1947 Осбринк Элисабет

Август

Мир все больше распадается. Во многих местах, одновременно, возникают мысли о третьей силе, объединенной Европе, возникает идея взорвать национальную границу и все же сохранить ее.

Может получиться. Должно получиться. Другой возможности нет. Если национализм был взрывчаткой, которая запалила Первую мировую войну, то теперь постановка под вопрос самого национализма представляется возможным путем к настоящему миру. Главное слово дня — универсализм. Эпоха национальных государств миновала. Европа должна объединиться или погибнуть.

Тут и там, сперва хаотично, но уже вскоре организованно, создаются объединения и сообщества. Публикуются тексты, обдумываются политические идеи, строятся экономические планы. Соединенные Штаты Европы?

Федерация? Координация? Беспошлинная торговля? Упразднение границ? С Великобританией? Без Великобритании? Единая Европа как мечта. Никто не может уверенно сказать что, кто и как. Никто не знает когда. Но в бывшей Германии эти мечты оборачиваются ураганом, становятся целостной визионерской картиной. Объединившись, все немецкие сообщества, разделяющие эту мечту, пишут 1 августа в совместном документе:

«Духовная жизнь Европы сможет развиваться, только если европейцы преодолеют ограничения и эгоизм национального государства. Все народы Европы, особенно немецкий, обязаны готовиться к такому развитию Европы, какое ждет нас впереди. <…> Экономические проблемы, проблемы коммуникации во всех европейских государствах, планы таможенного союза, идея общей европейской валюты — все указывает в одном направлении».

Ничего пока не произошло, путь пока не выбран, решения не сформулированы, не приняты, не ратифицированы, но все это вопрос ближайшего времени.

В тот же день, 1 августа, «Дейли экпресс» публикует фотографию двух британских солдат — мертвые тела, висящие на эвкалипте.

Фото никого не оставляет равнодушным.

Несколькими неделями раньше два сержанта, Клиффорд Мартин и Мервин Пейс, были похищены в Палестине террористической группировкой «Иргун» в отместку за то, что трех членов «Иргун» приговорили к смерти за антибританские действия с применением силы.

Семьи похищенных солдат обращаются в комиссию, которая должна разрешить палестинский вопрос, с просьбой сделать что-нибудь, попытаться освободить парней, но получают отказ — все это вне ее компетенции. Отец Мервина Пейса пишет напрямую лидеру «Иргун» Менахему Бегину, умоляет сохранить жизнь его сыну, но Бегин через собственную радиостанцию «Иргун» отвечает, что все просьбы о милосердии надо направлять тем, кто жаждет нефти и крови, — британскому правительству. Ответственность и вина за происходящее целиком лежат на британцах. Когда троих еврейских террористов казнят через повешение, «Иргун» убивает своих британских заложников и минирует участок вокруг эвкалипта, на котором висят их тела.

Как тут не вспомнить прежние юдофобские выступления — например, в Лимерике в 1904 году, когда евреев забрасывали камнями, избивали, вели враждебную пропаганду и бойкотировали в течение двух лет, в результате чего, к ликованию антисемитов, множество семей уехали из города? Или бурные события 1911 года в Тредигаре, Южный Уэльс, когда шахтеры перешли к насилию и городские евреи стали козлами отпущения за царящую безработицу? Или летние ночи в еврейском квартале Лидса в 1917-м, когда заявившиеся туда молодые парни били стекла и угрожали населению? Разве здесь не просматривается хорошо знакомый образец, чуть ли не британская традиция?

В тот же день, когда первые сообщения о гибели сержантов достигают Великобритании, советы британских евреев выступают в прессе с заявлением, где решительно отмежевываются от еврейского терроризма. Вероятно, они хотят предотвратить ненависть, но их заявление не производит сколько-нибудь значительного воздействия.

Бурные события начинаются в Ливерпуле, где местные мясники объявляют, что не станут производить кошерное мясо, пока в Палестине не прекратится еврейский террор. Затем начинаются нападения на евреев и еврейскую собственность. За первые два дня в окрестностях Ливерпуля отмечено около 200 инцидентов.

В Глазго нападают на еврейские магазины, в Манчестере — на магазины и на фабрики, которыми управляют евреи. На третий день беспорядков в Четам-Хилле, Манчестер, собирается около 1000 человек, они сыплют угрозами, разгоняют еврейскую свадьбу и разбивают витрины восьми еврейских магазинов. Происходят поджоги, наряды полиции охраняют еврейские дома. Несколько полицейских получают травмы.

В Девенпорте к мастерской еврея-портного подкладывают муляж бомбы. В Плимуте и Лондоне вандалы размалевывают синагоги краской, в катфорд-хиллской синагоге на юго-востоке Лондона камнями выбивают шесть окон, а деревянную синагогу в Ливерпуле сжигают дотла. Об антисемитских инцидентах сообщают из Гулля, Брайтона и Лестера, из Лондона, Плимута, Бирмингема, Бристоля, Кардиффа, Суонси, Девенпорта и Ньюкасла. В Ливерпуле наносят еврею-адвокату тяжкие побои. В Лондоне мародеры грабят еврейские магазины, многим евреям по телефону угрожают смертью.

На четвертый день в Глазго избивают еврея, а по Манчестеру шатаются толпы. В Экклсе круглым счетом 700 человек собираются на антиеврейскую демонстрацию — в результате нанесен ущерб на многие тысячи фунтов. На пятый день бесчинства и уничтожение еврейской собственности продолжаются в Экклсе и Ливерпуле. В Бирмингеме на стене размером в полквартала огромными буквами написано: «Неевреи, соединяйтесь! Бойкотируйте еврейские предприятия!»

В Ливерпуле хозяева магазинов вывешивают таблички с надписями «Мы не евреи», чтобы воспрепятствовать мародерству. Фашисты Мосли проводят собрания и вербуют членов. Свыше 1000 человек полиция сажает под арест. Одного из них — Уильяма Ллойда — за то, что подстрекал толпу из 300 человек, выкрикивая: «Вперед! Нам не нужны здесь эти свиньи!»

Майора Джона Ригана в Экклсе арестуют за то, что он подначивал сборище из 600 человек, скандируя: «Гитлер был прав — надо уничтожить всех евреев: мужчин, женщин и детей».

Пройдут недели, прежде чем британские евреи рискнут вернуться к прежней жизни. В центре Манчестера, в районе Коллихёрст, еврейская семья выставляет перед своим магазином табличку. Текст ее гласит, что все члены семьи участвовали в операциях британских войск в Северной Африке. Они отмежевываются от еврейского террора в Палестине и добавляют: «Мы все родились в Коллихёрсте».

