчурный капитал и воспользовалась им для того, чтобы развить бизнес со скоростью, необходимой, чтобы идти в ногу с ростом рынка. Конечно, менеджмент так же имеет значение, как и деньги, и компания Yahoo! блестяще справилась с тем, чтобы стать первым медиагигантом в Интернете, легко опередив AOL, которому я продал GNN в качестве альтернативы привлечению внешних инвестиций в O‘Reilly в целом.

В 2002 году Марк Якобсен, в то время вице-президент нашего отдела по развитию бизнеса, основал внутренний венчурный фонд в O‘Reilly Media, который запустил несколько успешных проектов, в том числе веб-сайт Blogger (созданный бывшим сотрудником O‘Reilly Эваном Уильямсом), проданный нами Google, и компанию ActiveState, проданную Sophos.

В 2004 году Марк предложил создать «правильный» венчурный фонд с участием внешних инвесторов, который мы назвали O‘Reilly AlphaTech Ventures (OATV). К Марку присоединился Брайс Робертс как дополнительный управляющий партнер. Хотя мне нравится думать, что мы ориентированы на предпринимателей, нам тоже приходилось играть по правилам венчурной игры, которая в конечном счете ставит в приоритет охоту за суперденьгами.

Возможно ли предпринимателям получить выгоду от инвестиций в Кремниевую долину без неких отрицательных последствий, создаваемых традиционной моделью венчурного капитала? Мой деловой партнер компании OATV, Брайс Робертс, считает, что возможно. В 2015 году он предложил мне и Марку Якобсену необычный эксперимент. Брайс спросил, что, если бы мы придумали способ инвестировать в предпринимателей, которые не охотятся за «выходом», которые хотели бы построить компанию с доходами, прибылью и денежным потоком в реальной экономике? Брайс отметил, что таких компаний гораздо больше, чем принято думать. Не только SAS и ESRI, но и Craigslist, Basecamp, SmugMug, MailChimp, SurveyMonkey – и, если уж на то пошло, O‘Reilly Media – все спокойно зарабатывают деньги. Недавно Брайс заметил, что «амбициозные учредители привыкли думать, что «выход» размером в миллиард долларов могут получить только те, кто придерживается весьма определенных правил игры для «блицразвития» бизнеса». Однако за последние шесть месяцев 2016 года было совершено семь технологических сделок по слиянию и поглощению на сумму более 1 миллиарда долларов. Из них только четыре были венчурными. В трех совершенно не был задействован венчурный капитал.

Это не ново. Другие компании, которые в конечном итоге были приобретены более крупными компаниями или стали публичными, такие как Atlassian, Braintree, Shutterstock и Lynda.com, начали свой путь так же, вначале достигнув рентабельности и масштаба, и лишь затем, на поздних этапах привлекая инвесторов, согласно части плана по становлению публичной компанией или по продаже компании. Привлечение инвесторов на поздних этапах – распространенная тактика успешных частных компаний, которые в конечном итоге стремятся к ликвидности. В конце концов, учредители не вечны, и налоги на недвижимость, скорее всего, заставят продать компанию после смерти владельца контрольного пакета акций.

Но как насчет стартапов? Существует ли способ придать ценность фирмам, которые хотят оставить свой след в реальной экономике, не заставляя их охотиться за «выходом»? Брайс придумал творческое решение, которое он назвал indie.vc.

Indie.vc построен по примеру модели компании Y Combinator, классического акселератора Кремниевой долины, которая приобретает небольшую, но значительную долю акций компаний на очень ранней стадии развития в обмен на очень небольшую сумму, а также большую помощь в планировании бизнеса, налаживании связей с другими предпринимателями и в конечном счете в демонстрации компании венчурным капиталистам. Компания Y Combinator имела феноменальный успех, оказав помощь в становлении таких компаний, как Airbnb и Dropbox. Но основное внимание в программе компании Y Combinator в частности и компаниях, использующих венчурный капитал в целом, уделяется привлечению следующего этапа финансирования. В случае с компанией Y Combinator месяцы работы и подготовки уходят на отработку идеального броска для выступления на фандрайзинге под названием «демо-день». В случае со стартапами, финансируемыми венчурными капиталистами, основное внимание уделяется тому, на какие контрольные показатели должна делать упор команда, чтобы стать привлекательной для следующего этапа финансирования – привлечение средств на котором в идеале должно быть во много раз большим, чем на предыдущем этапе.

В эксперименте indie.vc единственной целью инвестиций и поддержки являются рентабельность компании и положительный денежный поток. «Реальные предприятия истекают кровью», – любит говорить Брайс. Речь не идет о том, на какие контрольные показатели необходимо делать упор, чтобы стать привлекательными для следующего раунда финансирования. Демо-дня нет. Вместо этого мы получаем долю инвестиций в форме конвертируемых обязательств, которые могут быть выплачены в виде фиксированных дивидендов, если и когда компания станет рентабельной, а ее денежный поток – положительным, либо конвертирована в акции, если позднее компания решит привлечь инвесторов и поохотиться за «выходом».

Относительно дивидендов в качестве формы выплаты инвесторам Брайс придерживается того же ориентира, что и компании Basecamp и Kickstarter. Джейсон Фрайд, основатель и главный исполнительный директор Basecamp, отмечает, что Basecamp получает прибыль в размере десятков миллионов долларов в год и выплачивает дивиденды размером в десятки миллионов.

Главный коммерческий аргумент для предпринимателей состоит в том, чтобы брать меньше денег у инвесторов и не стремиться к столь резким темпам роста: бизнес с положительным денежным потоком не выплачивает дивиденды, а стремится к большей независимости, свободе и упорядоченности. Это позволяет стартапу существовать до тех пор, пока клиенты ценят его работу, независимо от оценки инвесторов. Марк Хедлунд, основатель и главный исполнительный директор компании Skyliner, инвестор indie.vc, пишет: «Мы и многие наши коллеги в прошлом вкладывали огромное количество времени и энергии в работу, которую мы любим, только чтобы увидеть, как компании загибаются, а все усилия пропадают зря. Слишком много стартапов терпят неудачу. Слишком много работы в нашей индустрии отправляется в мусорную корзину, если нет незамедлительного стремительного роста».

