Свои среди чужих. Политические эмигранты и Кремль: Соотечественники, агенты и враги режима Бороган Ирина
Гусинский знал: чтобы составить конкуренцию Йордану и НТВ, ему нужен эксклюзивный оригинальный контент, и решил для этого создать новый телеканал. В начале 2002 г. он запустил RTVI (Russian TV International) – русскоязычный канал, тоже ориентированный на русскую диаспору. Несмотря на то что телеканал был зарегистрирован в России и США, он не был доступен российской аудитории: Кремль дал понять, что Гусинский никогда не получит лицензию на вещание на территории России.
Как и Йордан, Гусинский разместил штаб-квартиру RTVI в Нью-Йорке. Он арендовал студию на первом этаже здания на Хадсон-стрит в Нижнем Манхэттене и оснастил ее самым передовым оборудованием. Он с головой окунулся в новый проект, лично занимаясь даже такими мелочами, как дизайн стола для ведущего новостей.
Гусинский пригласил на RTVI журналистов, с которыми работал в 1990-х гг. на НТВ. Не все приняли его предложение. В марте 2002 г. группа лояльных Кремлю олигархов открыла новый телеканал ТВС, который многие журналисты сочли более привлекательным предложением, чем зарубежный проект Гусинского. Прежде всего, ТВС базировался в Москве, а не в далеком Нью-Йорке, и давал возможность журналистам, как и раньше, работать на российскую аудиторию. Он также позволял надеяться на то, что в путинской России все же найдется место для независимого телеканала. В отличие от НТВ, который теперь полностью контролировался государственной корпорацией, ТВС был частным телеканалом, и его владельцы-олигархи сохраняли пусть небольшую, но все же дистанцию от Кремля.
На ТВС пошли работать многие журналисты, изгнанные с НТВ, включая Евгения Киселева и Владимира Кара-Мурзу. Последнему дали три программы: ночной выпуск новостей, ежедневный обзор печати, и сатирическую программу.
RTVI Гусинского вышел в эфир через месяц после запуска ТВС, с пятью выпусками новостей ежедневно. Гусинский продвигал его как русскоязычный CNN, но, по правде говоря, телеканалу не хватало людей и ресурсов для производства качественных программ. Поскольку RTVI не вещал на Россию, российские ньюсмейкеры и эксперты неохотно давали ему интервью, считая это пустой тратой времени. Несмотря на эти недостатки, RTVI был единственным русскоязычным телеканалом, абсолютно независимым от Кремля, и это привлекало зарубежную аудиторию. Меньше чем через год число абонентов RTVI в Большом Нью-Йорке достигло 200 000, плюс еще 30 000 тех, кто смотрел канал через спутниковое телевидение Dish Network на остальной территории США[283].
Йордан твердо решил отобрать у Гусинского аудиторию эмигрантов. В сентябре он также заключил контракт с Dish Network, и его детище – телеканал НТВ-America, опиравшийся на всю мощь российского НТВ, – наконец стал доступен американцам. Хотя НТВ-America удалось привлечь меньше 30 000 подписчиков, оптимистичный Йордан верил, что это только начало. Как всегда, у него был продуманный план. Чего Йордан не мог знать, так это того, что всего через месяц страшный теракт в Москве положит конец его так успешно начавшейся карьере на российском телевидении.
Глава 23
Кризис
Вечером в среду 23 октября 2002 г. в Театральном центре на Дубровке – массивном бетонном здании 1970-х гг., где некогда размещался Дом культуры для местной заводской молодежи, – шел первый российский мюзикл в бродвейском стиле «Норд-Ост». Первый акт подходил к концу, когда к главному входу подъехали три микроавтобуса. Через несколько секунд в зрительный зал ворвалась, стреляя в воздух, большая группа чеченцев, вооруженных автоматами Калашникова и пистолетами. Все зрители – почти тысяча человек, среди них 67 иностранцев – были взяты в заложники. Террористы приказали им позвонить родственникам и потребовать организовать демонстрацию протеста против войны в Чечне.
Кризис продлился три дня, после чего спецназ штурмом взял театр. Погибло 130 заложников, большинство из них отравилось газом, который спецназ закачал в театр. Но это не помешало Путину назвать операцию победой[284].
НТВ и RTVI оказались в центре внимания ведущих американских СМИ: CNN и CBS транслировали их репортажи с места событий. В Нью-Джерси руководство НТВ-America подчеркивало, что объективность, с которой телеканал освещал теракт, свидетельствует об отсутствии цензуры.
Репортеры НТВ действительно очень профессионально работали на месте теракта, лучше, чем многие московские телеканалы, и менеджеры НТВ-America были бы правы – если бы работа их журналистов не имела последствий. Но они были. Разъяренный критикой Кремль начал атаку на журналистов, освещавших теракт, обвинив их в разглашении секретных деталей операции по освобождению заложников, оправдании терроризма и т. п. (Мы также освещали теракт на Дубровке и испытали на себе это давление – ФСБ провела обыск в редакции нашей газеты, изъяла компьютеры, возбудила уголовное дело о разглашении гостайны и часами допрашивала нас вместе с другими коллегами в Лефортово.)
НТВ попал прямо под этот каток. Кремлевские чиновники требовали от Йордана уволить нескольких журналистов, включая Савика Шустера, который разозлил Кремль тем, что взял интервью у родственников заложников[285]. Йордану ясно дали понять: если он не выполнит эти требования, пусть ищет себе другую работу.
Йордан бросился в Вашингтон за помощью. Он не мог выгнать Шустера – это убило бы его репутацию медиаменеджера, которую он так упорно выстраивал в США. Кроме того, НТВ был ценным активом, в который Йордан лично вложил немало сил. Он не хотел уничтожать телеканал.
Йордан договорился о выступлении в Национальном пресс-клубе, где говорил о сложившейся ситуации. Он хвалил журналистов НТВ за профессиональную работу при освещении теракта. Он также защищал решение редакции дать слово в эфире родственникам заложников, которые умоляли спецназ не штурмовать театр[286].
В рамках своей стратегии по спасению телеканала Йордан привез с собой в Вашингтон Савика Шустера, чтобы тот взял интервью у президента Буша, собиравшегося с визитом в Россию. Американский президент благожелательно принял журналиста НТВ и назвал себя сторонником свободы слова. «Чем больше будет свободы слова, тем лучше будет наш мир, согласны?» – сказал Буш в начале интервью[287].
Но на дворе стоял ноябрь 2002 г., а не 2001 г. Слова американского президента теперь не так много значили для Москвы.
Через неделю после поездки Йордана в Вашингтон и через месяц после трагедии на «Норд-Осте» Владимир Путин собрал в Кремле главных редакторов крупнейших российских СМИ. За пять дней до этого в попытке смягчить гнев президента руководители СМИ написали ему коллективное примирительное письмо, в котором признали, что «некоторые действия журналистов и средств массовой информации во время последнего теракта в Москве были неверными», но назвали их «просто ошибками».
На встрече в Кремле Путин сказал, что категорически с этим не согласен. По его словам, демонстрация действий спецназа «на одном из общенациональных каналов» была не чем иным, как «сознательным игнорированием договоренности с министерством по печати»[288]. Было ясно, что он имел в виду НТВ. Умелый манипулятор, Путин обвинил телеканал в том, что за несколько минут до начала штурма тот показывал в прямом эфире передвижения спецназовцев, чего на самом деле не было. Такие вещи делались для того, продолжил президент, чтобы поднять рейтинг канала и в конечном итоге больше заработать, «но не любой же ценой, не на крови же наших граждан делать деньги, если, конечно, те, кто делает это, считают наших граждан своими»[289].
Это был прямой намек на Бориса Йордана. Пришло время платить за американский паспорт.
Однако Йордан вряд ли мог жаловаться. Он угодил в яму, которую сам помог вырыть. За два года до этого в интервью на PBS Йордан так высказался о российских условиях для бизнеса и Путине: «Думаю, время от времени он будет нарушать международные правила игры, потому что ему нужно как-то обуздать хаос, созданный Ельциным. Я не критикую Ельцина. Я думаю, что ему пришлось это сделать. Но Путину нужно немного навести порядок»[290].
И вот теперь Путин нарушил правила игры, касавшиеся самого Йордана и его телеканала.
В январе 2003 г. Йордан подал в отставку и навсегда ушел с телевидения. Два года спустя с НТВ был уволен Савик Шустер. Он перебрался из России в Киев и возобновил свое ток-шоу «Свобода слова» на одном из украинских телеканалов.
Поздно вечером 21 июня 2003 г. скуластый молодой человек с небольшой бородой и усами вошел в свой номер в уютном пятиэтажном отеле Holiday Inn, расположенном в лесопарке недалеко от Москвы. Закрыв за собой дверь, он облегченно вздохнул. Все номера в гостинице были заняты членами Союза правых сил (СПС), – либеральной оппозиционной партии, возглавляемой Борисом Немцовым. Целый день они работали над планом кампании на предстоящих выборах в российский парламент. Молодой человек был одним из кандидатов.
