Когда ты исчез Маррс Джон

Глава 4

САЙМОН

Кале, Франция, двадцать пять лет назад

10 июня

Вчера вечером в кузове грузовика я впервые узнал, что меня укачивает. Тошнило без устали. Желудок буквально выворачивало наизнанку.

Водитель предупреждал, что переправа займет около двух часов, но шторм внес в расписание свои коррективы. Равнодушный Ла-Манш швырял наш паром, как тряпку. Нащупав в кромешной тьме путь, я забился между двумя ящиками, привязанными к бортам грузовика.

Прошлое я похоронил с костями матери, но сбросить кожу по-настоящему, стать свободным и раскрепощенным я сумею только вдали от привычных мест. Франция казалась самой очевидной отправной точкой. Однако встал вопрос, как добраться до нее без паспорта и денег. На выручку пришел один усталый водитель с прокуренными усами, не любивший бюрократию. Он предложил неплохое решение.

Днем водитель подобрал меня возле Мейдстоуна. По дороге мы обсудили британский футбол и коррупционную политику консерваторов. Я объяснил, куда направляюсь, а он ни разу не спросил, зачем мне в другую страну и как я намерен пересечь границу без денег.

Как выяснилось, водитель сделал вполне очевидный вывод.

– Я тоже в свое время отсидел, – сказал он, сворачивая сигарету. – Если ты никого не убивал и не трогал детей, отвезу тебя во Францию.

Перед таможенным контролем водитель запер меня в кузове, велев спрятаться за деревянными ящиками. С собой дал фонарик, банку пива из супермаркета, кусок домашнего сыра и бутерброд с чатни[6]. Правда, мне стало не до еды, когда разыгралась буря.

Наконец паром зашел в порт.

– Нет, вы только гляньте на него, – хохотал водитель, выпуская меня на стоянке возле французского гипермаркета.

Он подержал меня за руку, пока я нащупывал нетвердыми ногами почву. Испачканную рвотой одежду я снял и бросил в мусорный бак, залез в одних трусах в кабину и там переоделся в новые вещи, которые прихватил из чужой сумки, когда ночевал в лондонском приюте для бездомных.

– Ну, чем мог – тем помог, – сказал водитель. – Удачи тебе, сынок.

– Спасибо. Кстати, не расслышал: как тебя зовут?

– Да просто – Мозес, – усмехнулся тот в усы и неторопливо отошел.

Когда грузовик скрылся из виду, я достал из кармана и принялся пересчитывать стопку французских франков, вытащенных из бумажника на приборной панели.

Сен-Жан-де-Люз, Франция

17 июня

Волны хмурого Атлантического океана плескались у моих ног. Волоски на пальцах щетинились колючками морского ежа. С наступлением ночи в небо устремились кружащие лучи двух маяков. Гавань обрамляли три бетонных стены, не дающие воде встретиться с горизонтом. Несколько виндсерферов вдали, так и не поймав в паруса ветер, плыли на досках к берегу.

Не знаю, сколько дней ушло на то, чтобы добраться с севера Франции на юг – без часов Дорин время утратило смысл. Минуты сливались друг с другом, как цвета на радужной футболке. Я подолгу топтался на французских обочинах, высматривая за ветровыми стеклами дружелюбных водителей, или ехал на поезде, прячась от контролеров в туалете.

В эти дни, полные одиночества, в голове часто всплывали лица тех, кого я оставил. Как без меня справляется Кэтрин? Рассчитывает ли на мое возвращение? Хорошо бы поскорей стереться из ее памяти.

Впрочем, я сознавал, что такие мысли надо пресекать в зародыше. Если пускать их в голову, они будут только мешать. Поэтому я приучал себя думать только о будущем, а не о прошлом – особенно о Кэтрин. Как только в голове прорастали семена сомнения, я безжалостно их выкорчевывал. Напоминал себе, что эти мысли – не мои, они принадлежат другому человеку, которого больше нет.

Разумеется, я не мог контролировать все, о чем думаю, но в основном мне это удавалось. К тому времени, когда я сошел на берег в Сен-Жан-де-Люз, процесс был почти отлажен. Главное – сосредоточиться на текущем моменте. Чтобы было проще, я создавал себе новые воспоминания, жадно впитывая все, что видел и чувствовал с момента прибытия.

