Исключительные Вулицер Мег

— Думаю, ты не русского поэта имеешь в виду?

— Пушкин никогда не читал Пушкина, и это многое о нем говорит. Если ты однофамилец великого русского писателя, как можно хотя бы не попробовать его читать? Джек Пушкин — один из топ-менеджеров студии, и он неплохой парень. Но когда мой юрист сообщил, что мы хотим частично перенести производство атрибутики обратно в Штаты, отказавшись от услуг фабрик, где используется детский труд, Пушкин сразу притих. Потом они долго спорили, а я просто слушал, и наконец Пушкин бросил трубку. Он перезвонил через две секунды, долго извинялся, и всем пришлось снова подключаться к разговору, а в Индонезии это непросто. В общем, они продолжили без меня, и, вернувшись в Америку, я узнал, что все согласны перенести сюда около десяти процентов производства. Они знали, что, если откажутся, это будет дурно пахнуть. Они теряют на этом кучу денег, не только из-за оплаты труда, но и из-за налоговых льгот при работе за границей, но готовы этим пожертвовать ради высшего блага. Им пришлось согласиться со мной не только из соображений пиара, но и потому, что у меня есть то, что им нужно. В том числе благодаря отцу Эш.

— Что?

— Ну, мой голос, — ответил он голоском Уолли Фигмена, — и многое другое. Он позаботился о том, чтобы я знал себе цену. Он не хотел, чтобы меня кто-нибудь обманул, и этого не случилось. Сейчас они теряют кучу денег, но зато я делаю то, что должен, а они смогут разослать всем пресс-релиз и раструбить, как они горды своим высокогуманным поступком, а заодно и тем, что производство возвращается в США. Десять процентов производства перенесут сюда, на умирающие фабрики на севере штата. Да, это капля в море, но хоть что-то. И я спрашивал у очень умной женщины из ЮНИСЕФ, нельзя ли открыть школы для детей, которые раньше работали? Я знаю, что все равно приношу вред, но теперь я надеюсь приносить чуть меньше вреда.

— По-моему, ты вообще никакого вреда не приносишь, — возразила Жюль.

— Я уверен, что приношу. Но на меня хотя бы снизошло озарение. Я называю это «Джакартским преображением». По крайней мере, наедине с собой.

— А Эш что говорит?

— Ей, конечно, идея тоже понравилась. Она не из тех жен, которые критикуют мужей. Ты тоже, — добавил он через секунду, но Жюль ничего не сказала, — ты не критикуешь Денниса. Ты просто позволяешь ему быть собой.

— А у меня есть выбор? — спросила Жюль кислым голосом. — Середина дня, мы с тобой разговариваем о реальных вещах и едим настоящую еду, а Деннис валяется в кровати и спит.

Итан посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом.

— Я знаю, что вы оба от этого страдаете.

— Ему на все наплевать! — взорвалась она. — Раньше мы все время смеялись, и разговаривали, и трахались — извини, что я это говорю, — и он был такой энергичный! А потом все куда-то делось. Он заботится о Рори, это правда тяжело, и я не стану этого недооценивать. Но он… как будто не здесь. Он ничего не хочет. Так же вел себя папа, когда умирал, как будто медленно уходил. И это все продолжается и продолжается. Он наполовину со мной, а наполовину нет. Меня это бесит, и я чувствую себя ужасной эгоисткой, когда так говорю. Мне его жалко, конечно, но я ведь и о себе тоже должна думать, и о Рори.

— А он может попробовать что-нибудь еще?

— Иногда, когда он пробует новые лекарства, кажется, что они работают. И мы тут же начинаем надеяться. Но потом он говорит мне, что они не действуют. Или что у них ужасные побочные эффекты. Я часто вижу людей с депрессией, но его депрессия, которая считается «слабой», какая-то очень упрямая. Атипичная.

— Если тебе вдруг захочется сильной депрессии, — сказал Итан, — съезди в Джакарту и посмотри, как живут эти рабочие. На их руки посмотри. Вот тут-то тебя и накроет.

— Да, как раз это мне и нужно. Больше депрессии.

В дверях гостиной возникла Рори, по-прежнему в кимоно, и низко поклонилась Итану. Он встал и поклонился в ответ.

— Итан Фигмен, я убиваю дерево, — объявила Рори.

— Прекрасно, Рори. Дерево должно умереть. Это воплощение зла. Именно так я каждый день говорю Ларкин.

— Ты меня дразнишь, я знаю. Хочешь посмотреть, как я убью деревяшку?

— Конечно.

Рори пристроила толстую палочку на край стола, завопила «Кий-я!» и расколола ее надвое. Щепки разлетелись по всей комнате и попали под батарею. Они пролежат там долгие месяцы или даже годы, застряв в тесном пространстве, и будут лежать под батареей даже после того, как Хэндлеры-Бойды уедут из этой квартиры, вместе с библиотечной книжкой, которая спланировала под бюро в процессе зачатия Рори. Жюль часто вспоминала этот вечер и Денниса в черном галстуке. Он выглядел таким значительным, полным жизни. Да, вот в чем дело. Итан полон жизни, а Деннис уже нет. Депрессия пробила в нем дыру. Деннис утекает.

— Ты гениальный каратист, детка, — сказал Итан, притянул Рори к себе и стал качать на колене.

— Никто не может быть гениальным каратистом, — заявила Рори.

— Ну как, я не могу, а вот ты можешь.

Рори оценила шутку и засмеялась грудным смехом.