Владимиру Кара-Мурзе – младшему (он предпочитал, чтобы его называли именно так, чтобы не путать с его знаменитым отцом) исполнился всего 21 год, и внешне, и голосом он очень походил на отца. Его волнение в этот день было понятно: он впервые собирался участвовать в выборах[291].
Весь день Владимир проходил в костюме, потому что считал, что выглядит слишком молодо и говорит слишком быстро, и хотел придать себе солидности. Время от времени он напоминал себе, что кое-что понимает в политике. За его плечами было несколько лет работы не на какого-нибудь рядового члена парламента, а на самого Бориса Немцова, бывшего вице-премьера и протеже Ельцина. Плюс к этому журналистский опыт – он писал с 16 лет. С другой стороны – а у всего есть обратная сторона – последние семь лет он жил в Лондоне, куда его увезла мать. Теперь у него было российское и британское гражданство, что не приветствовалось российскими властями, но юристы СПС заверили кандидата, что это не нарушает действующего законодательства, по крайней мере пока. Кара-Мурза – младший всегда хотел делать политическую карьеру дома, в России.
День выдался долгим и утомительным, и голова продолжала напряженно работать. Он напомнил себе, что через три дня ему нужно быть в Великобритании, чтобы присутствовать на церемонии выпуска Кембриджского университета, который он оканчивал с отличием. Он заслужил небольшой отдых. Чтобы отвлечься, молодой человек включил телевизор и привычно нашел телеканал ТВС. Смотреть программы отца, работавшего на этом канале, вошло у Кара-Мурзы – младшего в привычку.
Через пару минут после полуночи вещание вдруг прекратилось. На экране появилась заставка с белым логотипом ТВС и надписью: «Прощайте! Нас отключили от эфира». Вскоре заставка сменилась логотипом спортивного канала. Как позже заявило Министерство печати, телеканал был закрыт «в интересах зрителей».
Новость об отключении от эфира поразила Кара-Мурзу – младшего, но он не мог не подумать о том, что когда через три дня ему будут вручать кембриджский диплом («дабл ферст – двойной с отличием!») и он, в мантии из черного шелка с белой подкладкой, преклонит колени в доме Сената университета, то оба его родителя будут рядом. Отец, вечно занятый съемками трех программ на ТВС, не мог обещать сыну, что успеет на церемонию, но теперь-то он уж точно сможет прилететь в Англию.
Через три дня, в чудесный солнечный день в сказочном средневековом Кембридже, отец и сын Кара-Мурза осознали, что пришло время взглянуть в лицо реальности. Кара-Мурза – старший никогда больше не будет работать в российских СМИ. Этот период российской истории – и его жизни – подошел к концу.
Когда Борис Йордан встал во главе НТВ, он первым делом закрыл популярную сатирическую программу «Куклы», среди персонажей которой был и президент Путин. Последней передачей ТВС перед отключением от эфира также стала сатирическая программа, которую вел Владимир Кара-Мурза – старший. Больше российские зрители не увидят на экранах телевизоров политическую сатиру. Кремль однозначно дал понять: отныне любое высмеивание властей находится под запретом.
Вскоре Гусинский пригласил Кара-Мурзу – старшего в московское бюро своего канала RTVI. Кара-Мурза понимал, что теперь уже не будет работать на российскую аудиторию, но принял предложение. В декабре Кара-Мурза – младший проиграл на выборах конкуренту от правящей партии, а СПС не сумел пройти в парламент. Было очевидно, что в России больше нет места ни для него, ни для его отца.
В феврале 2004 г. Кара-Мурза – младший пошел по стопам отца и начал работать на RTVI. В его первый рабочий день у двери квартиры на Тверской, где жила известная журналистка Елена Трегубова, взорвалась бомба. Трегубова только что опубликовала разоблачительную книгу «Байки кремлевского диггера», в которой в том числе рассказала о своей встрече с Путиным в японском ресторане. Та встреча напоминала нечто среднее между свиданием и попыткой вербовки. Книга мгновенно стала бестселлером, разозлив Путина и его людей. Интервью с Трегубовой на НТВ сняли с эфира, и вот теперь ее квартиру попытались взорвать.
Полиция оцепила здание и фактически заперла Трегубову внутри. Редактор RTVI вызвал Кара-Мурзу – младшего и попросил сделать репортаж. Прибыв к ее дому со съемочной группой, Кара-Мурза позвонил Трегубовой на домашний телефон. Он говорил в свойственной ему манере – очень вежливо и быстро, и в конце концов уговорил ее проскользнуть за спинами полицейских, выйти на улицу и дать ему интервью. Трегубовой это удалось – и репортаж Владимира вышел в эфир.
Через несколько дней Кара-Мурзе – младшему позвонил главный помощник Гусинского. Он предложил журналисту новую работу: открыть и возглавить бюро RTVI в Вашингтоне. Кара-Мурза – младший с готовностью согласился. Через два месяца он переехал в страну, где прежде никогда не жил.
RTVI Гусинского стал самым популярным русскоязычным телеканалом за рубежом – намного более популярным, чем все радиостанции, созданные в годы холодной войны правительством США по инициативе Кеннана. Канал начал свою работу тогда, когда русскоязычное сообщество за пределами России стремительно росло. Люди продолжали массово уезжать из России и из стран – бывших советских республик, где все еще говорили и понимали по-русски. Значительная русскоговорящая аудитория проживала в Восточной Европе и, разумеется, в Израиле.
Но Гусинскому не хватило средств, чтоб превратить свой канал в действительно международную телесеть. По сути, RTVI был стартапом, который финансировался в основном из кармана бывшего олигарха. Несмотря на всю энергию своего патрона, долго выживать с таким уровнем финансирования канал не мог. Шанс создать крупное, влиятельное СМИ для русскоязычной диаспоры (а с появлением интернета и для аудитории внутри страны) был упущен.
Борис Йордан сыграл фатальную роль в судьбе российского телевидения. Захват НТВ настолько расколол журналистское сообщество, что, когда Путин решил выгнать Йордана, никто не выступил в его защиту. Азартный игрок, Йордан стал жертвой собственной игры.
Борис Йордан проиграл игру на одной из шахматных досок, на которых он играл в России, – ее перевернул лично Владимир Путин. Паранойя президента, укрепившаяся за годы работы в КГБ, заставляла его с большим подозрением относиться к неконтролируемым СМИ, подрывающим, по его мнению, политическую стабильность. Но будучи грамотным финансистом, Йордан прекрасно понимал: чтобы оставаться успешным в России, нужно ладить с Путиным. Ему требовалось восстановить отношения с президентом, и срочно.
Йордан вел игру еще на одной шахматной доске. Эта игра была куда более сложной – а также более рискованной, чем авантюра с НТВ. Но она давала ему шанс вернуть расположение Путина. Чтобы выполнить задуманное, Йордан намеревался задействовать свои личные связи в США – в эмигрантской среде, где его семья пользовалась большим уважением. Если все получится, он преподнесет российскому лидеру драгоценный подарок, о котором в Кремле не могли и мечтать.
Глава 24
Цель: Белая церковь
В дореволюционной России церковь всегда была тесно связана с государством. Границы духовной власти российского Святейшего Синода совпадали с границами империи, а царь был верховным правителем в церкви. Революция радикально изменила эти отношения. Русская православная церковь раскололась на две – так называемую красную церковь, оставшуюся в стране под контролем большевиков, и белую церковь, созданную эмигрантами. Последняя официально именовалась Русской православной церковью заграницей (РПЦЗ) и стала первым по-настоящему глобальным русским институтом с приходами от Франции, Германии и Великобритании до Соединенных Штатов. Кроме того, белая церковь воплощала в себе идею «другой России» – интеллектуальной, деловой и военной элит, которые не скомпрометировали себя сотрудничеством с коммунистами.
«Другая Россия» была химерой – несбыточной мечтой о несуществующей, и, в общем, никогда не существовавшей стране, но это была сильная идея, которая привлекала даже многих из тех, кто жил на территории, окормляемой красной церковью.
Путин хотел единой, одной России. Ему не нравились альтернативные версии.
Путинский визит в США в ноябре 2001 г. начался превосходно. Он встретился с президентом Бушем в Белом доме, его тепло приняли в конгрессе и теперь российского президента ждали на ранчо Бушей в Техасе. Однако перед отлетом из Вашингтона в Техас произошло нечто непредвиденное – и это расстроило российского президента.
За день до отлета российское посольство устроило в честь Путина торжественный прием. В беломраморный прямоугольник посольства – уменьшенную копию Кремлевского Дворца съездов (их и проектировал один и тот же архитектор) – съехались видные американские бизнесмены вместе с известными эмигрантами, среди которых были художники, писатели и спортсмены. Путин ждал их в Золотом зале, украшенном золотыми шторами и монументальными панно на противоположных стенах: столицы советских республик напротив пятнадцати российских городов, все на золотом фоне, в том примитивном жизнерадостном стиле, который присущ только детям и советскому официальному искусству 1970-х гг. После речи к президенту выстроилась длинная очередь из желающих поговорить. Первыми этой чести удостоились лидеры еврейской общины.