Первым делом я вдохнул соленый морской воздух и принесенные ветром запахи из кулинарии неподалеку. Мысленно отметил, что гавань с пляжем похожа на огромную беззубую ухмылку – и сам невольно улыбнулся в ответ. Прошелся по городу – оказывается, историческая архитектура Сен-Жан-де-Люз сохранилась в первозданном виде. Увидел баскскую церковь и, разумеется, зашел внутрь.

Передо мной разлегся океан; слева – испанская граница и могучие Пиренеи, а позади – вся Франция. Я мог выбрать любое направление, и никто меня не поймал бы. Именно здесь было проще всего начать жизнь с чистого листа.

До сих пор я мылся в грязных раковинах на автостоянках или вокзалах, поэтому сейчас поспешил спуститься по бетонным ступенькам к воде, сбросил пропахшую потом одежду и в одних трусах нырнул в океан.

Соль щипала глаза. Я лег лицом вниз, цепляясь за морское дно, которое утекало сквозь пальцы. Подплыл к белому металлическому буйку, плясавшему под натиском волн, ухватился за него и осмотрел береговую линию.

Потом с головой ушел под воду, и грохот волн, сражавшихся с приливом, заполнил мне уши. Я не выныривал на поверхность, пока не счел обряд крещения завершенным.

В гавани было людно: лодки и траулеры, как на открытках, неспешно ползли к берегу после рыбалки. От вибрации их двигателей по рукам и ногам бегали приятные мурашки: нервы возвращались к жизни. Закрыв глаза, я перевернулся на спину и медленно поплыл к пляжу, чтобы высушить обновленную кожу в лучах заходящего солнца.

Отчего-то я верил, что в новой жизни меня ждет только хорошее.

28 июня

Дым французской сигареты смешался с горящей смолой каннабиса и поплыл сквозь ноздри глубоко в легкие. Откинувшись на локти, я поглубже зарылся в песок и задержал дыхание, смакуя кайф.

– Забористая хрень, чувак, – сказал Брэдли, скрещивая ноги.

– Ага, – ответил я, не глядя на него и полуприкрыв веки.

Немного зная французский и пользуясь дружелюбием местных жителей, я добрался до туристического хостела на рю-дю-Жан. В отличие от ухоженных зданий на берегу, «Рутар интернасьональ», расположенный в глубине города, выглядел довольно ветхим и затасканным. Оливково-кремовый фасад облупился и перхотью летел на тротуар.

Внутри на черно-белых фотографиях, неаккуратно расставленных на стойке регистрации, можно было увидеть его блестящее прошлое как отеля «Пре де ля Кот»[7] – сверкающего трехэтажного здания в стиле ар-деко[8]. Теперь же геометрические витражи спрятались за дешевыми шкафами и комодами. От былой элегантности и стильного модернизма не осталось и следа. Мраморные плиты со стен бального зала валялись разбитыми вокруг рояля на двух сломанных ножках. Из роскошного некогда места отель превратился в задрипанный хостел.

Денег Мозеса хватило, чтобы оплатить койку в общей комнате на неделю. За несколько ночей в лондонском приюте для бездомных я привык к чужому бормотанию во сне, храпу и вони шести тел в замкнутом пространстве.

В основном здесь жили молодые путешественники из Европы, желавшие поплавать на пляжах подальше от гламурных Канн и Сен-Тропе. Я был значительно старше них, но всегда выглядел моложе своего возраста, так что скостил себе десяток лет. Успев по дороге загореть дочерна, я теперь выглядел настоящим крепышом, хотя за последние дни немного отощал, поскольку питался чем придется.

Я свел знакомство с парнями, которые говорили на незнакомых мне языках. Объясняясь на мешанине немецких, итальянских, французских слов и пафосных жестов, мы тем не менее каким-то чудом умудрялись понимать друг друга.

