Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры Баунов Александр

Глава 11

Диктатура контратакует

Февраль 1981 г. Четвертый год после падения диктатуры.

В конце 1980 — начале 1981 г. в стране разворачиваются два параллельных процесса: политики и король хотят избавиться от Суареса, в то же время решительно настроенные военные желают избавиться и от него, и заодно от демократии.

Государственные перевороты принято считать итогом сложного плана и долгой подготовки. В действительности сама природа переворотов такова, что скорее исключает долгую подготовку и планирование, чем требует их. Заговорщики вынуждены действовать быстро и втайне, они не могут позволить себе развод по-итальянски, о котором заранее знает весь город. Они полагаются на ограниченные человеческие и материальные ресурсы и главным образом на интуицию. Если она не подведет, к перевороту присоединятся новые силы, а нейтральные останутся дома; если обманет, переворот обречен даже при начальной удаче.

На первом голосовании в кортесах 21 февраля 1981 г. кандидатура Леопольдо Кальво-Сотело, которого вместо Суареса выдвинул «Союз демократического центра», как и ожидалось, не набирает двух третей голосов. В понедельник, 23 февраля, депутаты приступают к повторным дебатам. Во время поименного голосования к зданию кортесов подъезжают автобусы с гражданскими гвардейцами. Ими командует подполковник Техеро.

Идет голосование по кандидатуре нового премьер-министра. Спикер называет депутатов по имени, те отвечают «да» или «нет». Внезапно из коридоров доносится будто бы вздох изумления, через зал пробегают люди в необычной для парламентского заседания повседневной одежде — журналисты или служащие. «Что происходит?» — несколько раз повторяет спикер. Ответа нет. Он пытается вернуться к голосованию, и тут в зал вваливаются путчисты.

Начинается, вероятно, первый в истории путч, который с первых секунд зафиксирован на телекамеру. Оператор государственного телевидения Педро Франсиско Мартин, снимавший голосование, на свой страх и риск продолжает работу и, вопреки требованию путчистов, передает происходящее в телецентр. Съемка транслируется по внутренней сети телеканала, но руководство не решается дать трансляцию в прямой эфир. Все слишком неожиданно, и кадры решено использовать в вечерних новостях. К тому же на телевидении не понимают, кто стоит за путчем, и осторожничают.

Первым в зал, размахивая пистолетом, врывается усатый подполковник Техеро в старомодной, сильно приталенной форме офицера гражданской гвардии и в традиционной «черной шапке» испанских жандармов. Лаковая треуголка, которая противоречит всем законам аэродинамики, выглядит как резко обрезанный посередине продолговатый тазик: спереди параллелепипед, сзади полукруг. Техеро выкрикивает: «Всем оставаться на местах! Соблюдать спокойствие!»

Несколько секунд подполковника еще можно принять за сбрендившего одиночку. Он приказывает депутатам лечь. Навстречу Техеро со скамьи в первом ряду встает худой седовласый генерал Гутьеррес Мельядо в гражданском костюме — ненавистный консерваторам в погонах вице-премьер по делам обороны, который в правительстве Суареса занимается реформированием армии. Мельядо приказывает младшему по званию Техеро сдать оружие и покинуть парламент. «Я подчиняюсь приказам генерала!» — кричит Техеро. «Я единственный здесь генерал», — резко отвечает Мельядо. Во время этой перепалки в зал вбегает дюжина жандармов с автоматами, все в полевой форме, словно бы с учений или с боевой операции.

Гвардейцы подкрепляют очередями в потолок приказ лечь. Депутаты и члены правительства пригибаются под скамьи парламентского амфитеатра. Двое легко ранены осколками штукатурки. Генерал Мельядо по-прежнему стоит в центре амфитеатра, уперев руки в бока и повернувшись к Техеро спиной. Техеро сбегает по ступенькам с трибуны спикера, откуда выкрикивал свои команды, грубо хватает генерала за шею и пытается силой уложить на пол. Мельядо удается удержаться на ногах, он возвращается на свое место в первом ряду. Кроме него, несмотря на выстрелы и угрозы, остаются сидеть на своих местах пока еще премьер-министр Адольфо Суарес и генсек компартии Сантьяго Каррильо.

Инициаторы переворота шли брать власть в одной Испании, а попали в другую. Военным, которые в очередной раз собрались навести порядок, противостоят бывший генсек правящей авторитарной партии Адольфо Суарес и его полный антипод коммунист Каррильо, один из лидеров нелегальной оппозиции и противник франкистов в гражданской войне. Оба сидят, гордо выпрямившись, и отказываются подчиниться наглой вооруженной силе. Они теперь на одной стороне — королевской парламентской Испании, и у них общий враг — сторонники военной диктатуры.

Новых политиков поддерживают новые военные в лице генерала Мельядо. Он сам участник франкистского мятежа с его первого дня 18 июля 1936 г., ветеран гражданской войны, узник республиканской тюрьмы, едва избежавший смерти от рук коммунистов, которыми руководил Каррильо. Теперь они вместе противостоят новому военному мятежу. Мельядо представляет тех военных, которые считают политику делом избранных гражданами представителей, а не высшей офицерской касты. Постепенно из-под скамей один за другим высовывают головы еще несколько депутатов и министров.

На девятой минуте путча депутатам и министрам разрешают подняться и сесть, положив обе руки на пюпитры перед собой. Один из гвардейцев всходит на трибуну спикера и приказывает ожидать прибытия «представителей компетентных властей, разумеется военных». Техеро вышел из зала, и Суарес пытается переговорить со старшим по званию из числа путчистов, но его грубо возвращают на место.

Техеро звонит в Валенсию, третий по размеру город страны, генерал-капитану провинции Милансу дель Боску и произносит: «Это Павия. Все в порядке. Цель достигнута. Все спокойно». Эти слова — пароль, а Павия — тот самый генерал, который в коллективной памяти испанцев в конце XIX в. въехал на коне в парламент, чтобы навести порядок в первой республике.

Около семи вечера Миланс дель Боск лично объявляет по радио военное положение в провинции Валенсия «в свете событий в столице и вакуума власти до дальнейших распоряжений его величества». Танки в Валенсии занимают позиции у правительственных зданий, на ключевых перекрестках и въездах в город. С девяти вечера объявлен комендантский час, приостановлена политическая и профсоюзная деятельность. Всего на улицах города 50 танков и бронетранспортеров и 2000 военных. Правда, это путч новых, более гуманных времен — без единого выстрела; никто не убит и не арестован, а танки, перемещаясь по городу, останавливаются на красный свет.

Своими действиями Миланс намерен подать пример генерал-капитанам в других округах. Национальная армия организована как несколько полноценных региональных армий, каждая со своим командующим, которые в случае политического кризиса могут взять на себя и гражданское управление. С большинством генерал-капитанов Миланс разговаривает по телефону в течение ночи.

Миланс не просто генерал-капитан Валенсии, он — бывший командующий бронетанковой дивизии Брунете, любимый ее солдатами и офицерами. Он привлек к заговору еще одного ее бывшего командующего, генерала Торреса Рохаса, который сейчас командует в Галисии, и полковника Сан-Мартина, начальника штаба дивизии. Накануне путча Торрес Рохас прилетел в Мадрид и появился в расположении дивизии, чтобы принять командование. Майор Падре Занкада координирует заговор в дивизии и поддерживает связь с Милансом.

Миланс дель Боск — потомственный военный, представитель офицерской династии, крупный человек с прямой осанкой и тонкими усиками, какие носят офицеры-франкисты. Он ветеран гражданской войны, в юности — участник обороны алькасара в Толедо. Франкисты считают этот эпизод гражданской войны самым героическим. Миланс — доброволец «Голубой дивизии», где служил вместе с Армадой. Он популярен в армии и обижен на правительство Суареса и на вице-премьера по обороне Мельядо, который обошел его должностью начальника генштаба. Семья Миланса близка королевской семье, он хорошо знаком с Хуаном Карлосом и доном Хуаном. «Прежде чем я уйду в отставку, я выведу все свои танки на улицу», — полушутя говорил он однажды во время ужина на королевской даче.

Техеро знает, что обеспечивает первый этап переворота, и уверен, что у него все идет отлично. Без крови убран с дороги весь политический класс страны, все министры и депутаты обанкротившейся демократии. Теперь, на втором этапе, по этой дороге должны пройти те, кто призван их заменить, прежде всего генералы Миланс и Армада.

Техеро взял парламент, Миланс — Валенсию, теперь танковая дивизия Брунете должна занять столицу, а генерал Армада — войти во дворец примирителем политиков и армии и выйти оттуда главой чрезвычайного правительства национального единства. Так думает Армада, но его представления о перевороте не во всем совпадают с представлениями Миланса и тем более Техеро.

Переворот развивается как три параллельных процесса, которые генерал Армада пытается свести в один. Это переворот Техеро, переворот Миланса и переворот самого Армады. Переворот Техеро направлен против той Испании, где в парламенте могут заседать побежденные враги и предатели — социалисты, коммунисты и сепаратисты. Генсек компартии Каррильо должен быть на скамье подсудимых, а не на парламентской скамье. Это классический военный переворот против демократии и парламентской монархии за возвращение ортодоксального франкизма, преданного политиками и даже самим королем. Результатом должна стать классическая военная диктатура, где люди, подобные Техеро, получат право наказывать врагов государства, а само оно вернется на путь национальной тоталитарной утопии.

Переворот Миланса — это монархический сословный бунт против демократии и Суареса, своей конституцией отнявшего полномочия у короля, и против генерала Мельядо, который обошел должностями заслуженных офицеров, начиная с самого Миланса, и подчинил военных, лучших людей в стране, политикам. Результатом этого переворота должна стать полновесная авторитарная монархия, при которой король решает не меньше премьера, а военные — не меньше депутатов.

Армаде известно: политики и король знают, что в армейской среде бродит призрак переворота. И тогда он придумывает представить свой переворот как спасение страны от переворота военных. Он получит власть не как глава путча, а как посредник и миротворец, который, благодаря собственному авторитету среди военных и политиков, сумел остановить переворот, раз ему не дали его предотвратить. Не ради власти, а для блага страны, которой он станет эффективно управлять в режиме персоналистской полудемократии на манер де Голля. Им Армада восхищается настолько, что копирует его осанку и усы.

Техеро и Миланс сделают два шага вперед, а он отведет ситуацию на шаг назад. Цель — заставить всех сойтись в точке нового политического равновесия: предложить королю согласие депутатов и путчистов на чрезвычайное правительство с собой во главе, а им всем — согласие короля. Это он называет «перенаправить переворот». Его цель — не отменить демократию, а подменить ее собой.

Переворот Армады направлен против Суареса, но не против короля и даже демократии в широком смысле. Результатом должно стать правительство национального единства из представителей всех партий, которое с согласия короля возглавит сам Армада. Это переворот не против конституции, а внутри нее, не отменяющий ее, а растягивающий ее рамки. Такой цивилизованный, «хирургический» переворот нового времени готово поддержать немалое число военных, гражданских политиков и чиновников. Армада придет во дворец и поможет королю освободить политиков и вернуть войска в казармы. В результате испанская политическая система остановится в промежуточной точке между диктатурой и демократией.

Такую новую точку равновесия теперь даже левые должны принять с облегчением: чрезвычайное правительство единства во главе с интеллектуалом в погонах, одобренное королем и состоящее из гражданских политиков, лучше военной диктатуры, хаоса и насилия. А главное, уверен Армада, такую схему власти примет уставшее от ее паралича общество.

В начале вечера 23 февраля попытка переворота выглядит обреченной на успех. Техеро захватил парламент и в нем всех депутатов и министров. Многие генерал-капитаны готовы последовать примеру Миланса дель Боска и ввести военное положение в своих округах до прояснения ситуации в столице. Миланс уже заручился поддержкой пятерых из одиннадцати.