«Глаза американских еврейских лидеров открылись! Они горят! Они не верили, что в России теперь есть такой человек – Владимир Путин!» – восклицал главный раввин России Берл Лазар, который получил диплом раввина в центральной любавичской иешиве в Нью-Йорке и с 1990 г. жил в Москве[292]. Президент так понравился раввину, что он даже пообещал пролоббировать отмену поправки Джексона – Вэника. Этот закон предусматривал применение санкций к странам, ограничивающим право евреев на свободную эмиграцию, и, хотя уже он давно не применялся, формально все еще действовал. Россия полностью соблюдала требования этой поправки начиная с 1994 г.[293]
«Он мне очень понравился. Очень!» – вторил скульптор Эрнст Неизвестный, уехавший из СССР в 1976 г. и с тех пор живший в Нью-Йорке.
«Какая речь! Я сидел и слушал! Сколько мыслей! Особенно про то, что надо объединяться всем», – восторгался Вячеслав Фетисов, бывший легендарный защитник советской хоккейной сборной. В конце 1980-х гг. смелая и публичная борьба Фетисова за право эмигрировать в США, чтобы играть в Национальной хоккейной лиге, наделала много шума в мировой прессе. В США он сделал успешную спортивную карьеру, выиграл Кубок Стэнли в составе «Детройт Ред Уингз», а теперь был вторым тренером в «Нью-Джерси Девилз».
Это собрание нравилось Путину гораздо больше, чем Всемирный конгресс соотечественников в московском Колонном зале за месяц до того. Имена людей, которые пришли к нему в Вашингтоне, действительно много значили.
Но Путин ждал в Золотом зале еще одного важного гостя. Кремль попросил российское посольство передать приглашение митрополиту Лавру, главе белой церкви. Путин хотел встретиться с Лавром, чтобы пригласить его посетить Россию.
В отличие от первого российского президента Ельцина, который не скрывал, что плохо разбирается в религии, Путин с самого начала хотел показать, что он глубоко верующий человек. Он без колебаний использовал религию как инструмент, чтобы завоевать доверие мировых лидеров, начав с американца. На первой же встрече с Бушем он рассказал американскому президенту, как во время пожара на даче спас православный крест, полученный от матери. История настолько поразила Буша, что на пресс-конференции после саммита он сказал: «Я сумел почувствовать его душу – это человек, глубоко преданный своей стране и действует в ее интересах»[294]. Эта фраза стала потом крылатой.
Теперь же Путин решил прямо вмешаться в дела церкви. Официально церковь в России отделена от государства со времен революции, и с распадом Советского Союза ничего не изменилось. Строго говоря, приглашать в страну церковного иерарха выходило за рамки президентских полномочий. Кроме того, Московский патриарх всегда крайне настороженно относился к визитам в Россию глав других церквей. Русская православная церковь считает Россию своей эксклюзивной территорией – от 70 до 80 % россиян называют себя православными – и ревностно оберегает паству от конкурентов[295]. Папа Иоанн Павел II много лет пытался получить приглашение в Россию, но так и не сумел. Отношения между Русской православной церковью в России и Русской православной церковью заграницей были еще более напряженными. Две церкви были похожи на близких родственников, которые не только не доверяют друг другу, но и подозревают друг друга в предательстве.
Для длящейся десятилетия вражды были серьезные причины.
В мае 1919 г. группа иерархов православной церкви, бежавшая от большевиков в Ставрополь, договорилась временно взять на себя управление церковными делами на Юге России, все еще контролируемом Белой армией. Когда красные взяли Крым, священнослужители вместе с армией эвакуировались в Константинополь. Там главнокомандующий барон Петр Врангель решил не распускать войска, а сохранить армию в изгнании. Священники последовали примеру армии, решив создать свою церковь, чтобы окормлять эмигрантов за границей. Поэтому аристократы, которых было еще предостаточно в офицерском корпусе, всегда будут иметь право голоса в делах белой церкви.
В 1921 г. белая церковь переехала в Сербию, где образовалась многочисленная русская община. Когда началась Вторая мировая, священники остались под немецкой оккупацией. В конце войны церковные иерархи вместе с тысячами русских эмигрантов бежали от наступавших советских войск в Германию, где постарались оказаться в американской оккупационной зоне. В начале 1950-х гг. священники вместе со многими эмигрантами перебрались в Соединенные Штаты и обосновались в Нью-Йорке.
Шли годы, и потомки первой волны эмиграции и белая церковь сохраняли тесную связь. Это касалось многих известных эмигрантских семей, включая семью Бориса Йордана.
После революции Йорданы много скитались, пока они не осели в Сербии, как и руководство новой зарубежной православной церкви. Дед Бориса Йордана стал лидером местной русской общины – что, впрочем, было лишь тенью того положения, которое он занимал в Российской империи, где его жена была фрейлиной императрицы и каждый день ходила в Зимний дворец. Следуя традициям, отец Бориса, Алексей, окончил созданный офицерами-эмигрантами кадетский корпус. Когда немцы вторглись в Сербию, он вступил в Русский охранный корпус (подразделение вермахта). В конце войны Йорданы бежали в Германию, а оттуда перебрались в Соединенные Штаты. Алексей начал работать в банковской сфере. Он всегда был активным прихожанином и на протяжении нескольких десятилетий служил казначеем, помогая церкви управлять финансами. Его сын Борис, уехавший в начале 1990-х гг. в новую капиталистическую Россию делать деньги, сохранил близкие отношения с отцом и тесную связь с белой церковью.
Так белая церковь, хотя она никогда не была очень большой и богатой, всегда могла рассчитывать на поддержку русской аристократии, такой как семьи Голицыных, Йорданов и др. И последним, кому они и многие другие эмигранты стали бы доверять, была красная церковь, управляемая из Москвы.
После революции коммунисты со своей идеологией воинствующего атеизма уничтожили тысячи оставшихся в стране священников и разрушили большую часть церквей. Униженная и разоренная, церковь была вынуждена приспосабливаться к советской власти, получив уничижительное прозвище красной. Позже режим смягчил давление, но по-прежнему держал церковь под жестким контролем. На протяжении семидесяти лет в белой церкви считали, что священники в Советском Союзе скомпрометированы сотрудничеством с советской властью. Там справедливо полагали, что КГБ проник на все уровни Московского патриархата.
Зависть и подозрение – с этими смешанными чувствами, в свою очередь, смотрели московские священники на белую церковь. В конце концов, это был единственный идеологический институт, который сумел объединить миллионы русских эмигрантов, живущих за границей от Австралии и Европы до США и Канады. И Московский патриархат ничего не мог с этим поделать.
Не помогало даже то, что две церкви были очень близки друг другу, порой даже географически. Представительство красной церкви в Нью-Йорке располагалось (и находится и поныне) в Свято-Николаевском соборе – здании в русском стиле, с семью куполами и темно-красным кирпичным фасадом с отделкой из известняка, втиснутом между четырехэтажными жилыми домами на 97-й улице в восточном Манхэттене. Резиденция белой церкви всего в семи минутах ходьбы отсюда, на пересечении Парк-Авеню и 93-й улицы, в старинном особняке из красного кирпича с такой же известняковой отделкой.
Во время своего ноябрьского визита в США Владимир Путин, бывший офицер КГБ, пошел на беспрецедентный шаг: пригласил главу белой церкви в российское посольство, на его, Путина, территорию.
Лавр отказался приехать на прием в посольство в Вашингтон и не принял приглашение Путина посетить Россию[296]. Президент понял, что в этом деликатном вопросе требуется более тонкий подход. Возможно, действовать стоило изнутри, найдя в самой белой церкви заинтересованных лиц, которые мягко подтолкнут ее к сближению с Москвой. Но кто может стать таким посредником?
Путин нашел нужного человека в лице Бориса Йордана. Всего полгода назад Йордан сыграл полезную роль в разрешении конфликта вокруг НТВ, и он был готов и дальше помогать Кремлю. Вернувшись в Москву, Путин пригласил гендиректора НТВ на встречу с глазу на глаз. Они долго говорили на разные темы, и Путин особенно интересовался историей семьи Йорданов[297], потом разговор зашел о воссоединении церквей[298].
«Я понимаю, что вы – воцерковленный, глубоко верующий человек», – сказал бывший сотрудник КГБ русско-американскому финансисту, потомку белогвардейского офицера, в свое время бежавшего с семьей от чекистов. «Я считаю воссоединение церквей очень, очень важным делом, – продолжил Путин. – Помочь церквям снова объединиться – это самое важное, намного важнее всего того, что вы делаете на телевидении или в бизнесе»[299].