Число подобных табличек растет. В Ливерпуле один из торговцев информирует о своем родстве с известным методистским пастором. Его магазин не трогают, но все остальные в округе разносят. Другие торговцы тоже оставляют четкие послания: «Успокойтесь. Это британская собственность», «Не ошибитесь снова, ребята. Владельцы этого магазина, дирекция и весь штат — стопроцентные британцы».

Нож, вонзенный в британскую общественность, без наркоза перерезает связь между «мы» и «они». Еврейский коммерсант выставляет в разбитое окно табличку с вопросом: «Это плата за то, что мой сын погиб в сражении за свою родину?»

Дания — маленькая тихая страна, где ничего не случается и людям почти нечего делать, пишет Симона де Бовуар из Копенгагена 3 августа. Поэтому самое незначительное событие вырастает до огромных размеров. Самое лучшее в датской столице — гавань с ее выпивкой, танцами, барами, матросами и здоровыми, весьма пригожими девушками.

У комиссии ООН есть еще несколько недель, чтобы разрешить палестинский конфликт. В конце августа все должно быть завершено.

Шестого августа они начинают с самого простого в этом ворохе очень непростых нитей — с британского мандата над Палестиной. Надо положить ему конец. Все согласны.

Прояснив этот вопрос, делегаты переходят к обсуждению альтернативы британскому мандату, и теперь речь идет о возможных и невозможных вариантах, категоричных и противоречащих один другому. Часто звучит слово «самостоятельность». Но чья? И какая? Звучит и понятие «самоопределение», с тем же знаком вопроса.

Австралиец и чех говорят о временной опеке над территорией, впредь до новой оценки ситуации. Голландец говорит о переходном периоде. Они сомневаются, тревожатся, хотят еще немного выждать. Швед и канадец, напротив, решительно выступают за идею разделить Палестину на два государства, хотя на управление смотрят по-разному. Эмиль Сандстрём, председатель, действительно имеет в виду два отдельных национальных государства, тогда как Айвен Ранд из Канады ратует за два государства, связанных между собой экономически и социально, но управляемых совместно евреями, арабами, а также сторонами, находящимися за пределами конфликтной территории. Дальше в этот день не продвинулись. Сделали достаточно большой шаг? Или недостаточно большой? Кто знает.

На следующий день обстановка накаляется. Обсуждается то, что они называют «экстремальными решениями». Неожиданно все делегаты единодушны: самое горячее желание каждой из сторон — арабов и сионистов — исполнять нельзя. Остаются три варианта с болезненными компромиссами: бинациональное государство, федерация двух самостоятельных субъектов, раздел.

Еще один человек старается завязать контакт с комиссией и ее председателем Эмилем Сандстрёмом, чтобы пробить брешь в блокаде и отыскать разумное решение неясной судьбы палестинцев, — Муса аль-Алами. Несмотря на свое положение в Высшем мусульманском совете, аль-Алами отрицательно относится к верховному муфтию и его взглядам.

Но слух о назначенной секретной встрече доходит до верховного муфтия, и он немедля переходит в контратаку. По его наущению арабская пресса утверждает, будто аль-Алами втайне поддерживает план раздела Палестины и даже сотрудничает с сионистами. Вместо беседы с Сандстрёмом Муса аль-Алами вынужден вернуться домой, чтобы защитить свою честь. Однако он все-таки пишет меморандум, где разъясняет арабскую позицию не только комиссии ООН, но и всему миру, — «Будущее Палестины». Позднее ее опубликует арабское представительство в Лондоне.

Муса аль-Алами полагает, что хотя еврейские переселенцы окультуривают пустыню и строят новую инфраструктуру, арабов это не воодушевляет. Экономика развивается, но люди не становятся от этого меньшими националистами и не проявляют большего интереса к политике. Наивно думать, что по экономическим причинам они с готовностью откажутся от своей земли и прав.

И ООН, и сионисты, подчеркивает он, совершенно не учитывают подлинную причину сопротивления палестинских арабов, а именно их глубокое ощущение, что происходит несправедливость. После долгих лет британского мандата и угнетения они жаждут самостоятельности, и мысль, что родная земля опять окажется под чужим управлением, причиняет им огромную боль. Никакие экономические преимущества, никакой прогресс не могут свести на нет это глубокое и сильное коллективное чувство.

Муса аль-Алами предлагает англичанам взять на себя ответственность за нынешнюю ситуацию и выработать компромиссное решение, приемлемое для остальных арабских государств, — тогда он сам сможет отстранить верховного муфтия от политической власти. Но сигналы об альтернативных решениях необходимо подавать с большой осторожностью. Все критики верховного муфтия хаджи Амина аль-Хусейни действуют очень осмотрительно, поскольку открытое противодействие грозит смертью.

На самом деле усилия Мусы аль-Алами никак не повлияют на будущее Палестины.

Как они выглядят, эти десятеро мужчин за столом в Женеве? Канадец Айвен Ранд, Карел Лисицки из Чехословакии, индиец сэр Абдур Рахман, Хорхе Гарсиа Гранадос из Гватемалы, иранец Насролла Энтезам, голландец Николаас Блом, Альберто Ульоа из Перу, Энрике Фабрегат из Уругвая, Владимир Симич из Югославии и швед, председатель Эмиль Сандстрём. Они торжествуют, огорчаются, смеются? Одиннадцатый их коллега, австралиец Джон Худ, разъезжает по европейским лагерям беженцев. Они сожалеют, что взялись за такую задачу, эти люди, которым поручено разрешить палестинский конфликт? Без малого через месяц они должны представить свое решение.

Идею бинационального государства поддерживают лишь четверо. Еще меньше одобряют федерацию. Только швед-председатель считает, что предпочтение надо отдать большому самостоятельному еврейскому государству, хотя раньше выступал за федерацию.

Перуанский делегат, разумеется, поддерживает идею самостоятельного государства, однако при условии, что оно будет маленьким, что дальнейшая еврейская иммиграция прекратится и что в пределах еврейского государства ни в коем случае не останется арабского меньшинства. В совокупности его условия совершенно неприемлемы для сионистов, да он и сам не верит в свое предложение.

По мнению одних делегатов, большой плюс, если регионом сообща с арабами и сионистами будет управлять ООН или некая третья сторона. Другие же полагают оптимальным вариантом федерацию — дескать, пусть локальные проблемы и решаются локально.

Может быть, оставить Палестину на десять лет под опекой ООН, ограничить еврейскую иммиграцию, и тогда все закончится созданием единой самостоятельной страны? Так считают индийский и иранский делегаты.

