Разводы (сборник) Сэ Слава

– Дурачок. Зачем ты отрицаешь очевидное? Если боишься невзаимности, то напрасно. Ты мне тоже очень нравишься. Просто ты слабохарактерный!

– Света, ты меня не слышишь. Соберись, Света.

– Я-то тебя слышу и понимаю. Ты говоришь одно, а думаешь совсем, совсем другое.

– Света, дорогая…

– Вот сейчас, ты же не хочешь говорить «дорогая». Ты хочешь сказать «любимая». Зачем ты мучишь себя и меня? Ведь я помню те стихи на остановке! Ты их читал мне одной!

– Света!

– Если ты боишься Петю, то зря. Я с ним разведусь – он даже не пикнет. Он и в любви-то не разбирается.

В Светкиных глазах поднималось цунами безумия. Она подошла близко и взяла Ванино лицо в ладони, принуждая смотреть в глаза. Ваня боялся быть грубым, поэтому не вырывался. Он просто сказал:

– Света, я тебя не люблю. И не полюблю никогда.

– Зачем ты врёшь! Ты делаешь больно нам обоим!

Света прижалась к Ване вся. Как-то ввинтилась в его объятия.

– Да отойди ты от меня, глупая корова!

Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Петя. Яблоня за его спиной казалась ветвистыми Петиными рогами. Света вдруг завизжала:

– Петя! Спаси! Он меня лапает! Эта сволочь московская! Свинья!

Света отпрыгнула, как-то жалко прикрыла грудь, будто на ней разорвали рубашку. Петя взревел и бросился вперёд. Ваня побежал прочь по лавкам, через сцену, как мог быстро. Добежал до стены, увернулся от большого кулака, побежал назад. Светка визжала и бросала в Ваню реквизит. Был тяжёлый миг, Петя схватил режиссёра за рубаху. Светка метнула стул, попала в мужа. Муж упал, рубаха треснула.

«Д’Артаньян, я стреляла не в вас! Я стреляла в вашу лошадь», – всплыло в голове. Ваня ударил всеми четырьмя копытами и выскочил на улицу.

Ужас не в том, что Светка дура, а в том, что нужно было вырвать ей язык.

Следующим утром на Ваню косо смотрела продавщица Лидия. Баба Нина хмыкнула:

– Ну и гусь!

Доярки здоровались сквозь зубы, без улыбки. Все уже знали, Теодоро пытался изнасиловать Марселу. Никому в голову не приходило, что могло быть наоборот. По деревенским правилам жертва харассмента тот, кто громче визжит. А кто молчит – тот маньяк и терпила.

Ваня пошёл за советом в администрацию. Ирина Павловна фыркнула и вышла, хлопнув дверью. Бондарев развёл руками.

– Ты же знаешь, как работает женская пропагандистская машина. Я-то тебе верю. Но даже если ты был без сознания, всё равно теперь насильник.

– Правильно я понял: чтобы смыть пятно позора, надо побежать к реке и утопиться?

– Хороший способ. Только спектакль сначала доделай.

– А как же молва? Они ж меня сожрут!

– Ваня, скажи честно, что там было на самом деле?

– Пришла Светка. Потребовала признать, что я её люблю.

– Похоже на неё. Дальше.

– Я стал юлить.

– Как именно?

– Не помню. Возможно, обозвал её коровой.

– По сути верно, но стратегически ошибочно.

– Потом Светка на меня прыгнула.

– И ты…?

– И я ничего. Отпихивался.

– А вот это зря. Надо было целовать. Всё равно получишь по хребту, было бы хотя бы за что.

– Но она хотела замуж.

– Это проходит. Мудрые люди в таких случаях тянут время.

– Куда тянуть? Посреди процесса входит Петя – и за мной.

– Голова и ноги целы, значит, не догнал.

– Чудом ушёл! Бегал по огородам, потом пошёл домой, и вот настало это чудесное утро, где все меня ненавидят.

– Обычное дело. Каждый житель деревни хотя бы раз бывает ненавидим всей деревней.

– Но вы можете как-то повлиять? Повелеть заткнуться? Приказ какой-то издать?

Ваня изобразил машинистку, печатающую на машинке.

– Как это?