Этот подход также позволяет стартапам выбирать бизнес-модель, которая гармонирует с их ценностями и целями. Прекрасный пример – компания The Information, которая стала самым авторитетным источником глубоких вдумчивых отчетов о технологиях Кремниевой долины. Джессика Лессин, основатель и главный исполнительный директор, не привлекала внешних инвестиций и сразу продемонстрировала готовность использовать модель подписки, потому как она видела, что рекламная модель, для успеха которой требуются высокие темпы роста, неизбежно приведет к дисбалансу, поскольку в ней погоня за просмотрами и кликами важнее погони за истиной.

Ощутимых результатов этих экспериментов пока нет, но они иллюстрируют напряженность современной модели. Сытые по горло системой, которая приносит щедрую и конкретную прибыль венчурным капиталистам, но часто приносит мало или не приносит ничего предпринимателю, стартапы начинают отворачиваться от казино финансового рынка и снова пытаются создавать реальный бизнес.

Говоря о важности компаний, укоренившихся на реальном рынке товаров и услуг, я призываю не к возвращению в мир малого бизнеса 1950-х годов, но к переосмыслению малого бизнеса XXI века, наделенного расширенными возможностями с помощью сетевых платформ. Я также призываю к разумному диалогу о полномочиях этих сетевых платформ устанавливать правила, регулирующие этот малый бизнес, и о роли правительства в установлении правил, которым подчиняются эти платформы.

Если великие платформы Кремниевой долины являются моделью организации компаний XXI века, то люди, которые важны для платформы, – это не только сотрудники сетевого узла, собственно корпорации. Участниками многих из этих платформ являются люди и предприятия, работающие в реальном мире товаров и услуг: хозяин, предлагающий комнату на Airbnb, водитель, предлагающий поездку на Lyft или Uber, предприниматели всех сортов. Приложения для iPhone и Android не просто предлагают продукты от Apple и Google: это платформы для независимых разработчиков. Facebook и YouTube зависят как от своих создателей, так и от своих пользователей. Поисковые системы, Yelp, OpenTable и другие подобные сайты преуспевают настолько, насколько они привлекают клиентов для других предприятий, а не только для себя.

Если им удастся устранить ошибки неудачной философии современных финансовых рынков, которые слишком часто вытесняют реальную экономику и усиливают неравенство, эти платформы должны взять на себя обязательства по обеспечению здоровья и устойчивости своих партнерских экосистем. Это вопрос не только идеализма. Это вопрос следования собственным интересам. Когда платформы придают себе слишком много ценности, они сбиваются с пути.

Сайты видеохостинга, такие как YouTube, являются хорошей моделью для понимания того, как сетевая платформа может создавать новые формы занятости, в то же время позволяя существующим предприятиям расти и участвовать в деятельности платформы. До появления YouTube могли ли вы представить себе стоимость предоставления видео миру? Миллионы видеороликов, доступных любому человеку? Бесплатно? По прошествии десяти лет, с доходом, по оценкам, свыше 9 миллиардов долларов, по имеющимся сведениям, компания YouTube по-прежнему нерентабельна. Ее расходы на хостинг и высокоскоростное распространение контента огромны, в большинстве видео отсутствует реклама, и когда компания монетизирует видео, она делится доходами с его создателями: 55 % отправляются провайдеру видео, 45 % идет платформе.

На YouTube процветает экономика малого бизнеса. Хэнк Грин, звезда YouTube, чьи разнообразные видеоканалы вместе с каналами его брата, самого продаваемого юного автора Джона Грина, собрали около 10 миллионов подписчиков, стал сооснователем организации под названием Internet Creators Guild (Гильдия интернет-создателей), чтобы «поддерживать, представлять и объединять онлайн-авторов» на таких платформах, как YouTube и Facebook. По оценкам Хэнка, существует более 37 000 человек, которые зарабатывают только при помощи YouTube (начиная с тех, кто едва ли зарабатывает прожиточный минимум, заканчивая теми, кто получает семизначные цифры), и почти 300 000 человек, которые получают на этой платформе дополнительный доход. И это число растет. «Если бы «интернет-создатель» был компанией, – говорит Хэнк, – он бы нанимал сотрудников быстрее, чем любая компания в Кремниевой долине».

YouTube является доказательством способности суперденег делать добро. Такую инфраструктуру можно было профинансировать, только взяв взаймы у будущего. Это относится ко всей инфраструктуре Интернета, от провайдеров, которые доставляют широкополосную связь в офисы и дома, кафе и общественные места, до бесчисленных бесплатных услуг, которые нам всем нравятся. Но не все из тех, кто берет взаймы у будущего, признают свое обязательство погасить свой моральный долг, сделав это будущее лучше. Суперденьги не подарок. Это обязательство.

При правильном использовании ценность, созданная на финансовых рынках, также реализуется в реальной экономике. Учредители Google обеспечили себе огромное благосостояние – и Ларри Пейдж, и Сергей Брин владеют состоянием примерно в 38 миллиардов долларов каждый, а при помощи опционов на акции, которые распределяются среди всех сотрудников, они также обеспечили благосостояние для всех, кто работает в Google, а также для тех, кто инвестировал в компанию. Но что более важно, они также создали огромную ценность для других предприятий и для общества в целом.

Финансовые отчеты компании регулярно измеряют и предоставляют информацию о ценности, полученной компанией для ее владельцев. Обычно мало что делается для измерения ценности, созданной для других. Этот подход необходимо изменить.

Джеймс Маниика из компании McKinsey Global Institute рассказал мне, что на встрече мировых лидеров бизнеса, организованной Fortune в Ватикане в ноябре 2016 года, генеральные директора признали, что, возможно, они проводили не те измерения, которые нужно. «Мы измеряем себя в биржевой стоимости акций, – сказал один из них. – Должны ли мы иметь систему измерений для роста занятости или роста доходов?»

В этом направлении уже делаются небольшие шаги.

Ежегодно главный экономист Google Хал Вариан и его команда публикуют отчет об экономической эффективности. В своем отчете за 2016 год они подсчитали, что за минувший год компания Google за счет своих клиентов повысила экономическую активность США на 165 миллиардов долларов. Если бы они включили в отчет то, что представляется гораздо более существенной экономической выгодой для бизнеса – обычные результаты поисковой выдачи, не проплаченные рекламщиками, – то общая сумма была бы гораздо, гораздо большей. Это, вероятно, более важный показатель. Люди узнают практически обо всем при помощи Google и других поисковых систем. Исследование, проведенное сайтом Groupon в 2014 году, показало, что более 60 % их трафика пришло через поисковые системы.