— Итан Фигмен, я не то имела в виду, — голос у нее был такой глубокий и уверенный, что Жюль иногда называла ее Джеймсом Эрлом Джонсом. Объяснять Рори, что дома стоит говорить немного потише, не было никакого смысла, она в принципе не представляла, что голос можно понизить. Она была энергичной и тоже полной жизни, примерно как Итан в представлении Жюль.

Рори соскользнула с коленей и ушла убивать деревяшки в коридоре, или «попрыгать», как она иногда говорила.

— Ладно, — сказал Итан, — мне пора. Эш хотела показать мне эскизы к балийской пьесе. Но перед этим нам придется обсудить нашу с тобой проблему. Ужасную, невозможную ситуацию, когда один друг помогает другому.

— Но я никогда не помогаю тебе, — возразила Жюль, — это ты всегда помогаешь мне, и Деннису, и всем подряд. Вот, например, дети из Индонезии. Мы с ними теперь в одном клубе. «Люди, которым помог Итан Фигмен».

— Издеваешься? — спросил он. — Ты мне очень помогаешь. Ты не помнишь, что Эш на бранче рассказывала? Как ты ей помогла, когда поехала вместе с ней в Нью-Хейвен, на обследование Мо?

— Да, но я же помогала скорее ей, чем тебе.

— Ты помогла обоим, — он смотрел на нее, не моргая. Потом добавил: — Ладно, а теперь я тебе кое-что расскажу. Можешь думать обо мне что угодно. Помнишь, я не смог приехать, потому что был в Лос-Анджелесе?

— Да.

— Я не был в Лос-Анджелесе. Я снял номер в отеле в городе. Я не смог заставить себя поехать и выслушать, как моему сыну ставят диагноз. Они эксперты. После того, как они сказали бы то, что я и так знал, пути назад уже не было бы. Я должен был поехать в Нью-Хейвен вместе с Эш, но я не смог.

Жюль сначала распахнула глаза, а затем прищурилась.

— Серьезно? — спросила она.

— Да.

— Ничего себе.

— Скажи что-нибудь, — попросил Итан.

— Уже сказала. Не могу поверить, что ты поступил так… некрасиво. И что ты так обошелся с Эш, — Жюль вдруг рассмеялась.

— Поверить не могу, что ты смеешься, — сам Итан даже не улыбался.

— А я не могу поверить в то, что ты мне рассказал. Ты поступил нехорошо, и я не знаю, что с этим делать.

— А я тебе все время говорю, что я не такой уж и хороший. Почему мне никто не верит? Я, например, кричу на людей. На коллег. Раньше никогда так не делал, но сейчас стало совсем тяжело. Наорал на одного из авторов и назвал его писакой, а потом всю читку перед ним извинялся. Я вообще вспыльчивый и часто принимаю неудачные решения. Слышала про наш спин-офф «Альфу»? Который только что вышел? Студия потратила на него кучу денег, потому что я обещал, что это сработает. Я вообще думал, что все, связанное с «Фигляндией», — золотая жила. Но это не так, потому что наш спин-офф — полное дерьмо. Но я все равно настоял на его выпуске, потому что слепо верю в бренд. На меня сильно разозлились. Это было не лучшее для меня время в профессиональном плане, а я повел себя так, как будто лучшее. И я две ночи прятался в отеле, пока ты ездила с Эш в Нью-Хейвен обследовать моего сына.

— Я правда не могу в это поверить, — сказала Жюль. Итан ужасно поступил с Эш, бросив ее, но зато он признался в этом не самой Эш, а Жюль, и это внезапно восстановило ощущение близости между ними, которое было пропало надолго.

Он посмотрел на нее таким знакомым пытливым взглядом и жалобно сказал:

— Я даже не уверен, что люблю Мо.

Она помедлила секунду, чувствуя, что поступит грубо, опровергнув его, и одновременно понимая, что обязана это сделать. Сложив руки на груди, она сказала:

— Любишь, думаю.

— Я тебе говорю, что сам не знаю.

— А это не надо знать. Просто веди себя правильно. Будь любящим. Внимательным. Не скидывай все это на Эш, ладно? Просто скажи себе, что это и есть любовь, пусть даже она так не выглядит. И двигайся вперед, даже когда тебе покажется, что тебя обманули. Это твой мальчик, Итан. Просто люби его.

Итан молча кивнул.

— Хорошо. Постараюсь. Я правда буду стараться, Жюль. Я назвал его в честь Старого Мо, и видит Бог, сын совсем на него не похож. В нем нет ничего от старика, совсем. Ты ведь не скажешь Эш? — спросил он тревожно.

— Нет, — и тут Жюль подумала, что если Итан расскажет обо всем Эш, то Эш сможет рассказать ему о Гудмене, потому что у нее появится рычаг давления на Итана. Хотя нет, Эш не захочет так поступать, ни при каких обстоятельствах.

— Ладно, хватит об этом, — сказал Итан. — Спасибо, что выслушала мою исповедь. Пожалуйста, не ненавидь меня, хотя бы вслух. Я обдумаю твои слова. А теперь закончим с моими делами и перейдем к тебе и Деннису. Вокруг меня столько людей. Мне каждый день приходится по сто раз разговаривать с авторами, аниматорами, дизайнерами, нервными режиссерами и фазовщиками, а об этой профессии ты наверняка даже не слышала. По ночам мне снятся читки, и я просыпаюсь, выкрикивая строчки из сценариев. Куча людей от меня что-то хочет, потому что это моя работа, а другие люди ждут, что я продвину их по карьерной лестнице. Обычно я никому не отказываю, потому что так проще. Но единственный человек, которому я действительно хочу что-то дать, это ты. Ты и Деннис, — поправился он и пошарил рукой в кармане. — Черт. Я же точно его взял. — Он похлопал себя по другим карман. — Да где же он!