Йордан воодушевился поставленной задачей. В гэбистском прошлом Путина его ничего не смущало. «Я поддерживаю его, потому что вижу, что он делает: за то время, что он занимает пост президента, он больше людей вывел из бедноты, чем какой-либо правитель в истории России. Да, он был чекистом, но это не значит, что он плохой человек. Он верующий человек, он очень близок к церкви. И в КГБ тепеь у всех стоят иконы в кабинетах», – сказал он в разговоре с нами.
Йордан был готов инвестировать свою личную репутацию в предприятие по воссоединению церквей.
Теперь ему нужно было лишь разработать хороший план.
Глава 25
Воссоединение
Небольшой курортный городок Си-Клифф в 40 километрах к востоку от Манхэттена на северном берегу Лонг-Айленда стал домом для многих белоэмигрантов, включая семью Йорданов. Первые русские прибыли сюда еще в 1930-х гг., и с тех пор местная русская община постоянно росла. Эмигранты построили в городе несколько крошечных церквей, увенчанных луковичными куполами, где их дети по пятницам и субботам учили русский язык и основы православной веры. На улицах часто слышалась русская речь. В 1970-е гг., когда Борис Йордан был ребенком, в Си-Клиффе все еще жили люди, помнившие, как большевики выгнали их из родной страны[300].
Теперь Борису Йордану следовало убедить соседей, не забывших о своих корнях и о своем прошлом, в том, что они должны молиться бок о бок с российским президентом, бывшим офицером КГБ.
Йордан понимал, что в одиночку ему не справиться.
В 1990-е гг., пока Борис зарабатывал состояние в России, его отец ездил по стране с лекциями о традициях дореволюционной русской армии. Именно поэтому Алексея Йордана пригласили на путинский Всемирный конгресс соотечественников. Ему очень нравилось внимание со стороны российских военных и чиновников: его семья снова стала важной на родине.
Когда Борис Йордан начал продвигать идею объединения церквей, его отец, хоть и был уже серьезно болен, взялся ему помочь. В августе 2002 г. он решил письменно обратиться к митрополиту Лавру с просьбой рассмотреть вопрос о возможном союзе белой церкви с Москвой. Он написал Лавру письмо – а через полчаса скончался.
Послание не возымело эффекта. Поэтому Борис полетел в Нью-Йорк, посетил митрополита в монастыре и настойчиво пытался уговорить Лавра встретиться с московским патриархом Алексием II и Путиным[301].
Прошло несколько месяцев, но дело не двигалось с места.
Стало очевидно, что тут нужен был какой-то инсайдер, который подтолкнул бы церковь к объединению изнутри. И в окружении Лавра нашелся такой человек – Петр Холодный, священник и казначей синода белой церкви.
Все в русской общине знали, что Холодный – ярый сторонник воссоединения. Его дед, тоже священник, дружил с Московским патриархом, за что был изгнан из белой церкви; в 1990-х гг. он переехал в Россию. Когда он умер, его похоронили в Донском монастыре, главном некрополе русской элиты, по протекции патриарха. Его внук Петр выбрал карьеру финансиста – в конце 1980-х и начале 1990-х гг. он работал в крупнейших американских банках JP Morgan, First Boston и Lehman Brothers. Но он никогда не отходил далеко от церкви – и в 1993 г. был назначен казначеем синода белой церкви и рукоположен в священники.
Как и Борис Йордан, Холодный уже много лет был вхож в российские финансовые круги. С 2000 г. он совмещал деятельность священника с работой на российского олигарха Михаила Прохорова, который состоял в дружеских отношениях с Борисом Йорданом. Это была та самая возможность, которую искал Йордан для достижения поставленной Путиным цели.
В сентябре 2003 г. российский президент снова прилетел в Нью-Йорк. На этот раз он приехал не для того, чтобы завоевать доверие Джорджа Буша – младшего, а чтобы выторговать концессии для нефтяных российских компаний при обсуждении самого спорного проекта американского президента – войны в Ираке.
Путин остановился в гостинице Waldorf Astoria, где он изображал мирового лидера, встретившись с пятью главами иностранных государств подряд[302]. Он также выступил с речью на Генеральной Ассамблее ООН, что вряд ли можно считать успехом: послушать выступление российского президента пришли только специально привезенные из Москвы журналисты[303].
Путин предпринял еще одну попытку наладить контакт с митрополитом Лавром и снова пригласил того на свою территорию – в российское консульство в центре Манхэттена. На этот раз Путину повезло: Лавр согласился.
Глава белой церкви прибыл в консульство в сопровождении пятерых священнослужителей. Среди них на фоне черных ряс выделялся молодой священник в ярко-синем облачении– 39-летний Петр Холодный, казначей синода РПЦЗ и главный переговорщик Лавра[304]. Делегацию провели в просторный зал с массивными люстрами, отделанный белыми и золотыми панелями. В углу стоял рояль, рядом с ним был накрыт овальный стол, вероятно, чтобы придать встрече менее официальный характер.
Холодному было доверено преподнести российскому президенту подарок – большую икону мученицы Елизаветы, сестры последней русской императрицы Александры, тоже убитой чекистами. Если этим подарком с намеком Лавр хотел привести в замешательство такого опытного игрока, как Путин, то напрасно. «Я хочу заверить всех вас, что этого безбожного режима больше не существует», – сказал он собравшимся священникам, что, впрочем, не помешало ему по возвращении в Москву распорядиться поставить памятник Юрию Андропову, дольше всех занимавшему пост председателя КГБ и называвшему себя верным чекистом[305]. «Вы сидите за столом с верующим президентом», – сказал Путин священникам[306]. Те внимательно слушали.
Встреча продлилась больше трех с половиной часов и завершилась триумфом президента: митрополит Лавр принял приглашение приехать в Россию, а также дал понять, что готов начать диалог с красной церковью. Почва была подготовлена.
Теперь пришло время двум церквям приступить к переговорам. Через два месяца пятеро священнослужителей РПЦЗ, четверо из которых, включая Холодного, присутствовали на встрече с Путиным в Нью-Йорке, прилетели в Москву. В Сретенском мужском монастыре, находящемся в двух шагах от бывшего здания КГБ на Лубянке, ныне штаб-квартире ФСБ, их встретил Тихон Шевкунов – назначенный Путиным переговорщик, известный своими антизападными взглядами.
Официально Шевкунов занимал довольно скромное положение в иерархии Русской православной церкви и не имел никакого отношения к отделу внешних церковных связей, который отвечал за дипломатию Московской патриархии. Но так вышло, что он был наместником Сретенского монастыря – храма и нескольких трехэтажных зданий за невысокой стеной – в стратегическом важном месте, на пересечении Большой Лубянки и Рождественского бульвара.
В середине 1990-х гг., когда религия стала входить в моду, многие офицеры ФСБ начали посещать собор Сретенского монастыря, расположенный по соседству с главным зданием ФСБ. Там их встречал молодой, коммуникабельный священник, умевший говорить о религии современным языком – по образованию Шевкунов был сценаристом. Он подружился со многими высокопоставленными офицерами, включая Путина, с которым познакомился в 1996 г.
Отношения между церковью и спецслужбами значительно улучшились в начале 2000-х гг. – и оказались взаимовыгодными[307]. Всего за год до визита делегации белой церкви ФСБ выдворила из страны пятерых католических священников, помогая православной церкви защититься от того, что последняя считала католической экспансией на своей территории.
Шевкунов показал монастырь пятерым гостям из Нью-Йорка. В храме как раз шла литургия: молились о здравии глав двух церквей. Затем он пригласил американцев позавтракать в своей скромной обители – настоятельском доме[308].
Священники привезли с собой список тем для деликатных переговоров: вопросы собственности, правовой статус белой церкви и кадровая политика: например, как будут распределяться места в стратегически важных приходах и кто будет обладать правом голоса в этих назначениях. Переговоры были долгими, но успешными. Затем делегация отправилась на встречу с московским патриархом, за которой последовала череда встреч с иерархами РПЦ. Однако именно в этой просторной комнате на втором этаже особняка настоятеля Сретенского монастыря с окнами, выходящими в тихий московский дворик, шестеро людей в черном договорились о том, как привести две церкви к объединению.
Следующим пунктом в плане Путина было заполучить в Россию самого митрополита Лавра. В мае 2004 г. Лавр в сопровождении Петра Холодного прибыл в Москву с первым официальным визитом. Ему устроили пышный прием как для главы государства; визит освещался ведущими российскими государственными СМИ, а Путин принял митрополита вместе с московским патриархом в своей резиденции в Ново-Огареве.
Все шло превосходно – пока не случилась беда.