Но даже игнорируя эффект обычного поиска, данные компании Google о положительном влиянии платной рекламы подтверждают, что выгода для их рекламодателей в 2015 году оказалась почти в пять раз больше, чем стоимость самой компании Google, составившей в 2015 году 34,8 миллиарда долларов. Учитывая, что Ларри и Сергей основали Google в 1998 году, можете посчитать, что совокупный экономический эффект составляет триллионы долларов. А эффект для потребителей, имеющих бесплатный доступ к огромному количеству онлайн-информации, и того выше. Как пользователи Google Search, мы участвуем в обмене реальной ценности, получая бесплатные услуги поисковых сервисов, карты и навигацию, офисные приложения, видеохостинг на YouTube и многое другое в обмен на возможный клик на некоторые рекламные объявления, авторы которых платят компании Google за клиентов, пришедших через ее сервисы. Даже Томас Пикетти согласен с тем, что повышение производительности и лучшее распределение информации делают общество богаче и относятся к тем силам, которые сокращают неравенство доходов.

Короче говоря, ценность в триллионы долларов, созданная для общества в целом, намного больше, чем ценность суперденег, созданная для акционеров Google (в настоящее время около 562 миллиардов долларов). Вот как выглядит успех. Это то, что происходит, когда компания создает больше ценности, чем получает.

Google – это не единственная компания, регулярно публикующая отчет о влиянии на экономику. Среди интернет-компаний измерение их положительного экономического воздействия становится все более популярным. Это шаг в правильном направлении, но в идеале процесс должен быть систематизирован и включен в регулярную финансовую отчетность компании. Было бы здорово увидеть стандартные финансовые отчеты о соотношении между ценностью, созданной для владельцев и инвесторов компании, и ценностью, созданной для других заинтересованных сторон. Это особенно важно для мира онлайн-платформ, где «победитель получает все». Первостепенное значение должна иметь ценность, созданная для экосистемы.

Летом 2016 года пионер краудфандинга компания Kickstarter поручила исследователю из Университета Пенсильвании подготовить отчет. Из него следовало, что с момента основания в 2009 году в общей сложности компания Kickstarter вложила в проекты 5,3 миллиарда долларов, создав 8800 новых малых предприятий, которые наняли на работу 29 000 человек на полную ставку и еще 283 000 внештатных сотрудников. Многие из этих проектов, безусловно, потерпели неудачу, как и те, которые поддерживались венчурными капиталистами или были основаны как местные предприятия, но многие из них добились больших успехов. Некоторые из них даже присоединились к экономике суперденег. Один проект, Oculus, позднее был продан Facebook за 2 миллиарда долларов, из которых компания Kickstarter не получила ничего (к сожалению, это не пришло в голову ни одному из учредителей проекта. А создался бы отличный прецедент, если бы, сорвав куш, основатели Oculus отнеслись бы к тем, кто оказал им изначальную финансовую поддержку, как к инвесторам, поделившись с ними плодами своей неожиданной удачи).

В то время как абсолютные показатели компании Kickstarter намного ниже, чем у компании Google, соотношение полученной ценности к созданной ценности у нее намного выше. С учетом того, что Kickstarter взимает комиссию в размере всего 5 %, общий доход компании за весь период, составивший около 250 миллионов долларов, представляет собой крошечную часть от созданной ценности. Поскольку Kickstarter – частная компания, и Янси Стриклер, ее соучредитель и главный исполнительный директор, ясно дал понять, что в его планы не входит продажа компании или превращение ее в публичную компанию, невозможно рассчитать, сколько стоила бы Kickstarter, если бы перед ней стояла такая задача. Но Kickstarter в игре надолго, поскольку стремится создавать ценность для своих участников, а не только извлекать ее.

Компания Kickstarter зашла так далеко, что зарегистрировалась как некоммерческая корпорация, а этот статус налагает на компанию законные требования учитывать ее влияние на общество, а не только действовать в интересах акционеров. Учредители компании Kickstarter с самого начала заявили своим венчурным инвесторам, что в их планы не входит «выход», и создали механизм для регулярного распределения дохода среди акционеров, подобно компаниям Basecamp и indie.vc.

Небольшое отступление: я всегда испытывал смешанные чувства к некоммерческим благотворительным корпорациям и их младшим кузинам – «предприятиям общественного блага», или «B-corps», которые заверяют своих инвесторов, что они действительно принимают в расчет другие факторы, помимо акционерной стоимости, но юридически они не обязаны этого делать. Мне нравится идея общественного блага, но мне ненавистна идея о том, что обычная корпорация по закону может ее игнорировать. В книге профессора права Линн Стаут «The Shareholder Value Myth» («Миф об акционерной стоимости») приводится, похоже, убедительный аргумент в пользу того, что приоритетное значение акционерной стоимости не имеет правовой основы, но Лео Страйн, главный судья Верховного суда штата Делавэр, утверждает иное. И учитывая, что большинство американских корпораций зарегистрированы в соответствии с законодательством штата Делавэр, взгляды Страйна обладают большей юридической силой. Хотя, по совести, если существует юридический прецедент корпоративного обязательства игнорировать интересы всех, кроме акционеров, я бы хотел, чтобы он был оспорен и отменен.

Etsy, платформа товаров ручной работы, также является предприятием общественного блага, судя по тем преимуществам, которые она дает своим продавцам. «Продавцы Etsy олицетворяют новую парадигму бизнеса, – сообщается в экономическом отчете компании. – На протяжении многих лет традиционная и доминирующая розничная модель ставила в приоритет доставку товаров по минимально возможной цене и рост любой ценой… Во многом продавцы Etsy символизируют новый подход к бизнесу, где автономия и независимость имеют значение такое же, если не большее, чем прибыль».

В отчете Etsy много позитивной статистики и личных историй успеха. Продавцы сообщают, что в среднем их творческий бизнес приносит 15 % годового семейного дохода; 17 % используют доход от своего творчества для погашения арендной платы и платежей по ипотеке; 51 % «работают независимо» (т. е. их творческий бизнес является их единственным бизнесом или является частью дохода из разных источников); 36 % параллельно работают на полную ставку; и 11 % причисляют себя к безработным.

Увы, Etsy является поучительным примером для тех, кто надеется, что статус предприятия общественного блага защитит их от агрессивных инвесторов. В мае 2017 года, через два года после первичного размещения акций Etsy, недовольство инвесторов невысокими финансовыми результатами компании привело к смещению ее генерального директора Чеда Дикерсона.