А, вот. — Итан вытащил маленький листок бумаги, сложенный вдвое, и расправил его. Это был банковский чек с его подписью. Он протянул чек ей, и она разглядела, что чек на сумму сто тысяч долларов выписан ей и Деннису.

— Нет, — отказалась Жюль, — это слишком много! Деннис никогда тебе не позволит.

— Разве можно доверять такие решения человеку в депрессии? — Жюль ему не ответила. — Это даст вам вздохнуть спокойно.

— Мы не сможем вернуть деньги.

— И не надо. Ты очень много работаешь, ты настойчивая, а вот Нью-Йорк жесток и ничего не прощает. Деннис рано или поздно придет в себя. Что-нибудь изменится, я точно знаю. Но пока этого не произошло, вам нужно съехать из этой квартиры, Жюль. Сделай первый взнос за какое-нибудь светлое современное жилье, где тебе станет легче жить. Я буду поручителем по ипотеке. Я хочу, чтобы у тебя было ощущение, будто ты начинаешь все сначала, хоть на самом деле это и не так. Иногда нужно немножко себя обманывать. Переезжайте куда-нибудь, где есть лифт, это поможет. Эти лестницы — кошмар какой-то. Рори уже нужна собственная комната. И купи ей побольше карандашей, деревяшек или что ей там надо. Нет ничего хуже, чем беспокоиться о деньгах. Я слышал, как родители ссорятся из-за денег, и я был уверен, что они рвут друг друга на куски. Я воображал, что утром они выйдут из спальни со своей кожей в руках. К тому же постоянно думать о деньгах скучно. Думай лучше о своих клиентах и их проблемах. Займись творчеством.

— Я ни за что не возьму у тебя сто тысяч долларов, — Жюль попыталась засунуть чек ему в карман рубашки.

— Ты что делаешь? — он со смехом уклонился. — Это как… Баффальский сосок, только наоборот? — прошептал он.

— Что? Нет, я просто пытаюсь вернуть тебе деньги, — сказала Жюль, — пожалуйста, не сопротивляйся.

— Поздно, — Итан поднял руки и отшатнулся, как будто он уже ничего не мог с этим поделать.

Вскоре после ухода Итана Рори влетела в комнату, где спал Деннис, вскарабкалась на кровать и встала над отцом, поставив ноги по сторонам от его груди. Открыв глаза, он увидел над собой силуэт дочери.

— Папа, — объявила она, — знаешь, что случилось? Итан Фигмен дал маме сто долларов! И сказал: «Возьми их, Жюль, возьми». Я сама слышала. Сто долларов, папа! — обиженно воскликнула она.

Деннис быстро оделся и вышел в гостиную.

— Итан приходил?

— Да, — ответила Жюль, — он позвонил и спросил, может ли зайти. Принес всякого вкусного, если хочешь.

— Мне не нужны его вкусности. И ты прекрасно знаешь, что деньги его мне тоже не нужны. Что, двадцатками дал, или одной купюрой, новенькой такой, хрустящей? Это так трогательно, Жюль, и так унизительно, что я поверить не могу. Зачем ты их взяла? Ты что, нищенка?

— Деннис, ты о чем?

— Рори сказала мне о сотне баксов.

— Неужели? — Жюль коротко усмехнулась.

— А что? — смутился он.

Жюль вышла из комнаты, но быстро вернулась и протянула мужу чек. Впоследствии, вспоминая эту сцену, он даже не мог сказать, что она ткнула чек ему в грудь.

Деннис взял чек, посмотрел на него и закрыл глаза.

— Господи, — он сел на диван и схватился за голову. Прическа его была в полном беспорядке после сна. — Мысль о ста баксах меня оскорбила. Но это намного хуже. Я не знаю, как поступить.

— Деннис, все хорошо, — сказала Жюль.

— Если ты хочешь со мной развестись, Жюль, пожалуйста. Но ты об этом не говорила.

— Не хочу. Зачем ты сам об этом заговорил?

— Это ужасно. Со мной же было весело до инсульта, пока мне не сменили лекарства, правда?

— Да, конечно.

— Я пытаюсь осознать, что со мной было весело, и снова может быть весело. Но раз за разом я понимаю, что не могу. Что что-то делаю не так. Та девушка из Кентукки с жуткой печенью. Сейчас она, наверно, уже умерла. Господи, теперь я снова буду все время о ней думать. Все так сложно.

Я не такой сильный, как ты и Рори. И я знаю, что скоро потеряю тебя.

— Нет, — ответила Жюль. Было уже далеко за полдень, а он сидел перед ней в мягкой мятой пижаме. Он потерял всю свою бодрость и силу в тот вечер, когда наелся чего-то, содержащего тирамин. Она и весь остальной мир пошли дальше, а он остался на месте. Он может потерять ее, если все останется по-прежнему. Теперь она это понимала. Это было как… почувствовать, что у романа будет плохой конец, и быстро захлопнуть книгу, будто можешь что-то исправить.

— Деннис, нам нужно что-то изменить в жизни, — сказала она. — Для начала уедем отсюда. Из этой квартиры. Продолжим тебя лечить. Новые лекарства, спорт, осознанность, да что угодно. Но мне кажется, мы должны принять помощь Итана и Эш.

