Спаси себя Кастен Мона

3

Джеймс

Стены кружатся. Я не различаю, где верх и где низ, только чувствую руки Руби, которые хоть немного удерживают меня в реальности. Она сидит на кровати, прислонившись спиной к изголовью, а я бессильно приник к ней. Крепко обняв меня, она нежно гладит мои волосы. Я весь сосредоточился на тепле ее тела, ровном дыхании и прикосновениях.

Понятия не имею, сколько дней прошло. При попытке вспомнить хоть что-нибудь в голове возникает лишь туман. Густой серый туман и две мысли, которые вновь и вновь пробиваются наружу в короткие моменты ясности.

Первая: мама умерла.

Вторая: я целовал другую девушку на глазах у Руби.

Неважно, сколько я тогда выпил или что принимал, – выражение лица Руби в тот момент я никогда не забуду. Она не могла поверить глазам и была просто в шоке. Как будто я разрушил весь ее мир.

Я сильнее уткнулся лицом в живот Руби. С одной стороны, я боялся, что она в любой момент может встать и уйти. С другой – чувствовал, что слезы могут в любой момент вернуться. Правда, не случилось ни того ни другого. Руби не ушла, а во мне, по всей видимости, больше не осталось слез.

Кажется, во мне не осталось вообще ничего. Возможно, моя душа умерла вместе с матерью. Иначе как бы я мог причинить Руби такую боль?

Как я причинил Руби такую боль?

Что со мной не так?

Что, черт возьми, со мной не так?

– Джеймс, ты дыши, пожалуйста, – вдруг прошептала Руби.

Только тогда я осознал, что и впрямь перестал дышать. Как давно – точно не знаю.

Я набрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул. Уже не так тяжело.

– Что это со мной? – прошептать эти слова было так трудно, мне показалось даже, будто я их прорычал.

– Ты скорбишь, – так же тихо ответила она.

– Но почему?

Только что я еле дышал – а теперь мое дыхание участилось. Я рывком поднялся с кровати. Грудь у меня болела, как и все конечности, как будто я слишком много тренировался. При этом последние несколько дней я не делал ничего, кроме того, что отгонял от себя мысли о том, в какой ад катится моя жизнь.

– Что почему? – Взгляд у нее такой теплый, и как ей только удается смотреть на меня так?

– Я не понимаю, почему скорблю. Я не особо любил маму.

Еще не успев договорить это, я обомлел. Как только язык повернулся такое сказать?

Руби взяла мою руку и крепко ее сжала:

– Ты потерял маму. Ты разбит, так бывает, когда умирает близкий человек.

В голосе Руби не осталось той твердой уверенности и убежденности, какие были ей свойственны. Думаю, бедняжка и сама не знала, как вести себя в такой ситуации. То, что она здесь и, несмотря ни на что, пытается меня поддержать, казалось мне сном.

Возможно, это он и есть.

– Что произошло? – вдруг прошептала она, осторожно подняв мою правую руку.

Я проследил за ее взглядом. Разбитые костяшки все еще перепачканы кровью, а кожа вокруг в ссадинах и синяках.

Или все-таки это не сон. А если и да, то сон очень реалистичный.

– Я ударил отца. – Эти слова слетели с губ спокойно. Я не почувствовал ничего, когда произносил их. И это тоже подтверждало, что со мной что-то не так. В конце концов, любой мало-мальски нормальный человек знает, что нельзя поднимать руку на родителей. Но в тот момент, когда отец сообщил нам с Лидией о маминой смерти – так холодно, – в тот момент я просто не мог поступить иначе.

Руби поднесла мою руку к губам и поцеловала. От этого ее прикосновения стало так хорошо. Все в этом жесте было таким искренним.

Родители с детства внушили мне, что я не должен показывать истинных чувств. Люди могут использовать это против тебя. Как только ты выдашь свои слабости, станешь уязвимым – непозволительная роскошь для управляющего большим предприятием. Но они не подготовили меня к такой ситуации. Что делать, когда теряешь маму в восемнадцать лет? Единственный ответ: пытаться вытеснить горькую правду с помощью алкоголя и наркотиков, делая вид, будто ничего не произошло.

Но теперь, когда Руби рядом, я не уверен, что смогу и дальше следовать этому плану. Я стал разглядывать ее лицо, растрепанные волосы, шею. Я все еще помню, каково это – приникать губами к нежной коже ее шеи. Как потрясающе было обнимать Руби.