9 июля Евгений Киселев вместе с друзьями сидел в ресторане «Барвиха Luxury Village» в люксовом торговом центре на Рублевке, когда к их столику стремительно подошел взбудораженный Борис Йордан. Это была их вторая встреча с тех пор, как охранники Йордана выкинули команду Киселева из редакции НТВ. В первый раз жизнерадостный американец сделал вид, будто ничего не произошло и они остались хорошими друзьями. Теперь же Йордан выглядел непривычно серьезным. «Евгений! – воскликнул он – Пол Хлебников убит! Ты знаешь, кто его убил?»[309]
Пол Хлебников, американский журналист и основатель русской редакции журнала Forbes, был застрелен на улице при выходе из своего офиса на востоке Москвы. Как и Йордан, Хлебников родился в США в семье русских эмигрантов с дворянскими корнями; оба были примерно одного возраста и знали друг друга больше 20 лет.
Трагедия привлекла к себе всеобщее внимание. Хлебников был известным и уважаемым журналистом не только в Соединенных Штатах, но и в России, где на протяжении нескольких лет расследовал криминальные связи российских олигархов.
Хотя Путин, как правило, игнорировал убийства российских журналистов, на этот раз он решил лично осудить преступление[310].
Произошедшее потрясло Йордана. «Мы все, включая Пола, считали, что в России больше не нанимают киллеров, а разрешают споры с помощью адвокатов, – говорил он в интервью The Washington Post. – Но оказалось, что это не так»[311].
Хлебниковы были известны как очень религиозная семья, и возник щекотливый вопрос: где проводить поминальную службу. Хлебниковы были прихожанами «белого» храма в Нью-Йорке, но иногда посещали и «красный» Свято-Николаевский собор на 97-й улице. Они состояли в дружеских отношениях со всеми влиятельными сторонниками воссоединения церквей. А все, что касалось смерти Пола, имело политический характер и широко освещалось в СМИ.
Предприимчивый Тихон Шевкунов не терял времени. Он распорядился доставить тело Хлебникова в свой монастырь и организовал ночное бдение у гроба, после чего договорился о проведении заупокойной службы в храме Христа Спасителя[312]. Оригинальный храм, воздвигнутый в честь победы над Наполеоном, был разрушен еще в 1930-х гг., и на его месте построили огромный плавательный бассейн. В 1990-е гг. храм Христа Спасителя отстроили заново – как символ того, что Россия возвращается к своим духовным корням. Возрожденный собор приобрел такое же символическое значение для Русской православной церкви, как собор Святого Петра в Риме для католиков.
Прощание с Хлебниковым проходило в большом зале храма Христа Спасителя. Тихон Шевкунов сам отслужил панихиду над гробом. На церемонии присутствовал и Петр Холодный. Затем тело Пола перевезли в Нью-Йорк, где в Свято-Николаевском соборе была проведена вторая поминальная служба[313]. Отпевание в двух храмах красной церкви стало четким сигналом для русской эмигрантской общины в Соединенных Штатах.
Но проекту по воссоединению церквей все еще не хватало официального одобрения белой церкви. Кремлю и красной церкви пришлось ждать еще два года.
Наконец, в мае 2006 г. в Сан-Франциско состоялся очередной всезарубежный собор[314]. Борис Йордан, который выступил одним из его спонсоров, получил право выступить и обратился к собравшимся, призвав их одобрить воссоединение. «Это было мое личное дело, я был лично заинтересован в том, чтобы это произошло», – сказал он нам. После четырех дней острых дебатов собор проголосовал за объединение.
17 мая 2007 г. красная и белая церкви подписали соглашение, известное как Акт о каноническом общении. Продуманная во всех деталях церемония проходила в храме Христа Спасителя в Москве, где тремя годами ранее Шевкунов служил панихиду по Хлебникову. В храме присутствовал и торжествующий Йордан.
Видные представители первой волны русской эмиграции, включая Владимира Голицына – бывшего вице-президента Bank of New York, и главы Русского дворянского собрания в Америке – приветствовали объединение церквей. Точно так же два года назад они одобрили решение перевезти в Россию и перезахоронить в Москве в Донском монастыре останки генерала Антона Деникина и философа Ивана Ильина, идеолога РОВС[315]. Эту акцию тоже профинансировал Борис Йордан[316].
На реализацию путинского проекта по объединению церквей ушло в общей сложности всего шесть лет. Все это время Путин успешно и систематически уничтожал оппозицию внутри страны, последовательно ограничивал свободу СМИ и назначал на ключевые посты в государстве бывших и действующих сотрудников КГБ, по сути превратив их в новое дворянство[317].
Если к тому времени где-то за рубежом еще и была жива идея «другой России», то поглощение белой церкви при полном одобрении русской аристократии фактически означало конец ее существования.
Почему потомки эмигрантов первой волны с такой готовностью пошли на сотрудничество с российским президентом? Десятки раз мы задавали себе этот вопрос. Казалось, они должны были ненавидеть его кагэбэшное прошлое и осуждать за возвращение советских символов – в том числе сталинского гимна с лишь слегка измененными словами.
Единственное объяснение, которое мы нашли: между ними и Путиным было что-то общее. За годы пребывания у власти российский президент не раз показывал себя хорошим тактиком, умело манипулируя западными политиками, но стратегически он мыслил понятиями позапрошлого века. Слова императора Александра III, сказанные в конце XIX столетия: «У России есть только два союзника – ее армия и флот», – находили у Путина глубокий отклик. (В 2017 г. он даже присутствовал на церемонии открытия памятника Александру III в Крыму, на котором были выгравированы именно эти слова[318].)
Потомки первой волны русской эмиграции также цеплялись за воспоминания о славном прошлом Российской империи. Они продолжали мыслить в понятиях XIX века, этого последнего периода в истории страны, когда все шло правильно и не было еще испорчено проигранными войнами, революциями и большевиками. Недаром через семь лет после подписания Акта о каноническом общении многие соотечественники за рубежом с большим энтузиазмом приняли новость об аннексии Крыма, рассматривая это как шаг к возрождению Российской империи.
Это сходство, основанное на ностальгии по великому прошлому, породило глубокую эмоциональную связь, которую Путин умело использовал.
В ноябре 2018 г. мы сидели с финансистом и священником Петром Холодным в уютном итальянском ресторанчике на Большой Ордынке. Высокий и худой человек с костистым лицом и короткой стрижкой, в белоснежной рубашке под темным свитером, Петр Холодный неспешно потягивал чай. Он с ходу дал понять, что не собирается помогать информацией для нашей книги. С собой он привел взрослого сына, вероятно, в качестве свидетеля.
«Извините меня за то, что я не так наивен, как раньше. У вас неоднозначная репутация и влиятельные враги, – заявил он сходу, вероятно имея в виду ФСБ. – Вы хотите написать об объединении церквей. Могу вас заверить, что там не было замешано никаких денег, никто никого не подкупал, не было никакого принуждения».
Но мы не спрашивали его ни о деньгах, ни о принуждении.
Затем Холодный заговорил о Путине. «Владимир Владимирович дал русскому народу столько свободы, сколько у того не было за всю историю!»
Он всплеснул руками, так что стали видны его запонки в цветах российского триколора. Так прошло 20 минут. Было ясно, что встреча подходит к концу, как вдруг Холодный спросил: «Так что вы думаете о деле Скрипаля?»
Судя по всему, несмотря на связи в высоких кабинетах и патриотические запонки, история с отравлением бывшего российского шпиона, живущего на Западе, его очень сильно беспокоила.
Часть IV
Рука Москвы
Глава 26
Политическая эмиграция: Перезапуск
1990-е гг. были первым и последним десятилетием в российской истории, когда в стране не было политической эмиграции.
Давняя традиция лишать политических изгнанников возможности вернуться была нарушена в 1991 г., когда Михаил Толстой, преодолев сопротивление КГБ, пригласил эмигрантов приехать в Россию. По сути, это стало символическим концом политической эмиграции советской эпохи. В ельцинской России люди могли покидать страну из-за разногласий с Кремлем, но они всегда возвращались. Ельцин не выгонял своих врагов из страны.
Путин вернул эту практику.
В мае 1999 г. глава ельцинской администрации вызвал Владимира Гусинского в Белый дом. Кремлевский чиновник объяснил: Ельцин хочет, чтобы президентские выборы, назначенные на март 2000 г., прошли спокойно и предсказуемо. НТВ мог стать проблемой, поэтому Кремль хочет, чтобы Гусинский покинул страну и следующие десять месяцев провел за пределами России. Правительство даже готово компенсировать Гусинскому все неудобства. «Мы можем помочь вам решить ваши проблемы с долгами, – сказал кремлевский чиновник и добавил: – Вы получите $100 млн если вас не будет в стране до президентских выборов»[319].
В мае 1999 г. Ельцин все еще был президентом – а значит, игра не закончилась. Гусинский отказался.
Расклад остался прежним: кремлевская команда активно готовила страну к предстоящим выборам, а медиакомпании Гусинского, как и прежде, работали без оглядки на Кремль.
Но летом Ельцин назначил нового премьер-министра – Владимира Путина, которого продвигали как сильного лидера, способного справиться с сепаратистами и террористами. Между тем НТВ продолжал критически освещать самую горячую политическую тему дня – военный конфликт на Кавказе.