Деннис испытующе поглядел на нее, и тут появилась Рори. Она всегда появлялась вовремя, как будто какие-то электрические импульсы влекли ее в эпицентр напряженных ситуаций. Она встала перед родителями и посмотрела на них.

— Это сто долларов? — спросила она у отца.

— Да.

Рори, удовлетворенная, посмотрела на мать, и кто знает, какие сложные соображения заставили ее выдвинуть следующее требование.

— Мама, поцелуй папу, — велела она.

— Что? — переспросила Жюль.

— Поцелуй папу, я хочу посмотреть.

— Детка, люди обычно целуются наедине, — сказал Деннис, но Жюль обхватила руками лицо мужа и притянула его к себе. Он не сопротивлялся. Глаза у обоих были закрыты, но они слышали, как смеется Рори — низким довольным смехом, как будто осознавая свою власть.

И вот они перебрались в другое жилье, шестью кварталами севернее, куда более светлое и чистое. «И здесь есть лифт!» — постоянно напоминали они друг другу, причем с таким удивлением, словно раньше и слышать не слышали про такое чудо. А теперь оно принадлежит им! В первый день, когда этот лифт привез их в захламленную, но новенькую, свежую квартиру, пропахшую краской и полировкой для пола, они поняли, что, наконец, спасены. На самом деле это было не совсем так — просто они переселились в новую, более качественную квартиру в кооперативном доме, взяв ипотеку под поручительство Итана. И находилось это жилье в том же школьном округе, чтобы Рори не пришлось переходить в другую школу. Депрессия Денниса витала в воздухе наравне с неистребимым запахом краски, но все же это было уже что-то. Грузчики свалили все коробки в кучу в центре квартиры. Среди вещей были старые добрые постеры в рамках — «Трехгрошовая опера», череп какого-то животного в исполнении Джорджии О’Кифф и «Ночные ястребы» Хоппера. Они уже давным-давно выросли из всех этих вещей, но избавиться от них рука не поднималась, так что этим старым постерам суждено было покрыть новые стены. Вечером к ним заглянула Эш, чтобы немного помочь с переездом. На ней была красная фирменная футболка компании грузовых перевозок с надписью «ШЛЕППЕРС». Бог знает, откуда она ее взяла. Эш сразу же взялась за дело, решив помочь Рори привести в порядок ее комнату. Теперь у нее действительно была своя собственная, настоящая комната, а не просто уголок в гостиной, который по ночам превращался в спальню.

Жюль слышала их голоса. Эш мягко спрашивала о чем-то, а Рори громко отвечала:

— Нет, не прячь ролики, Эш. Мама и папа сказали, что я могу надевать их ПРЯМО В КВАРТИРЕ, как мои индейские мокасины.

Эти двое, лучшая подружка и маленькая девочка, возились до тех пор, пока не распаковали все до единой коробки. Эш все еще была у них, когда стрелка часов приблизилась к восьми вечера. Они поужинали вьетнамской едой, которую взяли на вынос в ресторанчике, где и будут покупать ее ближайшие тринадцать лет, пока в кризисные времена заведение не закроется. Жюль сняла с дивана защитную пленку и достала тарелки и приборы из ящиков с надписями: «КУХНЯ 1» и «КУХНЯ 2». Рори явно переела — она уплетала роллы один за другим, но в конце концов громко икнула, встала, поплелась в новую комнату и рухнула спать прямо в одежде. Трое взрослых остались — их опьянили восторг и надежды.

— Все будет просто отлично! — убеждала их Эш. — Я очень рада за вас!

Они о многом говорили в тот вечер: о квартире, о театре Эш, о том, какие классные врачи достались Мо, и о том, что ему уже стало лучше.

— Он сейчас много работает с Дженнифер и Эрин. Старается изо всех сил. Этот мальчик — мой герой.

Итан был в Гонконге на этой неделе, а Эш изо всех сил поддерживала семейный очаг.

— Когда у тебя появляется ребенок, — сказала она Жюль как-то раз, — ты сразу начинаешь строить грандиозные планы на будущее, думаешь о том, кем он станет. А затем проходит время, и ты замечаешь трубу, в которую улетают все твои планы. Образ, который ты придумала, становится все меньше и меньше. Внезапно ты понимаешь, что спортсменом ему не быть. Да и художником тоже. Теперь знаешь, что не станет и лингвистом. Все разнообразные возможности ускользают. Но при аутизме отпадают очень многие вещи. Жизненные возможности ограничены. Начинаешь быть благодарной хотя бы за то, что твой ребенок имеет «высокую степень дееспособности». Даже гордишься этим термином, будто он равнозначен заслуженному званию национального стипендиата. И думаешь, что он, по крайней мере, не из тех, кто ест краску.

— Мо очень далек от того, чтобы есть краску! — больше Жюль не нашлась что ответить. — Видно, что он чувствительный, сообразительный. И да, он — настоящий герой.

Жюль понимала, что с этой точки зрения им с Деннисом повезло, а вот Эш и Итану — нет. Да, у нее были подозрения, что Рори не ждет такое уж невероятное и привилегированное будущее, но это ведь не трагедия. Рори и сама не захотела бы так жить. Она была вполне довольна тем, что у нее было. Несмотря на материнский нарциссизм и навязчивые фантазии, в которых Жюль небрежно говорила своим знакомым: «Да, моя Рори учится в Йеле, изучает лингвистику, и недавно выиграла бла-бла-бла», она понимала: если ребенок доволен самим собой — значит родителям крупно повезло. У Рори и Ларкин все будет хорошо. А вот у Мо с его вытянутым нервным личиком и подрагивающими пальцами — нет.

Эш ушла домой в десять — сказала, что устала, и отшутилась, что у «Шлепперс» срочный заказ на утро в Квинсе. В ту же ночь, не очень далеко от них, на шестом этаже «Лабиринта» 65-летняя мать Эш, Бетси Вулф, проснулась от головной боли — такой сильной, что она смогла лишь пробормотать «Гил!» и коснуться головы, чтобы он понял, что с ней. Это было кровоизлияние в мозг, и она скончалась еще до того, как к ним приехала скорая. Эш позвонила Жюль после того, как съездила в больницу и разобралась с документами. Она едва могла говорить. Она позвонила среди ночи, вся в слезах, сказала, что Итан все еще в Гонконге, и спросила, не может ли Жюль приехать к ней прямо сейчас. Жюль, конечно же, согласилась. Она оделась в темноте незнакомой квартиры, среди неразобранных коробок, спустилась на лифте и среди ночи поймала такси.

Она не бывала в «Лабиринте» много лет. У нее не было причин возвращаться туда. Когда золоченый лифт повез Жюль наверх, она обхватила себя руками. Поднимаясь, она не ощущала волнения — только печаль и страх. Эш открыла дверь и бросилась Жюль в объятия так, словно ее кто-то швырнул. Потеря матери превратила ее совсем в другого человека — она уже не была той женщиной, которая возилась с ними весь день и вечер, помогала Рори убраться в комнате и довольно уплетала креветки в кляре.

— Что мне теперь делать? — спрашивала Эш. — Как это так — у меня больше не будет мамы? Моей мамы? Когда я уходила от вас, мы говорили с ней по телефону, а теперь… теперь ее просто нет?

На нее накатила новая волна истерики.

Жюль обняла ее, и пару минут они стояли не шевелясь. Квартира за спиной Эш казалась неправдоподобной, похожей скорее на театральные декорации, чем на настоящее жилье. Их окружали просторный холл, гостиная и длинный коридор, двери которого вели в спальни, где жили и спали Вулфы. Жюль хотела сказать Эш хоть что-нибудь, но пока что у нее получалось лишь соглашаться с ней.

— Это ужасно, — говорила Жюль. — Твоя мама была замечательной женщиной. Несправедливо, что ее не стало так рано.

И вообще не стало, добавила Жюль про себя. В свои шестьдесят пять Бетси Вулф все еще была настоящей красоткой. Она работала доцентом в Музее искусств «Метрополитен», а по воскресеньям учила детей рисовать.

Все, кто ее знал, постоянно говорили о том, как молодо и элегантно она выглядит.

Когда умер отец Жюль, это тоже стало для всех шоком и трагедией, особенно если вспомнить про его возраст.

— Сорок два! — поражался Итан. — Это чертовски несправедливо!

Жюль хотела сказать Эш, что смерть кого-то из родителей — это, безусловно, невыразимо страшно, но все, что с этим можно сделать, — это просто зажать себя в кулак. Именно это Жюль — Джули — и сделала в свое время.

Она сжала себя, и отпустила только в то лето, когда познакомилась с ними. А ведь Джули прекрасно справлялась самостоятельно, внезапно подумала Жюль. У нее все было в порядке. Возможно, она даже была счастлива.

Наконец Эш высвободилась и отправилась в гостиную. Жюль последовала за ней. Что-то не так стало с этим местом. Почему этот дом теперь казался таким потрепанным? Может, все дело в краске на стенах? Или он просто пропитался смертью Бетси Вулф, и все, что прежде источало тепло и сияние, вывернулось наизнанку? Даже так хорошо знакомые ей прежде лампы, ковры и пуфики стали чужими и неуютными. Эш упала на диван, спрятанный под гигантским чехлом, и закрыла лицо руками. Рядом раздался шорох. Жюль обернулась и увидела в дверях отца Эш. Если ее горе превратило в маленькую девочку, то Гила Вулфа — в старика. Он был в банном халате, его седые волосы торчали в разные стороны. Он выглядел сбитым с толку, все его движения казались заторможенными.

— Ох, Жюль, — пробормотал он. — Это ты.

Она подошла к нему, осторожно обняла и сказала:

— Бетси… мне так жаль.

— Спасибо. Мы были счастливы вместе. Вот только я надеялся, что у нас будет больше времени, — он пожал плечами, этот худенький шестидесятилетний мужчина. С возрастом лицо его стало мягким и бесполым, как будто гормоны смешались в организме, как в котле, потому что это уже было неважно. Он перевел взгляд на Эш и добавил:

— Это снотворное мне не помогло. Я не могу уснуть.

— Поможет, пап. Подожди еще немного. Просто полежи, ладно?

— Ты звонила? — нервно спросил он.

Жюль сначала не поняла кому, но потом догадалась.

Он хотел узнать, звонила ли Эш брату.

— Я как раз собиралась, — сказала Эш. Она проводила отца до его постели, а потом ушла в свою старую детскую комнату — звонить. Жюль не осмелилась пойти за ней, потому что не хотела видеть кровати, на которых когда-то спали Эш и Гудмен, — это было все равно, что войти в мавзолей. Она осталась в гостиной, застыв в кресле. Эш сказала, что ее мамы больше нет. А это значит, что больше нет ее волос, собранных в свободный пушистый пучок. Нет ее новогодних вечеринок. Картофельных оладий, которые она жарила на Хануку, тоже больше нет. Гудмен вышел из игры и скрылся. Но на самом деле ушла Бетси.