– Мне нужна рекламная компания по восстановлению имиджа.

– Нет. Переорать баб невозможно. Они – богини пиара.

– Олег Борисович, вы же знаете местную социологию. Посоветуйте что-нибудь, помимо суицида.

– По опыту прежних любовных скандалов скажу – тебе надо стать мужиком.

– А сейчас я кто?

– Режиссёр из Москвы.

– Обидно.

– Включи мачо. Сделай вид, что тебя захлестнули гормоны, что ты над ними не властен.

– И тогда меня простят?

– Ты удивишься, но – да! У нас есть один комбайнёр, его бабы за версту обходят. Он всех лапает. Просто люди знают, Володька дурной, но добрый. Хлещут по морде, но зла не держат. Наоборот, даже обижаются, если Володька не лапает. Я что ж для тебя, не женщина, – говорят. – Бондарев очень похоже изобразил обиженную доярку. Месяц на сцене не прошёл даром.

– Да сядь ты, мелькаешь!

Ваня, бегавший по кабинету, сел и стал похож на испуганную белку.

– Вот видишь! А будь ты мужиком, ты бы рявкнул в ответ.

Ваня встал, задумался.

– Возможно. А знаешь, что, Олег Борисович?

– Что?

– А пошёл ты в жопу! И ты, и твой театр! И бабы твои придурошные! И вся твоя дурацкая Клязьма!

Каждое предложение Ваня подкреплял рубящим взмахом, лицо его покраснело, воротник лопнул. Он будто подрос и стал шире.

«Ого», – подумал Олег Борисович.

Так же мгновенно Ваня сдулся, снова сел на стул.

– Так примерно? – спросил.

– Это что было?

– Мужик в моём исполнении. Мачо по Станиславскому.

– Молодец твой Станиславский. Можно даже сбавить градус. Нам же не надо, чтобы аудитория обгадилась?

– А мне кажется, хорошо было бы. Спасибо большое, Олег Борисович. До вечера. Увидимся на репетиции.

Режиссёр вернулся к себе и до поздней ночи писал что-то в блокноте, размышлял, лежал на диване и грыз ручку. В клуб он пришёл без галстука, в рубахе с закатанными рукавами. Хлопнул в ладоши так, что женщины подпрыгнули.

– Ну-ка, все на сцену! Живо! Расселись тут!

И добавил подбадривающий термин.

Артисты испуганно потянулись на сцену. Все, кроме Светки и Пети, эти на репетицию не пришли.

В этот вечер все старались, но не могли угодить режиссёру. Ваня будто осатанел. На всех орал. Довёл до слёз Ирину Павловну. Её героиня, Анарда, служанка Дианы, уговаривала госпожу выйти замуж слишком эмоционально.

– Стоп! – крикнул Ваня. – Ирина Павловна, подойдите. Вы хорошо слышите?

– Да, – кивнула Ирина Павловна.

– У вас есть ко мне претензии?

– Нет, – сказала администратор, изрядно уже перетрусив.

– Какого ж рожна, Ирина Павловна, вы не выполняете моих инструкций?

– Я выполняю.

– Вам сказано не содрогаться. А вы трясётесь как стиральная машина. И потом, вот это место «…царицы Древней Греции не гнушались отношениями с конями, быками и прочими животными» – для чего при слове «животными» вы так выразительно смотрите на меня? Вы что-то хотите этим сказать?

– Ничего.

– Вы помните, на кого я велел указывать носом при этих словах?

– На кого?

– На маркиза Рикардо и графа Федерико! Вы способны определить, кто в этом зале граф и маркиз?

Ирина Павловна утратила голос, кивнула в ответ.

– Тогда вернитесь на сцену и сыграйте служанку, а не судью по гражданским делам!

Последние слова Иван Сергеевич выкрикнул. На лбу его вздулась жила. Глаза Ирины Павловны промокли, но реветь она не решилась. Злой режиссёр казался опаснейшим из явлений природы.

– И где, мне интересно, мать её, Марсела? Где её придурок Фабьо?

Артисты втянули головы. Вдруг страшный удар сотряс здание. Лопнуло окно, брёвна выгнулись. Посыпалась побелка, побежали трещины. С улицы взревел мотор, что-то огромное откатилось и ударило снова. Весь дом защатался, упала фанерная ваза.