В марте 2000 г. Путин победил на президентских выборах и 7 мая принял присягу в Большом Кремлевском дворце. Два месяца спустя Гусинского посадили в Бутырку, где он получил предложение продать свои медиаактивы в обмен на свободу. Магнат провел в тюрьме три дня, после чего его освободили и позволили покинуть страну. Он отправился в Лондон, в бессрочное изгнание.
Страна прожила без политической эмиграции меньше десяти лет – ничтожно мало по историческим меркам. И теперь этот период закончился.
Владимир Путин правил Россией меньше года, когда из страны бежали еще двое. Бывший офицер ФСБ Александр Литвиненко, крепко сложенный, белокурый 38-летний человек с будто выцветшими, лишенными всякого выражения глазами, улетел в Лондон вместе с женой и сыном. Вскоре к нему присоединился российский олигарх Борис Березовский.
В России каждый знал олигарха Березовского. Невысокий, с покатыми плечами, залысинами у лба и выразительными карими глазами, он напоминал манерами и демонической славой профессора Мориарти. Березовский регулярно появлялся на страницах газет, обложках журналов и экранах телевизоров. В понедельник он мог встречаться с первыми лицами в Кремле, во вторник – с мятежными чеченскими полевыми командирами, а завершить неделю шикарной вечеринкой с друзьями-олигархами – и все это освещалось российскими СМИ.
Математик по образованию, Березовский был прирожденным посредником. Свой первый капитал он сколотил в начале 1990-х гг., взяв на себя роль посредника между гигантом советского автопрома «АвтоВАЗом», организованной преступностью, контролировавшей сети автодилеров, и рядовыми россиянами, желавшими купить автомобиль. Потом он захотел политического влияния и выступил в роли посредника между российскими олигархами и Ельциным. Но Березовский хорошо знал: чтобы посредничество было эффективным, требуются две группы с четко определенными позициями, между которыми можно с выгодой лавировать.
Кремль был такой группой, олигархи – нет. У каждого богатого и влиятельного человека в новой России имелись свои интересы, приоритеты и амбиции. Березовский приложил немало усилий, чтобы объединить олигархов в группу с общей политической программой. Свою резиденцию – изысканный одноэтажный особняк конца XIX века на Новокузнецкой улице в историческом центре Москвы – он превратил в элитный клуб. Там собирались самые богатые люди России, чтобы обсудить насущные проблемы и выработать согласованную позицию, которую Березовский мог затем представить Кремлю. Чтобы помочь олигархам выглядеть более сплоченной группой, в 1996 г. он сказал в интервью Financial Times, что всего семь банкиров влияют на принятие большинства важнейших решений в стране. Он назвал имена этих людей, которые станут известны как «семибанкирщина», и заявил, что они контролируют более 50 % российской экономики[320].
В конце 1990-х гг. Березовский снова выступил посредником – на этот раз между Кремлем и чеченскими сепаратистами (для этого Ельцин назначил его заместителем секретаря Совбеза). Когда Ельцин решил передать власть Путину, Березовский охотно начал колесить по стране, убеждая региональные элиты и олигархов поддержать ставленника Ельцина. В результате многие, включая самого Березовского, считали, что именно он обеспечил победу Путину.
Но вскоре после выборов Путин поругался с Березовским. Он не хотел быть зависимым или восприниматься как политик, зависимый от кого бы то ни было, особенно от такой энергичной личности, как Березовский.
Березовскому пришлось покинуть Россию. Он перебрался в Лондон, где присоединился к первым постсоветским политическим эмигрантам Гусинскому и Литвиненко. Вскоре за ним последовали многие другие богатые россияне, впавшие в немилость Путина и его окружения. Однако Березовский, в свои 50 лет не испытывавший недостатка в амбициях и деньгах, не был готов уйти на комфортную пенсию.
Верный своей натуре, он считал, что сможет еще раз сыграть с Кремлем, снова выступив посредником. На тот момент в Лондоне не существовало никакой мало-мальски сплоченной группы эмигрантов с общей повесткой, от имени которой он мог бы разговаривать с Москвой, но подобные препятствия Березовского никогда не смущали. Он немедленно принялся сколачивать такую группу. Как и в 1990-х гг. в Москве, он превратил свою резиденцию в четырехэтажном особняке из красного кирпича на Даун-стрит недалеко от Пикадилли в штаб, куда стекались все, кто бежал из путинской России. Он помогал Гусинскому финансировать телеканал RTVI, вещающий на русскоязычную аудиторию за рубежом, запустил несколько новостных сайтов и публиковал статьи с резкой критикой Кремля. Свой информационный ресурс в интернете он назвал «Колокол», по ассоциации с одноименной газетой, которая печаталась в Лондоне самым знаменитым российским политическим изгнанником Александром Герценом[321].
Кремлевская пропаганда быстро превратила Березовского в заклятого врага Путина. Его обвиняли в причастности к кровопролитным терактам, а также к громким убийствам, в том числе к убийству Пола Хлебникова. О его преступлениях снимались документальные фильмы и издавались книги.
Но, похоже, этого было недостаточно.
В декабре 2004 г. в российских кинотеатрах состоялась премьера блокбастера «Личный номер». В фильме рассказывалась история, основанная на реальных событиях, таких как взрывы жилых домов в Москве в 1999 г. и захват заложников в театральном центре на Дубровке в 2002 г., только театр заменили на цирк. Одним из главных персонажей-злодеев был живущий на Западе беглый олигарх, который вступил в сговор с террористами. Олигарх-предатель Покровский из фильма поразительно напоминал Березовского.
Несмотря на бюджет $7 млн фильм был не просто коммерческим проектом, а очередным «активным мероприятием» российских спецслужб. Его сняли при поддержке ФСБ, и съемочную группу консультировал замдиректора этого ведомства[322]. Главным продюсером и автором сценария был Юрий Сагайдак, бывший журналист и коллега генерала Кобаладзе (того самого, который в 1990-х гг. руководил книжным проектом СВР). Сагайдак был тем отставным генералом, который участвовал в разговоре Кобаладзе с Киселевым, когда того пытались заманить на Лубянку в ходе враждебного поглощения НТВ. Судя по всему, исполнителей для наиболее чувствительных операций Кремль выбирал из очень узкого круга доверенных лиц. Фильм имел успех, и его неоднократно показывали по российскому телевидению.
Однако не Березовский, а его друг Литвиненко вызывал неподдельную ненависть в штаб-квартире ФСБ на Лубянке.
До бегства за границу Литвиненко работал в самом коррумпированном отделе ФСБ, который отвечал за борьбу с организованной преступностью и был известен своими жесткими методами работы. Кроме того, отдел защищал состоятельных бизнесменов от бандитов – именно так Литвиненко и познакомился с Березовским. В середине 1990-х гг., еще до восхождения Путина, Литвиненко совершил весьма необычный шаг: открыто стал помогать Березовскому, вместо того чтобы оставаться лояльным к начальству в ФСБ. Он стал для олигарха его самым преданным солдатом внутри спецслужбы – и очень полезным благодаря обширным связям. Он также стал первым, кто публично раскрыл факты, свидетельствующие о преступлениях постсоветских спецслужб.
Когда у Березовского возникли проблемы с ФСБ, Литвиненко организовал сенсационную пресс-конференцию, на которой вместе с несколькими своими сослуживцами заявил, что руководство службы приказало им убить Березовского. Директор ФСБ был смещен с должности и заменен Владимиром Путиным. Но Путин не любил такого рода политические игры: он уволил Литвиненко, и вскоре тот оказался в тюрьме. В конце 1999 г. его выпустили на свободу, и через несколько месяцев он бежал в Великобританию.
В Лондоне Литвиненко оставался рядом со своим покровителем, к которому питал искреннюю привязанность. Выходец из простой семьи, выросший в Кабардино-Балкарии, Литвиненко несколько лет провел в казарме Внутренних войск, пока не перевелся в Москву на Лубянку, где начал работать в управлении по борьбе с преступностью и ездить по горячим точкам. Как он признался в разговоре с нами в Лондоне, Березовский объяснил eму, как важно уметь нарушать установленные правила. «Он говорил, что всегда есть черта. И чтобы стать по-настоящему свободным, нужно ее пересечь – переступить эту черту»[323].
Мы встретились с Литвиненко осенним дождливым вечером 2003 г. на площади Пикадилли. Когда мы подошли, Литвиненко уже ждал на углу в болоньевой синей куртке, темной рубашке и черных брюках. Он был без зонта, но, казалось, не обращал внимания на дождь. «Я солдат. И могу спать на голой земле!» – бодро заявил он.
Хотя к тому времени Литвиненко жил в Лондоне почти три года, он так и не выучил английский и никак не мог привыкнуть к британскому образу жизни. Березовский продолжал помогать Литвиненко деньгами, но экс-сотрудник ФСБ пытался сам зарабатывать себе на жизнь, в частности помогая новым эмигрантам выводить из России свои капиталы. (Позже стало известно, что он также помогал британским и испанским спецслужбам бороться с российской организованной преступностью.) Кроме того, он продолжал публично разоблачать ФСБ, называя конкретные имена.