Пора формулировать предложения, но еще совершенно неясно, какой именно путь выберет комиссия ООН по разрешению палестинского конфликта. Иные секретари и помощники из ее окружения имеют доступ к материалам обсуждений. Не определились пока, говорит один. Все расплывчато, говорит другой. Обсуждение ходит кругами, подытоживает третий.

Последний опрос Гэллапа показывает, что в настоящее время девять из десяти американцев знают о летающих блюдцах. Половина знает о плане Маршалла.

Двенадцатого августа Михаил с предельным вниманием следит за последними испытаниями. Из всех участников конкурса, объявленного Сталиным, остались только он и еще двое конструкторов. Их изобретения швыряют на цементный пол, топят в болоте, зарывают в мелкозернистый песок, так что каждая щелка, дуло, каждая полость забиваются грязью и пылью.

Его оружие не проходит испытания, но и другие тоже не проходят. Поэтому он вряд ли догадывается, что это изобретение прославит его имя на весь мир.

Комиссия ООН по разрешению палестинского конфликта случайно разделяется. Одни делегаты обсуждают решение в Женеве, тогда как другие 8 августа уезжают в Германию. В монастыре Индерсдорф они посещают 175 еврейских детей, в большинстве из Польши. В Ландсберге живет 5000 еврейских беженцев, в большинстве из Польши. В Бад-Райхенхалле — 5500 еврейских беженцев, в большинстве из Польши.

Далее Австрия. В венской больнице Ротшильд-шпиталь находятся 4000 еврейских беженцев из Румынии. В соседней школе — еще 2250 еврейских беженцев, тоже из Румынии.

Далее Берлин. В Дюппель-центре живут 3400 еврейских беженцев, в большинстве из Польши.

В лагере Хоне близ Берген-Бельзена находятся 9000 беженцев, в большинстве из Польши.

Делегаты расспрашивают 100 из этих изгнанных, отринутых и перемещенных. Проводят своего рода опрос. Никто не хочет возвращаться туда, откуда они приехали.

Стремятся только в США? Может быть, в Великобританию? Но поскольку ни одна из этих великих держав не желает пускать беженцев, остается лишь один ответ.

В о п р о с. Как вы стали беженцем?

О т в е т. С 1941 года до июля 1944-го я находился в варшавском гетто. Потом меня отправили в Дахау. Потом Дахау освободили, и меня послали в Ландсберг, в лагерь для беженцев.

В о п р о с. Вы хотите вернуться в Польшу?

О т в е т. Нет. Там были убиты мой отец, братья и сестры. Ненависть к евреям растет, и погромы становятся все более обычным делом.

В о п р о с. Хотите эмигрировать в другую страну?

О т в е т. Да. Но только в мою собственную, в Палестину.

В о п р о с. Почему?

О т в е т. Когда сидел в концлагере, я понял, что мое будущее только в моей стране, и это стало единственным поводом, чтобы выжить. Иначе в моей жизни нет смысла. Если я не попаду в Палестину, лучше умереть.

В о п р о с. Вы подавали до войны прошение об эмиграции в Палестину?

О т в е т. Нет.

В о п р о с. До войны вы считали Палестину своей страной?

О т в е т. Я всегда думал прожить свою жизнь там, где хорошо и свободно, но в последние годы понял, что ни в какой другой стране, кроме Палестины, это невозможно.

Представители комиссии ООН ошеломлены условиями, в каких живут почти 10 000 беженцев, находящихся в Вене, — нищетой, грязью и скученностью. Власти больше не принимают людей, но и не берут на себя ответственность за их переселение в другое место. Невозможно, бесчеловечно, проблема, срочно требующая решения. Будто сейчас, спустя два года после войны, война все еще продолжается.

Проведя целую неделю среди беженцев от геноцида, делегаты возвращаются в Женеву и заявляют Эмилю Сандстрёму и другим делегатам: cul-de-sac[50]. Выхода нет.

В это время они получают также трехстраничный документ от ливанского контактного лица, посредника между Лигой арабских государств и комиссией ООН по палестинскому вопросу. Он посетил верховного муфтия, просил о хоть какой-нибудь надежде на перемену, но верховный муфтий непоколебим. И контактное лицо берет ручку и бумагу и записывает от руки результаты своих усилий. Этот документ станет последней попыткой арабской стороны отвергнуть сионистское требование о собственном государстве, три самых сильных аргумента таковы.

Раздел полностью противоречит праву палестинских арабов на самоопределение и вообще их демократическим правам.

Бинациональное государство или федерация двух государств никоим образом не отвечают воле народа.

Палестинские арабы не виноваты в гитлеровском геноциде, почему же они должны за него расплачиваться?

Документ завершается пророчеством: если что-либо из вышеназванного все же произойдет, есть серьезные причины для страха, ибо реакция будет весьма опасной.

Контактное лицо доверительно сообщает одному из делегатов комиссии ООН, что он весьма удручен, поскольку не может воздействовать на комиссию. Если никто не лишит верховного муфтия власти и не изменит арабскую позицию, дело палестинцев проиграно.

Полночь. Великая минута. Пакистан и Индия становятся двумя независимыми самостоятельными государствами. Более 10 миллионов человек вынуждены сняться с места, мусульмане направляются в одну часть континента, индусы — в другую.

Если бы эта минута существовала. В Пакистане полночь наступает на полчаса раньше, чем в Индии. И хотя все происходит одновременно, две новые нации празднуют свою самостоятельность в разные дни.

«Я сознаю тот факт, что пройдет не одно десятилетие, прежде чем можно будет ожидать понимания моей работы, — утверждает композитор Арнольд Шёнберг. — Восприятие и у музыкантов, и у слушателей должно созреть».

Мир вступил в атомную эпоху, чей саундтрек звучит диссонансом и заряжен идеологией. Американцы трактуют музыку Шёнберга как большевизм, им не по нраву, что все звуки независимы друг от друга и равноценны.

Теперь Арнольд Шёнберг применяет свой композиторский метод — не допускающий никаких предпочтительных гармоний и аккордов, явственно созвучный новому времени — и соединяет его со свидетельствами о восстании евреев в Варшаве. Сводит воедино сопротивление, унижение и смерть и сочиняет кантату «Уцелевший из Варшавы» для рассказчика, хора и оркестра. Произведение длится шесть минут, с английским текстом, и пишет он его за одиннадцать августовских дней. Встречающиеся там немецкие реплики, по замыслу Шёнберга, должны произноситься с прусским акцентом, как встроенное обвинение.

Газовые камеры вторгаются в классическую музыку, насилие сталкивается с мольбами, смерть с восстанием, угнетатели с угнетенными. Восставшим евреям пришлось уйти в систему варшавской канализации, чтобы скрыться от своих преследователей.