Участники заговора в дивизии Брунете еще перед захватом парламента собрали ее офицерский состав и предложили присоединиться к важной патриотической акции, итогом которой должно стать одобренное королем правительство Армады. Большинство офицеров за, поэтому на собрании удается добиться пассивного согласия действующего командующего дивизией генерала Хосе Хусте, который не знал о заговоре. Хусте уступает, когда ему говорят, что предприятием прямо из дворца будет командовать Армада.

За полчаса до того, как Техеро ворвется в парламент, офицеры Брунете расходятся с собрания по своим подразделениям со списком позиций, которые их танки должны занять в Мадриде. Армада прибывает в генеральный штаб в ожидании звонка от короля. Генерал уверен, что король позвонит именно ему, своему бывшему секретарю и учителю. К тому же по поручению короля Армада следил за путчистскими настроениями в армии, и логично, что король обратится за разъяснениями и помощью именно к нему.

Король действительно звонит, но все идет не совсем так, как рассчитывал Армада. Хитрый план хорош, но его осуществление предполагает, что посвященные и не посвященные в него участники будут действовать по сценарию. А они от сценария отклоняются. К тому моменту, когда Хуан Карлос звонит Армаде, переворот еще может завершиться успехом, но внутри него появились ростки будущей неудачи.

Противоречивая природа трех переворотов, собранных в один, дает знать о себе с первых минут. Техеро совершает классический военный переворот, и его не пугают соответствующие жесткие методы. Все должно пройти без жертв, но гвардейцы без малейших сомнений открывают стрельбу в воздух в зале парламента, чтобы принудить депутатов подчиниться.

Огромное число испанцев уверены, что видели первые полчаса переворота в прямой трансляции. В действительности руководство государственного телевидения не пустило трансляцию в прямой эфир и знаменитые кадры все увидят на следующий день. Все, что происходит в парламенте, передает в прямом эфире частная радиостанция, корреспондент которой находится в зале. Всем слышны выстрелы и грубые крики гвардейцев. Даже тем, кто готов был принять «хирургический переворот», трудно это сделать, услышав, как военные стреляют и грубо кричат на политиков. Это первое зерно неудачи.

Хуан Карлос узнал о начавшемся перевороте от своего секретаря Сабино Фернандеса Кампо, сменившего на этом посту Армаду. Король бросает партию в сквош и первым делом звонит в Валенсию Милансу дель Боску — другу семьи, монархисту. Миланс отвечает, что все под контролем, не надо беспокоиться, он просто взял власть в регионе, пока не разрешится ситуация в кортесах. Одновременно Фернандесу Кампо удается дозвониться до Техеро с требованием не использовать имя короля и немедленно покинуть кортесы. Техеро бросает трубку, не дослушав. Третий, поворотный разговор, происходит между Фернандесом Кампо и командующим танковой дивизией Брунете генералом Хусте.

Генерал Хусте не участвовал в заговоре, но умыл руки, когда увидел энтузиазм своих офицеров и узнал от участников, что выступление одобрено королем, а генерал Армада будет руководить им прямо из дворца. Теперь ему оттуда звонят. Беседа проходит очень осторожно, так разговаривают экипажи кораблей без флагов, выясняя, кто тут свой, а кто чужой. Во дворце не знают, с кем Хусте, а он не знает, с кем Кампо. Рядом с Хусте сидят главные заговорщики из Брунете и внимательно слушают. Хусте боится, что, если будет говорить не то, чего от него ожидают, примкнувшие к путчу подчиненные отстранят и арестуют его, как бывало с командующими во время переворота 1936 г.

В какой-то момент разговора Хусте спрашивает, находится ли во дворце генерал Армада.

— Нет, — отвечает Кампо.

— А ждут ли его прибытия?

— Нет, и не ожидается, — отрезает Кампо.

— Так это меняет дело! — восклицает Хусте.

Разговор продолжается еще несколько минут, и у обоих участников происходит озарение. Хусте осознаёт, что история про операцию под командованием Армады из дворца с одобрения короля — обман, а Фернандес Кампо догадывается, что Армада причастен к заговору. Этот разговор — второй провал заговорщиков, отчасти случайный, ведь Хусте мог и не спросить про Армаду. Но с другой стороны, как всякий встроенный в иерархию служащий, Хусте ищет прикрытия своих действий сверху и не может не спросить про Армаду.

После отрицательного ответа королевского секретаря генерал Хусте не готов брать на себя даже пассивную ответственность. Он звонит своему прямому начальнику, генерал-капитану Мадрида Кинтане Лакаси, и сообщает, что по приказу Миланса части дивизии Брунете готовы занять столицу. Лакаси — убежденный франкист, но остается верен присяге, данной королю, и уже успел в телефонном разговоре с Хуаном Карлосом подтвердить, что готов исполнить любое его распоряжение. «Любое» — значит примкнуть к выступлению или подавить его.

Франко просил в завещании хранить верность его делу и преемнику, не подозревая, что вскоре между ними придется выбирать. В то время как часть армии колеблется, Лакаси личную присягу ставит выше верности идеям. Он с бранью и угрозами требует от Хусте отозвать приказ по дивизии, которая вот-вот выдвинется на стратегические позиции в столице по указанию своего бывшего командующего генерала Миланса.

Исполнять приказы командующего из другого военного округа — это еще и грубейшее нарушение субординации. Хусте пытается отменить приказ, но оказалось, сделать это сложнее, чем вывести танки на улицы. Первый приказ командиры приветствовали, второй, о его отмене, встречают с неохотой. Лакаси лично обзванивает командиров частей Брунете и приказывает им оставаться в казармах. Даже после этого найдутся офицеры, которые не подчинятся. Разговор Хусте с дворцом, в ходе которого выясняется, что там не ждут Армаду, и приказы Хусте и Лакаси частям дивизии Брунете об отмене выступления можно считать успешным началом контрпереворота.

Его продолжение — телефонный поединок Хуана Карлоса с генералом Армадой. В не меньшей степени это поединок нынешнего королевского секретаря Фернандеса Кампо с бывшим секретарем. Армада ждет звонка короля не у себя, а в кабинете главы генштаба, чьим заместителем недавно стал и который не знает о заговоре.

Всего через четверть часа после начала переворота, сразу после разговоров с генералом Милансом в Валенсии и главой столичного военного округа генералом Лакаси, король действительно звонит в генштаб, коротко общается с его главой генералом Габейрасом и просит передать трубку Армаде. Королю нужна информация и поддержка, но главное, ему необходимо спасти корону и монархию — то, к чему он шел всю жизнь и чего может лишиться из-за Суареса. Почему бы не поручить их защиту, например, Армаде? Наступает решающий момент.

Армада разговаривает на удивление спокойно, даже безразлично, будто события в парламенте не застали его врасплох: положение сложное, но не безнадежное, сейчас он заскочит к себе в кабинет, захватит кое-какие бумаги и будет со своими предложениями во дворце. На этих его словах Фернандес Кампо входит в комнату. «Это Армада», — отвечает на его немой вопрос король, прикрыв рукой трубку.

Кампо только что разговаривал с генералом Хусте, командующим дивизией Брунете, а тот спрашивал, ждут ли во дворце Армаду, и узнав, что нет, воскликнул: «Это меняет дело!» Из этого разговора, о котором король еще не знает, Кампо понимает, что Армада играет какую-то роль в путче. И еще он понимает, что, если Армада сейчас прибудет во дворец, он станет здесь главным, отодвинет их с королем, возглавит операцию по подавлению переворота и поведет ее по своему пути. И тогда Фернандес Кампо просит трубку у короля, еще раз выслушивает «захвачу бумаги и мигом к вам во дворец» и отвечает: «Нет, Альфонсо. Оставайся там. Если понадобишься, наберем».

Армада не ожидает подвоха со стороны друга и бывшего сослуживца, но Кампо твердо стоит на защите интересов короля, а не старой дружбы. Вдобавок Фернандес Кампо в последние месяцы с тревогой наблюдает попытки Армады вернуть себе свое старое место возле короля. Так личный интерес Фернандеса Кампо не пустить Армаду к королю совпадает с общественным — не допустить победы переворота Армады.

Это самый большой удар по плану заговорщиков, потому что приходится в самое сердце, в смысловой центр заговора, каким его задумал Армада. Первым ударом был прямой эфир с выстрелами, вторым — телефонный разговор Кампо и командующего дивизией Брунете генерала Хусте. Оба сбоя — почти случайность. Но отказ Кампо позвать Армаду во дворец — осознанное решение.

С того момента, как Хуан Карлос и его секретарь Фернандес Кампо не пустили к себе Армаду, королевский дворец, так и не став штабом управления «хирургическим» переворотом под руководством Армады, становится штабом контрпереворота, которым управляет Хуан Карлос. По недавно принятой конституции у короля только символическая гражданская и военная власть, а реальная принадлежит премьер-министру и министру обороны. Но оба находятся в заложниках в захваченном парламенте, и наступают те самые чрезвычайные обстоятельства, когда символические полномочия становятся реальными.

Хуан Карлос отказывается от первоначальной идеи передать власть генштабу и создает импровизированное гражданское правительство из вторых и третьих лиц — заместителей министров и госсекретарей под руководством главы Управления безопасности Франсиско Лаины. Этим он показывает, что власть в критический момент находится в руках гражданских, а не военных. Это важно для страны, которая только что избавилась от военной диктатуры и оказалась на пороге новой.

В отеле «Палас» напротив парламента собирается что-то вроде антикризисного центра силовиков. Им управляют гендиректор национальной гвардии генерал Арамбуру Топете и генеральный инспектор полиции Саэнс де Сантамария. Они устанавливают кордон безопасности вокруг захваченного здания. Кордон получается дырявым: весь вечер разные люди в погонах проходят в парламент и выходят из него — уговаривают Техеро сдаться, оценить обстановку, а может, и присоединиться к акции. И все же кордон и штаб — наглядная иллюстрация того, что государственная власть не на стороне путча. В отеле «Палас» и вокруг собираются многочисленные журналисты, военные и просто любопытные.

Хуан Карлос берет на себя генерал-капитанов. Как и королю в масштабах страны, закон позволяет им в чрезвычайных обстоятельствах взять в свои руки военную и гражданскую власть в округах, как поступил Миланс дель Боск в Валенсии. Все они — франкисты, закаленные в боях гражданской и мировой войны, почти все — участники армейского восстания против республики 18 июля 1936 г., и многие охотно готовы его повторить. Они с удовольствием подчинились бы приказу короля вывести войска на улицы, но король требует ровно противоположного.

Почти все они на связи не только с королем, но и с Милансом, который взывает к их воинской чести и ответственности за судьбу родины и уже заручился одобрением и сдержанной поддержкой пятерых. Только двое, столичный командующий Кинтана Лакаси и его коллега в Бургосе, безоговорочно передают себя и свои округа в подчинение королю. Но решающим оказывается другое: никто, кроме Миланса, так и не выводит солдат и технику из казарм. Один из генерал-капитанов исчезает в загородном ресторане и возвращается в штаб к шапочному разбору, другой до бесчувствия напивается джином, третий готов присоединиться к путчу при условии, что премьером сделают его, а не Армаду. Остальные просто выжидают в своих штабах в бесконечных совещаниях с подчиненными, которые, как правило, более осторожны, и в разговорах с дворцом, Валенсией и друг с другом.

Играет роль и возраст этих убежденных противников демократии. Когда они восстали против нее в первый раз, это были молодые решительные офицеры. Теперь это убеленные сединами ветераны, высокопоставленные старики, живущие в почете и достатке и считающие годы до завидной пенсии, вместо которой в случае провала путча им светит трибунал и тюрьма.

К девяти вечера Хуан Карлос мог быть более-менее уверен, что предотвратил выступление генерал-капитанов, если не случится ничего непредвиденного. Но кто за это поручится? Странные передвижения военных наблюдаются в Мадриде. Несколько частей дивизии Брунете не подчинились отмене приказа выдвинуться в столицу, и одна из них занимает комплекс зданий государственного телевидения и радио на Прадо-дель-Рей. После этого центральное телевидение и радио прекращают обычное вещание и передают классическую музыку и военные марши.

Город зловеще пуст и тих, жители заперлись в квартирах у телевизоров и радиоприемников, по безлюдным улицам шатаются немногочисленные группы ультраправых, решивших, что пришел их час. Они выкрикивают лозунги, пугают прохожих и изредка бьют стекла. В левых профсоюзах и партиях начинают жечь документы. Испания за несколько минут откатывается на 40 лет назад.

У захваченных депутатов и министров нет почти никакой информации снаружи. Техеро и его люди время от времени сообщают им, что беспокоиться не о чем, переворот побеждает и скоро к ним придут новые власти, «разумеется, военные». Когда в двадцать минут восьмого гвардейцы уводят из зала Суареса, многие не уверены, что увидят его живым. Вслед за ним из зала уводят коммуниста Каррильо, генерала Мельядо, лидера соцпартии Гонсалеса и двух его заместителей, и дурные предчувствия у оставшихся депутатов крепнут.

Конечно, предателя Суареса, разрушителя армии Мельядо, коммунистов и социалистов — побежденных в гражданской войне врагов Испании, которые снова подняли головы, — захватчики должны ненавидеть больше всех. В действительности всех, кроме Суареса, изолируют в нетопленом атриуме парламента, где они проводят следующие 15 часов в скупых разговорах. Суарес в эти долгие часы остается один в гардеробной служащих парламента.

В тот момент, когда Хуан Карлос и его секретарь Сабино Фернандес Кампо не пустили Армаду во дворец, переворот пошел не по плану, но еще не провалился. Депутаты и министры были в руках путчистов, которые заняли и третий город страны — Валенсию. Генерал-капитаны округов и офицеры дивизии Брунете все еще раздумывали, не присоединиться ли к путчу. Государственный радиотелецентр был занят наиболее решительной частью колеблющейся дивизии, а король, отчасти по той же причине, все еще не обратился к нации и не осудил путч публично.

В этих изменившихся обстоятельствах у Армады созревает новый план. Согласно первоначальному плану, Армада должен был прийти в парламент из дворца и получить от депутатов в обмен на свободу одобрение правительства национального единства с собой во главе. Он придет в парламент с той же целью, только не из королевского дворца, а из генштаба. В половине десятого вечера Армада и Миланс согласовали по телефону этот новый план.

О том, что король против переворота, знают Армада и генерал-капитаны, об этом известно во дворце и в дивизии Брунете. Но захваченные депутаты и министры не в курсе, и граждане не имеют подтверждения из первых уст. Мысль обратиться к ним по телевидению возникает во дворце сразу после начала переворота, но час-другой уходит на выяснение обстановки и борьбу за лояльность генералов. За это время телевидение захвачено непокорным подразделением дивизии Брунете и передает в эфир симфонии и марши.

Штаб Хуана Карлоса ищет тех, кто заставит командира мятежной части полковника Валенсиа Ремона выполнить приказ вернуть военных в казармы. По счастью, полковника знает лично глава королевского дома маркиз де Мондехар. В отличие от Армады, он говорит из дворца, и ему от имени короля удается убедить полковника Ремона покинуть здания Гостелерадио. Сразу после этого около десяти вечера королевская администрация просит передвижную телевизионную группу приехать во дворец.

Примерно в это время Миланс звонит из Валенсии в генштаб и излагает Армаде новый план как бы от своего имени. Каждый разговаривает в окружении нескольких генералов и офицеров, и Армада, чтобы ни у кого не возникло подозрения, что он участвует в путче, разыгрывает пушкинскую сцену:

Армада берет трубку, прислушивается, хмурит лоб, закатывает глаза, картинно удивляется, бурно протестует, решительно отказывается и по ходу разговора пересказывает окружающим его генералам как идею Миланса собственную идею прийти в парламент и предложить себя в премьеры в обмен на прекращение путча. Офицеры генштаба, включая подошедшего во время разговора его главу генерала Габейраса, одобряют план, и Армада второй раз с начала путча звонит во дворец. Начинается вязкий, со множеством повторов и перезвонов, разговор.

Во время беседы с королем и его секретарем Сабино Фернандесом Кампо, своим давним другом, но теперь, скорее, конкурентом, Армада вновь негодует по поводу плана Миланса, которым он, конечно же, безмерно удивлен, однако готов согласиться — исключительно против собственной воли, но делать нечего, ситуация серьезная, есть округа, готовые пойти за Милансом, а захват парламента может обернуться бойней депутатов, расколом армии и гражданской войной.

Король и Фернандес Кампо несколько раз называют Армаду сумасшедшим, а идею безумной. С какой стати он решил, что взятые в заложники депутаты станут голосовать? А если станут, кто сочтет такое правительство легитимным? Но Армада уверяет, что прежде он, конечно же, удалит военных из зала, за этим он туда и идет, и все будет по конституции. Но даже если не совсем, главное — спасти депутатов и министров, а потом разбираться с юридическими формальностями.

Глава генштаба Габейрас, который находится рядом с Армадой, и некоторые из приближенных короля, толпящихся в королевском кабинете, убеждают Хуана Карлоса, что попытка не пытка, пусть попробует. В этот момент приезжает съемочная группа с телевидения, и у короля появляется новое важное дело. Тогда Фернандес Кампо разрешает Армаде пойти в захваченный парламент, но не от имени монарха, а исключительно в личном качестве, и только для того, чтобы попытаться освободить депутатов.

Король не знает достоверно об участии Армады в перевороте, но догадывается, что ему самому предлагают роль в чужом спектакле. Он видит, что Армада пытается добиться с помощью переворота того же, чего добивался раньше, — стать главой чрезвычайного коалиционного правительства. Хуан Карлос не хочет пускать Армаду во дворец, но у него нет формального повода не пустить его в парламент, ведь туда уже входили другие военные с той же целью — уговорить Техеро отпустить депутатов. Армада изображает жертву — человека, который с риском для жизни пойдет в логово путчистов и там обменяет себя на свободу министров и парламентариев. А коли уж Техеро и Миланс в обмен на прекращение путча просят сделать его премьером, он выступит с таким предложением.

В тот момент, когда съемочная группа прибыла во дворец, а Армада собирается выйти из генштаба в парламент, переворот замер в хрупком равновесии. Он уже не побеждает, скорее проигрывает, но любое неосторожное движение, любой акт уличного насилия или ошибка короля могут толкнуть его в нужную путчистам сторону.

За 20 минут до полуночи Армада в сопровождении своего адъютанта отправляется в сторону парламента, отклонив предложение главы генштаба и других не замешанных в путче генералов пойти с ним, — свидетели ему не нужны. До этого он разыгрывает еще одну сцену — по телефону узнает у Миланса пароль, по которому люди Техеро пустят его в здание.

От генштаба до парламента всего несколько сотен метров, но Армада сперва заходит в гостиницу «Палас». Из нее штаб силовиков управляет кордоном вокруг захваченного здания, там же толпятся многочисленные журналисты. Армада разговаривает с руководителями штаба и рассказывает о своей миссии так, чтобы и журналистам стало известно: он пришел спасти депутатов и остановить переворот.

Как бы невзначай распространив информацию о своей исторической задаче, Армада переходит улицу и поднимается на парадное крыльцо парламента. Капитан Абад, охраняющий вход в здание, приводит Техеро. Армада благодарит Техеро и извиняется за задержку из-за непредвиденных проблем. Но теперь проблемы решены, и он готов пройти в зал и предложить себя депутатам в качестве главы правительства национального единства. «А какой пост в правительстве займет генерал Миланс?» — спрашивает Техеро. «Никакого, — легкомысленно отвечает Армада. — Он будет начальником объединенного генштаба».

И тут прямо во внутреннем дворике парламента, буквально на пороге той части здания, где находится зал с депутатами, Техеро твердо берет Армаду за локоть и говорит: «Минутку! Это надо обсудить». Вместо того чтобы пройти в зал, Армада и держащий его за локоть Техеро пересекают дворик, входят в офисное крыло и появляются в панорамном окне одного из помещений первого этажа. Снаружи через окно капитан Абад и адъютант Армады капитан Бонель в течение часа наблюдают немое кино. Обстановка в импровизированной сцене накаляется по мере приближения к кульминации и разрешается немой обреченностью в финале. Собеседники что-то бурно обсуждают, близко держась друг к другу, размахивают руками, достают какие-то бумаги, куда-то звонят, передают друг другу трубку, затем расходятся и замирают, не глядя друг на друга.

О том, что происходило за стеклом, мы знаем из более поздних и не во всем совпадающих рассказов самих героев немой сцены и из перехваченного полицией телефонного звонка. Армада объясняет Техеро, что стрельба при захвате парламента произвела плохое впечатление на короля и наилучший выход теперь выглядит так: в обмен на освобождение депутаты сделают Армаду главой коалиционного правительства, а Техеро и его людям на время придется уехать в Португалию — самолет уже ждет на полосе, и в нем достаточно денег на хорошую жизнь. Техеро переспрашивает, что такое коалиционное правительство национального единства.

— Это правительство, состоящее из уважаемых в обществе людей — военных, бизнесменов, журналистов и представителей всех политических партий.

— Всех, включая социалистов и коммунистов? — спрашивает Техеро.

— Включая их, — говорит Армада. — Иначе такое правительство не удастся создать.

Техеро не верит тому, что слышит. Предатели Испании, ее побежденные враги и разрушители, вновь будут заседать не только в парламенте, но теперь уже и в правительстве. В нем, как во времена Народного фронта, будут министры — социалисты и коммунисты, а он, защитник родины и настоящий патриот Испании, вынужден бежать в позорную ссылку. Техеро прямо говорит Армаде, что брал парламент не для этого.

По странной аберрации представлений о честности и чести, Армаде не хватило наглости, или гордости, или хитрости соврать своему подчиненному. Он обманывает короля, но не находит нужным обманывать подполковника, которому должен просто приказывать. Но Техеро не слушается приказов Армады и не внимает его объяснениям. Тогда они вместе звонят в Валенсию генералу Милансу. Тот повторяет аргументы Армады. Техеро отвечает, что не примет другого результата переворота, кроме военной хунты под руководством самого Миланса. «Мы с тобой не политики, — урезонивает его Миланс. — Мы предоставили себя в распоряжение короля и Армады, пусть они теперь решают, а наша задача выполнена. Передай управление операцией Армаде и подчиняйся его приказам». Техеро отвечает, что не может подчиняться таким приказам. Разговор буксует еще немного и разваливается.

Так завершается переворот, составленный из трех разных переворотов. Опьяненный успехом от легкого захвата парламента со всеми министрами и депутатами и той высотой политического могущества, на которой он оказался, Техеро, сам того не осознавая, предпочел собственную авантюру — свой жесткий переворот — победе общего мягкого переворота, чьей первой ступенью он был призвать стать. Напоследок Армада пытается пугать его штурмом здания, а Техеро в случае штурма угрожает гибелью депутатов и министров. Оба выходят во дворик и, не прощаясь, расходятся. Армада бормочет: «Он сумасшедший, абсолютно сумасшедший».

Армада покидает здание в 1:35 ночи 24 февраля. Ровно за пять минут до этого в эфир выпускают телевизионное обращение Хуана Карлоса, которое записали во дворце Сарсуэла на две кассеты и доставили их в студию разными маршрутами. Король появляется на экране в военной форме. Он просит граждан сохранять спокойствие и читает приказ, который отправил в военные округа: «Приказываю принять все меры для поддержания конституционного порядка… Корона, символ преемственности и единства родины, не может мириться с какой-либо разновидностью действий или поведения людей, считающих возможным силой прервать демократические процедуры, предписанные Конституцией, за которую испанский народ проголосовал на референдуме».

Замысел путчистов состоял не в том, чтобы устранить короля, — это прямое нарушение военной присяги и даже воли Франко, а в том, чтобы разделить монархию и демократию и навязать королю и стране авторитарное правление в новой упаковке. Король, подчеркнуто объединив в своем выступлении монархию и демократию, лишает мятежников главного источника легитимности в их собственных глазах и в мнении общества.

Обращение короля к нации считают концом переворота, но это не так. Оно завершило «хирургический» переворот Армады и монархический Миланса. Но классический военный переворот Техеро еще не закончился. Политическая операция, первой ступенью которой был его переворот, рухнула, но сама первая ступень продолжала движение как самостоятельный снаряд. «Хирургический» переворот должен был, использовав авторитет короля, объединить армию против демократии Суареса. Теперь, когда король высказался в пользу демократии, появился шанс расколоть армию и поднять ее самый заносчивый, самый авторитарный сектор против коронованной демократии за классическую военную диктатуру.

Кажется, что-то похожее происходит. Почти сразу после того как Армада покинул здание парламента и закончилась трансляция речи короля, из расположения дивизии Брунете выдвинулась колонна в составе 14 армейских лендроверов с сотней солдат под командованием майора Пардо Занкады, того самого, который был координатором переворота в дивизии Брунете, ее связным с генералом Милансом в Валенсии. Колонна проходит прозрачный призрачный кордон у парламента и присоединяется к захватчикам здания.

Майор Занкада надеется, что его примеру последуют другие гордые и непримиримые армейцы. Как и подполковник Техеро, он своего рода благородный идеалист. Остаток ночи он проводит, обзванивая сослуживцев и других знакомых офицеров с предложением присоединиться к перевороту, и получает разные ответы, от уклончивых отказов до почти согласия: «Еще немного, и мы с вами, ждите».

Хотя два танковых полка были готовы выступить, ни одна часть так и не последовала за Занкадой, так же как ни один генерал-капитан не присоединился к Милансу. Даже газета «бункера» El Alcazar уклонилась от просьбы Занкады разместить манифест путчистов в своем утреннем выпуске, а консервативное Radio Voz (Радио «Голос»), сославшись на технические трудности, не передало его в эфир. Впрочем, даже самые реакционные политики «бункера» не были в курсе деталей переворота, который организаторы считали делом высшей касты силовиков.

С Милансом, находящимся в Валенсии, король в эту ночь разговаривает трижды. Вскоре после неудачных переговоров Занкады с сослуживцами король вновь требует от Миланса вернуть войска в казармы и возлагает на него и путчистов всю ответственность за возможную гражданскую войну. И все же прибытие Занкады в парламент задержало сдачу Миланса. Герою обороны толедского алькасара, самому популярному генералу в среде армейских гордецов, было неудобно бросить младших по званию соратников по вооруженному выступлению.

Миланс знает, что его собственный монархический переворот проигран, но остается у себя в штабе в Валенсии, словно бы надеясь на какой-то новый поворот событий, и даже грозит стрелять, когда его пытаются взять под арест. Лишь под утро он в последний раз звонит Занкаде и сообщает, что вернул войска в казармы и отменил чрезвычайное положение в Валенсии.

После этого политическая задача спасти молодую испанскую демократию от новой диктатуры сменяется полицейской — спасения депутатов от захватчиков. Пленники становятся все смелее, понимая из обрывков доходящих снаружи новостей и все более вежливого поведения гвардейцев, что переворот терпит поражение. Утром Мануэль Фрага, глава фракции умеренно консервативного «Народного альянса», пытается поднять восстание заложников (гвардейцы усмиряют бунт, грозя оружием), а другие депутаты отказываются от завтрака.

К этому времени власти отказались от штурма и пытаются начать с майором Занкадой, человеком более уравновешенным и менее уставшим, чем Техеро, переговоры об условиях сдачи. Удачливым переговорщиком оказывается давний друг Занкады, подполковник разведки генштаба Эдуардо Фуэнтес. После девяти утра он проходит в парламент к Занкаде и согласовывает условия сдачи, которую Занкада хочет сделать максимально почетной: его люди и люди Техеро должны покинуть здание одновременно и организованно вернуться в расположение своих частей, на выходе и во время возвращения не должно быть фото- и телекамер, а подчиненные обоих не будут подвергаться преследованию. «Только те, кто по званию ниже капитана», — выдвигает встречное требование Фуэнтес, и Занкада соглашается.

Фуэнтес выходит согласовать условия с генштабом и возвращается для переговоров с Техеро. К условиям Занкады Техеро добавляет от себя только одно: соглашение от имени властей должен подписать генерал Армада. Возможно, так он хочет напоследок унизить предателя общего дела. Пункты соглашения записывают на листке бумаги, и Фуэнтес идет за Армадой, который оказывается буквально в двух шагах, в штабе силовиков в гостинице «Палас», — туда его вызвали на случай, если он вновь понадобится для переговоров.

После небольшой подготовительной суеты — нужно, как договорились, очистить площадь от репортеров — во дворике парламента на капоте одного из лендроверов цвета хаки, которые Занкада пригнал ночью на подмогу путчистам, Армада подписывает листок бумаги с условиями сдачи, выполнение которых он гарантирует от имени генштаба. С этой минуты захват заложников прекращен.

На действия путчистов захваченные ими политики отвечают своими символическими действиями. Cпикер парламента поднимается на трибуну и закрывает затянувшуюся на 17 часов сессию, рутинно, согласно процедуре, как если бы ничего не случилось. Депутаты как бы вычеркнули переворот из парламентской, политической истории страны.

После этого депутаты и министры поспешно расходятся. Покидая здание, они проходят мимо строя хмурых солдат. Майор Занкада выстроил их в три шеренги во внутреннем дворике в качестве последней демонстрации силы армии, чтобы политики, которые на этот раз выиграли, не забывались.

Суарес, уходящий одним из первых, у крыльца видит генерала Армаду, и, прежде чем сесть в машину, бросается к нему и горячо благодарит. Он слышал, что Армада ночью приходил для переговоров, и считает его своим спасителем — того самого Армаду, на уходе которого с поста королевского секретаря когда-то так настаивал, которому не доверял — и надо же, так приятно ошибся. Другие депутаты, в том числе вице-премьер по обороне генерал Мельядо, вслед за Суаресoм тоже подходят к Армаде со словами благодарности. Мертвенно бледный Армада молча и неподвижно принимает от жертв собственного переворота лавры спасителя, понимая, что скоро все они узнают о его истинной роли в событиях.

Испанская демократия успешно прошла испытание, которого со страхом ждала с самого начала переходного периода. Реформаторы соразмеряли каждый свой шаг с возможной реакцией силовиков. Демократическому правительству пришлось долгое время сосуществовать с армией, полицией, гражданской гвардией и спецслужбами диктатуры, которые лишь постепенно удается трансформировать в институты демократического государства.

Со дня смерти Франко все только и думали о том, как не раздражать силовиков, опасаясь, что они вновь превратят демократию в краткий эпизод испанской истории, какими были обе республики. И вот это случилось, военные выступили, и новая Испания со всем, что так ненавидел Франко, — партиями, парламентом, независимыми профсоюзами, свободной прессой, «сексом», национальными автономиями, — выстояла.

Такие разные люди, как Суарес, генерал Мельядо, Каррильо, не подчинились путчистам в стенах захваченного парламента, армия не присоединилась к мятежникам, король встал на защиту конституции, утренние газеты вышли с единодушным осуждением переворота, к которому присоединилась лавина заявлений политиков, партий, общественных организаций. Люди, которых демократия начала утомлять, забыли про desincanto и disgobierno, безвластие и разочарование, и вышли 24 февраля на миллионную демонстрацию в поддержку демократии — праздновать победу над реваншем диктатуры.

В день путча граждане поняли, как хрупка свобода, как нужно ее ценить, беречь и быть готовыми защищать. Освобожденные из заложников депутаты уже на следующий день утвердили премьер-министром Леопольдо Кальво-Сотело, во время голосования по кандидатуре которого начался мятеж. И это избрание второго после конца диктатуры главы демократического правительства, не очень яркого и харизматичного, не набравшего с первого раза нужных голосов, теперь тоже воспринималось как настоящий триумф демократии всеми, в том числе парламентской оппозицией, которая не хотела видеть Сотело премьером.

Такова общепринятая картина последнего испанского путча, контрнаступления диктатуры, которое было разгромлено за 17 часов. И это правдивая картина. Но, как всегда в таких случаях, победившая сторона — а это большая часть испанского общества — хочет выглядеть в этой картине в самом лучшем свете, и поэтому в этой правдивой картине есть некоторые упущения, которые не то чтобы скрывают, скорее, обходят некоторые нюансы событий 23 февраля.

Если бы пришлось задать большинству жителей Мадрида и граждан Испании вопрос, что они делали 23 февраля, захватывающих, тем более героических ответов было бы очень мало. Студенты, даже те, которые припозднились в кампусах до вечера, узнав, что парламент захвачен, разошлись по домам. Не случилось ничего похожего на афинский Политех.

Миллионная демонстрация в Мадриде в поддержку демократии прошла на следующий день, когда с путчем было покончено. Но вечером и ночью 23 февраля горожане не вышли к парламенту защитить депутатов и правительство, не блокировали казармы потенциально опасных армейских частей, той же дивизии Брунете, не строили баррикад, не собрались у органов демократической власти и штаб-квартир политических партий, не заполнили площади и улицы, не встали у комплекса зданий телевидения на Прадо-дель-Рей.

В соседней Португалии во время каждого выступления силовиков, а это две попытки правого путча, одна — левого и сама апрельская революция, толпы людей выходили на улицы поддержать военных или остановить их. Одни сами, другие по призыву политических партий, профсоюзов, священников. В Мадриде и Валенсии политические партии, даже социалисты и коммунисты, которые могли не пережить успешного переворота, в некоторых отделениях жгли членские списки, но не звали народ на улицы, готовились скорее к новому подполью, чем к сопротивлению.

Все газеты, радиостанции и телеканалы единодушно осудили переворот. Но почти все сделали это на следующий день — 24 февраля. Вечером 23 февраля только газета El Pais напечатала специальный выпуск в поддержку демократии против переворота, и только частное радио транслировало начало переворота в прямом эфире, другие станции лишь дали в новостях куски этой трансляции и начали обсуждать происходящее.

Знаменитые 20 с лишним минут видеозаписи начала переворота тоже показали на следующий день. Пока телевизионщики думали, как отредактировать запись из парламента для вечерних новостей, подразделение дивизии Брунете заняло телевидение. На этих кадрах видно, как уходящий премьер-министр — бывший фалангист Суарес, генсек компартии Каррильо и бывший участник франкистского переворота 1936 г. вице-премьер по обороне генерал Мельядо демонстративно не покоряются путчистам. Но на тех же кадрах видно, как сотни других депутатов, включая коммунистов и социалистов, подчинились и опустились под скамьи, как и все министры правительства, кроме тех же Суареса и Мельядо.

Трое непокорных были на тот момент самыми изолированными, самыми ненавидимыми и поэтому самыми обреченными, готовыми к смерти и к предсмертному историческому жесту участниками парламентского заседания 23 февраля. Мельядо ненавидело консервативное большинство армии во главе с генералом Милансом, Каррильо ненавидели все, кто в давней гражданской войне так или иначе ассоциировал себя со стороной победителей, у которых украли победу. Похищение этой победы и разрушение стоявшей на ее фундаменте страны воплощал коммунист Каррильо, нагло заседающий в парламенте. Суарес был тем самым человеком, который организовал коварное похищение победы, когда демонтировал основанный на ней государственный строй. А последние месяцы фрустрации, безвластия и бездействия оттолкнули от него политический класс рождающейся новой Испании. Не покорились те, кому было терять меньше других, люди, для кого успех переворота означал неминуемый конец их свободы, политического, а возможно, и физического существования.

И все же в Португалии после 40 лет диктатуры и в посттоталитарной Москве 1991–1993 гг. в ответ на попытки путчей люди выходили защитить телевидение и радио, блокировать военных, вставали рядом со штабами своих политических вождей. Конечно, они делали это не во время пика диктатуры, а в период трансформации, когда навык уличного протеста уже сформировался. Но Испания тоже проходила период трансформации, и здесь мирный уличный протест вошел в привычку.

Разумеется, в отличие от Лиссабона и Москвы, в Испании на месте был верховный арбитр и главнокомандующий — король Хуан Карлос, который сформировал временное техническое правительство, а большая часть армии не участвовала в путче. Но ведь позиция короля долго не была до конца ясна широким слоям граждан, он смог передать свое обращение только спустя семь часов после начала переворота. Люди могли выйти, чтобы заявить о своем неприятии компромисса с путчистами, подтолкнуть короля к действию, ободрить противников путча во власти. В конце концов, и в Португалии середины 1970-х, и в России начала 1990-х действующие органы власти тоже были на месте и даже частично участвовали в путчах, а большая часть армии тоже оставалась в казармах. Значит, спокойствию, выжидательному оцепенению испанцев должно быть еще какое-то объяснение.

Все предыдущие годы испанцы наблюдали, как сверху, из самого центра власти, из дворцов короля и премьер-министра, совершается успешная трансформация политического режима. Возможно, они ожидали, что и этот кризис будет разрешен сверху. Интуиция могла подсказывать им, что властный центр, который завершил 40-летнюю диктатуру, должен справиться и с попыткой реванша.

Власть справилась. Но что, если бы «хирургический» переворот Армады пошел по плану? Если бы король позвал Армаду во дворец? Армада, преодолев сопротивление Техеро, мог бы дойти до депутатов, собрать на консультацию глав фракций, и они от имени всех или почти всех партий могли вынести его кандидатуру на голосование. Тогда королю сложно было бы не утвердить Армаду, ведь это стало бы открытым вмешательством конституционного монарха в политику.

Да и в самом ночном обращении короля не было ничего, что не позволило бы ему утвердить Армаду: Хуан Карлос осудил покушение на конституцию и демократию, но чрезвычайный глава коалиционного правительства, созданного в парламенте из представителей всех партий, мог бы считаться достаточно демократическим и конституционным. И тогда на следующий день, 24 февраля, многие граждане вышли бы на демонстрации за короля, демократию и Армаду, которого благодарили бы так же, как благодарили его, покидая здание парламента после 17 часов плена, Суарес, генерал Мельядо и другие депутаты, не знавшие, что он стоял за путчем. Благодарность была бы искренней, и промежуточное «голлистское» решение могло быть принято, потому что отгоняло призрак военной хунты и гражданской войны.

Есть, похоже, самое простое объяснение, почему Лиссабон и Москва выходили во время своих путчей на улицы, а Мадрид и Валенсия — нет. В Португалии не было гражданской войны, для России она была страшным, но забытым, давним опытом. Испанское общество и особенно испанский политический класс состояли из людей, которые застали гражданскую войну взрослыми или детьми, она им дышала в затылок. И они помнили, что гражданская война началась с того, как горожане в ответ на армейский мятеж вышли на улицы, блокировали казармы и потребовали оружия. И есть повод опасаться, что если бы вечером 23 февраля прошли массовые коммунистические или сепаратистские демонстрации, если бы воспользоваться переворотом захотели баскские или ультралевые боевики, то воинские части, округа и генерал-капитаны, которые замерли в ожидании на пороге путча, тоже вышли бы из казарм и последовали примеру генерала Миланса и подполковника Техеро.

Во время второго за полвека военного мятежа испанцы взяли паузу и ждали решения сверху. Они в каком-то смысле предпочли риск компромисса с силовиками опасности новой гражданской войны. Они не приняли бы классическую военную диктатуру или хунту, но могли принять мягкую, промежуточную диктатуру. И так получилось, что в течение первых критических восьми часов путча следование букве и духу демократической конституции зависело от одного человека — короля Хуана Карлоса, причем в ущерб его собственной власти.

Армада намекал, что действует от имени короля, генерал Миланс дель Боск говорил своим подчиненным в Валенсии, командующим другими военными округами, офицерам дивизии Брунете, что действует от имени короля, подполковник Техеро уверял своих гвардейцев и захваченных ими депутатов, что все согласовано с королем. На суде, который прошел через год, линия защиты большинства подсудимых, прежде всего самого Техеро, основывалась на том, что они действовали в интересах и по косвенным приказам короля.

Линия защиты другой группы — генерала Армады, майора Кортины, который был связующим звеном переворота и спецслужб, и его подчиненного капитана Гомеса Иглесиаса — выглядела более изощренной. В то время как Техеро, Миланс и другие участники переворота старались напрямую втянуть короля как косвенного соучастника, Армада, Кортина и Гомес Иглесиас преподносили себя защитниками короля, которые в интересах нации делали все, чтобы сначала предотвратить переворот, а потом, когда он начался, удержать его под контролем и найти ему мирное решение. Они всячески отрицали связь короля с переворотом, но делали это так, чтобы у многих создалось впечатление, что они жертвуют собой ради чести короля.

Недоверие к официальным версиям повышает самооценку обычных, далеких от политики людей, которые, выражая сомнение в общепринятых теориях, реализуют свой интеллектуальный суверенитет, стремление смотреть в корень, идти прямо к сути. В этом главная причина популярности конспирологических теорий, которые держатся на распространенной вере в то, что элиты всегда и при любых обстоятельствах хотят скрыть правду от народа. Чем дальше в прошлом оставались события 23 февраля, тем популярней становилась версия, что король как-то причастен к перевороту, — особенно в антимонархических левых кругах.

Этой версии противоречат свидетельства десятков людей, которые виделись и созванивались с королем в ночь переворота, генерал-капитанов и глав силовых ведомств, с которыми Хуан Карлос всю ночь был на связи, журналистов и операторов государственного телевидения, депутата-социалистки Анны Брабато, которую путчисты выпустили из-за ее беременности и которая, выйдя из парламента, дозвонилась до дворца, поговорила с королем и уже через час после начала путча давала в эфирах радиостанций комментарии о том, что Хуан Карлос против переворота. Но главное, переворот увенчался бы успехом, если бы король этого хотел, потому что в течение долгих часов успех переворота зависел от одного человека — Хуана Карлоса I. И в эти часы не было никого, кроме него, кто мог бы остановить переворот.

Если бы Хуан Карлос хотел победы переворота, он мог бы пригласить Армаду во дворец, а не отказывать ему, мог бы направить его в парламент с совершенно другими полномочиями — не освобождать депутатов, а вести переговоры с фракциями о формировании правительства национального единства. В конце концов, он просто мог еще до переворота внести в парламент кандидатуру Армады, а не Кальво-Сотело, и есть вероятность, что партии приняли бы его предложение. Хуан Карлос в ночь переворота мог бы совсем иначе говорить с генерал-капитанами, и они с радостью ловили бы его слова и даже интонации.

Похожие обвинения будут позже адресованы советскому лидеру Михаилу Горбачеву, который то ли сам стоял за путчем ГКЧП, то ли ушел в тень, чтобы занять позицию по итогам событий. В отличие от Горбачева, бывшего тем человеком, которого отстраняли от власти путчисты из ГКЧП, Хуан Карлос реально мог выбрать сторону в зависимости от того, как пойдут дела. Он имел возможность с равным успехом возглавить и начавшийся переворот, и сопротивление ему. Генерал Армада и более радикальные заговорщики рассчитывали именно на то, что король выберет их сторону или промолчит.

В условиях, когда Суарес утратил популярность, а его правительство оказалось неспособно справиться с терроризмом, это был бы объяснимый выбор, который поддержали бы многие граждане. Допусти король малейшую двусмысленность в общении с генерал-капитанами, и новые части, а то и целые округа могли бы присоединиться к путчу. Все последующие обвинения в участии короля в перевороте разбиваются об эту простую мысль: в ту ночь несколько часов не было никого, кроме короля, кто мог бы остановить путч, и, если бы Хуан Карлос этого не сделал, мягкий переворот Армады, результатом которого было бы коалиционное правительство во главе с просвещенным силовиком, скорее всего, достиг бы успеха.

Это не значит, что Хуан Карлос не имеет никакого отношения к событиям, которые привели к путчу 23 февраля. Он был частью того, что писатель Хуан Серкас метко назвал «плацентой переворота» — той атмосферы нервозности, разочарования, нетерпения, недовольства, которая укрепила сторонников чрезвычайных решений в мысли, что пришел их час. Король жаловался на Суареса, в том числе военным, монархистам, лидерам партий. Он встречался с Армадой и обсуждал с ним эту тему, перевел его в Мадрид и попросил присматривать за путчистскими настроениями в армии — то есть буквально пустил козла в огород.

В этом смысле он так же причастен к перевороту, как лидеры и депутаты политических партий, которые встречались друг с другом, с Армадой и прочими военными, обсуждали разные нестандартные решения, и среди них — правительство единства под руководством интеллигентного военного. Или как журналисты, которые без оглядки на недавние заслуги уничтожали Суареса и писали многозначительные передовицы про «операцию "Де Голль"» и «вооруженное решение "Армада"». Однако когда плод переворота созрел, Хуан Карлос отказался вкусить от него сам и не предложил его другим.

Отказаться помогли выстрелы и грубые крики гвардейцев, которые страна услышала по радио в первые минуты переворота. Догадки, к которым король пришел вместе со своим секретарем Фернандесом Кампо, о том, что Армада предлагает им роль в своем двусмысленном спектакле. И, главное, логика действий Хуана Карлоса все предыдущие годы, даже десятилетия. Он терпеливо ждал момента, когда станет преемником, чтобы, унаследовав пост главы государства, укрепить монархию, пойдя навстречу созревшему в обществе желанию либерализации и «нормализации» — стремлению жить не вопреки остальному миру, не против него, а вместе с ним, с соседними западноевропейскими демократиями. Быть не лучше и не хуже, не особенными, не показывать пример и хранить наследие, а просто жить и развиваться, и чтобы самому Хуану Карлосу перестать быть преемником диктатора и сделаться добрым законным королем, как его родственники в Британии или Дании, — и вместе с национальной элитой покинуть наконец круг изгоев.

«Хирургический» переворот Армады мог дать Хуану Карлосу кратковременные преимущества (переворот Техеро не дал бы никаких), но его власть и династия навсегда были бы связаны с путчистами. Именно это произошло с его дедом Альфонсо XIII, который поддержал в 1923 г. мягкий переворот генерала Мигеля Примо де Риверы и узаконил диктатуру, назначив его главой правительства. Когда режим Риверы пал, лишился короны и король Альфонсо, и власть испанских Бурбонов прервалась на долгие 45 лет. Именно это произошло в Италии с савойской династией, поддержавшей Муссолини. И именно так, не отмежевавшись вовремя от переворота «черных полковников», навсегда потерял трон греческий король Константин II, шурин Хуана Карлоса, брат королевы Софии. С трудом восстановив династию на троне, Хуан Карлос решает не рисковать.

Знание, что переворот провалился благодаря не столько обществу, сколько королю, а граждане замерли в ожидании решения сверху, чем дальше, тем больше ущемляло демократическую общественность — особенно левые и региональные партии. Выжидательная стратегия граждан в ночь с 23 на 24 февраля 1981 г. оправдала себя, но в этом сценарии победы над переворотом не было гражданского подвига. И поэтому со временем — чем дальше от событий, тем больше — стала укрепляться версия о несерьезности переворота, на который граждане именно в силу его опереточного, шутовского характера просто не обратили внимания и с которым предоставили разбираться полиции.

Будут говорить, что путч был забавной постановкой, никому не угрожавшей буффонадой, которую заполучившие власть выходцы из старого режима использовали для того, чтобы укрепить свою легитимность. В самом деле, что это за путч — какой-то подполковник, несколько десятков гвардейцев и один провинциальный военный округ? А какой эффект! Стало принято рассказывать о дурачке Техеро, который снарядил свою экспедицию в парламент чуть ли не на семейные средства, об одиноком и фанатичном солдафоне Милансе.

Этому способствовали позднейшие свидетельства самих фигурантов, которые, чтобы избежать суровых приговоров, меняли показания — то описывали свои действия как патриотическую спецоперацию чрезвычайной важности с одобрения высшей власти, то опускались до жалобных рассказов о собственной немощи и о том, что ничего страшного не планировали и с такими ничтожными ресурсами планировать и не могли, — так, разве что припугнуть.

Однако Техеро, несмотря на свою внешность испанского жандарма с советских карикатур, совсем не был дурачком. Это был опытный, эффективный офицер, которого посылали на самые сложные участки, в самое пекло — например, командовать гражданской гвардией в крупнейших городах баскских провинций. Миланс дель Боск был в армии одним из самых популярных, возможно, самым популярным генералом с огромным боевым, административным и дипломатическим опытом. А Армада был попросту самым близким королю человеком в погонах.

Во время и после путча никому в голову не приходило считать его несерьезным. Трансформация режима началась еще при жизни Франко, но часть старого истеблишмента не была готова принять изменения, жила стереотипами гражданской войны и искала удобный момент для контратаки. Время работало против нее, и распад первого демократического правительства показался тем шансом, который нельзя упустить.

Ограниченные силы путчистов не должны вводить в заблуждение. Во-первых, они не так малы — речь идет о тысячах военных с техникой и о захвате в заложники всего правительства и депутатского корпуса страны. Мятежи, которые меняли траекторию движения соседней Португалии, тоже выглядели как разрозненные выступления отдельных воинских частей, а не как выход на улицы всей армии под единым командованием. Таким был правый путч в марте 1975 г., в ответ на который революция ушла влево, в сторону социализма. Таким был левацкий путч в ноябре того же года, подавив который Португалия постепенно стала возвращаться на западноевропейский путь развития. Такой была попытка Спинолы разбудить молчаливое большинство в обществе и армии в сентябре 1974 г.

Ни один из португальских путчей не был выступлением большей части армии, не сопровождался захватом парламента, президента или правительства или выходом из подчинения целого военного округа. Тем не менее в Португалии и в мире к этим событиям относились серьезно. Сама революция 25 апреля была выступлением активного армейского меньшинства и удалась потому, что к мятежникам из «Союза капитанов» присоединились другие части, а остальные не оказали сопротивления, зато граждане капитанов поддержали.

Нигде в мире выход из подчинения целого военного округа не сочтут ничтожным и опереточным. Именно таким авангардом ощущали себя испанские путчисты в феврале 1981 г.: они надеялись, что после захвата парламента и правительства, после мятежа одного из военных округов выступят и другие неравнодушные военные, видящие ничтожность новой власти.

После переворота 23 февраля король Хуан Карлос в глазах современников окончательно отрывается от франкистского прошлого и сливается с демократическим настоящим и будущим. Значит, говорят конспирологи, театрализованный путч организовали монархические круги, чтобы укрепить позиции короля. Типичная ошибка многих толкователей самых разных событий — путать результат и причину: кто с выгодой для себя использовал, тот и организовал. Достаточно произнести «кто выиграл войну, тот ее и начал», и натянутость такого объяснения становится очевидной.

Военные перевороты в неустойчивых демократиях в то время не были делом далекого прошлого. Не так давно они произошли в Греции, Бразилии, Аргентине, Чили, только что успешный переворот случился в Турции, была попытка путча на Кипре. Западный лагерь по-прежнему частично состоял из правых диктатур. В случае успеха путчистов новое чрезвычайное правительство, особенно в мягком варианте генерала Армады, приняли бы в Вашингтоне.

Незадолго до переворота генерал Армада и майор Кортина, контактное лицо путчистов в испанских спецслужбах, встречались с послом США в Мадриде. Консервативную администрацию Рональда Рейгана мало волновала судьба испанской демократии, больше — политическая нестабильность, которой могли воспользоваться коммунисты. Как и консервативного папу Иоанна Павла II, который к тому же был крайне недоволен новыми испанскими законопроектами об абортах и об образовании. Госсекретарь США Уильям Хейг во время переворота заявлял, что происходящее — внутреннее дело Испании. Он тоже давал Хуану Карлосу возможность выбора. Ватикан молчал и выступил только после того, как все закончилось.

Зато европейцы, включая премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, ближайшего союзника и единомышленника Рейгана, сразу осудили переворот. Попытку переворота категорически осуждает СССР и соцлагерь. Здесь свой угол зрения: советские комментаторы смотрят на путч как на частный случай обострения холодной войны и очередной акт крестового похода против прогрессивных сил, начатого президентом-ястребом Рональдом Рейганом. Советские газеты и телевидение при виде архаичной «черной шапки» гражданского гвардейца Техеро вспоминают «Романс об испанской жандармерии» великого поэта Лорки, которого жандармы и расстреляли.

Провал путча кажется почти случайным. Если бы генерал Хусте, командующий дивизией Брунете, не спросил, во дворце ли Армада, и своим вопросом не вызвал бы у короля и его секретаря Фернандеса Кампо подозрений о причастности Армады к перевороту, Армаду могли бы позвать во дворец. Если бы Хусте на свой вопрос не получил от Фернандеса Кампо ответ «Нет, и не ожидается», он и дальше мог бы, умыв руки, наблюдать, как его дивизия Брунете втягивается в переворот. Если бы не возникло сомнений насчет роли Армады и королевский секретарь Фернандес Кампо не испытывал ревности к своему предшественнику, Армада мог бы появиться во дворце и оттуда руководил бы «подавлением переворота» — а на самом деле трансформацией жесткого переворота Техеро и Миланса в собственный мягкий.

Появление Армады во дворце стало бы ободряющим сигналом для заговорщиков в дивизии Брунете, других частях и целых округах. Если бы Армада, придя в парламент из генштаба, нагло соврал Техеро, что генерал Миланс займет высокий пост в правительстве, а коммунистов там не будет, Техеро пустил бы Армаду к депутатам, и одному Богу известно, как бы они проголосовали.

Провал переворота кажется результатом цепи случайностей. Но в главном этот провал был закономерен. В то время как силовики — армия, гражданская гвардия, спецслужбы — продолжали считать себя лучшими людьми в стране, самыми неподкупными, патриотичными, эффективными, и на этом основании некоторые из них верили, что им принадлежит право на власть, общество не разделяло их завышенной самооценки. Оно стало слишком развитым, чтобы пойти за группой людей в погонах, возомнивших, что они лучше всех знают, как управлять страной.

Единственным гражданским участником заговора был отставной руководитель франкистских вертикальных профсоюзов, и того не приглашали на самые важные сходки заговорщиков или выпроваживали за дверь, когда военным надо было обсудить самое главное. В итоге переворот оказался сугубо корпоративным делом, за бортом которого остались даже самые реакционные политики.

Путчисты переоценили непопулярность демократии и любовь народа к армии. Испания стала намного сложнее. Она миновала ту стадию, когда от военных как самого передового, образованного и некоррумпированного сословия ждут спасения. Даже в более бедной и архаичной Португалии, которая приняла спасение от авторитаризма из рук армии, граждане скоро стали тяготиться засильем офицеров в политике и постепенно, не без труда, принялись возвращать их в казармы.

В отличие от Португалии, Испании в переходный период в целом удалось удержать силовиков вне политики. Это произошло благодаря эволюционному способу перехода к демократии. Монархия, которую диктатура выбрала в качестве своей преемницы, присутствие представителей авторитарного политического истеблишмента в демократическом правительстве, соблюдение законов старого режима при формировании нового действовали на противников перехода к демократии умиротворяюще. При плавном, хоть и быстром переходе от автократии к демократии труднее было выбрать тот самый момент, когда прежние договоренности можно было считать полностью нарушенными, а себя — окончательно обманутыми.

Этим моментом можно было бы считать осень 1982 г., когда к власти на выборах пришли бывшие республиканцы, еще вчера нелегальная Социалистическая рабочая партия Испании под руководством Фелипе Гонсалеса. Но на седьмой год после демонтажа диктатуры и всего через год после провала мятежа 23 февраля вновь выступить против демократии было практически некому.

Избрание премьер-министром компромиссной фигуры Кальво-Сотело сразу после путча ненадолго отсрочило развал правящего «Союза демократического центра». Однако уже в следующие несколько месяцев целые группы влиятельных депутатов выходили из правящей партии, присоединялись к другим или учреждали свои. В августе 1982 г. так поступил и сам основатель «Союза» Адольфо Суарес. С группой депутатов он покинул собственную партию и создал «Демократический социальный центр».

После этого во фракции правящей партии осталось 124 депутата — на 52 меньше, чем требуется для парламентского большинства. Новые выборы стали неизбежны. Они прошли 28 октября 1982 г. Суарес и его новая партия получили на них меньше 3% голосов. Созданный им пять лет назад могущественный «Союз демократического центра», первая правящая партия демократической Испании, набрал 7% и после выборов распался окончательно.

За компартию под руководством легендарного Каррильо проголосовало 4% — на 6% меньше, чем на первых свободных выборах. Жалкий результат коммунистов всего лишь на третьих выборах после Франко окончательно подтвердил правоту тех, кто считал, что легализации компартии не надо бояться. Правый «Народный альянс» во главе с Мануэлем Фрагой, напротив, прибавил целых 19% к результату 1977 г. и занял второе место с 26% голосов.

Абсолютным победителем стала Социалистическая рабочая партия под руководством Фелипе Гонсалеса, молодого обаятельного лидера, еще пять с небольшим лет назад нелегала и подпольщика, жившего под конспиративным псевдонимом Исидор. Социалисты Исидора-Гонсалеса получили почти 50% голосов.

Первая победа левой оппозиционной партии с республиканским прошлым, запрещенной и гонимой все 40 лет диктатуры Франко, на выборах закрепила переход Испании к демократии и новый парламентский строй — «коронованную республику». Завершился процесс, который начался за семь лет до этой победы после смерти Франко и прошел через политическую реформу Суареса, демонтаж однопартийного авторитарного государства, легализацию политических партий и независимых профсоюзов, свободные выборы и принятие новой конституции. Одновременно закончился более длительный процесс модернизации страны и ее адаптации к современности, который начался за 20 лет до смены режима, еще при бодром и здоровом Франко.

На выборах 1982 г. сбылся кошмар ортодоксальных франкистов: левые, бывшие побежденные, изменники и враги родины, снова взяли власть в Испании. Результат победы в гражданской войне оказался аннулирован, ее плоды втоптаны в прах. Строй, при котором бывшие республиканцы-социалисты управляли Испанией, никак не мог считаться продолжением режима Франко. Желанная ruptura, разрыв с прошлым, о необходимости которого так долго говорила оппозиция, случился. Но произошло это иначе, чем она требовала в начале пути.

Взявшая власть Социалистическая рабочая партия признавала восстановленного на троне монарха и правящую династию, флаг и герб королевства и обязалась хранить территориальную целостность страны. Советский Союз и страны социалистического блока приветствовали победу прогрессивных сил в Испании, но победители, хотя и воплотили в жизнь некоторые левые идеи, остались в рамках буржуазной демократии и рыночной экономики, а также приняли правила общего европейского рынка, будущего ЕС. В общий рынок Испания вступила как раз при социалистах, в 1986 г., одновременно с вернувшейся из похода в социализм Португалией.

Еще до смены правительства начался военный суд над участниками путча 23 февраля. Самый долгий судебный процесс в истории Испании продолжался три месяца, с 19 февраля по 3 июня 1982 г. Его особенностью было то, что судьи, офицеры военной юстиции, были хорошо знакомы со многими из подсудимых и разделяли их тревоги по поводу родины. Хотя в путче участвовали многие сотни людей, а знали о нем и были готовы участвовать в нем еще больше, судили 32 военных и одного гражданского, того самого бывшего главу франкистских профсоюзов, которого заговорщики в погонах не пускали на свои самые ответственные заседания.

Есть два объяснения тому, что число подсудимых было так невелико. Во-первых, правительство исполняло соглашение, которое захватчики парламента подписали с Армадой на капоте армейского джипа. Во-вторых, оно в очередной раз не хотело раздражать военных и отталкивать армию, которая хоть и колебалась, в целом осталась в стороне от путча. Перед началом процесса премьер-министр Кальво-Сотело собрал редакторов СМИ и попросил их не уделять суду слишком большого внимания, чтобы не унижать военных, и одновременно не давать трибуну реакционерам, которые хотят превратить процесс в политический.

Редакторы не послушались. В течение трех месяцев все испанские газеты и радиостанции во всех подробностях пересказывали и обсуждали все, что говорилось на суде. Вопреки опасениям правительства, это не привлекло граждан к заговорщикам, а оттолкнуло. Вместо благородных рыцарей-патриотов путчисты предстали носителями противоречивых, архаичных, конспирологических идей, которые даже не могли внятно сформулировать. Вместо того чтобы держаться с прямотой и достоинством, подсудимые путались в показаниях, грубили судьям и пытались переложить ответственность друг на друга и на внешние силы. К приговору участники путча 23 февраля пришли дискредитированными и поблекшими.

Подполковник Техеро и генерал Миланс получили максимальные сроки — 30 лет тюрьмы. Генерал Армада, майор Занкада и бывший командующий дивизией Брунете генерал Торрес Рохас — по шесть лет. Контактное лицо переворота в спецслужбах майор Кортина был оправдан, его связь с организацией путча не удалось доказать. Оправданы были один капитан дивизии Брунете, капитан и девять лейтенантов, сопровождавших Техеро. Приговор военной юстиции показался правительству мягким, и оно опротестовало его в верховном суде. Год спустя, уже при правительстве социалистов, верховный суд увеличил срок Армаде до 30 лет и удвоил почти всем остальным, а заодно признал виновными и осудил оправданных капитанов и лейтенантов и утвердил оправдательный приговор только майору спецслужб Кортине.

Подполковник гражданской гвардии Техеро в тюрьме основал политическую партию «Испанская солидарность» и участвовал в выборах 1982 г. под лозунгом, который позже назвали бы троллингом, — «Войди в парламент с Техеро!». Но мирным способом в парламент с Техеро войти никому не удалось, его партия получила 0,14%, или 28 500 голосов, и была распущена в 1984 г. Из 30 лет Техеро отсидел 15 и был отпущен на свободу. При правительстве социалистов в 1990 г. был досрочно освобожден генерал Миланс и в 1988 г. генерал Армада.

Сам путч против воли организаторов способствовал приходу к власти их заклятых врагов — социалистов, представителей разгромленной Франко «плохой Испании». После путча надолго ушла мода на брюзжание в адрес политиков, партий и демократии, которой испанцы вновь стали дорожить. Заново оценив демократию, граждане осознали роль оппозиции и поняли, что ее приход к власти, ротация правящих партий, а не просто наличие у власти легальных критиков, и есть высшее проявление демократии.

Приход левой оппозиции к власти был призван покончить с надеждами ностальгирующей части общества, мечтавшей вернуться в прежние авторитарные времена, пока у власти остаются представители старого истеблишмента, пусть и изменившие диктатуре. Именно поэтому на выборах 1982 г. Социалистическая рабочая партия Гонсалеса получила голоса не только своих сторонников, но и тех, кто просто поддерживал демократию.

Еще до победы социалистов правительство Кальво-Сотело быстрыми темпами продолжило начатые генералом Мельядо кадровые перемены в силовых структурах, избавляясь от заслуженных франкистов и заменяя их офицерами современного европейского типа. Путч ускорил вступление Испании в НАТО, которое Суарес откладывал, полагая, что положение вне военного блока даст стране выгоды в переговорах и с Западом, и с советским блоком, и с неприсоединившимися развивающимися государствами. После путча политики и граждане, несмотря на прецеденты в Греции и Турции, решили, что натовские армии в меньшей степени склонны к переворотам, а их офицеры — к кастовости.

При социалистах в Испании начался снос памятников Франко и демонтаж или переосмысление монументов победителям в гражданской войне. Этот процесс растянулся на несколько десятилетий. Баскский Сантандер стал последним городом материковой Испании, из центра которого убрали статую Франко — бронзового генералиссимуса на боевом коне. Это произошло в 2008 г. при втором правительстве социалистов под руководством Хосе Луиса Сапатеро.

В том же году переименовали последнюю улицу, названную в честь Франко, — центральный бульвар в городе Санта-Крус-де-Тенерифе на Канарских островах. Последняя статуя Франко во время написания этой книги все еще стояла в городе Мелилье — испанском приморском анклаве на севере Африки, окруженном с суши территорией Марокко. Именно здесь летом 1936 г. Франко поднял армейское восстание против республиканского правительства.

В отличие от памятников, люди, связанные с режимом Франко, не подверглись гонениям. Функционеры режима, от реформаторов до носителей самых реакционных взглядов, остались частью политического процесса при условии, что были готовы жить по конституции. Точно так же остались в рядах армии, в бюрократии и в политике участники гражданской войны на стороне Франко, его соратники по путчу 1936 г. и добровольцы «Голубой дивизии».

В конце концов, даже бывшим солдатам и офицерам немецкого вермахта позволено было превратиться в респектабельных обывателей, политиков, бизнесменов и чиновников ФРГ, принявших новую реальность. Разница была в том, что солдаты вермахта были перед этим разгромлены и побеждены на поле боя, а Суаресу и Хуану Карлосу с союзниками удалось нанести мирное поражение воинственной диктатуре, которая правила их страной четыре десятилетия.

Путчисты 23 февраля, поняв, что не контролируют события, согласились на определенные условия и оставили здание парламента без вооруженного сопротивления и крови. Подобным образом Суарес и Хуан Карлос с союзниками и соратниками сформулировали и убедительно предложили условия сдачи всей франкистской верхушке, которая, точно так же потеряв контроль над событиями и над неподвластным ей временем, согласилась оставить захваченную ею страну без боя и кровопролития.

Эпилог

Самолеты садятся в Мадриде в аэропорту Барахас имени Адольфо Суареса. Аэропорт назвали так после смерти Адольфо Суареса в 2014 г. Повернись история чуть иначе, он мог бы носить и другое имя — Хуана Карлоса, Мануэля Фраги, Лауреано Лопеса Родо или Торкуато Фернандес-Миранды. Это мог бы быть даже аэропорт имени Альфонсо Армады, если бы ему вдруг удалось стать испанским де Голлем — изобретательно спасти страну от путча, в котором он участвовал, а потом долго и успешно возглавлять правительство.

Это мог быть аэропорт имени Хуана Карлоса, если бы он покинул этот мир раньше Суареса, ведь их роль в переходе Испании к демократии одинаково велика. Или имени Фраги, Родо или Миранды, если бы не Суаресу, а кому-то из них король, уволив в 1976 г. последнего назначенного Франко премьер-министра Ариаса Наварро, поручил создать первое правительство политических реформ и тот, кому это поручено, успешно справился с тем, чтобы перевести страну от диктатуры к демократии и из изоляции в Европу. Но этот аэропорт не мог носить имя Техеро или Миланса, потому что даже если бы они победили 23 февраля 1981 г., эту победу уже тогда, и тем более позже, испанское общество сочло бы своим поражением. И ему не присвоили бы имя Ариаса, потому что общество не приняло простого продолжения диктатуры с косметическим ремонтом фасада.

Иными словами, главный столичный аэропорт мог получить имя любого из тех, кто помог бы обществу выбраться из диктатуры и раскола, в которых оно застряло, и перейти к современности, в которую страна хотела попасть, но не знала, как это сделать, не разрушив себя. История могла повернуться чуть иначе, но не развернуться и пойти вспять.

В этом с самого начала состояла главная претензия к Суаресу: он прославился тем, что, оказавшись на его месте, сделал бы любой. Он возглавил перемены, которые произошли бы в любом случае, с ним или без него. И которыми мог бы руководить человек более заслуженный, более достойный быть прославленным в веках. Но Суарес? Кто такой Суарес?

Это умаление Суареса, однако, содержит непреодолимое противоречие. Если с задачей, которую выполнил Суарес, справился бы любой, бессмысленно предъявлять ему претензии в том, что он не заслужил своей роли. Он просто стал тем «любым», тем самым «кем угодно», выполнившим эту задачу.

История не всегда справедлива. Лучшие роли в ней часто достаются не тем, кто дольше всего к ним готовился и больше всего для этого сделал, а тем, кто оказался в правильное время в нужном месте в лучшей форме. Историей оборачиваются цепочки человеческих связей — социальные молекулы, из которых состоит любой отдельно взятый срез времени.

Молодой король Хуан Карлос, не великого ума, но достаточной решимости преемник диктатора, любитель горных лыж, быстрых машин, обаятельных женщин и хорошей еды, назначил главой правительства своего ровесника и понятного ему человека — тоже молодого, не слишком образованного функционера с привлекательной внешностью, тоже любителя хорошей жизни и честолюбца. И этот человек сделал ту самую работу, к которой десятилетиями готовили себя реформаторы внутри номенклатуры и знаменитые оппозиционеры в стране и в эмиграции. Но есть дополнительные причины, почему историческая слава и честь дать имя столичному аэропорту достались Суаресу.

Во-первых, это посмертная слава, а умершие не преподносят сюрпризов. Если бы Хуан Карлос ушел из жизни раньше Суареса, посмертная слава главного реформатора могла бы достаться ему. Соперник Хуана Карлоса в борьбе за испанский трон, его кузен и муж внучки Франко Альфонсо де Бурбон-и-Дампьер, погиб в 1989 г., катаясь на горных лыжах в Колорадо. Хуан Карлос тоже любил горные лыжи, и, произойди с ним что-то подобное, когда он был еще молод, красив, популярен, не замешан в коррупции и любовных скандалах, он, несомненно, занял бы первое место в пантеоне строителей современной демократической Испании.

Суарес умер в 2014 г., к этому году Хуан Карлос уже был слишком скомпрометирован коррупцией и скандалами, чтобы персонифицировать главное событие новейшей испанской истории — мирный переход от диктатуры к демократии. Как вышло, что за столь же долгое время Суарес не омрачил своей славы героя демократического транзита?

Действительно, после своего исторического премьерства Суарес прожил целую жизнь, но большую часть этой жизни он прожил вне политики и даже вне общества, и это помогло законсервировать легенду. Суарес завершил политическую карьеру в 1991 г., но уже тогда у него начали появляться признаки болезни. Он путал вымышленное и реальное, фантазии и действительность. Болезнь Альцгеймера прогрессировала, и в последние годы он не помнил о своей исторической роли. Досрочная общественная смерть сделала его при жизни фигурой из славного прошлого. Но в легендарную фигуру вне политики, вернее над политикой, он начал превращаться еще в крепком здравии и ясном уме.

После попытки переворота 23 февраля Суарес хотел вернуться в политику, ведь вся страна увидела, как он героически не подчинился путчистам. Трижды он избирался депутатом от своей маленькой социально ориентированной центристской партии, которая так и не стала большой, но голосов, поданных за нее, хватало, чтобы он лично попадал в парламент. Без собственной фракции в парламенте он не мог влиять на политику при помощи голосований и стал влиять как мог — авторитетом первого главы демократического правительства страны, который демонтировал диктатуру, построил демократические институты и не склонил голову перед путчистами.

Он все меньше выступал с позиций политической целесообразности и все больше — как носитель высоких политических принципов, политический моралист, участвуя в парламентских и общественных дебатах в качестве человека, который проводит красные линии и напоминает коллегам, что в политике одинаково важны благая цель и благие средства. Этот выход в пространство над реальной политикой мог раздражать, но у Суареса были на это очевидные права, и именно такое этическое присутствие в политике вывело его из тени, которую реальный политический процесс так или иначе бросает на всех своих участников.

Своевременный уход из политики и в Португалии оказался важнейшим рецептом того, как стать политической легендой. Из всех героев португальской «революции гвоздик» самым любимым в народе стал обаятельный капитан Салгейру Майя. В отличие от остальных деятелей революции, Майя вообще не пошел в политику. Он вернулся в свою провинциальную воинскую часть в том же звании, в каком выехал из нее в апреле 1974 г. во главе колонны бронетранспортеров брать Лиссабон. В 1989 г. Майя заболел раком и в 1992 г. умер в возрасте 47 лет.

Ранняя смерть красивого и еще молодого офицера способствовала его славе. К тому же выяснилось, что за год до смерти он подавал прошение о пенсии по боевым заслугам, имея в виду революционные события 25 апреля, но премьер-министр ему отказал, хотя в это же время правительство назначило пенсии двум бывшим офицерам политический полиции PIDE за службу в Африке. Случился скандал, запрошенную героем пенсию после его смерти получила его вдова. В честь капитана названы десятки улиц и установлено несколько памятников в разных городах Португалии. Так общество отблагодарило революционных капитанов, которых выдавило из политики, в лице самого неамбициозного из них.

Парадоксальная дружба бывшего главного фалангиста Суареса и лидера коммунистов Каррильо продолжилась, пока удрученный печальным состоянием друга Каррильо не прекратил общение. В его кабинете на стене журналисты видели фотографию Суареса, на которой тот одиноко сидит, выпрямившись в парламентском амфитеатре, — единственный из депутатов вокруг него не подчинившийся требованию путчистов и не спрятавшийся под скамью от пуль, летающих по залу.

Утопии Каррильо, в которой они вместе — бывший глава партии диктатуры и лидер самой ненавистной диктатуре, самой гонимой и поэтому самой авторитетной оппозиционной партии — правят страной во имя национального примирения, не суждено было сбыться. Не только Суарес потерял свою партию, но и Каррильо. Актив не простил ему поражений на выборах, а Москва — независимого от нее еврокоммунизма. Привыкший побеждать во внутрипартийной борьбе Каррильо боролся против своих новых критиков, но проиграл и в 1985 г. был изгнан из собственной коммунистической партии. В 1986 г. он основал крошечную альтернативную компартию и вел жизнь, похожую на жизнь Суареса, — политической легенды без власти: писал статьи в газетах, преподавал в университетах, давал интервью.

Новое руководство испанской компартии, к радости международного отдела ЦК КПСС, вновь сблизилось с Москвой. Сближению сперва способствовала антикоммунистическая риторика американского президента Рональда Рейгана, а потом, недолго, популярность советского генсека Михаила Горбачева. Под конец жизни Каррильо сделал попытку вернуться в Социалистическую рабочую партию, к которой когда-то примкнул подростком, но ему отказали.

Легендарная республиканка Долорес Ибаррури застала упадок и раскол своей партии, но не покинула ее вслед за Каррильо и раз за разом избиралась депутатом от коммунистов. В последние годы жизни бывшая сталинистка сблизилась с церковью и регулярно посещала мессы. Она умерла в 1989 г., исповедавшись и причастившись. В 2005 г. XVII съезд КПИ избрал ее вечным председателем партии, тем самым поместив в своего рода виртуальный мавзолей.

Идею власти на двоих во имя национального примирения до некоторой степени воплотили конкуренты Каррильо и Суареса — Фелипе Гонсалес и Мануэль Фрага. Заслуженный республиканец-эмигрант, всю жизнь собиравший политический капитал, Каррильо ревниво относился к молодому лидеру социалистов Фелипе Гонсалесу, у которого не было за плечами ни республики, ни гражданской войны, ни эмиграции и который выскочил откуда-то из провинциальных недр страны, задавленной диктатурой.

Есть своя логика в том, что молодого провинциального выскочку Суареса, который вытеснил с поприща демократизации режима знаменитых номенклатурных реформаторов, сменил молодой провинциал из оппозиции Гонсалес, потеснивший заслуженных оппозиционеров и эмигрантов. Именно Гонсалес стал первым испанским премьер-министром от оппозиции, легальной при Суаресе и подпольной при Франко. И Гонсалес остается премьер-министром, дольше всех находившимся у власти со времени падения диктатуры: он возглавлял правительство 13 лет, а его Социалистическая рабочая партия превратилась в один из полюсов двуполярной (но не двухпартийной) политической системы страны.

Вторым полюсом стала Народная партия (бывший «Народный альянс»), основанная Мануэлем Фрагой, в прошлом министром туризма и информации, реформатором диктатуры изнутри, который при демократии стал просвещенным консерватором. Сам он, хоть и считал, что должен быть на месте Суареса, так и не стал премьер-министром. Его высшие должности, кроме главы партии и ее фракции в парламенте, — пост главы правительства автономной Галисии, родной провинции его самого и Франко, и депутатский мандат на первых выборах в Европарламент. Зато его партия стала второй опорой политической системы Испании, основой многих правящих коалиций.

Такими же полюсами своих политических систем стали партии, созданные греческим умеренным консерватором Константином Караманлисом, сменившим во главе страны «черных полковников», и социалистическая партия Андреаса Папандреу, которая, как и испанские социалисты, впервые получила власть в начале 1980-х. Ради предотвращения этой победы полковники устроили свой переворот в 1967 г., и, как следовало ожидать, он оказался напрасным: время остановить не удалось даже танками.

При Папандреу Греция установила более близкие отношения с советским блоком, но не стала ни просоветской, ни социалистической, а осталась западной рыночной демократией. В такие же два полюса политической системы Португалии превратились Социалистическая партия Мариу Соареша и Социал-демократическая партия его бывшего друга, а позже соперника Франсишку Са Карнейру.

Мариу Соареш, в отличие от своего испанского коллеги и почти однофамильца Суареса, остался в политике надолго. Он дважды был премьером, а в 1986 г. выиграл президентские выборы и оставался президентом Португалии до 1996 г. С 1991 г. он служил председателем Социнтерна, который когда-то помогал ему отстаивать умеренный курс революции. В 2005 г. в возрасте 81 года Соареш вновь попытался избраться президентом, но получил только 15% голосов. Камбэк даже славных деятелей прошлого в демократиях удается не всегда.

Мариу Соареш прожил 91 год и в 2017 г. был похоронен в лиссабонском монастыре Жеронимуш — национальном пантеоне страны. Са Карнейру погиб при крушении частного самолета по пути на митинг во время предвыборной кампании 1980 г. Вместе с ним погибла его гражданская жена, издательница Сну Абекассиш, которая настаивала на праве невенчанной пары публично появляться вместе. И в этот раз на совместной поездке настояла она.

Последний диктатор и неудавшийся реформатор Португалии Марселу Каэтану завершил жизнь в Бразилии, въезд в Португалию ему был пожизненно запрещен. За океаном Каэтану вернулся к университетской карьере и стал авторитетным профессором-правоведом, заведовал кафедрой сравнительного права в Университете Рио-де-Жанейро, консультировал авторитарное правительство пятой бразильской республики, имел служебный автомобиль, выпускал книги по специальности и о политике. Хорошо продавались его воспоминания о Салазаре. Каэтану умер в возрасте 74 лет в 1980 г. и не застал краха бразильского авторитарного режима, который случился пять лет спустя.

Португальский президент Америку Томаш, которого свергли вместе с Каэтану, получил в 1980 г. разрешение вернуться на родину, но в просьбе о восстановлении в рядах военно-морского флота ему отказали. Последний президент диктатуры умер в Португалии в 1987 г. в возрасте 92 лет. Томаш и Каэтану до конца жизни спорили о том, кто из них больше виноват в революции, которой, по их мнению, могло не случиться.

Технократы из «Опус Деи», творцы экономической либерализации Испании, проложившие в экономике дорогу к демократизации, вскоре после конца диктатуры покинули политику и государственную службу. Лауреано Лопес Родо под конец века и жизни выпустил четыре тома воспоминаний — важнейший документальный источник об истории позднего франкизма.

Деятели «бункера» пытались сохранить влияние в новой демократической Испании. Блас Пиньяр избрался по мадридскому округу от ультраправой коалиции «Национальный союз», то есть был депутатом того самого парламента, который захватил Техеро. В качестве депутата он голосовал против автономии регионов, а на выборах 1982 г. соперничал в мадридском округе с самим Техеро, который баллотировался из тюрьмы, но оба проиграли.

Политическое пространство для франкистов сузилось настолько, что им пришлось сражаться друг с другом за немногочисленных избирателей-единомышленников. В ноябре 1986 г., в очередную годовщину смерти Франко, Блас Пиньяр распустил свое политическое объединение «Новая сила» и оставил за собой лишь одноименное издательство. Он не дожил пяти лет до 2019 г., когда ультраправые вновь оказались в испанском парламенте. Новая партия Vox («Голос») получила 10% на выборах с лозунгами против сепаратизма испанских автономий и иммиграции.

Вдова Франко Кармен Поло отклонила предложение оставить за семьей дворец Эль-Пардо, где жил и правил ее муж. Всего через два с небольшим месяца после смерти диктатора семья, состоящая из трех поколений, покинула дворец и разъехалась по частным резиденциям, приобретенным ее членами за 40 лет правления Франко или принадлежавшим им до гражданской войны.

Никто не преследовал семью и не покушался на ее имущество, хотя полиция вскоре после смерти Франко пресекла попытку его дочери вывезти за границу большое количество золотых украшений. Кармен Поло вела замкнутый образ жизни, не высказывалась ни о политике, ни об истории и умерла в своем доме в 1988 г. И она сама, и ее дочь, внучки и внуки постепенно перестали слишком сильно интересовать таблоиды, у которых появилась новая пища в виде королевской семьи и многочисленных политиков. Тем не менее пресса отметила развод Кармен, внучки Франко, с Альфонсо де Бурбоном-и-Дампьером, проигравшим Хуану Карлосу гонку за трон (через десять лет после развода он погиб на горнолыжной трассе). Потомки Франко широко представлены в рядах испанской аристократии, но не в политике.