Первые дни я пытался найти работу: любую, самую черную; был готов даже мыть тарелки в прибрежном кафе или наняться на рыбацкое судно. Но в городе предпочитали брать местных жителей, и англичане не могли найти себе применение. Так что я решил повременить с работой и пока приглядеться к окрестностям. Моя страсть к архитектуре никуда не делась, а здесь меня ждало настоящее раздолье: например, отель «Гольф» Уильяма Марселя эпохи до Первой мировой или охристо-красный загородный клуб в Шантако, о котором я читал еще в журналах моего отца.

Вечерами я слушал, как обитатели гостиницы вспоминают былую жизнь, хотя сам о прошлом старался не говорить. По легенде, я недавно закончил университет и решил поколесить по Европе, чтобы повидать мир вживую, а не только на картинках.

История получилась правдоподобной, и я повторял ее так часто, что и сам начинал в нее верить.

30 июня

– Надо было сразу сказать, что ищешь работу, – сказал Брэдли, здешний менеджер, американец по происхождению.

Он был дружелюбным парнем лет тридцати с небольшим, с волосами до плеч, с проседью и бакенбардами, как у Элвиса. Соленый загар серфера прочертил у него на лице глубокие белые морщины и состарил раньше времени.

– А у вас есть вакансии? – встрепенулся я.

– Не сказать, чтобы хорошие, но нужен вахтер: следить за порядком и по случаю выполнять кое-какую мелкую работенку. Платить будем немного, зато койка и еда за наш счет.

Это был идеальный вариант, и я приступил к работе на следующий же день. Оказалось, что у должности вахтера есть и другие преимущества, о которых я поначалу не знал. Я получил доступ к шкафу с забытой одеждой, мог брать книги с полки для бук-кроссинга и упражняться в языках, болтая со здешними обитателями.

Я подмазывал стены свежей краской, менял расшатанные половицы, убирал блевотину в туалетах и встречал новых гостей. При всем этом оставалось время на серфинг, который я освоил стараниями Брэдли. Научившись стоять на доске, я перешел к подводному плаванию, затем увлекся конными походами по соседним предгорьям.

Особенно мне нравились вечера: когда рабочий день подходил к концу, я в компании Брэдли шел на пляж полюбоваться закатом и разделить на двоих «косяк», а потом пропустить пару стопок «Джека Дэниэлса» с колой в одном из прибрежных баров.

Я быстро привык к новому образу жизни и, надежно запрятав свой багаж в дальний уголок сознания, наслаждался каждой минутой размеренного существования, о котором прежде не смел и мечтать.

Для посторонних глаз, да и для своих собственных, я был начисто лишен отчетливой сути.

КЭТРИН

Нортхэмптон, двадцать пять лет назад

17 июня

– Просто скажи нам, где он! – рявкнула Ширли.

Схватив свекровь за плечо, я вытолкнула ее за дверь и заорала в ответ:

– Пошла вон.

Наши раздраженные голоса эхом разносились по всему дому.

Последние полчаса отец с мачехой Саймона засыпали меня вопросами и обвинениями, и я не выдержала. Нервы у меня и без того были в клочья.

Я думала, они заявятся раньше. Видимо, сперва им было не до того: они строили предположения, отчего их сын растворился в воздухе. И наконец решили, что это всецело моя заслуга.

Эти двое, слава богу, приехали засветло, так что я на всякий случай спровадила детей в сад. Потом, глубоко вдохнув, отправилась в гостиную, как на казнь. Артур и Ширли уже поджидали меня, сидя бок о бок и вызывающе скрестив на груди руки.

– Простите, что не рассказала вам о Саймоне, – начала я. – Не хотела тревожить раньше времени.

– Думаешь, приятно было узнать о пропаже сына от полиции? – процедила Ширли. – Ты должна была немедленно нам сообщить!

– Да, знаю. Поэтому и извиняюсь. Но я попросиласказать Роджера, а он лучший друг Саймона, так что вам сообщили не посторонние люди. И мне очень не хотелось бы разводить сейчас пустые споры. И без того две недели тошно.

– Да, наверное, противно ходить с детьми в кино, когда их отец, скорее всего, валяется где-то мертвым, – съязвила она.

– Ширли, все было совсем не так. В кино мы ходили один-единственный раз, потому что так посоветовал Роджер. И это мои дети, поэтому мне решать, что для них лучше. Не лезь.

Ширли не имела права втягивать детей в наши разборки, тем более что бабушка с дедушкой из них с Артуром были никудышными. Они жили рядом, в соседнем городке, но ни разу не предложили посидеть с внуками или забрать их из школы. Они не предложили своей помощи даже после похорон. Сочувствия – и того не выразили.

Я всегда считала, что они держатся особняком из-за меня. Саймон оставался для них мальчиком, который обожал документальные фильмы Алана Викера[9] и мечтал своими глазами увидеть все архитектурные шедевры мира, однако в двадцать три года вдруг повесил себе на шею жену и детей. Еще до свадьбы он пытался убедить родителей, что всю жизнь мечтал о большой любящей семье, но они хотели для него совсем другого будущего.

Отношения с Ширли у него всегда были непростыми. Эта высокая шумная блондинка ураганом ворвалась в жизнь Артура вскоре после того, как тот выставил Дорин за порог. Мы тогда были подростками. Саймон частенько ныл, что Ширли заставляет его делать уроки и ругает за сигареты. В то же время она обстирывала его и кормила, ничего не требуя взамен. Возможно, Саймон не любил мачеху, и все же на ее примере он увидел, какой должна быть настоящая мать. Я никогда не признавалась вслух, но в глубине души завидовала, что у него есть любящие родители.

Артур и Ширли недоумевали: почему Саймон после всего, что натерпелся от Дорин, тоже решил уйти из семьи? И пришли к единственно разумному выводу: это я его заставила.

– Может, ты говорила, что он мало зарабатывает? – неловко начал Артур.

– Нет, не говорила.

– Ты его хоть поддерживала? – поинтересовалась Ширли.

– Разумеется, поддерживала.

– И он всерьез захотел столько детей?

– Да, Ширли. Я же не сама беременела.

– Ты могла его обмануть. Многие женщины так делают.

– Что, все четыре раза?

– Тогда почему он ушел?

– Он не ушел, он пропал. И наши дети здесь ни при чем!

Я достала из шкафа бутылку вина и налила себе, им не предлагая. Они неодобрительно переглянулись, но мне было плевать. Я выразительно сделала большой глоток, чтобы поставить в разговоре точку.

– Ты правда не знаешь, где он? – спросила Ширли.

– Что за вопросы? – удивилась я. – Думаешь, мы тогда сидели бы здесь и разговаривали?

– Кэтрин, пора все нам рассказать. Хватит уже издеваться. У Саймона есть другая женщина? В этом вся причина? И он сейчас у нее? Перестань ломать комедию, ты ведь мучаешь наших внуков. Хватит потакать собственной гордости и делать вид, будто он исчез.

– Что за глупости! У него никого нет. С чего ты решила, что я не думаю о детях?!

– Многие женщины пытаются сохранить семью, – вставил Артур. – Но, когда муж уходит, не разыгрывают спектакль и не делают вид, будто он пропал.

– Кто бы говорил! Разве не ты рассказывал байки, будто Дорин уехала в Эфиопию миссионеркой?

Он побагровел.

– И если Саймон меня бросил, почему он ничего не сказал вам? – продолжила я. – Получается, он бросил и вас?..

– А записку на прощание он оставил? – перебила Ширли.

Я зарычала.

– Вы вообще меня слышали? Повторяю: Саймон не ушел. Он исчез. Полиция объявила его пропавшим без вести. Что еще вам нужно?

Ширли встала.

– Извини, что спрашиваю, Кэтрин… Ты ничего с ним не сделала?

Я опешила. Пришлось уточнить, искренне недоумевая:

– Что, например?

– Может, вы поругались, и ты в пылу ссоры нечаянно толкнула его… Я не хочу сказать, что намеренно, но…

– А потом вместе с детьми замотала его в старый ковер и закопала в саду, так, что ли?.. Ширли, хватит смотреть детективные сериалы, это уже слишком.

– Мы имеем право знать правду. Он наш сын! – зарычала она.