Одиннадцать человек сидят за столом. Федерация? Раздел? Границы? Самоопределение? Опека? Шестнадцатого августа дискуссия о Палестине опять ничуть не приближает их к решению.

Тьма внутри него истекает во тьму окружающего мира. В линованном блокноте Рафаэль Лемкин снова и снова карябает: Quo vadis? — Камо грядеши? Разный почерк, разный нажим, в разных оттенках черного. Десять, пятнадцать, двадцать вариантов: Quo vadis? А вперемежку вопрос: «Почему?» Он спрашивает, но ответа не получает.

Лемкин заболевает, оттого что западный мир без слова протеста допустил геноцид. А значит, убитые люди убиты дважды — и не только они, убивают и правду. Некоторые называют его безумцем. Да, мир сводит его с ума. Но это уже не имеет значения. Ничто не имеет значения, ни финансовое положение, ни честь, ни материальные ценности, ни хорошая жизнь, все становится прахом, пустяком, суетной мелочью. Можно ли сетовать на болезнь, бессонницу, кошмары, можно ли утверждать, что августовская жара в Нью-Йорке невыносима, когда никакую жару не сравнить с печами Дахау и Освенцима? Поскольку у него нет денег на врача, он сам ставит себе диагноз: геноцидит. Болезнь от геноцида.

А шведы, пишет 17 августа Симона де Бовуар, скучнейший из народов. Они до того скучны, что не живут, а зевают, им так скучно, что они развлекаются, наводя скуку на других.

Жить Джорджу Оруэллу остается недолго, и, возможно, он об этом догадывается. Но ни капли страха не проникает через перо в дневник. Даже когда он простыми словами описывает происшествие 19 августа, когда лодка с ним самим, его трехлетним сыном и двумя друзьями попадает в водоворот. Мотор обрывается и тонет в глубинах Атлантики, они на веслах идут к Илен-Мору, необитаемому острову, а затем водоворот — мужчины в воде, лодка с трехлетним малышом вертится в воронке. Они успевают выхватить мальчика. Весла, провиант, груз — все пропало. На острове, где они спасаются, нет деревьев, но они собирают траву, с помощью зажигалки Оруэлла разводят костер и сушат одежду. Через три часа мимо случайно проплывают рыбаки и отвозят их домой, в дом на Джуре. Если мысли о конце жизни и пугают Оруэлла, дневник этого не выдает. «Все чуть не утонули», — пишет он. Не больше и не меньше.

Повсюду в Европе параллельно проходят судебные процессы — в Кракове, Нюрнберге, Гамбурге, Венеции. Измеряется и записывается размах жестокого насилия. Юристы и все более равнодушная общественность собираются вокруг черных дыр морали, пытаются нащупать дно. В этом году начинаются, продолжаются или заканчиваются нижеследующие судебные разбирательства.

› Процесс против генерал-фельдмаршала Эрхарда Мильха, обвиняемого в военных преступлениях и преступлениях против человечности.

› Процесс против 16 юристов и судей, ответственных за законы, допустившие убийство по соображениям «расовой гигиены».

› Процесс против Освальда Поля и других офицеров СС за их активное участие и организацию так называемого «окончательного решения».

› Процесс против Фридриха Флика и других, в частности за использование рабского труда на их промышленных предприятиях.

› Процесс против руководства «ИГ Фарбен»[52], в частности за использование рабского труда на предприятиях и за изготовление смертоносного газа «циклон-Б».

› Процесс против 12 генералов, в частности за массовое убийство гражданских лиц в Греции, Югославии и Албании.

› Процесс против 14 офицеров, ответственных за этническую чистку через насильственные аборты, похищение детей и изгнание населения.

› Процесс против директоров концерна «Крупп»[53] за использование рабского труда.

› Процесс против 14 высокопоставленных военных, обвиняемых в преступлениях против мира, военных преступлениях и преступлениях против человечности.

› Процесс против врачей и медсестер центра Хадамар, виновных в убийстве тысяч людей с пороками развития и душевнобольных.

› Процесс против охранников Освенцима.

› Процесс против Рудольфа Хёсса, коменданта Освенцима.

› Процесс против айнзацгрупп.

Двадцатого августа выносят приговор 23 врачам, обвиняемым в медицинских опытах на узниках лагерей. Кое-кто из них защищается, говоря, что их эксперименты не отличаются от аналогичных опытов, проводимых американскими и немецкими докторами. По их мнению, не существует международного закона, который разграничивает законные и незаконные опыты на людях.

Эти заявления тревожат двух врачей, прикомандированных к обвинению, и они формулируют условия проведения экспериментов на людях таким образом, чтобы они были совместимы с врачебной этикой. Прежде всего они устанавливают, что опыты на людях должны быть добровольны. Исследования должны иметь для общества положительные последствия, а риски для испытуемых должны быть минимальны. Нюрнбергский кодекс становится частью приговора, будущей исследовательской этики и Декларации о правах человека, которая пока только формулируется. Аморальность надлежит победить моралью.

Становится ли мир в этот день чуточку лучше?

Пер Энгдаль — худой, фигурой похожий на птицу. Картины его воображения огромны, словно дворцы. Из-за плохого зрения он освобожден от воинской службы, но оружием ему служат слова — он собирает их, использует, вострит. Когда Пер Энгдаль выступает перед публикой, слушателей охватывает странное возбуждение, словно он — это центр, а все остальное — периферия, он притягивает их к себе.

У него есть мечта, и следующие двадцать лет своей жизни он посвятит ее осуществлению. И мечта растет, паучья сеть растет, растет и слава Пера Энгдаля. Разговоры о «националистическом взаимодействии», ведущиеся в переписке, по телефону и через посланцев Пера Энгдаля, учащаются, набирают энергии. Скрытые, без свидетелей, никто не докажет, что они были.

То, что занимает его в эти дни, принесет плоды. Первым зримым камнем постройки, первой манифестацией, которая всего лишь тремя годами позже повергнет в ужас окружающий мир, становится большая конференция в Риме. Первого октября 1950 года нацистские лидеры из Италии, Великобритании, Испании, Португалии, Франции, Швейцарии, Австрии, Германии, Голландии, Бельгии и Швеции соберутся на конференцию. Черный цветок распускается.

Меж тем как демократически настроенные люди преисполняются идеей универсализма, фашизм мутирует от национализма к международному национализму. К идее о растворении всех в общем белом теле с общим черным сердцем.

Итальянское социальное движение продолжает идеи Муссолини, несет их, словно негасимый факел. Вокруг него существует сеть, нити которой протягиваются к фашистам и нацистам в Австрии, Швейцарии, Великобритании, Франции, Бельгии, Нидерландах, Скандинавии, Испании, Латинской Америке и на Ближнем Востоке.

