Разлука весной Уэстмакотт Мэри

…Я имею в виду не вообще, а в частностях.

Она попыталась вспомнить, что говорили ей люди…

Например, Барбара:

– Твои слуги, мама, всегда само совершенство. Как тебе удается?

Это своего рода похвала, свидетельствующая о том, что дети считают ее хорошей хозяйкой. Так оно и есть, она отлично управлялась со всем в доме. И слуги ее любили – по крайней мере, они делали то, что она им говорила. Возможно, они не проявляли особого сочувствия, если у нее начиналась мигрень, но ничего подобного от них и не требовалось. А что сказала эта повариха – отличная повариха, – когда Джоан сделала ей замечание – что-то насчет того, что ей тяжело работать без единого слова благодарности, – что полная нелепость.

– Вы всегда мне выговариваете, когда что-то не так, мадам, но похвалы, когда все хорошо, из вас клещами не вытянешь.

– Вы должны понимать, что, если ничего не говорится, значит, все в порядке, – холодно ответила Джоан.

– Может быть, мадам, но это просто обидно. Я ведь тоже человек – я столько мучилась с этим рагу по-испански, которое вы заказали, но я сама не люблю полуфабрикаты.

– Оно было великолепно.

– Да, мадам. Я так и подумала, его ведь вы съели, но ничего не сказали.

– А вам не кажется, что вы ведете себя довольно глупо? – раздраженно ответила Джоан. – В конце концов, вас наняли для того, чтобы готовить, вам платят хорошие деньги.

– О да, мадам.

– Но это не означает, что вы достаточно хороший повар. Если меня что-то не устраивает, я об этом говорю.

– Да, действительно, мадам.

– А вы, как видно, на это обижаетесь?

– Да нет, мадам, думаю, нам не стоит больше говорить об этом, а в конце месяца я уйду.

Слуги, думала Джоан, часто бывали неблагодарными. Истеричными и обидчивыми. Все они, конечно, обожали Родни, просто потому, что он мужчина. Их не приходилось понукать, если требовалось сделать что-то для хозяина. А Родни порой проявлял неожиданную осведомленность в их делах.

– Не трогай Эдну, – сказал он как-то, к удивлению Джоан. – Ее молодой человек загулял с другой девушкой, и это совсем выбило ее из колеи. Поэтому она роняет вещи, по два раза поливает овощи и вообще такая рассеянная.

– И откуда, скажи на милость, тебе все известно, Родни?

– Она призналась мне в этом сегодня утром.

– Очень странно, что она говорила об этом с тобой.

– Просто я спросил ее, что случилось. Я заметил, что у нее были красные глаза, словно она плакала.

Родни, подумала Джоан, очень добрый человек.

Однажды она ему сказала:

– Я думала, проработав столько лет адвокатом, ты должен устать от людских бед.

А он задумчиво ответил:

– Да, так можно подумать. Но нет. О человеческой природе больше адвоката знает разве что врач. Но это только усиливает жалость ко всему роду человеческому – настолько люди уязвимы и подвластны страхам, подозрениям, жадности, а иногда бывают такие бескорыстные и храбрые. В этом, наверное, и состоит единственное благо – учиться милосердию.

У Джоан чуть не вырвалось: «Единственное благо? Что ты имеешь в виду?» Но почему-то она этого не сказала. Лучше не надо. Нет, лучше этого не трогать.

Но иногда практическое выражение человеколюбия Родни ее тревожило.

Взять хотя бы историю с закладной старого Ходдесдона.

Она узнала об этом не от Родни, а от болтливой жены племянника Ходдесдона и вернулась домой расстроенная.

Правда ли это, что Родни выдал ссуду из своих личных сбережений?

– Кто тебе сказал? – вспыхнул Родни.

Джоан объяснила, потом спросила:

– Почему он не мог занять деньги обычным порядком?

– Его положение сейчас слишком шатко с точки зрения банкиров. Фермерам сейчас вообще очень трудно получить заем.

– Но почему давать взаймы должен ты?

– О, все будет в порядке. Ходдесдон – опытный фермер. Его подвели недостаток средств и два неурожайных года.

– Как бы то ни было, факт остается фактом: его дела плохи, и ему приходится занимать деньги. Я, право, не считаю, что это хорошая затея, Родни.