Выскочив на улицу, господа артисты увидели, как синий трактор бьётся в стену клуба. Где у машин бампер, у трактора висят противовесы, народ их называет «яйца». И вот этими яйцами, очень символично, Петя разрушал сельский очаг культуры и разврата. Трактор отъехал, чтобы взять разгон. Остановился, взревел, чёрный дым взвился и достал до фонаря. Синий монстр рванул вперёд.

Очень спокойно, будто вышел покурить, Ваня встал между трактором и клубом.

Ему изрядно надоели Мстёры с их картонными страстями. Ваня согласен был погибнуть под трактором. Во-первых, это красиво. Какой-то был бы в этом экзистенциальный смысл. Он успел подумать, что прославится. Его фото вывесят в институте. Трактор нёсся. Ваня встретился глазами с Петей. Тракторист был пьян и безумен. Откуда-то сбоку кричали разное:

– Дурак, уходи!

– Иван Сергеевич, не надо!

– Петя, сворачивай!

– Ой, мамочки!

– Милиция!

– Нинка, иди глядеть на режиссёра изнутри!

Сам Ваня и ушёл бы, возможно. Но при артистах – не мог.

Трактор остановился в последний миг. Яйца-противовесы коснулись Ваниной рубашки. Из кабины выкатился Пётр. Он побежал к Ване сквозь облако пегой пыли. С каждым шагом – было видно со стороны – тракторист становился всё меньше, двигался всё медленней. А Ваня, наоборот, визуально увеличивался. Режиссёр не шелохнулся, не посмотрел. Только спросил негромко:

– Вы, Фёдоров, почему опаздываете на репетицию?

Тут даже собаки замолчали. Замерли птицы и ветер. Петя отвёл глаза. Пожал плечом.

– На работе задержали, – буркнул.

Ваня сказал тихо и медленно:

– Вам плевать на честь родного посёлка? Счастье этих людей вам безразлично?

И показал рукой на доярок. Петя помотал головой, как пятиклассник.

– Тогда идите в зал и готовьтесь к репетиции. Ещё раз такое повторится – выгоню к чертям.

Открывшим рты селянам Ваня скомандовал коротко:

– В зал! Играем двадцать шестую сцену.

Надо ли говорить, что репетиция прошла удачно. Актёры очень старались. Забыв о себе, думали только об искусстве. После репетиции Олег Борисович сказал Ирине Павловне загадочную фразу:

– Надо будет почитать этого Станиславского. Большого ума человек.

Лето катилось вне календаря. Не делилось на дни недели, не считало дат. Лил дождь, потом снова солнце. Или вот важное событие: Люба сказала, что пропустит репетицию. Ей надо в «город». Ваня привык к посёлку, забыл, что есть другие миры. Да и зачем они приличному человеку, когда тут есть всё – воздух, Люба, магазин «Продукты». Он спросил:

– И что такое есть в Коврове, чего нет в наших Мстёрах?

Люба стала объяснять. В Коврове есть банк, почта, сто тысяч жителей, пять газет и 48 троллейбусов. То ли у Любы не было чувства юмора, то ли оно тоньше Ваниного. Он не мог понять.

– Я поеду с тобой. Там наверняка пороки на каждом шагу. Не могу рисковать театральной примой.

– Тебе будет скучно.

– Мне никогда не бывает скучно. И я хочу увидеть живой троллейбус.

На горячем сиденье автобуса приятно бывает поговорить о жизни с легко одетой попутчицей.

– Ну давай, узнавай меня как личность, – разрешила Люба.

– Хорошо. Первый вопрос: сколько было у тебя мужчин?

– Можно я отсяду? Как-то быстро наговорилась.

– Спрашиваю, как режиссёр. Это важно для спектакля.

– Ты врёшь. Ты врун?

– Нисколько. Твоя Диана – вдова, несколько лет прожившая без мужчины. Рядом с Теодоро тебя должна бить дрожь, заметная с последнего ряда.

– Меня в детстве било током. Для деревенского спектакля этих воспоминаний должно хватить.

– Знаешь, Любочка, что в тебе удивительно?

– Знаю. Что я с тобой до сих пор разговариваю.