Airbnb не создает отчетов об общем экономическом воздействии, как Google, Kickstarter или Etsy, но регулярно публикует исследования из отдельных регионов. Например, в своем исследовании, проведенном в 2015 году в Нью-Йорке, компания Airbnb подсчитала, что постояльцы хостов Airbnb привнесли в экономику 1,15 миллиарда долларов годом ранее и поддержали создание более 10 000 рабочих мест. В исследовании, проведенном в 2016 году, указывается, что экономическая выгода Нидерландов составила 800 миллионов евро. Конечно, существует некая «зеркальная» потеря дохода для гостиниц, поэтому необходимо провести более детальный анализ этих цифр. Но важно отметить, что прибыль компании Airbnb более непосредственным образом распределяется между обычными людьми и малыми предприятиями, чем прибыль крупных гостиничных сетей. Во всех городах, которые они изучали, 74 % объектов Airbnb находятся за пределами основных гостиничных районов. Те, кто нашел жилье через Airbnb, проводят в хостах в среднем в 2,1 раза больше времени, чем гостят постояльцы отелей, причем 41 % жилья находится в районах, куда редко заходят туристы. В то время как профессиональные хосты Airbnb играют более активную роль на таких рынках, как, например, японский, Airbnb все чаще применяет правило «один хозяин, один дом», чтобы свести к минимуму вероятность превращения арендного жилищного фонда в субъект краткосрочной аренды. 81 % участников Airbnb предоставляют в аренду собственный дом, 52 % имеют доход от низкого до среднего, а 53 % утверждают, что доход от Airbnb помог им сохранить их дом.

Даже Uber, «плохой парень» WTF-экономики, любит рассказывать о своих позитивных социальных целях. В разделе истории возникновения компании на ее веб-сайте говорится: «Для мужчин и женщин, водителей Uber, наше приложение предоставляет новый гибкий способ зарабатывать деньги. Мы помогаем укрепить местную экономику городов, улучшить доступ к транспорту и сделать улицы более безопасными». Представьте, насколько более убедительным было бы это заявление, если бы для его подтверждения были опубликованы показатели, подкрепленные достоверными данными. По крайней мере, существует некий показатель потребительского выигрыша. Независимое экономическое исследование цен Uber в Северной Америке показало, что в 2015 году компания Uber фактически потеряла 6,8 миллиарда долларов, взимая плату меньшую, чем могла бы.

Китайская компания Alibaba, владеющая крупнейшим в мире рынком электронной коммерции Taobao, не публикует отчеты об экономическом воздействии, но цифры говорят сами за себя: 256 миллиардов долларов валовой торговой прибыли от девяти миллионов сторонних продавцов.

В отличие от компании Amazon, которая продает напрямую и свои собственные товары, и товары сторонних продавцов, Taobao, как и eBay, является исключительно рыночной площадкой для обеспечения связи между покупателями и третьими сторонами. И в отличие от компании eBay, которая объединяет все продукты в огромный каталог, у каждого торговца Taobao есть свой собственный магазин.

Также, в отличие от компании eBay, которую во времена руководства генерального директора Джона Донахью обвинили в том, что она отвернулась от малого бизнеса, который дал ей начало, в сторону более выгодных продаж крупных брендов, компания Alibaba перенесла мировые бренды на отдельный сайт Tmall, приносящий 136 миллиардов долларов США валовой прибыли от торговли. И в отличие от Amazon и eBay, интернет-магазин Taobao не взимает комиссию с продаж: все его доходы поступают от рекламы, которую продавцы размещают для улучшения своих позиций на сайте («сестра» Taobao, сайт Tmall, взимает комиссию от 3 до 6 %).

Такие сайты электронной торговли, как Taobao, eBay, Etsy и Amazon, являющиеся рыночными площадками для независимых продавцов, могут сыграть значительную роль в оживлении местной экономики. Их успех должен измеряться успехом их продавцов. Им стоит докладывать об этом с религиозным рвением и стремиться к тому, чтобы показатели этих участников рынка, а не только их собственные, шли вверх. В конце концов, рынок без продавцов – пустышка.

Малые предприятия являются основой экономики, обеспечивая работой почти половину частной занятости. Политики должны понять роль платформ в становлении малого бизнеса в XXI веке, измерить их экономическое влияние и разработать налоговую политику, которая стимулировала бы создание более широкой экономической ценности, а не только ценности, которую компании извлекают для самих себя.

Имеет значение то, что мы измеряем. Мы часто игнорируем или воспринимаем как должное многие виды экономической ценности, осознал я, прочитав в 1975 году статью эколога Стива Бэра, опубликованную в каталоге Co-Evolution Quarterly Стюарта Бранда, преемника The Whole Earth Catalog. Статья называлась «Парадокс бельевой веревки». «Если вы снимете бельевую веревку и купите электрическую сушилку для одежды, национальный объем потребления электроэнергии немного повысится, – писал Бэр. – Если вы пойдете другим путем и отключите электрическую сушилку для одежды и повесите бельевую веревку, потребление электричества немного снизится, но на диаграммах и графиках солнечной энергии, которая теперь сушит одежду, это не отобразится».

Парадокс бельевой веревки – это инструмент, позволяющий взглянуть на экономику свежим взглядом, что важно, если мы собираемся переписать правила должным образом. Это еще одна из тех общецелевых концепций, которая помогает увидеть то, что не видят многие.

Это также хорошее напоминание о том, что экономическая ценность реализуется по-разному в разных точках цепочки создания ценности, а важные источники ценности часто невидимы или воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Например, компании Google и Facebook предоставляют бесплатные услуги, монетизированные при помощи рекламы, в то время как такие компании, как Comcast, взимают плату за подписку и за доступ к тем же услугам. Тем временем интернет-пользователей часто обвиняют в нежелании платить за контент, несмотря на то что они являются определяющими участниками большей части процесса, который монетизируется как рекламными платформами, так и провайдерами интернет-услуг.

По крайней мере, существующие за счет рекламы средства массовой информации четко определяют характер транзакции: «Мы предоставим вам бесплатные услуги, если вы подарите нам свое внимание».

Однако что-то явно не так с картой, которую кабельные компании используют для определения хода дискуссии. Кабельная компания должна платить за подготовленный на профессиональном уровне телевизионный материал; что касается Интернета, кабельная компания получает большую часть своего контента, созданного самими клиентами, которые платят за доступ, бесплатно. Просто сравнив стоимость контента для кабельных компаний и других поставщиков интернет-услуг со стоимостью контента для телевидения, вы можете увидеть, что именно кабельная компания, а не потребитель, получает халяву. В основе дискуссий о сетевом нейтралитете должна лежать экономика Бельевой Веревки, а не добывающая экономика захвата финансовой стоимости крупными компаниями!