И вдруг совершенно неожиданно Родни вышел из себя.

Понимает ли она, спросил он, что повсюду в Англии фермерские хозяйства переживают сейчас? Неурожаи, налоги, близорукая политика правительства? Вывалив на Джоан весь этот беспорядочный набор сведений о сельском хозяйстве страны, он перешел к перечислению проблем старика Ходдесдона:

– Такое может случиться с каждым. Независимо от того, насколько ты разумен и трудолюбив. Могло бы случиться и со мной, будь я на его месте. Главная причина – нехватка средств. А кроме всего прочего, прости, но это не твое дело, Джоан. Я же не вмешиваюсь в то, как ты ведешь хозяйство и воспитываешь детей.

Джоан тогда обиделась – сильно обиделась. Разговаривать таким тоном совсем не в духе Родни. Тогда они едва не поссорились.

И все из-за надоедливого старика Ходдесдона. Родни просто помешался на этом старом пне. Днем по воскресеньям он ходил на ферму, беседовал с Ходдесдоном и возвращался домой, набитый сведениями о видах на урожай, болезнях скота и прочих совершенно неинтересных предметах.

Он даже порой донимал гостей такого рода беседами.

Джоан припомнила, как на какой-то вечеринке Родни и миссис Шерстон сидели в саду на скамейках и Родни говорил без умолку. Джоан удивилась: о чем они могут беседовать? Родни казался очень возбужденным, а Лесли Шерстон слушала с неподдельным интересом.

Оказалось, они говорили всего лишь о молочных стадах и о необходимости поддерживать в стране численность племенного поголовья.

Едва ли эта тема занимала хоть сколько-нибудь Лесли Шерстон, у которой не было ни особых познаний, ни интереса к подобного рода делам. Однако она слушала Родни очень внимательно, не отводя взгляда от раскрасневшегося и оживленного лица Родни.

– Родни, стоит ли докучать бедной миссис Шерстон такими вещами?

Тогда Шерстоны приехали в Крейминстер в первый раз – они еще не были близко знакомы.

Родни смутился, блеск в его глазах угас.

– Извините, – пробормотал он.

А Лесли Шерстон ответила быстро и резко, как она всегда говорила:

– Вы не правы, миссис Скюдамор. То, что рассказывал мистер Скюдамор, мне очень интересно.

Глаза ее сверкнули, и Джоан отметила про себя: «Да, это женщина с характером…»

И в этот момент к ним подбежала слегка запыхавшаяся Мирна Рэндольф и выпалила:

– Родни, дорогой, вы должны прийти и сыграть сет со мной. Мы вас ждем.

Она говорила в такой очаровательно повелительной манере, какую может позволить себе только по-настоящему хорошенькая девушка, потом взяла Родни за руки, подняла его и, улыбнувшись, утащила к теннисному корту. Даже не спросила, хотел этого Родни или нет!

Мирна шла рядом с ним, привычно держа его руку и заглядывая ему в лицо.

Все это прекрасно, сердито подумала Джоан, но мужчинам не нравятся девушки, которые так на них кидаются.

А потом, внезапно ощутив странный холодок, возразила себе, что, возможно, мужчинам это и по вкусу.

Она оглянулась и увидела, что Лесли Шерстон наблюдает за ней. Но взгляд ее больше не горел гневом. Скорее казалось, что она жалеет Джоан, что было по меньшей мере неуместно.

Джоан беспокойно заворочалась на своей узкой кровати. С чего она опять вспомнила Мирну Рэндольф? А, она пыталась понять, как относятся к ней люди. Мирна, наверное, испытывала к ней неприязнь. Ну что ж, пожалуйста. Девушка такого сорта при случае разобьет чью угодно семейную жизнь!

Ну ладно, ладно, чего теперь-то горячиться и беспокоиться?

Надо вставать и завтракать. Может, для разнообразия ей приготовят яйцо-пашот? Ей так надоели эти жесткие омлеты.

– Приготовить яйцо в воде? Вы имеете в виду сварить?

Джоан сказала, что нет. Она знала по опыту, что вареное яйцо в гостинице всегда оказывается крутым, и попыталась объяснить, как готовят яйцо-пашот. Индиец покачал головой:

– Если яйцо без скорлупы положить в воду, оно все растечется. Я приготовлю для госпожи отличное жареное яйцо.