– Тебе он не сын, – огрызнулась я. – В первую очередь он мой муж, и больше всего здесь страдаем мы с детьми. А от тебя никакой помощи. Только делаешь хуже, обвиняя меня в убийстве… По-твоему, я такое чудовище?

Повисло многозначительное молчание.

– Если он жив, выходит, он тебя бросил, – сухо резюмировала Ширли. – И, если честно, я совсем не удивлена.

Артур, бесхребетная марионетка, послушно закивал.

– Странно только одно, – продолжила она. – Почему это не случилось раньше? Я всегда говорила, что сломанного не починишь.

Ошарашенная ее словами, я краем глаза заметила на нижней ступеньке лестницы Робби – тот сидел и внимательно слушал, как издеваются над его матерью.

– Пошла вон! – взревела я, хватая Ширли за руку. – Чтобы я тебя в своем доме больше не видела!

– Просто скажи нам, где он! – крикнула Ширли, пока я выпихивала ее за дверь.

Артур неловко прошмыгнул вслед за ней.

– Проваливайте! – заорала я, с силой вытолкнув их на крыльцо. Захлопнула дверь, щелкнула всеми замками и навесила цепочку. Несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, прежде чем идти к сыну, хотя сердце все равно колотилось как бешеное.

– Папа нас больше не любит? – спросил Робби, убирая волосы, прилипшие к мокрым щекам. – Поэтому он и ушел?

Выдрать бы бабку с дедом за то, что внушили ему эту идею. Я встала на колени, взяла сына за руки и заглянула ему в глаза.

– Робби, обещаю: где бы папа ни был и что бы с ним ни случилось, он никуда не уходил. Он любит нас всем сердцем.

Робби настороженно посмотрел на меня, встал и шагнул на ступеньку выше.

– Ты врешь, – тихо сказал он. – Это ты заставила папу уйти.

А потом развернулся и убежал в свою спальню.

Слова Артура и Ширли меня задели мало. Но услышать, как мой собственный сын сомневается в родной матери, – это было уже слишком. Надо пойти за ним, объяснить, что Саймона никто не выгонял. Однако после скандала со свекровью и свекром я осталась совершенно без сил.

Поэтому я налила еще вина, села за стол и обхватила голову руками, давя в себе желание перебить всю посуду на кухне.

25 июня

Оранжевая ваза на полке затряслась – значит, к дому подъехала полицейская машина. Я уже привыкла, что их автомобили гудят по-особенному и от гула дребезжат половицы. По спине побежали мурашки: я боялась услышать новости.

Как правило, мне докладывали о результатах поиска или задавали новые вопросы, на которые ответить было нечего. Страшнее всего, когда приносили пластиковые пакеты с обрывками найденных вещей. Платок, шляпа, носок, ботинок… Список предметов, которые предстояло опознать, ширился с каждым часом.

Рассматривая их, я всякий раз боялась произнести хоть слово – но ни один из предметов не имел никакого отношения к Саймону. Детективы с трудом сдерживали раздражение: мой положительный ответ приблизил бы их к раскрытию дела.

Постепенно поток обнаруженного хлама иссяк, и полиция приезжала все реже.

30 июня

Джеймсу восемь, Робби – пять с половиной, а Эмили почти четыре. Дети старались не упускать меня из виду: вдруг я тоже исчезну. Три пары глаз следили за мной из-за кухонных занавесок, даже когда я шла вынести мусор. Я обещала, что никуда не денусь; мне не верили.

Папы должны жить вместе с семьями, и когда дети узнали, что так бывает не всегда, то испугались, что мамы тоже могут пропадать. Порой хотелось сказать им, что Саймон ушел к Билли, как бы ни тошнило меня от этой мысли. Тогда детям было бы проще смириться с его пропажей. Однако, что бы ни творилось у меня в душе, приходилось держать лицо и делать вид, будто все идет как надо.

Эмили, по правде, даже нравилось, что у нас часто бывают гости и ее все время тискают. Люди таяли при виде огромных голубых глаз и глупой улыбки, особенно когда Эмили показывала на фотографию Саймона и бормотала: «Папочка ушел. Папочка больше не с нами». Я сочувственно кивала и старалась отвлечь ее игрушками.