Сейчас она выглядит такой же подавленной, каким я себя чувствую. Не знаю, думает ли она при этом о моей маме или о том, как сильно я ее обидел.

Но одно я знаю наверняка: Руби не заслужила такого скотского отношения. Она всегда поддерживала меня. Не надо было мне позволять Элейн поцелуя – а все ради того, чтобы доказать окружающим, что я бесчувственный подонок, которого ничем не пронять, даже смертью матери.

Оттолкнуть от себя Руби таким образом было подло. Это самая большая ошибка, какую я когда-либо совершал.

– Прости меня, – тихо сказал я. – Я сожалею, что так поступил.

Все тело Руби напряглось. Несколько минут она не шевелилась.

– Руби…

Она отрицательно помотала головой:

– Нет. Я здесь не поэтому.

– Я понимаю, какую ошибку сделал, я…

– Джеймс, хватит, – настойчиво прошептала она.

– Знаю, у тебя нет никаких причин меня прощать, но…

Ее рука дрожала, когда она отодвинулась подальше. Затем она встала с кровати. Сначала поправила свитер и пригладила челку. Казалось, она хочет выглядеть как прежде – опрятно, скромно. Но тщетно, слишком многое произошло между нами. Уже ничто не могло бы сделать ее незаметной для меня.

– Я сейчас не могу, Джеймс, – пробормотала она. – Прости.

И она пошла к двери. Тихо закрывая за собой дверь, она даже не оглянулась.

Я стиснул зубы, когда в глазах появилось жжение, а плечи снова задрожали.

Не знаю, как долго я лежал в кровати, глядя на стену, но в какой-то момент собрался с силами и спустился вниз. На улице давно стемнело, и я задался вопросом, здесь ли еще ребята. Через мгновение я услышал их негромкие голоса. Дверь была приоткрыта, и рука моя замерла на ручке.

– Это уже ненормально, – пробормотал Алистер, – если он продолжит в том же духе, то допьется до комы. Я не понимаю, почему он не разговаривает с нами.

– Будь я на его месте, у меня бы тоже не осталось сил на разговоры, – выдал Кешав. – Я нисколько не удивился, что это сказал именно он.

– Но ты знаешь, когда надо остановиться. В случае с Джеймсом я бы не был так уверен.

– Нам не следовало допускать, чтобы дело зашло так далеко, – подключился Рен. – Я до вчерашнего дня думал, что он просто празднует поступление в Оксфорд.

На какое-то время стало тихо, затем Рен добавил:

– Если Джеймс не хочет об этом говорить, нам остается только принять это.

Алистер недовольно фыркнул:

– И смотреть дальше на то, как он себя гробит? Ну уж нет.

– Ты можешь отнять у него алкоголь и наркотики, – пробормотал Рен. – Но помни: его мать умерла. И пока он это не примет, мы бессильны, как бы хреново это ни звучало.

По спине побежали мурашки. Друзья обо всем знают. Стало тошно при одной лишь мысли о необходимости смотреть в их сочувствующие лица. Мне бы этого не хотелось. Я все бы отдал, чтобы жить как раньше. Но если визит Руби что и показал, так это необходимость переходить к делу – меняться.

И я, размяв шею и ноющие от боли плечи, вошел в зал.

Алистер, собиравшийся что-то возразить, закрыл рот, увидев меня. Я двинулся прямиком к столику с напитками и взял оттуда бутылку виски. Трезвым я не перенесу то, что мне сейчас предстояло. Я налил полный стакан и залпом его выпил. Только после этого повернулся к ребятам. Тут были все, кроме Сирила.

Алистер, уставившись в пол, вертел в руках стакан с остатками алкоголя. Кеш, как и Рен, мрачно смотрел на меня в ожидании. Хотя они уже все знали, было важно произнести это вслух:

– Моя мама умерла.

Я сказал это впервые.

От этих слов мне стало больнее, чем я ожидал. Даже алкоголь не помог. Именно поэтому я избегал разговора с друзьями. От разговоров становится тяжелее. Я уставился на ботинки, чтобы не пришлось видеть их реакцию. Еще никогда я не чувствовал себя таким уязвимым, как в эту минуту.