Джоан съела два отличных жареных яйца, немного подгоревших по краям, с крепкими, твердыми бледными желтками. Вообще-то, подумала она, лучше бы омлет.

Завтрак закончился слишком быстро. Джоан спросила, нет ли каких-нибудь новостей о поезде. Индиец ответил, что нет.

Значит, сегодня все то же самое. Еще один долгий день.

Но сегодня, по крайней мере, она спланирует его разумно. Вся беда в том, что до сих пор она пыталась просто убить время.

Она ощущала себя пассажиром, ожидающим поезда на железнодорожной станции, – отсюда эти нервозность и тревога.

Предположим, она будет расценивать это время как период отдыха и строгой самодисциплины. Своего рода отшельничество. Так это называют католики. Отшельники уходили от мира и возвращались духовно обновленными.

Почему бы, думала Джоан, мне тоже не искать духовного обновления?

В последнее время, пожалуй, жизнь была слишком монотонной. Чересчур приятной, чересчур легкой.

Ей привиделась тень мисс Гилби, которая стояла рядом и говорила хорошо знакомым голосом фагота: «Дисциплина!»

На самом деле это она сказала Бланш Хэггард. Джоан же она заявила, правда, не слишком любезно:

– Не будь самодовольной, Джоан.

Это было несправедливо. Джоан вовсе не была самодовольной – не настолько она глупа. «Думай о других, моя дорогая, и не слишком много о самой себе». Что ж, она так и делала – всегда думала о других. Она редко думала о себе – и никогда не ставила себя на первое место. Она всегда была бескорыстной – заботилась о детях, о Родни.

Эверил!

Почему она вдруг подумала об Эверил?

Почему так ясно представила себе лицо старшей дочери – с вежливой, слегка презрительной улыбкой?

Нет сомнения, Эверил никогда должным образом не ценила свою мать. Ее слова, весьма саркастические, порой сильно раздражали. Нет, она не грубила, но…

А что но?

Этот спокойный, оценивающий взгляд, приподнятые брови. То, как Эверил тихо уходила из комнаты.

Конечно, Эверил ее любила, все дети ее любили…

Любили ли?

Любили ли дети ее – было ли им вообще до нее дело?

Джоан приподнялась в кресле, потом села опять.

Откуда такие мысли? Что ее заставляет об этом думать? Такие пугающие, неприятные мысли. Выбрось их из головы, старайся не думать об этом…

Голос мисс Гилби – пиццикато…

– Не ленись думать, Джоан. Не оценивай все только с внешней стороны, потому что это проще и приносит меньше боли…

Может, поэтому-то она и гонит от себя эти мысли? Потому что боится боли?

Эверил…

Любила ли Эверил ее? Была ли Эверил – ну, Джоан, смотри правде в глаза, – была ли Эверил хоть немного привязана к ней?

Ну, правда состоит в том, что Эверил была довольно своеобразной девочкой – холодной, бесчувственной.

Нет, пожалуй, не бесчувственной. Эверил – единственная из троих детей – доставляла им настоящие неприятности.

Холодная, послушная, спокойная Эверил. Какой же удар их ждал! Какой удар!

Джоан распечатала письмо без всякой задней мысли. Оно было написано безграмотно, корявым почерком, и она решила, что оно от одного из многих пенсионеров, которым она покровительствовала.

Она читала, почти ничего не понимая:

«Хочу сообщить, как разводит шашни ваша старшая дочь с др в Санитуруме. Целуются в кустах какой позор и это надо прекратить».

Джоан с отвращением уставилась на грязный клочок бумаги.

Как гнусно, как омерзительно…

Она слышала об анонимных письмах, но никогда их раньше не получала.

Ваша старшая дочь – Эверил? Неужели Эверил? Разводит шашни (отвратительное выражение) с др в Санитуруме. «Др» – доктор Каргилл? Этот знаменитый специалист, добившийся таких успехов в лечении туберкулеза, человек, который по крайней мере лет на двадцать старше Эверил и у которого очаровательная больная жена.

Какая чушь! Какая мерзкая чушь.

В этот момент в комнату вошла Эверил и лишь с легким любопытством – Эверил никогда не проявляла искренней заинтересованности – спросила:

– Что-нибудь случилось, мама?