– Это тоже. Но главное – ты умная! Я раньше как-то не замечал.

– Тогда встречный комплимент: я раньше тебя считала малахольным, а теперь ты вдруг стал таким…

– Решительным?

– Хамоватым!

– Наш посёлок – страна бешеных трактористов. Тут по-другому нельзя.

Под руку с Любой Ваня посетил банк, почту, три одёжных магазина. Потом ресторан, где показал настоящую щедрость. После обеда Люба сказала:

– А сейчас мы пойдём к тетё Даше, где ты будешь играть зверский аппетит. Постарайся убедить тётю Дашу.

Шли через заросшие дворы, в панельную девятиэтажку.

– Какая натура! – восхищался Ваня. – Настоящий киберпанк! В Голливуде такие пейзажи рисуют на компьютере, за огромные деньги.

– Зачем?

– Это же настоящий постапокалипсис. А у нас всё это само растёт, спасибо благоприятному климату. Интересно, что за ноги в кустах?

– Не знаю. Кто-то шёл, шёл, а теперь отдыхает.

– То есть он не всегда тут лежит? Интересно. А вот эти детские городки, похожи на пыточные устройства. И каждый подъезд как портал в иной мир. Тарковский был бы счастлив!

– Ты болтун!

– У меня логорея в путешествиях. Словесный понос. Официальное нервное расстройство, между прочим. Знаешь, Люба, тут можно не бояться войны.

– Почему?

– Ковров нельзя хотеть захватить. Всякий агрессор тут будет обобран до нитки мутными личностями в кепках…

За мрачным антуражем скрывались чудеса гостеприимства. Тётя Даша готова была вырвать и приготовить гостям собственные почки.

– Это режиссёр нашего театра, Иван Сергеевич, – сказала Люба.

– Ну да, ну да. Режиссёр. А кто ж ещё, – согласилась тётя Даша.

– Я серьёзно. Иван Сергеевич, скажите!

– Ничего подобного, тётя Даша. Я обычный Любин жених. Тракторист Иван Родченко.

– Это хорошо, когда молодые шутят. Значит, понимают друг друга, – заключила тётка. Она была полновата и красива. Если повезёт, Люба будет на неё похожа лет через тридцать. Ваня представил себя рядом с располневшей, красиво постаревшей Любой. Он бы и сам завёл животик, драную майку, штаны с пузырями. Вместе бы ездили в гости к родне. А иногда – родня к ним. Дети, дача, раз в год на юг. Уютная, праздничная жизнь.

Тётя Даша заявила, что кормить гостей нечем. Она не подготовилась. В холодильнике пусто. Борщ и голубцы. И всё. И торт из магазина.

– Интересно, а если тётя Даша подготовилась к гостям, это как выглядит? – Ваня развёл руками, показывая что-то огромное.

– Хорошо подготовилась, если еда на столе не поместилась. Я специально не предупреждаю о приезде, чтобы не лопнуть, – ответила Люба.

Тёте Даше очень нравилось, как молодые шепчутся.

На прощание целовались, как ни с кем раньше.

До автобуса час. Набродились туда-сюда, зашли в церковь. Тут тоже была икона Чудотворца, более сердитого, чем в Мстёрах. Прочитав нескладную молитву, воткнув свечей побольше, Ваня сказал Чудотворцу:

– Слушай, спасибо огромное! Прекрасно всё складывается пока что!

И кивнул в сторону Любы.

Возвращались на последнем автобусе.

– Теперь ты признавайся. Сколько у тебя было женщин? – спросила Люба.

– Да кто ж вас считает!

– Потому что считать нечего. Я уверена, ты – девственник!

– Хочешь назвать меня ангелом, – не стесняйся. Говори прямо.

– Ты клоун. От тебя не пахнет надёжностью. Сегодня здесь, а завтра где-то, целуешься с кем попало. Я бы с тобой не связывалась.

– И правильно. Я же из столицы. У нас там каждые полтора часа секс и наркотики. Что-то было ещё третье… Разврат отбил мне память. И твои глаза, о незнакомая попутчица.

– И ещё ты балабол. Мне бы стоило прибить тебя сковородой. Ради других женщин.

– А ты затейница. Но тебе нужно развивать представления о прелюдии. Нельзя останавливаться на сковороде. Придём на сеновал, покажу тебе разное.

Люба посмотрела на Ваню заботливо, как доктор на простуду.

– Будь у меня с собою ум, давно бы сбежала. Где-то он просыпался по дороге.

– Зато, Любочка, твои коленки всегда с тобой, а также ключицы, тонкие пальцы, глазища и чудесный характер.

– Пытаешься нащупать во мне выключатель сознания? Расскажи лучше про свою первую женщину. Её-то ты помнишь?

Ваня помнил. Юля. Ямочки на щёчках, попа размера «двойной чисбургер». Юля где-то прочитала, что главное в прелюдии – ходить по краю. Это значило трусы снимать нельзя. Можно водить вокруг мишени пальцем или губами, можно чередовать жар и холод, но снимать трусы – нельзя! Осада Юли длилась целый год. Каждый день, по пять часов. Ваня заходил с фронта, с тыла, пробовал с наскока, измором – всё напрасно. Тело Юли было тёплым и мягким, но нервы – из легированной стали.

Ваня чуть не трескался от напряжения. Он научился усилием воли приглашать в сны незнакомых женщин. Понимая, что это сон, ни в чём себя не сдерживал. Удивительное время было.

В дневное время разум мутился от невыплеснутой страсти. Ночью же, во сне, думалось легко и просто.

Полгода мучился. Обзавёлся букетом невротических реакций. Однажды он просто не позвонил – и всё. И до сих пор не знает, как там дела с границами. Возможно, Юля раскаялась и соглашается теперь сразу и на всё. Не для себя вырастил, эх.

Потом была Наташа. Ваня начал по привычке водить пальцем вокруг да около. Если бы прелюдия сократилась до четырёх месяцев, он был бы рад. Но через полчаса всего Наташа сказала «какой-то ты робкий». Расстегнула контрольную пуговицу и сделала Ваню взрослым.

– Интересно, а что ты обо мне будешь рассказывать? – спросила Люба.

– Что ты красивая и своенравная. Типичная графиня де Бельфлор.

Ваня в шутку приобнял Любу, девушка не отстранилась. Наоборот, зарылась носом куда-то в Ванину шею. Так и доехали, голуби. Ваня сошёл в Мстёрах, а Люба покатила в свою Александровку.

Народная любовь переменчива. Волну обожания сменила волна презрения, примерно той же высоты. Ваню порицали за нападение на Светку и ещё больше – за то, что не добил.

Часть женщин считала, столичному режиссёру простительны лёгкие увлечения. Другая часть выступала за целомудрие даже летом, в кустах, в полураздетом виде. Обе группы уважали Ваню за талант и порицали за аморалку.

Граф Федерико и маркиз Рикардо были мужьями именно высокодуховных крестьянок. Им ничего не приходилось доигрывать. Они искренне предлагали деньги за убийство главного героя.

Люба повадилась иронизировать. Чуть что – отправляла Ваню к Светке. Говорила, вот там настоящая любовь!

Сама в присутствии режиссёра ходила легко, охотно смеялась, обижалась сама не знала на что, вдруг переходила на «вы».

Характер влюблённой, вредной аристократки оказался её собственным характером. Каждый раз после репетиции она спрашивала:

– Ну как, Иван Сергеевич, хорошо я СЫГРАЛА?

Ваня кивал, избегая вдаваться в психологию.

Сцена за сценой, добрались до финала. Прощание Теодоро и Дианы репетировали при переаншлагах. Народ сидел на подоконниках и на полу.

Люба говорила свой текст в гулкой тишине, зрители ловили каждое слово. Всех болтунов публика заранее выпинывала.

Диалог начинался с ехидными интонациями, знакомыми всем, кто пострадал от Любиной красоты.

– Я не виноват. Просто мы разные. Ты графиня. Я – простой секретарь, – говорил Теодоро. Ему никто не верил. Явно же дурит голову девчонке. Диана отвечала:

– Будь проклята эта родовая честь. Она сгубила моё счастье.

– Ты плачешь?

– Вот ещё.

– Тогда я тоже не плачу.

– Я даже не скучаю.

– Вот и спасибо. Я рад, что мы расстаёмся.

– Ну тогда не всхлипывай.