Вдруг я услышал приближающиеся шаги, и, когда поднял взгляд, передо мной стоял Рен. Он обнял меня одной рукой и крепко прижал к себе.

Я устало опустил голову ему на плечо. Руки мои были тяжелыми, как свинец, и я не мог нормально ответить на его объятие. Рен тем не менее не ослабил хватку. Почти сразу к нам подошли Кеш и Алистер и сделали то же самое. Мы все обнялись.

Слова оказались лишними, к тому же у меня ком в горле стоял, поэтому я не смог бы произнести ни звука. Это все длилось какое-то время, пока я снова не взял себя в руки. Потом Рен повел меня к дивану, а Алистер принес стакан воды и молча протянул мне.

– Это так погано, – пробормотал Алистер, садясь рядом со мной. – Ужасно жаль, что так вышло, Джеймс.

Мне не удалось взглянуть на него или что-нибудь ответить, поэтому я просто кивнул.

– Как это случилось? – спросил Кеш немного погодя.

Я медленно приник губами к стакану. Холодная вода оказалась как нельзя кстати.

– Она… у нее случился инсульт, пока мы были в Оксфорде.

Молчание. Ни у кого не хватило духу что-то сказать. Друзья знали, что мама умерла, но последняя деталь этой трагедии шокировала их.

– Отец рассказал нам, только когда мы с Лидией вернулись. Он не хотел, чтобы мы провалили собеседования. – По телу побежали мурашки. Я уставился на разбитую руку, сжимал ее в кулак и снова расслаблял.

– Мы предполагали, что случилось что-то нехорошее, – пробормотал Рен. – Я никогда тебя таким не видел. Но Лидия ничего не рассказала, а ты и вовсе был не в себе…

Кешав откашлялся:

– Сегодня пришло официальное сообщение для прессы от «Бофорт». Так мы и узнали.

Я тяжело сглотнул:

– Я просто не хотел думать об этом… ни о чем.

– Все нормально, Джеймс, – тихо сказал Рен.

– И я боялся, что это станет правдой, если я это произнесу.

Я наконец увидел растроганные лица друзей. Глаза Кешава подозрительно блестели, а щеки Алистера были бледны. Я совсем не учел того, что ребята с детства знали мою маму и новость о ее смерти расстроит и их. Внезапно я осознал, насколько эгоистичной могла показаться моя реакция. Я не только игнорировал реальность и обидел Руби, но и оттолкнул своим поведением друзей.

– Ты выдержишь. Вы выдержите, – поправился Рен. Я проследил за его взглядом и заметил Лидию и Сирила в дверях. Щеки и глаза Лидии стали красными. Уверен, я выглядел ничуть не лучше.

– Как бы тяжело вам сейчас ни приходилось, вы не одни. У вас есть мы. Понятно? – настойчиво продолжил Рен и сжал мое плечо. Взгляд его карих глаз был серьезным.

– Хорошо, – ответил я, хотя понятия не имел, можно ли ему верить.

4

Лидия

Перси вошел в дом как раз в тот момент, когда я надевала на шею мамино жемчужное ожерелье.

– Вы готовы ехать, мисс? – спросил он, остановившись в паре шагов от меня. – Мистер Бофорт и ваш брат уже ждут в автомобиле.

Я не ответила. Вместо этого защелкнула застежку ожерелья и в последний раз поправила высокую прическу. Затем медленно опустила руки.

Стала разглядывать свое отражение в зеркале. Папина распорядительница позаботилась не только об организационной части, но и о том, чтобы папу, меня и Джеймса на похороны собрал стилист.

– Водостойкая тушь, она поможет выдержать сегодняшний день, дорогая, – щебетала молодая женщина.

Я уже подумывала, не потереть ли обеими руками влажные от косметики глаза, чтобы испортить всю работу стилиста, но строгий взгляд отца остановил меня. Только ради него я выгляжу презентабельно. И даже более того. Я накрашена сильнее, чем на любой из фотосессий, которые мы делали для коллекций компании «Бофорт». Тени и неброская подводка нанесены аккуратно, ресницы немного слиплись от трех слоев водостойкой туши, а на лице был четкий контуринг. Из-за него мои скулы проступают заметнее, чем обычно.