Сжимая дрожащей рукой письмо, Джоан едва смогла ответить:

– Я думаю, мне лучше даже не показывать его тебе, Эверил. Это… это такая мерзость.

Голос задрожал. Эверил спокойно подняла тонкие брови, изображая удивление:

– Что-нибудь в письме?

– Да.

– Обо мне?

– Тебе лучше его даже не видеть, дорогая.

Но Эверил, пройдя через комнату, спокойно взяла письмо у нее из руки.

Постояла с минуту, читая его, потом вернула его и сказала задумчивым, бесстрастным голосом:

– Да, не очень приятно.

– Неприятно? Это омерзительно – совершенно омерзительно. Надо подавать в суд за такую ложь.

– Это противное письмо, но это не ложь, – спокойно произнесла Эверил.

Комната закружилась перед глазами Джоан.

– Что ты имеешь в виду, что ты можешь иметь в виду? – выдохнула она.

– Не надо поднимать такой шум, мама. Мне жаль, что ты узнала об этом подобным образом, но полагаю, что рано или поздно ты должна была узнать.

– Ты хочешь сказать, что это правда? Что ты и доктор Каргилл…

– Да. – Эверил мотнула головой.

– Но это же безнравственно, позорно. Человек его возраста, женатый – и ты, молодая девушка…

– Не надо разыгрывать площадной мелодрамы, – нетерпеливо оборвала ее Эверил. – Все совсем не так. Это происходило очень постепенно. Жена Руперта – инвалид, на протяжении уже многих лет. Мы – ну, нас просто потянуло друг к другу. Вот и все.

– Ничего себе все!

У Джоан было много что сказать, и она сказала. Эверил лишь пожимала плечами и не прерывала этот поток излияний. Потом, когда Джоан закончила свою речь и умолкла, заметила:

– Я ценю твою точку зрения, мама. Могу сказать, что на твоем месте я чувствовала бы то же самое – хотя не думаю, что сказала бы кое-что из того, что говорила ты. Но факты есть факты. Руперт и я любим друг друга. Мне жаль, но на самом деле я не вижу, что ты здесь можешь поделать.

– Поделать? Я поговорю с отцом – сейчас же.

– Бедный отец. Стоит ли тебе его этим беспокоить?

– Я уверена, он знает, как тут быть.

– Он не может ничего сделать. Это просто его ужасно встревожит.

Это было началом скандала.

В самый разгар бури Эверил оставалась хладнокровной и, казалось, ни о чем не беспокоилась.

И в то же время упрямо стояла на своем.

Джоан снова и снова повторяла Родни:

– Я не могу избавиться от ощущения, что с ее стороны это игра. У Эверил просто не может быть никакого сильного чувства.

Но Родни качал головой:

– Ты не понимаешь Эверил. В ее чувствах меньше эмоций, чем души и сердца. Если она любит, то любит так глубоко, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть.

– О, Родни, я действительно думаю, что все это ерунда. В конце концов, я лучше тебя знаю Эверил. Я ее мать.

– Это не значит, что ты знаешь о ней абсолютно все. Эверил всегда что-нибудь недоговаривает – по необходимости. Испытывая сильное чувство, она намеренно приуменьшает его на словах.

– Мне это кажется неестественным.

– Можешь мне поверить, что это так, правда.

– По-моему, ты преувеличиваешь, а на самом деле это просто глупое увлечение школьницы. Ей это льстит, ей нравится воображать…

Родни ее перебил:

– Джоан, дорогая, бесполезно убеждать себя, говоря то, во что ты сама не веришь. Любовь Эверил к Каргиллу серьезна.

– Тогда ему должно быть стыдно.

– Да, люди так скажут. Но поставь себя на место этого бедняги. Больная жена и, с другой стороны, пыл и красота юного и щедрого сердца Эверил, жар и свежесть ее души.

– Он же на двадцать лет старше ее!

– Я знаю. Будь он на десять лет помоложе, искушение не стало столь непреодолимым.

– Он, наверное, ужасный человек – совершенно ужасный.

– Да нет. Это прекрасный и очень гуманный человек, человек, страстно влюбленный в свою профессию, который сделал действительно выдающееся открытие. Он всегда был неизменно добрым и мягким по отношению к жене.