Вокруг лидера шведских фашистов Пера Энгдаля тоже сплетена сеть, как и вокруг британца Освальда Мосли. Вскоре эти сети соединяются, все идет по плану создания третьей Европы, не капиталистической и не коммунистической, — бастиона, который будет строить свою экономику на сырье промышленности африканских колоний и оставит демократию на произвол ее немощной судьбы.

Итак, конференция в Риме, 22–25 октября 1950 года. Перед поездкой туда Энгдаль учит итальянский, что принесет и результаты, и авторитет. Трудно сказать почему, то ли из опасения, что его остановят или забросают грязью, то ли из тщеславия и тоски по легитимности, — так или иначе он завязывает контакт с высокопоставленным чиновником из американского министерства обороны. И в одном из писем подчеркивает антикоммунистические цели Римской конференции. В ответ приходят пожелания удачи, написанные на официальном бланке Пентагона. В боях холодной войны враг врага становится другом.

Освальд Мосли, лидер английских фашистов, тоже присутствует на конференции. Как и Карл-Хайнц Пристер, выходец из верхушки гитлерюгенда, который заявляет:

«В то время как Россия пытается большевизировать Европу, Запад пытается колонизировать нас. <…> Надо встретить угнетателей Германии и Европы сопротивлением, поэтому фронтовое поколение протягивает руку всем национальным силам во всех странах, чтобы в сотрудничестве сделать Европу третьей мощной силой во всем мире. Фронтовое поколение во всех странах сможет достичь этого, если уничтожит препятствия вроде провинциального национализма и чуждых демократических принципов».

Пер Энгдаль подхватит заявление Пристера и изложит свой план структуры и администрации, которые сделают все это возможным. Аплодисменты. Целостная централизованная Европа с сильным руководителем.

Далее конференция решает установить контакт с Asociacin Argentina Europa[54], комитетом, который возглавляет один из лучших пилотов нацистской Германии, Ханс-Ульрих Рудель. Он принадлежит к числу тех, кто вместе с Ватиканом организует для нацистов пути бегства.

Римская конференция 1950 года станет успехом правых экстремистов, а Пер Энгдаль — ее королем. Десять пунктов, которые он формулирует касательно европейского будущего, Carta di Roma[55], принимаются как официальный заключительный документ. Слово «демократия» там вообще не фигурирует.

Участники конференции намерены собраться вновь, и в скором времени. Но лучше в более тихом месте, нежели Рим, где-нибудь, где нацистская оккупация не омрачила образ авторитарного будущего, сборный пункт на периферии, подальше от глаз антинацистского мира. Ответ приходит от Пера Энгдаля и звучит так: Мальмё.

Придет день, когда национал-социализм восстанет в новой форме и вновь будет маршировать, говорит Пер Энгдаль. Первым шагом станет его Мальмёская конференция в мае 1951 года. Участников приглашают со всех концов Европы. Пер Энгдаль связывается со шведским премьер-министром Таге Эрландером, и тот обещает, что ходатайства зарубежных гостей о визах будут рассматриваться в срочном порядке.

Но все идет не вполне так, как планировалось. В последнюю минуту Освальд Мосли сообщает, что не сможет присутствовать, вероятно по причине разгорающегося конфликта с Карлом-Хайнцем Пристером.

В ходатайствах о визе приглашенные немцы указывают личные причины поездки в Мальмё. Один пишет, что хочет повидать родственников, другой намерен выступить с лекциями по радиотехнике, третий хочет съездить в Швецию, чтобы «встретиться и поговорить лично после переписки». Однако шведское Бюро по делам иностранцев получает от западногерманской полиции секретную информацию о нацистской деятельности гостей. В частности, один из приглашенных представляет нацистский журнал «Дер вег». Ему и еще шестерым немцам в шведских визах отказано. В том числе Карлу-Хайнцу Пристеру с супругой.

Что касается грозного полковника Отто Скорцени, проживающего пока что в Мадриде, то Пер Энгдаль очень хочет, чтобы он смог участвовать. Скорцени приобрел широкую известность, поскольку по личному желанию Гитлера выкрал Муссолини из плена. После войны он был арестован в Дармштадте, где получили информацию о том, что он организует агентурную сеть для вывоза нацистов из страны. На первых порах эта сеть носит название «Братство», затем, кажется, «Одесса»[56], но подтверждений тому найти так и не удалось. По слухам, он также создал в Германии сеть надежных укрытий для белых беглецов, под названием «Шпинне» («Паук»). Но что здесь правда, что тайна, что миф, а что чистейшая выдумка, неясно. При невыясненных обстоятельствах Скорцени удается бежать из-под ареста в Испанию.

Шведская тайная полиция очень обеспокоена тем, что Энгдаль поддерживает связь с такой «опасной» персоной. Теперь этот человек включен в список участников конференции в Мальмё, и Пер Энгдаль обращается к шведским властям с особой просьбой принять ходатайство о визе для Скорцени.

Но происходит нечто неожиданное. Другие немцы решительно протестуют против присутствия Скорцени. Энгдаль вынужден дать полный отбой, звонить ответственному чиновнику Бюро по делам иностранцев и просить его отклонить ходатайство Скорцени.

Кстати, премьер-министр Таге Эрландер держит свое обещание о быстром реагировании: отказы приходят уже через неделю.

Тем не менее в 1951 году в Мальмё, в гостинице «Крамер» на площади Стурторгет, встречаются около 60 европейских нацистов и фашистов, они строят планы. Так рождается Европейское, или Мальмёское, социальное движение. Эта сеть намерена построить новую Европу без чужеродных элементов, без коммунистов, без феминизма и без демократии.

Центром движения становится Мальмё, руководство осуществляет совет четырех, куда вошли лидер Итальянского социального движения и фашист Аугусто де Марсанич, немецкий нацист Карл-Хайнц Пристер и мсье Морис Бардеш. Возглавляет четверку швед Пер Энгдаль, паук в большой паутине, корреспондент в большой корреспондентской сети, идеолог, который вместе с ближайшими сподвижниками опутывает своими идеями всю Европу, словно добычу.

В проекте резолюций и в предложениях можно вычитать их тон, мечты и амбиции:

«После тысячелетних раздоров между европейскими народами и полувековой уничтожительной войны, которая подорвала мировую экономику и повлекла за собой несказанное обнищание, западноевропейские народы и их культура оказались на краю пропасти. Чтобы не допустить окончательной гибели, необходимо оставить проторенные дороги мировой политики и начать новую эпоху человеческого прогресса».