Папа удивленно наморщил лоб, когда стилист закончила работу над моим круглым лицом. Возможно, еще пару месяцев я без труда смогу скрывать беременность, но вряд ли дольше.

Стоит только представить, как на это отреагирует семья, так у меня сразу перехватывает дыхание. Но сейчас мне нельзя об этом думать. Не сегодня.

– Нет, – ответила я на вопрос Перси спустя почти бесконечность, но сама при этом решительно зашагала к выходу.

Перси молча последовал за мной. У гардероба он хотел помочь мне надеть пальто, но я отвернулась от него. Я не в состоянии вынести сочувствующие взгляды, поэтому собственноручно набросила пальто, проскользнула в рукава и вышла на улицу. Подъездной двор поместья был покрыт инеем, который блестел на солнце. Я аккуратно сошла по лестнице к черному лимузину, припаркованному прямо у входа. Перси открыл дверцу, и я поблагодарила его, перед тем как сесть к Джеймсу на заднее сиденье.

В машине царила гнетущая тишина. Ни Джеймс, ни отец, сидящий сбоку от него, не обратили на меня внимания. Я еду на кладбище в черном платье-футляре с воланами на длинных рукавах. На брате и отце черные костюмы, подготовленные специально для этого дня. Из-за темных цветов Джеймс выглядит еще более бледным. Стилист хотя и старалась придать его лицу немного цвета, из этого ничего не вышло. С папой же макияж сотворил чудеса: от синяка под глазом не осталось и следа.

Я покачала головой, рассматривая их обоих. У меня больше нет семьи, наша жизнь разрушена.

Поездка до кладбища прошла как в тумане. Я пыталась последовать примеру отца и брата и мысленно перенестись в другое место, но сейчас, когда мы остановились в паре метров от точки назначения и Перси тихо выругался, это было уже невозможно.

Вход на кладбище осаждали репортеры.

Я покосилась на Джеймса, но его лицо не выражало абсолютно ничего, он надел темные очки и ждал, когда перед ним откроют дверцу автомобиля. Я сглотнула и потуже затянула пальто. Потом тоже нацепила на нос темные очки. При виде напирающих репортеров мне стало по-настоящему дурно. Я старалась дышать глубже, вдыхая через нос, а выдыхая ртом.

Двое нанятых Юлией охранников помогли нам выйти из машины. Ноги казались ватными, колени дрожали, и, когда мы шли к кладбищенской церкви, я находилась почти в состоянии шока. Журналисты и папарацци кричали нам вслед, но, кроме наших с Джеймсом имен, я не могла разобрать ни слова. Игнорируя их, я быстро зашагала дальше. Когда мы подошли к церкви, работники кладбища открыли перед нами двери, так чтобы мы без промедления могли зайти.

Первое, что я увидела, – гроб, установленный перед алтарем. Он был черный, и на его гладкой, лакированной поверхности играли блики света от подвесных светильников, прикрепленных высоко под сводом.

Потом я увидела женщину, стоящую прямо у гроба. У нее такие же рыжие волосы, как у мамы, только они спадали ей на плечи мягкими волнами. На ней надето черное пальто ниже колен.

– Тетя Офелия? – хрипло окликнула ее я и сделала шаг вперед.

Она обернулась. Офелия на пять лет младше мамы, и, даже несмотря на мягкие черты ее лица, с первого взгляда было заметно, что они сестры.

– Лидия, – в глазах тетушки я увидела ту же глубокую скорбь, какую чувствовала все эти дни.

Я хотела подойти к ней и обнять, но не успела сделать и шага, как отец поймал меня за локоть. Ледяным взглядом он окинул Офелию. Едва заметно покачал головой, давая понять: нельзя. Я почувствовала пульсирующую боль во всем теле. Это же похороны мамы. Возможно, они находились не в самых лучших отношениях, но ведь мы на похоронах. И я уверена, мама хотела бы, чтобы мы поддержали Офелию.

Не обращая внимания на мое сопротивление, папа обнял меня за плечо. Это не было жестом любви и ощущалось как наказание. Когда он вел нас к нашим местам, я еще раз оглянулась в поисках Офелии, но она исчезла в море одетых в траур людей.

Похоронную процессию сопровождала дюжина охранников, которые шли рядом с нами, не подпуская репортеров. Хотя большинству хватало такта оставаться у края дороги, некоторые подбегали с камерами так близко, что я могла бы дотянуться до них рукой.