– Ты пытаешься сделать из него святого.

– Вовсе нет. Кстати, большинство святых, Джоан, испытывали свои искушения. Они редко бывали бесчувственными и холодными. Но Каргилл – обычный человек. Обычный настолько, чтобы влюбиться и страдать. Настолько, чтобы разрушить свою жизнь – и бросить дело, которому отдавал все силы. Тут уж как сложится.

– Сложится что?

– Все зависит от нашей дочери, – медленно произнес Родни. – От того, насколько она сильна и проницательна.

– Мы должны увезти ее отсюда, – решительно заявила Джоан. – Может быть, отправить ее в круиз? В северные столицы или в Грецию? Что-нибудь в этом духе.

– Ты вспомнила, как поступили с твоей старой школьной подругой Бланш Хэггард, – улыбнулся Родни. – В ее случае это не слишком хорошо помогло.

– Ты полагаешь, что Эверил рванет назад из какого-нибудь порта?

– Скорее Эверил вообще никуда не поедет.

– Чепуха. Мы должны настоять.

– Джоан, дорогая, постарайся посмотреть правде в глаза. Ты не можешь применять силу к взрослой девушке. Мы не в силах ни запереть Эверил в спальне, ни заставить ее уехать из Крейминстера, – и я не хочу делать ни того, ни другого. Это лишь полумеры. Эверил убедит только то, к чему она питает уважение.

– Что же?

– Правда.

– Почему бы тебе не пойти к Руперту Каргиллу и не пригрозить ему скандалом?

Родни опять вздохнул:

– Я боюсь, ужасно боюсь, Джоан, торопить события.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что Каргилл все бросит, и они вместе уедут.

– Но разве это не будет концом его карьеры?

– Несомненно. Я не думаю, что ему припишут нарушение профессиональной этики, но в его особых обстоятельствах люди от него отвернутся.

– Тогда, если он осознает это…

– Он сейчас не совсем в себе, – нетерпеливо возразил Родни. – Неужели ты совсем ничего не понимаешь в любви, Джоан?

– В такого рода любви – нет, могу тебя заверить…

И тут Родни ее удивил. Он улыбнулся ей и очень тихо сказал:

– Бедняжка Джоан.

Поцеловал ее и спокойно ушел.

Да, подумала она, хоть он чувствует, как она страдает из-за всех этих передряг.

Да, действительно, это было беспокойное время. Эверил молчала, ни с кем не разговаривала – иногда даже не отвечала, когда к ней обращалась мать.

Я сделала все, что могла, думала Джоан. Но если тебя даже не хотят слушать…

Бледная, нудно вежливая Эверил говорила:

– В самом деле, мама, зачем все это? Разговоры, разговоры, разговоры… Я принимаю во внимание твою точку зрения, но неужели ты не понимаешь, что, что бы ты ни говорила или ни делала, это ничего не изменит?

Так все и шло до того сентябрьского дня, когда Эверил с лицом, которое было бледнее обычного, обратилась к родителям:

– Думаю, мне лучше сказать вам. Руперт и я считаем, что больше так продолжаться не может. Мы вместе уезжаем. Надеюсь, его жена даст ему развод. А если нет, это неважно.

Джоан начала возмущаться, но Родни остановил ее:

– Позволь мне, Джоан. Эверил, я хочу поговорить с тобой. Пошли ко мне в кабинет.

С едва заметной улыбкой Эверил сказала:

– Ты совсем как директор школы, отец.

Джоан взорвалась:

– Я мать, Эверил, я настаиваю…

– Пожалуйста, Джоан. Я хотел бы поговорить с Эверил наедине. Не будешь ли ты добра оставить нас?

В голосе Родни было столько спокойной решимости, что Джоан уже собиралась выйти из комнаты, но ее остановил спокойный и звонкий голос Эверил:

– Не уходи, мама. Я не хочу, чтобы ты уходила. Пусть отец все скажет при тебе.

Ну, это, по крайней мере, означает, что мать для нее что-то значит.

Какими же странными взглядами обменялись Эверил с отцом: подозрительными, оценивающими, недружелюбными, как два соперника на сцене.

Потом Родни слегка улыбнулся и сказал:

– Я начинаю. Боишься?