Парадокс бельевой веревки – отличный способ понять важность инвестиций в фундаментальные исследования и, в частности, в открытую науку, где информация находится в открытом доступе. Большая часть фундаментальных исследований, которые приносят такие огромные дивиденды, финансируется налогоплательщиками, но, когда правительство претендует на эти дивиденды в виде налога на корпоративную прибыль или налога на прирост капитала, слишком многие бенефициары жалуются или стремятся избежать оплаты.

Есть основания полагать, что правительство должно получать свою долю в пункте происхождения, по сути, в суперденьгах, как это делают инвесторы. В книге «The Entrepreneurial State» Мариана Маццукато детально описывает роль правительства в финансировании инноваций, реализовавшихся в создании таких продуктов, как iPhone, в фармацевтике и сельском хозяйстве, а также в новой гонке в сфере космического туризма.

Она заявляет, что стартапы, переводящие на коммерческую основу исследования, финансируемые государством, должны выплачивать гонорары «Национальному инновационному фонду» или выпускать «золотую акцию» – несгораемую долю участия для общественности – именно для того, чтобы общество получило часть ценности, если и когда она будет создана.

При этом следует отметить, что ценность инноваций может проявиться для общества различными, не поддающимися измерению способами. В статье 2004 года экономист Уильям Нордхаус, оценивая сумму «шумпетеровской» прибыли – «эта та прибыль, которая возникает, когда фирмы способны получить доход от инновационной деятельности», – обнаружил, что с 1948 по 2001 год лишь незначительная часть (2,2 %) от общей ценности технологических достижений была получена ее производителями. Расширение человеческих знаний делает богаче всех нас.

Обмен знаниями, а не их накопление также может стать мощным рычагом для создания конкурентного преимущества. Зачастую компании полагают, что лучший способ увеличить свою долю прибыли от инновации – это иметь на нее эксклюзивные права. Однако, как научили нас пионеры открытого исходного кода Linux и Интернета, знания обогащаются, когда ими делятся.

Сегодня это также актуально в условиях жесткой конкуренции исследований искусственного интеллекта. Ян Лекун, руководитель группы исследований искусственного интеллекта в компании Facebook, обратил мое внимание на то, что большинство передовых исследований в области ИИ сегодня проводятся в Google, Facebook, Baidu и Microsoft. Ключом к их способности нанимать лучших людей, по его словам, является готовность этих компаний позволить своим исследователям делиться результатами своей работы. Корпорация Apple, в которой царит атмосфера секретности, не смогла привлечь лучшие таланты, и в результате недавно ей пришлось изменить свою политику.

При рассмотрении перспектив рынка труда не менее важным является сопоставление того, где создается ценность, с тем, где получают доход за счет роста ценности. Как мы увидим в следующей главе, вопрос о том, оставит ли следующая волна автоматизации достаточное количество рабочих мест для людей, глубоко уходит корнями в устаревшие карты того, что считается оплачиваемой работой, и того, что мы принимаем как должное и ожидаем, что это будет предоставлено бесплатно.

Глава 14. Рабочие места не должны закончиться

На заре Великой депрессии Джон Мейнард Кейнс сделал знаменитое экономическое предсказание: несмотря на зловещий шторм, который тогда властвовал над миром, человечество, считал он, фактически находилось в шаге от решения «экономической проблемы» – то есть от ежедневного поиска средств к существованию.

Мир его внуков, полагал он, то есть наш современный мир, в котором мы живем, «впервые… столкнется с реальностью [человечества], его постоянной проблемой – как использовать свою свободу от насущных экономических забот, чем заполнить свой досуг, какие науки и сложные проценты будут выгодными для него, чтобы жить разумно и приятно».

Все получилось не так, как представлял себе Кейнс. Разумеется, после карающей депрессии и Великой мировой войны экономика вступила в период беспрецедентного процветания. Но за последние десятилетия, несмотря на все значительные успехи в бизнесе и технологии, благосостояние было распределено неравномерно. Во всем мире средний уровень жизни значительно возрос, но в современных развитых странах положение среднего класса осталось на прежнем уровне, и впервые за многие поколения наши дети находятся в худшем, чем родители, положении. И снова мы сталкиваемся с тем, что Кейнс назвал «огромной аномалией безработицы в мире, полном желаний», с вытекающей из этого политической нестабильностью и неясными деловыми перспективами.

Но Кейнс был прав. Мир, который он себе представлял, где «экономическая проблема» решена, на самом деле все еще открыт для нас. Глобальная бедность достигла рекордного уровня, но если только мы правильно разыграем наши карты, мы все еще можем войти в мир, который воображал Кейнс.

Технологии и распространение знаний значительно сократили масштабы бедности в мире, даже несмотря на то, что они создали экономические проблемы для трудящихся развитых стран. Макс Розер, создатель сайта Our World in Data, замечательной коллекции визуализаций о том, как мир становился лучше в последние пятьсот лет, отмечает: «Даже в 1981 году более 50 % населения мира жило в абсолютной нищете – сейчас этот показатель упал примерно до 14 %. Это все еще большое количество людей, но изменения происходят невероятно быстро. Что касается нашего современного мира, данные говорят нам о том, что бедность сейчас сокращается быстрее, чем когда-либо в мировой истории».

Большая часть статьи Кейнса «Экономические возможности для наших внуков» посвящена вопросу о том, как люди могут использовать свое время, когда производительность труда возрастет до такой степени, что всю работу будут выполнять машины. Неужели для людей действительно не хватит работы?

В 1930 году Кейнс так не думал, и я так не думаю. «Сейчас мы страдаем от тяжелого приступа экономического пессимизма, – писал он. – Часто можно слышать, что эпоха колоссального экономического прогресса, характерного для XIX века, закончилась; что стремительное повышение уровня жизни сейчас будет замедляться; что в предстоящем десятилетии сокращение благосостояния более вероятно, чем его улучшение. Я считаю, что это ужасно ошибочная интерпретация того, что происходит с нами. Мы страдаем не от ревматизма старости, а от болезни роста из-за чрезмерно быстрых изменений, от болезненной перестройки одного экономического периода в другой» (курсив мой).