Спустя какое-то время я взглянула на Джеймса, он шел рядом со мной, стоически упершись взглядом в спину отца. Его лицо было каменным, а мне так хотелось заглянуть ему в глаза. Тогда я, кто знает, поняла бы, что творится у него на душе. Возможно, он под наркотиками или выпил перед тем, как отправиться сюда. В последние несколько дней – вернее, с того вечера, когда у нас ночевала Руби, – он совсем ушел в себя и не разговаривал ни со мной, ни с ребятами. Я не могу поставить это ему в вину. Во многих отношениях мы думаем и действуем одинаково. Я и сама нуждалась бы в «допинге», в чем-то, что помогло бы пережить эти ужасные, затянувшиеся дни скорби.

Во время траурной речи, которая никак не хотела заканчиваться, я мысленно отключилась. Я бы не выдержала всех этих слов, которые пастор говорил о маме. Я воздвигла невидимую стену между мной и окружающими и сосредоточилась на том, чтобы не всхлипывать слишком громко. Представляю, как бы воспринял истерику отец.

Эту стену я старалась удержать, когда мы наконец подошли к маминой могиле. Я уставилась на черную яму, вырытую в земле, и упорно отгоняла все эмоции. Это ненадолго помогло. Пастор снова заговорил, но я не слушала и ни о чем не думала.

Но, когда гроб опускали в могилу, мне показалось, что воздух больше не поступает в легкие. Все мысли, с которыми я боролась последние несколько часов, прорвались на поверхность моего сознания.

В гробу лежит безжизненное тело мамы.

Она больше не вернется.

Она умерла.

Мне стало дурно. Тяжело дыша, я зажала рот рукой и пошатнулась.

– Лидия? – словно издалека донесся голос Джеймса.

Я только мотала головой и судорожно вспоминала папины наставления перед похоронами. Стоять прямо, не снимать солнцезащитные очки дольше чем на полминуты, и чтобы никаких слез. Он не хотел дарить прессе больше драмы, чем нужно.

Мне стоило последних сил взять себя в руки. Я старалась не думать о маме. О том, что больше не смогу спросить ее совета. О том, что она больше никогда не принесет в комнату чай, когда я засижусь за уроками. О том, что не смогу ее обнять. О том, что она не увидит своего внука. О том, что я абсолютно одна и боюсь потерять Джеймса с папой, потому что наша семья с каждым днем понемногу разваливается.

Из горла вырвался тихий всхлип. Я крепко сжала дрожащие губы, чтобы больше не издать ни звука.

– Лидия, – повторил Джеймс, на этот раз настойчиво. Он придвинулся ко мне так, что наши локти соприкасались сквозь плотную ткань верхней одежды. Я медленно посмотрела на него. Джеймс снял темные очки и глядел вокруг беззащитными глазами. В них я увидела то, чего так отчаянно искала всю последнюю неделю. То, что напомнило мне, что у меня есть брат и он всегда будет рядом.

Джеймс осторожно поднял руку к моему лицу. Хотя она была ледяной, я все равно почувствовала облегчение, когда он погладил меня по щеке.

– Плевать на отца, – прошептал он. – Если хочешь плакать, плачь. О’кей?

Благодаря этой откровенности стена между нами окончательно разрушилась. Я дала волю чувствам, и они превратились в ураган, потому что Джеймс был рядом, чтобы поддержать. Он обнял меня за плечи и крепко прижал к себе. Я уткнулась лицом в его грудь. И почувствовала себя как дома, на сердце стало намного легче. Пока слезы непрерывно капали на пальто, мы вместе смотрели, как гроб опускался глубже под землю, пока не достиг дна могилы.

5

Руби

В среду я снова пошла в школу. Я пропустила больше недели занятий и теперь могла ощутить последствия такого поведения. Хотя на выходных Лин поделилась со мной конспектами, на уроке было трудно следить за происходящим. Меня дважды спросили на истории, и я не смогла дать внятного ответа. Правда, мистер Саттон, похоже, даже не заметил, как смущенно я опустила глаза в планер. Он сам, казалось, был не в порядке, мысленно наверняка уносился совсем в другое место. Интересно, он так же часто думает о Лидии, как я о Джеймсе?