Похороны матери Эш прошли через четыре дня в Обществе этической культуры, куда Жюль раньше приходила к памятникам людей, умерших от СПИДа, а потом — на свадьбу своей соседки по вигваму Нэнси Манджари. Все ждали, когда на похороны Бетси прилетит из Гонконга Итан на частном самолете телекомпании. Мать Жюль тоже захотела приехать.

— Зачем, мам? — раздраженно спросила Жюль по телефону. — Ты же даже не знала ее. Вы виделись всего один раз, в семьдесят седьмом году, в аэропорту, когда я летала с ними в Исландию.

— Да, — сказала Лоис. — Я прекрасно это помню. Это было очень мило с их стороны — взять тебя с собой. И Эш всегда была очень добра. Я бы хотела отдать дань уважения.

И вот Лоис Хэндлер приехала из Хеквилла в Лонг-Айленд на поезде и отправилась на похороны вместе с Жюль. Похороны получились эмоциональными — собралось много родственников и друзей семьи. Все, кто хоть как-то был связан с Вулфами, хотели сказать над гробом пару слов. Кузина Мишель, которая выходила замуж в гостиной Вулфов и танцевала под «Nights in White Satin»[18], уже — невероятно — стала бабушкой! Она говорила о том, какой щедрой была Бетси. Жюль тоже встала и неловко заговорила о том, как ей нравилось быть частью семьи Вулфов. И в то же время она понимала, что не стоит перегибать палку, чтобы не задеть чувства собственной мамы. Она не могла сказать при ней: «Именно с Вулфами я чувствовала себя по-настоящему счастливой». Так что ее речь была короткой.

Потом слово взял Джона. Он был неотразим в своем черном, приталенном костюме. Роберт Такахаси пристально наблюдал за ним со своего места. Никто никогда не видел, чтобы Джона выступал перед большой группой людей. Он не любил публичности, но, людям, тем не менее, нравилось на него смотреть.

— Когда я был младше, Вулфы часто приглашали меня к себе на ужин, — говорил он. — И мы подолгу сидели за столом, шутили и болтали. А еда, вы знаете, это была просто потрясающая еда. Я никогда не пробовал такие блюда. Моя мама была вегетарианкой задолго до того, как наступило время, когда можно было быть вегетарианцем и нормально питаться. Так что моя домашняя еда была, ну… вы понимаете. Однако всякий раз, когда я приходил к Вулфам, Бетси возилась на кухне. Однажды она приготовила спагетти и сказала, что они называются «орцо», и когда я попросил, она повторила для меня по буквам: «О-Р-Ц-О». Но я все равно запомнил неправильно. А потом ходил по супермаркетам и спрашивал: «У вас есть оцро? О-Ц-Р-О». Они понятия не имели, что я несу.

Раздались смешки.

— Но, знаете… Боже, это было так давно, — продолжил Джона. — Я только… — он неуверенно замялся. — Я просто хотел сказать, что все отдал бы, чтобы еще раз попробовать что-нибудь, приготовленное ее руками.

Под конец шестилетняя Ларкин поднялась на настил, опустила микрофон и сказала в него сиплым голосом:

— Я хочу прочитать стихотворение, которое написала для бабули Бетси.

Это был странный момент. Ларкин выглядела почти в точности как Эш на ее детских фотографиях. Каким-то образом сходство с Итаном не затронуло красоту Ларкин — она была такой же умной, как отец, у нее была его кожа, быть может, волосы, но точно не черты лица. На Ларкин было платье с длинным рукавом, и Жюль знала, почему.

Стихотворение, которое она написала, оказалось удивительно зрелым и трогательным. В нем была строчка «И теплая ее ладонь остудит лихорадки жар». Когда Ларкин дошла до нее, ее ноздри и губы задрожали, и она расплакалась. В конце она сказала:

— Бабуля Би, я никогда тебя не забуду!

Ее голос сорвался, и большая часть присутствующих тут же разрыдались, глядя на нее. Жюль внезапно подумала о Гудмене. Он должен был быть здесь. Когда-то он уже пропустил смерть своей собаки. Но это ведь намного страшнее.

Наверное, все в комнате тоже подумали о Гудмене. Интересно, он хотя бы рассматривал возможность приехать на похороны? Обсуждал ли он это с Эш? Жюль оглянулась на заднюю дверь, так, словно ожидала увидеть, как он выглядывает из-за двери с табличкой «выход», в надежде, что его никто не заметит и не сдаст. Она так и видела, как он стоит там, опустив голову, поджав плечи и скрестив на груди руки. Его одежда была мятой после ночи, проведенной в самолете. Но, так как они не виделись целых девятнадцать лет, все, что могла представить себе Жюль, — это его юное лицо, обрамленное седеющими волосами.

Когда служительница церкви зачитала список тех, кого оставила Бетси, его имя тоже промелькнуло. Во время церемонии Жюль несколько раз оглядывалась на Итана и Эш. Та сидела согнувшись, словно смерть матери и ее саму подтолкнула на шаг ближе к могиле. Рука Итана обнимала ее за плечи. После возвращения из Гонконга он сказал, что на время оставит все дела. Отменил доклад в Калифорнийском технологическом университете, встречи, посвященные школе «Пембебасан», которую он планировал основать в Джакарте.

После похорон и приема Жюль вызвала такси и отвезла свою мать обратно на Пенсильванский вокзал. Лоис до сих пор чувствовала себя неуютно, когда оставалась с городом один на один. Она никогда не считала его гостеприимным местом. Для нее Нью-Йорк был городом одного очень трудного дня, в течение которого можно посмотреть шоу на Бродвее, пробежаться по магазинам в универмаге Блумингдейл, и в конце как можно скорее запрыгнуть на поезд домой.

Сестра Жюль, Эллен, была точно такой же, как Лоис. Эллен с мужем Марком жили в паре городов от Хеквилла, в своем доме, и управляли компанией по организации различных мероприятий. Однажды Эллен сказала, что ей никогда не требовалось «подзаряжаться», как Жюль — та подсела на это чувство с тех пор, как впервые побывала в «Лесном духе». Наверное, это так и было.

— Не пропадай, — сказала тем же вечером Лоис Хэндлер, перед тем, как выйти на платформу, где ее уже ждал ворчащий, окутанный паром поезд Лонг-Айлендской железной дороги. Жюль поцеловала ее в щеку. А потом вдруг подумала о том, какой хрупкой кажется ее седовласая мама в плащике. Возможно, потому что она впервые взглянула на нее сквозь тревожную призму смерти той, чужой мамы.

В ту ночь Жюль плохо спала в своей новой квартире, потому что все время думала об Эш и Бетси. А еще о том, что таков, похоже, человеческий удел — терпеливо ждать, когда наступит твоя очередь, и ты потеряешь всех, кого любишь, одного за другим. Но будешь делать вид, что совсем этого не ожидал. Ни она, ни Деннис так и не смогли разыскать в куче коробок чехол для матраса. Ночью простыня сбилась, а утром Жюль проснулась на голом матрасе и почувствовала себя политическим заключенным. Деннис и Рори уже были на кухне и готовили завтрак. Сегодня был будний, школьный день — пахло яичницей. Сначала Жюль подумала о том, смог ли Деннис найти в кухонных коробках лопатку, а потом вдруг осознала: боже, мамы Эш больше нет! Каким-то образом пропавшая лопатка и смерть Бетси Вулф в равных долях перемешались в ее голове. Жюль лежала на непокрытом матрасе и вдыхала пропитанный краской воздух, когда неожиданно зазвонил телефон. Она подняла трубку, прежде чем Деннис успел дотянуться до второго аппарата на кухне. Должно быть, это Эш. Она наверняка проплакала всю ночь, и как только наступило утро — решила поискать поддержку. В десять у Жюль была назначена встреча с клиенткой — молодой матерью, которая боялась уронить своего ребенка. Она не могла ее отменить.

Но, как только она сказала «Алло», сквозь шипение в трубке пробился мужской голос:

— Привет.

Всякий раз, когда звонил телефон и Жюль слышала незнакомый голос, она думала, что это звонит клиент.

— Кто вы? — спокойно спросила она, и когда ответа не последовало, повторила: — Кто вы?

— Не узнаешь?

Жюль на секунду задумалась, прежде чем ответить, — так же, как делала во время своих сеансов. Шипение в трубке наталкивало на какую-то мысль, но это было не то. А когда она поняла, кто звонит, то села и инстинктивно натянула одеяло на покрытую веснушками, теплую со сна грудь в глубоком декольте ночной сорочки.

— Гудмен?

— Хэндлер.

— Это ты? Правда ты?

— Правда. Просто захотел позвонить. Итан сказал Эш, что в ближайшие пару недель никуда не поедет. Он хочет побыть с ней. Так что Эш не сможет часто мне звонить, даже со своего сверхсекретного бэтфона.

Жюль все еще не знала, что сказать. Вся ее сдержанность исчезла, внутри все дрожало. Она услышала, как чиркнула спичка, и представила, как Гудмен держит в зубах сигарету и выпячивает подбородок, пытаясь поймать сигаретой огонек.

— Соболезную насчет мамы, — выдохнула она. — Она была замечательной женщиной.

— Да, спасибо, такой она и была, — сказал он. — Это, мать его, просто ужасно.

После этого он пару минут молча курил, и Жюль слышала, как на том конце провода плещется и постукивает лед в стакане. Разница во времени между ними была всего четыре часа, а значит, у него одиннадцать утра.

Одиннадцать утра, а он уже пьет.

— Как это было? — внезапно спросил Гудмен.

— Что было?

— Похороны.

— Хорошо, — сказала она. — Думаю, она бы хотела, чтобы все прошло именно так. Ничего не говорили про Бога, все от души. Все очень ее любили.

— Кто — все?

Жюль назвала несколько имен, включая Джону и кузину Мишель.

— А еще Ларкин написала для нее стихотворение. И сама прочитала. Там была строчка о том, что теплая ладонь твоей мамы могла унять любой жар.

Как только она это сказала, внезапно поняла, что Гудмен никогда не видел свою племянницу. Ларкин была для него не более чем концептуальной идеей, какой-то универсальной племянницей с фотографии.

— Да, это правда, — сказал он. — Она всегда так заботилась о нас с Эш, когда мы были маленькими. Я нечасто видел родителей. Но когда видел, замечал только, что у них становится все больше и больше морщин. Особенно у отца. Я всегда думал, что он уйдет первым. Поверить не могу, что больше никогда не увижу ее, — сказал он, и его голос стал похож на глухое кваканье.