До нового мира рукой подать. Его построит фронтовое поколение. Основу заложат десять пунктов, собранные в документе, который заканчивается такими словами:

«Материальный уровень жизни зависит от уровня морального. Социальный и экономический прогресс невозможен без прогресса морального. Европейское обновление должно одновременно быть духовным обновлением человека, общества и государства».

Нобходимо затронуть и расовый вопрос. Можно ли использовать это слово в Европе после… ну да, все знают. Швейцарские нацисты четко видят:

«Под „культурой“ мы понимаем самое для себя святое. Культура есть выражение расы. Она исчезнет, если исчезнет раса. Вот почему главная наша цель — сохранение нашей культуры — включает и защиту нашей расы. Поскольку с точки зрения расы европейские народы родственны друг другу, существует европейская культура. Для защиты европейской культуры мы создадим континентальное единство».

Пер Энгдаль и Морис Бардеш — оба поэты, журналисты, словесники. Они знают, что язык — носитель ценностей и оценок. Невозможно установить, кому первому приходит мысль, откуда идет влияние, но начинается сдвиг, от одного к другому. От расы к культуре.

Позднее Бардеш заявит, что именно это — замена идеи наследственности идеей культуры — намного облегчает развитие правоэкстремистского движения. Ведь можно «признавать, даже утверждать расовые различия, но одновременно называть себя противником расизма».

Немецкие фашисты хотят накопить денег на помощь нацистским военнопленным. Итальянские фашисты утверждают, что конституция «государства Европа» будет органическим выражением европейской души, и подчеркивают принцип неоспоримого культурного превосходства Европы над всем остальным миром.

Знаменательные дни, знаменательные мысли. Штурмовик Херберт Бёме сообща с эсэсовцем Артуром Эрхардтом, служившим под началом Гиммлера, учреждают ежемесячный иллюстрированный журнал. В редакционный совет из пяти человек входит — разумеется — Пер Энгдаль. А труд его жизни, книга под названием «Обновление Запада», принимается за идеологическую основу движения.

Идеи распространяются быстро, сети ширятся. Присоединяются около сорока движений по всей Европе. Одно из них — венгерское, под руководством генерала Арпада Хеннеи. Его организация считается продолжательницей нацистских и глубоко антисемитских «Скрещенных стрел». Он также возглавляет военную боевую организацию и состоит в редакционном совете газеты «t s Cl» («Цель и путь»), которую в Австрии запрещают по причине крайне антисемитского содержания и откровенно нацистского характера. Редакция переезжает в Западную Германию.

Все это произойдет в ближайшие годы. Шаг, который Пер Энгдаль предпринимает сейчас, в 1947-м, слова, которые произносятся громко и шепотом, планы, которые получают одобрение, все ведут вперед, в общее фашистское будущее. Произойдет еще много всего.

Больше так нельзя. Беженцы на борту британского корабля в Пор-де-Буке просто не могут там оставаться, неделя за неделей жаркого августа. Некоторые называют британский военный корабль плавучим концлагерем. Может быть, лояльный друг Великобритании, Дания, все-таки примет этих людей?

Вопрос осторожно направляют датскому правительству, оно отвечает отказом. Дании и без того нелегко, ведь она уже приняла 250 000 немцев, бежавших от Красной армии из Восточной Пруссии и других районов Восточной Германии.

У Великобритании остается только один выход.

Когда до американского Госдепартамента доходят слухи о том, чт задумали англичане, они категорически не советуют. Общественное мнение, пишут они британцам. Чувства. Вы же все-таки не всерьез? Это может даже повлиять на американо-британские взаимоотношения, пишут они.

Но британцы тверды в своем решении. Они не могут допустить, чтобы евреи нелегально пробрались в Палестину, так как действующее соглашение с арабами допускает ежемесячно только 1500 иммигрантов. Кроме того, аргументируют британцы, они не хотят рисковать, не хотят воздействовать на комиссию ООН по палестинскому вопросу. Но, как выяснится, именно их решение вскоре толкнет мировые симпатии в сторону сионистов.

Двадцать второго августа решение сообщают беженцам с «Исхода», а тем самым и всему миру. Более 4000 человек, размещенных сейчас на борту трех британских кораблей, должны в течение суток сойти на берег во Франции. Иначе их отвезут назад, в Германию.

Мир изумлен. В Германию? Во прах Европы, прямо на место убийств? Пор-де-Бук полон журналистов, которые рассылают новость во все концы, а осуждение в кругах общественности между тем набирает силу. Это же триумф Гитлера — демократические страны заставляют евреев вернуться в Германию, откуда их только что вызволили. Протесты продолжаются, когда беженцев силой заставляют сойти на берег в Гамбурге. Великобританию обвиняют в жестокости, бесчеловечности и называют варварской, холодной, слепой и бескомпромиссной.

Только автор передовой статьи в «Нью-Йорк таймс» обращает взгляд к собственному правительству и его политике и констатирует, что, если бы США открыли после войны свои границы, эти измученные беженцы были бы сейчас полезными для общества американскими гражданами. Расточительство, увы.

Комиссия ООН собирается в Женеве, чтобы проголосовать по палестинскому вопросу. Прямого пути нет. Выработано два варианта. Один — федерация двух провинций, еврейской и арабской, где иммиграция ограничивается так, чтобы еврейское население не оказалось в большинстве. Второй — создание двух самостоятельных государств в экономическом союзе, план, не детализированный касательно границ и касательно Иерусалима. Возникают раздоры. Делегаты меж двух огней. Мотивы меняются.

В первой половине дня перуанский делегат заявляет, что, поскольку в плане раздела отсутствуют важные детали, он поддержит предложение о федерации.

Швед, канадец и делегаты Гватемалы и Уругвая ратуют за решение в пользу двух государств, однако не согласны касательно проведения границ.

Неожиданно для всех австралиец говорит, что им надо поставить точку и передать все в Генеральную Ассамблею ООН. Голландец и чех рады возможности избежать голосования, тогда как председатель Эмиль Сандстрём никоим образом не может согласиться, что комиссия так и не выполнит свою задачу, то есть не представит предложение по разрешению проблемы. Тупик, застой, порочный круг. Осталось всего три дня, чтобы дать миру ответ на вопрос о Палестине.

Однако затем приверженцы федерации предлагают вынести на обсуждение Генеральной Ассамблеи ООН оба варианта — федерацию и раздел, независимо от того, как проголосует комиссия. Страсти унимаются, можно перейти к голосованию.

Перуанец сообщает, что изменил свою позицию и может проголосовать за раздел Палестины, если Иерусалим останется под международным контролем. Австралиец от голосования воздерживается. Трое делегатов голосуют за федерацию. Семеро — в пользу двух государств. Теперь в их распоряжении два дня, чтобы подробно сформулировать два предложения, которые будут вынесены на голосование Генеральной Ассамблеи. Некоторые работают 24 часа без отдыха.