Мы действительно снова слышим хор пессимизма и сомнения. Автоматизация будет ликвидировать должности белых воротничков так же, как когда-то она уничтожала производственные рабочие места. У нас есть экономика, в основе которой лежит рост, но эра роста завершилась. И так далее.

Кейнс прозорливо назвал корень современного страха технологической безработицей. Он определил ее как нашу неспособность найти новую работу для трудящихся так же быстро, как мы находим способы устранить необходимость в их рабочих местах. Но он пришел к выводу, что «это лишь временная фаза недостаточной приспособленности».

Подобно Кейнсу, я остаюсь оптимистом. Уже было множество колоссальных потрясений, и еще больше ждет нас впереди, но, если мы как общество сделаем правильный выбор, в конце концов мы с этим справимся. Краткосрочная боль весьма реальна, и, как мы уже говорили, мы должны переписать правила нашей экономики и укрепить нашу систему безопасности, чтобы облегчить эту боль. Впрочем, если мы сможем пройти через этот переходный период без насильственной революции, история даст множество оснований для надежд.

Еще в 1811 году ткачи в Ноттингемшире в Британии подхватили знамя мифического Неда Лудда (который якобы разгромил механические вязальные машины тридцатью годами ранее) и подняли мятеж, разрушив машины, которые угрожали их занятости и, следовательно, существованию. Они боялись не зря. Последующие десятилетия были тяжелыми. Машины заменили человеческий труд, и обществу потребовалось время, чтобы к этому приспособиться.

Но те ткачи не могли себе представить, что у их потомков будет больше одежды, чем у королей и королев Европы, что обычные люди будут есть летние фрукты в середине зимы. Они не могли себе представить, что мы будем строить тоннели в горах и под водой, что мы будем летать, пересекая континенты за несколько часов, что мы будем строить города в пустыне со зданиями высотой в полмили, что мы высадимся на Луну и запустим космические корабли по орбитам вокруг далеких планет, что мы победим так много страшных болезней. И они не могли себе представить, что их дети найдут значимую работу, благодаря которой все это стало реальностью.

Что еще стало возможным благодаря современным технологиям, чего мы пока не можем себе представить?

Ник Ханауэр однажды сказал мне: «Процветание человеческого общества наилучшим образом можно охарактеризовать как накопление решений общечеловеческих проблем. Пока существуют проблемы, мы не лишимся работы».

Разве мы уже решили все проблемы?

Я так не думаю. Нам еще предстоит столкнуться с колоссальными преобразованиями в области нашей энергетической инфраструктуры, которые потребуются в ответ на изменение климата; с проблемами в области здравоохранения и новыми инфекционными заболеваниями; с демографической инверсией, когда увеличивающаяся группа пожилых людей поддерживается малочисленной группой молодых работающих людей; с восстановлением физической инфраструктуры наших городов; с обеспечением мира чистой водой; с обеспечением едой, одеждой и развлечениями 9 миллиардов человек. Как превратить миллионы перемещенных лиц в жителей городов будущего, а не в беженцев из убогих лагерей? Как нам переосмыслить образование? Как нам лучше позаботиться друг о друге?

В истории существует еще один пример, более поздний, чем с луддитами, когда рабочие места были отняты машинами. Благодаря создателям «Скрытых фигур», кинофильму 2016 года об афроамериканских женщинах-математиках, которые работали в научно-исследовательском центре Лэнгли во времена космической гонки в начале 1960-х годов, миллионы людей теперь знают, какой была реакция Дороти Воган, когда она увидела то, что было равносильно автоматическим ткацким станкам луддитов. Воган руководила отдельной группой «компьютеров», в данном случае полностью состоящей из афроамериканских женщин, которые производили сложные математические вычисления вручную, чтобы привести в действие космическую программу Джона Кеннеди. В романтическом пересказе ее истории в фильме, когда агентство NACA (предшественник NASA) купило компьютер IBM 7090 (настолько большой, что пришлось сломать стены, чтобы внести его внутрь), Воган увидела надпись на стене и взяла на себя смелость не только изучить FORTRAN, язык программирования этого компьютера, но и обучить этому своих сотрудников. Вместо того чтобы стать безработными, они получили рабочие места, которые никогда не существовали раньше, что дало возможность им сделать то, чего никогда раньше не делали.

Завтра эта новая работа может явиться в форме, которую мы не привыкли считать работой. Обратите внимание, что Ник сказал «мы не лишимся работы», а не «мы не лишимся рабочих мест». Часть проблемы заключается в том, что «рабочее место» – это искусственная конструкция, которая управляется и распределяется корпорациями и другими учреждениями, в которые люди должны подавать заявки на участие в выполнении работы. Предполагается, что финансовые рынки вознаградят людей и корпорации за выполнение необходимой работы. Но, как мы рассмотрели в главе 11, сегодня наблюдается растущее несоответствие между тем, что поощряют финансовые рынки, и тем, что нужно экономике.

Именно это имел в виду Кейнс, говоря об «огромной аномалии безработицы в мире, полном желаний». Поскольку корпорации имеют иные мотивы и ограничения, нежели отдельно взятые люди, существует вероятность, что корпорация не может или не хочет предлагать «рабочие места», даже если отчаянно нуждается в «работе». Из-за сложившейся структуры занятости в смутные времена компании не решаются нанимать рабочих, пока не будут уверены в потребительском спросе. И из-за давления со стороны финансовых рынков компании часто видят краткосрочное преимущество в сокращении уровня занятости, поскольку повышение цен на акции приносит владельцам большую прибыль, чем реальное трудоустройство людей для выполнения работы. В конце концов рынок (теоретически) все расставит на свои места и корпорации снова смогут предлагать рабочие места желающим. Но существует много ненужных трений и последующих негативных побочных эффектов – того, что экономисты называют «внешними факторами».

Мы видели, как технологические платформы создают новые механизмы, с помощью которых людям и организациям легче находить работу, – формируют более эффективный рынок труда. Вы можете утверждать, что это один из ключевых факторов, лежащих в основе революции услуг по требованию, в которой участвуют такие компании, как Uber и Lyft, DoorDash и Instacart, Upwork, Handy, TaskRabbit и Thumbtack. Недостатки этих платформ в обеспечении стабильного дохода и системы социальной защиты не должны помешать нам увидеть их достоинства. Нам необходимо так усовершенствовать эти платформы, чтобы они действительно служили интересам людей, которые с их помощью находят работу, а не пытаться повернуть время вспять к структуре гарантированного трудоустройства 1950-х годов.