Между тем Березовскому требовалось некая общая цель, вокруг которой можно было бы сплотить сообщество политических изгнанников. Одной из таких целей, на его взгляд, могло стать расследование взрывов жилых домов в сентябре 1999 г. в Москве. После этих терактов, унесших жизни более трехсот человек и потрясших страну, большинство россиян стало поддерживать войну в Чечне, а популярность Владимира Путина, пообещавшего найти и уничтожить террористов, резко возросла. Многие считали, что взрывы домов не были расследованы должным образом, и подозревали участие спецслужб[324]. По мнению Березовского, Путин пришел к власти путем массового убийства своих сограждан – просто и понятно. У себя в офисе на Даун-стрит он приветствовал всех, кто мог предоставить любую информацию для подкрепления этой версии.
По заданию Березовского Литвиненко в соавторстве с ученым-историком, также советским эмигрантом, живущим в США, написал книгу «ФСБ взрывает Россию»[325], в которой пытался доказать, что взрывы жилых домов были организованы ФСБ.
1 ноября 2006 г. Литвиненко был отравлен в баре пятизвездочного отеля Millennium в центре Лондона. Несколько недель спустя он скончался. Следствие установило, что его отравили добавленным в чай высокорадиоактивным полонием-210. Согласно расследованию, убийство по приказу Кремля совершили два российских агента, один из которых был экс-офицером КГБ.
Литвиненко постигла та же участь, что и многих его коллег, которые в первые десятилетия советской власти бежали на Запад, публиковали там разоблачительные книги и в конечном итоге погибли от рук сталинских агентов[326]. Методы Наума Эйтингона никуда не делись.
Наступили и прошли очередные президентские выборы, и Путин все еще оставался у власти. За год до следующих выборов, в апреле 2007-го, почти отчаявшийся Березовский заявил в интервью газете The Guardian, что задумал нечто серьезное: «Нет никаких шансов добиться смены режима в России через демократические выборы. Единственный способ изменить режим – если одна часть политической элиты будет не согласна с другой. Этому я и пытаюсь поспособствовать»[327]. И добавил: «Я уже предпринимаю в этом направлении практические шаги, в основном финансового характера».
ФСБ восприняла его заявление всерьез. Лубянка обвинила Березовского в организации заговора с целью захвата власти и начала широкомасштабное расследование. ФСБ допросила Люка Хардинга, московского корреспондента газеты The Guardian, который был одним из трех авторов злополучного интервью с Березовским[328].
К тому времени Березовский потратил на реализацию своих планов миллионы долларов, но именно Литвиненко оказал наибольшее влияние на общественное мнение в России и на Западе. Его книга на английском языке вышла сразу после его смерти в консервативном нью-йоркском издательстве Encounter Books. Хотя многие критически относятся к заявлениям Литвиненко, считая их конспирологией, обвинения бывшего сотрудника ФСБ стали частью широко распространенного нарратива о приходе Путина к власти. Отравление и смерть Литвиненко привлекли еще больше внимания к его книге. В очередной раз в российской истории книга эмигранта стала мощным политическим оружием.
Между тем на протяжении большей части 2000-х гг. число недовольных политикой Путина оставалось относительно небольшим. Те, кто критиковал президента, оказывались все в большей изоляции, поскольку формирующийся средний класс чувствовал себя при Путине все более комфортно.
Средний класс и бизнесмены наивно полагали, что хорошо понимают игру, которую ведет Путин, и она их вполне устраивала – пока ее правила вдруг не изменились.
Глава 27
Разбитые иллюзии
Почему так много умных, прозападно настроенных, финансово успешных людей чувствовали себя довольно комфортно при Владимире Путине в первом десятилетии XXI века? Став президентом, он немедленно начал наступление на свободную журналистику, поставил на ключевые посты в правительстве бывших чекистов и начал сажать в тюрьму неугодных бизнесменов. Тем не менее большинство россиян продолжали поддерживать политику Путина. Он им все еще нравился. Почему? Этот вопрос мучил многих российских либералов в 2000-е гг.
«Эхо Москвы» всегда считалось популярной либеральной радиостанцией, но с началом 2000-х гг. ведущие и гости «Эха» чувствовали себя все более изолированными от большинства. Путин постоянно усиливал контроль над политической системой, но в России, казалось, это мало кого беспокоило. Благосостояние среднего класса в больших городах стабильно росло благодаря высоким ценам на нефть. Экономика была на подъеме. В пригородах строились новые коттеджные поселки, а в Москве каждый месяц открывались торговые центры, где продавали одежду из Милана и Парижа. Редакция «Эха Москвы» находилась в старой советской высотке-книжке с древними лифтами и стенами, обшитыми деревянными панелями еще советского образца. Из окон редакции на 14-м этаже открывался вид на Новый Арбат, ныне заполненный блестящими иномарками, а в паре километров на запад выросли сверкающие небоскребы Москва-Сити, нового международного делового центра российской столицы. Журналисты чувствовали, что теряют связь со своей аудиторией.
Чтобы преодолеть этот разрыв, «Эхо» запустило новое ток-шоу под названием «Одна семья времен Владимира Путина». Авторы этой программы приглашали в студию обычные российские семьи и обсуждали с ними их повседневную жизнь, пытаясь понять, что им дало президентство Путина. В мае 2007 г. гостями передачи стали Илья Заславский, 28-летний сотрудник нефтяной компании ТНК-BP – совместного российско-британского предприятия, – и его подруга Виктория.
Спокойный и улыбчивый Илья выглядел успешным и уверенным в себе молодым человеком. Его семья в 2000 г. переехала в США – сначала в Коннектикут, затем в Нью-Йорк, но через несколько лет Илья и его старший брат Александр вернулись в Россию, решив, что в Москве можно хорошо заработать. Братья выбрали нефтегазовую отрасль, где крутились самые большие деньги. Теперь у Ильи была отличная позиция в ТНК-BP; он получал $7000 в месяц и снимал роскошную квартиру на Маяковской в самом центре Москвы. Недавно он вложил $12 000 в производство независимого фильма о нефтетрейдере и подумывал заняться кинобизнесом. По всем меркам Илья был воплощением экономического бума эпохи Путина.
Ведущий программы спросил у Заславского, что тот думает о семи годах путинского правления.
«Это ерунда какая-то, что твое благополучие зависит от Путина или от Ельцина, – сказал Заславский. – Твое благополучие зависит, если ты только не живешь в совсем уж какой-то авторитарной стране, оно больше зависит от тебя, а не от Путина»[329]. Как следовало из его слов, он не считал Россию авторитарной страной.
Меньше чем через год, в марте 2008 г., Илья Заславский сидел в своем офисе на втором этаже новой роскошной штаб-квартиры ТНК-BP на Старом Арбате, когда ему позвонил отец. «Твоего брата арестовали! – сказал ошарашенный отец. – Поезжай домой и проверь на всякий случай свои компьютеры и флешки».
Илья выбежал на улицу, где его тут же схватили трое оперативников в штатском. Его затолкали в «Ладу» с тонированными стеклами[330] и повезли в Лефортовскую тюрьму. К счастью, оперативники забыли его обыскать, оставив при нем телефон, и Илья успел сделать короткий звонок отцу и предупредить, что тоже задержан. Заславского привели в крошечную комнату на втором этаже Лефортово, где его несколько часов допрашивал сотрудник ФСБ. После этого его отвезли на его квартиру на Маяковской, в которой уже шел обыск.
ФСБ обвинила братьев Заславских в промышленном шпионаже[331]. Спецслужба утверждала, что они пытались получить некую конфиденциальную информацию о российской газовой компании, контролируемой государством, но Илья знал, что дело против них было всего лишь предлогом. Братья Заславские просто оказались в центре битвы за контроль над прибыльной российско-британской компанией. В этом конфликте ФСБ помогала российской стороне выдавить британцев из бизнеса (что в конечном итоге удалось).
Заславские были двумя мелкими рыбешками, жившими в теплом и сытном корпоративном аквариуме. Но вдруг кому-то понадобилось этот аквариум разбить, и братья попали под руку.
ФСБ даже не стала сажать братьев в тюрьму – сфабрикованное против них дело о шпионаже просто использовалось как предлог, чтобы провести обыски в офисах BP и оказать давление на топ-менеджмент. Через некоторое время состоялся суд, на котором Илью и его брата приговорили к году лишения свободы условно.
Карьера и репутация Ильи были в одночасье без всяких причин разрушены мощными силами, но его личная трагедия абсолютно никого не волновала. Руководство компании, в которой работал Илья, не оказало своему сотруднику никакой поддержки.
Пришло время распрощаться с иллюзиями. Но Илья не желал смириться с тем, что российское государство и олигархи видят в нем мелкую сошку. Он себя таким не считал.