К полудню я была совершенно раздавлена. Мне хотелось засесть в библиотеке и еще раз просмотреть материалы к следующим урокам, но желудок так сильно урчал, что пропустить обед я не могла.

По дороге в столовую Лин взяла меня под руку:

– Все в порядке? – спросила она, заглядывая мне в лицо.

– Больше я не пропущу ни дня, – недовольно проворчала я, и мы вместе направились к столовой. – Это ужасное чувство, когда не понимаешь, чего от тебя хотят учителя.

Лин похлопала меня по руке:

– Ничего, ты все равно держалась достойно. Не позднее следующей недели ты все наверстаешь.

– М-м, – промычала я, когда мы свернули за угол. – Но это было… – я на полушаге замерла.

Мы стояли в главном зале Макстон-холла. Лестница справа от нас вела в подвал.

Лестница, на которой Джеймс впервые меня поцеловал.

Воспоминание о том, как он приник ко мне губами, неожиданно оживило мои чувства. Оно пронеслось перед глазами, словно фильм: его губы скользят по моим, его руки крепко держат меня, его уверенные движения, от которых подкашиваются колени… Но вдруг мое лицо в этом фильме стало меняться – оно исказилось, черты стали чужими. Теперь Джеймс обнимал не меня, а Элейн и страстно целовал ее.

Внезапно судороги сжали мой желудок, и мне стоило больших усилий не скорчиться от боли.

Тут кто-то врезался в меня сбоку – и я снова очутилась в Макстон-холле. Вместо поцелуя перед глазами была пустая лестница в подвал и люди, бредущие в столовую. Даже спазмы в желудке утихли.

Я глубоко вздохнула. Сегодняшний день можно сравнить с поездкой на американских горках. Каждый раз, когда я еду вверх – кажется, что все нормально и я как-нибудь справлюсь, – но стоит увидеть что-то, напоминающее о Джеймсе, как я снова погружаюсь в пучину боли.

– Руби? – окликнула меня Лин; судя по озабоченному выражению ее лица, окликнула не в первый раз за последние минуты. – Все хорошо?

Я заставила себя улыбнуться и кивнула.

Лин нахмурилась, но допытываться не стала. Вместо расспросов она продолжила то, что пыталась делать весь день: отвлекать меня. По дороге в столовую она рассказывала о новых сериях манги от Цугуми Оба и Такэси Обата, которые она прочитала взахлеб. Она так восхищалась ими, что я немедленно достала планер и занесла их в список для чтения.

Когда мы наконец поели и пошли сдать подносы, там неподалеку стояла, прислонившись к стене, незнакомая мне девушка. Она болтала с каким-то парнем, но замолчала, увидев меня. Выпучив глаза, она ткнула его – не то чтобы незаметно – локтем в бок. Я попыталась их игнорировать.

– Это случайно не тебя столкнули в бассейн на вечеринке у Сирила Веги? – спросила она, сделав шаг ближе.

От ее вопроса я вздрогнула. Этот чертов бассейн связан с худшими воспоминаниями в моей жизни, и я бы с удовольствием избавилась от них с помощью лоботомии.

Не ответив, я ждала, когда лента проедет дальше, чтобы поставить поднос и смыться отсюда.

– Джеймс Бофорт спас тебя. Ходят слухи, что ты его тайная подружка. Это правда?

Казалось, будто стены столовой медленно, но верно надвигаются на меня. Сейчас они раздавят мое хрупкое тело.

– Будь она его девушкой, то присутствовала бы на похоронах, – ответил ей парень так громко, чтобы я услышала.

– Ну, поэтому я подчеркнула слово тайная. Возможно, это одна из его грязных тайн. Ты же знаешь, сколько их у него.

Наконец прозвенел звонок.

Я выронила из рук поднос.

Под ногами всюду валялись осколки. Я уставилась на горошинки, которые катились по полу, и не могла пошевелиться, чтобы их собрать. Тело будто окаменело.

– Прекратите нести чушь, – раздался чей-то низкий голос. На плечи легла сильная рука и вывела меня из столовой. Позади, словно издалека, я слышала голос Лин, она что-то кричала, а Низкий Голос твердо шел дальше, пока не привел меня к лестничной клетке. Только теперь он убрал руку с моего плеча и встал перед мной. Я взглянула на бежевые брюки, темно-синий блейзер и на… лицо Кешава Пателя.