Также существует задача для руководства: правильно определить работу, которую нужно выполнить. Вспомните, что сделал Илон Маск, чтобы простимулировать создание новых отраслей промышленности при помощи Tesla, SpaceX и SolarCity.

Подобно Илону, я считаю, что изменение климата придется уже на наше поколение и станет следующим испытанием после Второй мировой войны, пришедшейся на поколение наших родителей, дедушек и бабушек, которое мы должны встретить во всеоружии, чтобы не столкнуться с тяжелыми последствиями. Но именно преодолев испытания, мы сможем построить лучшее будущее. Уже ясно, что преобразование нашей энергетической инфраструктуры обеспечит для людей великое множество хорошо оплачиваемых рабочих мест, но также ясно, что огромную роль будут играть технологии. К примеру, в центрах обработки данных уже радикально повышают энергоэффективность благодаря искусственному интеллекту. Как нам переосмыслить и перестроить наши электрические сети, чтобы они стали децентрализованными и адаптивными? Как нам применить беспилотные транспортные средства для перепланировки наших городов, сделать их более экологичными, здоровыми, более пригодными для жизни? Как нам применить искусственный интеллект для составления прогноза все более непредсказуемой погоды, защитив наше сельское хозяйство, наши города и нашу экономику?

В 2016 году Марк Цукерберг и Присцилла Чан объявили о том, что они финансируют инициативу, целью которой является излечение всех болезней в течение жизни их детей, – это еще один пример дерзкой мечты, которая превосходит слабое воображение современного рынка. Трудно себе представить, что ИИ и машинное обучение не будут играть главную роль в стремлении к этой амбициозной цели, наряду с растущей концентрацией ученых на генетике и биологии человека. ИИ уже применяется, чтобы анализировать миллионы рентгеновских снимков на немыслимом для человека уровне разрешения и точности, а также помогает врачам идти в ногу с потоком медицинских исследований на уровне, который недостижим для человека-практика. Также трудно себе представить, что для людей существует недостаточно много работы по искоренению болезней и инвалидности в мире.

Рынки не безгрешны. Правительство может играть определенную роль в их развитии, как это было с Интернетом, GPS и проектом «Геном человека». Эта роль не ограничивается только инвестициями в фундаментальные исследования или проекты, требующие скоординированных усилий, выходящие за рамки возможностей даже самых крупных коммерческих организаций. Правительство также должно справляться со сбоями рыночного механизма. Сегодня экономику может душить недостаток ресурсов общего пользования, явное злоупотребление со стороны коммерческих организаций или ошибочная функция приспособленности финансовых рынков и плохие карты экономистов.

Но изменения могут и должны начаться с корпоративных «должным образом рассмотренных корыстных интересов». Джефф Иммельт, преемник Джека Уэлча на посту генерального директора General Electric, отказался от чисто финансовых расчетов старого образца и вновь заявил об обязательствах компании «решить сложнейшие в мире задачи». Как он сказал на организованном нашей компанией саммите 2015 года Next: Economy, для всех нас первостепенной задачей должна стать борьба с нехваткой хороших рабочих мест по всему миру: «Мы должны инвестировать в это новое поколение трудоспособных людей и в те навыки, которые им необходимо развить. И в этом состоит задача как школ, так и компаний». То есть одной из ключевых задач большой компании является создание хороших рабочих мест, а не только получение прибыли или даже создание отличных товаров. Руководители не могут просто жаловаться, что не могут найти нужных людей. Они должны взять на себя ответственность за обучение людей, которые им нужны для будущих профессий. «Если и будет существовать конкурентоспособная рабочая сила, – резюмировал Джефф, – мы будем стоять на передовой ее создания».

Вопрос заключается не в том, будет ли достаточно работы, а каким образом наиболее справедливо распределить доходы от роста производительности, которая стала возможной благодаря WTF-технологиям эры, которую Эрик Бринолфссон и Энди Макафи называют «второй эрой машин».

Сокращение количества рабочих часов при сохранении уровня заработной платы является одним из основных способов, с помощью которого преимущества повышения производительности обычно получают более широкое распространение. В 1870 году средний американец (мужчина) работал 62 часа в неделю, к 1960 году это время сократилось до чуть более 40 часов и с тех пор находится примерно на том же уровне. Однако наш уровень материального благосостояния намного выше, чем был тогда. Количество неоплачиваемой работы по дому (которую в большинстве случаев выполняют женщины) снизилось еще более резко: с 58 часов в 1900 году до 14 в 2011 году. Один из ключевых вопросов состоит в том, почему количество оплачиваемых рабочих часов за последние пятьдесят лет не снизилось, в соответствии с увеличением продуктивности работы по дому. Можно сделать вывод, что подключение женщин к оплачиваемой внешней трудовой деятельности, а затем получение глобального доступа к рабочей силе в странах с низкой заработной платой, а также прямые законодательные действия привели к ослаблению рыночной власти работников, что позволило компаниям распределять излишки корпоративной прибыли вместо того, чтобы уменьшить количество рабочих часов и выплачивать более высокую почасовую зарплату, как это было в прошлом.

Обучение – это еще один способ сокращения количества рабочих часов. Когда-то маленькие дети ходили на работу, в девятнадцатом веке взамен этого мы отправили их в школу. В первой половине двадцатого века развитие среднего образования продлило обучение еще на шесть лет, во второй половине того же века обучение в колледже добавило к этому еще от двух до четырех лет. Как мы обсудим в главе 15, масштабы образования снова необходимо будет расширить, чтобы удовлетворить меняющиеся потребности XXI века.

Что-то нужно сделать, чтобы положить конец этой «временной фазе недостаточной приспособленности», которая длилась слишком долго и слишком многим причинила так много экономических страданий!

Весьма прискорбно, с каким трудом дается людям предвидение. В своей мудрой и проницательной книге «The Wealth of Humans» главный редактор газеты The Economist Райан Авент называет уроки, которые мы могли и должны были извлечь из столетий экономической и политической борьбы, которая проложила путь от промышленной революции к успешной экономике второй половины XX века. Процветание наступило, когда результаты повышения производительности труда получили широкое распространение; результатом вопиющего неравенства стали вражда, политические беспорядки и даже настоящая война. Очевидно, что щедрость – это надежная стратегия.

Безусловный базовый доход (ББД) – это один из предлагаемых механизмов для обеспечения перехода между сегодняшней системой и более человеко-ориентированным будущим. Предложение предоставить каждому человеку доход, достаточный для удовлетворения основных жизненных потребностей, обращено и к прогрессистам, как основополагающее право каждого человека, и к консерваторам, как способ радикального упрощения сложных правил нынешнего социального государства.

Известный лидер рабочего движения Энди Штерн оставил свой пост главы Международного профсоюза работников сферы услуг (SEIU), чтобы написать книгу, в которой обосновывается необходимость внедрения ББД; исследовательская группа компании Y Combinator запустила пилотную программу в Окленде, штат Калифорния, а пиринговая благотворительная организация GiveDirectly просит своих пользователей профинансировать экспериментальную программу в Кении. Эксперимент организации GiveDirectly интересен по двум причинам: во-первых, потому, что его спонсорами выступают обычные люди, которые уже используют платформу для оказания помощи в виде прямых денежных переводов нуждающимся, и во-вторых, потому, что в развивающейся стране затраты ниже, что позволяет осуществить более широкомасштабную программу, по сути, настоящее рандомизированное контролируемое испытание.

Эти эксперименты свидетельствуют о том, как далеко продвинулась идея с тех пор, как в 1795 году ее выдвинул Томас Пейн, а позднее, в 1962 году, Милтон Фридман (и Пол Райан в 2014 году). Существует множество аргументов против ББД, прежде всего из-за цены, которую придется заплатить, чтобы сделать его действительно безусловным, и из-за того, что предоставление дохода людям, независимо от того, нуждаются они в нем или нет, обескровит существующие программы, оказывающие целенаправленную помощь тем, кто на самом деле в ней нуждается. Однако, по крайней мере, размышление о том, откуда взять деньги на обеспечение ББД, заставляет поупражняться в представлении принципиально нового способа построения системы социальной защиты, радикально иного способа разделения экономического пирога.

Я спросил специалиста по экономике труда Массачусетского технологического института Дэвида Автора, проводились ли какие-то естественные эксперименты по предоставлению безусловного базового дохода и что мы можем из них почерпнуть. Он привел в пример контраст между Саудовской Аравией и Норвегией. Он отметил, что у обеих стран имеются огромные запасы нефти, но в Саудовской Аравии большая часть богатства уходит к небольшому проценту населения. На большую часть повседневной работы общество смотрит свысока, и ее выполняют представители низшего класса или гастарбайтеры, в то время как элита выполняет безопасную работу или проводит время в праздности. В Норвегии все по-другому, рассказал Автор: «Все виды труда высоко ценятся. Все работают, просто немного меньше». Щедрое распределение прибыли от нефти и крепкая сеть социальной защиты, финансируемая за счет богатств, которые, как и полагается, принадлежат всему народу, делают Норвегию одной из самых счастливых и богатых стран в мире.

Чтобы понять перспективы развития технологий, я обратился к Полу Бакхейту, создателю Gmail, а теперь партнеру компании Y Combinator, и Сэму Альтману, главе компании Y Combinator. В беседе, которая состоялась в 2016 году, Пол сказал мне: «Вероятно, должно существовать два вида денег: машинные деньги и человеческие деньги. Машинные деньги – это то, что вы используете, чтобы покупать вещи, которые производятся машинами. Эти вещи постоянно дешевеют. Человеческие деньги – это то, что вы используете, чтобы покупать вещи, которые могут производить только люди».

Идея о том, что деньги должны быть разные, – скорее провокационная метафора, нежели конкретное предложение. Деньги уже являются инструментом согласования обменного курса между радикально отличающимися видами товаров и услуг. Зачем нам нужны разные виды денег? Я не уверен, что Пол подразумевал буквальное значение. Он указал на то, что в разные исторические периоды основной источник денег менялся. Когда-то ключом к огромному богатству было владение землей. В индустриальную эпоху мы создали механизмы, настроенные на превращение регламентированной комбинации человеческого и машинного труда в деньги. В XXI веке нам необходимо распознавать и оптимизировать различные виды ценностей.

Аргумент Пола заключается в том, что ключевая вещь, которую могут предложить люди, в отличие от машин, это аутентичность. По его словам, вы можете купить дешевый стол, сделанный машиной, или ручной столик, созданный человеком. В долгосрочной перспективе стоимость первого (в машинных деньгах) должна снизиться, а стоимость второго в человеческих деньгах всегда будет примерно такой же (некая сумма, примерно пропорциональная количеству часов, необходимых для его создания).

Пол считает, что то, что многие называют «безусловным базовым доходом», правильнее называть «социальными дивидендами», по определению, данному в книге Томаса Пейна «Аграрная справедливость» (Томас Пейн. Избранные сочинения. Издательство Академии наук СССР, 1959 г. – Прим. ред.). Пейн обратился с призывом разделить стоимость немелиорированных земель между всеми гражданами новых Соединенных Штатов. Бакхейт полагает, что все человечество должно иметь право приобщиться к плодам научно-технического прогресса. То есть мы должны использовать налоговую политику, чтобы получить некое вознаграждение от производительности машин и предоставлять его всем людям в качестве некой стипендии, с помощью которой они смогут удовлетворять потребности повседневной жизни. Аналогично, в 2017 году Билл Гейтс предложил ввести «налог на роботов», а полученные средства использовать для помощи старикам или детям или для финансирования образования.

Пол считает, что «райские плоды» производительности машин следующего поколения должны быть распределены должным образом, чтобы каждый мог получить достаточно машинных денег для удовлетворения своих основных потребностей. Со временем эта производительность должна предоставлять все более дешевые товары, увеличивая размер дивидендов гражданина. Это мир процветания, каким воображал его Кейнс для своих внуков.

Каким образом мы можем обеспечить безусловный базовый доход? Общая сумма, которую в 2014 году федеральное правительство Соединенных Штатов потратило на программы социального обеспечения – 668 миллиардов долларов, – в пересчете на человека составляет всего 2400 долларов. Рутгер Брегман, автор книги о базовом доходе «Утопия для реалистов» (издательство «Альпина Паблишер», 2018 г. – Прим. ред.), делит пирог иначе, подчеркивая, что вместо того, чтобы предоставлять доход тем, кто в нем не нуждается, мы могли бы использовать отрицательный подоходный налог, чтобы адресовать субсидии только тем, кто действительно в них нуждается. Писатели Мэтт Браениг и Элизабет Стокер в 2013 году подсчитали, что сумма, необходимая для того, чтобы поднять уровень жизни всех американцев, живущих за чертой бедности, до приемлемого уровня, составила бы всего 175 миллиардов долларов.