Тридцать первого августа одиннадцать делегатов собираются на первом этаже женевской штаб-квартиры ООН, чтобы окончательно завершить работу над решением палестинской проблемы. Свой доклад члены комиссии подписывают в алфавитном порядке. За минувшие три месяца они получили свыше 27 000 писем, открыток, звонков, памятных записок и коммюнике. Они устали.

Совсем недавно вопрос о Палестине и будущем был открытым. Теперь одиннадцать человек из нейтральных стран сформулировали свой ответ и скрепили его подписями.

Ровно 49 лет и 364 дня прошло с тех пор, как Теодор Герцль организовал в Базеле сионистский конгресс, а потом записал в дневнике: «В Базеле я основал еврейское государство. Если бы я громко заявил об этом сегодня, ответом мне был бы общий смех. Но через пять и, уж во всяком случае, через пятьдесят лет это признают все».

Ровно 300 участников ассоциации «Братья-мусульмане» проходят военную подготовку в сельскохозяйственной школе в Латакии. В учебный план включены также спортивные занятия и лекции руководителей движения.

Хасан аль-Банна публикует в еженедельнике «Аль-ихван аль-муслимун» («Братья-мусульмане») статью под названием «Пусть дует райский ветер». Если евреи готовятся к войне, мусульмане поступят так же.

Сентябрь

В комнате, окно которой выходит во двор, сидит женщина и пишет. Крошечная кухня, на веревке сушится белье, рукава, пустые объятия от стены до стены. Жилище, сердце, нутро. Помещение словно вывернуто наизнанку, в нем есть все, кроме него самого.

Она пишет ночами. Так спокойнее всего, в тишине, в одиночестве. Слышно только дыхание матери да хрипы труб в стене, приветы из другого мира, который быстро становится враждебным. Она пишет ночь. Или ночь пишет ее?

Чтобы не разбудить мать, она не зажигает свечи. Слова ложатся на слова, тьма на тьму. Текст наслаивается сам на себя, когда она заполняет те же листы бумаги новыми стихами, мыслями и зачеркиваниями. Ночь за ночью, стих за стихом. Нелли Закс. Звезд не видно.

Журнал «Дер руф» мертв, но Ханс Вернер Рихтер и его друзья-писатели намерены продолжать. Как-то раз в выходные они собираются у озера Баннвальдзее, где у одного из них есть летний домик. Всем семнадцати велено захватить с собой продуктовые карточки. Они встают в четыре утра, выплывают в лодке на озеро — к завтраку будет жареная рыба. Роскошь и чудо среди разрухи, которую они зовут родиной.

Вокруг вонючие развалины, они хотят описать их и одновременно отстроить заново. Не оглядываясь назад, не ища виновных — рассказать об осколках неба, что виднеются сквозь пробитую крышу, а еще о людской надежде и безнадежности и о собственной вере, что может возникнуть нечто иное. Генрих Бёлль и Гюнтер Грасс — среди тех, что будут участвовать, читать друг другу свои тексты, отображать собственное творчество и творчество друг друга, принимать почести, а потом оставят ее позади, «Группу 47»[57].

Есть тысячи причин вскрыть механизм часов.

Измерение времени подчинено механизму. А он состоит как минимум из шести зубчатых колесиков, которые приводят друг друга в движение, так что каждая стрелка движется с точно надлежащей скоростью. Еще там есть заключенная в коробку плоская пружина. И связанный с нею зубчатый обод. Маятник качается туда-сюда — тик-так, тик-так. А колебания между тиканьями называются временем.

Грейс Хоппер интересуется вычислениями. В семь лет она вскрывает все семь часов в доме. После чего родители определяют ее учиться физике и математике. Через всю ее дальнейшую жизнь проходит вереница безымянных задач, потому что придумывает их она сама. Грейс Хоппер все больше вбирает в себя будущее.

Сейчас она в Гарвардском университете, куда ее направили для прохождения добровольной военной службы в должности математика ВМФ, хоть она и женщина. (Ее начальник, блестящий мистер Эйкен, не перестает подчеркивать сей факт.)

Электромагнитная вычислительная машина «Марк-II» огромная, занимает целую комнату. На часах примерно 15:25–15:45, 9 сентября, «Марк-II», по обыкновению, опять не действует. Грейс Хоппер знает «Марк-II» не хуже, чем его предшественника «Марк-I», оно и неудивительно: после долгих дежурств, когда приходилось тщательно отмечать в журнале все поломки и все успехи. Сейчас она влезает в ЭВМ, отработанными приемами ищет дефект. Тропинки внутри машины прекрасно ей известны. И все же: сбой, аномалия.

В панели F, реле № 70, она находит причину: сбой вызвала ночная бабочка. Грейс Хоппер записывает в рабочем журнале: «First actual case of bug being found»[58].

Одиннадцатого сентября Джордж Оруэлл записывает, что ему нужно купить тачку и что тираж «Скотного двора» полностью распродан. В общей сложности за это лето он и его сестра Аврил собрали 777 яиц.

Возможность для кого угодно стать кем угодно называют американской мечтой, будто все люди теперь мечтают стать другими, более значительными и богатыми, чем они есть, мечтают о жизни как в цветном кино. Только вот Европа — черно-белая фотография. Неудивительно, что Эрлинг Перссон едет за вдохновением в Нью-Йорк.

На 37-й улице расположен дешевый универсальный магазин «Лернер» с модной дамской одеждой, которую можно быстро изменить, когда меняется тренд. Низкая стоимость изготовления, маленькие склады. Идея ему нравится, и он берет ее на вооружение.

Дома в Вестеросе отец Эрлинга закрывает собственное дело и вкладывает средства в проект сына. Старый рыбный магазин перестраивают в четырехэтажный магазин готового платья, мода — такой же скоропортящийся товар, как свежевыловленный лосось. Пятнадцатого сентября местная «Вестманландс ленс тиднинг» пишет, что сегодня на Стурагатан в Вестеросе открывается «очаровательный магазинчик». Впервые в стране городские модницы могут теперь постоянно обновлять свой гардероб в «дамском раю», причем не разоряясь. Магазин «Хеннес» («Все для нее»), позднее «H&M» («Хеннес & Мауриц»), имеет огромный успех.

Пора разобраться с коммунизмом в Голливуде. Киноиндустрия издавна слывет местом сбора левых симпатизантов, а поскольку кино как таковое — мощный инструмент пропаганды, чрезвычайно важно очистить его от антиамериканских элементов. Пора принять меры.