Сложнее было с Робби. Они с Оскаром постоянно держались вместе, не понимая, что происходит. Я часто наблюдала, как мальчишки сидят вдвоем в саду за домом и глядят в поле: ждут, что Саймон сейчас выйдет из-за изгороди и объявит, что просто решил их разыграть. Каждый вечер, укладывая детей спать, я оставляла дверь Робби приоткрытой: пусть Оскар проберется в комнату и уснет у него в ногах.

Джеймс был точной копией отца: с такими же каштановыми кудрями, искоркой в зеленых глазах и заразительным смехом. Однажды ночью он разложил по всей спальне белые и коричневые ракушки, которые собрал на пляже в Бенидорме. Его приятель, Алекс, сказал, что если приложить их к уху и прислушаться, то можно услышать, как рокочет море.

Время от времени Джеймс поднимал ракушки и пытался расслышать голос Саймона: вдруг тот заблудился на берегу, не может найти дорогу домой и зовет на помощь. Я тоже однажды попробовала, но ничего не услышала: только эхо пустоты.

Нортхэмптон, наши дни

8:55

Кэтрин глядела на него с неколебимой злобой. Такое чувство за всю жизнь сумел вызвать в ней только один человек. Мужчина, которого она похоронила давным-давно вместе со своим мужем.

Лицо сводило судорогой, и не было таких слов, чтобы описать охватившие ее эмоции, когда Кэтрин услышала, чем он занимался в первые дни после своего исчезновения. Какие только версии она ни строила, но такая вероятность – что он просто решил устроить себе отпуск – не могла даже прийти ей в голову. Пока Кэтрин потихоньку сходила с ума, он грелся на пляже!

Что надо сделать, какие слова подобрать, чтобы Саймон понял, как рухнула в тот момент их жизнь? Он вил себе новое гнездышко, а она подбирала обломки. Даже если каким-то чудом вдолбить ему в голову все, через что она прошла, он не сможет уяснить, какой это ужас – потерять близкого человека. Поразительно, до чего легко он вычеркнул из своей жизни первые тридцать три года и тех, кто был неотъемлемой ее частью.

– Ты хоть задумывался, каково нам приходилось, пока ты покуривал «травку»? – спросила Кэтрин.

– Ну, не совсем так… И в то время, наверное, нет, не задумывался, – ответил он с предельной честностью. – Я решил, что меня объявили жертвой несчастного случая.

– Ты в самом деле взял и забыл о нашем существовании?

Саймон кивнул.

– Даже не вспоминал о нас на дни рождения или в годовщины? – не унималась Кэтрин. – Совсем?

– Сперва нет. Только так я мог двигаться дальше.

– Вот в чем между нами разница… Я без тебя и без детей не сделала бы ни шагу!

– Мне надо было уйти. Я здесь задыхался.

– Ох, только избавь меня от драмы! – Кэтрин фыркнула. – Если было так невыносимо, мог бы попросить о разводе. Разбил бы мне сердце, конечно, но я бы пережила. И ладно бросить меня – но детей?! Этого я никогда не пойму.

Голос задрожал, и Кэтрин через силу сглотнула. Много лет назад она поклялась, что не обронит по нему ни слезинки, – и не нарушит своего обещания даже теперь.

– Ты спросила, где я был, я ответил, – тихо сказал Саймон. – Не моя вина, что ответ тебе не понравился.

Кэтрин выразительно закатила глаза.

– Ах да, ты прав. Вина не по твоей части. Тебе это чувство незнакомо, так ведь?

– Я не хочу с тобой пререкаться, – с непробиваемым спокойствием ответил Саймон.

– А зачем ты здесь? Потому что я в таком бешенстве, что еле сдерживаюсь. А ты бесишь еще сильнее, когда рассказываешь о своих похождениях.

– Естественно, я о вас думал. Думал каждую минуту. Но, как я уже сказал, поначалу мне нельзя было зацикливаться на прошлом. Поэтому я вас отодвинул. Прости, если это выглядит жестоко; я поступил так, как считал нужным.