А затем Гудмен заплакал, и Жюль почувствовала, что ее глаза тоже наполнились слезами. Они плакали, разделенные океаном. Жюль попыталась представить себе комнату, в которой он сейчас находится, и квартиру, в которой живет. Но все, что пришло ей на ум, — это шоколадно-золотая отделка кафе «Норск», какой она запомнилась ей в тот вечер семьдесят седьмого года. За все это время он ни разу не пытался ей позвонить. Она никогда не была ему особо интересна. Возможно, он не изменился, и остался таким же высокомерным, как раньше, но сейчас он был сломлен горем.

Когда имя Гудмена всплыло в разговоре в последний раз, Эш тут же сказала:

— Не спрашивай.

Гудмен был для них отрезанным ломтем, потерянной душой. Всякий раз, когда Жюль вспоминала о нем, понимала, что он едва ли часто вспоминает о ней. Но, даже несмотря на это, сейчас она испытывала к нему нежность. Почти как к сыну, ведь он, как и его сестра, остался без матери. Гудмен высморкался, а потом несколько долгих мгновений она слышала лишь его дыхание. Она терпеливо ждала, как во время сеансов психотерапии — сочувствовала, но не торопила. Хотя и понимала, что ей уже пора вставать. Она хотела обнять Рори на прощание, прежде чем та пойдет в школу. Хотела принять душ. Прошлое и настоящее схлестнулись в ней. Она ждала, когда он успокоится.

— С тобой все будет хорошо? — наконец спросила она, когда его молчание затянулось.

— Не знаю.

— У тебя есть… ну… у тебя есть кто-нибудь, с кем можно поговорить?

— С кем можно поговорить? Что, какая-нибудь исландская версия доктора Спилки? — с издевкой спросил Гудмен. — Эш сказала, что ты теперь мозгоправ. Значит, ты веришь во всю эту чушь.

— Я имела в виду какого-нибудь друга…

— Ты имела в виду девушку?

— …или друзей. Все, забудь.

— Хочешь знать, есть ли у меня тут клуб, который можно было бы собрать в вигвамчике в Рейкьявике? Это ты имеешь в виду?

Его тон переменился, слезы из его голоса испарились.

— Я не знаю, — ответила Жюль. — Можешь считать это импровизацией. Ты не можешь… нельзя же просто взять и позвонить, как ни в чем не бывало! Серьезно, что…

— Кое-что не меняется даже со временем, да?

— Что это значит?

— Ты всегда была ко мне неравнодушна, — сказал Гудмен. — Помнишь… помнишь гостиную? Кажется, я помню язычок…

Он небрежно рассмеялся, явно пытаясь ее раздразнить, и она услышала легкий плеск и цоканье новой порции льда в стакане.

— Нет, не помню, — отрезала Жюль холодным, жестким тоном, хотя лицо ее пылало.

— О-о, я уверен, ты прекрасно помнишь все, что в те времена происходило, — сказал он. — Я знаю, как много это все для тебя значило. Исключительно много.

— Слушай, Гудмен, я понимаю, ты очень расстроен из-за мамы, — сказала Жюль. — Понимаю, что именно из-за того, что ты сейчас так далеко, тебе тяжело вдвойне. Но я уверена, вскоре Эш с тобой свяжется. И ты сможешь обсудить с ней все, что захочешь. Все это неправильно. Я так не могу. Извини.

Ее голос слегка дрогнул.

— Думаю, нам лучше попрощаться, — сказала она, а когда Гудмен ничего не ответил, добавила: — Прощай, Гудмен.

И положила трубку на место. Две долгих минуты она неподвижно сидела на постели, вслушиваясь в звон посуды на кухне, глубокие голоса Денниса и Рори, а потом снова подняла трубку и поднесла к уху, чтобы убедиться, что его голоса там больше нет.

Прошло время. Обе семейные пары продолжали жить своей жизнью — иногда вместе, иногда раздельно, но все же по-разному. Одна путешествовала по миру. Другая распаковывала коробки, вешала на новые стены старые постеры и набивала новые ящики старым столовым серебром. Они привыкли к тому, что у них есть лифт. Новая квартира позволила им вздохнуть с облегчением, хотя их преследовало чувство, что некие обстоятельства всегда будут довлеть над ними. Однажды пол на их новой кухне прогрызла мышь. Жюль сразу сказала Деннису, что это сделала мышь из старой квартиры. Она прибежала за ними, как потерявшаяся собачка, которая долго ищет своего потерянного хозяина, и каким-то чудом все-таки находит. Эш долгое время скорбела о матери, все время звонила Жюль, чтобы поговорить, и все время спрашивала, не слишком ли она ее замучила.

— Как ты можешь меня замучить? — неизменно отвечала ей Жюль. У Итана было не самое легкое время, так как провал «Альфы», спин-оффа «Фигляндии», оказался таким оглушительным, публичным и дорогостоящим, что поставил под угрозу всю франшизу. The Hollywood Reporter даже опубликовал статью под названием «Фигмену конец?». Он придумал и написал сценарий для высокобюджетного мультфильма под названием «Дамбись оно!». Главными героями мультика должны были стать бобры, а сюжет должен был рассказать о проблеме детского труда. Идея была чудовищной, и Жюль сказала ему об этом сразу же, как только он ею поделился.

— Ты уверен, что хочешь этого? — спросила она. — Итан, у него даже название некрасивое, да и нравоучений слишком много.

— Другим эта идея очень понравилась! — упирался он. — И Эш в том числе!