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, HUAC[59], выезжает в Голливуд и опрашивает 41 так называемого добровольного свидетеля. Эти люди называют определенные имена — режиссеров, сценаристов, актеров. Имена записываются. Один из таких подозреваемых в коммунизме — режиссер Герберт Биберман, который снимает фильм «Новый Орлеан» с Билли Холидей. Он окажется так называемым враждебным свидетелем.

«Птица феникс» — повторяющаяся метафора в идейном мире Пера Энгдаля, возрождение одержимости. Сразу после войны он меняет название своей фашистской организации на «Новошведское движение». Новые времена, новые названия, старые мечты.

Он, конечно же, будет сотрудничать в нацистском журнале «Дер вег», тем более что его давний контакт Йоханн фон Леерс переехал в Буэнос-Айрес и сильно влияет на направленность журнала. В первой своей статье Пер Энгдаль описывает свое движение изнутри:

«Эта группа не была партией. Это была боевая антикоммунистическая организация, открыто заявившая о своей солидарности с военными действиями немцев на Восточном фронте. Поэтому демократическая пресса мгновенно объявила ее национал-социалистической. В мае 1945-го состоялось испытание огнем. Те, что были попутчиками по экономическим причинам, бесследно исчезли. Те, что были больше немцами, чем сами немцы, спешно канули на дно. Осталось крепкое новошведское ядро. Со всех сторон умники-друзья нашептывали: „Угомонитесь! Ничего не предпринимайте! Подождите, когда ветер переменится!“ Но товарищи переглядывались и отвечали: „Нет“. Кто-то должен держать знамя. Все бегут, но мы останемся. Лишь те, кто, расправив плечи, стоит на ветру, заслуживают доверия в солнечную погоду. Уже летом 1945 года состоялись первые публичные митинги на площадях Мальмё. Местное отделение социал-демократической партии, насчитывающее 40 000 членов, в ярости писало шведскому правительству: „Мальмё сейчас — единственный город во всем мире, где может происходить подобное“. Эти слова товарищи из Новошведского движения никогда не забудут, и из всего, что о них писали до сих пор, именно эти слова, пожалуй, пробуждают огромную гордость».

Длинный текст Пера Энгдаля публикуется в «Дер вег», № 7/1953. Энгдаль среди друзей, может формулировать свободно и гордо, воссоединившись с другом Йоханном фон Леерсом, который печатается в том же номере.

Из других его знакомых и единомышленников, которые пишут в «Дер вег» в том же году, можно назвать основателя журнала и бессменного редактора, Эберхарда Фрича — товарища Фрича, как почтительно зовет его Адольф Эйхман, — знаменитого гитлеровского летчика Ханса-Ульриха Руделя и, конечно, Мориса Бардеша.

Под влиянием Йоханна фон Леерса культурный журнал становится откровенно юдофобским, отрицающим геноцид и все больше поворачивается лицом к арабскому миру. В первом номере 1953 года «Дер вег» публикует в виде факсимиле читательское письмо от верховного муфтия Амина аль-Хусейни, датированное 11 сентября 1952 года:

«С большим удовольствием я регулярно читал Ваш журнал, „Дер вег“, с его отличными статьями и иными публикациями. <…> Вашу работу я считаю очень важной и полезной для традиционно дружеских связей между Германией и арабским обществом и желаю Вам и в дальнейшем больших успехов».

В «Дер вег» живут все те же нацистские идеи и та же картина мира, но именно так и задумано. В первые годы существования журнала авторы его представляют поколение, принадлежавшее к верхушке нацистской власти, как, например, Лутц Шверин фон Крозиг, министр финансов и последний рейхсканцлер нацистской Германии, и Отто Эрнст Ремер, офицер вермахта, сыгравший решающую роль в предотвращении покушения на Гитлера в 1944 году и до последнего своего дня отрицавший нацистский геноцид.

Затем следуют другие: фашистский лидер Освальд Мосли, член Шведской академии и поклонник Гитлера Свен Хедин, нацистский писатель Ханс Гримм, ну и сам Йоханн фон Леерс, который бойко пишет под собственным и под вымышленными именами. А также те, кто возобновляет работу: принцесса Элизабет фон Изенбург, основательница и руководительница «Тихой помощи», экономической поддержки бегству и выживанию нацистов, Карл-Хайнц Пристер, один из лидеров Мальмёского движения, и шведский миллионер Карл-Эрнфрид Карлберг.

Редактор «Дер вег», Эберхард Фрич, не просто журналистский мотор «Дер вег», он еще и важный узел в организованном потоке белых беглецов из Европы.

В Стокгольме финансист Карлберг финансирует оснащение судна «Фалькен» («Сокол»), которое нынешней весной под руководством Людвига Линхарда повезет нацистов с фальшивыми паспортами в Аргентину. Когда «Фалькен», покинув Швецию, на время исчезает, редактор «Дер вег» просит своего коллегу из британской фашистской газеты «Индепендент нейшнлист» разыскать судно. Британский фашист Грин выполняет просьбу и сообщает обо всем в письме другу. Секретное невзначай оказывается на виду, совсем ненадолго, словно подводное существо, которое на несколько секунд поднимается к поверхности вдохнуть воздуху, а затем возвращается в океанские глубины.

«Фрич попросил меня разыскать небольшое парусное судно, „Фалькен“, покинувшее Швецию … с 21 немцем на борту. Догадайся, как и почему. <…> Я, конечно, уже связался со шведами, и они занимаются поисками…»

В конце концов «Фалькен» со своим человеческим грузом прибывает в Буэнос-Айрес. А несколько месяцев спустя Людвиг Линхард описывает в «Дер вег» это плавание. Статья длинная, с множеством фотографий, звучит как описание викингского похода, как сага, как сказка.

Позднее журнал будет неоднократно писать о верховном муфтии и цитировать его. После 1952 года печатается в «Дер вег» и президент Египта Гамаль Абдель Насер. Вновь публикуется и Пер Энгдаль. Освальд Мосли называет «Дер вег» путеводной звездой в европейском мраке, немецким голосом из Аргентины, который дарит своим читателям бодрость и надежду.

Талия должна быть очень-очень тонкой, говорит Кристиан Диор. Пышная юбка, волной ниспадая с подчеркнутых бедер, будет мягко колыхаться при каждом движении женщины.

Миру нравится его «Нью-Лук», навеянный началом века, женскими телами, затянутыми в корсет и задрапированными в огромное количество ткани. Первый из французских дизайнеров он награжден премией «Ниман-Маркус»[60]. И должен поехать в Даллас, в США.

Кристиан не очень любит путешествовать. С тяжелым сердцем и «уймой дорожных сумок с самым необходимым» он поднимается в Шербуре на борт теплохода «Куин Элизабет».