Москва, август 2005 г. Этот теплый летний день идеально подходил для свадьбы. Невеста в шикарном белом платье и высокий представительный жених в дорогом темно-синем костюме – они выглядели очень интересной парой. В брак вступали два успешных и взрослых человека: 39-летняя Ольга Романова – известная телеведущая с канала РЕН ТВ и мать двоих детей от предыдущих браков, и 31-летний банкир Алексей Козлов, отец маленького сына. Оба хорошо знали, чего они ждут от этого брака.
Ольга, привлекательная и яркая блондинка, выросла в семье врачей в Люберцах, печально известном рабочем пригороде Москвы. В детстве она, как и многие другие девочки из хороших семей, училась играть на пианино и очень любила петь. Правда, в отличие от других девочек из хороших семей любимый репертуар – цыганские романсы, она освоила не в музыкальной школе, а подхватила его у живших по соседству цыган. Интеллигентные родители дружбу с цыганами не поощряли, но не могли запретить своенравной дочери делать то, что она хотела.
В начале 1980-х гг. Ольга поступила в престижный Московский финансовый институт, но на занятия ей приходилось ездить на электричке, и она часто возвращалась домой по ночам. Время было неспокойное, в полупустых вагонах промышляла шпана, но отчаянная Романова ничего не боялась. Многие ее одноклассники стали гангстерами и Романова отгоняла мелкую шпану, козыряя кличками известных преступных авторитетов. Это всегда срабатывало.
Ольга всегда хотела водить машину, что в советское время мог позволить себе не каждый. Родители знали об этом и на день рождения сделали ей роскошный подарок – синюю «Ладу» «шестерку». Ее отец, у которого раньше не было машины, начал брать уроки вождения вместе с дочерью, чтобы в случае чего помочь ей. Однажды он ехал с инструктором и попал в аварию. Оба погибли.
После внезапной гибели отца Романова не находила себе места. Она винила себя в том, что у нее возникла глупая идея купить машину и что она позволила отцу сесть за руль. Ей вообще было свойственно брать на себя ответственность за все, что происходит вокруг.
В 1989 г. Романова окончила университет, с маленьким сыном на руках. Ее студенческий брак быстро распался, зато карьера складывалась как нельзя лучше: она устроилась финансистом в Министерство по внешнеэкономическому сотрудничеству, которое располагалось в знаменитой мидовской высотке. Но шок от случившегося с отцом не проходил и, несмотря на очевидные успехи в работе, Ольга не знала, что дальше делать со своей жизнью.
Общительная и обаятельная, она завела в министерстве много друзей, и один из них, молодой юрист, сделал ей необычное предложение. В Нью-Йорке открылась вакансия – прямо для него, но он не был женат, а тогда это означало, что его не выпустят работать за границу.
Он предложил Романовой сделку: зарегистрировать брак и вместе поехать в Нью-Йорк без каких-либо обязательств. Романова согласилась. Она все еще винила себя в смерти отца и хотела попробовать начать новую жизнь.
В Нью-Йорке Ольга поселилась в крошечной квартирке на первом этаже трехэтажного дома на Лексингтон-авеню на Манхэттене. За аренду платил муж, оставивший жену, как и договорились, сразу же по приезде в Америку. Хотя квартира и была в ее полном распоряжении, Ольге нужны были деньги на жизнь.
Недолго думая, Романова пошла по пути многих авантюристичных натур – она устроилась в популярный среди русских эмигрантов ночной клуб на Брайтон-Бич. Целый день Романова обслуживала столики, а по вечерам пела на разогреве у местных звезд. Eе детское увлечение – цыганские романсы – теперь ей пригодились. Так прошло больше года – и Ольге стало казаться, что она растрачивает свою жизнь впустую.
В августе 1991 г., услышав о путче в Москве, Ольга решила, что в такое время нельзя отсиживаться за океаном и нужно срочно возвращаться домой. Ближайшим же рейсом она улетела в Москву.
Начав писать для нескольких изданий, Романова через два года стала экономическим обозревателем в новой либеральной газете «Сегодня». Так началась ее серьезная карьера в печатных СМИ; через несколько лет она продолжилась на телевидении. К середине 2000-х гг. Романова уже была известной телеведущей и вела свою ежедневную программу «24 с Ольгой Романовой» на канале РЕН ТВ. За это время ей удалось добиться почти невозможного и получить две премии ТЭФИ – самой престижной награды на телевидении.
Положение Романовой было звездным, но не очень надежным: яркая и независимая, в эпоху Путина она не рассчитывала удержаться на телевидении слишком долго. Алексей Козлов, успешный, богатый, но не очень известный банкир, должен был принести в ее жизнь немного стабильности. Для Козлова Романова – которую знали и любили миллионы российских телезрителей – была ценным призом.
Гости на свадьбе принадлежали двум разным мирам. Друзей жениха окружала аура благополучия и успеха, и их наручные часы стоили больше, чем месячная зарплата приглашенных Романовой журналистов, социальный статус которых при Путине лишь постоянно снижался.
Среди гостей выделялись двое мужчин постарше, державшихся особняком. Во время застолья они чаще других поднимали тосты в честь молодоженов, и по их манерам было видно, что они привыкли считать себя боссами. И действительно, Козлов был им многим обязан.
Эти двое гостей были выходцами из мира спецслужб – впрочем, как и любимая бабушка Козлова Зоя Зарубина. На самом деле именно Зоя Зарубина, дочь советского разведчика Василия Зарубина и падчерица Наума Эйтингона, познакомила своего внука с этими людьми.
Бабушка играла огромную роль в воспитании Алексея. Его родители развелись, когда он был ребенком, и бабушка, по его собственному признанию, заменила ему отца. Отношения с ней были настолько тесными, что после школы внук переехал к Зарубиной – в просторную квартиру на Арбате, в самом центре Москвы. Жизнь в арбатской квартире била ключом, в гости заходил американский посол Джон Мэтлок c женой Ребеккой, с которым бабушка познакомилась много лет назад в Вашингтоне. Выйдя за хлебом в булочную за углом, он часто встречал людей из близкого окружения Горбачева. Благодаря связям своей знаменитой бабушки Алексей с детства знал, что принадлежит к элите[332].
До того, как Козлов женился на Романовой, в бабушкиной квартире у него была своя комната. Это была квартира с богатой историей – здесь бывал убийца Троцкого Рамон Меркадер, друживший с Эйтингоном и его семьей. Не удивительно, что в такой атмосфере у мальчика возник живой интерес к истории, и Алексей поступил на истфак.
Видя, что советский режим разваливается на глазах, но в то же время появляются новые возможности, бабушка использовала свои связи, чтобы помочь любимому внуку добиться успеха. А в 1990-е гг. успех в России обеспечивали две вещи – деньги и связи на Западе.
Студентом Алексей стал подрабатывать переводчиком у американских банкиров, приехавших в Москву. Он интересовался банковским делом и записался на подходящую программу Агентства США по международному развитию (USAID). Бабушка одобрила его выбор и помогла подготовиться к экзаменам по английскому языку, которым владела в совершенстве. Вскоре он отправился в Америку изучать финансы в Университете Джорджа Вашингтона.
В 1996 г. Алексей вернулся в Москву. Он хотел делать карьеру в российской банковской сфере и поставил перед собой амбициозную цель: заработать миллиард долларов к своему 40-летию. У него было важное преимущество: бывшие сотрудники внешней разведки КГБ играли важную роль в российском банковском бизнесе[333], а его бабушка знала нужных людей.
Зарубина познакомила Алексея с бывшим генералом КГБ, который в 1991 г. помог председателю КГБ Крючкову разработать план госпереворота. Путч, как известно, провалился, но это не помешало генералу в 1990-е гг. занять руководящую должность в крупном российском банке. Зарубина считала, что он сможет помочь ее внуку советом и в случае чего защитить. В путинской России иметь связи в разведке оказалось так же полезно, как в советскую эпоху.
Отставной генерал, ныне банкир, сам сын известного советского шпиона, восхищался Василием Зарубиным и был рад помочь его семье. Он пристроил Козлова на хорошее место в банке и фактически стал его крестным отцом в бизнесе. Именно поэтому он оказался почетным гостем на свадьбе – и вот теперь он один за другим произносил тосты за новобрачных.
Второй гость, также хороший знакомый Зои Зарубиной, возглавлял академию СВР. На протяжении семи лет Козлов выплачивал ее лучшим выпускникам учрежденную им стипендию имени Василия Зарубина, что оказалось дальновидной инвестицией. Директор академии познакомил Козлова с важными шишками в экономическом отделе Службы внешней разведки. Козлов время от времени занимался российскими внешними долгами, а эта игра всегда находилась под пристальным наблюдением СВР.
В 31 год карьера Козлова вертикально шла в гору: вице-президент известного банка, до этого заместитель гендиректора крупной российской финансовой компании. Наконец, у него имелись покровители в лице отставных и действующих генералов внешней разведки. Казалось, что может угрожать такому человеку, как он, в путинской России?
Читать бесплатно другие книги:
