Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры Баунов Александр

18 марта «Движение капитанов» разослало в воинские части свой манифест. План операции — результат коллективного творчества, неофициальный глава авторского коллектива — майор Отелу Сарайва ди Карвалью, человек с коротко остриженной седеющей головой, решительным и одновременно недоверчивым выражением лица. Ему 38 лет, он из семьи провинциального банковского работника, окончил военную академию и служил в Африке под командованием Спинолы. Перед восстанием «Движение капитанов» переименовано в «Движение вооруженных сил». Выступление назначено на четыре утра 25 апреля.

В одиннадцать вечера 24 апреля и вскоре после полуночи две радиостанции (одна развлекательная, другая церковная) передали условленные песни — сигналы к выступлению. В четыре утра мятежники занимают главные здания и перекрестки столицы. В восстании участвуют полтора десятка частей — боевых и из военных школ и училищ. В двадцать минут пятого несколько солдат и офицеров прерывают ночной эфир музыкальной радиостанции «Радиоклуб Португеш» и передают первое обращение «Движения вооруженных сил», а за ним еще несколько по радио и телевидению. Они объявляют цели восстания и просят граждан оставаться дома. Но граждане не слушают: они симпатизируют восстанию и не хотят сидеть по домам. Люди выходят на улицы и убеждаются, что военные пришли свергнуть режим Каэтану-Салазара.

Заждавшиеся смены надоевшей за полвека власти лиссабонцы толпами выходят поддержать военных, раздают солдатам сигареты, молоко, еду и красные гвоздики, которые стали символом апрельской революции. Цветы вставляют в дула автоматов и танков, под погоны и кокарды военных. Кроме гвоздик, девушки раздают солдатам поцелуи. Мятеж военных в считаные часы перерастает в уличную гражданскую революцию. «Революция гвоздик» — первая «цветочная революция», в будущем их переименуют в цветные. В Москве ей были рады не меньше, чем на Западе.

Одна за другой верные правительству части движутся в центр, чтобы разделаться с мятежниками, но солдаты отказываются стрелять и даже переходят на сторону восставших. Открыть огонь по революционерам отказываются и матросы фрегата, который был направлен в устье реки Тежу.

Несколько министров правительства, укрывшихся в здании минобороны, выбираются, пробив дыру в стене кабинета министра. Они перебираются туда, где нашел убежище сам Каэтану, — в казармы национальной гвардии на старинной площади Карму. Дыра в кабинете министра теперь тоже один из символов революции.

Вслед за министрами к казармам приводит своих солдат обаятельный революционный капитан Салгейру Майя. Его простое честное лицо с гагаринской улыбкой затмит в национальной памяти остальные лица революции. Площадь уже забита революционно настроенными гражданами и любопытствующими, штурм невозможен без гражданских жертв. В три часа дня Майя объявляет в мегафон ультиматум: если казармы не сдадутся, он начнет штурм — и подкрепляет сказанное автоматным огнем по окнам. Еще через час он ставит перед воротами легкий танк и начинает обратный отсчет. Появляются двое парламентеров от генерала Спинолы. Майя пропускает их внутрь, начинаются телефонные переговоры между Каэтану, Спинолой и штабом революционных капитанов.

В пять часов истекает срок ультиматума, гвардейцы складывают оружие, Майя поднимается к Каэтану и требует сдать власть. «Я понимаю, что больше не руковожу страной», — отвечает Каэтану, но просит о возможности передать власть «какому-нибудь генералу, а не в руки толпы». Генерал у восставших наготове. Командование «Движения вооруженных сил» поручает Спиноле принять власть у Каэтану. Для Спинолы все складывается наилучшим образом: он не нарушил присягу и не участвовал в перевороте до момента, пока Каэтану сам не отказался от власти.

Каэтану понимает, что в перевороте участвует меньшая часть армии. Можно попытаться вызвать верные ему части из других округов. Но он видит, что солдаты, не замешанные в перевороте, отказываются сражаться против его участников. Требование мятежных капитанов — найти политическое решение для завершения африканских войн — поддерживает вся армия. Восставшее меньшинство выражает мнение большинства.

Еще Каэтану видит праздничную толпу жителей столицы на площади Карму. Они кричат «Свобода!» и «Победа!», обнимаются с солдатами, дарят им цветы. Люди выглядят такими счастливыми, какими он ни разу не видел их за годы своего правления. Чтобы подавить мятеж, придется их разгонять, а то и убивать. Но он, Каэтану, не убийца, а политик-реформатор, который хотел дать гражданам разумную свободу. Он не заслужил того, что происходит. Он не тиран, экономика страны в относительном порядке. Никто из этих людей не впал за время его правления в крайнюю нищету, напротив, почти все они стали богаче и даже свободнее. Посмотрите, как они хорошо одеты и причесаны; они сыты и покупают солдатам цветы и угощение. Разве они посмели бы раньше так выйти на площадь? Это несправедливая революция, которой он не заслужил. Случайная революция, которой могло не быть. Надо было обращать больше внимания на оппозиционных военных, о которых ему докладывали. Может быть, следовало действовать на опережение, усилить охрану столицы. Он слишком доверился военным министрам, упустил сговор мятежников со Спинолой.

В шесть часов вечера генерал Спинола прибывает на площадь Карму, капитан Майя провожает его к Каэтану. Спинола в своем обычном монокле принимает от имени только что созданного Совета национального спасения власть у Каэтану в ходе импровизированной церемонии. Потом оба больше часа разговаривают наедине: Спинола задает вопросы, Каэтану дает советы.

Революционный транзит власти выглядит в этот момент мирным, даже дружеским, если бы не военная техника за окном. По приказу Спинолы капитан Майя вывозит Каэтану с министрами из казарм на бронетранспортере. Люди на улице колотят по броне и кричат: «Победа!» Каэтану испуган, но держится с достоинством. Через полтора часа езды по запруженным толпой улицам Майя привозит пленников в командный пункт ДВС на севере Лиссабона.

Революция могла завершиться без жертв, но четыре человека погибают возле штаб-квартиры политической полиции PIDE/DGS. Ее сотрудники меньше других рассчитывают на милость революционеров и открывают огонь из окон по демонстрантам, пытающимся штурмовать здание. Директор PIDE, ультраправый силовик Фернанду Силва Паиш, десять лет назад бывший одним из организаторов убийства главы оппозиции генерала Делгаду, хочет подтолкнуть власть к сопротивлению. Впрочем, когда революционные морпехи утром 26 апреля занимают здание, он лично снимает со стены портрет Салазара. PIDE/DGS упразднена одним из первых декретов новой власти, а ее офицеры отправлены в тюрьму в ожидании суда.

Капитан Майя провожает свергнутого диктатора-реформатора и его министров к военному самолету, который вылетает на португальский остров Мадейра. Месяц спустя Каэтану разрешат эмигрировать в Бразилию.

На следующий день после восстания Совет национального спасения въезжает в барочный президентский дворец в Белене, генерал Спинола принимает титул президента. В Португалии появляется временное правительство во главе с беспартийным либералом, юристом и (к ужасу Франко) масоном Аделину да Палма Карлушем. В состав временного правительства входят самый известный политэмигрант, глава Социалистической партии Мариу Соареш, генсек коммунистической партии прославленный политзаключенный Алвару Куньял и ветеран оппозиции Энрике ди Барруш, брат Терезы ди Барруш, жены свергнутого Каэтану.

Новая власть упраздняет все институты старого режима, легализует запрещенные партии и разрешает создавать новые. 27 апреля капитан Салгейру Майя возвращается в свою часть в городок Сантарен в том же капитанском звании, в каком участвовал в восстании, но большинство его соратников предпочитают остаться в столице и заняться политикой.

Революция, которая покончила с полувековым режимом, занимает сутки. Все опоры режима оказались ненадежны, неверны ему, ослаблены и бесполезны. ЦРУ в записке для Белого дома красочно описывает восхождение генерала Спинолы к власти как демонстрацию «силы меча, помноженной на силу пера»: прославленный португальский военачальник написал книгу года, и вот результат — он во главе страны.

Уже в первые дни после революции обнаруживаются противоречия между президентом Спинолой и капитанами из ДВС. Движение требует выпустить всех политзаключенных, Спинола согласен только на тех, кто невиновен в политическом насилии, но в итоге амнистирует всех.

Теперь в Португалии вместо вертикали авторитарной власти выстроена революционная горизонталь. Есть президент и первое временное правительство, но кроме них страной правят Совет национального спасения и «Движение вооруженных сил» во главе с координационной комиссией. Во всех этих органах представлены люди самых разных убеждений. Всех объединяла мысль, что пора покончить с прежним режимом. Теперь, когда режим рухнул, в головах победителей зреют разные планы о будущем страны. Те, кто покончил с диктатурой, втягиваются в соперничество друг с другом. Португальцы с изумлением осознают, что перед ними вместо узкого коридора возможностей внезапно открылось пугающее разнообразие дорог, идущих в совершенно противоположных направлениях.

Греческая хунта, подобно португальской диктатуре, пала на этапе либерализации. Либерализовать режим попытался ее глава, премьер-министр Георгиос Пападопулос, чтобы привлечь на свою сторону граждан и элиту. Предложенная им декорация не удовлетворила сторонников возвращения к демократической норме, но перестала мобилизовывать поклонников твердой руки. Ни Аполлону свечка, ни Дионису кочерга.

Роковую ошибку Пападопулос совершил весной 1973 г., когда отменил для неуспевающих студентов отсрочку от призыва в армию. Студенты в Греции — самая политизированная часть общества, а политический активизм — одна из стандартных причин их неуспеваемости. Неограниченное время учебы давало студентам возможность учиться в свободные от политики часы. Как военные считали себя оплотом порядка, так студенты видели себя хранителями свободы.

В глазах университетского сообщества отмена отсрочки была не наказанием за двойки, а покушением на дух и традиции студенчества. 136 политически активных студентов были насильно призваны в армию. Сначала взбунтовались студенты юрфака Афинского университета и на несколько дней захватили здание факультета («каталипси», захват кампуса, — одна из традиционных форм греческого студенческого протеста).

Летом произошло восстание на флоте. Его подавили, но миноносец «Велос» с непокорным экипажем ушел в Италию — туда, где жил в добровольном изгнании король Константин II. У Константина всегда были тесные связи с флотом, и его немедленно обвинили в организации заговора. Пападопулос воспользовался случаем, чтобы избавиться от монархии и занять место, которое в Испании занимал Франко, — полноправного и единоличного главы государства. Он отрешил от власти «предателя-короля», провел молниеносный плебисцит, изменил конституцию, принятую всего пять лет назад, и провозгласил Грецию республикой, а себя — ее президентом.

Лингвистическая двусмысленность отмены монархии состояла в том, что республика и демократия по-гречески обозначаются одним и тем же словом. Кампанию за низложение монархии Пападопулос провел под лозунгом Zito i dimokratia — «Да здравствует республика (она же демократия)». Обещал вам демократию — получайте.

Переместившись из премьерского кресла в президентское, Пападопулос забрал себе все реальные полномочия, а премьером назначил союзника по путчу — не слишком удачливого консервативного, но гражданского политика Спироса Маркезиниса. Премьер в штатском — вот вам еще одно свидетельство возвращения к нормальной жизни.

Чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, что грядет нормализация жизни в стране, Пападопулос объявил амнистию, отменил военное положение, еще сохранявшееся в двух крупнейших городах — Афинах и Салониках, и обещал провести президентские выборы в следующем, 1974 г. Президента, который обладал бы самой широкой властью, должны были избрать на рекордные для Европы восемь лет. Пападопулос был одним из разрушителей греческой парламентской демократии, так смотрите, он же ее и восстанавливает в виде президентской республики с полновластным президентом из военных — им же самим, Георгиосом Пападопулосом, греческим де Голлем! Вот что нужно стране: демократия в твердых руках офицера.

Греки не очень любили короля Константина II, но не больше они любили полковника Пападопулоса — в лучшем случае начали к нему привыкать. Зато соратников Пападопулоса по перевороту насторожила непрошеная либерализация, в частности отмена военного положения, которая, по их мнению, не сулила ничего хорошего; и они как в воду глядели.

14 ноября 1973 г. студенты, возмущенные насильственным призывом неблагонадежных в армию, заняли кампус Политехнического института в центре Афин по соседству с Национальным археологическим музеем. К студентам тут же присоединились оппозиционеры и активисты самых разных направлений, не имеющие отношения ни к Политехническому, ни к учебе вообще. На следующий день стены института и окрестных зданий были исписаны дерзкими лозунгами в поддержку демократии, против фашистской хунты, Америки, НАТО и капитализма, а из кампуса начала вещать, призывая к восстанию, самодельная радиостанция: будущие инженеры пусть и не отличники, но передатчик собрать смогли.

Засевшие в кампусе объявили себя , «в осаде, но свободными», по названию известной каждому греку поэмы Дионисиоса Соломоса, посвященной осаде турками города Месолонги. В той осаде умер поэт лорд Байрон (от инфекции, не от пули), доброволец-интернационалист, а с точки зрения Стамбула — иностранный боевик. Так студенты вызывающе сравнили правительство «православных эллинов» с турецкими угнетателями. Сочувствующие горожане носили осажденным еду, а анархисты использовали кампус как базу для атак на близлежащие госучреждения.

В ночь с 16 на 17 ноября в центре Афин погасили уличные фонари. В три часа ночи ворота Политехнического института в классицистической ограде XIX в. проломил танк. Начался штурм, который несколько минут освещала в прямом эфире студенческая радиостанция, пока не замолчала. О числе погибших спорят до сих пор. Расследование, назначенное после падения хунты, установило, что в день штурма погибли 24 гражданских лица — не в кампусе, а в перестрелках вокруг него. Раненых было больше сотни.

Восстание, которое теперь принято считать предвестником скорого конца режима, в тот момент выглядело иначе. Для респектабельных военных Пападопулос был плох тем, что устроил кровопролитие в центре столицы, для сторонников жесткой линии — тем, что вообще допустил восстание. Через неделю после восстания генерал Димитриос Иоаннидис, глава ESA, жестокой спецслужбы диктатуры, совершил переворот внутри переворота — отстранил Пападопулоса и его гражданского премьер-министра Маркезиниса от власти и вернул военное положение на территории всей страны.

Пападопулоса заперли под домашним арестом на его роскошной вилле в Аттике. На пост президента Иоаннидис пригласил уважаемого в армии генерала Федона Гизикиса, шесть лет назад поддержавшего переворот полковников. Сам Иоаннидис предпочел остаться тем, кем слыл до этого, — «диктатором-невидимкой», которому принадлежит реальная власть. Диктатура армии сменилась диктатурой спецслужб.

Есть много примеров того, как восстание против диктатуры завершается не свержением, а ужесточением режима, и события в Греции в конце 1973 г., казалось, иллюстрировали именно этот случай. Тем не менее всем было ясно, что дела у военной диктатуры пошли вразнос. После того как раскол между сторонниками мягкой и жесткой линии вылился во внутренний переворот, новой версии хунты нужен был впечатляющий успех, чтобы легитимировать себя в глазах граждан.

Греция оказалась на развилке, которую могла пройти иначе, чем прошла. Чтобы поднять пошатнувшийся престиж режима, Иоаннидис и его союзники решили присоединить к Греции Кипр. Если бы поглощение удалось, они стали бы героями греческой нации. Но оно провалилось, и хунта полковников превратилась в идеальный пример падения авторитарного режима в результате военной авантюры, которая оказалась ему не по силам. Точно так же через семь лет после неудачной попытки силой вернуть оспариваемые у Британии Фолклендские (Мальвинские) острова пала аргентинская военная хунта.

На Кипре шел давний конфликт между греческим большинством и турецким меньшинством. Попытка свергнуть кипрского президента, архиепископа Макариоса, и воссоединить остров с Грецией привела к турецкой военной интервенции. Хунта не решилась на полноценную войну с огромной соседней державой. Вместо «эносиса» — объединения Кипра с Грецией — произошло разделение острова на непризнанное турецкое государство на севере Кипра и официальное греческое на юге.

Греческие военые потеряли в глазах общества право на власть, это было ясно и им самим. Унизительное поражение и хаотичная мобилизация лишили их поддержки армии. Третий армейский корпус, дислоцированный на севере Греции, объявил правительству ультиматум. Генерал Гизикис, которого «серый диктатор» Иоаннидис назначил президентом, явил пример воскрешения декоративных институтов в критической ситуации. Пользуясь президентскими полномочиями, он отправил в отставку правительство хунты и передал власть гражданским политикам. Полковники даже не пытались призвать армию на помощь; они понимали, что после кипрской катастрофы их не послушают.

Из добровольного изгнания в Париже вернулся лидер консерваторов Константинос Караманлис — принять власть из рук армии. Он прилетел в Афины на белом самолете французского президента Жискара д'Эстена, чтобы возглавить правительство национального единства. В аэропорту его встречала ликующая толпа. Граждане, еще недавно уставшие от демократии и семь лет назад равнодушно принявшие военный переворот, с энтузиазмом приветствовали возвращение гражданских политиков.

Правительство Караманлиса отменило цензуру, выпустило политических заключенных, легализовало профсоюзы и партии, включая коммунистическую, которая стала легальной впервые с 1947 г. 17 ноября 1974 г., в годовщину восстания в Политехническом, прошли выборы, на которых победила партия Караманлиса «Новая демократия» (или «республика» — ведь на греческом это одно и то же). Караманлис организовал повторный референдум о государственном устройстве, на котором 70% граждан, к огорчению Константина II, уже в условиях политической свободы проголосовали за ликвидацию монархии.

Брат Софии, ставшей из греческой принцессы испанской, лишился трона и даже права жить на родине, а вместе с ним и весь греческий королевский дом. Константин остался в Италии, а кем-то вроде греческого де Голля вместо неудачливого Пападопулоса стал Константинос Караманлис. Во всяком случае, он, подобно де Голлю, вывел Грецию из-под военного командования НАТО и даже поставил вопрос о выводе американских военных баз, зато немедленно возобновил членство в Совете Европы и начал переговоры о вступлении в ЕЭС. Пападопулос, которого ранее арестовали бывшие соратники по хунте, теперь вместе с ними в ожидании суда был взят под арест новыми демократическими властями.

Роковой переход власти от военной хунты к гражданскому правлению прошел в Греции празднично и мирно. Транзит получился драматичным, но без хаоса, поскольку в Греции сравнительно недолгой автократии предшествовали два десятилетия демократической конкурентной политики. За эти десятилетия в стране сформировался обширный и влиятельный политический класс, заинтересованный в парламентской демократии. У Испании и Португалии после 40 лет диктатуры такого политического класса не было. Если бы тамошние правители внезапно отказались от власти, ясного ответа на вопрос, у кого бы она оказалась, не существовало. В этом и состояла главная проблема более устойчивых иберийских автократий в сравнении с греческой.

Крах диктатур в Греции и особенно в соседней Португалии ободряет испанскую оппозицию. Оказывается, диктатуры, даже полувековые, как португальская, могут закончиться в один день: сначала выступление прогрессивных военных и горожан, затем изгнание деятелей режима, временное правительство с участием всех партий, включая запрещенные.

Особенно вдохновлены левые и прочие нелегальные оппозиционеры, ведь в Португалии происходит желанная ruptura — полный разрыв между старым режимом и новой политической реальностью. Летом 1974 г. 20 000 испанских рабочих со всей Европы и из самой Испании съезжаются в Женеву на коммунистический митинг слушать выступления генсека компартии Сантьяго Каррильо и пламенные речи ее почетного председателя Долорес Ибаррури. Ораторы призывают к всеобщей забастовке с политическими требованиями, учреждению временного правительства, свободным выборам и референдуму о республике.

Реформаторы из номенклатуры делают из португальской революции свои выводы. Обществу, если оно настроено на перемены, недостаточно робких, затянутых, декоративных реформ вроде португальской весны Марселу Каэтану. Разочаровавшие людей реформаторы пользуются еще меньшей поддержкой граждан, чем диктаторы — основатели режимов. Настоящие перемены — единственный для действующей политической элиты способ сохранить престиж, власть и влияние в будущем, и, если не договориться с оппозицией, может случиться так, что она будет заниматься переменами одна, без участия тех, кто сейчас управляет страной.

Охранители уже после либеральной речи нового премьер-министра Ариаса, произнесенной 12 февраля 1974 г., чувствуют необходимость сплотиться и не позволить «слить» режим. Апрельская революция в Португалии мобилизует их еще сильнее. Их вывод: Каэтану играл в реформы, либеральничал, пустился в эксперименты с выборами, переименованием правящей партии, в разговоры о федерализации империи, породил несбыточные ожидания и проиграл, а вместе с ним рухнуло все здание.

Падение режима полковников в Греции, случившееся летом того же года, окончательно подтверждает догадки «бункера». Полковники пали после того, как Пападопулос ослабил хватку и принялся изображать гражданского президента. Уже 28 апреля, через три дня после «революции гвоздик», один из лидеров «бункера» Хирон Веласко публикует в официальном органе Национального движения, газете Arriba, манифест: не допустим никакого «духа 12 февраля», во власть проникли вредоносные элементы, которые разлагают режим изнутри. Лидеры «бункера» разворачивают в правой прессе атаку на опасных номенклатурных либералов: «Час командиров (вождей, caudillos) и воинов настал!» — пишут консервативные издания, намекая, что армия должна предотвратить португальский сценарий и остановить либеральную эрозию режима.

Однако и армия не едина: как и в португальской, в ней есть сторонники демократии, во всяком случае не все там ее непримиримые противники. Одно дело — дослужившиеся до высших постов участники гражданской войны, «голубые генералы», как их называют по цвету рубашек фаланги и по имени знаменитой дивизии, другое — молодые офицеры вроде сокурсников Хуана Карлоса по военным академиям. Испания, в отличие от Португалии, не ведет затяжных колониальных войн, армия не перенапряжена и не боится, что ее сделают ответственной за поражение в войне, которую невозможно выиграть.

У испанской армии меньше стимулов рваться в политику, офицеры заняты карьерой, как и гражданская бюрократия. Многих можно назвать военными технократами. Эти офицеры не готовы по первому звуку идеологической трубы нарушить армейский нейтралитет и устроить еще одно 18 июля — спасти режим, созданный армейским путчем, посредством нового путча. Другое дело, если возникнет угроза распада страны, начала новой гражданской войны или коммунистическая опасность, — тогда они на страже.

Один из парадоксов военной диктатуры Франко состоит в том, что он удалил армию из политики. До Франко каждый генерал мог считать себя спасителем отечества, запугивать политиков, угрожать переворотом, а то и брать власть. Давление армии на политику называлось «звон сабель». Но стоило генералу Франко получить власть, он принялся делать все, чтобы эта традиция прервалась. Новому правителю не нужны были генералы, которые считали себя вправе влиять на управление государством. И со временем таких генералов становилось все меньше. Однако теперь, когда Франко дряхлел, многие хотели разбудить генералов и вернуть армию в политику. Парадоксальным образом это были не только «бункер» и ультраправые, но и сторонники демократический революции, которые искали в армейских рядах своих революционных капитанов и своего Спинолу, чтоб «как в Португалии».

Глядя на португальский пример, испанские оппозиционеры высматривают популярного среди военных генерала, сторонника демократизации, который мог бы возглавить переходное правительство и нейтрализовать армию в момент смены режима. Им кажется, они находят подходящего кандидата. Это Мануэль Диес-Алегриа, глава генерального штаба, потомственный военный и одновременно интеллигент с длинным французским лицом, похожий на безусого де Голля: тоже хороший признак, усы носят консерваторы.

Диес-Алегриа — герой гражданской войны, но на Восточный фронт воевать за Гитлера не пошел, зато изучил военное и гражданское право. Подобно португальцу Спиноле, Диес-Алегриа сочетает силу пера и меча. Он автор публикаций на тему взаимоотношений армии и общества. Спинола носит монокль, и генерал Диес-Алегриа после португальской революции в качестве прозрачного намека получает по почте один монокль за другим: пора становиться испанским Спинолой.

Летом «бункер» находит повод убрать генерала, набирающего опасную популярность, с поста главы генштаба. Диес-Алегриа побывал в коммунистической Румынии и встретился с ее главой Чаушеску. А главное, утверждают разоблачители, он встречался там с опаснейшим из оппозиционеров и предателей, генсеком запрещенной испанской компартии Сантьяго Каррильо, а это явный заговор. Поездка действительно была, ее, по слухам, даже неофициально одобрил глава правительства Ариас, но, разумеется, она частная и оформлена как туристическая.

Оппозиция интересуется настроениями в армии, реформаторское крыло режима — мнением оппозиции, в том числе коммунистов. И те и другие заинтересованы во взаимных контактах. Но глава генштаба антикоммунистического правительства в роли туриста в коммунистической столице — уже подозрительно. Правда, Чаушеску не вполне обычный коммунист. Его режим жестче, чем в большинстве стран советского лагеря, но сам он вышел из-под прямого влияния Москвы. Он не только коммунист, но и, можно сказать, романский националист: хочет сделать Румынию влиятельной частью латиноязычного мира, к которому принадлежит и Испания, насаждает в школах французский язык, а в Бухаресте строит здания в духе древнего Рима. Он еще в 1967 г. восстановил дипломатические отношения с Испанией, в то время как другие соцстраны ждут конца диктатуры.

Чаушеску действительно пригласил генерала Диес-Алегриа по договоренности с генсеком испанской компартии Каррильо. Вдохновленный португальским примером Каррильо видит себя во главе демократической революции. А главная задача будущих революционеров — нейтрализовать армию.

Чаушеску расспрашивает генерала о настроениях в войсках и пытается осторожно выяснить, готов ли тот возглавить правительство, которое покончит с диктатурой. Диес-Алегриа старается не реагировать на столь провокационные идеи. Чаушеску не решается лично предложить ему встречу с Каррильо, это делает румынский функционер. Генерал отказывается. Глава испанского генштаба и руководитель испанской компартии летят из Румынии одним рейсом до пересадки, так и не встретившись. Но разговоров о том, что генерал и коммунист виделись в Бухаресте, избежать не удается. Консервативные коллеги требуют отставки ненадежного командующего.

Франко принимает очередное соломоново решение. Диес-Алегриа уволен, и почти одновременно с ним увольняют реакционного командующего гражданской гвардией генерала Иньесту Кано, который в день убийства Карреро Бланко отдал несогласованный приказ стрелять по подрывным элементам, а теперь в первых рядах выступает за возвращение армии в политику.

На этом проблемы с армией не кончаются. Военная разведка раскрывает «Военный демократический союз», вдохновленный португальским «Движением капитанов». В испанский «Союз» поначалу входят несколько офицеров, связанных скорее с либеральной, чем с левой оппозицией. Осенью 1974 г. проходит первое собрание «Союза». Когда весной следующего, 1975 г. начинаются аресты его членов, «Союзу» симпатизируют уже несколько сотен офицеров. Цель одних — революция на манер португальской, других — не столько совершить переворот, сколько удержать армию в казармах, когда политики займутся демократизацией.

Из публикаций об аресте первых девятерых членов «Союза» испанцы узнают, что даже в армии есть недовольные. И это не обойденные по службе неудачники, а офицеры с блестящими карьерными перспективами. Один военный летчик даже бежит на своем боевом самолете из Испанской Сахары во Францию и осуждает режим на пресс-конференции в Париже.

Правительство решает не раздувать проблему в глазах общества и не раздражать военных массовыми чистками. Так поступил и Каэтану в Португалии. В причастности к «Союзу» подозревают от 200 до 400 офицеров, еще сотни знали о нем и не донесли, но обвинения предъявлены девятерым. В марте 1976 г. суд приговорит их в общей сложности к 43 годам тюрьмы и навсегда уволит из вооруженных сил. В итоге офицеры проведут под арестом несколько месяцев и подпадут под амнистию. Но еще долгие годы новая, уже демократическая власть откажется восстанавливать в званиях и в рядах вооруженных сил офицеров — членов «Союза», чтобы не раздражать консервативную часть армии. Ведь подпольный союз в войсках, даже созданный с благими намерениями, — нарушение присяги, а среди военных множество тех, кто не хочет служить рядом с изменниками.

В восстановлении званий и должностей членам «Союза» в последний раз откажут в 2002 г., и только в 2009-м парламент специальным законом признает вклад членов «Союза» в переход Испании к демократии и наградит 14 из них Крестом военных заслуг.

Летом революционного 1974 г. принц Хуан Карлос переживает унизительный эпизод в качестве преемника. Франко нужно лечь в больницу для лечения флебита. Он поручает Ариасу подготовить все необходимое для временного вступления Хуана Карлоса на пост главы государства без провозглашения королем. Многие надеются, что состарившийся вождь окончательно сдаст принцу пост, как год назад передал адмиралу Карреро Бланко должность главы правительства.

«Бункер» и семья категорически против. Ариасу, главе кортесов Родригесу де Валькарселю и лечащему врачу Франко Висенте Хилю приходится силой прорываться в палату больного, чтобы подписать необходимые бумаги: их пытается не пустить зять Франко кардиохирург Кристобаль Мартинес-Бордиу. После этого эпизода доктора Хиля, который был почти полноправным членом семьи, изгонят из нее и заменят другим врачом.

Главный праздник режима, годовщина национальной революции 18 июля, впервые за почти четыре десятилетия проходит без каудильо. Отсутствие вождя на трибуне — сигнал номенклатуре и оппозиции: пора всерьез готовиться к жизни без Франко. 19 июля Хуан Карлос в качестве главы государства успевает подписать новое соглашение о дружбе и сотрудничестве с США. Это знак международного признания на высшем уровне и ясный намек со стороны президента Форда: Франко может не возвращаться.

Сперва кажется, что вернувшийся с лечения Франко действительно оставит принца главой государства, а сам будет наблюдать и поправлять его из-за кулис. 31 июля под председательством Хуана Карлоса и в присутствии Франко проходит обычное еженедельное заседание правительства. После него принц уезжает отдыхать на Майорку, а премьер-министр Ариас отправляется в короткий отпуск в Астурию.

Премьер не может поверить своим ушам, когда всего через несколько часов зять Франко докладывает по телефону, что каудильо возвращается к руководству государством. Потом звонит сам Франко и коротко сообщает: «Ариас, я выздоровел». Таким же коротким звонком вождь извещает о своем решении Хуана Карлоса. Остальные члены правительства узнают обо всем по телевизору.

Хуан Карлос возвращается в изолированный от политической жизни небольшой дворец Сарсуэла на окраине Мадрида, бывший охотничий замок Филиппа IV, героя портретов Веласкеса. Это победа «бункера» и семьи. Сосуществование без полномочий с чужим правительством и недружественным премьером было для Хуана Карлоса не самым радостным опытом, но то, как его за ненадобностью отослали назад, предупредив меньше чем за сутки, выглядит политической катастрофой.

3 сентября государственное телевидение показывает, как Франко в белой бейсболке и рубашке при галстуке, в серых брюках и бежевом свитере играет в гольф, твердым шагом следуя за мячом в окружении соратников, на лицах которых написано счастье. Радости и умиления нет лишь на лице прекрасного юноши, который носит за вождем сумку с клюшками. Он точно знает, что ему предстоит жить без Франко, но при ком?

Из дворца Эль-Пардо сообщают, что муж внучки Франко Альфонсо де Бурбон-и-Дампьер вовсю использует преимущества жизни в одном доме с диктатором. Он ежедневно видится с Франко, регулярно приходит к нему со своими сыновьями — правнуками диктатора — и оттягивает на себя часть тех почти отеческих чувств, которые вождь прежде испытывал к Хуану Карлосу.

Еще весной, несомненно, под впечатлением от португальской революции Хуан Карлос просит племянника Франко, своего друга детства Николаса Франко Паскаля дель Побиля, вступить в контакт с представителями оппозиции и выяснить, не раскрывая, от кого исходит поручение, что они думают о нем как о преемнике и о переходе к конституционной монархии. Имя и должность друга (Николас — генеральный секретарь правящего Национального движения) помогают выполнить задание без помех со стороны спецслужб.

Принц и его эмиссар приятно удивлены тем, как охотно глава запрещенных социалистов Фелипе Гонсалес откликается на идею вступить вместе с другими оппозиционными группами в переговоры с реформаторски настроенными представителями режима. Но что с коммунистами? Их генсек Сантьяго Каррильо сперва принимает анонимное предложение о встрече с «представителем режима» — как он сам говорит позже, «из любопытства».

Встреча происходит в парижском ресторане Le Vert Galant. Каррильо приходит первым, затем появляется племянник Франко. Каррильо не знает, от чьего имени тот говорит, но предполагает, что это группа недовольных застоем функционеров, которые ищут спасения для себя и страны в реформах. Поэтому Каррильо открыто отзывается о принце в пренебрежительном тоне, как о прямом продолжателе дела Франко.

Итог миссии для Хуана Карлоса не самый радостный: оппозиционеры не верят в его способность и желание возглавить реформы или просто игнорируют его как несамостоятельную слабую фигуру. На митингах испанских левых в Европе звучат речи о том, что после смерти Франко режим под руководством слабого короля и сильной фаланги может стать еще более репрессивным, поэтому нужна не монархия, а демократическая республика. В роли будущего «народного монарха» переходного периода оппозиционеры и даже реформаторски настроенные представители режима скорее видят дона Хуана, который живет в революционной Португалии.

«По имеющимся данным, в личном плане Хуан Карлос придерживается умеренно либеральных взглядов, — пишет в своей справке 1-й отдел советского МИД. — Однако он проявляет осторожность и не выступает с политическими заявлениями. Оппозиционные группировки Испании считают, что Хуан Карлос слишком тесно связан с франкизмом и тем самым серьезно скомпрометировал свои шансы осуществить в Испании процесс "либерализации". Кроме того, они утверждают, что Хуан Карлос "слишком слабый" деятель для решения сложных внутренних и внешних проблем, стоящих перед страной. 14 июня сего года отец принца выступил с заявлением, в котором отвергается законность перехода власти после Франко к Хуану Карлосу».

Сдержанный характер, сложное положение при дворе диктатора, враждебность «бункера» и фаланги, интриги семьи, желание Франко до конца дней не бросать дел, пренебрежение со стороны премьер-министра Ариаса и многих политических тяжеловесов заставляют и без того немногословного Хуана Карлоса вести замкнутый образ жизни: он — человек-загадка, чьи политические взгляды известны немногим.

Во время зарубежных визитов, бесед с иностранными журналистами и контактов с западными лидерами Хуан Карлос ведет себя откровеннее. Он говорит, что монарх должен выражать чаяния всего народа и что сам он видит будущую монархию по-настоящему представительной. Ему необходимо, чтобы мировое сообщество, прежде всего США и Европа, заранее признало его будущее правление, и принцу удается произвести хорошее впечатление.

Президент ФРГ социал-демократ Густав Вальтер Хайнеман поначалу холодно принимает «франкистского принца», но их отношения теплеют после того, как на формальный вопрос о будущих планах Хуан Карлос неожиданно отвечает, что хочет быть «королем республики». Преемнику удается понравиться американским конгрессменам и даже британским лейбористам — давним врагам режима Франко. На родине он время от времени смягчает впечатление от своего общения с иностранцами сдержанными заявлениями в духе господствующей идеологии и участием в соответствующих мероприятиях, но никогда не поднимает руку в фашистском приветствии и не подпевает фалангистскому гимну.

Либеральные высказывания Хуана Карлоса, рассчитанные на зарубежную аудиторию, не компрометируют его как преемника в глазах Франко. Состарившийся основатель режима и сам всю жизнь говорил иностранцам одно, а дома другое. Для него подобная гибкость — свидетельство того, что преемник успешно осваивает премудрости государственного управления.

К концу правления Франко многие оппозиционеры осознают, что режим меняется быстрее, чем оппозиция. Все больше деятелей режима выходят за ограду лагеря победителей в давней войне, чтобы представлять широкие слои населения. А уверенная в своей моральной правоте республиканская оппозиция осталась там, где была, — в лагере проигравших и жертв, наслаждающихся нравственным превосходством. Теперь и оппозиционеры пытаются адаптировать идеологические платформы своих партий к новой реальности и вслед за режимом привлечь к себе более широкий круг граждан — в том числе за пределами своих традиционных групп поддержки.

Испанская социалистическая рабочая партия (PSOE) — одна из старейших в Европе. Она была основана в 1879 г., «когда был Ленин маленьким». В составлении ее первой программы участвовал лично Карл Маркс. Летом 1972 г. на партийном съезде в Тулузе происходит внутрипартийный переворот. Руководство в партии переходит от ветеранов-республиканцев, живущих в эмиграции, к молодым социалистам, которые подпольно работают на родине. Они лучше эмигрантов понимают сегодняшнюю Испанию.

До съезда в Тулузе правление влиятельного Социнтерна мучается вопросом, какую из соперничающих испанских социалистических партий считать своей. Новый лидер Фелипе Гонсалес из Севильи с партийным псевдонимом Исидор и простым, располагающим лицом интеллигента из народа добивается для партии признания Социнтерна.

Генсек компартии Сантьяго Каррильо еще в начале 1960-х отодвинул от управления легендарную антифашистку и сталинистку Долорес Ибаррури, еще раньше партия отказалась от вооруженной борьбы и признала, что грядущая смена режима должна быть мирной. Компартия Испании давно пополняет свои ряды и собирает в соседней Франции многолюдные митинги. Большинство их участников теперь не политические эмигранты — республиканцы, а испанские гастарбайтеры и жители Испании, приезжающие во Францию на немыслимых в прежние времена личных автомобилях: вот он, новый облик испанского пролетария.

В адрес запрещенной компартии звучат два серьезных обвинения. Во-первых, она не столько партия, сколько пятая колонна — инструмент вмешательства СССР в дела Испании и Запада. Ей плевать на родину, а важно угодить хозяевам в Москве. Во-вторых, ей безразлична демократия. Коммунисты, выступающие за свержение режима, хотят не демократии, а диктатуры, только своей: посмотрите на «народные демократии» Восточной Европы.

Чтобы противостоять этим обвинениям, Каррильо отдаляется от Москвы. В 1968 г. он оказывается в ряду тех европейских коммунистов, которые осудили ввод советских войск в Чехословакию. Чтобы еще больше развеять опасения на свой счет, Каррильо отодвигает на задний план тезис о революции исключительно левых партий, которая должна покончить с режимом Франко, и начинает говорить о «пакте свободы» — союзе всех демократических сил против диктатуры. Основные пункты пакта — освобождение политзаключенных, восстановление гражданских прав и свобод, выборы в учредительные кортесы.

Когда Франко летом 1974 г. ложится в больницу, Каррильо уверен, что старый диктатор при смерти и вот-вот встанет вопрос о власти. Каррильо спешно создает в Париже «Демократическую хунту» — объединение коммунистов, левых карлистов (полевевшей части сторонников альтернативной ветви испанских Бурбонов), Социалистической народной партии под руководством популярного у интеллигенции профессора-диссидента Энрике Тьерно Гальвана (он перевел на испанский язык труды философа Витгенштейна) и еще нескольких видных либеральных оппозиционеров, среди которых издатель закрытой властями газеты Madrid монархист Рафаэль Кальво Серер.

Либерал Кальво Серер становится одним из главных спикеров хунты, которая благодаря таким, как он, не выглядит пугающе красной. Оппозиционная хунта ведет переговоры о том, чтобы во главе ее встал дон Хуан, но Хуану Карлосу удается убедить отца не делать этого: преемнику вряд ли дадут возглавить страну, если его отец будет в одной организации с коммунистами.

В Париже на пресс-конференции оппозиционной хунты Каррильо объясняет: будущей Испанией и ее переходом к демократии не могут управлять только бывшие республиканцы, это дело всех демократически настроенных испанцев. «Люди меняются, и я рад, что могу быть сегодня вместе с теми, против кого мы сражались вчера», — говорит генсек коммунистов и уверяет, что путь к свободе и, если до этого дойдет, к социализму лежит только через выборы и институты классической демократии.

И все же Каррильо не удается главное: объединить на основе своей хунты всю оппозицию. В хунту отказывается войти главный конкурент компартии — Социалистическая рабочая партия Испании, которая ожила после смены руководства с эмигрантского на внутреннее на съезде в Тулузе. У них есть принципиальные разногласия: Каррильо считает, что Испания должна переходить к демократии под руководством временного правительства, состоящего только из представителей демократических сил, но без бывших франкистов, а режим обязан передать власть этому правительству после всеобщей забастовки, которая парализует страну. Новое руководство Социалистической рабочей партии, которое, в отличие от старого и от Каррильо, живет в стране, приходит к выводу, что в разбогатевшей Испании нет условий для революционного свержения власти, даже мирного, а значит, переход к демократии потребует переговоров с реформаторски настроенными представителями режима.

Из-за этих разногласий, но главное, из-за конкуренции за первенство в оппозиции социалисты под руководством Гонсалеса, а вслед за ними и многие другие оппозиционеры — социал-демократы, либералы, христианские демократы — не присоединяются к хунте. Оппозиция противостоит власти двумя соперничающими колоннами.

Каррильо ошибся насчет скорой смерти диктатора. Презентация хунты мировому сообществу приходится на день, когда выздоровевший Франко под восторженные возгласы сторонников покидает больницу на черном лимузине.

Ультраправые считают, что режим размяк, в его верхушке много потенциальных предателей дела Франко, и берут возмездие врагам государства в свои руки. В начале 1970-х появились или активизировались организации правых боевиков — «Партизаны короля», Национал-социалистическая партия Испании, «Команды антимарксистской борьбы» и прочие. Кроме ультраправых общественников в их составе действуют наемники и «отпускники» — силовики в отставке или участвующие в них в свободное от работы время.

Апологетом негосударственного насилия становится идеолог «бункера» Блас Пиньяр, печатным органом — его издание «Новая сила», а жертвами угроз и нападений — оппозиционные активисты, сочувствующие им священники и интеллектуалы, баскские и каталонские националисты, современные художники и журналисты — в общем, все, кто стал слишком много себе позволять.

Отряды добровольных защитников режима размывают монополию государства на насилие. А участие в них полицейских, многие из которых искренне разделяют крайне правые убеждения, наводит на мысль, что правительство руками самодеятельных активистов выполняет грязную работу, которую стыдится делать само. Безнаказанность нападающих укрепляет это убеждение.

Весной 1974 г. на киноэкраны выходит фильм «Кузина Анхелика» режиссера Карлоса Сауры. Главный герой везет прах матери из Барселоны в родную Сеговию, сердце консервативной Кастильи. На родине его окружают мрачные и комичные воспоминания о детстве во время гражданской войны. Например, о фалангисте, которому врач загипсовал сломанную руку в фашистском приветствии. Охранители в этом персонаже усматривают пародию на себя, премьеру фильма пытаются сорвать, люди в масках нападают на кинотеатры. Прокат картины не запрещен, но после нескольких атак владельцы залов сами от нее отказываются. И все же фильму сопутствует кассовый успех, а Саура получает внеконкурсную награду в Каннах. Ультрапатриоты видят в этом очередное доказательство иностранного заговора против Испании.

Вместе с правым террором возродился и крайне левый. Появились малочисленные, но агрессивные левацкие организации, которые создавали левой оппозиции те же репутационные проблемы, что ультраправые — умеренным представителям режима. Националистический террор басков, хоть и маскируется под борьбу против диктатуры, все больше пугает не только власть, но и ее противников.

Не успевает Франко вернуться из больничной палаты, как террористы ЭТА взрывают в Мадриде кафе «Роландо» возле здания Генеральной дирекции безопасности, которую в 1960-е возглавлял нынешний премьер-министр Ариас, — любимое место отдыха полицейских чинов. Погибло 13 обычных посетителей, среди них ни одного полицейского, 80 человек ранены. Правительство второй раз за год собирается на похороны в полном составе; первый был после убийства Карреро Бланко.

Нынешний теракт — не прицельный удар по функционеру диктатуры, а слепой акт устрашения, организаторы которого заведомо допускают гибель гражданских лиц. Симпатии общества оказываются на стороне власти. Граждане готовы сплотиться против террористов даже с опостылевшим правительством. Потрясенная ЭТА молчит месяц, а потом ее представители начинают лепетать, что взрыв кафе — провокация ультраправых. В эту версию не верит даже гонимая несистемная оппозиция.

Зато полиция обнаруживает связи организаторов взрыва с коммунистами. Чтобы отмести все обвинения, Каррильо просит связанных с партией юристов вопреки традиции не участвовать в защите обвиняемых в политически мотивированных преступлениях. Теперь не все, что против режима, хорошо. Теракт раскалывает саму ЭТА на политическую часть, которая отказывается от террора, и военно-политическую, которая продолжает считать его главным средством борьбы.

«Бункер» во главе с Бласом Пиньяром и Хосе Антонио Хироном нападает на осторожную либерализацию Ариаса с первых дней его премьерства, а после теракта для этого появляется дополнительный повод. Лидеры «бункера» готовят досье: вырезают рекламные фото с девушками в купальниках, добавляют картинки из запрещенного в Испании журнала Playboy и приходят к Франко с докладом о засилье порнографии в газетах при либеральном министре информации и туризма Пио Кабанильясе. В только что освободившейся Португалии бестселлеры — эротические и коммунистические издания, налицо порочная связь между сексом и коммунизмом.

Пио Кабанильяса увольняют 24 октября. Для этого есть еще одна важная причина: министр позволил прессе обсуждать бизнес-аферу на рынке оливкового масла, в которой замешан старший брат вождя, его давний соратник, а заодно успешный и многогранный предприниматель Николас Франко. Одновременно правительство покидают и другие либеральные и настроенные на перемены министры и замы, в том числе члены группы «Тацит». Перед уходом Кабанильяса государственное телевидение передает несколько раз за день шуточную песенку «Это праздник Бласа». Шлягер написан без всякой связи с событиями, но все понимают намек: «бункер» празднует победу.

Для отпора тем, кто разлагает государство изнутри и толкает Испанию в сторону португальского сценария, в ноябре создается «Национальная организация ветеранов» под руководством известного деятеля «бункера» Хосе Антонио Хирона — человека с квадратной головой и сползающими по углам рта под подбородок усами. Когда Хирон произносит речи, слова поднимаются и лопаются, будто медленно всплывающие со дна огромные пузыри. Создание «Союза ветеранов» спустя почти 40 лет после войны всеми понято однозначно: сплотились люди, которые постараются не допустить в Испании перемен и «цветочных революций», их война не столько позади, сколько впереди.

Тогда же, в ноябре, полиция арестовывает большую группу лидеров оппозиции, собравшихся на встречу в Мадриде. Среди задержанных новый глава Социалистической рабочей партии Фелипе Гонсалес, вместе с ним известный перебежчик из рядов режима, его бывший идеолог Дионисио Ридруэхо и несколько социал-демократов. Хоакин Руис-Хименес, бывший министр образования, 20 лет назад уволенный в результате первых после гражданской войны студенческих волнений в Мадриде, покинул собрание до начала арестов. Он демонстративно приходит сдаваться в участок.

Все это люди, широко известные в Испании и за рубежом. Происходит международный скандал, арестованных быстро выпускают. Арест явно не санкционирован правительством, скорее это акт сторонников жесткой линии среди силовиков, совершенный в надежде, что их услышит Франко: вот до чего правительство Ариаса довело страну, враги открыто встречаются в столице. Становится еще очевиднее, что после того как Франко по состоянию здоровья и возрасту отошел от ручного управления, внутри режима формируется несколько центров принятия решений.

Руководство новоявленного «Союза ветеранов» принимают и благословляют лично Франко и премьер Ариас. Как можно не благословить ветеранов? Ариас, отдав на съедение своим бывшим друзьям по «бункеру» генерала Диес-Алегриа, министра Кабанильяса и просвещенных бюрократов из группы «Тацит», все еще надеется выиграть последний бой и провести через кортесы закон о политических объединениях. Политические объединения — это апертуризм (внутрисистемное реформаторство) без монархизма. Еще генсек Национального движения Солис Руис пытался противопоставить «операции "Принц"» свою модернизацию партии власти, которая должна была стать сильнее, современнее и влиятельнее после разбивки на «объединения».

Это все тот же старый спор между персональным и партийным режимом, возрождающийся в новых условиях. Франко относится к объединениям скептически: для него это первый шаг к партиям, а партии — путь к погибели. В ноябрьском телевизионном выступлении Ариас просит для своего проекта доверия, обращаясь, очевидно, не только к гражданам, от которых мало что зависит, но к коллегам-аппаратчикам и самому Франко.

Торможение осторожной либерализации Ариаса, нападки на «дух 12 февраля», чистка либералов и апертуристов в правительстве связаны не только с мировым энергетическим кризисом, взрывом в кафе «Роландо», баскской террористической войной и забастовочным движением, но и с осенними событиями в революционной Португалии.

Глава 5

Португалия. Шипы революции

Лето 1974 г. — осень 1975 г. Два года до падения режима Франко.

Придя к власти, португальская оппозиция попадет в ловушку собственной беспощадной критики режима. Она обличала его не только в связанных с ним мерзостях португальской жизни, но и во всем на свете. Почему не все португальцы живут богато и счастливо? Почему не зарабатывают как немцы и французы? Почему не все имеют автомобиль и проводят отпуск на море? Потому что им мешает режим — единственная настоящая беда Португалии. И вот режим испаряется за сутки, и его обличители внезапно оказываются у власти. Граждане с нетерпением ждут чуда, а чуда не происходит. Оппозиция не потрудилась объяснить им, что некоторые проблемы Португалии слабо связаны с режимом и не могут быть исправлены простой заменой политической верхушки.

«Дикие» забастовки и люстрации

Первое временное правительство, пытаясь сотворить чудо, совершает обидную ошибку. Вскоре после революции оно повышает минимальную зарплату до 3300 эскудо — примерно 130 тогдашних долларов США. Для некоторых отраслей это повышение сразу на четверть, для других — на треть, а есть те, для которых это означает удвоение зарплаты.

Догадываясь, что резкое повышение денежной массы в обороте вызовет инфляцию, власть замораживает цены на базовые продукты, услуги и транспорт. Возникает товарный дефицит — очереди за хлебом, бензином, маслом, сардинами. Людям приходится бегать по магазинам в поисках товаров, которые еще вчера были в свободном доступе. Правительство пытается справиться с очередями и угрожает реквизицией торговцам, которые не обеспечат продажу дефицитных товаров.

Для больших корпораций и иностранных инвесторов резкое повышение зарплаты означает сокращение прибыли. Теперь производить в Южной Корее и Сингапуре точно выгодней. Помимо этого, арабское нефтяное эмбарго против Запада в разы подняло цены на нефть и увеличило издержки. Компании начинают увольнять работников или просто приостанавливают производство. Правительство подозревает бизнес, особенно иностранный, в контрреволюционном заговоре. Подозрительное отношение к Западу и его капиталу теперь черта не только старой диктаторской Португалии, но и нынешней свободной.

Новая власть сразу разрешила любые профсоюзные объединения, но опыта цивилизованной профсоюзной борьбы у них мало. Освобожденные профсоюзы движимы отраслевым эгоизмом, ожиданием чудес и амбициями своих лидеров. Начинается волна «диких» забастовок — не согласованных между отраслями, напрочь лишенных солидарности, выдвигающих невыполнимые требования. Даешь 30-часовую рабочую неделю! Даешь зарплату в пять раз выше государственного минимума!

Опасаясь рабочих волнений, некоторые корпорации, например работающая в Португалии американская ITT или местный конгломерат CUF, повышают зарплаты своим работникам до 10 000 эскудо, оставляя за собой право проводить сокращения. Некоторые считают это провокацией, своего рода итальянской забастовкой капиталистов: так они хотят рассорить рабочих и навредить революции, ведь резкий скачок зарплат в одних компаниях рождает зависть у работников других.

Руководство лиссабонского метро под давлением профсоюзов поднимает зарплаты втрое. Средства для этого оно изыскивает, повысив стоимость проезда. Правительство не может позволить резкого скачка цен на проезд в городском транспорте. Оно пытается убеждать и разъяснять, что зарплаты в 3300 эскудо — это пока потолок для бюджета, но даже не все партии, входящие во временное правительство, соглашаются с этим. Партии не хотят рисковать популярностью перед выборами в Учредительное собрание, которые должны пройти в следующем году.

Первые месяцы после революции обернулись непривычным для населения бывшей автократии забастовочным хаосом. Кроме метро, периодически встают живописные лиссабонские трамваи, часто не работают почта, телеграф и даже телефонная связь, останавливаются производства. Любые самые эгоистические формы протеста не пресекаются: новая власть боится прибегать к репрессиям, чтобы не походить на старую.

Сразу начинаются разговоры, что при старом режиме было лучше. Революционные офицеры с разочарованием обнаруживают, что народ — это не только счастливая толпа с гвоздиками, но и аполитичный обыватель, которого вполне устраивал поздний бюрократический фашизм, если при нем регулярно платили зарплату и все работало.

Португалию заполняют слухи. Бастующие коммунальщики якобы травят воду в лиссабонском водопроводе, стариков будут убивать инъекцией в ухо, чтобы экономить на пенсиях, а детей отправят на воспитание в детские лагеря на Кубу к Фиделю Кастро. Революционная власть обличала предыдущий режим за то, что он не дает народу свободно высказываться и отстаивать свои права. Теперь народ говорит, чего хочет, и выдвигает требования, а вчерашние обличители не знают, что с этим делать. «Комитеты бдительности», созданные сторонниками партий, входящих во временное правительство, пытаются бороться со слухами, забастовками и перебоями в снабжении. Не слишком успешно.

После вала «диких» забастовок обрываются производственные цепочки, предприятия остаются без сырья и комплектующих и не могут расплатиться друг с другом. Иностранные поставщики, глядя на происходящее, не торопятся выполнять обязательства по контрактам. Некоторые из них теперь требуют стопроцентной предоплаты, которую предприятиям неоткуда взять: прибыли нет, а банки из-за нестабильности отказывают в кредитах. Многие производства отправляют рабочих в вынужденные отпуска. В головах левых политиков и офицеров из ДВС крепнет мысль о том, что справиться с трудностями можно при помощи планирования и регулирования социалистического типа. Их оппоненты, напротив, винят во всем засевших в правительстве коммунистов.

За несколько месяцев тон статей о Португалии в западной прессе меняется с восторженного на скептический: газеты пишут о правовой неопределенности, эксцессах беспорядочной профсоюзной борьбы, государственном вмешательстве в экономику, о признаках неуважения к частной собственности, о многовластии, выражающемся в существовании нескольких конкурирующих центров принятия решений. И главное, растет влияние Москвы и коммунистов.

Все это видят и иностранные инвесторы, а прежние преимущества — самые низкие в Западной Европе зарплаты и жесткий контроль профсоюзов, обеспечиваемый авторитарным режимом, — исчезли. Революционные капитаны упрекают инвесторов: «Вы впадаете в истерику от того, что мы потребовали платить португальским рабочим более достойные зарплаты, но они все равно намного ниже тех, что вы платите американским и западногерманским». «Но выше, чем платят корейским и тайваньским», — отвечают капиталисты.

Капитаны обвиняют в саботаже и крупный бизнес, и мелких лавочников вроде владельцев пекарен, которые не хотят отпускать хлеб по регулируемым ценам, и, разумеется, подрывные элементы в рядах центральной и местной бюрократии. Разворачивается процесс «оздоровления», иначе говоря — люстрации. И если поначалу она касается явных сторонников свергнутого режима, занимавших ответственные посты, теперь изгоняют тех, кто «на словах приветствовали революцию, а сами вредят».

Наказывать и увольнять начинают обычных безыдейных управленцев, бюрократов низшего и среднего звена, которые служили бы и новой власти. Кадровый резерв на случай массовой революционной чистки у «Движения вооруженных сил» отсутствует, места уволенных «вредителей» занимают военные, случайные люди и протеже офицеров.

От чисток местной власти больше всего выигрывают те силы, у которых еще при старом режиме сложилась разветвленная структура партийных комитетов в городах и селах. Среди них лидируют коммунисты с сетью подпольных ячеек и профсоюзным объединением «Интерсиндикал». Их представителями революция замещает прежних мэров и муниципальных советников. Во многих городах и селах это означает резкое полевение местной власти и ее действий.

Пока местная правая пресса вместе с западной приписывает коммунистам подрывную деятельность в интересах Москвы, компартия и «Интерсиндикал» собирают огромную демонстрацию трудящихся, выступающих против забастовок. Работников уговаривают заключать с работодателями коллективные договоры, ориентируясь на установленный государством повышенный минимум зарплат 3300 эскудо. Ведь всего полгода назад, в сентябре 1973 г., такие же беспорядочные стачки водителей грузовиков, владельцев и продавцов магазинов в Чили стали прологом к военному перевороту Пиночета и правой диктатуре. Местные коммунисты и их союзники в Москве боятся, что Португалия пойдет по пути Чили.

Крах португальского де Голля

Оказалось, что люди, которые смогли свергнуть режим, не обязательно умеют управлять страной. Недавние союзники по революции по-разному видят выход из нарастающего хаоса. Левые офицеры из ДВС — в народовластии и социалистических преобразованиях, примкнувшая к революции часть элиты — в новой твердой руке, например революционного президента генерала Спинолы, который может стать демократическим диктатором, местным де Голлем.

Сторонники Спинолы совершают одну за другой три попытки остановить развитие революции по социалистическому пути. Первая — дворцовый переворот. Вторая — массовый гражданский протест. Третья — военный мятеж. Неудача очередной попытки, по законам политической физики, все больше отбрасывает страну влево.

Уже летом 1974 г. генерал Спинола попытался вернуть революционных капитанов в казармы, причем в основном не в столичные. Премьер-министр первого временного правительства Палма Карлуш, ставленник Спинолы, без консультаций с левыми министрами и руководством «Движения вооруженных сил» потребовал особых полномочий на три месяца, чтобы ускоренно провести президентские выборы. Его план — создать президентскую республику с сильным Спинолой во главе.

Премьера обвиняют в попытке контрреволюционного мятежа в интересах Спинолы. Предрекая стране неминуемую катастрофу, Карлуш покидает свой пост. Новым премьер-министром становится один из левых идеологов ДВС, участник «революции гвоздик» капитан Вашку Гонсалвиш, человек с копной волос, вечно отброшенной назад будто невидимым встречным ветром истории.

Предчувствуя неминуемое столкновение со Спинолой, революционные капитаны создают собственную силовую структуру — Оперативное командование вооруженных сил на континенте (COPCON). У революционного офицерского меньшинства теперь есть нечто вроде революционной гвардии. В подчинении COPCON полк сухопутного спецназа в 1000 человек, батальон морской пехоты примерно в 500 человек и 2200 десантников. Вместе с частями обеспечения это около 4000 человек из почти 100 000 военных всех родов войск. Командующим COPCON назначен Отелу Сарайва ди Карвалью, автор плана революции 25 апреля и предводитель самого левого течения в «Движении вооруженных сил».

Осенью Спинола предпринимает попытку положить конец двоевластию и предотвратить сползание Португалии к государственному социализму. Поскольку левые постоянно утверждают, что действуют от имени народа, он сам обращается к народу. В середине сентября город заполняется листовками с призывами выйти в центр Лиссабона в поддержку президента Спинолы. Листовки подписаны «молчаливым большинством». Демонстрация «молчаливого большинства» назначена на три часа дня 28 сентября, но из-за «многовластия» неясно, разрешена она или нет, — левый премьер-министр Гонсалвиш ее запрещает, более умеренные члены Совета национального спасения объявляют разрешенной.

После боя быков, на который пришли и Спинола (он был встречен овацией), и премьер Гонсалвиш (освистан), начинается демонстрация с требованием чрезвычайных полномочий для Спинолы. Некоторые демонстранты пытаются штурмовать штаб-квартиру компартии: красные тряпки злят не только быков. Сторонники президента пешком и на автомобилях движутся из провинции в столицу.

Левые перегораживают дороги и улицы баррикадами, части COPCON строят блокпосты, дружинники с красными повязками останавливают и бесцеремонно обыскивают машины. В полдень части ДВС захватывают национальное радио и объявляют, что демонстрации не будет и что у некоторых участников «марша молчаливого большинства» найдено оружие. Из президентского дворца в Белене сообщают, что демонстрация перенесена на вечер.

Появляется информация, что Спинола силой удерживает в президентском дворце своих оппонентов — премьер-министра Гонсалвиша и командующего COPCON Карвалью, которых он вызвал для консультаций. Части COPCON берут дворец в кольцо, а 1-й артиллерийский полк (RALIS) наставляет на него орудия. Теперь уже сам Спинола — пленник своих гостей.

Хотя десятки тысяч участников похода «молчаливого большинства» стоят на въездах в столицу перед революционными блок-постами, Спинола понимает, что проиграл. Он подает в отставку, его место занимает его бывший начальник, уволенный вместе с ним из армии прежней властью глава генштаба Кошта Гомиш. Новый президент обещает решительнее идти путем революционных преобразований. У него нет ни запоминающегося монокля, ни харизмы, ни авторитета Спинолы. Он — умеренная компромиссная фигура, солидный генерал, вместе со Спинолой попавший в опалу накануне революции и возвращенный ею в строй.

Лицом революционной власти вместо буржуазного Спинолы становится премьер-министр временного правительства, порывистый Вашку Гонсалвиш, известный своими левыми взглядами. Он сразу запрещает некоторые правые партии, несколько их активистов арестованы за подготовку переворота, который, по утверждению правительства, должен был произойти под прикрытием «марша молчаливого большинства». Всего пять месяцев спустя после революции в Португалии снова есть запрещенные партии и политические заключенные.

После «путча молчаливого большинства» из Совета национального спасения и правительства изгоняют многих умеренных деятелей — сторонников классической буржуазной демократии, которых теперь тоже называют правыми. В январе 1975 г. один из лидеров ДВС, член Госсовета капитан Вашку Лоренсу, сообщает на пресс-конференции, что Португалия будет развиваться по социалистическому пути — правда, по своему собственному, а не как в странах соцлагеря. Эту мысль повторяют на разные лады другие члены революционных органов власти.

ЦРУ в своих записках в Белый дом еще с зимы пишет о готовящемся коммунистическом перевороте. В действительности сперва происходит путч с противоположным знаком. В марте 1975 г. несколько воинских частей поднимают мятеж, чтобы вернуть Спинолу к власти и «спасти революцию». Сам Спинола прибыл в одну из них загримированным в частном автомобиле с охраной и, уже на месте приняв свой обычный вид — мундир, фуражка и монокль, — напутствует десантников. В его портфеле лежит напечатанное обращение к нации: «Я вновь призван взять в свои руки судьбу страны».

Западные журналисты преуменьшают опасность путча, считая, что это обреченная на провал отчаянная авантюра одиночек. Зато правительство и левая печать видят во вчерашнем революционном президенте не иначе как португальского Пиночета. Впрочем, несостоявшегося. Левые партии и профсоюзы вновь строят баррикады и блокпосты, а гвардейцы COPCON берут под охрану правительственные здания.

Мятежным частям не удается поднять за собой армию. В Лиссабоне разворачивается грандиозный митинг в честь победы революции над путчем. Столько красных флагов одновременно вряд ли видела другая западная столица! Митинг продолжается до утра. Толпа демонстрантов идет к американскому посольству и требует отозвать посла США Фрэнка Карлуччи: это он вместе со спинолистами интриговал против революции.

Спинола бежит в Испанию, а оттуда в Бразилию. Он становится не столько португальским де Голлем, сколько маркизом Лафайетом. Авторитарные власти Бразилии принимают бывшего революционного генерала неохотно. В эмиграции Спинола основывает MDLP — «Демократическое движение за освобождение Португалии» и возвращается со своим проектом в Европу искать поддержки у западных политиков и крупных португальских бизнесменов. Но судьбу революции решает уже не он.

Попытка силой скорректировать левый уклон революции дает обратный результат. Один из лозунгов революции, «O povo esta com o MFA!» («Народ с ДВС!»), перекликается с хорошо известным советскому человеку лозунгом «Народ и армия едины!». До мартовского путча шли дебаты, должно ли «Движение вооруженных сил» официально стать частью новой политической системы или наблюдать за ней со стороны. Теперь сомнения отброшены: ДВС — ветвь власти.

Ассамблея ДВС упраздняет Государственный совет и Совет национального спасения и создает Революционный совет Португалии из 24 офицеров, наделенный законодательными полномочиями. Революционный совет запрещает еще три консервативные партии и принимает присягу очередного, четвертого за год, временного правительства. Лидеры четырех крупнейших прогрессивных партий, Социалистической, Коммунистической, Народно-демократической и Португальского демократического движения, приглашены в него министрами без портфелей.

Фабрики рабочим

Сентябрьская и особенно мартовская неудача Спинолы означают крах попыток либерально настроенной части элиты удержать революцию в рамках буржуазной демократии и капиталистической экономики.

Правительство представляет план мирного перехода к социализму. В нем предусмотрены выкуп государством 51% акций большинства добывающих отраслей, создание госкомпаний в стратегических сферах экономики, запрет иностранных инвестиций в оборону и СМИ, аграрная реформа. Новая власть пытается сочетать освобождение трудящихся и рынка: отменен салазаровский промышленный кодекс, который требовал разрешения властей для создания частных предприятий. Но социалистических начинаний больше. Государство берет под контроль предприятия, собственники которых после революции покинули страну. Но даже компании, оставшиеся частными, вынуждены работать в новых условиях революционного самоуправления трудящихся, а собрания работников получают право оспаривать увольнения.

На заводах, стройках, транспортных предприятиях, в учебных заведениях, офисах и в деревнях множатся комитеты и комиссии. Они обеспечивают рабочий и крестьянский контроль за производством, прибылью и зарплатами, закупками и продажами, наймом работников и увольнением, организовывают выход рабочих на митинги в поддержку революции. Комиссии жильцов в городах и селах следят за порядком, а заодно борются с вредными слухами. Представители трудящихся не останавливаются перед нарушением закона — например, удерживают собственников и управляющих на предприятиях, пока не добьются нужного решения.

За причастность к сентябрьским событиям арестованы не только правые политики, но и бизнесмены. Один из них — Жорже Бриту, глава и крупнейший акционер «Межконтинентального португальского банка». Его обвиняют в том, что банк финансировал выступление «молчаливого большинства» и вывел за границу крупные средства. Члены совета директоров туристического гиганта Torralta оказались в камере предварительного заключения за «спекуляции валютой» и за то, что менеджеры в отделениях компании в разных странах якобы отговаривают туристов ехать в нестабильную Португалию. Сотрудники Torralta считали, что обязаны предупредить клиентов о новой реальности: представители народа берут под контроль не только предприятия, но и гостиницы и курортные объекты, которые теперь тоже народные, а не для богатеньких иностранцев, а революционная власть принимает «План политических действий», который одобряет это, говоря ленинскими словами, революционное творчество масс.

После мартовских событий в тюрьмы отправлено еще около сотни человек, половина из которых — гражданские лица, не участвовавшие в путче. Среди них выделяются банкиры. Их обвиняют в саботаже, выводе денег за рубеж и финансировании запрещенных партий. «Их единственное преступление в том, что они капиталисты», — негодует западная пресса. «Конечно, банкиры не очень рады коммунистам. Но португальский народ не был рад банкирам», — отвечает в интервью британскому корреспонденту генсек компартии Алвару Куньял. Компартия здесь скорее торжествующий наблюдатель, чем творец реформ, но настоящие творцы вдохновлены ее лозунгами.

Аресты, вместо того чтобы навести страх на бизнесменов и принудить их к лояльности, ускоряют утечку капиталов и мозгов. Страну покидает олигарх Антониу Шампалимо, глава крупнейшего многоотраслевого холдинга Португалии, владелец седьмого по размеру состояния в Европе. Шампалимо дружен с генералом Спинолой и помогает его «Демократическому движению за освобождение Португалии». Уезжают десятки других крупных собственников и топ-менеджеров. Все они сделали состояния и карьеры при диктатуре, большинство готовы работать и при демократии, но не при социализме.

У революционных капитанов складывается впечатление, что бизнес им враждебен. Самые идейные считают, что крупная частная и иностранная собственность вообще несовместима с революционной программой «Движения вооруженных сил». Через день после мартовского путча Революционный совет издает декрет о национализации 14 крупнейших частных банков. На стенах и дверях банковских отделений активисты размашисто пишут краской «Банк народа».

Известие о национализации вызывает панику у вкладчиков. У отделений банков выстраиваются очереди. Все скорее удивлены, когда банки открываются и работают как обычно. Но это обманчивая обыденность: один за другим западные банки прекращают операции с национализированными португальскими банками до прояснения обстановки.

После банков национализированы страховые компании, предприятия электроэнергетики, нефтепереработки, металлургии, железные дороги, авиакомпания TAP, две крупнейшие судоходные компании, цементная, целлюлозная и даже табачная промышленность. Проще перечислить отрасли, которые остаются в частных руках.

Отъезд бизнесменов и менеджеров обезглавил экономику. Зато у эмигрантов проще отобрать собственность. Этим занимается не только государство, но и рабочие активисты снизу. На национализированном металлургическом заводе «Алверке» советские журналисты обнаруживают родное до слез объявление профкома: «Просьба подготовиться к собранию "Роль тяжелого машиностроения в португальской революции"». Комитет рабочих «Алверке» проверяет бухгалтерскую отчетность, расход материалов и электроэнергии, устанавливает нормы выработки, добивается увольнения членов руководства, «связанных с фашистами».

Девятьсот рабочих автосборочного завода «Энтрепошту» теперь подчиняются рабочей комиссии из 12 человек. Комиссия собирается за час-полтора «до заводского гудка» и решает вопросы, чем занять рабочих в условиях сбоя поставок, где найти деньги на покупку комплектующих и на зарплаты. Завод собирал дорогие японские «Датсуны», собственники отказались перейти по требованию профкома на выпуск более дешевых машин, начали сворачивать производство и увольнять рабочих. Банки отказывают в кредитах, заводы — в деталях, инженеров переманивают предприятия авторитарной, но стабильной Бразилии. Рабочие прогнали администрацию и взяли дело в свои руки: ремонтируют грузовики, выпускают газовые плиты, собирают автоприцепы, налаживают связи с кооперативами в деревне и пытаются делать для них сельхозтехнику — практически вручную, от заказа к заказу.

На португальских предприятиях появляется термин «битва за производство». В любой битве есть враги и союзники. Враги — это бывшие собственники и иностранные инвесторы, которые не верят в рабочее самоуправление, банки, которые не дают кредиты, бездушные бюрократы-саботажники, все еще не изгнанные из власти. Союзники — новые друзья из соцлагеря, которые приходят на помощь. Гигантские верфи Setenave поставлены под государственный контроль. Их владелец, португальский олигарх Жоржи ди Мелу, бежал из страны. В мировом судостроении кризис, а старые заказчики обходят революционную верфь стороной. И тут на помощь приходит Польская народная республика. Вторая по размеру страна СЭВ и Варшавского договора размещает на верфи несколько крупных заказов.

Владелец рыбоконсервного предприятия в городе Портиман на юге страны уехал весной 1975 г. На нем висят кредиты, банки не дают новых, прежние западные покупатели не возобновляют договоров, производство работает три-четыре дня в неделю, и то до обеда. Но рабочие не допустили закрытия завода. Они находят новых покупателей консервированных сардин в соцстранах — Болгарии и Чехословакии. Теперь завод нанимает новых работников, повышает зарплаты, субсидирует обеды трудящихся в столовой и строит детский сад.

Таких примеров десятки. Но все они не могут спасти португальскую экономику, которая является частью мирового капиталистического хозяйства: ее производственные цепочки и прибыли — на Западе. Советские пропагандисты носятся с историями о братской помощи, но для противников социалистического поворота португальской революции это очевидное политическое вмешательство Москвы, замаскированное под бизнес.

Земля крестьянам

Еще в феврале 1975 г. в южной провинции Алентежу появляется первый крестьянский кооператив — «Красная звезда». Восемьдесят семей получили бывшие охотничьи угодья местного латифундиста и, по словам одного из крестьян, «чтобы не перессориться друг с другом», возделывают землю совместно. В кооператив приходят и безземельные батраки, и бывшие арендаторы, и 11 семей с собственными тракторами — их цену владельцам обязуются постепенно возместить. Пайщики намерены делить все доходы поровну. Кооперативом руководят три комиссии по пять человек: техническая, административная и коммерческая.

После разгрома мартовского путча начинается передел земли. Структура земельной собственности в Португалии крайне архаична для Европы конца ХХ в.: 1000 семей владеют четвертью всей обрабатываемой земли. На юге страны, где распространены огромные латифундии, революционная власть ограничивает размер одного поместья 500 га, остальное она намерена экспроприировать с выкупом у прежних владельцев и передать крестьянам.

До компенсации доходит не всегда. Крестьяне не ждут, когда власти раздадут им новые наделы, они сами делят земли помещиков. К моменту, когда наконец выходит закон об аграрной реформе, крестьяне захватили уже около 70 латифундий общей площадью 140 000 га — в основном на юге страны. «Невмоготу ждать», — жалуются крестьяне журналистам. «Закон о реформе запоздал», — говорят апологеты захватов.

Советские репортеры собирают истории: в одном поместье хозяева перестали обрабатывать землю и нанимать работников, в другом уехали за границу, в третьем в духе нового времени заключили с крестьянами коллективный договор с гарантированной зарплатой, а сами тайком стали искать покупателей на имение и технику, при этом семена успели продать. Крестьяне узнали об этом и забрали себе поля, а заодно тракторы и лошадей. На изъятых землях создаются кооперативы с громкими революционными названиями.

Кое-где помещики пытаются сопротивляться. При помощи местных авторитетов — касиков под антикоммунистическими и религиозными лозунгами собирают группы добровольцев и наемников (в терминологии левой печати — банды), которые отбивают имения у крестьян. Исход конфликта крестьян с собственниками и касиками часто зависит от того, есть ли поблизости воинские части под командованием командиров с левыми политическим взглядами, которые могут прийти крестьянам на помощь.

Теперь в южных провинциях новый почин: «красные уик-энды». Рабочие, студенты и солдаты отправляются в кооперативы проводить политинформацию, обучать грамоте, ремонтировать технику, помогать в сборе урожая. Как только деревня становится социалистической, а собственность коллективной, нужна помощь горожан, чтобы сеять, полоть, поливать, транспортировать продукцию.

Журналисты из СССР и стран соцлагеря публикуют репортажи и целые книги, в которых расхваливают прогрессивный португальский опыт. Правда, их смущают ультралевые сторонники социализма, больше похожие на лохматых неопрятных хиппи. Им противопоставляют настоящих революционеров — дисциплинированный рабочий класс под руководством португальской компартии и ее генерального секретаря товарища Алвару Куньяла. Западные журналисты и политики уверены, что СССР влияет на события через послушную ему компартию и хочет превратить натовскую Португалию в европейскую Кубу.

СССР только что силой не отпустил Чехословакию из своего лагеря, теперь Запад старается удержать Португалию в своем: обретенные политические свободы не должны привести к смене геополитической ориентации. Помощь Португалии западные правительства готовы оказывать только после того, как новая власть докажет приверженность рыночной экономике и демократическим ценностям. А пока революционные капитаны получают плохие оценки за поведение и не понимают, почему должны ограничивать свой выбор какими-то рамками. «Установления традиционной буржуазной демократии недостаточно для удовлетворения чаяний народа», — утверждал один из идеологов ДВС Мелу Антуниш.

Тревожно для западных союзников Португалии меняется картина ее внешнеполитических отношений. Мелу Антуниш, который после мартовского путча стал министром иностранных дел, сближается с соцлагерем и «Движением неприсоединения». В Лиссабоне закрывают посольства Южной Родезии (диктатура белого меньшинства в бывшей британской колонии) и Чили (проамериканская диктатура Пиночета), зато устанавливают дипломатические отношения с Северной Кореей и коммунистическим Северным Вьетнамом, которому США проигрывают войну. В марте в Лиссабон наносит визит маршал Иосип Броз Тито, бессменный глава Социалистической Федеративной Республики Югославия, а в октябре — Николае Чаушеску, красный румынский диктатор.

На осень готовится поездка президента Португалии в СССР к Брежневу, это будет первый в истории визит главы Португалии в Россию. Министр иностранных дел капитан Мелу Антуниш едет в Багдад к лидеру другого прогрессивного военного режима президенту Ирака Саддаму Хусейну. Контакты с Западом в революционном 1975 г. ограничиваются визитами министров иностранных дел ФРГ и Франции. Запад пока не рвется устраивать встречи на высшем уровне с лидерами революционного режима, будущее которого туманно.

Макроэкономические показатели страны ухудшаются. Валютные резервы уменьшаются за год с $3,8 млрд до $3,2 млрд, промышленное производство снижается на 35%. Дефицит платежного баланса достигает $580 млн (в 1973 г., в последний год правления Каэтану, был профицит $320 млн). Бастующих пытаются умиротворить деньгами — неудивительно, что инфляция, несмотря на периодическую заморозку цен, взлетает до 25%, самого высокого показателя в Европе. Доходы от иностранного туризма уменьшились с $320 млн в 1973 г. до $250 млн в 1974-м, а в 1975 г. в сфере туризма прогнозируют катастрофу.

Безработица растет, рабочие закрывшихся или приостановленных предприятий пополняют ряды политического пролетариата — аудитории почти ежедневно проходящих митингов, на которых ораторы требуют от власти еще более суровых мер против хищников-капиталистов. Но все чаще начинают открыто высказываться и те, кто считает причиной бедствий некомпетентность революционной власти в экономических вопросах и ее социалистические эксперименты.

Учредительное собрание

В этой обстановке в Португалии проходят первые свободные выборы за полвека — в Учредительное собрание. К ним не допущены разогнанные правые и консервативные партии и функционеры свергнутого режима.

Выборы назначены на первую годовщину апрельской революции и совпадают с ее празднованием. В новом составе Учредительного собрания доминируют четыре партии. Из них две левые: социалистическая, набравшая 38% голосов, и коммунистическая с 12,5%. Обе обещают вести страну к социализму. У них на двоих больше половины депутатских мест и есть еще несколько ультралевых депутатов. Все это выглядит как победа левых сил и одобрение народом социалистического курса ДВС и Гонсалвиша, но реальность сложнее.

После некоторых колебаний социалисты отклонили предложение коммунистов идти на выборы единым Народным фронтом. Между ними усиливаются противоречия. Социалисты под руководством Мариу Соареша отстаивают социализм с рыночной экономикой, буржуазной демократией и без чрезмерного сближения с Москвой. Они критикуют коммунистов за то, что буржуазная демократия тем нужна только как трамплин к власти. Соареша поддерживают респектабельные лидеры западноевропейских социал-демократических партий.

При этом коммунисты контролируют профсоюзное движение, имеют больше всего отделений на местах и членов партии (500 000, почти 5% населения страны). В ларьках с прессой лучше всего после эротических журналов, запрещенных при старом режиме, продаются коммунистические газеты. Еще осенью 1974 г. бестселлерами лиссабонских книжных магазинов стали три книги Ленина, книги о политической полиции (PIDE) и истории Мозамбика и Гвинеи-Бисау, написанной местными борцами с колониализмом, и книга генсека португальской компартии Алвару Куньяла «К победе!».

Однако стакан только наполовину… лев. Коммунисты по итогам выборов даже не вторая по значимости, а третья сила. Вторая, с 26,5% голосов, — Народно-демократическая партия, лидер которой Франсишку Са Карнейру, депутат парламента времен марселистской весны, выступает за умеренную социал-демократию с частной собственностью и без марксизма, совместимую с традиционными католическими ценностями. Четвертая партия — «Социально-демократический центр» во главе с профессором-юристом Диогу Фрейташем ду Амаралом (его отец работал личным секретарем Салазара).

Оба лидера при старом режиме были умеренными оппозиционерами, противостояли власти, но поддерживали инициативы ее реформаторского крыла. (Ультралевые активисты громили офисы обеих немарксистских партий и устраивали беспорядки на их митингах, а в машине Са Карнейру была найдена бомба.) Председателем Учредительного собрания избран оппозиционер со стажем — присоединившийся к социалистам Энрике Ди Барруш, брат жены свергнутого Каэтану.

Правительство и ДВС интерпретируют результаты первых свободных выборов в свою пользу: народ высказался за социализм. Их критики возражают: в то время как коммунисты получили всего 12% голосов, правительство явно руководствуется их идеями, то есть действует вопреки воле большинства граждан, а на развалинах правой диктатуры вырастает левая. Революционная власть спешит подтвердить эти опасения и дает понять, что пойдет против учредительного собрания, если этого потребует народ. Вряд ли она знает о матросе Железняке и его фразе «караул устал», ставшей сигналом для разгона Учредительного собрания в России в 1917 г., но явно готова это повторить.

Франсишку Са Карнейру, несмотря на то, что пропагандирует возможность совмещать социал-демократию с католическими ценностями, живет в гражданском браке с издательницей Сну Абекассиш — той самой, которая когда-то пригласила в салазаровскую Португалию Евгения Евтушенко. После революции Сну начала издавать брошюры и книги политических партий и полюбила одного из партийных лидеров. Сама она разведена, но жена Са Карнейру не дает развода, и вот теперь ему и Сну приходится бороться за право появляться вместе.

Целоваться тайком под мостом, как в стихах Евтушенко про старый режим, они не хотят. Шокируя консервативную даже после революции Португалию, Сну и Франсишку демонстративно появляются вдвоем, даже когда их зовут по отдельности. Матери и супруги революционных капитанов отказываются приходить, если будут «эти двое». Критику в собственной партии Са Карнейру пресекает, пригрозив отставкой. Но «аморальным поведением» конкурента пользуется глава Социалистической партии Мариу Соареш. Они разрывают когда-то дружеские отношения. Зато стремительно освобождающееся от старых взглядов общество все больше симпатизирует смелой паре.

Жаркое лето

Выборы в Учредительное собрание показывают, что революция стала причиной не только идейного, но и территориального раскола. Юг проголосовал за социалистов и коммунистов, в провинции Алентежу коммунисты и вовсе получили большинство. Север поддержал партии бывших умеренных оппозиционеров и номенклатурных диссидентов. Здесь проголосовали бы и за противников революции, если бы их допустили до выборов. В сердце страны — революционная столица (критики назвали ее «лиссабонской коммуной») с буржуазным центром в окружении красного индустриального пояса промышленных кварталов.

Пока крестьяне юга создают кооперативы на землях, отобранных у прежних собственников, на севере земледельцы объединяются в вооруженные отряды, чтобы защититься от кооператоров. Крестьяне португальского севера — не арендаторы и не батраки в латифундиях, а собственники небольших наделов, они боятся, что коммунисты отберут у них землю. На севере один за другим проходят митинги под лозунгами «Долой ДВС!», «Смерть коммунистам!», «Служите народу, а не Москве!» (povo-Moscovo на португальском рифмуется), рабочие устраивают демонстрации, призывая вернуть на заводы прежних владельцев (левые говорят, что демонстрации оплачивают бывшие хозяева предприятий), и вместе с крестьянами громят отделения левых партий и профсоюзов.

Протестующие выгоняют мэров — коммунистов и демократов, поставленных революционной властью, осаждают местные отделения коммунистической и других левых партий, срывают флаги и таблички. Если местный комитет удается захватить, выбрасывают из окон агитационную литературу, плакаты, книги Маркса, Ленина, Алвару Куньяла, сваливают все в кучу и поджигают, избивают и даже убивают партийных активистов.

«Фашизм перешел в контратаку, — пишет советская печать. — Где еще вы видели костры из книг?» А британский журналист ведет телерепортаж о сопротивлении коммунистам на фоне лежащего на земле и истекающего кровью человека, которому никто не пытается помочь. Для западной и консервативной прессы происходящее — народное сопротивление попыткам установить коммунистическую диктатуру. К концу лета отделения компартии, киоски с коммунистической печатью, кабинеты мэров-коммунистов практически по всему северу страны разгромлены, подверглись нападению или побывали в осаде. У зарождающейся гражданской войны появляется название: «жаркое лето».

Чтобы просвещать контрреволюционный север, эту местную Вандею, власть объявляет программу «культурной динамизации». Солдатские бригады ездят по северным поселкам с агитацией, подкрепляя ее конкретными делами: чинят дороги, строят поилки для скота или проводят открытые уроки в школах. Демонстрируют, что не надо бояться человека с ружьем и гвоздикой в стволе. Кто-то из местных жителей прислушивается к агитаторам, другие видят в них непрошеных гостей, приехавших запудрить мозги и заманить в коммунизм. Офицеры и солдаты бригад культурной динамизации из Лиссабона здесь чужие.

К антикоммунистическим и антиправительственным лозунгам добавляются сепаратистские. Жители северных провинций грозят отделиться от захваченной коммунистами столицы. В атлантических владениях Португалии, на Мадейре и Азорских островах, появляются собственные сепаратистские движения. Это не национальный, а политический сепаратизм: жители островов, хоть и португальцы, не хотят подчиняться красной столице. США важно сохранить базу на Азорских островах, даже если остальная Португалия покинет западный лагерь. Местный сепаратизм рассматривается как крайнее средство для этой цели. Министр обороны США Джеймс Шлезингер всерьез рассуждает о том, насколько труднее станет проводить операции 6-го флота США, если Португалия подпадет под влияние Москвы и в ее портах будут базироваться советские подводные лодки.

Архиепископ Порту Феррейра Гомеш был героем сопротивления диктатуре Салазара. У сопротивления революции свой герой в рясе — архиепископ северного города Браги Франсишку Мария да Силва. После проповеди да Силвы с требованием вернуть церкви радиостанцию Renascena (ту, которая год назад передала в эфир песню — сигнал к революции; теперь ее захватили крайне левые активисты) толпа поджигает городской комитет коммунистической партии вместе с теми, кто находится внутри, и не подпускает пожарных. Дать отпор коммунистам призывает северян консервативная католическая организация «Мария да Фонте», названная в честь легендарной предводительницы крестьянского восстания XIX в. Руководитель организации — журналист Валдемар Парадела де Абреу, бывший оппозиционер, разочаровавшийся в революции.

Как и во время конфликтов крестьян с помещиками на юге, исход столкновений на севере зависит от того, есть ли поблизости часть, которой командует офицер левых взглядов. Но на такую помощь не всегда стоит рассчитывать, потому разговоры, что коммунисты создают отряды самообороны из рабочих, бедных крестьян и студентов, а в отделениях компартии есть оружие, часто оказываются правдой.

В событиях «жаркого лета» участвуют отряды ультраправого антикоммунистического подполья вроде «Армии освобождения Португалии». Ее основал Барбьери Кардозу, бывший заместитель директора политической спецслужбы PIDE/DGS. Во время революции он был на натовском совещании в Брюсселе и оказался единственным высокопоставленным чином PIDE, избежавшим ареста. Франко демонстративно не вмешивается в дела Португалии, однако Кардозу руководит «Армией освобождения» из Мадрида. Несмотря на идейные разногласия, тактическим союзником «Армии освобождения» становится «Демократическое движение за освобождение Португалии» под руководством генерала Спинолы, хотя Спинола презирает бывшего спецслужбиста и его молодчиков, а тот — революционного генерала-отступника.

Капитаны совершили революцию, чтобы найти колониальным войнам политическое решение. Выясняется, что единственный способ завершить колониальную войну — капитулировать. Рвущимся к власти африканским патриотам все равно, хорошие у них заокеанские хозяева или плохие, диктатура в метрополии или демократия. Они считают своими врагами любых португальцев. Даже тех, кто родились и прожили всю жизнь с ними рядом и были добрыми соседями.

В апреле 1974 г. жители городов португальской Африки, черные и белые, выходят на улицы приветствовать революцию. Но оказывается, что революцию они понимают по-разному: португальцы — как политическое освобождение, а африканцы — как национальное. Португальцев жестоко выгоняют из Мозамбика. В Анголе одновременно с войной против колонизаторов идет гражданская война трех освободительных партизанских армий друг против друга за будущую власть.

Метрополию, прежде всего столицу Лиссабон, наводняют сотни тысяч обозленных беженцев-реторнадуш из Анголы, Мозамбика, Гвинеи, с португальских островов у берегов Африки. Они бросили дома, работу, бизнес, их вклады в колониальных валютах обесценились. Они требуют компенсировать им потерянное имущество, приравнять сгоревшие сбережения к вкладам в португальских эскудо, дать жилье и работу и возмущаются тем, что на исторической родине на них смотрят как на бывших колонизаторов, требующих привилегий. Многие реторнадуш в Африке состояли в отрядах самообороны, они — идеальные новобранцы для контрреволюционного сопротивления.

Временное правительство пускает в Анголу кубинцев. Летом командующий COPCON и Лиссабонским военным округом Отелу Сарайва ди Карвалью во время визита в Гавану приветствует отправку кубинских войск в Анголу, формально еще португальскую, чтобы там под руководством советских военных специалистов кубинцы помогали просоветской фракции в гражданской войне. Вот она, революционная солидарность, которая выше национальной. Кубинцы останутся в Анголе до 1991 г. А пока Карвалью в чегеваровском берете вместе с Кастро принимает военный парад и признается, что приехал перенимать опыт построения социализма.

По мере того как португальские вооруженные силы все глубже погружаются в политику, солдаты и офицеры приобретают необычный для европейской армии вид: не снимая формы одной из армий НАТО, они обрастают бородами, усами и отпускают длинные волосы. Они редко ходят строем, зато даже в городах носят камуфляж, разнообразные береты, кепи, высокие штурмовые ботинки. Они больше похожи на победивших латиноамериканских повстанцев, чем на регулярную армию европейской страны.

Раскол революционной власти

Раскалывается не только страна, но и революционная власть — сначала временное правительство, потом «Движение вооруженных сил». Раскол назревал давно, но разразился из-за разногласий по важнейшему вопросу для любой власти — свободы слова.

В первое время после революции свобода прессы кажется абсолютной, советские журналисты неприятно поражены тем, как вольготно чувствуют себя здесь репортеры западных изданий. Но «медовый месяц» длится недолго: революционная власть начинает душить своих критиков. Сторонники «текущего революционного процесса» применяют против них ту же рейдерскую схему, что и против собственников предприятий.

Комитеты работников под разными предлогами смещают руководство СМИ и заменяют его на революционное. Например, рабочие выражают недоверие редакции одной из крупнейших газет — Dirio de Notcias. Назначены новые главный редактор и его заместитель. Заместителем становится писатель и журналист Жозе Сарамагу, при старом режиме тайно состоявший в коммунистической партии, будущий нобелевский лауреат по литературе. Сарамагу тут же увольняет 24 журналистов, не согласных с новой редакционной политикой поддержки правительства.

В июне ультралевые точно так же захватывают газету Republica, одно из старейших и самых уважаемых оппозиционных изданий в стране. После революции газета сблизилась с Социалистической партией и обличает диктаторские методы правительства Гонсалвиша. ДВС посылает войска и опечатывает здание редакции до разрешения конфликта. Газета, которая даже при диктатуре критиковала власть, перестает выходить через год после революции.

В знк протеста социалисты покидают временное правительство. Из солидарности с ними из него выходят народные демократы Са Карнейру. Теперь в правительстве не представлены партии, на выборах в Учредительное собрание получившие 65% голосов. Зато остаются коммунисты.

Высший революционный совет поручает премьер-министру Вашку Гонсалвишу сформировать новое, пятое по счету временное правительство на непартийной основе и набрать на место ушедших представителей партий «компетентных и патриотически настроенных деятелей, которые способны поставить интересы нации выше партийных». Как и при диктатуре, несогласные оказываются еще и недостаточными патриотами.

Все уверены, что Гонсалвиш сформирует правительство из своих единомышленников-марксистов. Вот он, переход к коммунистической диктатуре. Премьер-министр выглядит будущим Робеспьером португальской революции, потенциальным диктатором, который ставит свои прогрессивные идеи выше демократических свобод. Митинг за свободу слова, который социалисты пытаются собрать в Лиссабоне, сорван коммунистами, ультралевыми и солдатами COPCON.

Едва Гонсалвиш собирает «непартийное» правительство, как раскалывается само «Движение вооруженных сил». В ДВС соперничают три течения: левое, умеренное и ультралевое. Девять членов Высшего революционного совета выступают с открытым письмом в защиту демократических принципов революции. Письмо появляется в Jornal novo («Новой газете») — органе предпринимательского сообщества. Авторы представляют умеренное течение ДВС. Они не попутчики, из конъюнктурных соображений заскочившие в поезд нового режима, они — одни из творцов революции и основателей ДВС.

«Группа девяти» осуждает слишком быстрые темпы национализации и эксцессы аграрной реформы, констатируя разрыв, образовавшийся между большинством португальского народа и находящимся в меньшинстве революционным авангардом, и заявляет, что социализм надо строить поэтапно, а его португальская версия неотделима от демократии, гражданских свобод и права частной собственности.

Правительство пытается наказать авторов письма — отправить их в дальние гарнизоны. Гонсалвиш делает еще один шаг, чтобы стать португальским Робеспьером, а глава «группы девяти» министр иностранных дел Мелу Антуниш вот-вот станет португальским Дантоном. Но, в отличие от французского предшественника, португальский Дантон побеждает. Умеренных неожиданно поддерживают ультралевые, в том числе командующий силами COPCON генерал Отелу ди Карвалью. К «девятке» присоединяется и самый обаятельный из творцов революции, капитан Салгейру Майя, который брал центр столицы, а потом арестовал свергнутого Каэтану.

Страницы: «« « 12345678 » »»